Липскеров Дмитрий. Последний сон разума

   Ильясов пошевелил усами, сделал несколько шажочков, опустил краешек брюшка к белому кафелю и оставил на нем точку. А потом он вспомнил сражение с черными воронами, смерть своих детей, — и закружился вокруг собственной оси, перебирая множеством конечностей. Так горюют тараканы…
   Айза, — шептал татарин нутром насекомого.
   Ему вдруг подумалось: а есть ли у тараканов сердце? Он прислушался, пытаясь уловить частые удары. И хо-тя слушал очень внимательно, биения главного органа так и не различил, а потому заключил, что главная человеческая часть в таракане отсутствует. И кстати припомнил, что в бытность человеком, давя каблуком кишащих на кухне тварей, обнаруживал лишь белесые пятна.
   Значит, во мне нет сердца и крови, — заключил Ильясов. — Наверное, во мне отсутствуют также и нервы?.. Нет, неправда, ведь при воспоминании об Айзе и заклеванных насмерть детишках во мне все дрогнуло. Может быть, это душа?.. Значит, у всех есть душа, и у насекомых тоже?..
   Татарин услышал шорох. Он прислушался, а затем пригляделся. Из-под ванны выползали маленькие тараканы, медленно, осторожно проверяя безопасность своими тонкими усиками, похожими на человеческие ресницы.
   Тут Ильясов понял, что он гораздо крупнее своих сородичей, да и цветом черен, тогда как прибывшие — рыжие.
   Его обползали стороной, стараясь не задеть случаем. В этом чувствовалось уважение и одновременно страх перед такой тараканьей громадиной, какой он оказался волею судеб.
   Неожиданно в дверь зазвонили, и голос Митрохина настороженно заговорил с лестничной клетки:
   — Открой, Ильясов! Я знаю, что ты там!
   А потом дверь открылась, и сосед вошел в квартиру, продолжая говорить, что ему доподлинно известно — Ильясов сейчас находится дома, и что он зря прячется, так как зла ему никто не хочет.
   Елизавета проследила! — догадался татарин и вылез на полкорпуса из-под ванны.
   В этот самый момент Митрохин изволил полюбопытствовать в совмещенном санузле, увидел его, Ильясова, в тараканьем образе и вероломно напал, стараясь раздавить ботинком.
   В организме Ильи дрогнуло, всем множеством своих ножек он отпрыгнул под чугунную тьму, чем разозлил соседа ужасно. Зато погибли несколько рыжих, треснувших под каблуком…
   Затем сосед ушел. Татарин вновь выполз из-под своего убежища и пополз в комнату, где забрался на трюмо с зеркалом и рассмотрел свою внешность.
   Его все устроило, особенно золотой зуб, торчащий между усов…
   А еще потом он приполз в кухню, где долго поедал хлебные крошки, вспоминая себя голубем.
   — Курлы-курлы!.. — попытался он жалобно, но ничего не получилось, даже шипения.
   Татарин опять ощутил прилив душевной боли и уполз под ванну, где проспал несколько без сновидений, а когда пришло бодрствование, заметил, что рыжие собратья уходят под чугун в большем количестве, нежели из-под него.
   Видать, щель там, — решил Илья. — И я поползу в эту щель!
   И он пополз вслед за рыжими, пролезая через какие-то трубы, которые то обжигали тело, то холодили его зимней стужей.
   А потом он вновь вылез из-под чугунной ванны на свет Божий и поначалу ему показалось, что каким-то кружным путем его тараканье тело вынесло в родную квартиру, но он тотчас переменил мнение, когда увидел голые женские ноги, а приподнявшись слегка — и остальные женские обнаженности.
   Елизавета! — узнал Ильясов. — Так это я в квартиру соседа попал! Вот так дела!
   Девица, как обычно, любовалась своим отражением в зеркале, сковыривая ноготком с лобика то, что ей не совсем нравилось.
   Ильясов опустил свои тараканьи глаза, на секунду ему захотелось укусить золотым зубом Елизавету за щиколотку, но он поборол это желание и опять клюнул краем брюшка кафельную плитку, оставляя на ней черное пятнышко.
   В дверь Митрохина зазвонили, и девица Елизавета, набросив халат, покинула ванную.
   — Откройте, милиция! — услышал татарин.
   — А папки дома нет!
   — Митрохин! — позвал милиционер громко. — Давай выходи! А то невесть что подумаю, почему ты от властей скрываешься!
   Ильясов услышал, как милиционер пожурил Елизавету, мол, врать нехорошо, а та в свою очередь налетела на участкового, взвизгивая, что врываться в чужую квартиру никто не имеет права, во всяком случае без санкции!
   — А ну, пошла в комнату! — донесся голос самого Митрохина.
   Далее для Ильи началось самое интересное. Милиционер так хитро подвел все к тому, будто Митрохин убил его, Ильясова, что татарин изумился всем своим существом. Митрохин позеленел от ужаса и завопил, что не лишал никого жизни, что все это произвел его дружок Мыкин, начальник теплосети, путем отсечения ноги топором, а потом ударом ледоруба по темечку!
   После такого признания участковый предложил Митрохину проследовать за ним в квартиру Ильясова, дабы снять показания под протокол и подпись подозреваемого.
   Татарин поспешно бросил все свое тараканье тело в обратную сторону, преодолевая бесчисленные трубы, пока вновь не оказался под ванной своей квартиры, где подслушал остальную часть разговора.
   Митрохин клялся и божился, что убийство произошло случайно, что они с Мыкиным, приобретя эхолот, опробовали его в карьере, а потом, когда рыба клюнула, ею оказался купающийся ночью татарин Ильясов.
   Татарин выполз из-под своего убежища и засеменил к приоткрытой двери, чтобы лучше было слышно.
   — А труп, труп где? — интересовался участковый.
   — Может, волной снесло?
   — Может. А кто ухо отрезал ему?
   — Какое ухо?!!
   Неожиданно Илья Ильясов испытал приступ совести. Ведь его никто не убивал, а ногу действительно отрубили случайно, в откушенном же ухе виноваты вороны!
   Мучимый жалостью к безвинному соcеду, Илья пополз в комнату, залез под старый буфет, потом тут же выбрался из-под него и хотел было закричать, что вот он я, Ильясов, живой, лишь прихрамываю незаметно, и нету преступления здесь, недоразумение одно!
   Но крика у него не получилось, даже шипения не произошло. К тому же его заметили!
   Митрохин снял с ноги ботинок и со злостью швырнул в таракана.
   Татарин чудом увернулся и уполз обратно под буфет.
   — Ишь ты! — изумился милиционер. — Чудо природы!.. И откуда такой?
   И тут же Синичкин подумал, что в комнате душно, воздух затхлый, а в такой атмосфере еще и не то может вывестись!.. Он решительно подошел к окну и распахнул форточку.
   А вслед за этим участковый отправил Митрохина домой собирать вещи по причине собственного ареста.
   Черт с ним! — решил Ильясов, разобиженный на то, что Митрохин не оценил его благородства и бросался ботинком на поражение. — Тем более крысу мне подкладывали…
   Милиционер и Митрохин ушли, а Ильясов продолжал оставаться под старым буфетом. Постепенно его тараканья душа успокоилась, помягчела от усталости; он задремал, и грезилась ему Айза в различных обличьях… Если бы тараканы могли плакать, то этот самый большой в мире таракан утонул бы в собственных слезах и, может быть, превратился в рыбу. Хотя это уже было…
   После того как капитан милиции Синичкин неожиданно потерял на улице сознание и Митрохин выкрал у беспомощного стража пистолет «ТТ», он, вооруженный подозреваемый, словно кенгуру, побежал большими скачками куда глаза глядят. Бежал столь долго, сколь хватило силы, пока сердце не заколотилось в горле.
   Митрохин остановился с высунутым языком и, обуянный ужасом от происшедшего, хотел умереть тут же на месте. Но это желание было лишь гиперболой, на самом деле жить хотелось невероятно, и преступник, порывшись в кармане, выудил из него монету для телефонного автомата, с помощью которого и соединился со своим товарищем и подельщиком Мыкиным.
   — Чего тебе? — буркнул недовольный Мыкин.
   — Срочно вали с работы! Сейчас за тобой придут!
   — Чего-чего?
   Мыкина вызвали с совещания, на котором городское начальство выказывало недовольство теплосетью, и он был крайне раздражен.
   — Чего ты несешь? — сдавленно прошептал в трубку тепловик.
   — Меня пытали! — неожиданно вырвалось у Митрохина. — Психологически. Меня арестовали за убийство Ильясова…
   — Сдал меня, сука?!!
   — Я милиционера избил, выкрал пистолет и сбежал!
   — Что?!!
   — Вышка нам грозит! — врал Митрохин. — Так милиционер сказал. Вот я его…
   — А-а-а… — завыл Мыкин тихо. — Что ж ты, гад, сделал! Тебя же на понт брали!
   — Бежать надо! — спокойно сказал товарищ.
   — Ах, мать твою!.. Ты где?..
   Митрохин огляделся и объяснил, что сзади него пивная по улице Рыбной и что он будет ждать друга в ней…
   Ему пришлось выпить шесть кружек светлого пива и два раза сходить в туалет, пока он не увидел в дверном проеме физиономию Мыкина.
   Тепловик даже не стал переодеваться и явился в спецовке, в которой его не хотел пускать швейцар, объясняя, что стекляшка заведение приличное и в кроссовках входить нельзя.
   После долгих объяснений швейцару пришло в голову посмотреть клиенту в лицо, и, найдя его белым как мел, с трясущимися от злобы ресницами, страж заведения спешно ретировался, пропуская Мыкина в затуманенную сигаретным дымом залу.
   — Я — здесь! — помахал рукой Митрохин.
   Он уже заказал пару пива для товарища и соленых бараночек.
   Тепловик, едва подошел к столу, тут же ухватился за кружку и, не отрываясь, выпил ее до треснутого дна. Затем сел на стул, утер рот рукавом спецовки и хрустнул соленой сушкой.
   — Рассказывай!
   Митрохин негромко икнул, сплюнул какую-то штучку, попавшую в рот, и поведал другу, как бежал от стража порядка, нанеся тому телесные повреждения. При упоминании о телесных повреждениях Митрохин даже улыбнулся, показывая, что ему якобы все нипочем!
   — Убил ты нас, сука! — хрипло отозвался Мыкин. — У меня дети!
   — У меня тоже.
   — Вмазать бы тебе вот этой кружкой по лбу! — тепловик поднял над головой стеклянную тару. — Чтобы башку разнести.
   — И не думай! — спокойно отреагировал Митрохин и высунул из-под куртки дуло «ТТ», сопроводив его взглядом, чтобы Мыкин увидел. — А я в твоем лобике аккуратную дырочку проделаю!
   Тепловик постарался сделать вид, что не испугался, некоторое время смотрел в черный глаз пушки, затем оторвался от него и глотнул из второй кружки.
   — Ладно, что делать будем? — поинтересовался он, ощущая во рту вкус соды.
   — Так-то лучше!
   Митрохин чувствовал себя хозяином положения, на секунду ему представилось, что он воровской авторитет, но затем что-то буркнуло в животе и все обмякло безнадежностью. Он не знал, что делать.
   — Бежать!
   — Куда? — с сарказмом поинтересовался Мыкин.
   — В Азию.
   — В хлебный город Ташкент?
   Митрохин шумно задышал.
   — Там фрукты, там тепло! — продолжал тепловик. — Заляжем на какой-нибудь малине лет на десять-двадцать, там, глядишь, все и уляжется!
   — Может, в Ирак? — вяло предложил вооруженный товарищ. — Самолет возьмем?..
   — Дебил!
   Митрохин пропустил оскорбление, положил на стол деньги за пиво и пошел к выходу. На улице он завернул за стекляшку, увлекая за собой Мыкина, и там, среди ящиков, неожиданно ткнул тепловика левым кулаком в челюсть, а когда тот собрался на ответный удар, из-под куртки вновь появился цыганский глаз «ТТ».
   — Убью! — дрожащим голосом предупредил Митрохин.
   И действительно, напуганная душа готова была убить, и палец по ее приказу в любую секунду нажал бы на курок вороной стали.
   — Убью…
   — Ладно-ладно, — отшатнулся Мыкин за ящики. — Успокойся и давай все обсудим по-тихому!
   — Если ты меня еще раз дебилом!.. Я тебя!..
   — Скоро Новый год!
   — Чего?!! — оторопел от неожиданности Митрохин.
   — Посмотри, какое красивое небо!
   Митрохин машинально вознес глаза к серому небу с клубящимися по нему облаками и тотчас завыл от невыносимой боли. Его обманули, и кисть, сжимающая пистолет, уже трещала костями, готовая вот-вот переломиться. «ТТ» выпал в снег, из которого его, еще теплый, достал Мыкин, продолжая удерживать руку товарища на изломе.
   — Хорошая штука! — похвалил тепловик. — Ну что, ломать? — и сократил угол кисти по отношению к руке.
   — А-а-а!!! — завопил Митрохин. — Мама моя, где ты?!!
   — Ломаю!..
   — Нет, что ты! Прошу, не надо!
   — Чего ж ты меня исподтишка кулачишком своим, а? Каждый с пистолем так может!
   — Затмение нашло! Ситуация безвыходная замучила!.. Отпусти-и-и!..
   — Живи, гаденыш!
   Мыкин отбросил от себя кисть товарища и, утирая с лица пот, уселся на пустой ящик. Митрохин сел напротив, держа измятую руку возле груди. Так они сидели долго, думая каждый о своем.
   — Озверели мы совсем! — сказал Мыкин.
   — Да, — согласился Митрохин. — Как нелюди!..
   — А ведь мы с тобой уж двадцать лет как друзья!
   — Неужели?
   — Так точно. В этом году двадцать лет, как в погранвойска призвали…
   — Деды нас тогда помучили, — мечтательно припомнил Митрохин. — Но недолго, потому что мы — вдвоем!!! Кости сержантам поломали, другие сразу отстали…
   — А помнишь Огрызова?
   — Старшину?.. Да у меня его харя алкогольная до сих пор перед глазами стоит!
   — Помнишь, как мы его перед всей частью опозорили? На комсомольском собрании? Тогда мне дружок в посылке набор иностранных сюрпризов прислал с пердунчиком?
   Митрохин захохотал во все горло, так что в уголках его глаз появились слезы.
   — Жирная сволочь хотела меня из комсомола гнать за то, что я на контрольной полосе кучу наложил и тревога сработала! Помнишь, какую он речь загнул?
   — А я в этот момент сзади пробрался и положил пердунчик ему на стул, — Мыкин тоже заулыбался. — Вот он потом и сел. Получилось, как слон. — Тепловик сложил губы трубочкой, высунул язык и изобразил, как слон выпускает газы. — А на собрании полковник был и замполит. Их в мгновение ока из Ленинской комнаты унесло! Огрызов тогда неделю бюллетенил!..
   Друзья посмеялись над воспоминаниями юности, а потом опять долго сидели на ящиках молча. Шло время, они замерзли.
   — Что делать будем? — вздохнул Митрохин, кутаясь в пуховую куртку.
   — Не знаю…
   — Может, правда в Ирак?
   — Дурак, — мягко произнес Мыкин. — Мы с ними дружим. Нас тут же выдадут обратно. А тут за Ильясова, за мента и за измену Родине… Я Родине изменять не хочу. Я люблю Родину.
   — Я тоже люблю, — признался Митрохин. — А с арабами жить сложно. Как думаешь, есть у арабов тараканы?
   — Тараканы всюду есть. Они как евреи, их отовсюду гонят, убивают, а им хоть бы хны, живут и живут! Богом избранные твари!
   — А я чуть было не убил сегодня одного. Огромный, величиной с ладонь. Поди, тараканий царь! Может, правильно, что не убил?
   — А чего, всякая насекомая тварь тоже жить хочет…
   Они еще немного посидели.
   — Мент про ухо говорил.
   — Про какое ухо?
   Мыкин поднял на Митрохина глаза и смотрел на товарища с грустью русского человека, которого затравили волками.
   — Мол, мы ухо Ильясову отрубили!
   — Как же! Я же участковому его сам дал, в коробке спичечном. Он мне еще не отдал его. Коробок-то коллекционный!
   — Он потом согласился, что не мы ухо.
   — А чего ты мне тогда об этом говоришь?
   — Не знаю, — Митрохин пожал плечами. — Выход ищу…
   И опять друзья замолчали. Мыкин думал о жене и детях, о теплоцентрали, а Митрохин волновался о том, что дочь Елизавета потребляет наркотики вместо того, чтобы вести нормальную половую жизнь.
   Эх, вспомнил Митрохин, еще и повестка из военкомата на переподготовку.
   — И военные нас искать будут! — сказал он вслух.
   — За что?
   — Про повестку забыл?
   — Про какую повестку?
   — Из военкомата, — напомнил Митрохин. — Переподготовка в местах боевой славы! На границе с Монголией!
   Лицо Мыкина просияло.
   — Вот он выход!
   — Где? — не понял Митрохин.
   — На границе!
   — Мы же в России решили остаться!
   — А мы и не будем ее переходить! Просто поедем на переподготовку, там продлимся еще на месяцок-другой, а потом все само и забудется, глядишь!
   — А менты с военными снюхаются?
   — Военные своих не сдадут!
   — А что? — прикинул Митрохин, потирая от холода уши. — Мысль хорошая! Но нам только через две недели! — вспомнил он.
   — Ничего, где-нибудь перекантуемся!
   — Где ж перекантоваться?
   — Да есть тут у меня одна…
   — Баба, что ли? — изумился Митрохин, никогда не знавший за другом блуда.
   — Женщина, — рыкнул тепловик. — У нее и перекантуемся!
   — Конечно, женщина! А звать-то как?
   — Светлана. В центре работает. В магазине. Мясомолочные продукты продает!
   — Ну ты… — Митрохин от радости не знал, что сказать. — Ну ты — друг!!!
   — Да ладно, — отмахнулся Мыкин.
   Друзья, промерзшие, встали с ящиков и, почти обнявшись, пошли по улице Рыбной к центру города…
 
   Татарин Ильясов лежал под буфетом и думал все ту же мысль: за что ему в жизни такие мучения выдались? Почему Аллах возложил на него такую почти непосильную для человека ношу?..
   Он опять вспомнил, как жил рыбой, как его выловили, как искалечили, оставив на дне потомство беспризорным. А потом гибель его и Айзиных мальчишек и девчонок. Эти вороны!.. И он, бессильный голубь, мечущийся в черных небесах!..
   Тараканы не имеют голосовых связок и ничем другим тоже не могут произвести шума. Потому плакала у Ильясова только душа, а кончик брюшка то и дело тыкал в пол, усеивая паркет выстрелами испражнений.
   А потом Илья подумал, что подкосись сейчас у буфета ножка — и станет он белесым пятном. На том и закончатся его мучения.
   Упади, буфет! — призвал таракан. — Упади же!!!
   Но буфет был работы прошлого века и собирался стоять незыблемым еще многие десятки лет.
   Нужно было выбираться на свет белый, и Ильясов выполз под слабые лучи солнца, пробивающиеся из-за серых туч.
   Было прохладно. Мороз порциями входил в открытую форточку, но Ильясов озноба не чувствовал, так как тараканы не обладают столь высокоорганизованной нервной системой…
   Пошел снег, и татарин тараканьими глазами смотрел на него безучастно, на пушистый, медленно падающий с небес, усыпляющий своей бесконечностью, своей гипнотической силой. Снег — небесные седины, пыль Млечного пути…
   Она влетела в форточку, когда сознание Ильясова почти растворилось в холоде, когда нутро оцепенело и мысль остановилась.
   Она влетела стрекозой с огромными глазами и слюдяными крыльями, строчащими, словно пулемет.
   Трещотка крылышек вывела Ильясова из забытья, и некоторое время он смотрел на дивную красавицу с раскосыми глазами, порхающую по его квартире.
   Это видение, — решил татарин. — Предсмертное видение…
   Но смерть все не наступала, а стрекоза демонстрировала очередной пируэт, выполняя фигуры высшего пилотажа, как если бы была заправской циркачкой.
   — Айза! — крикнул Ильясов всем нутром, так что большое его черное тело подскочило на полу. — Айза-а-а!!!
   А она не отвечала, все кружила, кружила над своим вечным суженым, будто и не узнавая его вовсе.
   — Это я! — надрывался Илья. — Узнай же меня, любимая!..
   Наконец она села на спинку стула и подергивала прозрачными крылышками, словно равновесие удерживала и как будто чего-то ждала.
   Он пополз навстречу, уже не в силах кричать, зацепился за ножку стула и попытался ползти по ней наверх, но сорвался, упал на спину и долго не мог перевернуться, бессмысленно перебирая ножками пустое пространство. А потом порыв ветра вернул его на ноги, и он вновь пополз и вновь упал…
   Татарин не понимал, почему его Айза не узнает его. Она нашла возлюбленного, но мучает своей недосягаемостью!..
   Обессиленный, он лежал возле ножки стула, на котором сидела Айза-стрекоза. Он видел ее хвост, слегка раздвоенный на конце, и огромное желание, перемешанное с великим страданием, охватило все его тараканье тело, так что обнаружился в душе могучий порыв, который заставил таракана раскрыть крылья — и насекомая махина, величиной с записную книжку, взмыла под потолок и за-кружилась под ним, влекомая страстью, расплавленным мрамором!..
   Еще раз! — мечтал Ильясов. — Еще попытку!.. У нас получится!..
   А Айза не обращала на него внимания вовсе. Она перелетела со спинки стула на стол и уселась на листик бумаги, оставленный милиционером. Здесь же лежал атлас, открытый на странице про сомов, как и при участковом Синичкине. Правая часть книги опиралась о стенку графина с застоялой водой, и казалось, атлас вот-вот закроется под своей тяжестью.
   Ильясов спикировал из-под потолка тяжелым бомбардировщиком и плюхнулся возле стрекозы, которая даже не скосила на него глаз своих.
   Ах, она меня не узнает! — понял Ильясов и опять за-кричал: — Это я, Илья! Айза, любимая!
   А она по-прежнему подергивала стеклянными крылышками, и взгляд ее был глуп.
   — Айза! Айза!!!
   Она подняла хвостик, и Илью неотвратимо потянуло к этому насекомому лону, в которое он от усталости, от непереносимых мук тотчас расплескался теплым мрамором.
   А она даже не отреагировала на его любовь! У нее не было мозга, что-то не зачалось в ноге у Синичкина, вероятно, сульфа отравила плод, но о том татарин не ведал. Он просто опять страдал!..
   Стрекоза вспорхнула и уселась на рыбный атлас. Из форточки неотвратимо дохнуло зимней свежестью, и атлас захлопнулся, превращая стрекозу в простой осенний лист-закладку.
   — А-а-а-а!!! — закричал татарин истошно и потерял сознание.
   Митрохин и Мыкин, сродненные общими воспоминаниями юности, обнявшись дошли до центра города и остановились возле добротного дома восьми этажей, собранного из элитного кирпича.
   — Этот? — поинтересовался Митрохин.
   — Ага.
   — Пошли?
   — Только без всяких там! — предупредил тепловик.
   — Да понимаю я, — заверил Митрохин, входя в лифт, стены которого были чисты и нечего было на них почитать на досуге. — Какой?
   — Четвертый…
   Они звонили минут пять. За дверью было тихо, и друзья поняли, что Света, знакомая Мыкина, в данное время отсутствует.
   — Поди, на работе? — выразил предположение тепловик. — Надо в магазин за ключами сгонять!
   Друзья направились к магазину «Продукты», в котором работала Светка, и застали ее там, за своим прилавком, отмеряющей какой-то старухе колбасное изделие.
   — Светк! — проговорил негромко Мыкин, так что продавщица в магазинном гаме не расслышала мужского призыва и продолжала нарезать телячью колбасу.
   — Не слышит, — понял Митрохин. — Надо бы громче! — и сам выкрикнул: — Светка!!!
   Получилось так громко, что продавщица от испуга выронила тесак, он сорвался с прилавка и упал ей на ногу, хорошо, что ручкой.
   Исчезнув под прилавком, Светка грубо выругалась, а после того, как боль ушла, сообразила, что перед ее глазами только что мелькнуло лицо сокроватника Мыкина, который был самым лучшим любовником в ее жизни, но любил крайне редко, так что Светка в промежутках забывала его, переключаясь на мужчин похлипче…
   Как только она вспомнила всю мужественность Мыкина, тотчас появилась из-под прилавка, сияющая, словно влюбленная девица.
   — Здравствуй, — сказала она.
   — А как же моя колбаса? — напомнила о себе старушка.
   — Ах, бабка, отвали! — с той же улыбкой проворковала Светка и толкнула старухе покупку.
   — Здравствуй, — поприветствовал Мыкин и взял продавщицу за мягкую руку. — Мой друг — Митрохин! Прошу любить и жаловать!
   — Так уж сразу и любить! — закокетничала женщина, но все же протянула Митрохину ладонь, левую, поблескивающую колбасным жиром. — Светлана!
   — Ну как ты?
   — Замечательно!
   — Отпроситься можешь?
   — А что случилось?
   — Проблемы у нас, — признался Мыкин.
   — А что такое?
   — От жен ушли! — неожиданно соврал Митрохин.
   — Ишь ты! — изумилась Светка. — И оба ко мне? — И захохотала сально.
   — К тебе, — ответил тепловик серьезно.
   — А я теперь, дорогой, не одна!
   — Замуж вышла?
   В вопросе Мыкина содержалось столько горечи, что Светка не выдержала, перестала смеяться и объяснила, что живет сейчас с местным грузчиком и помогает ему воспитывать девочку, чья мать сбежала в неизвестном направлении.
   — Но он импотент! — зачем-то добавила продавщица.
   — Можно мы пока у тебя поживем? — попросился тепловик. — Мы ненадолго.
   — Да живите сколько хотите!
   Продавщица добавила, что проживает сейчас на жилплощади грузчика, а потому ее хата свободна и вот от нее ключи. Она протянула связку Мыкину и недвусмысленно ему улыбнулась.
   — Идите устраивайтесь! Адрес-то не забыл?
   — Помню, — удостоверил тепловик.
   — А я навещу вас, мальчики!
   — Будем рады и счастливы! — пропел Митрохин, которому вдруг отчаянно захотелось завалить эту толстую бабу и оставить в ней свой след.
   — На чужой каравай рта не разевай! — зло предупредил Мыкин, когда друзья покинули магазин.
   — Да я что! Да как ты!.. — сыграл благородный гнев сотоварищ. — Баба друга — не баба!
   — Смотри!
   — Вот тебе крест! — побожился Митрохин.
   — Да где крест-то твой?!. — заглянул Мыкин за расхристанный ворот друга.
   — Нету креста на тебе!
   — Просто в шкапчике забыл! — оправдался Митрохин.
   Они добрались до дома Светки и запросто проникли в квартиру, которая оказалась двухкомнатной, с приметами зажиточности.
   Митрохин тут же завалился на кровать с белым покрывалом и горкой подушек в накрахмаленных наволочках, сказал: «Кайф!» — и зажмурил глаза, в которых тотчас побежали белые слоники — мал мала меньше, стоящие на трюмо.
   — Она чего, ворует? — Митрохин открыл глаза и, ткнув пальцем в пульт дистанционного управления, включил большой телевизор.