Липскеров Дмитрий. Последний сон разума

   Стопа мужская, — машинально определил Володя. — С нестрижеными ногтями.
   Еще участкового посетила уверенность, что кусок уха и стопа биологически родственны и что хозяин отчленений покоится на дне карьерном.
   Синичкин вытащил из кармана свисток и задул в него со всей силы, привлекая внимание рыбаков, сидящих на другой стороне водоема.
   — Вызывайте милицию! — заорал он, вызывая в рыболовах лютое раздражение.
   «Да пошел ты!» — синхронно пронеслось у добытчиков в мозгах.
   Но среди сотни охальников всегда найдется один порядочный. Отыскался такой и на берегу. Он в прямом смысле смотал удочки и бросился со всех ног к ближайшему телефонному автомату.
   Через пятнадцать минут к карьеру прибыл милиционерский газик, из которого выкатился черным пуделем майор Погосян в сопровождении лейтенанта Карапетяна, теребящего свои бакенбарды. Зубову было неинтересно, и он остался в машине слушать радио и лузгать семена тыквы.
   — Вот, нога, — развел руками Синичкин.
   — Ай, молодца! — обрадовался майор. — И что?
   — Видать, от уха, — вывел Володя.
   — И что?
   — Да в общем, все…
   Карапетян вполголоса сказал что-то по-армянски, на что Погосян отреагировал наподобие взрыва фугасной бомбы, заорав по-русски, что таких ругательств даже от своего дедушки Тиграна не слышал, что все обнаглели до беспредела и что он всем одно место на другое натянет!
   — Так я не вас, господин майор! — равнодушно оправдывался Карапетян, почесывая баки.
   — Синичкин один из вас работает! — еще пуще завопил начальник. — А ты чтобы обрил свою мерзкую рожу сегодня же! Понял?!! — и без паузы: — Завтра натянешь акваланг и пока не выловишь труп, чтобы не выныривал! Скотина такая!..
   Далее найденная нога была запакована в полиэтиленовый пакет и забрана в газик, чтобы отвезти отчлененку на экспертизу. Уже из окна отъезжающего автомобиля майор Погосян распорядился, чтобы Синичкин непременно опросил жителей близлежащих домов, не пропадали ли из них люди неведомо. Потом он со всей силы ударил по локтю Зубова, так что семечки из его пригоршни вылетели из окошка и неорганизованно усеяли осенний берег. Старшина нажал на педаль газа, и машина, завывая сиренами, рванула с места.
   Целый день Синичкин послушно обходил дома микрорайона и беседовал с разными жителями, в основном стариками и старушками, которые находились на пенсии, а потому знали много.
   Участковый выяснил, что пропадают в этом мире многие, но вскоре возвращаются обратно. В основном это супруги, пытающиеся сбежать от своих половин, или алкоголики, забывающие адрес отчего дома. А так, чтобы с концами, не пропадал никто!
   Уже к вечеру в шестнадцатиэтажном доме, спускаясь после опроса по лестнице к выходу, Володя Синичкин повстречал на двенадцатом этаже гражданку, настойчиво звонящую в одну из дверей.
   — Что, никого? — спросил капитан.
   — В третий раз прихожу и не застаю! — ответила женщина зло. — У-у-у, рожа татарская!
   — Я — русский! — воспротивился Синичкин. — И вообще, национализм в крайних проявлениях уголовно наказуем!
   — Да разве я вам! — уточнила женщина. — Я про жильца квартиры этой! Необразованная татарская морда! Ни «бэ», ни «мэ» по-русски, ни два, ни полтора!
   — А чего тогда приходите к нему? — поинтересовался Синичкин.
   — А то, что он на работу не выходит уж сколько дней! И ни слуху о нем, ни духу!
   — А вы кто?
   — Сослуживица, — ответила женщина и раскатисто чихнула. — Осень… Из колбасного отдела.
   Синичкину трудно было связать осень с колбасой, а потому он попросил женщину пояснить.
   — Ильясов его фамилия! Лет не знаю сколько, но старый. Работает в магазине, в рыбном отделе, а я в колбасно-мясном!
   — При чем тут осень?
   — При том, что я чихнула! Холодно! Простудно!
   Женщина поморщила нос, удерживаясь от следующего чиха, а про себя подумала, что на свете много дураков, даже больше, чем можно себе вообразить. Видать, и этот милиционер в офицерских погонах ума в голове не носит.
   — А зачем ум этот? — произнесла колбасница вслух, чем вовсе обескуражила капитана. — Директор меня послал за Ильясовым, потому что незаменим он у нас по рыбной части!
   Участковому было более нечего спрашивать, и, записав телефон женщины в книжечку, он отпустил ее на свободу, предупредив, что если что — позвонит!
   — Звоните, звоните! — разрешила продавщица, а про себя подумала, что милиционер — законченное сало.
   Они распрощались на первом этаже, и Синичкин направился в домоуправление за слесарем, который оказался дюжей бабищей в телогрейке, с большущими руками.
   — Надо квартирку одну вскрыть! — приказал капитан.
   — Надо — вскроем! — ответила бабища хрипло и ухватилась за ручку чемоданчика с инструментами.
   Были выбраны понятые, коими оказалось семейство Митрохиных в полном составе.
   Глава семейства трясся всем организмом, но, впрочем, этого никто не замечал, а Елизавета что-то смутно вспоминала про соседа, ползущего голым, и про отца, бегающего с окровавленной тряпкой по всему дому. Однако прыщавая девица списала свои воспоминания на галлюцинации и стояла перед дверью Ильясова, нежно уложив причесанную головку на материнское плечо.
   — Дверка-то хлипкенькая! — с презрением констатировала слесарша и, щелкнув никелированными замочками, достала из чемоданчика стамеску. Просунув металлический язык между замком и косяком, она несильно надавила плечом, и дверь распахнулась, словно и вовсе была не заперта. — Делов-то!..
   Все с любопытством ввалились в квартиру, в которой после включения света Синичкин рассмотрел следы крови. Если быть точнее, багровые лужи следами назвать было нельзя, то были лужи крови. Через открытое окно врывался мерзлый ветер, выдувая всяческие запахи вон. Лишь на карнизе, чудом удерживаясь, шебаршил голубь, да и тот вскоре соскользнул с жестяного и пропал в неизвестность.
   — А где трупик? — поинтересовался Синичкин вслух и подумал, что в нем, может быть, открывается сейчас талант сыщика. А как же тогда он ухо нашел, одежду окровавленную, ногу отрезанную, квартиру со следами убиения?.. Интуиция, может?..
   Народ толпой заглянул в ванную, но и там тела не нашлось. Там даже крови не обнаружилось.
   Так как более искать было негде, участковый выглянул в окно, решив, что труп могли сбросить с высоты, но сообразил, что в таком случае тело должно было лежать возле подъезда и давно было бы обнаружено. Далее у Володи Синичкина не нашлось ни вопросов, ни ответов, и он приказал понятым ждать, а сам набрал номер отдела и проговорил дежурному:
   — Бригаду на место преступления! Чтоб дактилоскопист был и прочие! — и повесил трубку удовлетворенный.
   — Мать твою!.. — выругался дежурный, так как Синичкин забыл сообщить адрес, по которому высылать бригаду.
   Пришлось выяснять адрес по телефонному определителю, на что ушло время.
   В газике чешущий бакенбарды Карапетян длинно сказал по-армянски про капитана обидное, на что майор Погосян на этот раз ничего не возразил, но подумал, что не мешало бы отдел сделать армянским на все сто процентов! Даже грызущего семечки Зубова к едрени матери заменить! Он хотел было вновь вдарить старшину по локтю, но счел себя к концу дня уставшим, а потому лишь зевнул коротко…
   Народу в квартире Ильясова набилось превеликое множество. Эксперты сновали по всем углам, собирая что-то в специальные пакетики, фотографируя предметы.
   — Понятых можно отпустить! — приказал Погосян. — Понадобятся — вызовем!
   — Чутье какое-то мне подсказало, что эта квартира! — восторженно рассказывал Синичкин, когда семья Митрохиных отбыла в свое жилище. — В ней преступление произошло!
   — Ай, молодца! — похвалил майор. — А чего ж тогда одежда на берегу нашлась аккуратно сложенная?
   — Одежда? — переспросил капитан, не найдясь, что ответить.
   — То-то и оно-то! Много вопросов в этом деле! Ухо на свалке, одежда на берегу, кровь в квартире…
   — Я — не логик, — вздохнул Володя. — У меня интуиция, а что с ней делать
   — не знаю!
   — Расследуй, расследуй! — подбодрил начальник…
   К вечеру, к новостной программе по телевизору, Синичкин вновь почувствовал себя плохо. Отчаянно заболели ноги, и он перебрался на кровать в спальной.
   — Опять опухли! — всплеснула руками Анна Карловна, стащив с мужа брюки. — Сердешный ты мой!
   И действительно, оглядев свои конечности, участковый обнаружил их раздувшимися на треть, что неожиданно порадовало его.
   Авось разнесет втрое! — зафантазировал он. — А там, глядишь…
   Синичкин осек свой не начатый полет и правильно решил, что будет день, будет и пища!
   Ночь прошла бессонной, так как Володя прислушивался к ляжкам, чувствуя, как они растут, как набухают, растягивая кожу, и не смел радоваться такой удаче.
   Наутро Анна Карловна вызвала бригаду «скорой помощи» из милицейского госпиталя и Синичкина под вой сирен отвезли в привычное место, где еще не успели раздвинуть его кроватей, так как раненых героев-милиционеров не нашлось в этот день, во всех промахнулись, а потому капитана положили на належанное место.
   Через некоторое время в палате появился и.о. главврача с сантиметром в руках и тщательно измерил ноги Синичкина.
   — Двести десять сантиметров! — с улыбкой сообщил он, и участковый от такой радости решил немножко закапризничать и стал требовать вернуть нянечку под названьем Петровна на прежнюю должность.
   Кандидату в Книгу рекордов отказать не смогли и послали тотчас за старушкой.
   Бывший ассистент отбыл в свой кабинет и стал связываться с Жечкой Жечковым, дабы тот немедленно приезжал и фиксировал рекорд. Но болгарин отсутствовал в городе, выехав в сельские угодья, дабы зафиксировать самую большую картофелину, выросшую на земле-матушке, — в четыре кило весом.
   — А когда будет? — нетерпеливо поинтересовался и.о.
   — Через два дня, — ответили ему.
   Ночью Синичкин с удовлетворением отметил, что ноги опять вспыхнули ярким светом, и, спрятавшись под одеяло с головой, он стал рассматривать прозрачные ляжки, в которых на сей раз ничего не перетекало, а казалось, кожа раздута каким-то голубым воздухом, как будто в ноги забралось небо и по этому небу плывут облака.
   Красота! — радовался Синичкин.
   На мгновение ему показалось, что в подкожных небесах даже пролетела птица, и капитан захихикал, чем разозлил соседа, лежащего возле окна.
   — Чего свет зажигаешь? Чего ржешь по ночам?!
   Участковый подумал, что это все тот же сосед-сержант, а потому, отключив в ногах свет, командным голосом отчитал нахала:
   — Если всякий сержант со слоновьим яйцом будет так разговаривать с капитаном, то завтра он станет рядовым с двумя слоновьими яйцами!
   — Во-первых, я не сержант! — донеслось от окна уверенно. — Я полковник! Во-вторых, у меня нет слоновьего яйца, а простой аппендицит, а в-третьих, если вы, капитан, будете мешать спать своим идиотским смехом, то я вам самолично дам в морду!
   — Да пошел ты! — не испугался кандидат в Книгу рекордов Гиннесса. — Ишь, напугал, полковник!.. Меня сам генерал привилегирует здесь, так что полковник может живо превратиться в лейтенанта.
   Тут Синичкин, конечно, хватил, что быстро понял, так как с постели у окна поднялась крепкая фигура и молчаливо направилась к его кроватям.
   Володя здорово испугался и на весь госпиталь позвал:
   — Петровна! Петровна-а!
   Полковник прервал свое нашествие и остановился посреди палаты, освещенный луной: он напоминал вурдалака из иностранного фильма, напоровшегося на испуганного героя, вооруженного осиновым колом.
   — Чего орешь, умалишенный!
   — Позовите Петровну-у! — продолжал взывать Синичкин.
   — Чего орешь, спрашиваю?! — занервничал офицер.
   В коридоре послышались шаги, и полковник, словно мальчишка, запрыгал к своей кровати, держась за прооперированный бок, и спрятался под одеяло по самые глаза.
   В палате появилась старушечья фигура в сопровождении двух здоровенных санитаров, оставшихся в дверях. Согбенная, она быстро прошаркала к кроватям Синичкина и задушевно поинтересовалась, чего причитает сердешный, чего взывает к ее немощной помощи?
   — Обижают меня здесь! — пожаловался Володя. — Нервно напрягают и психологически давят! А мне на рекорд!
   — Кто, милый?
   — Полковник.
   — Тот, что у окна?
   — Ага.
   — Так мы ему сейчас сульфазинчик вколем, чтобы не бушевал. А затем в психиатрическое. Здесь не министерство!
   Полковник знал, что такое сульфазин, а потому попросту сказал:
   — Не надо сульфазинчик!
   — Хорошо… — прошептала старушка и погладила своего защитника по голове.
   — Спи спокойно, милый.
   И Синичкин заснул.
   С ним случилось приятное забытье, какое происходит лишь с теми, у кого впереди сплошь счастливое будущее. Ему снились прекрасные рыбки в чудесных водоемах и маленькие птички, порхающие по деревьям с райскими плодами; снилась Анна Карловна, еще совсем молоденькая, с крепким задиком и вздернутой грудкой…
   Капитан улыбался во сне, а под утро, часам к пяти, его разбудила ужасная боль и смертельный холод, разлившийся по распухшим ногам.
   — Ах, опять! — простонал участковый, трогая снежную корку, и заскулил от боли в голос.
   Снова появилась Петровна, а еще через некоторое время и.о.
   — Отнесите меня на крышу! — попросил Синичкин.
   — На какую крышу? — удивился ассистент.
   — На госпитальную.
   — Какого черта!
   — Умираю-ю!
   — Ишь, страдалец! — сокрушалась Петровна. — Как мучается…
   — Хочу к небу поближе! — взмолился Володя.
   — Да отнесите его на крышу! — пробасил разбуженный полковник, очень желавший, чтобы капитан был не только поближе к небу, но и вовсе переселился на него.
   — На крышу так на крышу! — неожиданно согласился ассистент.
   Синичкина подхватили санитары, переложили на каталку и повезли к грузовому лифту, который и доставил капитана на крышу.
   Видимо, в природе холодало и земля отдавала небу последнее свое тепло. Все пространство заволокло туманом, так что не было видно ни зги.
   Что я делаю? — опять спросил себя бывший ассистент, безуспешно вглядываясь в непроглядный туман.
   А в это время Володя Синичкин сбросил с себя одеяла и выставил свои гиперноги в пространство, смешивая их белизну с молочностью тумана. Что-то надорвалось на его коже, и если бы он мог видеть сквозь туман, то наверняка заметил бы, как из его ноги вылупилась крошечная птичка, с пчелку, может быть колибри, которая уверенно вспорхнула в густом тумане и полетела в холодную тьму.
   Капитан милиции Володя Синичкин вновь родил.
   — Все, — сказал он устало, и его отвезли на место.
   Оставшееся до утра время с ним провела Петровна, сидя на стульчике, изредка клюя носом, но все-таки верная своему медицинскому долгу.
   А на утреннем обходе все заметили, что ноги капитана опять похудели и об установлении рекорда и думать нечего.
   — Более мы вас в наш госпиталь не примем! — жестко сказал и.о. главврача.
   — Мало того, я буду ходатайствовать, чтобы вас наказали за мистификации и понизили в звании. А теперь одевайтесь и проваливайте из учреждения вместе со своей Петровной!
   Синичкин был унижен и раздавлен. Он вышел из дверей госпиталя вместе с нянечкой, которая пыталась взять его под руку, чтобы не поскользнуться, но капитан грубо оттолкнул ее руку:
   — Да подите вы!
   Петровна отшатнулась и как бы стала сразу вдвое меньше. Она поглядела на участкового глазами, полными слез, а потом, опустив голову, повязанную простым платком, побрела в какую-то свою сторону, краем которой была приближающаяся смерть.
   Они, персонал, не потрудились даже вызвать его жену! Ему пришлось ковылять к проезжей части и ловить такси.
   — Ну ты и жирен, братец! — оскалился таксист, сам не худой, когда Синичкин с трудом втиснулся на заднее сиденье в полулежачем состоянии.
   — Езжай и молчи!
   — А чего так грубо? — обиделся водитель.
   — Не разговаривай! — рявкнул участковый и сунул таксисту под нос милиционерский документ.
   — И что, платить не будете?
   — Платить буду, — вздохнул капитан.
   — И то ладно…
   Наутро Синичкин вновь вышел на работу и первым делом узнал от Погосяна, что кровь, щедро разлитая по квартире пропавшего татарина, совпадает по всем показателям с куском уха, стопой ноги и бордовыми каплями на одежде.
   — Я был в этом уверен! — воскликнул он.
   — Молодца! — похвалил майор. — Теперь найди мне Ильясова или его убийцу.
   — Необходимо прочесать дно карьера! — заявил Синичкин.
   — Сегодня привезут акваланги и днем запустим в озеро Карапетяна. Пусть поглазеет, как там дела!
   Уже на берегу карьера с мерзлой водой, с тоненькой корочкой льда на поверхности, Карапетян сказал всем сослуживцам, что никогда с аквалангом не плавал, нет у него такой сноровки, но оповестил он об этом обреченно, так как понимал, что сей факт ничего не изменит в пространстве и придется произвести погружение непременно.
   Гидрокостюм был слегка маловат и тяжело натягивался на шерстяное белье, предусмотрительно надетое Карапетяном, дабы не застудиться.
   — Побыстрее, пожалуйста! — командовал Погосян, согревая руки своим дыханием, так как забыл перчатки в отделении. Еще он думал о том, что сегодня случится первый снег, что небеса к ночи поделятся с землей толикой чистоты и белизны, которую он наутро с удовольствием прочернит своими ботинками, идя на работу.
   — Мне что, все дно обследовать? — поинтересовался Карапетян, перед тем как закусить загубник.
   — Воздуха у тебя на два часа, — проинформировал майор. — Пять раз успеешь прочесать. Смотри внимательно! Может, он там под илом устроился!
   Лейтенант кивнул и попятился задом к воде, оставляя не песке причудливые следы от ласт.
   За всеми приготовлениями Синичкин наблюдал с неким удовольствием. Он знал, что Карапетян не любит его, считая существом ограниченным, а потому ловил чудесные секунды, наслаждаясь зрелищем унижения своего недоброжелателя.
   Ограниченные сейчас в ледяную воду лезут! — думал про себя участковый. — А я преступление почти раскрыл, значит, есть ум во мне и способности немалые.
   Раздался громкий всплеск, и тело лейтенанта, пробив корочку льда, скрылось под водой…
   Погрузившись в глубину, лейтенант Карапетян действительно подумал о Синичкине все, что только было возможно сочинить непристойного, а когда холод постепенно пронизал гидрокостюм и достал до его теплолюбивой кожи, то и майор Погосян был удостоен всяческих ругательных изысков.
   Но работа есть работа, и вновь испеченный аквалангист Карапетян включил фонарь и, уставив его луч ко дну, зашевелил ластами.
   Он плыл по диагонали, и чем продолжительнее было его плавание, тем больше оно ему нравилось. Армянин вдруг почувствовал себя исследователем дна морского, и когда вокруг него заплавали мелкие рыбки, ему стало даже радостно и покойно. А когда он наткнулся на икряную кладку возле истлевающего дерева, то восторг охватил его душу. Единственное, что промелькнуло в мозгу, так это сомнение в том, что рыбы мечут икру под зиму, но в том он не был знатоком, а потому подплыл поближе и стал рассматривать сотни шариков, спаянных воедино…
   Какая большая икра! — удивился аквалангист. — С теннисный шарик! Или маска так увеличивает?..
   Он еще более приблизил свое лицо к кладке. То, что он рассмотрел сквозь икряную кожицу, показалось лейтенанту совершенно необычным, и он поспешно засобирался на поверхность, чтобы сообщить о находке.
   Его ласты зашевелились и тело уже готовилось всплывать, как вдруг откуда ни возьмись возле его лица появились пять рыбок изумительной красоты, которые закрутились, затанцевали вокруг его головы, сверкая множеством красок, рябя Новым годом в армянских глазах. Еще Карапетян различил у рыбок зубки-крючья и очень удивился, как у таких маленьких красивых созданий могут быть такие хищные зубы… Но тут он вспомнил, что побудило его к экстренному всплытию, и рукой попытался было отогнать стайку.
   Это было последним его осознанным движением.
   Внезапно рыбки замерли, затем в слаженном порыве молниеносно метнулись к голове Карапетяна и вонзили свои зубы-крючья в обнаженные части его лица.
   Это было так неожиданно, так невыносимо больно стало Карапетяну, что он закричал со всей силы, выплевывая загубник, снабжающий его легкие кислородом, забил хаотично ластами и открыл во весь диаметр свой рот, в который тут же вцепилась одна из красавиц и буквально выкусила аквалангисту язык.
   Карапетян обезумел, как растравленный бык на корриде, собрал в организме последние силы и мощно поплыл к поверхности, где вынырнул, громко мыча, и за-требовал помощи, выплевывая при этом изо рта струйки крови.
   Эге! — подумал Погосян, обнаружив бьющегося на поверхности подчиненного.
   — Да там что-то произошло!
   — А-а-а-а! — орал лейтенант, и казалось, что он вот-вот захлебнется.
   — Зубов, в воду! — приказал Погосян. — Гибнет товарищ!
   Зубов ринулся в ледяное озеро не раздумывая. Он не думал в этот момент ни о медали, ни о повышении в звании, ему действительно хотелось помочь утопающему Карапетяну, а потому, не чувствуя холода, он в мгновение доплыл до аквалангиста, перевернул того на спину и, уложив его голову к себе на грудь, поплыл обратно к берегу.
   — А где бакенбарды? — поинтересовался Погосян, когда Карапетяну было произведено искусственное дыхание и он открыл навстречу сослуживцам свои черные глаза.
   И действительно, предмета гордости лейтенанта, бакенбард, которые он так любил крутить и приглаживать, как будто не было вовсе, словно искусный парикмахер потрудился на дне озерном, сбрив их начисто.
   — Что случилось? — задал вопрос Погосян.
   — Э-э-э… — промычал Карапетян и открыл свой рот, в котором не было языка.
   — Ишь ты! — изумился Зубов, трясущийся от холода. — Язык на дне прикусил!
   — Этого еще не хватало! — рассердился майор. — Вызывай «скорую»!
   Зубов побежал к машине, а Синичкин ближе подошел к пострадавшему и смотрел на него, сострадая, забыв вмиг все обиды.
   — Потерпи, друг! — приговаривал Владимир, поглаживая резину гидрокостюма.
   — Скоро помогут тебе!..
   «Скорая» приехала быстро, и врач по дороге в больницу интересовался, не сохранился ли откушенный кусок языка, и если да, то можно попробовать его пришить на место, сейчас такие операции делаются повсеместно.
   Володя Синичкин, сопровождающий товарища в больницу, развел руками и сказал, что язык, вероятно, на дне карьера и что его никак не достать оттуда.
   — Немым останется! — предупредил врач.
   — Жаль, — ответствовал участковый.
   Володя проводил лейтенанта до приемного покоя хирургического отделения и вернулся к себе на работу, где за столом с шашлыками поведал сотрудникам неутешительные новости.
   Вероятно, меня уволят! — решил про себя майор Погосян, вяло жуя кусок баранины. — Не имел я права Карапетяна без специальной подготовки на дно озера посылать. Без пенсии останусь!..
   За окном пошел снег, да такой крупный, что через некоторое время прогнал с улиц осень и обустроил город под зиму.
   Тем временем Володя Синичкин сообщил коллегам, что Карапетян останется немым навеки, что у него выкушен язык и теперь он не сможет говорить ни по-русски, ни по-армянски.
   — Вот записочку передал! — и участковый протянул бумажку майору Погосяну.
   Начальник ознакомился с содержанием послания и порылся у себя в затылке, вернее в наружной его части, почесав ежик жестких волос.
   — В голове у Карапетяна помутилось малость! — прокомментировал майор. — Ну и не странно это при таких обстоятельствах!
   Он сложил письмо вчетверо и засунул в карман кителя, висящего на спинке стула.
   — Кушай шашлык! — предложил Погосян Синичкину, и когда оголодавший капитан принялся вгрызаться в сочные куски мяса, начальник мягко сообщил: — Тут на тебя жалоба телефонная поступила…
   Майор хрустнул головкой зеленого лука и продолжал:
   — Ты, мол, неоднократно мистифицируешь персонал нашего госпиталя! Мол, когда захочешь — надуваешь ноги, когда захочешь — сдуваешь! Хамишь старшим по званию и от рекорда уклоняешься! Требуют, чтобы на тебя взыскание наложили! Звездочку отобрали…
   Синичкин лишь вздохнул:
   — Глупые они!
   — А ты, значит, умный! Один ты у нас умный!
   Погосян раззадоривал себя, подспудно желая разрядиться на подчиненном.
   — Да если бы ты умным был, ты бы это дурацкое ухо запрятал бы куда подальше, а не подкладывал всем свинью висяком!
   — А ногу куда?
   — Какого хрена ты вообще на этот карьер шляешься! — разошелся майор. — У тебя других объектов мало?
   — Так ведь преступление обнаружилось, — оправдывался Синичкин.
   — Да чихать я на твое преступление хотел! Из-за него нашему товарищу язык откусили!
   — Кто? — встрял Зубов, принявший с обморозу сто грамм и по этому случаю настроенный благодушно.
   — Не твое дело! — рыкнул Погосян. — Тьфу, чушь какая!..
   — Так ведь пропал татарин! — продолжал гнуть свое участковый.
   — Да и хрен с ним! Может, он в Крым подался, или еще куда!
   — Без ноги и уха!
   — Молчать! — взорвался майор и почувствовал на нервной почве расстройство желудка, погнавшее его в отхожее место.
   — Проверь, чего там на пульте! — приказал Синичкин Зубову, и пока старшина послушно исполнял, Володя выудил из кителя командира карапетяновское письмо и прочитал его наскоро.