Лындина Эльга. Олег Меньшиков

   До еще недавнего времени в России не было наемников - коммандос. Хотя наши солдаты и офицеры воевали в Корее, во Вьетнаме, в Афганистане. Все освящалось идеей борьбы за национальную свободу того или иного народа, отстаивавшего независимость перед западными агрессорами. Сейчас война идет на территории самой России - бессмысленная, затяжная, сгубившая и продолжающая губить десятки тысяч молодых жизней. Армия потеряла достоинство, уважение, стала ненавистной для тех, кого призывают в ее ряды. Приходится платить профессионалам из своих, не обращаясь к зарубежным умельцам. Слай - свой, родной коммандос. Он с тихой яростью говорит Ивану, как бы хотел войти победителем во двор Абдул Мурада - сжечь, убить, истребить всех. Все... Но Меньшиков и не уходит от русского менталитета в образе наемника - россиянина.
   Как бы ни были нужны Александру деньги, до конца он так и не сможет вырастить в своей душе непробиваемый холодный цинизм, который бы сделал его жизнь плавной, плоской, без драматических глубин. Позволил бы с легким сердцем, походя, убивать, уничтожать. Так, как если бы ему пришлось вытачивать детали или сидеть за рулем такси... Как бы ни был он жесток, как бы ни презирал чувствительность, порывы Ивана, Сашка не преступит ту черту, за которой человек становится управляемым роботом-убийцей. Это оставляет надежду на возвращение к человечности - даже в профессионале коммандос. В русском коммандос.
   ...Ситуация такова, что, нацелившись на побег (иного пути на волю больше нет), Сашка все время живет как бы в пограничном состоянии. Было бы неразумно ждать, что он, "человек войны", вдруг станет "человеком мира". Что напрочь откажется от поступков аморальных, низких. И все же что-то в Слае понемногу переламывается. Хотя далеко-далеко не многое. Он еще дурит голову Жилину, живо рассказывая легенду об отце-генерале и матери-актрисе, живущих "на диком севере"... Зачем-то спросит Ивана, как правильно пишется слово "дезодорант", а нужно оно ему для письма, адресованного в никуда. Зато это еще одно "не наше" слово, красивое, ароматное... Употребление таких слов, по мнению Слая, видимо, относит его к слою интеллигентному, повышая социальный статус в глазах Ивана. Он будет еще злобно дразнить Жилина и Хасана, приставать к сторожу, не споет ли он... "Я что-то слова забыл, не напомнишь ли?" Хасан слышит, понимает, и Сашка хорошо знает, что эти слова, произнесенные так простенько, почти невзначай вроде бы, так мило усмешливо, на самом деле вонзаются в немого. А Слай следит - сумел ли уколоть, напомнив калеке об его увечье? Актер не боится быть таким в портрете героя. Меньшиков вообще всегда склонен к истинным человеческим портретам, не подмалевывая их красками выдуманными...
   Тут и вырвется у него, каким бы он хотел прийти к старику Абдул Мураду и его односельчанам: "...Только в новом камуфляже. С оружием..." "Зайти во двор и всех перестрелять. Мне не хочется их убивать",- возразит Жилин. "Надо, Ваня. Это война". Жесткий, твердый, непоколебимый голос. Абсолютная уверенность в том, что только так следует поступить. Ни малейших сомнений. Лицо снайпера, берущего на мушку свою жертву. Да, это война: если я не убью их, они убьют меня. Других вариантов не бывает...
   И все же не противоречу себе, сказав чуть раньше, что в душе прапорщика, в его сознании что-то неторопливо меняется... Извечная российская иррациональность не позволяет ему до такой степени освободить себя от связи с другими людьми. Она его стесняет, не привык он себя обуздывать в жестокости и мести. Но встреча с Иваном не дает возможности до конца отделить себя от других. Внешне он еще безучастен к остальным. Но ведь воюет-то он ради того, чтобы заработать деньги для больного сына. Это выяснится перед побегом, как бы обеляя Александра.
   Такой посыл кажется несколько насильственным в органичной в целом ткани фильма. Он введен сценаристами, чтобы оправдать Слая, пошедшего убивать ради денег. Меньшиков в таких откровенных подпорках не нуждается. Ему важна опора духовная, то есть перемены в системе взаимоотношений с жизнью.
   Решившись бежать, понимая, что шансов на успех немного, Саша смущенно, буквально в последнюю минуту перед уходом из подвала, скажет Ивану: "Если что чего-то вдруг... В общем, сын у меня в Чите больной. Я туда деньги посылаю. Адресок у командира возьми". Никогда бы раньше он не признался в этом Жилину. Тому, каким встретил его поначалу: сельским олухом. Он понял что-то сущее в парне - и доверился ему. Меньшиков прекрасно снижает сентиментальный пафос трудного признания, делая его пронзительно точным для Слая, пережившего так много в общении с действительно нормальным человеком.
   Бодров трижды повторяет кадр, когда в маленьких оконцах появляются горькие, застывшие лица пленников. Они прижимаются к стеклу, кажется, сейчас, наконец, выдавят его и глотнут воздуха, которого им так не хватает. Воздуха желанной, недосягаемой свободы.
   В спор с жестко заданным и четко очерченным поначалу обликом Слая вступает нечто, поднимающееся в его странной душе. Ему нужна теперь свобода не только ради войны. Свобода нужна для того, чтобы просто жить...
   ...Взвинченный Сашка сообщает Ивану, что сегодня у него день рождения. Вдруг, как-то почти между прочим, предлагает: "Давай сбежим?" Иван согласен. Забираются в подвал - отпраздновать перед побегом славную Сашкину дату. Стоят бочонки с вином, бери, пей сколько угодно. Вот где раздолье! Сашка позволяет себе расслабиться. Он устал жить много лет в оковах борьбы с миром и с самим собой. Что-то простодушное, детское, почти как у Ивана, проступает в непобедимом, злоязычном Слае. Практичный парень, он предлагает открыть бар в этом темном подвале! Забавно... И тут же обещает Ивану: "Я тебя отсюда вытащу..."
   Актерский дар по-прежнему бушует в нем, он дает очередное представление на тему своей изумительной биографии, опять замешанной на высоких темах: "Мне говорили: иди в артисты. Талант. В Большой театр даже звали Гамлета играть..." На этот раз в абракадабре Сашки слышится глубоко загнанная мысль, которой он не давал шевелиться в прошлом: пошла его судьба да не по той дорожке. И о таланте ему, возможно, говорили. Но талант для сироты-детдомовца - лишь обуза... Пришлось зарабатывать деньги на чужой крови. А мог бы - играя самого Гамлета на сцене Большого. Неслучайно он скажет о главном: "По дури завербовался..." Не жалуется, не взывает к сочувствию, это не в его правилах. Просто что-то долго накапливалось, потом стало жечь, искать выхода, пока не вылилось в несколько слов. Но самых, наверное, значимых для Саши...
   И еще... О возвращении в детство, где мы всегда лучше и чище, какими бы мы ни были.
   Хасан выводит пленников на крышу сакли. Саша и Жилин, скованные, танцуют. Два гордых наездника в бурках. Только оковы - лишний атрибут в танце их. Сашка прекрасен, гарцуя, проносясь по крыше, забыв или почти забыв на мгновение о плене. Но надолго оковы забыть о себе не дадут. Вспомнить - как вонзить в себя нож. Слай плачет. Самое удивительное, что своих слез не стыдится. Хотя немногим раньше и представить себе не мог, что станет рыдать на глазах у салаги и немого "нерусского". Прошлое неожиданно обретает над ним власть, силу. Ударяет в сердце. Души неоседлые, как Сашка, обычно беспечны и равнодушны к тому, что было с ними до данной минуты. Они легко разрывают связи с былым. Или себя к этому жестко приучают. Но тут прорвало плотину...
   Звучит старый марш - опять старая музыка! Сашка подхватывает: "Если в поход страна позовет..." Да что дала ему его страна? Возможность стать коммандос? А он рыдает - значит, не ушла от него отчизна, его и наша безумная, вывихнутая, сорвавшаяся с оси Россия? И нет у него, у нас, ничего, в общем, кроме этой вздыбленной земли, и жить мы можем только на этой земле...
   Рыдает не добропорядочный, хорошо воспитанный мамой - сельской учительницей в соответствии с патриотическими указаниями, Ваня Жилин, а беспутный Рэмбо из города Читы, которому раньше никогда бы в голову не пришло, что его может пронять при словах "страна позовет..."
   Режиссер и актер серьезно рисковали, решаясь на такую сцену. Как прозвучит она сегодня, когда само понятие "патриотизм" чуть ли не предано остракизму теми, кто не желает отделить любовь к родине от коммунистических прописей? Кажется, снять нынче подобный эпизод - как броситься на амбразуру! Недаром по выходе картины писавшие о ней вменяли Бодрову и Меньшикову едва ли не "анпиловские" позиции... Но ведь слезы, внезапно хлынувшие из глаз железного контрактника, - простая и великая правда о вечной связи каждого человека с землей, вскормившей его, его отца, мать. Все мы немножко Антеи. В том числе и прапорщик из "Кавказского пленника" тоска по свободе и тоска по родине соединились в его сознании. Оттого рыдания.
   Слезы впервые смывают с Александра маску холодного, грубого циника. Ему становится легче. Маска сброшена актером почти неуловимо, он тонко оставляет небольшой зазор между наглым, хамоватым, недобрым "прапором" и Сашкой, ставшим товарищем такого же, как он, пленника, Ивана Жилина; в общем, такого же солдата и такой же жертвы власть предержащих.
   Страшна сцена, когда боевики гонят пленников на минное поле: они должны проложить отряду безопасную тропу. Взорвутся - черт с ними, они ведь не люди для своих врагов. Тот Сашка, каким он был в первые дни плена, стал бы рассказывать Ивану, что им предстоит, измываться, рисуя картину гибели, об осколках, которые пронзят их тела... Нынешний Сашка строго скажет Жилину еще в машине, везущей их на эту пытку: "Что же ты не спрашиваешь, куда нас везут? Что с нами будет?" Саша чувствует себя старше и потому ответствен перед Жилиным, ничего еще не успевшим узнать в щедрой взрослой жизни. Иван молчит. Но не так, как прежде, чтобы не вызывать напарника на очередной взрыв. Своим молчанием он как бы уравнивает их, нынешних, в горе, в том, что с ними могут сделать.
   Возможно, Александр какой-то частью своей души гневается на ту власть, которую обрел над ним простой деревенский парень, пороха не нюхавший. Только обратной дороги нет, что случилось - то уже и случилось. С другой стороны, стало как-то уютнее, даже спокойнее в ощущении, что рядом вроде товарищ, пусть он совершенно другой человек, чем Сашка, но есть в нем нечто, заставляющее Слая чуть иначе взглянуть на самого себя. Не стоит придумывать утешительную перспективу на предмет полной перековки Сашки после общения с Жилиным. Он, ежели было бы дано ему остаться в живых, профессии не сменил бы, по-прежнему деловито стрелял бы в тех, в кого приказано стрелять, зарабатывал бы этим приличные "бабки", не слишком терзаясь совестливыми покаяниями. Но ушла ожесточенная непримиримость к людям, которая раньше была его единственной опорой. Иван пробил брешь в ней.
   В "Кавказском пленнике" Олег Меньшиков не торопясь приближается к финальному мотиву, близкому и другим его персонажам: примирения с неминуемым уходом из жизни. Калигула, Андрей Плетнев, Сергей Артеньев шли на это осознанно. Провинциальный прапорщик-контрактник Александр может лишь смутно предощущать грядущую гибель, уже не так и страшась ее.
   Во время побега Саша убивает сторожа, немого Хасана,- иначе им не уйти. По дороге он и Жилин встречают пастуха, отбирают у него ружье, и его приходится убить: останется живым - немедленно соберет людей, все рухнет. Прежний Сашка убивал бы яростно, с ненавистью. Сейчас - как бы даже нехотя, потому, что нет другого выхода. Поймают - не вернут в подвал Абдул Мурада, а сразу, на месте, шлепнут...
   Прежний Сашка от души выдал бы Ивану, по оплошности выстрелившему из отобранного у пастуха ружья. Наверняка избил бы так, что мало не показалось. Нынешний только мрачно, поверженно обронит: "С тобой только из плена бегать..." Он знает, что для него все кончено. Осталось совсем немного... Боевики окружают их. "Кто убил пастуха?" - "Я..." Александр ждал этой минуты. Спокойно, зная, что от смерти не уйти. Даже не жалея себя поздно. Его душа больше не скована страхом, как это было в первые дни плена. Что-то древнее, сильное, гордое встает в нем.
   По местным обычаям убийцу должны казнить немедленно, перерезав ему горло. Сашка идет между двумя боевиками, очень прямой, ровным, твердым, солдатским шагом. Опять насвистывает - конечно, "Синий платочек". Теперь эта мелодия прощальная, он оставляет ее Жилину, больше ему оставить Ивану нечего...
   Потом, не оборачиваясь, Александр приветственно подымет руку над плечом: "Жилин!.." Это просьба не забыть. Ни о чем... не забывать.
   Казнь Слая показана мгновенно и лаконично - только запрокинутая голова, тонкая шея, по которой сейчас пройдет нож... В отличие от многочисленных собратьев по профессии, смакующих сцены убийства, растягивая их на километры пленки, Бодров не искусился возможностью вызвать у зрителей слезы сострадания к гибнущему герою. Он выиграл - смерть мгновенная и мужественная гораздо больше впечатляет и западает в душу... И здесь, мне кажется, Бодров шел от Толстого, не конкретно от рассказа его, в котором, кстати, оба героя остаются в живых, а во взгляде на последние минуты жизни Александра. Вспоминались толстовские "Три смерти", то место, где пишет он, как срубали ясенку. И она "вдруг и необычайно затрепетала", "сочные листья зашептали что-то, потом дерево вздрогнуло всем телом" и "рухнулось макушкой о сырую землю..."
   Гибель Сашки переводит картину в несколько иную, нежели раньше, категорию. Рождается миф - миф создает реальность, приподнятую над действительностью. Миф наводит мосты между горьким настоящим и вымечтанным людьми будущим. Миф требует от героя самоотречения, самозаклания. Русский прапорщик-контрактник Александр уходит в небытие в ореоле мифа, придавая фильму эпическое звучание.
   Саша появится на экране еще дважды. Эти фрагменты появились в картине по идее Олега Меньшикова, в сценарии их не было. Возможно, некоторым они кажутся чужеродными в жесткой, вроде бы сугубо реалистической ленте. На мой же взгляд, актер точно уловил, что кадрами гибели Александра фильм, вернее, история его героя, не должна заканчиваться.
   Он возникает в видениях живого Ивана, томящегося в грязной яме после казни Саши. Александр стоит над ним - красивый, в новой форме, снова, как в начале, лихо заломлен его берет. Светло улыбается: "Я мертвый... А мне нравится..." Говорит тихо, мягко - никогда так не говорил с Иваном. Он улыбчиво ясен, покоен, но без леденящего могильного холода. Оттого его приход - оттуда! - не гимн смерти. Александр слишком исполнен участия к Жилину, что исключает хвалу небытию. Сашка сейчас такой, каким стал для Жилина в последние их реальные дни и часы. Воспоминания всегда окрашены нашим личным отношением к прошлому, возвращаемому памятью, чувствами, не ушедшими со смертью человека, тем более близкого. Стало быть, добрым, исполненным света запомнился Слай, Сашка, Александр Ивану Жилину. То есть успевшим прийти к себе - лучшему. И еще Александр пошутит: "Я опять забыл, как тебя зовут-то?" Он произносил эту фразу раза два тогда, в начале их плена: зло, нахально, подчеркивая своей интонацией всю малость, ничтожность дурачка Жилина... Теперь он улыбается - шучу, шучу, не забыл я тебя, Иван...
   Второй раз покажется Сашка Ивану, когда Абдул Мурад поведет Жилина на плато. Это самая тяжелая минута для Ивана: он уверен, что ведет его старик на расстрел, не зря в руках у Абдул Мурада ружье. Жилин стоит, ожидая выстрела в спину. И снова он тут - Сашка! Насмешливый, сильный, добрый: "Ваня, ну чего ты? Оглянись!" Именно Саша заставляет Ивана оглянуться и увидеть, что Абдул Мурад отпускает его на волю.
   Эти короткие, минутные, в общем, фрагменты действительно придали "Кавказскому пленнику" новое дыхание. Еще одно сближение с Толстым, с высоким, спокойным небом Аустерлица, которое видел истекающий кровью Андрей Болконский. От временных констант авторы уходят к вечным, открывая героя в другом измерении. Обыденность переходит в величие почти незаметно, во многом благодаря умению Меньшикова сохранить немало от былого, живого Слая, и открыть чистоту или стремление к ней, заложенное в природе людей. По крайней мере большинства из них.
   Меньшиков всегда уходит от откровенной позы и акцентированных моментов. И в "Кавказском пленнике" он как бы не склонен ориентироваться на мистический оттенок последних эпизодов с участием его героя, на излишнюю идеализацию Сашки-Слая. Ирреальность у Меньшикова близка реальности, отделенная от нее тонкой чертой. Он прост - как никогда не был прост подлинный, живой Сашка. Вот и все...
   Прием точный. Простота актера - ядро, сама субстанция бытия. Живая глубинная сердцевина стихийной силы, которой хотел бы существовать российский солдат с американским прозвищем Слай, только жизнь ему того долго не позволяла... И в смерти обнаружил подлинное свое естество...
   У малоизвестного, но хорошего, талантливого поэта Аркадия Штейнберга есть такие строки:
   Но эта жизнь была не хуже
   Любой другой, она была
   Мелькнувшей в темноте и стуже
   Частицей света и тепла.
   Чего же требовать иного
   В последний из прощальных дней?
   Какая, в сущности, основа
   Упреков, обращенных к ней?
   Кто спросит у нее ответа
   В конце дороги, у черты,
   Что, мол, за то-то и за это
   С людьми не расплатилась ты?
   Она ни в чем не виновата
   И ни полушки не должна;
   Одна-единственная плата
   За жизнь - всегда она сама...
   "К НАМ АЛЕКСАНДР АНДРЕИЧ ЧАЦКИЙ..."
   Фильм об Александре Сергеевиче Грибоедове Никита Сергеевич Михалков пока не снял. Задумал его в середине 80-х с Олегом Меньшиковым в главной роли. Был написан сценарий, начался подготовительный период. Уже назывались имена других исполнителей: Олег Борисов, Олег Янковский, Ирина Купченко. И все оборвалось. Михалков от этого замысла будто бы до сих пор не отказался. Какое-то время назад, году в 2000-м, снова стали бродить слухи вернулся-де Никита Сергеевич к этому проекту. Но нет. И молва затихла.
   Что касается Олега Меньшикова, то бег времени все больше и больше отдаляет его от роли Грибоедова, умаляя надежды. Сценарий рассказывал о жизни Грибоедова начиная с молодых лет, с его бесшабашных проделок, заканчиваясь гибелью в Тегеране. Будь фильм сегодня вновь запущен, актеру пришлось бы снова изображать дерзкую юность, почти как в "Сибирском цирюльнике". Но с каждым годом все труднее переламывать себя, отбрасывать прожитое и пережитое, зачеркивать накопленный опыт встречи с жизнью. Меньшиков, кажется, это осознает, понемногу прощаясь с несвершившимся. В телеинтервью он сказал, что мысли о Грибоедове пришли к нему еще в девятнадцать-двадцать лет. "Ничего просто так в жизни не бывает",- говорит он и приводит в пример Раневскую с ее постоянной мыслью о Пушкине. Фаина Георгиевна так рассказывала об этом. "Как ты мне надоела, старая дура!" будто воскликнул Александр Сергеевич, обращаясь к Раневской... Словом, Меньшиков как бы настаивает, что Грибоедов, его великая пьеса были чем-то вроде навязчивой идеи.
   Уже воплотив ее в спектакле, он чуть театрально воскликнул с телеэкрана: "А может, зря?" - имея в виду свою постановку. Тогда же сделал еще одно признание: "Вдруг что-то ничего не бывает, на мой взгляд... Идешь какой-то дорогой, что-то будет появляться всегда. А в этом прелесть этих шагов: когда ты ступаешь на совершенно какой-то новый виток".
   ...Роль Сашки-Слая в "Кавказском пленнике" принесла Меньшикову немало престижных наград. Он получил первую в его жизни "Нику" - премию Союза кинематографистов России; премию за лучшую мужскую роль на Открытом Российском кинофестивале "Кинотавр" в Сочи; премию в Прибалтике на фестивале "Балтийская жемчужина" и т. д. На него обратили внимание и за рубежом режиссеры, узнавшие его после триумфального шествия на мировом экране "Утомленных солнцем". Кстати, "Кавказский пленник" был номинирован на "Оскара" в 1997 году, таким образом американцы имели возможность еще раз встретиться с российским артистом в одной из его лучших ролей.
   Голливудский продюсер Мими Ледер долго добивалась согласия Меньшикова сниматься в ее картине "Миротворец", к этой работе его подталкивал Сергей Бодров-старший, полагая, что она даст возможность Меньшикову активно заявить о себе за океаном. Но, к удивлению своих коллег, Олег от предложения Мими Ледер категорически отказался, хотя знающим актера людям удивляться этому не приходится: взыскательный и требовательный к драматургии Меньшиков не мог иначе отнестись к предложенному ему сценарию, типичной голливудской продукции - однодневке средней руки, сюжетно связанной со стратегическим оружием, которым торгует "нехороший" русский генерал, прилично на этом зарабатывая, а хорошие американские ребята, мужчина и женщина (их сыграли Джордж Клуни и Николь Кидман), разоблачают подлого предателя и торгаша.
   В ожидании новой работы в кино Меньшиков занялся театральной режиссурой - пока, на первых порах, поисками пьесы. Еще в 1995 году он организовал "Театральное Товарищество 814", рассчитанное на работу с молодыми актерами; акция чрезвычайно существенная в наши дни растущей безработицы в актерском цехе. Поначалу Олег намеревался поставить "Безотцовщину" Чехова. Вернувшись после съемок "Сибирского цирюльника", решается на постановку "Горя от ума". Принцип в работе остался изначальным - поддержка молодых, неименитых и незнаменитых. Начинающих и неизвестных - им протянуло руку "Товарищество 814".
   Еще во время работы в Центральном театре Советской Армии вместе с режиссером Галиной Дубовской Меньшиков помогал молодому актеру, своему ровеснику, подготовить для показа сцену Молчалина и Чацкого. Как вспоминает Галина Дубовская, Олег тогда сказал ей, что хотелось бы ему сыграть не Молчалина, а Чацкого, возможно, и самому поставить "Горе от ума"... Все это вернулось зимой 1998 года, когда начались репетиции спектакля в режиссуре Олега Меньшикова. Репетировали в Болгарском культурном центре, предоставившем для этого свой зал. Усердно просилась на репетиции пресса. Разумеется, получала отказ. У входа в зал стоял суровый охранник. Охотники до светских новостей, в том числе и ими самими выдуманных, еще раз скоблили и точили перья, надеясь на расплату со строптивым Меньшиковым.
   Такая попытка была сделана в декабре 1996 года, когда в иллюстрированном еженедельнике "Собеседник", издании с желтоватым оттенком, появился на обложке портрет улыбающегося Меньшикова, слегка искаженный,искаженный явно нарочито. Сверху был анонс: "Олег Меньшиков - актер никакой..." Очередная жертва газеты "Нет" ("Нет" - это вкладыш в "Собеседник", уже откровенно желтый). Открыв еженедельник, на странице 18 читатели вновь видели актера: два профильных снимка, состыкованных спиной, опять же нарочито изуродованных. Заголовок здесь был другой: "Покровский пленник" с подзаголовком: "Священная корова". Автор подписался как Антон Бубликов. За этим псевдонимом скрывались два "творца", делающих свою журналистскую карьеру на разного рода скандальных публикациях.
   Начиналась она с пословицы "в стране слепых и кривой король..." То бишь Олег Меньшиков... Как всегда в подобного рода публикациях, с фактами было весьма неладно. "Вся Москва смотрела "Калигулу" и "Игроков",- бойко сообщали авторы, не удосужившись поинтересоваться, где именно игрались "Игроки". Как известно, в Лондоне, и "вся Москва" могла их увидеть, лишь съездив ради этого в туманный Альбион, но для темных перьев это всего только жалкая подробность. "Дебютными" картинами Меньшикова названы "Полоса препятствий" (1984) и "Моонзунд" (1989). В том же авторском исполнении выяснялось, что "партитура жестов" в "Дюбе-дюбе" из "Покровских ворот"... А главное, настойчиво педалировалось, что Меньшиков играет людей "без лица", "без свойств", что и позволило ему стать актером-кумиром. Позиция, не выдерживающая минимальной критики в свете сделанного героем статьи. Приведу еще одно мнение достойной пары борзописцев, мнящих себя аналитиками в сфере кинематографа. Вот что сказано о сцене объяснения Котова и Мити в "Утомленных солнцем": "Этот монолог, который Меньшиков играет исключительно на гримасах и на зловещем полушепоте, обнажил всю пустоту роли: страстности тут взяться неоткуда. Пустота привычно заполнялась меньшиковской пластикой, мимикой, шепотами и хрипами".
   Остальное в том же роде, априори исполненном агрессивной злобы тоне. Мне кажется, авторы выдали себя еще в начале статьи, обронив: "Меньшиков рассчитал свой имидж - полная закрытость, никаких интервью, расплывчатые ответы в редких встречах с публикой..." Так жадно ищущие с Меньшиковым встречи авторы собственноручно выпороли себя, открыв причину своей низкой ярости: не допущены оказались к диалогу, к встрече. Все это - жалкая мстительность слабых и мелких душонок, использующих свою профессию (в которой так мало одарены и осведомлены), чтобы рассчитаться с человеком, разумно оградившим себя от встреч с такого сорта журналистами. Не скрою, досталось и мне персонально в этом ничтожном опусе: "Пошли слухи, что у Меньшикова собственный агент в Лондоне (как ужасно, не правда ли, для актера, который играет на зарубежных сценах, в том числе и на парижской? Э. Л.). Что в Москве на пути между ним и журналистами стоит киновед и кинокритик Эльга Лындина, ревниво оберегающая Меньшикова от ненужных контактов. Впору было заговорить о "звездной болезни".
   Мне доводилось много раз выслушивать словесные упреки от весьма энергичных коллег, особенно представительниц слабого (о, эти дамы были далеко не слабыми, атакуя меня настойчивыми претензиями помочь им взять интервью у Олега, хотя, естественно, я не имею таких возможностей). Я уходила от их атак еще и потому, что уважаю право человека - в отличие от авторов, публикующих в "Собеседнике", в частности, статьи о Меньшикове,- на свой способ жизни и свой стиль поведения в общении с журналистами. И коли актер не считает для себя возможным изливать душу во встрече с чужими людьми, обсуждать с ними вопросы, связанные как с его эстетической устремленностью, так и сокровенным его, то кто вправе оспаривать его взгляды? Тем более всем хорошо известно, чем в итоге нередко оборачиваются для известных актеров встречи с журналистами, когда интервьюируемый в конце концов вообще не находит в публикации ничего общего с тем, что было им сказано...