Страница:
Вспоминает Егор Дронов: Вставали, шли на завтрак, потом лекции. Когда мы приехали, то первую неделю не понимали: отчего курсанты Костромского училища спят на лекциях? Спустя две недели мы стали такими же сонными, как они, отличить нас можно было только по форме. Строгая была у нас жизнь. Для того, чтобы просто перейти по территории училища из одного здания в другое, надо было построиться, услышать команду (командовал я как командир взвода): "Равняйсь! Смирно! Шагом марш!" Пройти строем, остановиться у другого здания, снова выслушать команду и только после этого войти в дом.
Теперь можно признаться. Ночью, случалось, ходили в город. В поход за "Чаркой", напиток такой был в Костроме... Деньги на это давал Олег.
После команды "Отбой", мы, нарушая режим, собирались у Меньшикова. Там душа отдыхала - благодаря его гостеприимству...
...Через три месяца учение в Костроме закончилось. Начались съемки в Москве... Группа жила в "Президент-отеле". Казарму сменили роскошные номера в одной из лучших столичных гостиниц. Сами съемки шли трудно - зима начала 1997 года была в Москве неустойчивой, сумасбродной. То мороз за двадцать пять градусов, то все начинало течь весенним половодьем.
Правда, настоящий старт был несколько раньше костромской жизни юнкеров. Ранней осенью были сняты эпизоды в тувинской тайге, там, где когда-то упал метеорит, затем в Нижегородской губернии, близ города Горбатова. Но основная работа пошла в Москве.
...Первый съемочный день после Костромы. Сцена возвращения юнкеров с бала. Едут в санях, одетые в тонкие шинели, зато ноги в валенках: ног в кадре не видно... Полиевский дразнит Толстого рассказом о родинке, которую успел разглядеть на спине очаровательной мисс Джейн... Сцена живая, эмоциональная, надо забыть о жутком холоде, о дрожи, которая пробирает все больше и больше, уже с первого дубля... А дублей было более пяти...
...Зато, вернувшись с бала, господа юнкера входили в училище уже в Праге через несколько месяцев; входили, слегка пополневшие на добром чешском пиве. Но Толстой и Полиевский при этом должны были сохранить то взаимное раздражение, готовность к ссоре, вызову на дуэль со стороны Толстого, которое началось зимой, в морозную московскую ночь.
А до того - ранняя московская весна, потом близ Новодевичьего монастыря, где снималась масленица. Были и другие сложности, которые уверенно преодолела студия "ТРИТЭ" с ее великолепными организационными традициями и навыками. Но все кажется не таким трудным в сравнении с тем, что предстояло сыграть Меньшикову в этом фильме. Возможно, Андрей Толстой самая трудная роль из тех, что ему пришлось до этого играть. Толстой, по сути, идеальный герой, а это всегда неимоверно сложно для любого актера. Тем паче в наши дни, когда идеалы стали архаикой; разумеется, идеалы, связанные с нравственным императивом. Что-то вроде обломков костей мамонта, которые хранят в палеонтологических музеях.
Мир уже давно потерял спокойную цельность и непосредственность природного бытия, ту космическую непосредственность, в которой могли существовать аркадские пастушки и пастушки, радуясь непорочности окружавшего мира. Андрей Толстой, герой Меньшикова,- личность, душевно непорочная. При этом отнюдь не исключительная, не наделенная особой яркостью, одаренностью. Обыкновенный юноша, один из многих в ту пору, в году 1885... Эта неисключительность тоже создавала для Меньшикова определенный барьер - он из тех, кто выделен от рождения.
Ибрагимбеков и Михалков написали Андрея Толстого нежно и даже ласково, преклоняясь перед его кристальной чистотой, великой и прекрасной наивностью, доверчивостью, ничем пока не смущенными, его взглядом на мир и людей, исполненным участия. Вместе с тем оба автора понимали, как может быть комически нелеп подобный человек в ситуациях житейских, весьма далеких от идеала, как правило. Но им прежде всего дорога чистота Андрея, прикасаясь к которой другие люди вольно или невольно могут стать лучше и выше духом. Как ни утопично это может прозвучать сегодня, во времена агрессивно-наступательного цинизма.
Работая над сценарием, Ибрагимбеков и Михалков верили, что именно Меньшиков сумеет сыграть такого героя, хотя, казалось бы, всей его предыдущей актерской дороге не было аналогов. Возможно, в какой-то степени они понимали, что в душе каждого настоящего художника, несмотря ни на что, все еще живет ребенок, повторяя в миниатюре молодость мироздания. Надо только помочь артисту вернуться туда...
"Время от времени,- говорит Рустам Ибрагимбеков,- появляются актеры, которые могут играть все. Это связано с тем, что они - личности, соответствующие данной эпохе. Может возникнуть ощущение, что я имею в виду только актерские качества, но нет... Просто появляется человек - личность которого как бы соответствует массовым представлениям о герое, массовой общественной потребности в такого рода герое.
Олег Меньшиков не раз повторял, что жизнь во всей ее полноте для него важнее профессии - его актерского дела. Для меня это свидетельство масштаба его личности, его связи с реалиями - нашими реалиями. Если бы он был убежден в обратном, то не стал бы тем героем, которого с такой любовью приняли зрители. Свое чувство причастности к жизни он вносит в создаваемые им образы. Меньшиков совпадает с временем, его аурой и в том своем убеждении, что все-таки мы рождены, мы пришли в мир не для работы, а для жизни. Что самая большая ценность - наша жизнь. Слава богу, что мы к этому пришли.
Сам способ существования Меньшикова, его поведение, взаимоотношения с людьми убедили меня на протяжении долгих лет нашего с ним знакомства, что он действительно ставит жизнь выше своего актерского дела.
Другой вопрос, что, как профессионал, он, конечно, придает работе большое значение. Иначе бы он не стал тем, кем он стал... Но именно увлеченность жизнью позволяет ему играть все! Благородного героя. Обманутого миром одаренного убийцу. Несчастного любовника. Он мог бы играть и Отелло, и Яго. Гамлета и Бенедикта из "Много шума из ничего". Иванова из пьесы Чехова и Хлестакова. Разве что не смог бы стать Дездемоной...
В "Сибирском цирюльнике" Олег, на мой взгляд, гениально сыграл любовь. В нашем сценарии, мне кажется, эта тема была жирно прописана, то есть драматургия дала ему такую возможность, причем в прямом тексте. Плюс режиссура Михалкова, одного из тех мастеров, который умеет рассказать актеру историю его героя трогательно, со всеми лирическими и прочими проблемами и нюансами. Меньшиков все это воспринял и замечательно преломил через собственное личностное восприятие.
В "Сибирском цирюльнике" есть сцена очень своеобразного признания в любви. Волей судьбы юнкер Толстой должен стать как бы рупором другого человека, делающего устами юнкера предложение руки и сердца женщине, которую любит сам Толстой. Об этом его просит генерал фон Радлов, начальник училища, где учится Андрей, то есть отказ практически невозможен. Поначалу растерянный юнкер читает текст нелепого письма, объяснение фон Радлова, поскольку генерал не силен в английском, а по-русски дама не понимает. И вдруг Толстой начинает говорить своими, человеческими словами, сам делает предложение любимой... Когда мы смотрели эту сцену на рабочем просмотре, мы плакали, поверьте...
Олег может все - еще и еще раз говорю об этом. Поэтому мы так уверенно писали именно для него роль прекрасного, мужественного, честного и гордого человека, рыцаря. Зрители ответили на это, доказав, что им нужен именно такой герой, как бы ни было искажено нынешнее представление о мире у миллионов людей. Они все же жаждут чистоты".
..."Если не обратитесь и не будете, как дети",- эти евангельские слова впрямую можно отнести к мальчику, к юнкеру Толстому, принявшему на свои плечи взрослое горе. При этом не согнувшемуся - напротив, выпрямившемуся еще более.
Меньшикову везет на стремительные вхождения в картины. В "Кавказском пленнике" он въезжал на БТРе. В "Сибирском цирюльнике" въезжает, врывается в вагон поезда, следующего в Москву. Вагон оказывается судьбоносным. Толстой врывается, принеся с собой чистый морозный воздух подмосковного леса, звук девственно не тронутого снега, по которому только что бежал к поезду. Связку бубликов, которая висит у него на шее. И детскую улыбку... Все еще так безмятежно, так ясно. Так радостно вместе с товарищами взять да и нарушить правила, зная, что капитан Мокин, добрая душа, не выдаст... Безумство простодушия - примерно с этой ноты Меньшиков начинает историю Андрея Толстого, оказавшегося в роскошном купе рядом с прекрасной дамой. Все в даме необычно - вряд ли юнкер прежде встречал иностранок, красивых, милых, угощающих шампанским! Товарищи шутливо оставляют его наедине с пассажиркой, держат дверь, чтобы он не выбрался из своего прекрасного плена, не зная, что Андрей, кажется, и не спешит покидать очаровательную незнакомку. Смущается, старается поначалу не встречаться с ней глазами, говорит в каком-то излишне учащенном темпе. Рассказывает о себе, не забыв честно упомянуть, что великому Льву Толстому он не родственник. Отводит в сторону взгляд, слегка приврав, что "Анну Каренину" до конца не дочитал понятно, что не читал вообще... Сцена играется, будто бедная Мышь уже попала в капкан, но сама о том еще ничего не знает, тем более, что госпожа Кошка весьма привлекательна и как будто совсем не опасна. Андрей с ходу как бы предъявляет мисс Джейн всего себя. Это помогает преодолеть внутреннюю неловкость, смутное беспокойство, рожденное неожиданным пассажем в пути. Он чуть суетится, чуть нервничает, но радушие хозяйки купе успокаивает. Пока, сидя рядом с Джейн, он случайно не коснется ее бедра: испуган, торопливо отодвигается, устанавливает границу...
Камера иронически фиксирует эти мгновения, запечатлевая мальчишеское лицо; кажется, юнкер покраснел, страх мелькает в глазах, что-то вдруг поднялось из глубин, о которых он до этого не подозревал. Зов плоти - он еще не знает таких слов... Только жар в крови подсказывает: происходит нечто необыкновенное, до того с ним не случавшееся, не дающее ему уйти от незнакомой взрослой женщины...
Все на экране пишется пока акварелью, сюжет отношений Андрея и Джейн это позволяет, диктуя теплые тона, насмешливые и нежные. Появляется деталь - ей суждено сыграть роковую роль: веер Джейн, который сломал смущенный Андрей. Веер станет связующим звеном. Как и забытая Андреем фотография - на ней он, подросток, и маменька его, актриса. Если для юнкера вещь дамы почти священна, то для Джейн фотография - прекрасный повод появиться в юнкерском училище у генерала фон Радлова; генерал нужен для выполнения ее миссии. Любовь и холодный прагматизм скрещиваются.
Пока же Андрей обещает починить сломанный им веер, все больше попадая в ауру обаяния, исходящего от Джейн; жгучее, туманное желание волнует его, тихий, томительный, нарастающий соблазн.
С одной стороны, Андрей все еще так неуклюж, смешон. Но Меньшиков неуловимо подсказывает: новое вторглось в его жизнь, нечто, способное круто ее изменить. Человек ощущает такие подводные токи в минуты, когда Рок властно встает на его пути, не давая сопротивляться, уйти, скрыться...
К пьянящему очарованию Джейн подмешаны бокалы шампанского. Юнкер быстро хмелеет. Не столько от вина, сколько от общения с женщиной, устремляясь к ней, открываясь, влюбляясь. Все как будто непроизвольно - да так оно и есть по отношению к Андрею. Он тянется к Джейн, как тянется растение к солнцу, природно, инстинктивно, неодолимо. Громко поет арию Фигаро - это его серенада. Поет, словно только что сам сочинил слова, музыку, звуки наступают в невероятной экспрессии. Это первое объяснение в любви, вернее, предощущение ее. Первое серьезное душевное потрясение чистого юноши. Первое дуновение чувства.
Меньшиков живет в совершенно новом для себя ключе - обнаженно, откровенно романтическом. Актер с энергией стремится овладеть такой манерой игры, для чего предлагает и совершенно новую для себя индивидуальную профессиональную технику, непохожую на ту, какой раньше обычно пользовался. Романтика требует от него непосредственности, открытых эмоциональных нюансов, ярких оттенков и контрастов. Возможно, играя Толстого, Меньшиков подсознательно обращался к своим давним, школьным занятиям по классу скрипки: естественно, обращался мысленно. Большинство скрипичных концертов, сонат, вариаций, этюдов склоняют исполнителей к ярким, чувственно насыщенным краскам, смелым переходам от пиано к фортиссимо, страстным пассажам.
Не беру на себя право настаивать на безусловности такого предположения, это всего лишь собственные мои впечатления, рожденные новой колористикой в портрете Андрея Толстого. Причем Меньшиков ни на минуту не забывает и о земной стороне в жизни героя. Он комичен, этот все больше пьянеющий романтический юнец, не умеющий курить, но хватающийся за папиросу, потому что сейчас должен выглядеть взрослым, многоопытным мужчиной... Как глупо хохочет он, рассказывая о том, что остается после того, как съеден бублик, о дырке, изображая ее, как какой-нибудь гимназист третьего класса... Именно эта нелепость и комизм снимают возможный налет слащавости, фальши, которые могли бы возникнуть, если бы все было сыграно Меньшиковым с придыханием, с восторгом исполнителя относительно влюбленности Андрея Толстого. Отсвет иронический, забавный угадан точно.
Сейчас для Андрея все смешалось - рассказ о его бедной дворянской семье, матушке-красавице; показывает Джейн драгоценную фотографию, предварительно потерев ее о край шинели. Признание ребенка: "Вообще-то я поступил в училище, чтобы моя маменька могла мной гордиться..." И сразу после этого нахально и смущенно: "А там еще шампанское осталось?"
Юный глупец... Почти фарсовый персонаж... Но согласиться с этим не дает, не даст живая теплота, интуитивный восторг перед открывающимся счастьем бытия, непременно светлым и радостным. Иного пока Андрей себе не представляет, он весь еще в "утре наших лет". Между тем реалии уже стучатся в его утро, земные и жестокие...
Утверждая, что в "Сибирском цирюльнике" он рисует не столько Россию прошлого, сколько будущую, Михалков верен истории, особенно в тех подробностях, которые имеют продолжение сегодня, спустя сто с лишним лет, в частности, связанных с русским терроризмом, пришедшим с движением народовольцев и бурно расцветшим в XX веке, подхваченным другими политическими партиями. Казнь Желябова, Перовской, Кибальчича, Рысакова, убивших императора Александра II, не только не усмирила борцов-организаторов кровавых акций, но, как выяснилось, еще больше подтолкнула к активизации процесса. В "Сибирском цирюльнике" это занимает буквально пять-шесть минут, но очень существенных в истории Андрея Толстого, истории становления его души.
От сцены в купе, от приезда Джейн и юнкеров в первопрестольную - к крови. Окончательно опьяневшего Андрея вытаскивают товарищи, ставят в строй, ведут, поддерживая плечами. Джейн встречена мнимым папой, который поначалу едва узнает ее... Но все происходит звонкой, снежной, санной московской зимой, покоряющей, радующей... До той минуты, пока не раздастся взрыв. Юнкерская рота разбегается с ружьями на поиски преступников. Толстой, враз отрезвевший, оказывается в подворотне, под аркой, около лестницы. Видит спускающегося террориста - что-то чужое, неопрятное, заметно испуганное встречей с юнкером. Андрей может выстрелить в любую секунду - таков его воинский долг. И не может это сделать - не может убить человека, так стоящего перед ним, безоружного, испуганного, молящего Андрея взглядом оставить его в живых.
Военные люди, в том числе много воевавшие, рассказывают, что стрелять в бою, не видя врага, в упор, постепенно становится почти нормально. Но убить стоящего рядом, видя его лицо, глаза в нескольких сантиметрах от себя, невероятно трудно и даже больно. Особенно для юноши Андрея Толстого. Это выше его сил.
В разных фильмах нередко появляются близкие по смыслу эпизоды: один не может поднять оружие против другого, иногда связанного с ним определенными отношениями, иногда совершенно ему чужого. Естественно, здесь важна подробно запечатленная реакция вооруженного - она становится в какой-то мере характеристикой человека, серьезным штрихом в его внутреннем облике.
В "Сибирском цирюльнике" мотив дуэли, поединка очень важен, повторяясь в разных вариантах и таким образом открывая лицо главного героя. От сцены под аркой и далее... Кто-то из критиков ставил в строку авторам картины, что-де Андрей Толстой не выполняет того, что предписывает ему устав, его военная профессия и т.п. Вероятно, критик этот формально прав. Узнай начальство Андрея, что он отпустил террориста, несдобровать бы юнкеру. Но в этом случае куда как более важен иной закон - человечности.
Толстой очень далек от размышлений о социальной несправедливости, о причинах, идеях, толкнувших террориста и его сотоварищей на убийства. Хотя он, конечно, знает, ему не раз о том толковали, что эти люди - враги государя, державы и т.д. Теоретически он готов стрелять в них. Но практически... Не может нажать на курок, потому что каким-то особым чувством сейчас движим: не может убить более слабого. Эта мысль подсознательно ранит волю Толстого, сковывает ее, замораживает движения юнкера. Он застыл - не может оторваться от молящих глаз возможной жертвы. Однако не мольба главным образом останавливает юнкера. Выстрелив, он что-то рушит в самом себе - как части живого мира. Если выстрелит - что-то в нем безнадежно переменится. Как бы отречется от того, что есть его единичная сущность, его единичное существование, возможное для Андрея только в согласии с самим собой, в том числе - в согласии со своим представлением о себе в этом мире.
Актер, который до роли Андрея Толстого, кажется, максимально находил себя в нюансировке душевных метаний, в неуемной душевной смуте, в недужной обостренности чувств и мыслей своих героев, позволявших мучительную роскошь неверия и нелюбви, актер этот, приближаясь к порогу собственного сорокалетия, сумел изменить палитру в соответствии с абсолютно новым, почти невероятным для него персонажем. Не убоялся играть человека, исполненного глубокого идеализма, светящегося чистотой и верой в чистоту. Не испугался быть таким на экране сегодня, когда все видится, изображается под черным знаком; когда нравственный хаос и безумные содрогания почитаются за естество людей. Всему этому смело противостоит фильм Никиты Михалкова и его герой, которого прекрасный режиссер Андрей Смирнов очень точно назвал "душой фильма".
Многим критикам невозможно было с этим смириться. Отчасти потому, что воспевать героя аморального или имморального сейчас просто выгоднее - как будто поешь в унисон с остальными. Михалков и Меньшиков позволили себе творить по другим законам, что им не простили. Осмелились рассказать о человеке, глазам которого открыты истинные духовные и нравственные ценности.
Андрей Толстой еще живет в придуманном мире - замкнутая жизнь в училище тому способствует. В этом мире невозможна любовь как адюльтер, фривольная забава. Любовь - то, что наполняет смыслом каждый прожитый день. Таково "верую" Толстого. Он еще не знает, что пройдет немного времени, и ему придется мучительно выстрадать свое "верую", не отказавшись от него. Спасая свою душу во враждебном мире, который рано или поздно напоминает о себе, вмешивается и может сломать судьбу идеалиста.
Встреча Андрея Толстого с террористом имеет свое продолжение в дальнейшем повествовании. Сюжетное - в буквальном смысле слова, когда они окажутся рядом в толпе каторжников, оба в арестантских одеждах, осужденные. Вроде бы уравненные. Но это мнимое равенство, оно прочитывается только по внешним метам. Встречаются две жизни. Обессмысленная злом и ненавистью у террориста. Иначе он не стал бы так торжествующе признаваться Андрею, что убил бы его тогда, под аркой, будь у него в руках оружие. Издеваясь над тем, кто теперь такой же, как и он, изгой. Сейчас в силе террорист - так ему мнится. Толстой снова молча смотрит на него. Но смотрит уже иначе Андрей стал много мудрее после пережитой им трагедии. Печаль умножает наш опыт. Он уже знает, как бессильны могут быть любовь и вера перед предательством, ложью, местью. Сожалеет ли, что тогда отпустил террориста, того, для кого чужая жизнь только мишень для уничтожения себе подобных? Интенсивность паузы, которую держит Меньшиков, прекрасно сталкивает в эти секунды прошлое и настоящее Андрея Толстого, по-своему утверждая его давний, во многом безотчетный нравственный импульс. Импульс мальчика-юнкера, который, несмотря ни на что, окреп в нем. Он по-прежнему будет противостоять всему, что чуждо ему, его максимализму, не отступая и не уступая ни в чем даже тогда, когда понимает, что, возможно, его добро добра не принесет.
Ибрагимбеков, Михалков, Меньшиков одними из первых ощутили в конце века, в конце второго тысячелетия, в измученной нашей, больной стране острую необходимость утверждения незыблемых духовных постулатов. Не в качестве самообороны побежденных, а как продолжение пути человека, не склонившего головы перед силой зла, низости, подлости. Когда мир поражен кризисом, подобным нынешнему, когда в нем царят беспредел и ложь, когда тьма почти не прорезается светом, настоящие художники призваны вывести в жизнь героев, которых ждут, которых они прозревают в развороченной, неупорядоченной, пугающей действительности, противопоставляя то, что вечно, пробиваясь сквозь факты сегодняшнего дня.
Конечно, позиция создателей фильма и актера просто фантастична, если оглянуться на бродящих по экрану маньяков, исчисляемых сотнями, убийц, аферистов, упоенно смакующих свои преступления, на авторов, воспевающих жестокое прагматичное начало, порою перетекающее в цинизм, якобы выражающих суть нового поколения, - позиция создателей "Сибирского цирюльника" может показаться утопичной. Подлинным барометром оказался в этом случае суд зрителей. Они в полном смысле слова хлынули в кинотеатры, где шла картина. Давно этого не происходило в российском прокате, почти умершем в последние годы. Реакция людей была адекватна задачам, поставленным авторами. В первые дни демонстрации фильма журнал "Итоги" провел опрос четырехсот зрителей, сразу после просмотра "Сибирского цирюльника" в Киноконцертном зале "Пушкинский". Девяносто пять процентов ответили, что им понравился фильм. Девяносто пять процентов ответили, что им понравился Андрей Толстой. Восемьдесят четыре процента признались, что плакали во время демонстрации картины.
Плакали не на дешевом латиноамериканском сериале, сострадая очередной жертве амнезии или бедной сиротке, украденной в детстве у богатеньких папы и мамы. Плакали, сострадая судьбе героя, облекшего в живую плоть, быть может, саму субстанцию романтического духа. Оказывается, об этом тоскуют люди. Всегда и сейчас. Андрей Толстой помог рассеять - хотя бы несколько нынешние драматические сумерки, в первую очередь, любовью обыкновенного русского человека, бегущего от пошлости и грязи.
...Что есть его любовь? Поражающая с первого взгляда, как удар молнии? Михалков не раз говорил, как мечтает снять рассказ Бунина, гениальный его рассказ "Солнечный удар". Но в любви героев писателя всегда уже изначально таится разлад между чувством и жизнью, предвестие непременной разлуки. По мысли Бунина, мы всегда убиваем то, что любим, гибель живет в первом любовном прикосновении, поражая обоих. В "Сибирском цирюльнике" Михалков по-иному толкует чувство: любовь - как беспредельное и благодатное счастье. Замирает сердце, кружится голова. Душа переполнена, но все еще бессловесно, неясно для любящего. Глубокая, безмерная чувственность (ею всегда отмечены ленты Никиты Михалкова) в "Сибирском цирюльнике" получает столь тонкий и одновременно открытый характер, что рождается иллюзия некой реальной бесплотности, возможной только в ранней юности, когда вместо слов дыхание может сказать обо всем.
На предметный, отменно выстроенный фон событий, подчиненный строгой исторической достоверности, набрасывается лирический флер. С комедийным звучанием при этом в начале картины. Джейн появляется в юнкерском училище в тот момент, когда ее недавние знакомцы, встреченные в поезде, лазают по полу, натирая его мастикой перед предстоящим балом. Затрапезно одетые, с закатанными штанинами, босоногие, неприбранные - такими они, и среди них Андрей Толстой, предстают перед гостьей училища и сопровождающим ее генералом фон Радловым (Алексей Петренко). Для американской мисс все это выглядит мило, смешно, все это дети, до которых ей, в сущности, нет дела. Смысл ее поездки пока оправдал себя; лестью, кокетством, миловидностью она, кажется, успела произвести нужное впечатление на генерала. Теперь остается завершить фиктивную сторону своего визита - вернуть Андрею фотографию.
Иное эта встреча для Андрея - внезапная, прекрасная, хотя он все еще не догадывается, что отчаянно влюблен. Все приглушено к тому же мыслью о том, как непрезентабельно он сейчас выглядит, во время какого занятия застала его Джейн. А над всем - радость...
Когда началась работа над "Сибирским цирюльником", Меньшикову исполнилось тридцать шесть лет. Через два года рецензенты почему-то делали особый упор на его возраст, к тому же добавляя годы, называя "сорокалетним" с упорством, достойным лучшей затраты сил. Подсчитывали количество морщин на его лице...
Если же задуматься всерьез о том, что преодолевал Олег Меньшиков на протяжении двухлетней работы над ролью, то трудности были, разумеется, другого, более сложного и глубокого характера, о чем он сам коротко говорил в интервью журналу "Премьер" и в двух телепрограммах. Если попытаться задуматься, то, должно быть, прежде всего актеру нужно было найти физический ритм существования юного Андрея Толстого. Как бы ни был Олег пластичен, так или иначе, после тридцати наше тело теряет юношескую легкость и юношескую угловатость, приходит некая степенность, рожденная возрастом. Меньшикову надо было не просто вспомнить себя - того, каким он был лет пятнадцать назад, но воспроизвести это буквально. Обрести импульсивность движений, жестов, мимики, немедленность реакций... То, что от него понемногу уходило с годами. Для начала это могло помочь включению актера в темп жизни двадцатилетнего юнкера, дать нужное самоощущение героя. Не бояться черт, присущих ему самому в молодости, которые с течением времени Олег научился глушить, изображая индифферентность по отношению к тем или иным обстоятельствам, которые иногда глубоко затрагивали его на самом деле.
Теперь можно признаться. Ночью, случалось, ходили в город. В поход за "Чаркой", напиток такой был в Костроме... Деньги на это давал Олег.
После команды "Отбой", мы, нарушая режим, собирались у Меньшикова. Там душа отдыхала - благодаря его гостеприимству...
...Через три месяца учение в Костроме закончилось. Начались съемки в Москве... Группа жила в "Президент-отеле". Казарму сменили роскошные номера в одной из лучших столичных гостиниц. Сами съемки шли трудно - зима начала 1997 года была в Москве неустойчивой, сумасбродной. То мороз за двадцать пять градусов, то все начинало течь весенним половодьем.
Правда, настоящий старт был несколько раньше костромской жизни юнкеров. Ранней осенью были сняты эпизоды в тувинской тайге, там, где когда-то упал метеорит, затем в Нижегородской губернии, близ города Горбатова. Но основная работа пошла в Москве.
...Первый съемочный день после Костромы. Сцена возвращения юнкеров с бала. Едут в санях, одетые в тонкие шинели, зато ноги в валенках: ног в кадре не видно... Полиевский дразнит Толстого рассказом о родинке, которую успел разглядеть на спине очаровательной мисс Джейн... Сцена живая, эмоциональная, надо забыть о жутком холоде, о дрожи, которая пробирает все больше и больше, уже с первого дубля... А дублей было более пяти...
...Зато, вернувшись с бала, господа юнкера входили в училище уже в Праге через несколько месяцев; входили, слегка пополневшие на добром чешском пиве. Но Толстой и Полиевский при этом должны были сохранить то взаимное раздражение, готовность к ссоре, вызову на дуэль со стороны Толстого, которое началось зимой, в морозную московскую ночь.
А до того - ранняя московская весна, потом близ Новодевичьего монастыря, где снималась масленица. Были и другие сложности, которые уверенно преодолела студия "ТРИТЭ" с ее великолепными организационными традициями и навыками. Но все кажется не таким трудным в сравнении с тем, что предстояло сыграть Меньшикову в этом фильме. Возможно, Андрей Толстой самая трудная роль из тех, что ему пришлось до этого играть. Толстой, по сути, идеальный герой, а это всегда неимоверно сложно для любого актера. Тем паче в наши дни, когда идеалы стали архаикой; разумеется, идеалы, связанные с нравственным императивом. Что-то вроде обломков костей мамонта, которые хранят в палеонтологических музеях.
Мир уже давно потерял спокойную цельность и непосредственность природного бытия, ту космическую непосредственность, в которой могли существовать аркадские пастушки и пастушки, радуясь непорочности окружавшего мира. Андрей Толстой, герой Меньшикова,- личность, душевно непорочная. При этом отнюдь не исключительная, не наделенная особой яркостью, одаренностью. Обыкновенный юноша, один из многих в ту пору, в году 1885... Эта неисключительность тоже создавала для Меньшикова определенный барьер - он из тех, кто выделен от рождения.
Ибрагимбеков и Михалков написали Андрея Толстого нежно и даже ласково, преклоняясь перед его кристальной чистотой, великой и прекрасной наивностью, доверчивостью, ничем пока не смущенными, его взглядом на мир и людей, исполненным участия. Вместе с тем оба автора понимали, как может быть комически нелеп подобный человек в ситуациях житейских, весьма далеких от идеала, как правило. Но им прежде всего дорога чистота Андрея, прикасаясь к которой другие люди вольно или невольно могут стать лучше и выше духом. Как ни утопично это может прозвучать сегодня, во времена агрессивно-наступательного цинизма.
Работая над сценарием, Ибрагимбеков и Михалков верили, что именно Меньшиков сумеет сыграть такого героя, хотя, казалось бы, всей его предыдущей актерской дороге не было аналогов. Возможно, в какой-то степени они понимали, что в душе каждого настоящего художника, несмотря ни на что, все еще живет ребенок, повторяя в миниатюре молодость мироздания. Надо только помочь артисту вернуться туда...
"Время от времени,- говорит Рустам Ибрагимбеков,- появляются актеры, которые могут играть все. Это связано с тем, что они - личности, соответствующие данной эпохе. Может возникнуть ощущение, что я имею в виду только актерские качества, но нет... Просто появляется человек - личность которого как бы соответствует массовым представлениям о герое, массовой общественной потребности в такого рода герое.
Олег Меньшиков не раз повторял, что жизнь во всей ее полноте для него важнее профессии - его актерского дела. Для меня это свидетельство масштаба его личности, его связи с реалиями - нашими реалиями. Если бы он был убежден в обратном, то не стал бы тем героем, которого с такой любовью приняли зрители. Свое чувство причастности к жизни он вносит в создаваемые им образы. Меньшиков совпадает с временем, его аурой и в том своем убеждении, что все-таки мы рождены, мы пришли в мир не для работы, а для жизни. Что самая большая ценность - наша жизнь. Слава богу, что мы к этому пришли.
Сам способ существования Меньшикова, его поведение, взаимоотношения с людьми убедили меня на протяжении долгих лет нашего с ним знакомства, что он действительно ставит жизнь выше своего актерского дела.
Другой вопрос, что, как профессионал, он, конечно, придает работе большое значение. Иначе бы он не стал тем, кем он стал... Но именно увлеченность жизнью позволяет ему играть все! Благородного героя. Обманутого миром одаренного убийцу. Несчастного любовника. Он мог бы играть и Отелло, и Яго. Гамлета и Бенедикта из "Много шума из ничего". Иванова из пьесы Чехова и Хлестакова. Разве что не смог бы стать Дездемоной...
В "Сибирском цирюльнике" Олег, на мой взгляд, гениально сыграл любовь. В нашем сценарии, мне кажется, эта тема была жирно прописана, то есть драматургия дала ему такую возможность, причем в прямом тексте. Плюс режиссура Михалкова, одного из тех мастеров, который умеет рассказать актеру историю его героя трогательно, со всеми лирическими и прочими проблемами и нюансами. Меньшиков все это воспринял и замечательно преломил через собственное личностное восприятие.
В "Сибирском цирюльнике" есть сцена очень своеобразного признания в любви. Волей судьбы юнкер Толстой должен стать как бы рупором другого человека, делающего устами юнкера предложение руки и сердца женщине, которую любит сам Толстой. Об этом его просит генерал фон Радлов, начальник училища, где учится Андрей, то есть отказ практически невозможен. Поначалу растерянный юнкер читает текст нелепого письма, объяснение фон Радлова, поскольку генерал не силен в английском, а по-русски дама не понимает. И вдруг Толстой начинает говорить своими, человеческими словами, сам делает предложение любимой... Когда мы смотрели эту сцену на рабочем просмотре, мы плакали, поверьте...
Олег может все - еще и еще раз говорю об этом. Поэтому мы так уверенно писали именно для него роль прекрасного, мужественного, честного и гордого человека, рыцаря. Зрители ответили на это, доказав, что им нужен именно такой герой, как бы ни было искажено нынешнее представление о мире у миллионов людей. Они все же жаждут чистоты".
..."Если не обратитесь и не будете, как дети",- эти евангельские слова впрямую можно отнести к мальчику, к юнкеру Толстому, принявшему на свои плечи взрослое горе. При этом не согнувшемуся - напротив, выпрямившемуся еще более.
Меньшикову везет на стремительные вхождения в картины. В "Кавказском пленнике" он въезжал на БТРе. В "Сибирском цирюльнике" въезжает, врывается в вагон поезда, следующего в Москву. Вагон оказывается судьбоносным. Толстой врывается, принеся с собой чистый морозный воздух подмосковного леса, звук девственно не тронутого снега, по которому только что бежал к поезду. Связку бубликов, которая висит у него на шее. И детскую улыбку... Все еще так безмятежно, так ясно. Так радостно вместе с товарищами взять да и нарушить правила, зная, что капитан Мокин, добрая душа, не выдаст... Безумство простодушия - примерно с этой ноты Меньшиков начинает историю Андрея Толстого, оказавшегося в роскошном купе рядом с прекрасной дамой. Все в даме необычно - вряд ли юнкер прежде встречал иностранок, красивых, милых, угощающих шампанским! Товарищи шутливо оставляют его наедине с пассажиркой, держат дверь, чтобы он не выбрался из своего прекрасного плена, не зная, что Андрей, кажется, и не спешит покидать очаровательную незнакомку. Смущается, старается поначалу не встречаться с ней глазами, говорит в каком-то излишне учащенном темпе. Рассказывает о себе, не забыв честно упомянуть, что великому Льву Толстому он не родственник. Отводит в сторону взгляд, слегка приврав, что "Анну Каренину" до конца не дочитал понятно, что не читал вообще... Сцена играется, будто бедная Мышь уже попала в капкан, но сама о том еще ничего не знает, тем более, что госпожа Кошка весьма привлекательна и как будто совсем не опасна. Андрей с ходу как бы предъявляет мисс Джейн всего себя. Это помогает преодолеть внутреннюю неловкость, смутное беспокойство, рожденное неожиданным пассажем в пути. Он чуть суетится, чуть нервничает, но радушие хозяйки купе успокаивает. Пока, сидя рядом с Джейн, он случайно не коснется ее бедра: испуган, торопливо отодвигается, устанавливает границу...
Камера иронически фиксирует эти мгновения, запечатлевая мальчишеское лицо; кажется, юнкер покраснел, страх мелькает в глазах, что-то вдруг поднялось из глубин, о которых он до этого не подозревал. Зов плоти - он еще не знает таких слов... Только жар в крови подсказывает: происходит нечто необыкновенное, до того с ним не случавшееся, не дающее ему уйти от незнакомой взрослой женщины...
Все на экране пишется пока акварелью, сюжет отношений Андрея и Джейн это позволяет, диктуя теплые тона, насмешливые и нежные. Появляется деталь - ей суждено сыграть роковую роль: веер Джейн, который сломал смущенный Андрей. Веер станет связующим звеном. Как и забытая Андреем фотография - на ней он, подросток, и маменька его, актриса. Если для юнкера вещь дамы почти священна, то для Джейн фотография - прекрасный повод появиться в юнкерском училище у генерала фон Радлова; генерал нужен для выполнения ее миссии. Любовь и холодный прагматизм скрещиваются.
Пока же Андрей обещает починить сломанный им веер, все больше попадая в ауру обаяния, исходящего от Джейн; жгучее, туманное желание волнует его, тихий, томительный, нарастающий соблазн.
С одной стороны, Андрей все еще так неуклюж, смешон. Но Меньшиков неуловимо подсказывает: новое вторглось в его жизнь, нечто, способное круто ее изменить. Человек ощущает такие подводные токи в минуты, когда Рок властно встает на его пути, не давая сопротивляться, уйти, скрыться...
К пьянящему очарованию Джейн подмешаны бокалы шампанского. Юнкер быстро хмелеет. Не столько от вина, сколько от общения с женщиной, устремляясь к ней, открываясь, влюбляясь. Все как будто непроизвольно - да так оно и есть по отношению к Андрею. Он тянется к Джейн, как тянется растение к солнцу, природно, инстинктивно, неодолимо. Громко поет арию Фигаро - это его серенада. Поет, словно только что сам сочинил слова, музыку, звуки наступают в невероятной экспрессии. Это первое объяснение в любви, вернее, предощущение ее. Первое серьезное душевное потрясение чистого юноши. Первое дуновение чувства.
Меньшиков живет в совершенно новом для себя ключе - обнаженно, откровенно романтическом. Актер с энергией стремится овладеть такой манерой игры, для чего предлагает и совершенно новую для себя индивидуальную профессиональную технику, непохожую на ту, какой раньше обычно пользовался. Романтика требует от него непосредственности, открытых эмоциональных нюансов, ярких оттенков и контрастов. Возможно, играя Толстого, Меньшиков подсознательно обращался к своим давним, школьным занятиям по классу скрипки: естественно, обращался мысленно. Большинство скрипичных концертов, сонат, вариаций, этюдов склоняют исполнителей к ярким, чувственно насыщенным краскам, смелым переходам от пиано к фортиссимо, страстным пассажам.
Не беру на себя право настаивать на безусловности такого предположения, это всего лишь собственные мои впечатления, рожденные новой колористикой в портрете Андрея Толстого. Причем Меньшиков ни на минуту не забывает и о земной стороне в жизни героя. Он комичен, этот все больше пьянеющий романтический юнец, не умеющий курить, но хватающийся за папиросу, потому что сейчас должен выглядеть взрослым, многоопытным мужчиной... Как глупо хохочет он, рассказывая о том, что остается после того, как съеден бублик, о дырке, изображая ее, как какой-нибудь гимназист третьего класса... Именно эта нелепость и комизм снимают возможный налет слащавости, фальши, которые могли бы возникнуть, если бы все было сыграно Меньшиковым с придыханием, с восторгом исполнителя относительно влюбленности Андрея Толстого. Отсвет иронический, забавный угадан точно.
Сейчас для Андрея все смешалось - рассказ о его бедной дворянской семье, матушке-красавице; показывает Джейн драгоценную фотографию, предварительно потерев ее о край шинели. Признание ребенка: "Вообще-то я поступил в училище, чтобы моя маменька могла мной гордиться..." И сразу после этого нахально и смущенно: "А там еще шампанское осталось?"
Юный глупец... Почти фарсовый персонаж... Но согласиться с этим не дает, не даст живая теплота, интуитивный восторг перед открывающимся счастьем бытия, непременно светлым и радостным. Иного пока Андрей себе не представляет, он весь еще в "утре наших лет". Между тем реалии уже стучатся в его утро, земные и жестокие...
Утверждая, что в "Сибирском цирюльнике" он рисует не столько Россию прошлого, сколько будущую, Михалков верен истории, особенно в тех подробностях, которые имеют продолжение сегодня, спустя сто с лишним лет, в частности, связанных с русским терроризмом, пришедшим с движением народовольцев и бурно расцветшим в XX веке, подхваченным другими политическими партиями. Казнь Желябова, Перовской, Кибальчича, Рысакова, убивших императора Александра II, не только не усмирила борцов-организаторов кровавых акций, но, как выяснилось, еще больше подтолкнула к активизации процесса. В "Сибирском цирюльнике" это занимает буквально пять-шесть минут, но очень существенных в истории Андрея Толстого, истории становления его души.
От сцены в купе, от приезда Джейн и юнкеров в первопрестольную - к крови. Окончательно опьяневшего Андрея вытаскивают товарищи, ставят в строй, ведут, поддерживая плечами. Джейн встречена мнимым папой, который поначалу едва узнает ее... Но все происходит звонкой, снежной, санной московской зимой, покоряющей, радующей... До той минуты, пока не раздастся взрыв. Юнкерская рота разбегается с ружьями на поиски преступников. Толстой, враз отрезвевший, оказывается в подворотне, под аркой, около лестницы. Видит спускающегося террориста - что-то чужое, неопрятное, заметно испуганное встречей с юнкером. Андрей может выстрелить в любую секунду - таков его воинский долг. И не может это сделать - не может убить человека, так стоящего перед ним, безоружного, испуганного, молящего Андрея взглядом оставить его в живых.
Военные люди, в том числе много воевавшие, рассказывают, что стрелять в бою, не видя врага, в упор, постепенно становится почти нормально. Но убить стоящего рядом, видя его лицо, глаза в нескольких сантиметрах от себя, невероятно трудно и даже больно. Особенно для юноши Андрея Толстого. Это выше его сил.
В разных фильмах нередко появляются близкие по смыслу эпизоды: один не может поднять оружие против другого, иногда связанного с ним определенными отношениями, иногда совершенно ему чужого. Естественно, здесь важна подробно запечатленная реакция вооруженного - она становится в какой-то мере характеристикой человека, серьезным штрихом в его внутреннем облике.
В "Сибирском цирюльнике" мотив дуэли, поединка очень важен, повторяясь в разных вариантах и таким образом открывая лицо главного героя. От сцены под аркой и далее... Кто-то из критиков ставил в строку авторам картины, что-де Андрей Толстой не выполняет того, что предписывает ему устав, его военная профессия и т.п. Вероятно, критик этот формально прав. Узнай начальство Андрея, что он отпустил террориста, несдобровать бы юнкеру. Но в этом случае куда как более важен иной закон - человечности.
Толстой очень далек от размышлений о социальной несправедливости, о причинах, идеях, толкнувших террориста и его сотоварищей на убийства. Хотя он, конечно, знает, ему не раз о том толковали, что эти люди - враги государя, державы и т.д. Теоретически он готов стрелять в них. Но практически... Не может нажать на курок, потому что каким-то особым чувством сейчас движим: не может убить более слабого. Эта мысль подсознательно ранит волю Толстого, сковывает ее, замораживает движения юнкера. Он застыл - не может оторваться от молящих глаз возможной жертвы. Однако не мольба главным образом останавливает юнкера. Выстрелив, он что-то рушит в самом себе - как части живого мира. Если выстрелит - что-то в нем безнадежно переменится. Как бы отречется от того, что есть его единичная сущность, его единичное существование, возможное для Андрея только в согласии с самим собой, в том числе - в согласии со своим представлением о себе в этом мире.
Актер, который до роли Андрея Толстого, кажется, максимально находил себя в нюансировке душевных метаний, в неуемной душевной смуте, в недужной обостренности чувств и мыслей своих героев, позволявших мучительную роскошь неверия и нелюбви, актер этот, приближаясь к порогу собственного сорокалетия, сумел изменить палитру в соответствии с абсолютно новым, почти невероятным для него персонажем. Не убоялся играть человека, исполненного глубокого идеализма, светящегося чистотой и верой в чистоту. Не испугался быть таким на экране сегодня, когда все видится, изображается под черным знаком; когда нравственный хаос и безумные содрогания почитаются за естество людей. Всему этому смело противостоит фильм Никиты Михалкова и его герой, которого прекрасный режиссер Андрей Смирнов очень точно назвал "душой фильма".
Многим критикам невозможно было с этим смириться. Отчасти потому, что воспевать героя аморального или имморального сейчас просто выгоднее - как будто поешь в унисон с остальными. Михалков и Меньшиков позволили себе творить по другим законам, что им не простили. Осмелились рассказать о человеке, глазам которого открыты истинные духовные и нравственные ценности.
Андрей Толстой еще живет в придуманном мире - замкнутая жизнь в училище тому способствует. В этом мире невозможна любовь как адюльтер, фривольная забава. Любовь - то, что наполняет смыслом каждый прожитый день. Таково "верую" Толстого. Он еще не знает, что пройдет немного времени, и ему придется мучительно выстрадать свое "верую", не отказавшись от него. Спасая свою душу во враждебном мире, который рано или поздно напоминает о себе, вмешивается и может сломать судьбу идеалиста.
Встреча Андрея Толстого с террористом имеет свое продолжение в дальнейшем повествовании. Сюжетное - в буквальном смысле слова, когда они окажутся рядом в толпе каторжников, оба в арестантских одеждах, осужденные. Вроде бы уравненные. Но это мнимое равенство, оно прочитывается только по внешним метам. Встречаются две жизни. Обессмысленная злом и ненавистью у террориста. Иначе он не стал бы так торжествующе признаваться Андрею, что убил бы его тогда, под аркой, будь у него в руках оружие. Издеваясь над тем, кто теперь такой же, как и он, изгой. Сейчас в силе террорист - так ему мнится. Толстой снова молча смотрит на него. Но смотрит уже иначе Андрей стал много мудрее после пережитой им трагедии. Печаль умножает наш опыт. Он уже знает, как бессильны могут быть любовь и вера перед предательством, ложью, местью. Сожалеет ли, что тогда отпустил террориста, того, для кого чужая жизнь только мишень для уничтожения себе подобных? Интенсивность паузы, которую держит Меньшиков, прекрасно сталкивает в эти секунды прошлое и настоящее Андрея Толстого, по-своему утверждая его давний, во многом безотчетный нравственный импульс. Импульс мальчика-юнкера, который, несмотря ни на что, окреп в нем. Он по-прежнему будет противостоять всему, что чуждо ему, его максимализму, не отступая и не уступая ни в чем даже тогда, когда понимает, что, возможно, его добро добра не принесет.
Ибрагимбеков, Михалков, Меньшиков одними из первых ощутили в конце века, в конце второго тысячелетия, в измученной нашей, больной стране острую необходимость утверждения незыблемых духовных постулатов. Не в качестве самообороны побежденных, а как продолжение пути человека, не склонившего головы перед силой зла, низости, подлости. Когда мир поражен кризисом, подобным нынешнему, когда в нем царят беспредел и ложь, когда тьма почти не прорезается светом, настоящие художники призваны вывести в жизнь героев, которых ждут, которых они прозревают в развороченной, неупорядоченной, пугающей действительности, противопоставляя то, что вечно, пробиваясь сквозь факты сегодняшнего дня.
Конечно, позиция создателей фильма и актера просто фантастична, если оглянуться на бродящих по экрану маньяков, исчисляемых сотнями, убийц, аферистов, упоенно смакующих свои преступления, на авторов, воспевающих жестокое прагматичное начало, порою перетекающее в цинизм, якобы выражающих суть нового поколения, - позиция создателей "Сибирского цирюльника" может показаться утопичной. Подлинным барометром оказался в этом случае суд зрителей. Они в полном смысле слова хлынули в кинотеатры, где шла картина. Давно этого не происходило в российском прокате, почти умершем в последние годы. Реакция людей была адекватна задачам, поставленным авторами. В первые дни демонстрации фильма журнал "Итоги" провел опрос четырехсот зрителей, сразу после просмотра "Сибирского цирюльника" в Киноконцертном зале "Пушкинский". Девяносто пять процентов ответили, что им понравился фильм. Девяносто пять процентов ответили, что им понравился Андрей Толстой. Восемьдесят четыре процента признались, что плакали во время демонстрации картины.
Плакали не на дешевом латиноамериканском сериале, сострадая очередной жертве амнезии или бедной сиротке, украденной в детстве у богатеньких папы и мамы. Плакали, сострадая судьбе героя, облекшего в живую плоть, быть может, саму субстанцию романтического духа. Оказывается, об этом тоскуют люди. Всегда и сейчас. Андрей Толстой помог рассеять - хотя бы несколько нынешние драматические сумерки, в первую очередь, любовью обыкновенного русского человека, бегущего от пошлости и грязи.
...Что есть его любовь? Поражающая с первого взгляда, как удар молнии? Михалков не раз говорил, как мечтает снять рассказ Бунина, гениальный его рассказ "Солнечный удар". Но в любви героев писателя всегда уже изначально таится разлад между чувством и жизнью, предвестие непременной разлуки. По мысли Бунина, мы всегда убиваем то, что любим, гибель живет в первом любовном прикосновении, поражая обоих. В "Сибирском цирюльнике" Михалков по-иному толкует чувство: любовь - как беспредельное и благодатное счастье. Замирает сердце, кружится голова. Душа переполнена, но все еще бессловесно, неясно для любящего. Глубокая, безмерная чувственность (ею всегда отмечены ленты Никиты Михалкова) в "Сибирском цирюльнике" получает столь тонкий и одновременно открытый характер, что рождается иллюзия некой реальной бесплотности, возможной только в ранней юности, когда вместо слов дыхание может сказать обо всем.
На предметный, отменно выстроенный фон событий, подчиненный строгой исторической достоверности, набрасывается лирический флер. С комедийным звучанием при этом в начале картины. Джейн появляется в юнкерском училище в тот момент, когда ее недавние знакомцы, встреченные в поезде, лазают по полу, натирая его мастикой перед предстоящим балом. Затрапезно одетые, с закатанными штанинами, босоногие, неприбранные - такими они, и среди них Андрей Толстой, предстают перед гостьей училища и сопровождающим ее генералом фон Радловым (Алексей Петренко). Для американской мисс все это выглядит мило, смешно, все это дети, до которых ей, в сущности, нет дела. Смысл ее поездки пока оправдал себя; лестью, кокетством, миловидностью она, кажется, успела произвести нужное впечатление на генерала. Теперь остается завершить фиктивную сторону своего визита - вернуть Андрею фотографию.
Иное эта встреча для Андрея - внезапная, прекрасная, хотя он все еще не догадывается, что отчаянно влюблен. Все приглушено к тому же мыслью о том, как непрезентабельно он сейчас выглядит, во время какого занятия застала его Джейн. А над всем - радость...
Когда началась работа над "Сибирским цирюльником", Меньшикову исполнилось тридцать шесть лет. Через два года рецензенты почему-то делали особый упор на его возраст, к тому же добавляя годы, называя "сорокалетним" с упорством, достойным лучшей затраты сил. Подсчитывали количество морщин на его лице...
Если же задуматься всерьез о том, что преодолевал Олег Меньшиков на протяжении двухлетней работы над ролью, то трудности были, разумеется, другого, более сложного и глубокого характера, о чем он сам коротко говорил в интервью журналу "Премьер" и в двух телепрограммах. Если попытаться задуматься, то, должно быть, прежде всего актеру нужно было найти физический ритм существования юного Андрея Толстого. Как бы ни был Олег пластичен, так или иначе, после тридцати наше тело теряет юношескую легкость и юношескую угловатость, приходит некая степенность, рожденная возрастом. Меньшикову надо было не просто вспомнить себя - того, каким он был лет пятнадцать назад, но воспроизвести это буквально. Обрести импульсивность движений, жестов, мимики, немедленность реакций... То, что от него понемногу уходило с годами. Для начала это могло помочь включению актера в темп жизни двадцатилетнего юнкера, дать нужное самоощущение героя. Не бояться черт, присущих ему самому в молодости, которые с течением времени Олег научился глушить, изображая индифферентность по отношению к тем или иным обстоятельствам, которые иногда глубоко затрагивали его на самом деле.