Страница:
– Vraiment
[55]никаких проблем, – заверяет он, я нервозно перетаптываюсь с ноги на ногу. – И я хотел вас увидеть.
Дыхание перехватило. Стою, уткнувшись в пол: странно, ну очень странно. Я стою в полуметре от самого Дидье Лафита, и он, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, со мной откровенно заигрывает. Нет, ну, может быть у кого-то, скажем, у Кери, такие случаи происходят сплошь и рядом, но я за многие годы уже настолько привыкла к Коннору, что мне кажется диким, когда со мной кто-то флиртует. А особенно такой выдающийся мужчина.
– Я тоже хотела с вами встретиться, – отвечаю я, втайне негодуя, что находчивость меня подвела.
Секретарь громко всхрюкивает.
– Вот мы и увиделись, – улыбается Лафит, и его белоснежные зубы ослепительно вспыхивают в свете висящих над головой люстр.
Он протягивает ладонь для рукопожатия, как я подумала, но вдруг крепко стискивает мои пальцы, притягивает меня к себе и целует в щеку. По правде говоря, в обе щеки. Господи, я чуть не описалась. Ну и дела!
– Enchante, [56]– шепчет он, горячо дыша в мое ухо: у меня даже мурашки побежали от шеи до самых пят. – Enchante, Энджел Найтс.
Услышав свое имя, чувствую – голова моментально раздулась и стала размером с призовой арбуз. Дидье Лафит назвал меня по имени. Я знаменита. Подумать только, знаменита! Пока я тут сижу в Глазго и жалуюсь на скуку – мол, не слушает меня народ, – на материке, во Франции, успела образоваться целая фэн-группа! Ну и дела. Я даже не подозревала, что наш сигнал покрывает такое расстояние.
Только было я собралась предложить Дидье свой автограф, как он говорит:
– У меня есть номер вашего телефона.
Ах, вот оно что: а ларчик просто открывался. Ну конечно, у него есть мой номер. Я же сама всю неделю названивала его подручным – видно, одно сообщение все-таки прошло. Надо же, а я-то размечталась; даже смешно – тоже мне, знаменитость выискалась.
– Вот как… Значит, вы прослушали мои сообщения.
Тут его лицо омрачается, и Дидье Лафит качает головой:
– Нет, я не получал никаких сообщений. Вы разве звонили?
«Да я чуть телефон не сломала».
– А-а, ну да. Так, звякнула пару раз. Ничего, пустяки. Так, теперь я вообще ничего не понимаю.
Откуда же он тогда меня знает и даже сказал, будто у него есть мой номер, если не благодаря моим звонкам? У поп-звезд, конечно, имеются свои осведомители, но сами-то они ни за кем не шпионят, насколько я понимаю.
– Я вас сразу узнал, по фотографии, – добавляет он, еще более усилив мое недоумение, – по той фотографии, которую ваша милая матушка показывала мне во Франции.
«Милая матушка»? Месье меня явно с кем-то перепутал. Моя матушка кто угодно, только далеко не «милая». Однако он, как видно, сам нисколько не сомневается, да и фамилию мою назвал верно. Странно, что у Дельфины остались мои фотографии. И тем более невероятно, что она не стесняется – или не стыдится? – показывать их знакомым «Надо же, дожили. Дельфина мной возгордилась», – самонадеянно улыбаясь, думаю я.
– К тому же, – добавляет он, – вы в жизни гораздо привлекательнее, чем отзывалась о вас ваша матушка. Мне действительно нравятся ваши формы.
Образ Дельфины, показывающей незнакомцам бесчисленные фотографии своей дочери-красавицы, тут же развеялся.
– Простите, – говорю я, виновато склонив голову, – одного никак не могу понять. Как вам на глаза могла попасть фотография из тех, что хранит моя мать?
– О, пардон. Перед самой поездкой сюда я навещал свою маман в Бордо И ваша матушка показала мне фотографию, чтобы я мог узнать вас при встрече, – радостно объясняет Дидье Лафит, будто считая свое пребывание в доме моей матери вполне естественным.
«Ой, только ради Бога, не говори, что ты ее любовник. А то меня сейчас стошнит».
Секретарша сидит, навострив свои заостренные ведьминские ушки, изо всех сил стараясь разобрать что-нибудь из нашего разговора. Штурмовики от нетерпения попрыгивают вокруг своего хозяина, как готовые высыпаться из стручка горошины.
– Простите, я плохо говорю по-английски; должно быть, я совсем вас запутал, – с улыбкой извиняется звезда – как видно, его не оставило безучастным мое хмурое молчаливое раздумье.
Вот он снова берет меня за руку – у него мягкая ладонь и гораздо прохладнее моей, поскольку мои железы уже давно зашкалило от переработки.
– Н-нет, вы прекрасно говорите, – с запинкой возражаю я. – Не сочтите меня тугодумкой, но я что-то никак в толк не возьму.
– Тугодумкой, – смеется он.
Веселый он гораздо симпатичнее, какой-то простой и более домашний, что ли.
– Тугодумка. Отличное словечко. Да, я вижу, вы действительное, здорово подтянете меня по английскому.
– Я?
– Оui. [57]Мне ваша матушка специально дала ваш телефон. У меня мама тоже живет в Бордо – так вот, они с Дельфиной лучшие подруги. Когда я заехал повидаться, Дельфина попросила, чтобы я разыскал вас, когда буду в Глазго, и вы мне поможете с английским. Я собирался позвонить, но закрутился.
Кивает, намекая на штурмовиков. С улыбкой закатываю глаза: понятно, не так-то просто быть фантастически популярным секс-символом. Без единого слова Дидье щелкает пальцами, и как по волшебству в его ладони появляется небольшая карточка, поданная услужливой рукой. «Ап!» – и из цилиндра выскакивает кролик: трюки почище, чем у любого фокусника. Медленно перевожу взгляд с его улыбающегося лица на блестящую визитку в своей ладони и снова на лицо. Телефон Дидье Лафита. Номер личного мобильного телефона Дидье Лафита. Так, моя мамуля и его маман – лучшие подруги… Может, рухнуть прямо здесь на пушистые ковры, а когда приду в чувство, все снова станет как у нормальных людей?
– Didier, allons-y, [58]– раздается настойчивый голос за его спиной.
Певец, не оборачиваясь и сразу посерьезнев, кивает головой и ласково говорит:
– Мне сказали, что нам уже пора.
– Oui, j'ai compris. [59]
– Ну конечно, как я мог забыть. Вы ведь француженка, Анжелика.
– Наполовину, – неохотно уточняю я.
– Зато дважды красавица.
Удивляюсь, как я не упала, когда Дидье склонился ко мне и нежно поцеловал в обе щеки, обжигая кожу горячими губами. Я как ошарашенная отвожу в сторону глаза, поймав на себе убийственный взгляд ненавистной секретарши. Если бы у меня с собой были петарды, я бы устроила настоящий фейерверк прямо здесь, в вестибюле. Мамуля знакома с Дидье Лафитом. И, что самое важное, наконец-то она потрудилась сделать что-нибудь мне во благо, и благодаря ей мне сейчас проще простого подружиться с так необходимой знаменитостью. Теперь мы знакомы, он знает, что я работаю на радио и имею самое непосредственное отношение к шоу-бизнесу, и его это нисколько не напрягает. Даже не верится! Я спасена; меня не уволят, и моя передача станет легендарной. Считай, интервью уже в кармане. Здравствуй, звездность, вот и я! Но сначала обязательно позвоню мамуле и отблагодарю ее.
– Наконец-то я встретился с Энджел Найтс, – говорит он, – доброй и прекрасной медсестрой.
– Прекрасной? – радостно переспрашиваю я. – Ну не настолько я…
«Минуточку, монсеньор, одну petit [60]минуточку, вы сказали медсестрой?»
С лица моментально исчезает улыбка, словно сменная мозаичная картинка.
– У вас очень важная работа, – кивает Дидье Лафит, отмахиваясь, – не то, что вся эта музыкальная индустрия.
– Ах да. – На лице появляется болезненная гримаса. – Только, по правде говоря…
– Ну так как, Анжелика, – спрашивает он, запуская руки в карманы джинсов. – Я вам позвоню завтра, можно?
– Да, – ни мгновения не раздумывая, отвечаю я.
– И тогда мы, как это у вас называется, «прошвырнемся»? И вы расскажете мне все о работе медсестры.
– Медсестры, – повторяю, едва шевеля губами.
Милая Дельфина, старая лживая стерва! Гордая матушка – ха, держите карман шире. Выискала какую-то дурацкую фотку и показывает ее своим подружкам, хвастается дочуркой. А вот сказать, чем ее единственный ребенок зарабатывает себе на жизнь, кишка тонка. Он считает меня медсестрой – ну и влипла. Теперь уж точно его на передачу не заманишь – разве что если разговор будет идти о спецодежде медсестер и государственной службе здравоохранения. Пока я выискиваю словечки позабористее, коими непременно одарю мамочку, едва доберусь до телефона, Дидье, легко взмахнув на прощание ладонью, разворачивается и мягкой пружинистой походкой выходит на улицу, где стоит наготове лимузин. Штурмовики, шагающие за ним по пятам, рассаживаются в целый конвой автомобилей сопровождения с затемненными стеклами, и вся кавалькада исчезает в ночи.
– Это был Дидье Лафит, – радостно улыбаюсь секретарю, которая спешно изготавливает куклу вуду, чтобы потом втыкать в нее иголки.
Тут мы, быть может, не слишком последовательны в описании событий, но, согласитесь, из таких моментов надо извлекать максимум.
– Я знаю, – отвечает она, с поддельно любезной улыбочкой. – М-м, если хотите, я могла бы помочь с уроками.
– Ну, разумеется, вы очень пригодитесь, – фыркаю я, вышагивая к двери, как павлин, развернувший хвост. – Спасибо за предложение. Если монсеньор захочет узнать, что такое грубая высокомерная злыдня, я знаю, кого показать ему как пример.
Видно, общение со знаменитостями кому угодно способно вскружить голову, включая и меня. Разворачиваюсь, хлопаю вновь обретенными крыльями и лечу домой.
Не успела я войти в квартиру, зазвонил телефон. Ишь, легок он на подъем, времени зря не теряет: часа не прошло, как мы с ним по-adieu [61]-кались, а он уже за трубку хватается. Со всех ног бегу в гостиную и, задыхаясь на ходу, бросаюсь к телефону, словно взять трубку для меня вопрос жизни и смерти.
– А… алло, – отвечаю с запинкой, слюна в горло попала, и меня разрывает от желания раскашляться.
Короткая пауза, за время которой я, затаив дыхание и пытаясь подавить кашель, вслушиваюсь, ожидая услышать голос знаменитого знакомого.
– Энджел? Энджел, малыш, как ты?
Господи, да это Коннор! Мой парень, о котором я сразу же забыла, стоило только пообщаться с поп-звездой. Даже уши со стыда горят. А еще говорят, у женщин особое ревностное чутье на провокационные моменты; видно, в Америке вырастили-таки интуицию в искусственной среде и Коннор обзавелся пузыречком.
– Коннор, – преувеличенно громко восклицаю я, – как я рада тебя слышать!
– Энджел, с тобой все в порядке? – В его голосе сквозит непритворная озабоченность. – Ты как-то странно говоришь.
– Я?! Не-е-ет, ну что ты, – выдавливаю с трудом. – Все в полном порядке. Прекрасно, замечательно – не волнуйся.
Некоторая задержка в разговоре: жду, пока моя реплика дойдет по связи до собеседника, – ведь между нами целый океан.
– А-а, ясно. Значит, помехи. Ты не простудилась? Будто задыхаешься.
– Нет, – резко отвечаю я. – У меня все отлично, на сто двадцать процентов.
– Замечательно, тогда я спокоен. Так что ты там надумала, Энджел?
– Что надумала? В смысле? Ничего я не надумала.
«Совестно? Ни в коем случае!»
– Хм… Я просто хотел узнать, чем ты занимаешься. Что-нибудь интересненькое?
– Да нет, ничего особо интересного. Все у нас по-старому, Коннор, без изменений.
«Если, конечно, не считать, что крупнейший поп-идол Европы поцеловал меня целых четыре раза подряд – дважды в каждую щеку – и что мне это понравилось гораздо больше, чем должно было бы понравиться девушке, собирающейся выйти замуж. И еще у этого самого поп-идола есть номер моего телефона, а у меня – его, и что завтра он обещал мне позвонить. А так – ничего особенного».
– Ну, тогда я рад, что у тебя все в порядке. Просто ты сказала, что позвонишь, и не позвонила, так что я немного забеспокоился.
Его озабоченность несколько помогла мне прийти в чувство и спуститься на землю, чтобы понять, о чем говорит мой парень из далекой Калифорнии, и ненадолго выкинуть из головы витающие там грезы.
– И зря, у меня все отлично. Просто на работе выдался тяжелый день, у меня были кое-какие дела, и я решила немного повременить со звонком. А потом, когда все утрясется, хотела найти время и пообщаться без спешки. Как всегда, самое вкусненькое – напоследок.
– Рад слышать, что я по-прежнему самое вкусненькое, – отшучивается он.
– А кто же, как не ты, Коннор? – пищу я, отчаянно стараясь придумать, о чем бы еще с ним поговорить. – Ну, а ты как там?
– О, я просто великолепно. Шоу получается отменным. Девочки послушные.
«Да неужели? Послушные? Вот значит, как это теперь называют?»
– Знаешь, они очень терпеливы и хорошо держат позу, пока я навожу камеру, – смотрятся очень естественно.
«Ну да, когда забудешь про силикон».
– Мы уже порядком наснимали – так что теперь дело за озвучкой. В будущем устроим какое-нибудь грандиозное мероприятие для раскрутки, с хорошей музыкой – так мне, возможно, потребуется и личный диджей.
– Да?
– Кто у меня личный диджей? Ты.
– Ах да.
«Уф, а мне-то показалось, будто я медсестра».
– Ух, ты, диджей, непременно. Просто сказочно.
– Хм… – Он нервозно откашливается; ничуть неудивительно, учитывая, что его подружка ведет себя несколько непредсказуемо. – В общем, все образуется.
– Отлично. Ага. Потрясающе.
Наступило молчание, не исключено, что Коннор подумывает, не послать ли на Байрс-роуд бригаду в белых халатах. Вздохнув, прощается:
– Я должен идти, у меня дела, а ты поосторожнее со своим насморком или что там у тебя? С недомоганием, в общем…
– Обязательно, милый, – говорю я, закусив губу: вдруг стало понятно, что разговор подходит к концу. – Я соскучилась.
– Мне тоже тебя не хватает, Энджел, – отвечает он. – Будь умницей.
– Ну, конечно, я буду умницей, – отвечаю я, удивляясь, как громко и неубедительно прозвучала фраза. – Я всегда умница.
– Знаю, – говорит Коннор, немного успокоившись, – поэтому мне вполне комфортно в нашей ситуации. Все, малыш, пока. Потом еще поболтаем.
Кладу трубку, а в голове так и крутится его последний перл «Комфортно». Комфортно? Как это вообще понимать? У меня создается впечатление, будто речь идет о старых разношенных сандалиях или потертых мешковатых джинсах, а не о молодой прикольной девушке диджее, которой чуть за двадцать. А еще она с поп-звездами запанибрата. Тоже мне, нашел словечко. Готова поспорить, говоря о Феррари или Пирелли и остальных с их плюшевыми прозвищами, он таких слов не употребляет! Разве что когда приляжет отдохнуть на их огромные надувные мешки. Показываю телефону средний палец: «Да катись ты», врубаю на полную компакт-диск с «Пчелами» и мчусь на кухню, чтобы сварить себе на ночь хорошенькую чашку горячего шоколада. Выпью с зефиром и печеньем. «Комфортно»? Со мной? Здрасьте.
Глава 14
Дыхание перехватило. Стою, уткнувшись в пол: странно, ну очень странно. Я стою в полуметре от самого Дидье Лафита, и он, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, со мной откровенно заигрывает. Нет, ну, может быть у кого-то, скажем, у Кери, такие случаи происходят сплошь и рядом, но я за многие годы уже настолько привыкла к Коннору, что мне кажется диким, когда со мной кто-то флиртует. А особенно такой выдающийся мужчина.
– Я тоже хотела с вами встретиться, – отвечаю я, втайне негодуя, что находчивость меня подвела.
Секретарь громко всхрюкивает.
– Вот мы и увиделись, – улыбается Лафит, и его белоснежные зубы ослепительно вспыхивают в свете висящих над головой люстр.
Он протягивает ладонь для рукопожатия, как я подумала, но вдруг крепко стискивает мои пальцы, притягивает меня к себе и целует в щеку. По правде говоря, в обе щеки. Господи, я чуть не описалась. Ну и дела!
– Enchante, [56]– шепчет он, горячо дыша в мое ухо: у меня даже мурашки побежали от шеи до самых пят. – Enchante, Энджел Найтс.
Услышав свое имя, чувствую – голова моментально раздулась и стала размером с призовой арбуз. Дидье Лафит назвал меня по имени. Я знаменита. Подумать только, знаменита! Пока я тут сижу в Глазго и жалуюсь на скуку – мол, не слушает меня народ, – на материке, во Франции, успела образоваться целая фэн-группа! Ну и дела. Я даже не подозревала, что наш сигнал покрывает такое расстояние.
Только было я собралась предложить Дидье свой автограф, как он говорит:
– У меня есть номер вашего телефона.
Ах, вот оно что: а ларчик просто открывался. Ну конечно, у него есть мой номер. Я же сама всю неделю названивала его подручным – видно, одно сообщение все-таки прошло. Надо же, а я-то размечталась; даже смешно – тоже мне, знаменитость выискалась.
– Вот как… Значит, вы прослушали мои сообщения.
Тут его лицо омрачается, и Дидье Лафит качает головой:
– Нет, я не получал никаких сообщений. Вы разве звонили?
«Да я чуть телефон не сломала».
– А-а, ну да. Так, звякнула пару раз. Ничего, пустяки. Так, теперь я вообще ничего не понимаю.
Откуда же он тогда меня знает и даже сказал, будто у него есть мой номер, если не благодаря моим звонкам? У поп-звезд, конечно, имеются свои осведомители, но сами-то они ни за кем не шпионят, насколько я понимаю.
– Я вас сразу узнал, по фотографии, – добавляет он, еще более усилив мое недоумение, – по той фотографии, которую ваша милая матушка показывала мне во Франции.
«Милая матушка»? Месье меня явно с кем-то перепутал. Моя матушка кто угодно, только далеко не «милая». Однако он, как видно, сам нисколько не сомневается, да и фамилию мою назвал верно. Странно, что у Дельфины остались мои фотографии. И тем более невероятно, что она не стесняется – или не стыдится? – показывать их знакомым «Надо же, дожили. Дельфина мной возгордилась», – самонадеянно улыбаясь, думаю я.
– К тому же, – добавляет он, – вы в жизни гораздо привлекательнее, чем отзывалась о вас ваша матушка. Мне действительно нравятся ваши формы.
Образ Дельфины, показывающей незнакомцам бесчисленные фотографии своей дочери-красавицы, тут же развеялся.
– Простите, – говорю я, виновато склонив голову, – одного никак не могу понять. Как вам на глаза могла попасть фотография из тех, что хранит моя мать?
– О, пардон. Перед самой поездкой сюда я навещал свою маман в Бордо И ваша матушка показала мне фотографию, чтобы я мог узнать вас при встрече, – радостно объясняет Дидье Лафит, будто считая свое пребывание в доме моей матери вполне естественным.
«Ой, только ради Бога, не говори, что ты ее любовник. А то меня сейчас стошнит».
Секретарша сидит, навострив свои заостренные ведьминские ушки, изо всех сил стараясь разобрать что-нибудь из нашего разговора. Штурмовики от нетерпения попрыгивают вокруг своего хозяина, как готовые высыпаться из стручка горошины.
– Простите, я плохо говорю по-английски; должно быть, я совсем вас запутал, – с улыбкой извиняется звезда – как видно, его не оставило безучастным мое хмурое молчаливое раздумье.
Вот он снова берет меня за руку – у него мягкая ладонь и гораздо прохладнее моей, поскольку мои железы уже давно зашкалило от переработки.
– Н-нет, вы прекрасно говорите, – с запинкой возражаю я. – Не сочтите меня тугодумкой, но я что-то никак в толк не возьму.
– Тугодумкой, – смеется он.
Веселый он гораздо симпатичнее, какой-то простой и более домашний, что ли.
– Тугодумка. Отличное словечко. Да, я вижу, вы действительное, здорово подтянете меня по английскому.
– Я?
– Оui. [57]Мне ваша матушка специально дала ваш телефон. У меня мама тоже живет в Бордо – так вот, они с Дельфиной лучшие подруги. Когда я заехал повидаться, Дельфина попросила, чтобы я разыскал вас, когда буду в Глазго, и вы мне поможете с английским. Я собирался позвонить, но закрутился.
Кивает, намекая на штурмовиков. С улыбкой закатываю глаза: понятно, не так-то просто быть фантастически популярным секс-символом. Без единого слова Дидье щелкает пальцами, и как по волшебству в его ладони появляется небольшая карточка, поданная услужливой рукой. «Ап!» – и из цилиндра выскакивает кролик: трюки почище, чем у любого фокусника. Медленно перевожу взгляд с его улыбающегося лица на блестящую визитку в своей ладони и снова на лицо. Телефон Дидье Лафита. Номер личного мобильного телефона Дидье Лафита. Так, моя мамуля и его маман – лучшие подруги… Может, рухнуть прямо здесь на пушистые ковры, а когда приду в чувство, все снова станет как у нормальных людей?
– Didier, allons-y, [58]– раздается настойчивый голос за его спиной.
Певец, не оборачиваясь и сразу посерьезнев, кивает головой и ласково говорит:
– Мне сказали, что нам уже пора.
– Oui, j'ai compris. [59]
– Ну конечно, как я мог забыть. Вы ведь француженка, Анжелика.
– Наполовину, – неохотно уточняю я.
– Зато дважды красавица.
Удивляюсь, как я не упала, когда Дидье склонился ко мне и нежно поцеловал в обе щеки, обжигая кожу горячими губами. Я как ошарашенная отвожу в сторону глаза, поймав на себе убийственный взгляд ненавистной секретарши. Если бы у меня с собой были петарды, я бы устроила настоящий фейерверк прямо здесь, в вестибюле. Мамуля знакома с Дидье Лафитом. И, что самое важное, наконец-то она потрудилась сделать что-нибудь мне во благо, и благодаря ей мне сейчас проще простого подружиться с так необходимой знаменитостью. Теперь мы знакомы, он знает, что я работаю на радио и имею самое непосредственное отношение к шоу-бизнесу, и его это нисколько не напрягает. Даже не верится! Я спасена; меня не уволят, и моя передача станет легендарной. Считай, интервью уже в кармане. Здравствуй, звездность, вот и я! Но сначала обязательно позвоню мамуле и отблагодарю ее.
– Наконец-то я встретился с Энджел Найтс, – говорит он, – доброй и прекрасной медсестрой.
– Прекрасной? – радостно переспрашиваю я. – Ну не настолько я…
«Минуточку, монсеньор, одну petit [60]минуточку, вы сказали медсестрой?»
С лица моментально исчезает улыбка, словно сменная мозаичная картинка.
– У вас очень важная работа, – кивает Дидье Лафит, отмахиваясь, – не то, что вся эта музыкальная индустрия.
– Ах да. – На лице появляется болезненная гримаса. – Только, по правде говоря…
– Ну так как, Анжелика, – спрашивает он, запуская руки в карманы джинсов. – Я вам позвоню завтра, можно?
– Да, – ни мгновения не раздумывая, отвечаю я.
– И тогда мы, как это у вас называется, «прошвырнемся»? И вы расскажете мне все о работе медсестры.
– Медсестры, – повторяю, едва шевеля губами.
Милая Дельфина, старая лживая стерва! Гордая матушка – ха, держите карман шире. Выискала какую-то дурацкую фотку и показывает ее своим подружкам, хвастается дочуркой. А вот сказать, чем ее единственный ребенок зарабатывает себе на жизнь, кишка тонка. Он считает меня медсестрой – ну и влипла. Теперь уж точно его на передачу не заманишь – разве что если разговор будет идти о спецодежде медсестер и государственной службе здравоохранения. Пока я выискиваю словечки позабористее, коими непременно одарю мамочку, едва доберусь до телефона, Дидье, легко взмахнув на прощание ладонью, разворачивается и мягкой пружинистой походкой выходит на улицу, где стоит наготове лимузин. Штурмовики, шагающие за ним по пятам, рассаживаются в целый конвой автомобилей сопровождения с затемненными стеклами, и вся кавалькада исчезает в ночи.
– Это был Дидье Лафит, – радостно улыбаюсь секретарю, которая спешно изготавливает куклу вуду, чтобы потом втыкать в нее иголки.
Тут мы, быть может, не слишком последовательны в описании событий, но, согласитесь, из таких моментов надо извлекать максимум.
– Я знаю, – отвечает она, с поддельно любезной улыбочкой. – М-м, если хотите, я могла бы помочь с уроками.
– Ну, разумеется, вы очень пригодитесь, – фыркаю я, вышагивая к двери, как павлин, развернувший хвост. – Спасибо за предложение. Если монсеньор захочет узнать, что такое грубая высокомерная злыдня, я знаю, кого показать ему как пример.
Видно, общение со знаменитостями кому угодно способно вскружить голову, включая и меня. Разворачиваюсь, хлопаю вновь обретенными крыльями и лечу домой.
Не успела я войти в квартиру, зазвонил телефон. Ишь, легок он на подъем, времени зря не теряет: часа не прошло, как мы с ним по-adieu [61]-кались, а он уже за трубку хватается. Со всех ног бегу в гостиную и, задыхаясь на ходу, бросаюсь к телефону, словно взять трубку для меня вопрос жизни и смерти.
– А… алло, – отвечаю с запинкой, слюна в горло попала, и меня разрывает от желания раскашляться.
Короткая пауза, за время которой я, затаив дыхание и пытаясь подавить кашель, вслушиваюсь, ожидая услышать голос знаменитого знакомого.
– Энджел? Энджел, малыш, как ты?
Господи, да это Коннор! Мой парень, о котором я сразу же забыла, стоило только пообщаться с поп-звездой. Даже уши со стыда горят. А еще говорят, у женщин особое ревностное чутье на провокационные моменты; видно, в Америке вырастили-таки интуицию в искусственной среде и Коннор обзавелся пузыречком.
– Коннор, – преувеличенно громко восклицаю я, – как я рада тебя слышать!
– Энджел, с тобой все в порядке? – В его голосе сквозит непритворная озабоченность. – Ты как-то странно говоришь.
– Я?! Не-е-ет, ну что ты, – выдавливаю с трудом. – Все в полном порядке. Прекрасно, замечательно – не волнуйся.
Некоторая задержка в разговоре: жду, пока моя реплика дойдет по связи до собеседника, – ведь между нами целый океан.
– А-а, ясно. Значит, помехи. Ты не простудилась? Будто задыхаешься.
– Нет, – резко отвечаю я. – У меня все отлично, на сто двадцать процентов.
– Замечательно, тогда я спокоен. Так что ты там надумала, Энджел?
– Что надумала? В смысле? Ничего я не надумала.
«Совестно? Ни в коем случае!»
– Хм… Я просто хотел узнать, чем ты занимаешься. Что-нибудь интересненькое?
– Да нет, ничего особо интересного. Все у нас по-старому, Коннор, без изменений.
«Если, конечно, не считать, что крупнейший поп-идол Европы поцеловал меня целых четыре раза подряд – дважды в каждую щеку – и что мне это понравилось гораздо больше, чем должно было бы понравиться девушке, собирающейся выйти замуж. И еще у этого самого поп-идола есть номер моего телефона, а у меня – его, и что завтра он обещал мне позвонить. А так – ничего особенного».
– Ну, тогда я рад, что у тебя все в порядке. Просто ты сказала, что позвонишь, и не позвонила, так что я немного забеспокоился.
Его озабоченность несколько помогла мне прийти в чувство и спуститься на землю, чтобы понять, о чем говорит мой парень из далекой Калифорнии, и ненадолго выкинуть из головы витающие там грезы.
– И зря, у меня все отлично. Просто на работе выдался тяжелый день, у меня были кое-какие дела, и я решила немного повременить со звонком. А потом, когда все утрясется, хотела найти время и пообщаться без спешки. Как всегда, самое вкусненькое – напоследок.
– Рад слышать, что я по-прежнему самое вкусненькое, – отшучивается он.
– А кто же, как не ты, Коннор? – пищу я, отчаянно стараясь придумать, о чем бы еще с ним поговорить. – Ну, а ты как там?
– О, я просто великолепно. Шоу получается отменным. Девочки послушные.
«Да неужели? Послушные? Вот значит, как это теперь называют?»
– Знаешь, они очень терпеливы и хорошо держат позу, пока я навожу камеру, – смотрятся очень естественно.
«Ну да, когда забудешь про силикон».
– Мы уже порядком наснимали – так что теперь дело за озвучкой. В будущем устроим какое-нибудь грандиозное мероприятие для раскрутки, с хорошей музыкой – так мне, возможно, потребуется и личный диджей.
– Да?
– Кто у меня личный диджей? Ты.
– Ах да.
«Уф, а мне-то показалось, будто я медсестра».
– Ух, ты, диджей, непременно. Просто сказочно.
– Хм… – Он нервозно откашливается; ничуть неудивительно, учитывая, что его подружка ведет себя несколько непредсказуемо. – В общем, все образуется.
– Отлично. Ага. Потрясающе.
Наступило молчание, не исключено, что Коннор подумывает, не послать ли на Байрс-роуд бригаду в белых халатах. Вздохнув, прощается:
– Я должен идти, у меня дела, а ты поосторожнее со своим насморком или что там у тебя? С недомоганием, в общем…
– Обязательно, милый, – говорю я, закусив губу: вдруг стало понятно, что разговор подходит к концу. – Я соскучилась.
– Мне тоже тебя не хватает, Энджел, – отвечает он. – Будь умницей.
– Ну, конечно, я буду умницей, – отвечаю я, удивляясь, как громко и неубедительно прозвучала фраза. – Я всегда умница.
– Знаю, – говорит Коннор, немного успокоившись, – поэтому мне вполне комфортно в нашей ситуации. Все, малыш, пока. Потом еще поболтаем.
Кладу трубку, а в голове так и крутится его последний перл «Комфортно». Комфортно? Как это вообще понимать? У меня создается впечатление, будто речь идет о старых разношенных сандалиях или потертых мешковатых джинсах, а не о молодой прикольной девушке диджее, которой чуть за двадцать. А еще она с поп-звездами запанибрата. Тоже мне, нашел словечко. Готова поспорить, говоря о Феррари или Пирелли и остальных с их плюшевыми прозвищами, он таких слов не употребляет! Разве что когда приляжет отдохнуть на их огромные надувные мешки. Показываю телефону средний палец: «Да катись ты», врубаю на полную компакт-диск с «Пчелами» и мчусь на кухню, чтобы сварить себе на ночь хорошенькую чашку горячего шоколада. Выпью с зефиром и печеньем. «Комфортно»? Со мной? Здрасьте.
Глава 14
ЧЕРНОГЛАЗЫЙ ПАРЕНЕК
[62]
Просыпаюсь с таким чувством, будто во сне отработала пару часов стэп-аэробики – не скажу, что когда-либо доводилось испытать такое, но вполне способна представить, как после подобного издевательства болят руки-ноги. Потом мне припомнилось, что во сне я выступала солисткой в каком-то довольно энергичном попсовом видеоклипе. В халатике медсестры длиной «по самое не балуй» выделывала ногами замысловатые кренделя и, беззвучно открывая рот, подпевала Дидье Лафиту. Видимо, я отчаянно молотила пятками по кровати и, судя по необычным угловатостям, которые приобрела моя прическа, не обошлось и без брейк-данса на голове.
Вываливаюсь из постели и, безбожно зевая и спотыкаясь, бреду в ванную. Плеснув в лицо, щурюсь на себя в зеркало в форме долгоиграющей пластинки (подарок Коннора). Фи, ну и вид! Как я устала. Под глазами настоящие рюкзаки – любую сумку от Луи Вюитона за пояс заткнут, да и кожу не помешало бы чем-нибудь спрыснуть для бодрости. Да, ночка выдалась беспокойная – не так-то легко, знаете ли, выплясывать в танцевальном клипе. Впрочем, с тех пор как Коннор отчалил в Америку, я уже забыла, что такое хороший сон. Постель моя вдруг стала казаться огромной, хотя, когда мы спали вдвоем, всегда хотелось выпихнуть его на пол: развалится на всю постель, да еще одеяло с меня стягивает. Но теперь мне особенно не хватает рядом мужчины, причем именно Коннора. Я слышала, что некоторые внезапно начинают тосковать друг по другу после нескольких лет разлуки; у меня же началась восьминедельная тоска: страшно хочется, чтобы он вернулся. Мне надо кого-то обнимать, не говоря уж о пресловутом удовлетворении, – да простит мне читатель подобную прямолинейность.
Неторопливо бреду в гостиную, беру в руки попавшуюся на глаза фотографию в рамочке: мы отдыхали тогда в Ирландии. Стоим в дутых зимних куртках и теплых шапочках, укутанные с головы до ног и замотанные шарфами, и уплетаем огромные рожки-мороженое. Чудаки. Северный ветер щиплет щеки, и мы разрумянились с морозца, а еще от радости и любви. Интересно, чем Коннор сейчас занят? Лежит в номере и задумчиво рассматривает мою фотографию, как полагается в голливудских «мыльных операх»? А чем черт не шутит – может, и так, он же в Голливуде. А с другой стороны, там – что ни женщина, так Памела Андерсон или Кэмерон Диас, так с чего ему лежать в темной комнате с задернутыми шторами и пускать слюни по размытой фотографии вашей покорной слуги? «Комфортной» дурнушки, которую можно запросто оставить одну дома и с легким сердцем укатить в Лос-Анджелес, нисколько не опасаясь, что на нее взглянет посторонний мужчина; а предложение – для перестраховки. Не это ли он имел в виду, когда сказал, что спокоен в отношении меня? Пройденный этап, так сказать, что ж волноваться впустую?
Нам и поговорить-то толком не удается: какие-то звонки урывками, общие отписки по электронной почте; нередко мне и вовсе недосуг подключаться (в последнее время моя печальная озабоченность компьютером мирно почила в небытие). Получила какую-то несчастную открытку, поведавшую, где он нынче находится, что я и так прекрасно знала. К этому немногому и сводится наше общение. Открытку я прикрепила к холодильнику – думала начать с нее составлять коллаж, однако больше с тех пор не приходило. Конечно, я все понимаю: человек занят – он работать поехал, а не развлекаться, но неужели трудно открытку послать? Не нужно быть гением, чтобы заполнить пару строчек на обороте и пришлепнуть марку. А где доставка цветов «Интерфлора»? Безвременно канула в Лету?
Да, настроение у меня сегодня хоть куда. Видно, в выходные я себя окончательно доведу. Может, Дидье Лафит все-таки позвонит, раз обещал, – тогда попытаюсь прокрутить задумку с интервью. Все хорошо, если бы не один пустячок: наш поп-принц считает меня медсестрой, стати говоря, позвоню-ка, пожалуй, матушке, пусть потрудится объяснить, зачем наплела Дидье всякую чушь. К тому же мы с ней не общались с тех самых пор, когда я звонила, чтобы объяснить, почему пока не решаюсь выйти замуж за Коннора. Она, конечно, здорово обрадовалась.
– Allo. Аllo, oui? [63]
– Maman, c'est Angel a l'appareil. [64]
– Анжелика, cherie, [65]как поживаешь?
– Неплохо, мам. Пожалуй, чуть-чуть одиноко. По Коннору скучаю.
– Почему?
– Потому что он уехал в Америку, забыла?
– Oui, помню; было бы по чему скучать. Да, дернул же черт позвонить.
– Потому что он мой парень, – устало отвечаю я. – Господи, у тебя не сердце, а булыжник. Ладно, не важно. Maman, я о другом хотела поговорить. Ты зачем Дидье Лафиту наплела, будто бы я медсестрой работаю?
– Дидье Лафит! – взвизгивает Дельфина, моментально лишившись врожденного хладнокровия. – Так значит, вы виделись?
– Да. По правде говоря, вчера. Все так забавно вышло. Я…
– Скажи, он ведь прелесть, и такой мужественный, правда? – перебивает меня Дельфина, не горя особым желанием слышать, как все забавно вышло. – Глаза – ониксы; чудо, а не мужчина.
– Э… да, наверное. Он очень мил.
– Что-то в нем есть от Дэвида Джинолы, не находишь, Анжелика?
– От Джинолы? – тянусь к своей коллекции компакт-дисков и вытаскиваю альбом Дидье, который как раз оказался под рукой. – Знаешь, с твоей подачи вроде бы что-то есть.
«Только он гораздо симпатичнее», – проносится в голове шальная мысль.
– А ведь за такое знакомство ты должна благодарить меня, Анжелика. Я дала ему твой телефон и сказала, чтобы сразу позвонил, когда доберется до Глазго. Ему как раз нужна была какая-нибудь миловидная девушка для общения на английском языке.
Заливаюсь румянцем.
– Конечно, я его предупредила, что миловидной тебя назовешь, пожалуй, с большой натяжкой, зато ты хорошо знаешь язык.
Хмурюсь.
– Ты прежде не говорила, что у тебя есть связи в музыкальных кругах. Интересно почему?
– Ну… – самодовольно улыбается она, – ты еще о многом не догадываешься, ma fille. [66]Ты, к примеру, не знаешь Фредерика, моего нового любовника, и не представляешь, сколько удовольствия он привносит в мою жизнь.
– Не знаю и впредь предпочла бы оставаться в неведении, если ты, конечно, не против, мама.
– А теперь, когда ты знакома с Дидье Лафитом, надеюсь, у тебя достанет ума воспользоваться моментом.
– Я извлекла бы из знакомства массу пользы, – вспыхиваю я, – если бы смогла уговорить его прийти на мою передачу. Только вот он по какой-то странной прихоти судьбы считает, будто я целыми днями ношусь по больнице в белых брючках и крахмальном чепчике, а также несу круглосуточную вахту, опорожняя ночные вазы больных.
– Comment? [67]
Ну, вот опять. У мамули очаровательная манера прикидываться, будто она не понимает английских слов, стоит только направить разговор в невыгодное для нее русло. Как удобно, теперь не надо извиняться, что ввела Дидье в заблуждение касательно моей профессии. Хотя, согласитесь, словесные обороты по части ночных ваз и крахмального чепчика еще не всякий поймет.
– Короче говоря, он обещал мне позвонить, и я жду звонка.
– Non! Ты сама должна объявиться, Анжелика Бери пример с матери: когда чего-то хочешь добиться, не пускай дело на самотек. Твой папаша всю жизнь чего-то ждал. Надо самой действовать. Надеюсь, у тебя есть его телефон.
Бросаю взгляд на прислоненную к музыкальному центру глянцевую визитку и, стараясь изобразить полнейшее безразличие, отвечаю:
– Да, где-то записан.
– Тогда воспользуйся им. Бедный мальчик, он в Шотландии совсем один, ты – единственная, кого он знает, к тому же я пообещала Мари-Пьер, что ты приглядишь за ее сыном. Для меня это очень важно, cherie.
Что-то мне подсказывает, что у матушки на уме планы гораздо более грандиозные, чем предоставить Дидье Лафиту уроки и сопровождение в чудом городе, но материнский комплекс вины не позволяет до поры до времени высказаться более откровенно.
– Хорошо, maman, покажу ему город, если это для тебя так важно. Надо же отплатить тебе за все услуги, которые ты мне в последнее время оказывала.
Простите, просто не смогла сдержаться.
– Я дала тебе жизнь, Анжелика, – с явным упреком возражает она. – Для девушки большая удача родиться от женщины с первым размером и узкими бедрами.
По счастью, Дельфина мерит всех по французской шкале, иначе я была бы на одиннадцать размеров толще собственной матери. Хотя, при мысли о том, что кто-то может носить первый размер, мне становится дурно.
– Хорошо, мам, договорились. Когда выпадет свободная минутка, позвоню сыну Мари-Пьер.
Слышали бы вы, как она фыркнула – мол, досуг у тебя неорганизован, никакой личной жизни.
– Я не могу больше разговаривать. – Дельфина деловито, в своей обычной манере «я получила, что хотела, пора бы и закругляться», подводит разговор к завершению – Сейчас за мной заедет Фредерик, мы собирались…
– Хорошо, мам, пока, – спешно вклиниваюсь, прежде чем она посвятит меня в какие-нибудь отвратительные подробности. – Кстати, у папы все нормально. Как обычно, одинок, страдает, по-прежнему хочет загнать себя в гроб пьянством да в добавление ко всему еще и перелом челюсти заработал – отметил годовщину твоего ухода.
Наверное, сказано жестковато, зато справедливо. Впрочем, душевное самообладание Дельфины так запросто не поколебать.
– Знаешь что, cherie, вам с отцом надо бы из дома выходить почаще и жить для себя. А то вы так совсем закиснете в своем болоте.
«Даже так? В таком случае ты – назойливый комарик, который кружится над нашим болотом и гаденько попискивает», – ворчу про себя.
Боже мой, даже собственная мать считает меня занудой. Окончив разговор, прыгаю под душ – хоть немного поможет смыть раздражение – и решительно направляюсь в спальню, чтобы переодеться. Знала ведь, что не стоит ей звонить, обязательно в грязь втопчет – идиотская затея. Теперь мне вдвойне хуже, потому что даже у собственной матери гораздо интереснее личная жизнь, не говоря уже о сексе. Натягиваю первое, что под руку подвернулось, а сама все успокоиться не могу. «Болото», «комфортная», «зануда». Давайте, не стесняйтесь! Кто еще прибавит лестное словцо в мой адрес? Моя карьера висит на волоске, я совсем одна и даже поплакаться некому.
Ох, черт, зацепилась за обувную коробку – кто догадался бросить ее у самой двери? Сейчас как пну – хотя постойте. Да там же мои новенькие кроссовки а-ля фигурный конек. Я разве не рассказывала, как тогда по магазинам прошвырнулась? Как раз в тот день, когда Вайнона подкинула мне мыслишку, что неплохо бы переключить мысли в дельное русло и стать модным диджеем. А что может быть лучше для начала новой жизни, чем поход по магазинам? Надо же выглядеть соответствующе – так почему бы не начать с обувки. Улыбаюсь, как улыбаются только новенькой хрустящей паре обуви, и натягиваю красные с белым кроссовки от «Глоуб».
Вываливаюсь из постели и, безбожно зевая и спотыкаясь, бреду в ванную. Плеснув в лицо, щурюсь на себя в зеркало в форме долгоиграющей пластинки (подарок Коннора). Фи, ну и вид! Как я устала. Под глазами настоящие рюкзаки – любую сумку от Луи Вюитона за пояс заткнут, да и кожу не помешало бы чем-нибудь спрыснуть для бодрости. Да, ночка выдалась беспокойная – не так-то легко, знаете ли, выплясывать в танцевальном клипе. Впрочем, с тех пор как Коннор отчалил в Америку, я уже забыла, что такое хороший сон. Постель моя вдруг стала казаться огромной, хотя, когда мы спали вдвоем, всегда хотелось выпихнуть его на пол: развалится на всю постель, да еще одеяло с меня стягивает. Но теперь мне особенно не хватает рядом мужчины, причем именно Коннора. Я слышала, что некоторые внезапно начинают тосковать друг по другу после нескольких лет разлуки; у меня же началась восьминедельная тоска: страшно хочется, чтобы он вернулся. Мне надо кого-то обнимать, не говоря уж о пресловутом удовлетворении, – да простит мне читатель подобную прямолинейность.
Неторопливо бреду в гостиную, беру в руки попавшуюся на глаза фотографию в рамочке: мы отдыхали тогда в Ирландии. Стоим в дутых зимних куртках и теплых шапочках, укутанные с головы до ног и замотанные шарфами, и уплетаем огромные рожки-мороженое. Чудаки. Северный ветер щиплет щеки, и мы разрумянились с морозца, а еще от радости и любви. Интересно, чем Коннор сейчас занят? Лежит в номере и задумчиво рассматривает мою фотографию, как полагается в голливудских «мыльных операх»? А чем черт не шутит – может, и так, он же в Голливуде. А с другой стороны, там – что ни женщина, так Памела Андерсон или Кэмерон Диас, так с чего ему лежать в темной комнате с задернутыми шторами и пускать слюни по размытой фотографии вашей покорной слуги? «Комфортной» дурнушки, которую можно запросто оставить одну дома и с легким сердцем укатить в Лос-Анджелес, нисколько не опасаясь, что на нее взглянет посторонний мужчина; а предложение – для перестраховки. Не это ли он имел в виду, когда сказал, что спокоен в отношении меня? Пройденный этап, так сказать, что ж волноваться впустую?
Нам и поговорить-то толком не удается: какие-то звонки урывками, общие отписки по электронной почте; нередко мне и вовсе недосуг подключаться (в последнее время моя печальная озабоченность компьютером мирно почила в небытие). Получила какую-то несчастную открытку, поведавшую, где он нынче находится, что я и так прекрасно знала. К этому немногому и сводится наше общение. Открытку я прикрепила к холодильнику – думала начать с нее составлять коллаж, однако больше с тех пор не приходило. Конечно, я все понимаю: человек занят – он работать поехал, а не развлекаться, но неужели трудно открытку послать? Не нужно быть гением, чтобы заполнить пару строчек на обороте и пришлепнуть марку. А где доставка цветов «Интерфлора»? Безвременно канула в Лету?
Да, настроение у меня сегодня хоть куда. Видно, в выходные я себя окончательно доведу. Может, Дидье Лафит все-таки позвонит, раз обещал, – тогда попытаюсь прокрутить задумку с интервью. Все хорошо, если бы не один пустячок: наш поп-принц считает меня медсестрой, стати говоря, позвоню-ка, пожалуй, матушке, пусть потрудится объяснить, зачем наплела Дидье всякую чушь. К тому же мы с ней не общались с тех самых пор, когда я звонила, чтобы объяснить, почему пока не решаюсь выйти замуж за Коннора. Она, конечно, здорово обрадовалась.
– Allo. Аllo, oui? [63]
– Maman, c'est Angel a l'appareil. [64]
– Анжелика, cherie, [65]как поживаешь?
– Неплохо, мам. Пожалуй, чуть-чуть одиноко. По Коннору скучаю.
– Почему?
– Потому что он уехал в Америку, забыла?
– Oui, помню; было бы по чему скучать. Да, дернул же черт позвонить.
– Потому что он мой парень, – устало отвечаю я. – Господи, у тебя не сердце, а булыжник. Ладно, не важно. Maman, я о другом хотела поговорить. Ты зачем Дидье Лафиту наплела, будто бы я медсестрой работаю?
– Дидье Лафит! – взвизгивает Дельфина, моментально лишившись врожденного хладнокровия. – Так значит, вы виделись?
– Да. По правде говоря, вчера. Все так забавно вышло. Я…
– Скажи, он ведь прелесть, и такой мужественный, правда? – перебивает меня Дельфина, не горя особым желанием слышать, как все забавно вышло. – Глаза – ониксы; чудо, а не мужчина.
– Э… да, наверное. Он очень мил.
– Что-то в нем есть от Дэвида Джинолы, не находишь, Анжелика?
– От Джинолы? – тянусь к своей коллекции компакт-дисков и вытаскиваю альбом Дидье, который как раз оказался под рукой. – Знаешь, с твоей подачи вроде бы что-то есть.
«Только он гораздо симпатичнее», – проносится в голове шальная мысль.
– А ведь за такое знакомство ты должна благодарить меня, Анжелика. Я дала ему твой телефон и сказала, чтобы сразу позвонил, когда доберется до Глазго. Ему как раз нужна была какая-нибудь миловидная девушка для общения на английском языке.
Заливаюсь румянцем.
– Конечно, я его предупредила, что миловидной тебя назовешь, пожалуй, с большой натяжкой, зато ты хорошо знаешь язык.
Хмурюсь.
– Ты прежде не говорила, что у тебя есть связи в музыкальных кругах. Интересно почему?
– Ну… – самодовольно улыбается она, – ты еще о многом не догадываешься, ma fille. [66]Ты, к примеру, не знаешь Фредерика, моего нового любовника, и не представляешь, сколько удовольствия он привносит в мою жизнь.
– Не знаю и впредь предпочла бы оставаться в неведении, если ты, конечно, не против, мама.
– А теперь, когда ты знакома с Дидье Лафитом, надеюсь, у тебя достанет ума воспользоваться моментом.
– Я извлекла бы из знакомства массу пользы, – вспыхиваю я, – если бы смогла уговорить его прийти на мою передачу. Только вот он по какой-то странной прихоти судьбы считает, будто я целыми днями ношусь по больнице в белых брючках и крахмальном чепчике, а также несу круглосуточную вахту, опорожняя ночные вазы больных.
– Comment? [67]
Ну, вот опять. У мамули очаровательная манера прикидываться, будто она не понимает английских слов, стоит только направить разговор в невыгодное для нее русло. Как удобно, теперь не надо извиняться, что ввела Дидье в заблуждение касательно моей профессии. Хотя, согласитесь, словесные обороты по части ночных ваз и крахмального чепчика еще не всякий поймет.
– Короче говоря, он обещал мне позвонить, и я жду звонка.
– Non! Ты сама должна объявиться, Анжелика Бери пример с матери: когда чего-то хочешь добиться, не пускай дело на самотек. Твой папаша всю жизнь чего-то ждал. Надо самой действовать. Надеюсь, у тебя есть его телефон.
Бросаю взгляд на прислоненную к музыкальному центру глянцевую визитку и, стараясь изобразить полнейшее безразличие, отвечаю:
– Да, где-то записан.
– Тогда воспользуйся им. Бедный мальчик, он в Шотландии совсем один, ты – единственная, кого он знает, к тому же я пообещала Мари-Пьер, что ты приглядишь за ее сыном. Для меня это очень важно, cherie.
Что-то мне подсказывает, что у матушки на уме планы гораздо более грандиозные, чем предоставить Дидье Лафиту уроки и сопровождение в чудом городе, но материнский комплекс вины не позволяет до поры до времени высказаться более откровенно.
– Хорошо, maman, покажу ему город, если это для тебя так важно. Надо же отплатить тебе за все услуги, которые ты мне в последнее время оказывала.
Простите, просто не смогла сдержаться.
– Я дала тебе жизнь, Анжелика, – с явным упреком возражает она. – Для девушки большая удача родиться от женщины с первым размером и узкими бедрами.
По счастью, Дельфина мерит всех по французской шкале, иначе я была бы на одиннадцать размеров толще собственной матери. Хотя, при мысли о том, что кто-то может носить первый размер, мне становится дурно.
– Хорошо, мам, договорились. Когда выпадет свободная минутка, позвоню сыну Мари-Пьер.
Слышали бы вы, как она фыркнула – мол, досуг у тебя неорганизован, никакой личной жизни.
– Я не могу больше разговаривать. – Дельфина деловито, в своей обычной манере «я получила, что хотела, пора бы и закругляться», подводит разговор к завершению – Сейчас за мной заедет Фредерик, мы собирались…
– Хорошо, мам, пока, – спешно вклиниваюсь, прежде чем она посвятит меня в какие-нибудь отвратительные подробности. – Кстати, у папы все нормально. Как обычно, одинок, страдает, по-прежнему хочет загнать себя в гроб пьянством да в добавление ко всему еще и перелом челюсти заработал – отметил годовщину твоего ухода.
Наверное, сказано жестковато, зато справедливо. Впрочем, душевное самообладание Дельфины так запросто не поколебать.
– Знаешь что, cherie, вам с отцом надо бы из дома выходить почаще и жить для себя. А то вы так совсем закиснете в своем болоте.
«Даже так? В таком случае ты – назойливый комарик, который кружится над нашим болотом и гаденько попискивает», – ворчу про себя.
Боже мой, даже собственная мать считает меня занудой. Окончив разговор, прыгаю под душ – хоть немного поможет смыть раздражение – и решительно направляюсь в спальню, чтобы переодеться. Знала ведь, что не стоит ей звонить, обязательно в грязь втопчет – идиотская затея. Теперь мне вдвойне хуже, потому что даже у собственной матери гораздо интереснее личная жизнь, не говоря уже о сексе. Натягиваю первое, что под руку подвернулось, а сама все успокоиться не могу. «Болото», «комфортная», «зануда». Давайте, не стесняйтесь! Кто еще прибавит лестное словцо в мой адрес? Моя карьера висит на волоске, я совсем одна и даже поплакаться некому.
Ох, черт, зацепилась за обувную коробку – кто догадался бросить ее у самой двери? Сейчас как пну – хотя постойте. Да там же мои новенькие кроссовки а-ля фигурный конек. Я разве не рассказывала, как тогда по магазинам прошвырнулась? Как раз в тот день, когда Вайнона подкинула мне мыслишку, что неплохо бы переключить мысли в дельное русло и стать модным диджеем. А что может быть лучше для начала новой жизни, чем поход по магазинам? Надо же выглядеть соответствующе – так почему бы не начать с обувки. Улыбаюсь, как улыбаются только новенькой хрустящей паре обуви, и натягиваю красные с белым кроссовки от «Глоуб».