Страница:
«Число звонков: 12», — высвечивается на экране.
Ну и ну!
Я варю кофе и сажусь на постель, чтобы прослушать автоответчик.
«Здравствуйте еще раз. Надеюсь, что я не повторяюсь. Итак, мистер N. решил, что не сумеет поехать в Аспен, а я не желаю оставаться тут одна. Конюх и садовник живут достаточно далеко, и я… чувствую себя очень одиноко. Поэтому я возвращаюсь в город. Во всяком случае, я была бы крайне признательна, если бы вы могли приходить к нам несколько дней в неделю. Как насчет понедельника? Сообщите мне. Здешний номер телефона…»
Я даже не задумываюсь и не повторяю мантру. Просто включаю телефон и набираю номер «Лайфор кей инн».
— Алло?
— Миссис N.? Это няня. Как вы поживаете?
— О Боже, погода здесь просто ужасная! Мистер N. едва успел сыграть партию в гольф, а теперь вот придется забыть и о лыжах. Грейер почти все время сидит взаперти. Они обещали нам няню на целый день, как в прошлом году, но что-то у них не получилось. Не знаю, что мне делать!
Из трубки доносятся диалоги из «Покахонтас»[38].
— Так вы получили мое сообщение?
— Да.
Я сжимаю раскалывающиеся виски большими и указательными пальцами
— По-моему, с вашим телефоном что-то не так. Вам бы следовало вызвать мастера. Я все утро пыталась дозвониться. Но так или иначе, мистер N. сегодня улетает. Я останусь тут до конца недели и вернусь только в понедельник. Наш самолет прилетает в одиннадцать, так что не могли бы вы встретить нас на квартире, в полдень?
— Собственно говоря (наушники!), у меня свои планы, поскольку я не собиралась возвращаться до последнего понедельника месяца.
— Вот как? Не могли бы вы по крайней мере уделить мне неделю-другую?
— Дело в том…
— Минутку.
По-моему, она зажимает рукой микрофон.
— У нас нет другого видео.
Мистер N. что-то неразборчиво бубнит.
— Значит, поставь кассету снова, — шипит она.
— Хм… миссис N.!
— Да?
Я понимаю, что этот разговор может затянуться еще на тридцать шесть часов, если я не «разъясню», как она когда-то сказала, «свою позицию».
— Я послушалась вашего совета насчет Парижа. Так что не смогу быть у вас, пока не приеду. Это… скажем… недели через две, начиная с понедельника. Числа восемнадцатого.
«Нет», чтобы сказать «да».
— Кроме того, перед вашим отъездом у нас не было времени обсудить, сколько я буду получать в этом году.
— То есть?..
— Видите ли, обычно каждый январь мне повышают плату на два доллара. Надеюсь, для вас это проблемы не составит?
Ну… то есть разумеется. Я поговорю с мистером N. Кроме того, буду крайне благодарна, если вы заедете завтра к нам домой — между делом, конечно, — и нальете воды в увлажнители.
— Собственно говоря, я собиралась быть на Вест-Сайда, так что…
— Великолепно! Увидимся через две недели. Но, пожалуйста, дайте знать, не сможете ли начать пораньше.
Джеймс вежливо придерживает мне дверь.
— С Новым годом, Нэнни. Почему вы так быстро вернулись?
Похоже, он очень удивлен моему приходу.
— Миссис N. просила наполнить водой увлажнители.
— Вот как? — лукаво улыбается он.
Первое, что я замечаю, войдя в квартиру, — включенные обогреватели. Я медленно ступаю в тишину, чувствуя себя кем-то вроде воришки. Но не успеваю снять пальто, как из стереосистемы несется голос Эллы Фицджералд, поющей «Сожаления мисс Отис».
Я замираю. Потом робко окликаю:
— Эй, кто там?
Хватаю рюкзак и бреду по стеночке на кухню, надеясь вооружиться ножом. Я слышала о швейцарах подобных домов, пользующихся квартирами в отсутствие жильцов. Распахиваю дверь кухни.
На разделочном столе красуется бутылка «Дом Периньон». На плите шипят сковороды. Что за псих пробрался в квартиру, чтобы стряпать?!
— Еще не готово, — объясняет мужчина с сильным французским акцентом, выходя из ванной горничной и вытирая руки о клетчатые штаны. На нем белый поварской колпак.
— Кто вы? — стараюсь перекричать я музыку и делаю шаг к двери. Он поднимает голову.
— Qui est vous? — повторяет он по-французски мой вопрос и вызывающе подбоченивается.
— Я здесь работаю. Так кто вы?
— Je m' appelle Pierre[39]. Ваша хозяйка наняла меня готовить обед.
Он принимается резать укроп. Кухня превратилась в арену бурной деятельности и восхитительных ароматов. Она никогда еще не выглядела такой уютной.
— Почему вы стоите здесь как замороженная рыба? Идите, — приказывает он, взмахнув ножом.
Я покидаю кухню и отправляюсь на поиски миссис N.
Неужели она действительно вернулась? Трудно поверить… Зачем в таком случае звонить няне? Можно подумать, мне больше нечего делать, кроме как создавать микроклимат для ее картин! Если она задумала подобным способом заставить меня работать сегодня, ничего не выйдет! Вероятно, это просто ловушка, чтобы заманить меня сюда. Наверное, подвесила Грейера в сетке над увлажнителем и собирается сбросить его мне на голову, едва я налью воду.
— ОНА СБЕЖАЛА С ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ ТАК ДАЛЕКО ЕЕ ЗАВЕЛ… — надрывается стерео, преследуя меня своей музыкой, пока я перехожу из комнаты в комнату.
Что ж, дам ей знать о своем приходе и немедленно уберусь отсюда.
Вот она!
Я едва не выпрыгиваю вон из кожи.
Выплывает из спальни!
Шелковое кимоно небрежно завязано на талии. Изумрудные серьги переливаются в свете ламп. Мое сердце катится в пятки.
Это мисс Чикаго.
— Привет, — говорит она дружелюбно. Совсем как в конференц-зале три недели назад. И скользит мимо меня, к кухне.
— Привет, — лепечу я, топая за ней и на ходу разматывая шарф. Заворачиваю за угол как раз в тот момент, когда она распахивает высокие стеклянные двери в столовую, где уже накрыт романтический ужин на двоих. Гигантский букет пурпурно-черных пионов стоит в кольце горящих свечей. Она перегибается через блестящий стол красного дерева, чтобы поправить серебряный прибор. — Я здесь из-за увлажнителей, — пытаюсь объяснить я.
— Подождите, — просит мисс Чикаго и, подойдя к скрытой в книжном шкафу панели, умело регулирует громкость и высоту тембра. — Ну вот. — Она поворачивается ко мне и мирно улыбается. — Что, вы сказали?
— Увлажнители! Вода испарилась. А картины… могут пострадать, если холст пересохнет. Я должна была только налить воду. Всего один раз. Именно сегодня, потому что в этом случае воды хватит до… не важно. Поэтому я сейчас все сделаю и уйду.
— Спасибо, няня. Уверена, что мистер N. это оценит, да и я тоже.
Она берет с буфета забытый бокал с шампанским. Я встаю на колени, отключаю увлажнитель и тащу его на кухню.
Один за другим я наполняю все десять резервуаров, шлепая в прачечную и обратно, пока Элла перебирает весь свой репертуар, от «Всего одна из тех вещей» до «Почему я не могу вести себя как надо» и «Я всегда верна тебе, дорогой». У меня голова идет кругом. Это не ее дом. Не ее семья. И ко всему прочему вышла она определенно не из своей спальни!
— Вы закончили? — спрашивает она, когда я подключаю последний прибор. — В таком случае не могли бы вы сбегать для меня в магазин?
Я устремляюсь в прихожую и поспешно натягиваю пальто, но она не отстает.
— Пьер забыл купить густой крем. Заранее спасибо.
Она протягивает двадцатку.
Я смотрю на деньги, на маленький зонтик-«лягушку» Грейера в стойке с двумя огромными выпученными глазами, которые выскакивают, как только нажмешь кнопку.
И протягиваю бумажку ей.
— Не могу… видите ли… мне к доктору… И ловлю свое отражение в зеркале.
— Говоря по правде, просто не могу.
Мисс Чикаго продолжает улыбаться, но уже не так дружелюбно.
— В таком случае это вам, — не повышая голоса, продолжает она.
Двери лифта раздвигаются как раз в тот момент, когда она пытается с небрежным видом прислониться к косяку.
Я кладу банкноту на столик в холле. Ее глаза вспыхивают,
— Слушайте, Нэнни, или как вас там! Можете бежать домой и насплетничать хозяйке, что вы нашли меня здесь! Избавите меня от необходимости оставить под подушкой грязные трусики!
Она возвращается в квартиру, и дверь со стуком захлопывается.
— Так и сказала «трусики»? — допытывается Сара на следующий день, пробуя очередной оттенок розовой помады у прилавка «Стайла».
— Слушай, может, поискать их? Я просто чувствую, что должна это сделать!
— Сколько платят тебе эти люди? У тебя есть граница? Я имею в виду ту границу, которую они могут перейти?
Сара сосредоточенно вытягивает губы.
— Слишком яркий?
— Я бы сказала, бабуинов зад.
— Попробуйте сливовые тона, — советует косметолог за прилавком.
Сара тянется к салфетке и начинает сначала.
— Миссис N. возвращается завтра. Я считаю, что просто обязана что-то предпринять, — досадливо объявляю я, облокачиваясь на прилавок.
— То есть уволиться?
— Нет, сделать что-то в реальном мире, где я плачу за квартиру.
— ТУУУУТСИ![40]
Мы цепенеем и поворачиваемся к крытому портику, где две груды магазинных пакетов окликают Сару школьным прозвищем, рифмующимся с «бутс»[41]. Пакеты дружно направляются в нашу сторону и распадаются, обнаружив Александру и Лэнгли, наших однокурсниц по школе Чапина.
Мы с Сарой переглядываемся. В старших классах они жили в общежитии и были преданными фанатками «Дед». Теперь же великанша Александра и коротышка Лэнгли стоят перед нами в дубленках, кашемировых водолазках, увешанные цацками от Картье.
— ТУТС! — восклицают они, и Александра хватает Сару в объятия, едва не треснув ее по голове одним из пакетов. — Туте, как дела? — спрашивает она. — Нашла себе мужчину?
Сара поднимает брови:
— Нет. То есть один был, но…
На ее лбу выступают капли пота, катятся вниз.
— У меня скааааазочный мужчина. Грек. Просто фантастика! На следующей неделе мы летим на Ривьеру, — мурлычет Александра. — Ну а ты как?
Она смотрит на меня.
— Все то же самое. По-прежнему работаю с малышами.
— Ха, — тихо вставляет Лэнгли. — А что собираешься делать в будущем году?
— Надеюсь заняться программой внешкольного обучения. Они разом прищуриваются, словно я неожиданно заговорила на неизвестном языке.
— Сосредоточиться на детском творчестве как способе самовыражения. А может, открою свою школу.
На меня смотрят две пары пустых глаз. Я делаю последнюю попытку доказать… что?
— В моем проекте участвует школа Кэти Ли.
— Вот как? А что насчет тебя? — почти шепчет Саре Лэнгли.
— Собираюсь работать в «Аллюре»[42].
— О Господи! — визжат они хором.
— Вот это да! Я. Обожаю. «Аллюр», — объявляет Александра.
— Ну а вы чем займетесь? — спрашиваю я.
— Буду всюду ездить за своим мужчиной, — объясняет Александра.
— «Дурью»[43], — тихо бормочет Лэнгли.
— Что же, пора бежать! Мама ждет нас в час в «Коте Баск». Ох, Туте!
Александра снова пытается удушить Сару, после чего девицы удаляются к своим салатам из морепродуктов.
— Ну ты и шутница, — говорю я Саре. — «Аллюр»?
— Пошли они! Лучше пойдем съедим-ка что-нибудь шикарное.
Мы решаем, что заслужили роскошный обед с красным вином и пиццей с сыром робиола в ресторане «У Фреда».
— Вот скажи, неужели ты оставила бы свое нижнее белье в чужом доме?
— Нэн! — наставительно заявляет Сара. — Не пойму, какое тебе до этого дело? Миссис N. гоняет тебя в хвост и гриву, а вместо бонуса дарит наушники из меха мертвого животного! Откуда такая преданность?
— Сара, независимо от характера и качеств моей хозяйки, она по-прежнему остается матерью Грейера, а эта женщина занимается сексом с ее мужем и в ее же постели. И в доме Грейера. Меня просто тошнит при мысли об этом. Никто не заслуживает такого! А эта извращенка! Видите ли, хочет, чтобы ее застали! Да что это такое, я вас спрашиваю?
— Ну, если бы мой женатый бойфренд подумывал бросить жену, я, наверное, тоже была бы не прочь, чтобы нас застали на месте преступления!
— Значит, если я все расскажу, мисс Чикаго только выиграет, а миссис N. будет вне себя от горя. Если же промолчу… это слишком унизительно для миссис N.
— Нэн, это никоим образом тебя не касается и касаться не должно. И ты совершенно не обязана что-то говорить. Поверь, это не предусмотрено условиями твоей работы.
— А что, если она действительно оставила трусики и миссис N. их найдет? Обнаружить измену мужа подобным способом… Фу! До чего ужасно! О Господи, а если узнает Грейер? Она такая стерва, что не удивлюсь, если специально подсунет их в его комнату!
— Нэн, у тебе крыша поехала? Откуда он узнает, чьи это трусики?
— Она скорее всего носит черные, кружевные «танга», и пусть сейчас он ничего не поймет, в один прекрасный день все же сообразит, и это просто уббббьет его! Бери пальто!
Сара с бокалом вина встречает Джоша в переднем холле.
— Добро пожаловать на Охоту за Трусиками, где мы выдаем сказочные призы, включая наушники и путешествие в чулан с метлами и тряпками. Кто наш первый участник?
— Это я, я! — восклицает Джош, снимая куртку.
Я стою на четвереньках у шкафа для одежды, просматривая карманы пальто и ботинки. Ничего.
— Иисусе, Нэн, это место просто поражает! Чисто гребаный Метрополитен-музей!
— Да, и примерно такой же уютный, — кивает Сара, но я уже мчусь в гостиную, бросая на ходу:
— У нас нет времени толочь воду в ступе! Выбирайте себе комнаты!
— Подойдет любое белье, или на нем должна быть алая буква «А»[44]?
— Лишние очки за прорезь в промежности, а уж если окажутся съедобными, то это самое оно! — объясняет Сара правила игры, в которой я ничего забавного не вижу.
— Ладно! — вступаю я. — Слушайте! Самое главное в нашем деле — методичность. Начнем с комнат, которые используются чаще всего. Там скорее всего и обнаружатся трусики. Джошуа, берешь хозяйскую спальню, гардеробную и кабинет миссис N. Сара Энн!
— Слушаюсь, сэр!
— Тебе кухня, библиотека, комнаты горничных. А за мной гостиная, столовая, кабинет мистера N. и прачечная. Договорились?
— По рукам. Начну отсюда.
Проходя по комнатам, я включаю все лампы, даже верхний свет, который здесь не в ходу. Зато теперь каждый темный уголок дома ярко освещен.
— Нэн, ты не можешь утверждать, что мы не старались, — объявляет Джош, передавая мне сигарету. После трудов праведных мы сидим на лестнице черного хода в обществе мусорных ведер и курим.
— Она, возможно, блефовала, понадеявшись, что ты обязательно расскажешь миссис N. и можно будет заново обставлять дом.
Джош все еще держит фарфорового пекинеса, найденного в процессе поисков.
— Повтори, что ты сказала.
— Не знаю, две, может быть, три тысячи долларов, — покорно повторяет Сара.
— Невероятно! Почему? За что? Скажите, что я упустил в жизни?
Он в сотый раз ошарашенно оглядывает собачку.
— Погодите, я еще что-нибудь добуду.
— Уж лучше поставь это в точности на то место, где брал, — бормочу я, слишком уставшая, чтобы пойти следом и проверить, послушался ли он. — Прости, что заставила тебя потратить целую ночь на дурацкие трусики.
Я гашу сигарету о металлические перила и встаю.
— Эй, — утешает она, обнимая меня за плечи. — Все будет хорошо. Пусть семейка N. сама улаживает свои дела. Не волнуйся, они в полном порядке.
— А Грейер?
— У него есть ты. А у тебя — Г.С.
— Значит, я не осталась с пустыми руками. И то утешение. Храню кассету автоответчика в шкатулке с драгоценностями, а одноразовую ложечку ношу в сумке как сувенир, вот это пока и все.
— Да, да, конечно! Могу я упомянуть об одноразовой ложечке на свадьбе? Пойдем захватим с собой Джоша, а по пути к двери сотрем все отпечатки наших пальцев.
Когда я возвращаюсь домой, автоответчик снова мигает.
— Здравствуйте, няня, это миссис N. Не знаю, улетели ли вы в Париж. Не могу дозвониться вам по сотовому. Придется купить вам новый, с большим роумингом. Я звоню Потому, что мистер N. подарил мне на Рождество неделю в «Золотой двери»[45]. Ну разве не восхитительно? «Лайфорд кей инн» так ужасен, а я все еще не оправилась от праздников. Ужасно измучилась и поэтому решила лететь на следующей неделе. Мистер N. останется в городе, но я надеюсь, что вы к тому времени вернетесь, чтобы, если понадобится, сообщить ему, что вы свободны. Вечером я буду в своей комнате. Позвоните.
Мой первый порыв — немедленно связаться с ней и посоветовать никогда больше не покидать дом.
— Миссис N.? Это няня.
— Да?
Я глубоко вздыхаю.
— Что вы решили? Сможете?
— Конечно, — бормочу я, радуясь, что она не спрашивает, как обстоят дела с увлажнителями.
— Прекрасно. Значит, увидимся в понедельник: через неделю, начиная с завтрашнего дня. Мой рейс в девять, так что вам следует приехать к семи. Нет, на всякий случай лучше к шести сорока пяти.
Я переворачиваюсь с боку на бок. В восьмой раз за последние четверть часа. Я так устала, что тело словно свинцом налито, но только собираюсь задремать, как по квартире разносится лающий кашель Грейера.
Придвигаю к себе часы и смотрю на светящиеся цифры. Всего 2.36 утра. Иисусе!
Я поправляю матрац, ложусь на спину и смотрю в потолок спальни для гостей. Пытаюсь сообразить, сколько всего часов я спала за последние три ночи, и результат отнюдь не обнадеживает. Я вымоталась до последнего, пытаясь развлечь все более мрачнеющего Грейера, пока не обнаружила, что у него подскочила температура.
Когда я приехала, она встретила меня у лифта со списком в руке. Чемоданы уже лежали в лимузине. Оказалось, она всего лишь хотела «упомянуть», что у Грейера «чуточку болит ухо», что его лекарство в ванной комнате на раковине, и там же телефон педиатра, «если вдруг понадобится». И тут же очередная оплеуха:
— Мы оба хотели бы, чтобы Грейер не торчал все время перед телевизором. Желаю хорошенько повеселиться тут без меня!
Я сразу поняла, что повеселиться нам вряд ли удастся, как только увидела его на полу рядом с игрушечной железной дорогой. Бедняга неохотно вертел в руках товарный вагончик и выглядел ужасно бледным.
— Не знаете, когда мистер N. вернется сегодня? — спросила я вытиравшую пыль Конни.
— Надеюсь, вы захватили с собой пижаму, — ворчит она вместо ответа, неодобрительно покачивая головой.
Я поймала себя на том, что последние дни каждое утро жду прихода Конни: спокойнее, если рядом с тобой кто-то есть, пусть даже этот кто-то с утра до вечера орудует тряпкой и пылесосом. Поскольку температура на улице упорно держится на семи градусах по Фаренгейту[46], со дня моего прихода мы находимся под домашним арестом. И это можно считать вполне терпимым, мало того, идеальным, если бы только Г.С. не пришлось вернуться в университет на период лекций. Он сказал, я могу водить Грейера наверх, на свидания с Максом, но я не думаю, что у кого-то из нас останутся на это силы. «Небольшая» боль в ухе, может, и прошла, зато кашель усилился.
Думаю, мне не стоит упоминать, что его отец пропал без вести. Первую ночь он вообще не пришел ночевать. Бесчисленные звонки Джастин всего-навсего позволили удостовериться, что в люксе отеля «Четыре времени года» включен автоответчик. Администрация же курорта так ретиво охраняет покой миссис N.. словно я пытаюсь связаться с самой Шарон Стоун.
Сегодня я снова возила Грейера к врачу, но он только посоветовал закончить курс амоксиллина и ждать, пока не станет лучше.
Очередной приступ раздирающего легкие кашля: по-видимому, ему еще хуже, чем вечером. Здесь так темно и страшно, что мне кажется, будто никто и никогда не вернется за нами.
Кутаясь в кашемировый плед, я плетусь к окну. Отодвинув тяжелые шторы из мебельного ситца, впускаю немного света с Парк-авеню и прислоняюсь лбом к холодной раме. К зданию на противоположной стороне подкатывает такси, откуда выбираются парень с девушкой в высоких сапогах и короткой куртке. Пока они идут к дому, она зябко жмется к своему спутнику. Должно быть, замерзла.
Мой лоб быстро леденеет, и я отхожу, потирая его рукой. Штора падает на прежнее место, отсекая свет.
— Няяяяня? — доносится едва слышный хриплый голосок.
— Да, Гровер, иду.
Мой голос эхом отдается в большом помещении. Я шагаю сквозь темноту, освещаемую причудливыми отблесками от фар проезжающих машин. Захожу в комнату Грейера. Меня встречают теплый свет его ночника и мерное жужжание воздушного фильтра. Но при взгляде на Грейера я чувствую, что у меня опускается сердце. Он плох. Очень плох. Дыхание затруднено, и глаза слезятся. Я сажусь на угол кровати.
— Привет, солнышко, я здесь.
Кладу руку ему на лоб. Ладонь обжигает. Стоило мне коснуться его, как тут же он начинает хныкать.
— Все в порядке, Гровер, ты просто сильно заболел, а я знаю, как это паршиво.
Но на самом деле я больше ничего не понимаю. И его кашель меня пугает.
— Сейчас возьму тебя на ручки, Гровер.
Я пытаюсь поднять его. Кашемировый плед падает на пол. Грейер плачет уже по-настоящему. Я лихорадочно пытаюсь сообразить, что делать. Педиатр. «Скорая помощь». Мама.
Несу его к телефону в холле и, прислонив к стенке, набираю номер. Мама берет трубку после второго звонка:
— Ты где? Что случилось?
Мама, объяснять нет времени, но я с Грейером. У него было воспаление среднего уха и кашель, ему велели пить антибиотики, но кашель становится все сильнее, а я не могу дозвониться миссис N., поскольку администратор утверждает, что она провела весь день в чем-то вроде барокамеры, а он дышит все тяжелее, и я не пойму, стоит ли везти его в больницу, потому что температура повышается, а я не спала две ночи, и…
— Дай мне послушать его кашель.
— Что?
— Поднеси трубку к его рту, чтобы я услышала, как он кашляет, — спокойно объясняет мама.
Я подношу трубку к губам Грейера, и он тут же разражается страшным кашлем. Его грудка, прижатая ко мне, сотрясается от напряжения.
— О Боже, ма, не знаю, что…
— Нэн, это круп. У него круп. А ты должна взять себя в руки. Нельзя распускаться. Дыши со мной, вдох…
Я сосредоточиваю внимание на ее голосе, глубоко вдыхая и за себя, и за Грейера.
— …и выдох. Слушай, ничего страшного. У него в груди скопилось много мокроты. Ты сейчас где?
— Парк-авеню, семьсот двадцать один.
— Нет, где именно в квартире?
— В холле.
— У тебя радиотелефон?
— Нет, ей не нравится, как они выглядят.
Грейер снова хнычет, и я панически вздрагиваю.
— Ладно, идите в его ванную и включите душ, теплый, но не слишком горячий. Садись на край ванны и держи малыша на коленях. Дверь закрой, чтобы набралось побольше пара. И оставайся в ванной, пока он не перестанет кашлять. Вот увидишь, пар ему поможет. Температура спадет, и утром он будет здоров. Все обойдется. Позвони через час, хорошо? Я буду ждать.
Мне сразу становится легче от сознания того, что я могу хоть что-то сделать для него.
— Ладно, ма. Я тебя люблю.
Я вешаю трубку и несу мальчика по темным комнатам в Ванную.
— Закрой глазки, Грейер, я включу свет, — предупреждаю я.
Он прячет потное личико у меня на шее. После полной тьмы свет слепит глаза, и мне приходится долго мигать, прежде чем я различаю блестящее серебро крана. Включаю душ, сажусь на край ванны и устраиваю Грейера на коленях. Когда вода доходит до ног, он начинает плакать.
— Знаю, милый. Знаю. Но нам придется сидеть, пока чудесный пар не вылечит твою грудку. Хочешь, чтобы я спела?
Но он прижимается ко мне, рыдает и кашляет. Постепенно пар заволакивает яркий кафель, которым выложены стены.
— Я хочу… мамуууууу…
Он дрожит от усилий выговорить последнее слово, похоже, даже не замечая, что я здесь. Мои пижамные штаны промокли. Я прижимаюсь лбом к его лбу и медленно покачиваюсь. Слезы тревоги и усталости капают из глаз и падают ему на волосы.
— О, Гров, я тоже очень хочу свою маму…
Солнечные лучи пробиваются сквозь жалюзи. В окружении плюшевых игрушек Гровера мы дружно жуем тосты с корицей.
— Скажи еще раз, няня. Скажи: «тост с курицей».
Я смеюсь и нежно тычу пальцем в его животик. Глаза у него ясные и блестящие, и я едва не падаю в обморок от облегчения, увидев 36, 8 градусов на термометре.
— Нет, Грейер, корица. Повторяй за мной.
— Лучше назвать это «женский тост». Повторяй за мной.
Его рука рассеянно гладит меня по голове, отчего по всему ковру разлетаются крошки.
— Вот сумасшедший ребенок! «Женский тост»? А что дальше? «Мужские яйца»?
Гровер заливается смехом.
— Ага! Мужские яйца! Я такой голодный, няня! Просто умираю. Можно мне яиц… мужских яиц?
Я ползу к нему, хватаю его тарелку и встаю.
— Привет! Привет! Мамочка дома!
Я застываю. Грейер смотрит на меня и, как обрадованный щенок, слетает с кровати и встречает ее у двери.
— Привет. Почему это у тебя все лицо в крошках?
Ну и ну!
Я варю кофе и сажусь на постель, чтобы прослушать автоответчик.
«Здравствуйте еще раз. Надеюсь, что я не повторяюсь. Итак, мистер N. решил, что не сумеет поехать в Аспен, а я не желаю оставаться тут одна. Конюх и садовник живут достаточно далеко, и я… чувствую себя очень одиноко. Поэтому я возвращаюсь в город. Во всяком случае, я была бы крайне признательна, если бы вы могли приходить к нам несколько дней в неделю. Как насчет понедельника? Сообщите мне. Здешний номер телефона…»
Я даже не задумываюсь и не повторяю мантру. Просто включаю телефон и набираю номер «Лайфор кей инн».
— Алло?
— Миссис N.? Это няня. Как вы поживаете?
— О Боже, погода здесь просто ужасная! Мистер N. едва успел сыграть партию в гольф, а теперь вот придется забыть и о лыжах. Грейер почти все время сидит взаперти. Они обещали нам няню на целый день, как в прошлом году, но что-то у них не получилось. Не знаю, что мне делать!
Из трубки доносятся диалоги из «Покахонтас»[38].
— Так вы получили мое сообщение?
— Да.
Я сжимаю раскалывающиеся виски большими и указательными пальцами
— По-моему, с вашим телефоном что-то не так. Вам бы следовало вызвать мастера. Я все утро пыталась дозвониться. Но так или иначе, мистер N. сегодня улетает. Я останусь тут до конца недели и вернусь только в понедельник. Наш самолет прилетает в одиннадцать, так что не могли бы вы встретить нас на квартире, в полдень?
— Собственно говоря (наушники!), у меня свои планы, поскольку я не собиралась возвращаться до последнего понедельника месяца.
— Вот как? Не могли бы вы по крайней мере уделить мне неделю-другую?
— Дело в том…
— Минутку.
По-моему, она зажимает рукой микрофон.
— У нас нет другого видео.
Мистер N. что-то неразборчиво бубнит.
— Значит, поставь кассету снова, — шипит она.
— Хм… миссис N.!
— Да?
Я понимаю, что этот разговор может затянуться еще на тридцать шесть часов, если я не «разъясню», как она когда-то сказала, «свою позицию».
— Я послушалась вашего совета насчет Парижа. Так что не смогу быть у вас, пока не приеду. Это… скажем… недели через две, начиная с понедельника. Числа восемнадцатого.
«Нет», чтобы сказать «да».
— Кроме того, перед вашим отъездом у нас не было времени обсудить, сколько я буду получать в этом году.
— То есть?..
— Видите ли, обычно каждый январь мне повышают плату на два доллара. Надеюсь, для вас это проблемы не составит?
Ну… то есть разумеется. Я поговорю с мистером N. Кроме того, буду крайне благодарна, если вы заедете завтра к нам домой — между делом, конечно, — и нальете воды в увлажнители.
— Собственно говоря, я собиралась быть на Вест-Сайда, так что…
— Великолепно! Увидимся через две недели. Но, пожалуйста, дайте знать, не сможете ли начать пораньше.
Джеймс вежливо придерживает мне дверь.
— С Новым годом, Нэнни. Почему вы так быстро вернулись?
Похоже, он очень удивлен моему приходу.
— Миссис N. просила наполнить водой увлажнители.
— Вот как? — лукаво улыбается он.
Первое, что я замечаю, войдя в квартиру, — включенные обогреватели. Я медленно ступаю в тишину, чувствуя себя кем-то вроде воришки. Но не успеваю снять пальто, как из стереосистемы несется голос Эллы Фицджералд, поющей «Сожаления мисс Отис».
Я замираю. Потом робко окликаю:
— Эй, кто там?
Хватаю рюкзак и бреду по стеночке на кухню, надеясь вооружиться ножом. Я слышала о швейцарах подобных домов, пользующихся квартирами в отсутствие жильцов. Распахиваю дверь кухни.
На разделочном столе красуется бутылка «Дом Периньон». На плите шипят сковороды. Что за псих пробрался в квартиру, чтобы стряпать?!
— Еще не готово, — объясняет мужчина с сильным французским акцентом, выходя из ванной горничной и вытирая руки о клетчатые штаны. На нем белый поварской колпак.
— Кто вы? — стараюсь перекричать я музыку и делаю шаг к двери. Он поднимает голову.
— Qui est vous? — повторяет он по-французски мой вопрос и вызывающе подбоченивается.
— Я здесь работаю. Так кто вы?
— Je m' appelle Pierre[39]. Ваша хозяйка наняла меня готовить обед.
Он принимается резать укроп. Кухня превратилась в арену бурной деятельности и восхитительных ароматов. Она никогда еще не выглядела такой уютной.
— Почему вы стоите здесь как замороженная рыба? Идите, — приказывает он, взмахнув ножом.
Я покидаю кухню и отправляюсь на поиски миссис N.
Неужели она действительно вернулась? Трудно поверить… Зачем в таком случае звонить няне? Можно подумать, мне больше нечего делать, кроме как создавать микроклимат для ее картин! Если она задумала подобным способом заставить меня работать сегодня, ничего не выйдет! Вероятно, это просто ловушка, чтобы заманить меня сюда. Наверное, подвесила Грейера в сетке над увлажнителем и собирается сбросить его мне на голову, едва я налью воду.
— ОНА СБЕЖАЛА С ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ ТАК ДАЛЕКО ЕЕ ЗАВЕЛ… — надрывается стерео, преследуя меня своей музыкой, пока я перехожу из комнаты в комнату.
Что ж, дам ей знать о своем приходе и немедленно уберусь отсюда.
Вот она!
Я едва не выпрыгиваю вон из кожи.
Выплывает из спальни!
Шелковое кимоно небрежно завязано на талии. Изумрудные серьги переливаются в свете ламп. Мое сердце катится в пятки.
Это мисс Чикаго.
— Привет, — говорит она дружелюбно. Совсем как в конференц-зале три недели назад. И скользит мимо меня, к кухне.
— Привет, — лепечу я, топая за ней и на ходу разматывая шарф. Заворачиваю за угол как раз в тот момент, когда она распахивает высокие стеклянные двери в столовую, где уже накрыт романтический ужин на двоих. Гигантский букет пурпурно-черных пионов стоит в кольце горящих свечей. Она перегибается через блестящий стол красного дерева, чтобы поправить серебряный прибор. — Я здесь из-за увлажнителей, — пытаюсь объяснить я.
— Подождите, — просит мисс Чикаго и, подойдя к скрытой в книжном шкафу панели, умело регулирует громкость и высоту тембра. — Ну вот. — Она поворачивается ко мне и мирно улыбается. — Что, вы сказали?
— Увлажнители! Вода испарилась. А картины… могут пострадать, если холст пересохнет. Я должна была только налить воду. Всего один раз. Именно сегодня, потому что в этом случае воды хватит до… не важно. Поэтому я сейчас все сделаю и уйду.
— Спасибо, няня. Уверена, что мистер N. это оценит, да и я тоже.
Она берет с буфета забытый бокал с шампанским. Я встаю на колени, отключаю увлажнитель и тащу его на кухню.
Один за другим я наполняю все десять резервуаров, шлепая в прачечную и обратно, пока Элла перебирает весь свой репертуар, от «Всего одна из тех вещей» до «Почему я не могу вести себя как надо» и «Я всегда верна тебе, дорогой». У меня голова идет кругом. Это не ее дом. Не ее семья. И ко всему прочему вышла она определенно не из своей спальни!
— Вы закончили? — спрашивает она, когда я подключаю последний прибор. — В таком случае не могли бы вы сбегать для меня в магазин?
Я устремляюсь в прихожую и поспешно натягиваю пальто, но она не отстает.
— Пьер забыл купить густой крем. Заранее спасибо.
Она протягивает двадцатку.
Я смотрю на деньги, на маленький зонтик-«лягушку» Грейера в стойке с двумя огромными выпученными глазами, которые выскакивают, как только нажмешь кнопку.
И протягиваю бумажку ей.
— Не могу… видите ли… мне к доктору… И ловлю свое отражение в зеркале.
— Говоря по правде, просто не могу.
Мисс Чикаго продолжает улыбаться, но уже не так дружелюбно.
— В таком случае это вам, — не повышая голоса, продолжает она.
Двери лифта раздвигаются как раз в тот момент, когда она пытается с небрежным видом прислониться к косяку.
Я кладу банкноту на столик в холле. Ее глаза вспыхивают,
— Слушайте, Нэнни, или как вас там! Можете бежать домой и насплетничать хозяйке, что вы нашли меня здесь! Избавите меня от необходимости оставить под подушкой грязные трусики!
Она возвращается в квартиру, и дверь со стуком захлопывается.
— Так и сказала «трусики»? — допытывается Сара на следующий день, пробуя очередной оттенок розовой помады у прилавка «Стайла».
— Слушай, может, поискать их? Я просто чувствую, что должна это сделать!
— Сколько платят тебе эти люди? У тебя есть граница? Я имею в виду ту границу, которую они могут перейти?
Сара сосредоточенно вытягивает губы.
— Слишком яркий?
— Я бы сказала, бабуинов зад.
— Попробуйте сливовые тона, — советует косметолог за прилавком.
Сара тянется к салфетке и начинает сначала.
— Миссис N. возвращается завтра. Я считаю, что просто обязана что-то предпринять, — досадливо объявляю я, облокачиваясь на прилавок.
— То есть уволиться?
— Нет, сделать что-то в реальном мире, где я плачу за квартиру.
— ТУУУУТСИ![40]
Мы цепенеем и поворачиваемся к крытому портику, где две груды магазинных пакетов окликают Сару школьным прозвищем, рифмующимся с «бутс»[41]. Пакеты дружно направляются в нашу сторону и распадаются, обнаружив Александру и Лэнгли, наших однокурсниц по школе Чапина.
Мы с Сарой переглядываемся. В старших классах они жили в общежитии и были преданными фанатками «Дед». Теперь же великанша Александра и коротышка Лэнгли стоят перед нами в дубленках, кашемировых водолазках, увешанные цацками от Картье.
— ТУТС! — восклицают они, и Александра хватает Сару в объятия, едва не треснув ее по голове одним из пакетов. — Туте, как дела? — спрашивает она. — Нашла себе мужчину?
Сара поднимает брови:
— Нет. То есть один был, но…
На ее лбу выступают капли пота, катятся вниз.
— У меня скааааазочный мужчина. Грек. Просто фантастика! На следующей неделе мы летим на Ривьеру, — мурлычет Александра. — Ну а ты как?
Она смотрит на меня.
— Все то же самое. По-прежнему работаю с малышами.
— Ха, — тихо вставляет Лэнгли. — А что собираешься делать в будущем году?
— Надеюсь заняться программой внешкольного обучения. Они разом прищуриваются, словно я неожиданно заговорила на неизвестном языке.
— Сосредоточиться на детском творчестве как способе самовыражения. А может, открою свою школу.
На меня смотрят две пары пустых глаз. Я делаю последнюю попытку доказать… что?
— В моем проекте участвует школа Кэти Ли.
— Вот как? А что насчет тебя? — почти шепчет Саре Лэнгли.
— Собираюсь работать в «Аллюре»[42].
— О Господи! — визжат они хором.
— Вот это да! Я. Обожаю. «Аллюр», — объявляет Александра.
— Ну а вы чем займетесь? — спрашиваю я.
— Буду всюду ездить за своим мужчиной, — объясняет Александра.
— «Дурью»[43], — тихо бормочет Лэнгли.
— Что же, пора бежать! Мама ждет нас в час в «Коте Баск». Ох, Туте!
Александра снова пытается удушить Сару, после чего девицы удаляются к своим салатам из морепродуктов.
— Ну ты и шутница, — говорю я Саре. — «Аллюр»?
— Пошли они! Лучше пойдем съедим-ка что-нибудь шикарное.
Мы решаем, что заслужили роскошный обед с красным вином и пиццей с сыром робиола в ресторане «У Фреда».
— Вот скажи, неужели ты оставила бы свое нижнее белье в чужом доме?
— Нэн! — наставительно заявляет Сара. — Не пойму, какое тебе до этого дело? Миссис N. гоняет тебя в хвост и гриву, а вместо бонуса дарит наушники из меха мертвого животного! Откуда такая преданность?
— Сара, независимо от характера и качеств моей хозяйки, она по-прежнему остается матерью Грейера, а эта женщина занимается сексом с ее мужем и в ее же постели. И в доме Грейера. Меня просто тошнит при мысли об этом. Никто не заслуживает такого! А эта извращенка! Видите ли, хочет, чтобы ее застали! Да что это такое, я вас спрашиваю?
— Ну, если бы мой женатый бойфренд подумывал бросить жену, я, наверное, тоже была бы не прочь, чтобы нас застали на месте преступления!
— Значит, если я все расскажу, мисс Чикаго только выиграет, а миссис N. будет вне себя от горя. Если же промолчу… это слишком унизительно для миссис N.
— Нэн, это никоим образом тебя не касается и касаться не должно. И ты совершенно не обязана что-то говорить. Поверь, это не предусмотрено условиями твоей работы.
— А что, если она действительно оставила трусики и миссис N. их найдет? Обнаружить измену мужа подобным способом… Фу! До чего ужасно! О Господи, а если узнает Грейер? Она такая стерва, что не удивлюсь, если специально подсунет их в его комнату!
— Нэн, у тебе крыша поехала? Откуда он узнает, чьи это трусики?
— Она скорее всего носит черные, кружевные «танга», и пусть сейчас он ничего не поймет, в один прекрасный день все же сообразит, и это просто уббббьет его! Бери пальто!
Сара с бокалом вина встречает Джоша в переднем холле.
— Добро пожаловать на Охоту за Трусиками, где мы выдаем сказочные призы, включая наушники и путешествие в чулан с метлами и тряпками. Кто наш первый участник?
— Это я, я! — восклицает Джош, снимая куртку.
Я стою на четвереньках у шкафа для одежды, просматривая карманы пальто и ботинки. Ничего.
— Иисусе, Нэн, это место просто поражает! Чисто гребаный Метрополитен-музей!
— Да, и примерно такой же уютный, — кивает Сара, но я уже мчусь в гостиную, бросая на ходу:
— У нас нет времени толочь воду в ступе! Выбирайте себе комнаты!
— Подойдет любое белье, или на нем должна быть алая буква «А»[44]?
— Лишние очки за прорезь в промежности, а уж если окажутся съедобными, то это самое оно! — объясняет Сара правила игры, в которой я ничего забавного не вижу.
— Ладно! — вступаю я. — Слушайте! Самое главное в нашем деле — методичность. Начнем с комнат, которые используются чаще всего. Там скорее всего и обнаружатся трусики. Джошуа, берешь хозяйскую спальню, гардеробную и кабинет миссис N. Сара Энн!
— Слушаюсь, сэр!
— Тебе кухня, библиотека, комнаты горничных. А за мной гостиная, столовая, кабинет мистера N. и прачечная. Договорились?
— По рукам. Начну отсюда.
Проходя по комнатам, я включаю все лампы, даже верхний свет, который здесь не в ходу. Зато теперь каждый темный уголок дома ярко освещен.
— Нэн, ты не можешь утверждать, что мы не старались, — объявляет Джош, передавая мне сигарету. После трудов праведных мы сидим на лестнице черного хода в обществе мусорных ведер и курим.
— Она, возможно, блефовала, понадеявшись, что ты обязательно расскажешь миссис N. и можно будет заново обставлять дом.
Джош все еще держит фарфорового пекинеса, найденного в процессе поисков.
— Повтори, что ты сказала.
— Не знаю, две, может быть, три тысячи долларов, — покорно повторяет Сара.
— Невероятно! Почему? За что? Скажите, что я упустил в жизни?
Он в сотый раз ошарашенно оглядывает собачку.
— Погодите, я еще что-нибудь добуду.
— Уж лучше поставь это в точности на то место, где брал, — бормочу я, слишком уставшая, чтобы пойти следом и проверить, послушался ли он. — Прости, что заставила тебя потратить целую ночь на дурацкие трусики.
Я гашу сигарету о металлические перила и встаю.
— Эй, — утешает она, обнимая меня за плечи. — Все будет хорошо. Пусть семейка N. сама улаживает свои дела. Не волнуйся, они в полном порядке.
— А Грейер?
— У него есть ты. А у тебя — Г.С.
— Значит, я не осталась с пустыми руками. И то утешение. Храню кассету автоответчика в шкатулке с драгоценностями, а одноразовую ложечку ношу в сумке как сувенир, вот это пока и все.
— Да, да, конечно! Могу я упомянуть об одноразовой ложечке на свадьбе? Пойдем захватим с собой Джоша, а по пути к двери сотрем все отпечатки наших пальцев.
Когда я возвращаюсь домой, автоответчик снова мигает.
— Здравствуйте, няня, это миссис N. Не знаю, улетели ли вы в Париж. Не могу дозвониться вам по сотовому. Придется купить вам новый, с большим роумингом. Я звоню Потому, что мистер N. подарил мне на Рождество неделю в «Золотой двери»[45]. Ну разве не восхитительно? «Лайфорд кей инн» так ужасен, а я все еще не оправилась от праздников. Ужасно измучилась и поэтому решила лететь на следующей неделе. Мистер N. останется в городе, но я надеюсь, что вы к тому времени вернетесь, чтобы, если понадобится, сообщить ему, что вы свободны. Вечером я буду в своей комнате. Позвоните.
Мой первый порыв — немедленно связаться с ней и посоветовать никогда больше не покидать дом.
— Миссис N.? Это няня.
— Да?
Я глубоко вздыхаю.
— Что вы решили? Сможете?
— Конечно, — бормочу я, радуясь, что она не спрашивает, как обстоят дела с увлажнителями.
— Прекрасно. Значит, увидимся в понедельник: через неделю, начиная с завтрашнего дня. Мой рейс в девять, так что вам следует приехать к семи. Нет, на всякий случай лучше к шести сорока пяти.
Я переворачиваюсь с боку на бок. В восьмой раз за последние четверть часа. Я так устала, что тело словно свинцом налито, но только собираюсь задремать, как по квартире разносится лающий кашель Грейера.
Придвигаю к себе часы и смотрю на светящиеся цифры. Всего 2.36 утра. Иисусе!
Я поправляю матрац, ложусь на спину и смотрю в потолок спальни для гостей. Пытаюсь сообразить, сколько всего часов я спала за последние три ночи, и результат отнюдь не обнадеживает. Я вымоталась до последнего, пытаясь развлечь все более мрачнеющего Грейера, пока не обнаружила, что у него подскочила температура.
Когда я приехала, она встретила меня у лифта со списком в руке. Чемоданы уже лежали в лимузине. Оказалось, она всего лишь хотела «упомянуть», что у Грейера «чуточку болит ухо», что его лекарство в ванной комнате на раковине, и там же телефон педиатра, «если вдруг понадобится». И тут же очередная оплеуха:
— Мы оба хотели бы, чтобы Грейер не торчал все время перед телевизором. Желаю хорошенько повеселиться тут без меня!
Я сразу поняла, что повеселиться нам вряд ли удастся, как только увидела его на полу рядом с игрушечной железной дорогой. Бедняга неохотно вертел в руках товарный вагончик и выглядел ужасно бледным.
— Не знаете, когда мистер N. вернется сегодня? — спросила я вытиравшую пыль Конни.
— Надеюсь, вы захватили с собой пижаму, — ворчит она вместо ответа, неодобрительно покачивая головой.
Я поймала себя на том, что последние дни каждое утро жду прихода Конни: спокойнее, если рядом с тобой кто-то есть, пусть даже этот кто-то с утра до вечера орудует тряпкой и пылесосом. Поскольку температура на улице упорно держится на семи градусах по Фаренгейту[46], со дня моего прихода мы находимся под домашним арестом. И это можно считать вполне терпимым, мало того, идеальным, если бы только Г.С. не пришлось вернуться в университет на период лекций. Он сказал, я могу водить Грейера наверх, на свидания с Максом, но я не думаю, что у кого-то из нас останутся на это силы. «Небольшая» боль в ухе, может, и прошла, зато кашель усилился.
Думаю, мне не стоит упоминать, что его отец пропал без вести. Первую ночь он вообще не пришел ночевать. Бесчисленные звонки Джастин всего-навсего позволили удостовериться, что в люксе отеля «Четыре времени года» включен автоответчик. Администрация же курорта так ретиво охраняет покой миссис N.. словно я пытаюсь связаться с самой Шарон Стоун.
Сегодня я снова возила Грейера к врачу, но он только посоветовал закончить курс амоксиллина и ждать, пока не станет лучше.
Очередной приступ раздирающего легкие кашля: по-видимому, ему еще хуже, чем вечером. Здесь так темно и страшно, что мне кажется, будто никто и никогда не вернется за нами.
Кутаясь в кашемировый плед, я плетусь к окну. Отодвинув тяжелые шторы из мебельного ситца, впускаю немного света с Парк-авеню и прислоняюсь лбом к холодной раме. К зданию на противоположной стороне подкатывает такси, откуда выбираются парень с девушкой в высоких сапогах и короткой куртке. Пока они идут к дому, она зябко жмется к своему спутнику. Должно быть, замерзла.
Мой лоб быстро леденеет, и я отхожу, потирая его рукой. Штора падает на прежнее место, отсекая свет.
— Няяяяня? — доносится едва слышный хриплый голосок.
— Да, Гровер, иду.
Мой голос эхом отдается в большом помещении. Я шагаю сквозь темноту, освещаемую причудливыми отблесками от фар проезжающих машин. Захожу в комнату Грейера. Меня встречают теплый свет его ночника и мерное жужжание воздушного фильтра. Но при взгляде на Грейера я чувствую, что у меня опускается сердце. Он плох. Очень плох. Дыхание затруднено, и глаза слезятся. Я сажусь на угол кровати.
— Привет, солнышко, я здесь.
Кладу руку ему на лоб. Ладонь обжигает. Стоило мне коснуться его, как тут же он начинает хныкать.
— Все в порядке, Гровер, ты просто сильно заболел, а я знаю, как это паршиво.
Но на самом деле я больше ничего не понимаю. И его кашель меня пугает.
— Сейчас возьму тебя на ручки, Гровер.
Я пытаюсь поднять его. Кашемировый плед падает на пол. Грейер плачет уже по-настоящему. Я лихорадочно пытаюсь сообразить, что делать. Педиатр. «Скорая помощь». Мама.
Несу его к телефону в холле и, прислонив к стенке, набираю номер. Мама берет трубку после второго звонка:
— Ты где? Что случилось?
Мама, объяснять нет времени, но я с Грейером. У него было воспаление среднего уха и кашель, ему велели пить антибиотики, но кашель становится все сильнее, а я не могу дозвониться миссис N., поскольку администратор утверждает, что она провела весь день в чем-то вроде барокамеры, а он дышит все тяжелее, и я не пойму, стоит ли везти его в больницу, потому что температура повышается, а я не спала две ночи, и…
— Дай мне послушать его кашель.
— Что?
— Поднеси трубку к его рту, чтобы я услышала, как он кашляет, — спокойно объясняет мама.
Я подношу трубку к губам Грейера, и он тут же разражается страшным кашлем. Его грудка, прижатая ко мне, сотрясается от напряжения.
— О Боже, ма, не знаю, что…
— Нэн, это круп. У него круп. А ты должна взять себя в руки. Нельзя распускаться. Дыши со мной, вдох…
Я сосредоточиваю внимание на ее голосе, глубоко вдыхая и за себя, и за Грейера.
— …и выдох. Слушай, ничего страшного. У него в груди скопилось много мокроты. Ты сейчас где?
— Парк-авеню, семьсот двадцать один.
— Нет, где именно в квартире?
— В холле.
— У тебя радиотелефон?
— Нет, ей не нравится, как они выглядят.
Грейер снова хнычет, и я панически вздрагиваю.
— Ладно, идите в его ванную и включите душ, теплый, но не слишком горячий. Садись на край ванны и держи малыша на коленях. Дверь закрой, чтобы набралось побольше пара. И оставайся в ванной, пока он не перестанет кашлять. Вот увидишь, пар ему поможет. Температура спадет, и утром он будет здоров. Все обойдется. Позвони через час, хорошо? Я буду ждать.
Мне сразу становится легче от сознания того, что я могу хоть что-то сделать для него.
— Ладно, ма. Я тебя люблю.
Я вешаю трубку и несу мальчика по темным комнатам в Ванную.
— Закрой глазки, Грейер, я включу свет, — предупреждаю я.
Он прячет потное личико у меня на шее. После полной тьмы свет слепит глаза, и мне приходится долго мигать, прежде чем я различаю блестящее серебро крана. Включаю душ, сажусь на край ванны и устраиваю Грейера на коленях. Когда вода доходит до ног, он начинает плакать.
— Знаю, милый. Знаю. Но нам придется сидеть, пока чудесный пар не вылечит твою грудку. Хочешь, чтобы я спела?
Но он прижимается ко мне, рыдает и кашляет. Постепенно пар заволакивает яркий кафель, которым выложены стены.
— Я хочу… мамуууууу…
Он дрожит от усилий выговорить последнее слово, похоже, даже не замечая, что я здесь. Мои пижамные штаны промокли. Я прижимаюсь лбом к его лбу и медленно покачиваюсь. Слезы тревоги и усталости капают из глаз и падают ему на волосы.
— О, Гров, я тоже очень хочу свою маму…
Солнечные лучи пробиваются сквозь жалюзи. В окружении плюшевых игрушек Гровера мы дружно жуем тосты с корицей.
— Скажи еще раз, няня. Скажи: «тост с курицей».
Я смеюсь и нежно тычу пальцем в его животик. Глаза у него ясные и блестящие, и я едва не падаю в обморок от облегчения, увидев 36, 8 градусов на термометре.
— Нет, Грейер, корица. Повторяй за мной.
— Лучше назвать это «женский тост». Повторяй за мной.
Его рука рассеянно гладит меня по голове, отчего по всему ковру разлетаются крошки.
— Вот сумасшедший ребенок! «Женский тост»? А что дальше? «Мужские яйца»?
Гровер заливается смехом.
— Ага! Мужские яйца! Я такой голодный, няня! Просто умираю. Можно мне яиц… мужских яиц?
Я ползу к нему, хватаю его тарелку и встаю.
— Привет! Привет! Мамочка дома!
Я застываю. Грейер смотрит на меня и, как обрадованный щенок, слетает с кровати и встречает ее у двери.
— Привет. Почему это у тебя все лицо в крошках?