Маклохлин Эмма. Дневники няни

   Я наблюдаю, как женщина достает из пакета коробочку с яблочным пирожком, представляю восхитительный вкус, рассеянно смотрю на маленький рюкзак, висящий на ручке коляски. Да… пирожок и молочный коктейль, возможно, шоколадный…
   Пытаюсь разобрать рисунок на рюкзачке. Маленькие грушевидные фигурки разных цветов… да это… это же телепузики!
   Кофе попадает не в то горло, и я кашляю, выплевывая коричневую струю на добрых три фута.
   О Господи. О МОЙ БОГ!
   Я пытаюсь отдышаться. Испуганные голуби вспархивают. Перед глазами вспыхивает кадр за кадром: Хэллоуин, поездка домой, норковый воротник миссис N., дремлющий Грейер. Храп мистера N., и что-то непрерывно щебечущая миссис N. Я покрываюсь липким потом. Растираю рукой лоб, стараясь подстегнуть память.
   — О мой Бог! — говорю я, отчего испуганная женщина собирает еду и пересаживается на ту скамью, что поближе к улице. В эти последние семь месяцев я каким-то образом ухитрялась начисто выбросить из головы, что, сидя в лимузине, согласилась на поездку в Нантакет! И что несколько порций водки с тоником побудили меня «подписаться» на эту авантюру!
   «О. Мой. Бог!»
   Я колочу кулаками по скамейке. Дерьмо! Не хочу, не хочу жить с ними в одном доме! Достаточно и того, что я терплю здесь, в городе, когда все-таки могу в конце дня удрать домой! И что теперь? Лицезреть мистера N. в пижаме? В нижнем белье? Да и увидим ли мы его вообще?
   На что она надеется? На милый семейный отдых? Или они собираются разделить спальню ширмой? Избить друг друга до полусмерти веслами от каноэ? Поместить мисс Чикаго в домик для гостей?
   Мисс Чикаго…
   «МАТЬ ТВОЮ!»
   Я вскакиваю, охлопывая себя. Мать твою, мать твою, мать твою! Ключи, кофе и бумажник на месте. Нет только гребаного конверта!
   Я повторяю свой маршрут, мечусь по тем местам, где могла его оставить: в кафе, на оранжевом диване, около почтового ящика доктора Кларксона…
   Стою, задыхаясь, вся в поту, перед справочной компьютерного центра.
   — Слушай, ты, вали отсюда, иначе позову охрану, — шипит Дилан, стараясь принять грозный вид.
   Я не могу говорить. Мне дурно. Я хотела обрести самостоятельность и сохранить достоинство. А вместо этого оказалась жалкой воровкой, укравшей восемьсот долларов и грязное белье. Я кретинка и преступница.
   — Слушай, я не шучу, катись поскорее. С полудня здесь дежурит Боб, а он не такой пушистый, как я.
   Точно полдень. Нужно бежать за Грейером и волочь его на день рождения Дарвина.
   — ОТСТАНЬ! МНЕ ЭТО НЕ НРАВИТСЯ! — вопит Грейер, лицо которого почти расплющено о металлические поручни, окаймляющие верхнюю палубу прогулочного катера.
   Я присаживаюсь на корточки и шепчу в ухо его мучителю:
   — Дарвин, если ты немедленно не отойдешь от Греиера, я вышвырну тебя за борт.
   Дарвин поворачивается и потрясенно таращится в мое улыбающееся лицо. Добрая Колдунья/ Злая Колдунья после трех часов сна и восьмисот ухнувших в небытие долларов говорит: «Эй, парень, не стоит со мной сегодня связываться!»
   Он нерешительно отступает на несколько футов, и Грейер, на щеке которого остался ярко-красный отпечаток железной трубы, цепляется за мою ногу. Грейер стал одним из последних объектов издевательств именинника, как ранее остальные пятьдесят гостей, оказавшихся пленниками на взятом напрокат прогулочном катере.
   — Дарвин! Милый. Пора подавать именинный торт! Иди к столу, и Сайма поможет тебе со свечками.
   К нам скользит миссис Цукерман в изящных балетках от Гуччи. Сказочное видение в розовом и золотом, залитое бриллиантами, сверкающими нестерпимым блеском на жарком солнце.
   — Ну, Грейер, что с тобой? Не хочешь торта?
   Она направляет свое трехсоттысячедолларовое сияние в сторону Грейера и опирается о поручень рядом со мной. Я слишком устала для светской беседы, но все же в состоянии нацепить на физиономию то, что, надеюсь, можно назвать очаровательной улыбкой.
   — Чудесный праздник, — бормочу я, сажая Грейера себе на бедро подальше от беды, чтобы он мог увидеть белоснежный торт.
   — Мы с Саймой планировали его несколько месяцев. Пришлось поломать головы, чтобы превзойти прошлогоднее празднество в Грейси-Мэншн, но я сказала: «Помните, Сайма, творчество — это часть той особенной атмосферы, которую вы принесли в нашу семью, так что дерзайте!» И, позвольте заверить, она оказалась на высоте!
   С кормы доносятся вопли, и Сайма в панике мчится мимо нас. Ее преследует Дарвин с горящей зажигалкой от Тиффани.
   — Дарвин, — небрежно журит его мать. — Я просила тебя лишь помочь Сайме, а не сжигать ее!
   Весело смеясь, она берет у него зажигалку, опускает крышечку и отдает покрасневшей Сайме.
   — Смотрите, — строго наказывает она, — чтобы в следующий раз он не бегал с ней. Надеюсь, не стоит напоминать вам, что это подарок его деда!
   Сайма, не поднимая глаз, принимает серебряный цилиндр. Потом берет Дарвина за руку и деликатно тянет назад, к торту.
   Миссис Цукерман наклоняется ко мне, и золотые буквы на ее очках сверкают.
   — Мне так повезло! Мы почти как сестры.
   Я улыбаюсь и киваю. Она кивает в ответ.
   — Пожалуйста, передайте привет маме Грейера и обязательно скажите, что я добыла для нее потрясающего адвоката по бракоразводным делам. Он выиграл моей подруге Элис десять процентов сверх оговоренного в брачном контракте.
   Я инстинктивно кладу руку на голову Грейера.
   — Что же, желаю приятно провести время.
   Она перекидывает волосы на другое плечо и возвращается к свалке вокруг торта. Полагаю, пребывание мистера N. в Йель-клубе стало общеизвестным достоянием.
   — Ну, Гров, как насчет торта?
   Я перебрасываю его на другое бедро, поправляю галстук и касаюсь щеки, на которой все еще пламенеет отпечаток.
   У него совершенно мутные глаза. Очевидно, бедняга измучен не меньше меня.
   — Живот болит. Мне нехорошо, — бормочет он.
   Я лихорадочно вспоминаю, где видела туалет.
   — Как именно болит? — спрашиваю я в надежде отличить симптомы морской болезни от страданий четырехлетнего ребенка.
   — Няня, я…
   Он стонет, прежде чем рвануться вперед и согнуться в приступе рвоты. Я едва успеваю направить струю за борт, в воды Гудзона, так что на мой свитер попадает едва ли треть.
   — Гровер, ты очень устал, — шепчу я, гладя его по спине. Вытираю его рот ладонью, и он согласно кивает в ответ.
   Два часа спустя Грейер держится за ширинку и нетерпеливо притопывает кроссовками в вестибюле собственной квартиры.
   — Гров, пожалуйста, продержись хотя бы еще секунду. Я изо всех сил толкаю дверь, и она наконец поддается.
   — Давай же! Беги!
   Он пулей проскакивает мимо меня.
   — Ой!
   Слышится грохот. Я открываю дверь чуть шире и вижу Грейера, распростертого на груде пляжных полотенец. Рядом валяется картонка для шляп.
   — Грейер, ты в порядке?
   — Вот было классно, Нэнни! Тебе следовало бы видеть это, приятель! Стой здесь, я сейчас повторю.
   — Ну уж нет.
   Я сажусь на корточки, стаскиваю с него «найки» и загаженную ветровку.
   — В следующий раз тебе может не повезти. Иди писай.
   Он убегает. Я осторожно переступаю через картонку, гору полотенец, два пакета с эмблемой «Лилли Пулитцер» и мешок с брикетами древесного угля. Значит, мы либо отправляемся в Нантакет, либо переезжаем в предместье.
   — Нэнни, это вы?
   Я оглядываюсь и вижу, что обеденный стол полностью завален летней одеждой мистера N. То есть теми вещами, которые мы с Конни не запаковали.
   — Да. Мы только что приехали, — откликаюсь я, отодвигая два пакета от Барниз.
   — Вот как?
   Появляется миссис N. с охапкой кашемировых свитеров в пастельных тонах. При виде меня она слегка морщится.
   — Почему вы так испачканы?
   — Грейеру стало плохо…
   — Мне хотелось бы, чтобы вы лучше следили за тем, что именно он ест на этих праздниках. Как миссис Цукерман?
   — Передает вам привет…
   — Она так изобретательна. Устраивает лучшие дни рождения во всем городе!
   Она выжидающе смотрит на меня, очевидно, желая услышать подробности, вплоть до театра марионеток и комедии дель арте. Но я слишком измотана.
   — Она… э… просила сказать…
   — Да?
   Я собираюсь с духом.
   — Она… говорит… что знает… очень хорошего адвоката…
   — Нэнни, — ледяным тоном заявляет она, — это одежда моего мужа для поездки в Нантакет.
   Она отворачивается от меня, и ее голос мгновенно становится задорно-жизнерадостным.
   — Я сама еще не начала собираться. Никто не может объяснить, какая ожидается погода. Некоторые наши друзья сварились, другие же едва не превратились в сосульки.
   Она бросает свитера на стол, посылая во все стороны мячики свернутых теннисных носков.
   — Мария!
   Из кухни немедленно возникает Мария:
   — Да, мэм?
   — Не могли бы вы сложить это?
   — Да, мэм. Сейчас.
   Она снова исчезает на кухне.
   — Не собираюсь брать с собой гору чемоданов, но и не желаю стирать, пока я там, и к тому же понятия не имею, есть ли на острове приличная химчистка. Кстати, хорошо, что вспомнила. Мы улетаем пятнадцатого, ровно в восемь утра.
   — Это пятница?
   Она непонимающе смотрит на меня.
   — Простите, не собиралась перебивать вас, но пятнадцатое — день окончания университета.
   — И?..
   — Следовательно, я не смогу уехать в восемь…
   — Вряд ли из-за вас мы сможем задержаться в городе, — бросает она, направляясь к валяющимся в холле пакетам.
   — Нет, но дело в том, что моя бабушка устраивает вечеринку в мою честь, так что до субботы я должна оставаться в городе, — продолжаю я, следуя за ней.
   — Но аренда начинается в пятницу, так что нам нельзя откладывать отъезд, — отвечает она, словно объясняя очевидную истину Гроверу.
   — Понимаю и наверняка сумею прибыть автобусом в субботу. Часам к пяти или около того.
   Я тащусь за ней в столовую, где она прибавляет пакеты к общей груде.
   — То есть вы хотите сказать, что из четырнадцати дней, которые вы должны были провести с нами, два дня будете заняты в другом месте? Не знаю, Нэнни. Просто не знаю. В пятницу мы приглашены на ужин к Блюверам, а в субботу — на барбекю к Пирсонам. Просто не знаю. — Она вздыхает. — Мне нужно подумать.
   — Мне искренне жаль. Будь это что-то другое… но не могу же я пропустить церемонию выдачи дипломов!
   Я наклоняюсь, чтобы подобрать раскатившиеся носки.
   — Наверное, вы правы. Но все же мне нужно обсудить это с мистером N., и я дам вам знать.
   «Что обсудить? Могу я пропустить собственный праздник или нет?»
   — Кроме того, я хотела бы поговорить насчет жалованья: на этой неделе мне нужно платить за квартиру.
   «И я вот уже три недели ни цента от тебя не вижу! Мало того, должна подружке твоего муженька восемь сотен!»
   — Я была ужасно занята. Попробую на этой неделе добраться до банка. Как только вы подсчитаете, сколько часов отработали, и я просмотрю цифры…
   Миссис N. осекается, заметив выглядывающего из-за угла голого Грейера.
   — ГРЕЙЕР! — визжит она. Мы оба замираем. — Ты помнишь главное правило этого дома?
   Грейер шмыгает носом и говорит:
   — Никаких пенисов в доме.
   — Верно. Никаких пенисов в доме. Где остаются пенисы?
   — Пенисы остаются в спальне.
   — Именно в спальне. Нэнни, позаботьтесь, чтобы он оделся.
   Грейер торжественно шествует передо мной, скользя по мрамору босыми ступнями.
   На полу ванной валяется скомканная одежда.
   — Со мной случилась неприятность. Он толкает ногой деревянную машину.
   — Ничего страшного.
   Я собираю одежду и включаю теплую воду.
   — Давай помоем тебя, приятель, ладно?!
   — О'кей, — соглашается он и протягивает мне руки. Я снимаю грязный свитер и подхватываю его. Пока наполняется ванна, я хожу взад-вперед, укачивая Грейера. Его головенка лежит у меня на плече. Заснул он, что ли?
   Я подхожу к зеркалу, набрасываю на Грейера полотенце, чтобы не замерз, и вижу, что он сосет большой палец.
   Нэнни!
   Не знаю, включи, ™ ли вы в свои расчеты паром, но я должна заметить, что это увеличивает общее время поездки не менее чем на час. И мне пришло в голову, что вы могли бы: а) уехать в пятницу одиннадцатичасовым автобусом, что позволило бы прибыть в Нантакет в шесть утра субботы, или б) выехать в шесть утра в субботу. Таким образом, вы как раз успели бы до начала барбекю.
   Дайте мне знать.
   Дорогая миссис N.!
   С вашей стороны очень любезно позаботиться о моем своевременном прибытии в Нантакет, и хотя я никоим образом не хотела бы причинять вам неудобства, все же считаю, что будет крайне непрактично выехать ранее определенного времени, поскольку в пятницу вечером я должна посетить несколько мероприятий, связанных с вручением дипломов. Я буду в Нан-такете к семи часам вечера и, разумеется, не ожидаю, что мне оплатят пропущенные дни.
   Кстати, об оплате: не найдется ли у вас времени заглянуть в банк, поскольку мне необходимо внести деньги за квартиру? К записке, как вы просили, прилагается подсчет отработанных часов. Еще раз позвольте поблагодарить вас за заботу. Спасибо.
   Нэнни.
   Нэнни!
   Я несколько сбита с толку вашим негативным отношением к нашему отъезду. Однако я все же надеюсь, что мы придем к компромиссу. Может, вы сумеете прибыть к трем и возьмете такси до дома Пирсонов?
   Дорогая миссис N.!
   Поскольку я готова сделать для вас все на свете, вполне возможно, что сумею успеть к шести.
   Нэнни.
   Нэнни!
   Ничего страшного. Можете не беспокоиться. Горничная, которую прислало агентство по найму прислуги, согласилась присмотреть за Грейером до вашего приезда.
   P.S. Я хотела бы обсудить с вами вопрос, касающийся нескольких обозначенных в вашем списке часов (третья среда). По-моему, в тот день я брала Грейера за покупками.
   Дорогая миссис N., я вполне согласна с вами насчет третьей среды. Кроме того, как было уже упомянуто, в четверг я должна уйти в два, поскольку у меня защита диплома.
   Спасибо, Нэнни.
   Дорогая миссис N.!
   Всего лишь краткое напоминание о том, что завтра у меня защита диплома и я должна уйти ровно в два. Было бы очень неплохо, если бы вы сумели заплатить мне.
   Дорогая миссис N.!
   Встречаемся в два!
   — Где она?
   Я в миллионный раз за последние пять минут смотрю на вмонтированные в плиту часы. Два двадцать восемь. Ровно через сорок семь минут начинается защита. Моя академическая карьера достигнет кульминации без меня, потому что профессорской комиссии придется спрашивать о развитии детей у пустого стула!
   — Не кричи! — просит Грейер, хмуря брови.
   — Прости, Гров. Отпустишь меня на секунду?
   — Хочешь писать?
   — Да. Не забудь свое молоко.
   Я оставляю его расправляться с дыней, бегу в ванную для прислуги, поворачиваю кран, закрываю дверь, спускаю воду и ору в полотенце:
   — МАТЬ ТВОЮ!!!
   Махровая ткань заглушает крик.
   — Где она шляется, тварь этакая! Мать ее за ногу! Я сажусь на пол. В глазах саднит от слез.
   — Мать твою.
   Мне следовало помадой написать «два часа» на каждом зеркале в доме! Приколоть огромную двойку к краю ее паш-мины^[66], когда сегодня утром она входила в лифт!
   Меня так и подмывает схватить Грейера и ринуться на Мэдисон-авеню, выкрикивая ее имя в стиле Марлона Брандо.
   Напряжение выливается в молчаливый истерический смешок. Слезы уже так и льются по лицу.
   Я глубоко вздыхаю, легонько шлепаю себя по щекам, вытираю глаза и стараюсь взять себя в руки. Ради Гровера. Но все еще тихо хихикаю, когда возвращаюсь на кухню и вижу склонившуюся над Грейером миссис N.
   — Нэнни, я буду крайне благодарна, если вы не будете оставлять Грейера одного с обеденным прибором!
   Я смотрю на ложку, мирно лежащую на подставке рядом с тарелкой.
   — Простите…
   — Боже, какая вы нарядная!
   Она берет кусочек дыни с тарелки Грейера.
   — Спасибо, но у меня сегодня защита диплома, которая начинается через тридцать пять минут.
   Я направляюсь к двери.
   — А-а, верно. Я что-то припоминаю.
   Миссис N. неторопливо ставит на разделочный стол сумку от Келли из кожи аллигатора.
   — Сегодня утром я успела заехать в банк. Сядем в моем кабинете и просмотрим список, который вы мне отдали…
   Она вытаскивает конверт.
   — Здорово, спасибо, но мне пора бежать, — отвечаю я не оборачиваясь. Она вопросительно вскидывает брови:
   — А мне казалось, что это нужно сделать сегодня.
   — Да, но если я не уйду сейчас, наверняка опоздаю, — откликаюсь я из холла, где оставила заметки.
   Она громко вздыхает, отчего я немедленно вновь оказываюсь на кухне.
   — Будь умницей, няня! — наказывает Грейер, приподнимаясь на стульчике. — Будь умницей!
   — Спасибо, Гров.
   — Я чрезвычайно занята, и поэтому сейчас самое подходящее время обсудить этот вопрос. Боюсь, другого случая уже не подвернется. Не знаю, смогу ли я поговорить с вами в другой раз. Я специально добиралась до банка…
   — Прекрасно. Давайте сейчас. Спасибо.
   Я выхватываю из стопки бумаг напечатанный, сто раз проверенный подсчет всех часов, проведенных с Грейером, за последние пять недель.
   — Итак, как видите, в среднем сумма колеблется от четырех до пяти сотен в неделю.
   Она несколько минут изучает бумагу, пока я переминаюсь с ноги на ногу.
   — Это немного больше, чем мы обсуждали ранее.
   — Да, но первый список я отдала вам две недели назад, и с тех пор набралось еще больше шестидесяти часов.
   Она снова вздыхает и принимается отсчитывать двадцатки и пятидесятки, медленно ощупывая каждую, дабы убедиться, что банкноты не слиплись. Потом протягивает мне. Браслеты лиможского фарфора от Гермеса негромко позвякивают.
   — Довольно большая сумма, не находите?
   Я улыбаюсь в ответ.
   — Набралось за пять недель.
   Поворачиваюсь и иду к выходу, мимоходом погладив Грейера по голове.
   — Желаю хорошо провести день, ребята.
   Шлепаю сгустки кондиционера на волосы и втираю в голову идею о немедленном увольнении. Живо воображаю, как стою под навесом перед домом 721 по Парк-авеню и награждаю мистера N. и миссис N. добрым старым мультяшным пинком, от которого оба летят в живую изгородь. Заманчиво. Но при воспоминании о Грейере кадры начинают расплываться. Гровер, в своем длинном галстуке, выжидающе смотрит на меня, пока родители барахтаются в аккуратно подстриженных кустах.
   Я пожимаю плечами и подставляю лицо под горячую воду. А деньги? Меня тошнит при мысли о необходимости отправить мисс Чикаго почти половину того, что наконец соизволила отдать миссис N.
   Нить моих размышлений прерывает тихое мяуканье. Откинув занавеску, я вижу Джорджа, чинно стоящего возле ванны в ожидании, пока я брызну на него. Я лью ему на головку несколько капель воды, и он прячется.
   По крайней мере у меня есть спокойная ночь, чтобы отпраздновать успешную защиту диплома. А впереди еще одиннадцатичасовое телефонное свидание с Г.С.
   Я заворачиваюсь в полотенце, подбираю одежду, гашу свечу. Открываю дверь ванной и замираю, услышав голоса, доносящиеся из дальнего конца квартиры. Моей части квартиры, чтобы быть точной.
   — Хелло! — окликаю я, жмурясь от яркого света. Сразу можно понять, когда Чарлин дома: она всегда включает каждую лампу в квартире.
   — Это я, — глухо отзывается Чарлин.
   Сердце у меня падает. Я покрепче закутываюсь в полотенце, прохожу мимо ее ширмы на свою сторону комнаты. Моя настольная лампа бросает отблески на свечу, которую я зажгла перед тем, как идти под душ. Чарлин вместе с Волосатым Пилотом измеряют мою кровать.
   — Что это тут творится, Нэнни? — замечает она, нажимая кнопку рулетки. — Иди сюда, и обмерим этот угол.
   Волосатый протискивается мимо меня, едва не наступив на Джорджа, и становится рядом со стерео.
   — Сегодня я защищала диплом, так что все вечера проводила в библиотеке.
   Я отступаю с дороги, наспех сворачивая белье в комочек и запихивая под мышку.
   — Простите, я ничем не могу помочь?
   Она отдает ему конец рулетки и шагает к противоположной стене.
   — Я хотела посмотреть, войдет ли сюда диван.
   В животе у меня неприятно сосет. Вот тебе и спокойный вечер, о котором я мечтала!
   Она встает, отряхивая синюю юбку.
   — Нэнни, я хотела поговорить с тобой на этой неделе, но ты не отвечала на звонки.
   — Срок моей аренды кончается. В конце месяца переезжаю сюда! — спешит меня обрадовать Волосатый.
   Фантастика!
   — У тебя две недели, чтобы найти что-то еще. По-моему, времени достаточно, — вторит она, хватая карандаш, чтобы записать результаты измерений на клейком листочке. — Джули и ее жених придут через час, чтобы поиграть в карты. Не возражаешь? Господи, как здесь душно! Опять принимаешь душ в темноте? Чудачка!
   Она укоризненно качает головой. Я сохраняю спокойствие, хотя дается это нелегко. Чарлин уходит. Волосатый следует за ней, едва избежав атаки Джорджа.
   — Я как раз ухожу, — бормочу я в пол. Джордж становится на задние лапы, чтобы поймать падающие с моих волос капли. Я тянусь к телефону в надежде, что Джош будет рад меня слышать.
   Наутро я роюсь во всех карманах, пока не нахожу салфетку, на которой Джош записал телефон риелторов. Наскоро произношу молитву всех бездомных и набираю номер.
   — Э-э-ллоу… — отвечает ужасающий нью-йоркский акцент после седьмого звонка.
   — Алло, я ищу Пэт.
   — Она здесь больше не работает.
   — Вот как? Что же, может, вы сумеете мне помочь? Мне нужно снять однокомнатную квартиру к первому июля.
   — Невозможно.
   — Что?
   — Никак невозможно. Сейчас начало месяца. Если вы хотели квартиру к июлю, то нужно было показаться в конце месяца да еще с пачкой бабок… скажем, с двенадцатью сотнями для начала, тогда и поговорить было бы о чем.
   — Наличными?
   — Наличными.
   — Простите, двенадцать сотен наличными?
   — Именно. Для домохозяина. Аренда за первый год наличными.
   — За весь первый год?
   — Кроме того, вы должны принести подтверждение того, что ваш годовой доход в сорок четыре раза превышает сумму годовой арендной платы, а также заявления ваших гарантов…
   — Моих кого?
   — Гарантов, людей, которые гарантируют, что плата будет вноситься вовремя, даже если вы умрете. Обычно гарантами выступают родители. Но они должны жить в регионе трех штатов, чтобы их доходы не только поддавались проверке, но и по меньшей мере в сто раз превышали бы годовую арендную плату.
   — По-моему, это уж чересчур. Мне необходима всего лишь однокомнатная квартирка, ничего роскошного.
   — О Господи! Это июнь! Июнь, когда каждый американец в возрасте до тридцати заканчивает что-то и перебирается сюда.
   — Но все это наличными?
   — Милочка, ребятки с Уолл-стрит выпрашивают денежки на переезд у своих компаний. Хотите обскакать их, гоните монету.
   — Иисусе!
   Она шумно вздыхает.
   — Сколько собираетесь потратить?
   — Ну… не знаю… шесть, семь сотен.
   — В месяц?
   В трубке слышится хриплое кудахтанье.
   — Милочка, сделайте нам всем одолжение, купите «Войс» и поищите такую же бедолагу, которая захочет снять квартиру на паях.
   — Но я собиралась жить одна…
   — В таком случае я бы сняла квартиру в Куинсе и запаслась бы газовым баллончиком.
   — А в Бруклине ничего нет?
   — Мы не имеем дел с окраинами.
   Она вешает трубку.
   Я покрываюсь мурашками, слыша со стороны ширмы Чарлин отчетливый хруст разрываемой упаковки с презервативами. Брр! Бросаюсь на кровать и сую голову под подушки. Какое, к черту, увольнение! Ко дню выдачи дипломов я стану на коленях умолять миссис N. позволить мне пожить у нее!
   Г.С. в последний раз кружит бабушку на танцевальном пятачке под звуки сальсы^[67] в исполнении оркестра, нанятого ею на этот вечер в любимом мексиканском ресторанчике. Сегодня ее квартира залита светом цветных бумажных фонариков.
   — Он еще и танцевать умеет! — кричит она в нашу сторону, подхватывая широкую испанскую юбку. Мы с родителями сидим на террасе и пьем шампанское. Мама наклоняется ко мне:
   — Он ужасно милый.
   — Знаю, — гордо киваю я.
   — Эй, поосторожнее в присутствии отца, — шутит па.
   Вечер выдался теплым, и бабушка накрыла столы прямо здесь и пригласила всех друзей — и моих, и семейных, так что праздник получился довольно оживленным.
   — Вон тот парень хочет заплатить мне за то, что вылепит мои локти! — поражается Сара, подходя к столу с двумя кусочками торта на тарелочках и вручая одну моей матери.
   — Ну да… конечно… начинается с локтей… — предостерегает па.
   Песня заканчивается, Г.С. и бабушка аплодируют музыкантам.
   — Дорогая! — восклицает бабушка, подплывая к нам под руку с Г.С. — Ты попробовала торт?
   — Да, ба.
   — Ты! — Бабушка тычет пальцем в растянувшегося на шезлонге сына. — Растряси жирок и потанцуй с женой!
   Мама встает, протягивая руку отцу, и они начинают лениво покачиваться в такт музыке.
   — Как тут мои дорогие? Еды и выпивки достаточно?
   — Божественная вечеринка, Френсис, — благодарит Сара. — Прошу простить, но мне нужно присмотреть за Джошем. Как бы он не распростился со съеденной паэльей!
   Она исчезает за толпой танцующих. Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на звезды.
   — Как странно, что больше не нужно ходить на лекции…