Маклохлин Эмма. Дневники няни

   — У вас там остались родственники?
   — Мой муж и сыновья. Она моргает и отводит глаза.
   — Вот как…
   — Да, мы приехали вместе. Решили найти работу. В Сан-Сальвадоре я была инженером. Но там совсем не стало работы, и мы надеялись скопить немного денег здесь. Мужу отказали в выдаче «зеленой карты»^[59]. Ему с сыновьями пришлось вернуться назад, потому что я не могла одновременно работать и заботиться о них.
   — И часто вы с ними видитесь?
   — Только две недели на Рождество, но в этом году мистер и миссис Цукерман потребовали, чтобы я поехала с ними во Францию, — признается она, складывая и разворачивая свитер Дарвина.
   — У вас есть с собой фотографии детей? Бьюсь об заклад, они очень красивые.
   Я не уверена, что стоит продолжать беседу в таком ключе. И ни к чему хорошему она не приведет. Будь здесь моя мать, наверняка бы устроила Сайме интервью в газетенке «Стори тайм» и перетащила бы ее в первое же надежное убежище, которое только смогла бы отыскать.
   — Нет… это слишком… тяжело. — Она улыбается. — Когда Грейер придет к Дарвину поиграть, я покажу вам. А вы? У вас есть дети?
   — У меня? Слава Богу, нет. Мы дружно смеемся.
   — А бойфренд?
   — Я над этим работаю.
   Я коротко рассказываю о Г.С. Мы делимся друг с другом обрывками своих жизней, о которых никогда не узнают, да и не захотят узнать ни Цукерманы, ни N. Говорим и говорим, сидя среди водоворота ярких цветов и красок, окруженные какофонией воплей. За окном медленно падает снег, и я поджимаю под себя ноги в теплых чулках. Сайма ложится подбородком на вытянутую руку и блаженно закрывает глаза. Сегодня я провожу день с женщиной, имеющей степень более высокую, чем я когда-нибудь надеюсь получить, в области, которую мне никогда не осилить. С женщиной, которая за последние двадцать четыре месяца сумела вырваться домой едва ли на две недели.
   Все последние дни я приезжаю в семь, чтобы одеть Грейера к школе, прежде чем оставить на попечение миссис Баттерс и помчаться на лекции. Миссис N. по утрам не выходит из комнаты, а днем вообще отсутствует. Тем больше я была поражена, когда Конни сообщила мне, что она ждет меня в своем кабинете.
   — Миссис N.! — окликаю я, постучавшись.
   — Войдите.
   С душевным трепетом я приоткрываю дверь, но обнаруживаю, что она сидит за письменным столом в кашемировом кардигане и слаксах. Несмотря на эксперименты с румянами, выглядит она осунувшейся и измученной.
   — Что вы делаете дома в такой ранний час? — спрашивает она.
   — Грейер не поладил с зеленой краской, поэтому я привела его домой переодеться перед катком…
   Звонит телефон, и она знаком просит меня подождать.
   — Алло? О, это ты, Джойс… нет, письма еще не пришли. Не знаю… должно быть, неправильно указан почтовый индекс…
   Ее голос по-прежнему звучит глухо и безжизненно.
   — Все школы, куда вы подавали заявления? В самом Деле? Какое счастье!.. И что вы выбрали? Ну… я не слишком много знаю о женских школах… уверена, что вы сделаете правильный выбор. Превосходно! До свидания. Она кладет трубку и поворачивается ко мне:
   — Ее дочь принята во все школы, куда они обратились. Не понимаю, она даже не умна… Так что вы говорили?
   — Краска… не беспокойтесь, на нем не было фуфайки Колледжиет, когда это произошло. Зато он чудесно нарисовал дерево…
   — Разве в саду у него нет сменной одежды?
   — Да… простите, она понадобилась на прошлой неделе, когда Гизела опрокинула на него клей и я забыла принести новую.
   — Что, если бы у него не было времени переодеться?
   — Простите. Завтра принесу.
   Я собираюсь уходить.
   — Кстати, Нэнни, пока вы еще здесь, я должна поговорить с вами о школе Грейера. Где он?
   — Смотрит, как Конни вытирает пыль. «Резные узоры на стульях. Зубной щеткой».
   — Прекрасно. Садитесь.
   Она показывает на прикрытый чехлом стул напротив письменного стола.
   — Мне нужно сказать вам нечто ужасное.
   Она опускает глаза на лежащие на коленях заломленные руки.
   Я начинаю задыхаться, готовая услышать трагическую повесть о трусиках.
   — Сегодня утром мы получили очень неприятные новости, — медленно сообщает она, выдавливая слова. — Грейера не приняли в Колледжиет.
   — Нет! — ахаю я, поспешно убирая с лица улыбку облегчения. — Не верю!
   — Знаю… какой кошмар! И в довершение всего его внесли в список в Сен-Дэвиде и Сен-Бернарде. В список очередников.
   Она сокрушенно качает головой.
   — Теперь мы надеемся на Тринити, но если по какой-то причине это тоже не сработает, остаются только запасные варианты, и мне они совсем не по душе.
   — Но он такой чудесный малыш! Умница, рассудительный. Остроумный. Дружелюбный. Ничего не понимаю!
   Как могли отказать такому замечательному ребенку в приеме?
   — Я целое утро ломала себе голову, пытаясь осознать, в чем тут дело.
   Она смотрит в окно.
   — Репетитор, который подготовил нас к собеседованию, уверял, что Грейер пройдет в Колледжиет на ура!
   — Мой отец утверждает, что в этом году было на редкость много поступающих. Конкурс настолько вырос, что им, вероятно, подчас трудно делать выбор.
   Особенно если учесть, что абитуриентам по четыре года и вы не можете спросить, какого они мнения о дефиците федерального бюджета и какими видят себя лет эдак через пять.
   — Мне казалось, вашему отцу понравился Грейер, — многозначительно замечает она, имея в виду тот дождливый день, когда я взяла его к своим родителям поиграть с Софи.
   — Так оно и есть. Они вместе пели «Радужный мост»^[60].
   — Хм… Интересно.
   — Что именно?
   — Нет, ничего. Просто интересно, вот и все.
   — Мой отец не имеет отношения к приемной комиссии.
   — Совершенно верно. Так вот, я хотела сказать, что, наверное, не стоит одевать Грейера в форму Колледжиет. Это может породить в нем неоправданные надежды, а я хочу удостовериться, что…
   Снова звонок.
   — Подождите. Алло? О, привет, Салли… нет, наши письма еще не пришли. О, Колледжиет! Поздравляю, какая удача! Что же, Райан — очень способный мальчик. Да, просто замечательно. О, вчетвером? Я проверю ежедневник мужа. Поговорим после уик-энда… Хорошо. Пока. Она набирает в грудь воздуха и спрашивает:
   — Так о чем мы?
   — О надеждах Грейера.
   — О да. Меня тревожит то обстоятельство, что ваше поощрение его привязанности к Колледжиет может привести к потенциально пагубной коррекции его самооценки.
   — Я…
   — Нет, пожалуйста, не стоит упрекать себя. Это моя вина. Нужно было тщательнее контролировать вас.
   Она снова вздыхает и качает головой.
   — Но сегодня утром я говорила с педиатром, и он предложил консультанта по перспективному развитию, который специализируется в том, что помогает родителям и няням облегчить переход к адекватной оценке действительности. Она приедет завтра, когда Грейер будет занимается музыкой, и хочет поговорить с вами отдельно, чтобы оценить вашу роль в его развитии.
   — Потрясающе! Превосходная мысль! Кстати, сегодня не нужно разрешать Грейеру надевать ее?
   — Что?
   Она тянется к чашке с кофе.
   — Фуфайку.
   — А… нет, сегодня пусть носит, а завтра мы попросим консультанта объяснить, как лучше справиться с ситуацией.
   — О'кей.
   Я иду к Грейеру. Он полулежит на банкетке, наблюдая, как Конни полирует плиту, и рассеянно играет с галстуком. Похоже, миссис N. сетует не по тому поводу. Ей скорее нужно бы обратить внимание на другой предмет туалета.
   Я сижу на стуле рядом с письменным столом миссис N., ожидая консультанта, и пытаюсь украдкой читать заметки, нацарапанные в блокноте миссис N. И хотя это, возможно, всего лишь список продуктов для Конни, тот факт, что меня оставили одну, заставляет проявлять особую осторожность. Будь у меня камера, вмонтированная в пуговицу свитера, я лихорадочно пыталась бы сфотографировать все, что лежит на столе. От этой мысли мне становится смешно, но тут в дверях появляется сначала портфель, а потом женщина.
   — Нэнни!
   Она крепко жмет мне руку.
   — Я Джейн. Джейн Гулд. Как поживаете?
   Она говорит немного громче, чем нужно, и, обозревая меня поверх очков, кладет портфель на стол миссис N.
   — Спасибо, прекрасно. А вы?
   Я вдруг становлюсь чрезмерно жизнерадостной и тоже чересчур шумной.
   — Неплохо. Спасибо, что спросили.
   Она скрещивает руки поверх клюквенно-красного блейзера и ритмично кивает мне. У нее очень пухлые губы, накрашенные помадой того же оттенка, въевшейся в морщинки вокруг рта.
   Я киваю в ответ. Она смотрит на часы.
   — Итак, Нэнни, я достаю блокнот, и мы начинаем.
   Она и далее комментирует каждое свое действие до тех пор, пока не усаживается за стол с ручкой наготове.
   — Нэнни, наша цель — за сорок пять минут оценить степень восприятия и ожидания Грейера. Мне хотелось бы, чтобы вы разделили со мной понимание своей роли и ответственности на критическом этапе жизни Грейера перед его переходом к следующей ступени обучения.
   — О'кей, — отвечаю я, снова и снова проигрывая в мозгу ее вопрос, чтобы разобраться в смысле.
   — Нэнни, как вы охарактеризуете свою работу по отношению к академической деятельности Грейера за время первой четверти срока пребывания в этом доме?
   — Как хорошую. То есть я брала его из сада, но, честно говоря, особенной академической деятельности…
   — Насколько я понимаю, вы не считаете себя активной, динамичной участницей процесса. Как вы опишете свою работу во время запланированного свободного, предназначенного для игр времени?
   — Сейчас… Грейер очень любит играть в паровозики. Да, и наряжаться в маскарадные костюмы. Поэтому я стараюсь занять его теми играми, которые ему больше всего нравятся. Я не знала, что мне нужно создавать какой-то распорядок игр.
   — Вы собираете с ним паззлы?
   — Он не слишком любит паззлы.
   — Проблемы с математикой?
   — Он еще достаточно мал…
   — Когда в последний раз вы рисовали окружности?
   — На прошлой неделе, когда вынимали фломастеры…
   — Вы проигрываете кассеты Сузуки?
   — Только когда он принимает ванну.
   — Вы читаете ему «Уолл-стрит джорнал»?
   — Собственно говоря…
   — «Экономист»?
   — Не совсем…
   — «Файнэншл тайме»?
   — А следовало бы?
   Она тяжело вздыхает, яростно царапает что-то в блокноте и начинает снова:
   — Сколько двуязычных обедов в неделю вы ему сервируете?
   — Мы говорим по-французски по вторникам вечером, но я обычно сервирую ему овощные бургеры.
   — Какова ваша основная цель посещения Гуггенхейма?
   — Мы предпочитаем Музей естественной истории: ему нравятся камни.
   — Какой методологии вы следуете, одевая его?
   — Одежду выбирает или он сам, или миссис N. Главное — чтобы ему было удобно…
   — Значит, вы не используете График Предметов Туалета?
   — Не совсем…
   — И, полагаю, не составляете вместе с ним список выбранной одежды согласно Схеме Расположения в Шкафу?
   — Да, то есть нет.
   — И не заставляете его переводить цвета и размеры на латинский?
   — Может, позже, в конце года…
   Она снова смотрит на меня и многозначительно кивает. Я ерзаю на сиденье и улыбаюсь. Она подается вперед и снимает очки.
   — Нэнни, здесь я должна, как говорится, поднять флаг.
   — О'кей.
   Я, в подражание ей, тоже подаюсь вперед.
   — Я обязана спросить: используете ли вы свои лучшие качества, чтобы повысить успехи Грейера?
   Выпустив кота из мешка, она откидывается на спинку кресла и складывает руки на коленях. Я чувствую, что должна оскорбиться. «Используете свои лучшие качества»? Хммм, а кто-то не использует?
   — Мне неприятно слышать это, — серьезно отвечаю я, поскольку тут очевидно одно: мне просто должно быть неприятно.
   — Нэнни, насколько я понимаю, вы должны получить диплом педагога, но я, откровенно говоря, изумлена отсутствием глубины ваших познаний в этой области.
   Вот теперь я твердо знаю, что меня оскорбили.
   — Видите ли, Джейн…
   Услышав свое имя, она поспешно выпрямляется.
   — Меня учили работать с детьми, имеющими куда меньше возможностей, чем у Грейера.
   — Понятно. Значит, вы не осознаете своего шанса оказаться на поприще, в котором ваша ценность как работника может повыситься?
   Что?!
   — Я хочу сделать для Грейера все, но сейчас он переживает сильнейший стресс…
   — Стресс? — скептически повторяет она.
   — Совершенно верно. И я считаю… кстати, я еще не получила диплома, Джейн, так что уверена, вы воспримете это скептически, но самое главное, что я могу ему дать, — возможность передышки. С тем чтобы его воображение не получило принудительного развития в ту или иную сторону.
   Кровь бросилась мне в лицо. Я сознаю, что зашла слишком далеко, но просто невозможно терпеть, когда очередная дама средних лет, в этом же кабинете, в очередной раз делает из тебя идиотку!
   Она снова что-то пишет в блокноте и растягивает губы в улыбке.
   — Что же, Нэнни, советую вам уделять побольше времени на размышления, если вы и далее собираетесь работать с Грейером. Сейчас я дам вам документы, в которых собран опыт других воспитателей, считающихся лучшими в своей области. Предлагаю вам прочитать, усвоить и законспектировать. Это превосходные примеры, Нэнни, содержащие важнейшие сведения, полученные от старших собратьев по оружию, если можно так выразиться, и они должны стать для вас неписаными законами, если стремитесь, чтобы Грейер достиг своего оптимального состояния.
   Она вручает мне пачку бумаг, закрепленных большой скрепкой, встает и снова надевает очки.
   Я тоже встаю, ощущая, что должна каким-то образом прояснить ситуацию.
   — Я не собиралась оправдываться. Я прекрасно отношусь к Грейеру и свято следовала инструкциям миссис N. Последние несколько месяцев именно она настаивала на том, чтобы он почти каждый день носил фуфайку Колледжиет. Она даже купила ему еще несколько таких фуфаек, на смену. Поэтому я просто хочу, чтобы вы знали…
   Она протягивает мне руку:
   — Понимаю. Спасибо, что уделили мне время, Нэнни.
   Мы обмениваемся с ней рукопожатиями.
   — И вам спасибо. Я прочту сегодня же вечером. Уверена, что они очень мне помогут.
   — Ну же, Гров, доедай, и поиграем.
   Последние пять минут Грейер упрямо ковыряет вилкой тортеллини. Сегодняшний день получился очень утомительным для нас обоих: спасибо за это Джейн. Светлая головка Грейера лежит на руке: очевидно, он устал.
   — Что случилось? Не голоден?
   — Нет.
   Я тянусь к его тарелке, но он хватается за край, и вилка со звоном падает на стол.
   — О'кей, Грейер, просто скажи: «Няня, я еще не доел». Могу и подождать.
   Я снова сажусь.
   — Нэнни!
   В комнату врывается миссис N. и уже хочет что-то сказать, но, увидев Грейера, осекается.
   — Ты хорошо поел, Грейер?
   — Да, — бормочет он, по-прежнему уткнувшись в руку. Но она уже не замечает его.
   — Не могли бы вы пойти со мной?
   Я следую за ней в столовую, где она останавливается и поворачивается так резко, что я едва не наступаю ей на ногу.
   — Простите, все в порядке?
   — В полном, — роняет она морщась. — Я только что закончила разговор с Джейн. Крайне важно, чтобы мы собрались всей семьей и вместе сообщили Грейеру о его п-р-о-в-а-л-е. Поэтому я прошу вас позвонить в офис мистера N. и узнать, когда он прилетает. Номера в кладовой.
   — Миссис N., — окликает Джейн, выходя в холл.
   — Конечно. Сейчас. Без проблем.
   Я поспешно ныряю на кухню. Грейер все еще водит вилкой по тарелке. Тортеллини снова на орбите. Я ненадолго задерживаюсь, слушая разговор Джейн и миссис N.
   — Да, я только что говорила с няней. Собираюсь узнать, как скоро мой муж сможет приехать, — поясняет миссис N. тоном профессионала.
   — Его присутствие вовсе не обязательно, если Грейер вовремя осознает, что рядом с ним его главный воспитатель. Вы вполне можете сами объяснить ему.
   Голос Джейн постепенно удаляется в направлении входной двери, и я иду к телефону.
   — Офис мистера N. Джастин у телефона. Чем могу помочь?
   — Джастин? Это я, Нэнни.
   — Привет. Как вы? — спрашивает она, перекрикивая вой принтера.
   — Торчу здесь. А как насчет вас?
   — Дел по горло, — вздыхает она. — С этим слиянием у нас просто сумасшедший дом. Последние две недели я ни разу не пришла домой раньше полуночи.
   — Паршиво.
   — Остается только надеяться, что мистер N. получит гигантский бонус и поделится с нами.
   Я бы на это не рассчитывала.
   — Так миссис N. понравились цветы?
   — Что?
   — Розы. Я посчитала, что это уже перегиб, но мистер N. велел сделать постоянный заказ.
   — Да, это чувствуется, — подтверждаю я.
   — Я позабочусь о том, чтобы внести в завтрашний букет некоторое разнообразие. Какой цветок у нее любимый?
   — Пион, — шепчу я, поскольку миссис N. впархивает в комнату и становится прямо с выжидательным видом передо мной.
   — Интересно, где это я найду пионы в марте?
   Джастин снова вздыхает, очевидно, оглушенная клацаньем принтера.
   — Черт, неужели эта штука опять сломалась? Простите, не важно, я все сделаю. Что-то еще?
   — Ах да! Миссис N. хочет устроить семейный сбор по случаю… — Я оглядываюсь на игрока в тортеллини и продолжаю: — Это насчет малыша. Когда мистер N. может быть дома?
   — Сейчас посмотрим… Я могла бы передвинуть совещание…
   Слышен шорох переворачиваемых страниц.
   — Так, так, так… Да, я могу вызвать его в Нью-Йорк в среду, к четырем. Так и сделаем.
   — Здорово. Спасибо, Джастин.
   — Для вас — что угодно.
   Я вешаю трубку и оборачиваюсь к ней:
   — Джастин сказала, что он будет здесь в среду, к четырем.
   — Что же. Если раньше нельзя… придется потерпеть.
   Она поправляет свое сверкающее обручальное кольцо.
   — Джейн считает, что его присутствие совершенно необходимо, так что…
   Ну да. Как же.
   — Именно «Уолл-стрит джорнал»! Но ему всего четыре!
   — Иисусе! — восклицает отец. Софи, воспользовавшись моментом, тычется носом между наших ног. — Твоя мама считает, что ты должна уволиться.
   — Я справлюсь.
   Я делаю несколько шагов, и Софи обгоняет меня, готовая к следующему забегу.
   — И я никак не могу сейчас оставить Грейера. Отец спускается к подножию холма.
   — Софи! Ко мне!
   Софи нерешительно оглядывается.
   — Сюда! — зовет он.
   Софи разворачивается на сто восемьдесят градусов и мчится к нему, преодолевая холодный ветер, так что длинные уши бодро реют за ней, как два флажка. Едва Софи подбегает к отцу, я в свою очередь зову ее, и она летит ко мне, а потом мы вдвоем скатываемся по склону, пока не оказываемся рядом с отцом на главном променаде, тянущемся вдоль окраинной части Риверсайд-парка.
   — Готова к завтрашнему собеседованию? — спрашивает отец, гладя жмущуюся к его ногам Софи.
   — Немного нервничаю. Но профессор Кларксон вчера нас натаскивал. Хотелось бы к следующему году определиться с работой.
   Я зябко ежусь под очередным порывом ледяного ветра.
   — Ты их всех убьешь наповал. Пока.
   Я снова взбираюсь на холм, к цепочке деревьев, и оглядываюсь как раз в тот момент, когда зажигаются уличные фонари, и от этого кажется, что вокруг сразу стемнело.
   Я смотрю в их желтые глаза и сочиняю желание в ритме «Звездочка яркая, звездочка ясная»: «О электрические боги округа трех штатов, я прошу всего лишь нормальную честную работу с нормированным рабочим днем и офисом, где белье босса не сушат в ванной. Когда-нибудь я сумею помочь сразу нескольким, а может, и многим детям, таким, у кого не бывает собственных консультантов. Благодарю вас. Аминь».
   Солнечный свет внезапно заливает вагон метро: мы вынырнули на поверхность высоко над улицами Южного Бронкса. Я остро ощущаю волну возбуждения, поднимающуюся в людях всякий раз, когда поезд движется над землей, летит над городом на тонких рельсах, словно в парковом аттракционе.
   Я вынимаю из рюкзачка план урока и в миллионный паз просматриваю. Возможность войти в группу разрешения конфликтов в городских школах — именно та работа, о которой я мечтала.
   Поезд останавливается, я выхожу и попадаю в море холодного солнечного сияния. Спускаюсь по ступенькам платформы на улицу и обнаруживаю, что нахожусь не в четырех, а в четырнадцати кварталах от места, где назначено собеседование. Должно быть, я не так поняла секретаршу. Сверяюсь с часами и ускоряю шаг. Сегодня утром я слишком волновалась, чтобы поесть, но полуторачасовая поездка пробудила во мне угасший было аппетит. Я почти бегу по длинным улицам, понимая, что если немедленно чего-нибудь не съем, то попросту упаду в обморок посреди урока.
   Окончательно задохнувшись, я вбегаю в крошечный газетный киоск, хватаю пакетик с арахисом и сую в рюкзак. Еще одна дверь, и я нажимаю кнопку звонка, рядом с которым прилеплен раскрашенный вручную листок с надписью: «Общественность против конфликтов».
   Чей-то голос едва пробивается сквозь треск помех, и дверь щелкает, открываясь. Я поднимаюсь по лестнице, когда-то выкрашенной зеленой краской и окаймленной постерами, где дети серьезно смотрят в камеру на фоне игровых площадок. Я внимательно рассматриваю каждый. Судя по прическам и штанам-клешам, снимки относятся к началу семидесятых, времени основания организации. На верхней площадке я звоню снова, и прежде чем эта дверь чуть приоткрывается, изнутри слышится громкий лай.
   — Снежок, стоять! СТОЯТЬ, я сказала!
   — Я на собеседование, — сообщаю я, выискивая взглядом другую дверь и предполагая, что случайно потревожила жильцов. В щели появляется бледное лицо.
   — Да, «Общественность против конфликтов». Вы попали по адресу. Заходите. Только поосторожнее со Снежком: он всегда пытается вырваться.
   Я протискиваюсь в приоткрытую дверь, тут же оказавшись лицом к лицу с гигантской черной пастушьей овчаркой и такой же огромной женщиной в комбинезоне, с гривой длинных светлых, но уже седеющих волос. Я с улыбкой наклоняюсь, чтобы погладить Снежка, который сосредоточенно пытается прошмыгнуть между ее широко расставленными ногами.
   — НЕТ! — вопит она.
   Я дергаюсь.
   — Он не слишком-то расположен к людям. Верно, Снежок?
   Она грубовато треплет собаку по голове свободной рукой. В другой зажата пачка скоросшивателей. Решив, очевидно, что я предупреждена, она позволяет Снежку обнюхать меня. Я стараюсь не шевелиться.
   — Я — Рина, исполнительный директор «Общественности против конфликтов». А вы?
   Она сверлит меня напряженным взглядом. Я пытаюсь разгадать ее мысли, понять, какой бы она хотела видеть меня.
   — Нэн. Я договорилась встретиться с Ричардом. Стараюсь быть солидной и вежливой, без щенячьей жизнерадостности.
   — Нэн? Мне казалось, вас зовут Неминия. Черт. РИЧАРД! — орет она так оглушительно, что я едва не пускаюсь в бега. — Сейчас он будет. РИЧАРД!!!
   Она начинает рыться в каталожном шкафу.
   — Ничего, я пока посижу.
   Нужно показать ей, что я вполне могу позаботиться о себе, тем более что, похоже, независимость здесь высоко ценится. Поворачиваюсь и обнаруживаю, что два стула, предназначенных для тех нескольких футов, что служат зоной ожидания для посетителей, завалены коробками, набитыми пожелтевшими брошюрами. Я решаю постоять у стенки и не мешать Рине, что, по всей вероятности, тоже будет оценено по достоинству.
   В дальнем конце комнаты распахивается дверь, и появляется бледный мужчина с одутловатой физиономией, чем-то похожий на Рину. По всей видимости, это и есть Ричард. Он подслеповато щурится на меня сквозь очки и тяжело дышит в усилии обогнуть Рину и пса. Лицо блестит от пота. За ухо засунута помятая сигарета.
   — Неминия!
   — Нэн, — бурчит Рина.
   — О, Нэн! Я Ричард, художественный директор. Вижу, вы уже знакомы с Риной и Снежком. Почему бы нам не перейти к делу? Удалимся в Комнату Чувств и начнем, пожалуй.
   Он жмет мою руку и переглядывается с Риной.
   Я следую за ним в Комнату Чувств примерно того же размера, что и офис, но без такого количества письменных столов.
   — Садитесь сюда, Нэн.
   Что я и делаю, готовая поведать мою чудесную длинную историю. Убить их наповал.
   — А теперь позвольте мне рассказать о себе, — начинает Ричард, развалясь на пластиковом складном стуле и пускаясь в длинное повествование о десятилетиях, проведенных на работе в сфере социальных проблем. О том, как он повстречался с Риной на митинге против суперинтендента полиции, о годах, проведенных в путешествиях по всему миру для сбора методик разрешения конфликтов, и о целой армии детей, которых он лично научил «сделать мир лучше». Кроме того, он подробно рассказывает о своем несчастном детстве, незаконном сыне, который больше ему не звонит, и тщетных попытках бросить курить. Я почти дремлю, изредка ловя обрывки фраз и сохраняя сияющую улыбку на лице. При этом все мои мысли устремлены к пакетику орешков, мирно лежащему в рюкзачке.
   Примерно через час он наконец спрашивает:
   — Вижу, вы занимались также проблемами пола. Что это означает?
   Он пробегает глазами мое посланное по факсу резюме, с трудом разбирая бледные строчки. Я читаю заголовок и обнаруживаю, что меня именуют «Неминией с угла Восточной 4-й и 90-й Какой-то там улицы». Аххх, Неминия…
   — Видите ли, мой основной предмет — развитие ребенка в условиях семьи, но я крайне заинтересована в дополнительной работе…
   — Так, значит, вы не феминистская стервоза, — перебивает он и смеется, долго, заливисто, от души, вытирая потный лоб извлеченной из кармана бумажной салфеткой.