Маклохлин Эмма. Дневники няни

   — В самом деле? Следует пауза.
   — Что же, тогда входите.
   Раздается жужжание, я толкаю тяжелую стеклянную дверь, и мы вваливаемся в мраморное фойе. Проходим мимо широкой парадной лестницы в конец дома и оказываемся в солярии, высокие окна которого выходят в сад. Дождь неустанно наполняет чашу каменного фонтана.
   — Здравствуйте.
   Я на время прекращаю борьбу с «молнией» куртки Грейера и поднимаю глаза. На лестничной площадке стоит мальчик возраста Грейера со светлыми кудрявыми волосами.
   Маленькая рука просунута через перила и опирается на столбик.
   — Привет, я Картер.
   Я никогда не видела его раньше и сейчас понимаю, что и Грейер его не знает.
   — Я Грейер.
   — Послушайте, — раздается тот же голос с английским акцентом, — оставьте ваши вещи где хотите и поднимайтесь.
   Я бросаю мокрую одежду и теннисное снаряжение на пол.
   — Иди, Грейер.
   Он бежит к Картеру. Я начинаю взбираться по лестнице. На втором этаже прохожу мимо венецианской гостиной и столовой в стиле ар-деко. На третьем — спальня в стиле ампир и кабинет, напоминающий об Африке: куча голов антилоп и ковры из шкур зебры. У меня появляется одышка. Лестничная площадка четвертого этажа встречает меня огромным изображением Винни-Пуха. Очевидно, здесь и живет Картер.
   — Иди сюда, — зовут меня сверху. — Не останавливайся!
   — Еще выше?
   — Ты почти пришла, Нэнни. Лентяйка!
   — Большое спасибо, Гров, — откликаюсь я и, отдувающаяся, вспотевшая, доплетаюсь до пятого этажа, где сразу попадаю в большую семейную комнату, служащую одновременно и кухней.
   — Привет, я Лиззи. Высоковато, верно? Хотите воды?
   — С удовольствием. Я Нэнни.
   Я хватаюсь одной рукой за живот, а другую протягиваю Лиззи. Судя по виду, она на несколько лет старше меня. Одета в серую фланелевую юбку, небесно-голубую блузку из рубашечной ткани и синий, накинутый на плечи кардиган. Я тут же отношу ее к классу высококвалифицированных нянь, импортируемых из Британии. Такие считают свою профессию благородной, требующей специальных знаний и дипломов; они и одеваются соответственно.
   Мальчики уже устроились в углу, где выстроена целая деревня из пластиковых домов «Плейскул»^[61], и занялись какой-то непонятной для меня игрой.
   — Пейте на здоровье, — говорит Лиззи, протягивая мне стакан. — Думаю, нужно позволить им немного выпустить пар, а потом посадить их перед «Книгой джунглей».
   — Звучит неплохо.
   — Не знаю, что буду делать, когда Картер научится произносить слова по буквам. Наверное, освою язык жестов.
   Я оглядываю кухонные шкафчики в стиле рококо, французский кафель, багет и лепнину.
   — Удивительный дом. Вы приходящая няня или живете здесь?
   — У меня маленькая квартирка на верхнем этаже.
   Я поднимаю глаза и понимаю, что да, здесь есть и еще один этаж.
   — Должно быть, вы в прекрасной форме.
   — Попытайтесь сохранять ее с уставшим четырехлетним малышом на руках.
   Я смеюсь.
   — Знаете, мы впервые видим Картера. В какой садик он ходит?
   — В «Кантри дей», — объясняет она, забирая у меня пустой стакан.
   — Вот как? Я присматривала за девочками Глисонов, так они тоже туда ходили. Приятное местечко.
   — Да… Картер, слезь с него!
   Я оглядываюсь как раз в тот момент, когда смертельная хватка на горле Грейера ослабевает.
   — Вот здорово, Картер, как ты это делаешь? Покажи мне, покажи! — Глаза Грейера блестят азартом.
   — Вот это молодцы! — восклицаю я. — Теперь он будет набрасываться на меня, чтобы показать захват.
   — Быстрый пинок в пах, и они валятся как спелые груши, — объявляет Лиззи, подмигивая.
   Где же она была весь этот год? Все это время мы могли бы вместе ходить на детскую площадку!
   — Эй, хотите посмотреть террасу?
   — Конечно.
   Вслед за Лиззи я выхожу на каменный балкон с видом на сад и задние фасады особняков на другой стороне квартала. Мы стоим под навесом. И дождевые капли разбиваются о наши шубы.
   — Как прекрасно, — говорю я, и при каждом слове изо рта вырываются облачка пара. — Настоящий анклав девятнадцатого века.
   Лиззи кивает.
   — Сигарету?
   — Вам позволено курить?
   — Разумеется.
   — И мама Картера не возражает?
   — Прошу вас!
   Я беру одну.
   — И давно вы тут работаете? — спрашиваю я, когда она чиркает спичкой.
   — Около года. Обстановка немного сумасбродная, но по сравнению с другими домами, где я работала… Я имею в виду когда живешь постоянно… ну, вы понимаете.
   Она качает головой и выдувает кольцо дыма в серую морось.
   — Они считают, что, поселив вас в закутке около кухни, имеют право распоряжаться вашей жизнью. Здесь по крайней мере у меня просторное жилье. Видите круглые окна? Это моя спальня. А рядом — гостиная. В ванной установлена джакузи. Все это великолепие предназначалось для гостей, но, видите ли… боюсь, о гостях не может быть и речи.
   — Вот это да! Ничего себе!
   — Но я должна быть с Картером двадцать четыре часа в сутки.
   — А хозяева добрые?
   Она разражается смехом.
   — Можно сказать, что он не так уж плох… только его никогда не бывает дома, отчего у нее немного едет крыша. Поэтому им и нужна постоянная прислуга.
   — Йо-хо! Лиззи! Вы здесь?
   Я замираю, пытаясь не выдыхать. Из ноздрей тянутся тонкие струйки дыма.
   — Да, миссис Милтон.
   Лиззи спокойно тушит сигарету о перила и бросает в сад. Я пожимаю плечами и следую ее примеру.
   Миссис Милтон, пергидрольная блондинка, сидит на полу в персиковом шелковом халате, пошмыгивая и деликатно вытирая нос. Мальчишки крутятся вокруг.
   — А это кто? — спрашивает она с легким южным выговором.
   — Я Нэнни, — объясняю я, протягивая руку.
   — О, Грейер! Грейер! Я видела твою маму у «Свифта». Каждый раз, когда мы оказываемся у Лотты Берк, идут разговоры о том, что надо бы познакомить наших детишек. А потом мы обедаем вместе и толкуем между собой, что не мешало бы назначить день, и вот вы здесь! Грейер!
   Она подхватывает его, переворачивает и держит головой вниз, носом в пушистых шлепанцах. Грейер явно пытается поймать мой взгляд, не совсем понимая, как реагировать на этот внезапный порыв симпатии. Наконец она опускает его на пол.
   — Лиззи, дорогая, у вас, кажется, сегодня свидание?
   — Да, но…
   — Разве вам не пора готовиться?
   — Еще только четыре.
   — Вздор. Пойдите расслабьтесь. Я хочу побыть со своим Картером. Кроме того, Нэнни поможет мне.
   Она присаживается на корточки.
   — Мальчики, хотите испечь торт? У нас есть смесь для тортов, Лиззи?
   — Всегда.
   — Класс!
   Она вскакивает и так стремительно пересекает кухню, что ее халат развевается, обнажая длинные загорелые голые ноги. Когда она поворачивается, я вдруг понимаю, что под халатом она совершенно… как бы это выразиться, au naturel^[62].
   — А теперь… посмотрим… молоко… яйца…
   Она все вытаскивает и кладет на разделочный стол.
   — Лиззи, где формы?
   — В ящичке под плитой, — объясняет Лиззи и, схватив меня за руку, шепчет: — Присмотрите, чтобы она не подожгла себя.
   Прежде чем я успеваю спросить, почему такое возможно, она бежит наверх.
   — Я люблю шоколадный торт, — провозглашает Грейер.
   — У нас только ванильный, котик, — вздыхает миссис Милтон, показывая красную коробку.
   — Я люблю ванильный, — кивает Картер.
   — Йо-хо! А где же музыка?
   Она нажимает кнопку стереосистемы «Банг и Олафсен» над разделочным столом, и оттуда рвется голос Донны Саммерс.
   — Иди ко мне, солнышко. Потанцуй с мамочкой.
   Картер потрясает руками и сгибает колени. Грейер осторожно подергивает головой в такт, но к тому времени как дело доходит до «По радио», уже успевает разойтись и скачет козликом.
   — Здорово, парни!
   Она берет их за руки, и вся троица от души наслаждается лучшими хитами Донны Саммерс, от начала и до «Ей трудно давались деньги».
   Тем временем я спокойно разбиваю яйца и смазываю форму. Ставлю торт в духовку и, повернувшись в поисках таймера, вижу, как миссис Милтон извивается в танце у игрушечной деревни. У меня возникает недоброе предчувствие.
   — Пойду попудрю носик, — говорю я, ни к кому в особенности не обращаясь, и бреду по коридору, открывая каждую дверь в надежде найти ванную.
   Включив свет в маленькой комнате, я обнаруживаю четыре манекена в платьях с блестками и с лентами наискосок груди: «Мисс Тусон», «Мисс Аризона», «Мисс Юго-Запад», «Мисс Южные Штаты». Каждый снабжен тиарой, скипетром, вырезками из газет в рамке и жезлом капельмейстера. Каждый стоит в отдельной стеклянной витрине.
   Я медленно изучаю детали и перехожу к стене, увешанной глянцевыми, забранными в рамки снимками миссис Милтон: шоу-герл из Вегаса, куда, я полагаю, отправляются все бывшие мисс Южные Штаты. Ряды фотографий, где она — в различных костюмах с блестками и в головных уборах, с толстым слоем макияжа на лице и накладными ресницами — сидит на коленях у какой-нибудь знаменитости от Тони Беннета до Рода Стюарта. И только потом мне удается разглядеть в самом углу моментальный снимок: миссис Милтон в коротком обтягивающем белом платьице, мистер Милтон с поднятыми к небу глазами и священник. Подпись гласит: «Ночная Церковь Любви. Август, 12, 199…»
   Я выключаю свет и нахожу ванную. А когда возвращаюсь, застаю миссис Милтон у плиты, обреченно смотрящей в духовку.
   — Вы это сделали.
   — Да, мэм.
   Я только что сказала «мэм»!
   — Вы это сделали.
   Похоже, она с трудом воспринимает информацию.
   — Он почти готов, — заверяю я.
   — О, здорово! Кто хочет глазировки?
   Она вытаскивает из холодильника шесть туб с разными сортами глазировки.
   — Картер, достань пищевой краситель.
   Картер и Грейер, прыгая и корча рожи, приносят требуемое. Она выхватывает из шкафчиков пульверизаторы, серебряные шарики и сладкое конфетти и начинает выдавливать из тюбиков пищевой краситель.
   — Оууууиии! — вопит она, заливаясь истерическим смехом.
   — Миссис Милтон, — встревоженно бормочу я, — думаю, нам с Грейером пора домой.
   — Тина!
   — Простите?
   — Зовите меня Тина! Вы не можете нас бросить! — кричит она не оборачиваясь и сует в рот пригоршню глазировки.
   — НЕ ХОЧУ ДОМОЙ! — паникует Грейер, крепко сжимая букет пластиковых ложек.
   — Видите, никому не нужно уходить. А теперь… кто… хочет… глазировки?
   Она сует руки в миску с глазировкой и горстями швыряет в мальчиков.
   — Бои с глазировкой!
   Вручает по тубе каждому, и начинается схватка. Я пытаюсь спрятаться за столом, но Тина попадает мне прямо в грудь. В последний раз я участвовала в подобных драках еще в средней школе, но сейчас хватаю тубу с розовой глазировкой и швыряю в нее… совсем немного, меньше столовой ложки. Только отплачу ей за новый свитер, и я — вне игры.
   Троица заливается громким хохотом. Мальчики катаются по полу, втирая глазировку в волосы друг другу. Тина подбрасывает в воздух серебряные шарики, и они, словно снежинки, летят в детей.
   — Что здесь происходит? — раздается сверху строгий голос Лиззи.
   — Ой, сейчас нам попадет, — шепчет Тина. — Картер, мы, кажется, влипли!
   Они снова закатываются смехом. На кухне появляется Лиззи. В шлепанцах и махровом халате.
   — О Господи! — ахает она, оглядываясь.
   Стены, полы, окна — все залито глазировкой. Разноцветные капли падают с карниза.
   — Тина! — восклицает Лиззи тоном Злой Колдуньи. — Немедленно в ванну.
   Тина с удрученным видом начинает плакать, она кутается в халатик, облепивший ее впечатляющую фигуру.
   — Но я… мы… мы просто играли. Пожалуйста, не говорите Джону. Вам ведь было весело, правда, мальчики?
   — Очень. Не плачь.
   Грейер осторожно гладит ее по голове, размазывая розовую глазировку.
   Тина смотрит на Лиззи и вытирает рукавом нос.
   — Ладно, ладно, — бормочет она, присаживаясь перед мальчиками. — Мама пойдет и примет ванну, о'кей?
   Она в свою очередь гладит каждого по голове и идет к лестнице.
   — Приходи еще раз, Грейер, и поскорее, хорошо? — говорит она, прежде чем исчезнуть внизу.
   — До свидания, Тина! — кричит Грейер.
   Я жду, что Картер начнет протестовать, просить ее вернуться, но он молчит. Мы раздеваем мальчиков, и Лиззи дает мне пижаму Картера и пластиковый пакет для вещей Грейера. Включаем кассету с «Книгой джунглей» и пытаемся отчистить кухню.
   — Черт бы все это побрал! — шипит Лиззи, ползая с тряпкой на четвереньках. — Что, если мистер Милтон заглянет сегодня домой?! Если он все это увидит, то непременно отошлет ее в Хейзлден. Для Картера наступает ужасная пора, когда она исчезает на несколько недель, тем более что отца вечно не бывает на месте. Бедняга совершенно теряется. Лиззи энергично выжимает губку.
   — Он просил меня поехать с ней в Хейзлден. Это для того, чтобы я могла, сами понимаете, сообразить, что она употребит на этот раз, и вовремя вмешаться.
   — На чем она сидит? — спрашиваю я, хотя и без того уже догадываюсь.
   — Кока. Спиртное. Снотворное.
   — И сколько это продолжается?
   — О, много лет, — роняет она, опуская губку в ведро. — Думаю, с тех пор, как попала в Нью-Йорк. Тусуется с какими-то отвязными торчками, знаменитостями, звездами и тому подобное. Он постоянно оставляет ее одну, так что ей приходится паршиво. Но брачного контракта они, по-моему, не заключали, так что, похоже, он просто ждет, пока она загнется от передозировки.
   Что же, кажется, в перспективе маячат очередные трусики.
   — Мне, конечно, следовало бы уволиться, но продление визы зависит от этой работы. Оставить Картера — означает вернуться домой, а мне хотелось бы остаться в Америке.
   Я молча выкручиваю губку, не зная, что сказать.
   — Ну вот, почти все в порядке. Почему бы вам, ребята, не смыться, пока она в ванной? Я сама здесь все закончу.
   — Уверены?
   — О да. Завтра жди чего-нибудь новенького.
   Грейер и Картер не хотят расставаться, но нам удается спуститься вниз и выйти на улицу.
   — До свидания, Картер! — орет он, пока я ловлю такси. — До свидания, Тина!
   Поскольку до нашего дома всего четыре квартала пешком, затея кажется идиотской, но, кроме спортивного снаряжения, теперь мне приходится нести пакет с одеждой Грейера и еще один с плащом, чтобы пятна глазировки на свитере не запачкали подкладку.
   — Что это с вами? — удивляется Джеймс, помогая нам выйти из такси.
   — Кидались глазировкой в Тину, — сообщает Грейер, шествуя впереди меня в пижамке тигровой расцветки.
   Оказавшись наверху, я набираю воду в ванну и ставлю на плиту соевые сосиски. Грейер тем временем мирно играет у себя.
   — Кто там? — окликает меня незнакомый голос из комнаты для прислуги. — Кто там?
   Из темноты выплывает незнакомая женщина, одетая в униформу Конни.
   — Хелло, я Мария, — говорит она с южноамериканским акцентом. — Я дожидалась миссис N. и, должно быть, заснула. Не хотела уходить в свой первый день не попрощавшись.
   — О… привет. Я Нэнни. Няня Грейера, — представляюсь я в третий раз за сегодняшний день. — Видите ли, миссис N. ужинает в ресторане и, возможно, приедет поздно. Поезжайте домой, а я скажу, что вы ждали ее возвращения.
   — О, большое спасибо.
   — Кто вы? — спрашивает Гровер, стоя в двери в одних трусиках.
   — Грейер, это Мария.
   Грейер высовывает язык, поворачивается и бежит к себе.
   — Грейер! Простите, — извиняюсь я. — И пожалуйста, не принимайте это на свой счет. Он очень устал.
   С легкой улыбкой я показываю на свою пропитанную масляным кремом особу.
   — Я как раз собиралась его искупать. А вы можете идти, и ни о чем не волнуйтесь.
   — Спасибо, — кивает она, перекидывая пальто через руку.
   Я иду в комнату Грейера, где тот все еще танцует перед зеркалом шкафа.
   — Идем, Барышников, — зову его я и тащу в ванную.
   — Вот здорово было, няня! Помнишь, когда она швырнула глазировку и попала мне прямо в зад?
   Он снова корчится от смеха. Я сижу на унитазе, пока он украшает мыльными узорами стену, играет с пластиковыми игрушками и напевает что-то из репертуара Донны Саммерс.
   — Грейер, ты уже закончил? — спрашиваю я, устав отскребать детской расческой глазировку со свитера.
   — Тра-ля-ля. Тру-ля-ля. Пум-пум. Там-там, — поет он, виляя в воде намыленным задиком.
   — Вылезай, уже поздно.
   Я протягиваю ему полотенце.
   — А что делают девочки?
   — Кто?
   — Плохие девочки. Знаешь, Нэнни, ужасно плохие девочки, — поясняет он, продолжая покачивать бедрами. — А почему они плохие?
   — Потому что не слушаются своих нянь.
   Миссис N., пролетая мимо в свою спальню, очевидно, не замечает, что я стою в одной футболке, хотя на улице проливной апрельский дождь. Свитер и плащ пока лежат в пакете.
   Дожидаясь лифта, я волей-неволей надеваю свитер, чтобы окончательно не замерзнуть. По дороге к двери я успела забежать в прачечную и выковырять из волос большую часть кусочков засохшей глазировки, но когда дверь лифта открывается, я все еще выгляжу ужасно.
   — О черт! — досадливо бурчит он. — Привет.
   — Привет! Глазам не верю!
   — Что ты здесь делаешь?
   — Дьявол, — удрученно твердит он, — а я хотел сделать тебе сюрприз! Такой роскошный был план, с цветами и всем прочим…
   — Что ж, миссия завершена! А что случилось с Канканом?
   Я вхожу в лифт, дрожа от восторга при виде неожиданного дара богов: моего Г.С. в грязных джинсах и фуфайке с эмблемой Нью-Йоркского университета.
   — Это чтобы сбить тебя со следа. Я собирался завтра вечером ждать в подъезде… в костюме. И пригласить тебя на танцы.
   Я не могу сдержать улыбку. Он рассматривает меня и качает головой:
   — Похоже, вы с Грейером устраивали художественный перформанс.
   — Просто вернулась из ада, где детишки под предводительством шизанутой мамаши швырялись глазировкой. Повторяю, шизанутой. И нисколько не преувеличиваю. То ли наширялась, то ли нанюхалась, разыграла идиотский спектакль и втянула нас…
   — Господи, как я скучал! — перебивает он, растягивая рот до ушей.
   Лифт останавливается, он наклоняется, чтобы осторожно вытереть остатки глазировки с моего лба, и я, потеряв голову, тянусь к кнопке одиннадцатого этажа. Дверь услужливо смыкается.
   Какое-то плотское, глазировочное неистовство.
   Завернутая в его синюю фланелевую простыню, я ерзаю на краю кухонного стола, пока он загружает сушилку моей одеждой и закрывает металлическую дверцу.
   — Голодна? — спрашивает он, поворачиваясь, озаренный светом из соседней кухни.
   — А что у тебя есть? — интересуюсь я, едва он открывает холодильник.
   — Мама обычно оставляет гору еды, когда знает, что ее мальчик собирается пожить здесь один. Тортеллини? — ухмыляется он, размахивая пачкой.
   — Фу, я в жизни больше не посмотрю не тортеллини…
   Я подбираюсь к холодильнику и жадно заглядываю внутрь.
   — Тогда лазанью?
   — О-о-о, да, пожалуйста!
   — Как насчет вина?
   Я киваю, хватаю бутылку красного и бедром захлопываю дверь. Прислоняюсь к холодильнику и наблюдаю, как он, в одних трусах в горошек, вытаскивает тарелки и ставит на стол. Ох!
   — Подогреть? — смеется он, целуя мое голое плечо.
   — Возможно. Помощь нужна?
   — Нет, сиди.
   Он вручает мне бокал, вынимает приборы и кладет на стол.
   — У тебя сегодня тяжелый день, глазированная девочка.
   — А где твои родители?
   — Повезли брата на каникулы в Турцию.
   — А ты почему остался?
   — Потому что я здесь.
   — Это хорошо.
   Я наливаю второй бокал и протягиваю ему.
   — Какая ты красивая… — шепчет он, не сводя с меня глаз.
   — А, эта старая тряпка? Тога из коллекции Л.Л. Бина.
   Он смеется.
   — Знаешь, теперь я занимаюсь с Грейером латынью. Сколько лет было тебе, когда ты начал учить этот язык?
   — Э… четырнадцать.
   Он вытаскивает лазанью из микроволновки и вооружается двумя вилками.
   — Должно быть, ты поздний цветочек, потому что ему всего четыре. Я тебе не говорила, он носит галстук. Отцовский. Один из тех, которые едва не волочатся по полу.
   — А что говорит его мать?
   — Она этого не замечает. Последнее время совершенно с катушек съехала: без всяких причин уволила Конни, а Конни была здесь еще до рождения Грейера.
   — Да, этот мужчина обладает способностью доводить своих жен до ручки.
   — Погоди… что?
   — Ну да, когда мистер N. изменял первой жене, она набросилась на Джеймса прямо в вестибюле. В присутствии нескольких жильцов.
   Кусочек лазаньи попадает не в то горло. Я судорожно кашляю.
   — Его первая… кто?!
   — Первая жена… Шарлотта, кажется. — Он изумленно смотрит на меня. — Ты не знала?
   — Нет, я не знала. Он раньше был женат? Встаю, таща за собой простыню.
   — Да, но это было очень давно. Я думал, тебе сказали.
   — Кто? Я ни с кем здесь не общаюсь. О Господи! А другие дети у него есть?
   Я начинаю возбужденно бегать вокруг стола.
   — Нет… по-моему, нет.
   — Какая она? Красивая? Похожа на миссис N.?
   — Понятия не имею. Хорошенькая. Блондинка.
   — Молодая?
   — Пойми же, я был ребенком. Мне она казалась совсем взрослой.
   — Вспомни хорошенько. Они долго жили вместе?
   — Да… лет семь-восемь…
   — Но детей не было, так?
   — Если только они не держали их в кладовой.
   Я останавливаюсь у раковины, на секунду представив себе сидящих в кладовке малышей.
   — А почему они разбежались?
   — Миссис N.. — отвечает он с набитым ртом.
   — То есть как «миссис N.»?
   — Не могли бы мы вместо всего этого обсудить, как тебе идет простыня? — предлагает он, пытаясь схватить меня.
   — Нет. Так при чем же тут миссис N.?
   — У них была связь.
   — ЧТО?!!!
   Я едва не роняю простыню.
   — Пожалуйста, сядь и поешь немного, — требует он, показывая вилкой на стул.
   Я сажусь и залпом выпиваю вино.
   — Заметано, но тебе придется начать сначала и ничего не упустить.
   — О'кей, если верить моей матушке, Шарлотта N. была страстной коллекционеркой предметов искусства. И все покупала у Гагосяна, где работала нынешняя миссис N. Как-то раз Шарлотта попросила миссис N. приехать к ней домой, оценить очередное приобретение… и они спелись.
   — С миссис N.?! Невозможно представить миссис N., спевшуюся с кем-то. Точка.
   — Да, иногда он приводил ее сюда, когда жена бывала в отъезде. Швейцары начали сплетничать, и скоро об этом узнал весь дом.
   Он задумчиво смотрит в бокал, прежде чем сделать глоток.
   — Не могу. Просто не в силах, не в силах, не в силах этому поверить.
   — Ну… это чистая правда. Я видел сам, собственными двенадцатилетними глазами. Знойная женщина.
   — Заткнись! — захлебываюсь я.
   — Говорю же: красная помада, узкие платья, каблуки, все при ней. Зно-о-о-йная особа.
   — И чем все кончилось?
   Легенды 721-го дома гласят, что Шарлотта нашла не принадлежащий ей чулок, схватила его, вылетела в вестибюль и накинулась на Джеймса, вынуждая его сказать, кто был в тот день в квартире. Несколько недель спустя она выехала, а твоя миссис N., наоборот, въехала. Я отставляю бокал.
   — Как же ты мог не рассказать мне об этом?
   Почему-то в простыне сразу становится холодно, особенно когда высокий накал эмоций на девятом этаже водоворотом захватывает меня.
   — Ну… ты так воспринимаешь подобные вещи.. — мямлит он, откладывая вилку.
   Я резко отталкиваюсь от стола и иду к сушилке.
   — Значит, чего я не знаю, то меня и не трогает?..
   Вытаскиваю влажную одежду и раскладываю ее на стуле.
   — Какая долбаная мальчишеская логика! Прости, кажется, я утомила тебя рассказами о своем жалком занятии?
   — Послушай, Нэн, я сказал, что мне очень жаль. Он тоже встает.
   — Не сказал. Не сказал, что тебе жаль.
   Теплые слезы наполняют глаза, и я пытаюсь неуклюже натянуть непросохший свитер, не сбросив при этом простыню.
   Он обходит стол и осторожно берет у меня свитер.
   — Нэн, мне очень жаль. Урок усвоен: ничего не скрывай от Нэн.
   Он обнимает меня за талию.
   — Просто ты единственный человек в моем углу ринга, и я узнаю, что ты от меня что-то скрываешь…
   — Эй, да брось ты, — бормочет он, притягивая меня к себе. — Я главный человек в твоем углу ринга.
   Я утыкаюсь лицом в его ключицу.
   — Прости, но мне так паршиво. Ты прав, я слишком поглощена этой работой. И мне действительно все равно, первый у него брак или нет. И не желаю тратить сегодняшний вечер на разговоры о них.
   Он целует меня в макушку.
   — В таком случае как насчет музыки?
   Я энергично киваю, и он идет к музыкальному центру.
   — Как я полагаю, Донна Саммерс сегодня не котируется?
   Я смеюсь, заставляя себя вернуться на одиннадцатый этаж. Подкрадываюсь сзади и заворачиваю в простыню нас обоих.
   Я допиваю уже третью чашку кофе, стараясь не заснуть, пока готовится ужин Грейера. Несмотря на греющие душу воспоминания, двух часов сна оказалось явно недостаточно.
   Я засучиваю рукава выцветшей серо-лиловой фуфайки, пожертвованной Г.С. сегодня утром, дабы никто не подумал, что я два дня подряд прихожу на работу в одной и той же одежде. Лично мне кажется, что люди не обратили бы внимания, даже заявись я в этот дом, напялив клоунский нос и сверкая фальшивыми драгоценностями.
   Не успеваю я положить сваренную на пару капусту на тарелку Грейера, как он соскальзывает с детского стульчика животом вниз и куда-то направляется.
   — Ты это куда, малыш? — интересуюсь я, сунув в рот паровую морковь.