Страница:
Я изображаю слабый смех.
— Как уже было сказано, я пишу диплом у профессора Кларксона и в этом семестре проходила практику в бруклинской группе, разработавшей программу внешкольных занятий…
— Вот как? Ну что же, поднимайтесь, и вперед! Сейчас позову Рину и начнем наше испытание.
Он встает.
— РИИИИИНА!
Громкий лай в соседней комнате.
Я вынимаю из рюкзака план урока. В комнату врывается Снежок в сопровождении Рины. Я отхожу в конец комнаты, пишу заметки на вращающейся доске и, набрав в грудь воздуха, объявляю:
— Я пыталась воссоздать следующую ситуацию: давление со стороны сверстников в среде четырнадцатилетних подростков из девятого класса. Как видите, на доске указаны ключевые термины. Я начала бы с того, что попросила группу вместе создать…
— Учительница! Учительница! — кричит Ричард, яростно размахивая руками.
— Простите, вы не готовы начать? — бормочу я, не понимая, что происходит.
Он скатывает шариком клочок бумаги и швыряет в Рину, которая начинает притворно рыдать.
— Учительница! Рина сказала плохое слово!
Рина продолжает шмыгать носом, чем провоцирует заливистый лай Снежка.
— Простите, Ричард, мне казалось, что мы всего лишь пытаемся составить общее впечатление…
Но они уже где-то в собственном мире: бросаются бумагой и увлеченно подвывают. Я откашливаюсь:
— О'кей, вы просили меня подготовить урок для подростков, но я могу приспособиться к уровню понимания детей дошкольного возраста.
Я просматриваю заметки, лихорадочно пытаясь сообразить, как упростить план для другой возрастной группы. Поворачиваюсь и вижу двух взрослых великанов и одного громадного пса, прячущихся за спинками стульев и играющих бумажными комками.
— Э… простите… Простите, нельзя ли… КЛАСС, ТИХО! — не выдерживаю я, давая волю раздражению.
Они оборачиваются ко мне. Рина, явно выходя из образа, встает:
— Что вы сейчас чувствуете?
— Простите? — повторяю я.
Ричард достает записную книжку.
— Что вы испытываете к нам в эту минуту? Что чувствует ваша душа?
Они выжидающе таращатся на меня.
— Думаю, что не так поняла указания…
— Черт побери! Неужели в вас не бушует ярость? Вы нас ненавидите? Мы-то к вам любви не питаем! Я хочу услышать это от вас. Каковы ваши отношения с матерью?
— Рина, откровенно говоря, я не совсем понимаю, какая тут связь с моими способностями…
Рина упирается кулаками в широкие бедра. Снежок кружит у ее ног.
— Мы здесь — одна семья. В Комнате Чувств нет границ, сюда следует приходить с любовью и доверием и пытаться завоевать любовь и доверие. В этом все дело, Нэн.
Кроме того, именно сейчас мы не собираемся нанимать белых женщин.
Она так спокойно это заявляет, что меня прямо подмывает спросить, сколько вакансий у них имеется для белых стервоз-феминисток. И почему субъекту с цветной кожей будет легче обсуждать отношения со своей матерью в присутствии совершенно незнакомых людей. Мало того, белых.
Ричард встает, исходя потом и захлебываясь лающим кашлем курильщика.
— У нас чересчур много резюме от белых девушек. Вы, случайно, не знаете корейского?
— Нэн, мы здесь стараемся смоделировать многообразие ситуаций, создать идеальное общество. СНЕЖОК, К НОГЕ!
Снежок поспешно отходит от моего рюкзачка и с виновато опущенной головой бредет к хозяйке, дожевывая на ходу остатки орехов.
Я смотрю на мучнисто-белые лица, выделяющиеся пятнами на фоне ярких радуг, нарисованных на облупленной стене.
— Что же, спасибо за предоставленную возможность, у вас здесь очень интересная организация.
И поспешно собираю вещи. Они провожают меня до двери.
— Что же, может, в следующем семестре. Мы проводим работу по сбору благотворительных средств на Ист-Сайд. Не хотите ли присоединиться?
Я представляю, как знакомлю Рину с миссис N. в Метрополитен-музее. Может, Рина захочет узнать у нее насчет ярости?
— Благодарю, но я ищу практическую работу. Спасибо за предложение.
Я вылетаю из двери и бегу прямиком в «Бургер кинг» за самой большой порцией жареной картошки и колы. Устроившись на твердом красном сиденье, я глубоко вздыхаю и почему-то сравниваю Рину и Ричарда с Джейн и миссис N. Где-то все-таки должны быть люди, считающие, что существует некая умеренная позиция между требованиями к детям «почувствовать собственную ярость» и превращением их в запрограммированных на определенные действия роботов, которых и детьми-то назвать нельзя. Но если таковые люди и имеются в природе, я их еще не скоро отыщу.
— Смотри, у меня два желейных боба, а у тебя один. Всего будет три.
В подтверждение своих слов я показываю три конфеты.
— Мне нравятся белые и те, у которых банановый вкус. Как они это делают, няня? Как они делают банановый вкус?
Грейер выстраивает цветные конфетки в одну линию, как железнодорожные рельсы, на ковре в его спальне.
— Не знаю. Может, толкут бананы, добавляют желе, смешивают все вместе и готовят в похожей на боб формочке?
— Да! В такой формочке! Совсем как боб! Вот тебе и математика!
— Нэнни, съешь одну!
Вчерашний сноп пионов прибыл вместе с жестянкой конфет в рост Грейера.
— А как насчет зеленых? Как они их делают?
Стук двери. Всего на три часа позже, не так уж плохо.
— ПАПОЧКА!
Он выбегает из комнаты. Я иду следом.
— Привет, парень. Как мама?
Он гладит Грейера по голове и одновременно ослабляет галстук.
— Я здесь.
Мы оборачиваемся. Нежно-голубая прямая юбка, каблуки рюмочкой, кашемировый свитер с треугольным вырезом, тени для глаз, тушь и румяна. Вот это да! Если бы мой муж явился домой впервые за три недели, я бы тоже прифрантилась. Но губы, покрытые розовой помадой, чуть дрожат в нерешительной улыбке.
— Что же, приступим к делу, — объявляет он, почти не глядя на нее, и круто сворачивает в гостиную, где Джейн оставила свои графики и диаграммы. Грейер и миссис N. семенят следом. Я остаюсь в холле и усаживаюсь на скамью, полностью войдя в роль придворной дамы.
— Дорогой, — начинает миссис N. с несколько преувеличенным радушием, — хочешь выпить? Или кофе? КОННИ!
Я подскакиваю фута на три, а Конни мгновенно материализуется из кухни, вытирая мокрые руки о передник.
— Иисусе, что за визг? К тому же я только что обедал, — бросает мистер N.
Конни замирает у самого порога. Мы переглядываемся, и я подвигаюсь, давая ей место на скамье.
— О… вот как? Ну, не важно. Видишь ли, Грейер, мама и папа хотят поговорить с тобой о том, куда ты пойдешь учиться в следующем году, — делает вторую попытку миссис N.
— Я пойду в Колледжиет, — подсказывает Грейер.
— Нет, зайка. Мамочка и папочка решили, что ты пойдешь в школу Сен-Бернарда.
— Бурнурда? — озадаченно спрашивает он.
Следует напряженная пауза.
— А можно мы поиграем в паровозики? Па, у меня новый поезд. Красный!
— Поэтому, зайка, тебе больше нельзя носить синюю фуфайку, понимаешь? — снова вступает миссис N. Конни сокрушенно качает головой.
— Почему?
— Потому что на ней написано «Колледжиет», а ты идешь в школу Сен-Бернарда, — с некоторым раздражением поясняет миссис N.
— Но мне она нравится!
— Да, зайка. Мы купим тебе другую. С надписью «Сен-Бернард».
— Мне хочется синюю.
Я наклоняюсь и шепчу Конни:
— О, ради Господа Бога, да выверни ты ее наизнанку и пусть носит! Кому какое дело?
Она воздевает руки к небу. Миссис N. откашливается.
— Хорошо, зайка, поговорим об этом позже.
Конни поспешно исчезает на кухне.
— Па, пойдем, посмотришь паровозики. Я покажу тебе новый! Он красный и ездит быстро-быстро!
Грейер пролетает мимо меня и мчится в свою комнату.
— Пустая трата времени! Ему абсолютно все равно, — констатирует мистер N.
— Да, но Джейн посчитала это важным, — оправдывается она.
— Кто такая Джейн, черт побери? Слушай, ты хоть понимаешь, что это такое — оторваться от дел в самый разгар слияния фирм?! У меня нет времени на такие…
— Прости, но…
— Мне что, теперь еще и этим заниматься? Единственное, что я поручил тебе, — следить за его образованием, да и это ты ухитрилась изгадить! Профукать такое чепуховое дело!
— Но в этом году было слишком много желающих! — восклицает она. — И Грейер не играет на скрипке!
— Какое отношение имеет ко всему этому скрипка, мать ее так?
— Возможно, если бы ты потратил хотя бы час своего драгоценного времени на собственного сына, он выглядел бы куда лучше на собеседованиях! — шипит она.
— Мое драгоценное время? Мое драгоценное время?! Я не щажу себя, как последний идиот торчу на работе по восемьдесят часов в неделю, ломаю мозги, чтобы ты восседала тут в своих жемчугах, со своими восьмисотдолларовыми занавесками и «благотворительной работой» и допрашивала, как я провожу свое время? Интересно, кто будет оплачивать школьные счета? Ты?
— Милый, — мгновенно смягчается она, — я знаю, тебе нелегко приходится. Послушай, раз ты уже все равно дома, почему бы не поговорить об этом за тихим, романтическим ужином? Я заказала столик в том ресторанчике у реки, который ты любишь. — И уже шепотом добавляет: — Мы могли бы снять номер в отеле «Пьер», может, тот, с двойной джакузи? Я так по тебе соскучилась.
Тишина. Потом звуки поцелуев. В коридор доносится тихий смех.
Я уже собираюсь тайком проскользнуть в комнату Грейера, но тут миссис N. снова принимается ворковать:
— Как по-твоему, может, кроме чека на обучение, послать в Сен-Бернард еще и пожертвование, чтобы сразу найти к ним нужный подход?
— Нужный подход?! — негодующе восклицает он. — Поправь, если ошибаюсь, но разве они его уже не приняли?
— Да, но если будет еще один мальчик…
— Знаешь, мне пора в офис. Внизу ждет машина. Позвоню позднее.
Мистер N. поспешно направляется к порогу, и я замечаю, что он так и не снял пальто. Дверь громко хлопает.
— Папочка! ПОДОЖДИ!!! — отчаянно кричит Грейер, выбегая с красным вагончиком в руках. — ПАПОЧКА!!!
Поздно.
Он с криком колотит в дверь.
Миссис N. медленно входит в холл и еще несколько секунд стоит неподвижно, злобно глядя сквозь Грейера, пока ее глаза не стекленеют. Она проплывает мимо нас в спальню.
— ПАПОЧКА!
Грейер сотрясается в рыданиях, согнувшись в три погибели, но не выпускает дверной ручки.
— ХОЧУ ПАПОЧКУ!!!
Я сажусь на пол и протягиваю к нему руки. Он опускает голову и отодвигается.
— НЕЕЕЕТ! ХОЧУ ПАПУ!!!
Мы слышим, как сдвигаются двери лифта.
— НЕ УХОДИ!!!
— Ш-ш-ш… я знаю, как тебе сейчас.
Я тащу его к себе и усаживаю на колени.
— Знаю, Гров…
Мы сидим на полу, и на моих джинсах расплывается темное мокрое пятно. Я поглаживаю ему спинку и тихо говорю:
— Все будет хорошо, Гров. Ш-ш-ш, иногда не мешает и погрустить. Посидим здесь и немного погрустим вместе.
— О'кей, — всхлипывает он в мою штанину.
— О'кей.
Часть III
Глава 8
Конни!
Вместо того чтобы гладить сегодня рубашки Грейера, я попрошу вас уложить для мистера N. следующие вещи:
его костюмы,
сорочки,
галстуки,
нижнее белье,
носки.
И все остальное, что ему понадобится. Все это должно быть упаковано и оставлено у швейцара к трем часам. Пожалуйста, воспользуйтесь его чемоданами (см. монограмму).
— Нэнни, вы не видели бабочку Грейера? Я вынимала ее вчера вечером.
Миссис N. и Грейер собираются на Апрельский Чай, который устраивается для новых учеников Сен-Бернарда. Они уже через двадцать минут должны быть на месте. Миссис N. роется в комоде Грейера, пока я пытаюсь впихнуть его в накрахмаленную, жесткую как картон, рубашку с воротничком на косточках. Конни, как я полагаю, орудует в шкафу мистера N., наполняя чемоданы с его монограммой.
— Мне нужен слон, — объявляет Грейер, тыча в альбом для рисования на своем маленьком столике.
— Секунду, Грейер, — прошу я. — Позволь сначала застегнуть ремень…
— Нет, не этот. — Она высовывает голову из большого стенного шкафа.
— Тот самый, что вы вчера доставали. Простите, но именно он лежал на постели, — сообщаю я.
— Не пойдет!
Я встаю на колени и в последний раз осматриваю Грейера: голубая рубашка в полоску, штанишки цвета хаки, белые носки, коричневый ремень. Не вижу, в чем проблема, но послушно расстегиваю пряжку.
— Этот, — говорит она, протягивая мне зеленый с красными полосами брезентовый ремень.
Я показываю ему пряжку.
— Видишь, буква «Г» — Грейер.
— «Г»? — переспрашивает он. — А где моя карточка?
Я тянусь к рамке для автобусного билета, в которой до сих пор хранятся остатки визитной карточки мистера N.
— Нет, — объявляет она, выступая из шкафа. — Не сегодня. Это что-то вроде собеседования. Помнишь собеседования? Никаких карточек.
— Хочу карточку.
— Можешь носить ее в кармане, как будто ты — секретный агент, — советую я, пряча карточку ему в карман.
— Где же все-таки его бабочка?
— Няня, мне нужен слон.
Я хватаю серый фломастер и рисую кляксу неопределенных очертаний, дополненную большими ушами и хоботом, — верх моих художественных талантов. Она начинает швырять галстуки на пол.
— Я хочу надеть свой галстук! — восклицает Грейер, имея в виду тот, что свисает до пола.
— Нет. Не сегодня.
Она вихрем выскакивает в холл, где я слышу, как ее голос эхом отражается от мрамора.
— КОННИ! КОННИ!
— Да, мэм?
Грейер притих, я же продолжаю орудовать фломастером.
— Я только сейчас полчаса искала гребаную бабочку Грейера. Не знаете, случайно, где она?
— Нет, мэм.
— Неужели так трудно держать в порядке вещи Грейера? Почему мне одной приходится следить за всем? Единственное, что я поручала вам…
Она тяжело вздыхает. Снова пауза.
— Почему вы тут стоите? Идите ищите!
— Простите, но я не знаю, где она может быть, мадам. Я положила бабочку в его комнату, вместе с остальными вещами.
— Ну так вот: ее там нет. Это уже вторая пропажа за месяц! Но если считаете, что ответственность для вас слишком велика, я могу пересмотреть вашу роль в этом доме!
— Нет, мэм. Я поищу. Просто вы велели сложить одежду к трем, а сейчас два тридцать. Если мистеру N. понадобится…
— Кажется, вы еще не поняли, на кого работаете? На меня. И я приказываю вам немедленно найти эту бабочку.
Но если это вас смущает, пожалуйста, дайте мне знать. Насколько я помню, деньги вы получаете из моих рук.
Я встаю и дрожащими руками принимаюсь шарить в шкафу. Грейер подходит и прислоняется головой к моему бедру. Появляется Конни и начинает мне помогать.
— Конни, я посмотрю здесь, — шепотом говорю я. — Идите в прачечную.
— Можете позвонить мистеру N., — продолжает тем временем миссис N. — Посмотрим, что для него важнее: одежда или гребаная бабочка, которую сын должен надеть в новую школу. А вдруг он поговорит с вами? Возьмет трубку и ответит?
— Простите, мэм.
Пять минут отчаянных, лихорадочных поисков ни к чему не приводят.
— Ну? — вопрошает миссис N.. поднимая покрывало.
— Ничего, — отвечаю я из-под кровати.
— Черт бы все это побрал! Грейер, давай быстрее, нам пора. Наденьте ему галстук, ну тот, что в зеленый горошек.
Я выползаю на животе и иду к шкафу.
— Хочу папин галстук!
Он старается дотянуться до крючка, на котором висит отцовский галстук.
— Нет, Грейер, наденешь позже.
Я осторожно отвожу его руки и подталкиваю к двери.
— Хочу сейчас!
Он начинает всхлипывать. Лицо покрывается красными пятнами.
— Ш-ш… Гров, пожалуйста, не надо!
Я целую его влажную щеку. Он не двигается. Только слезы непрерывно капают на крахмальный воротник. Поправляю галстук, обнимаю его за плечи, но он отталкивает меня, вырывается и бежит к двери.
— Нет!
— Нэнни! — визгливо зовет миссис N.
— Да?
— Мы вернемся в четыре, до занятий на катке. Конни!
Из прачечной появляется Конни, но миссис N. молча качает головой, словно слишком расстроена и разочарована, чтобы говорить.
— Просто не знаю, что сказать. С некоторых пор мне кажется, что подобные проблемы возникают постоянно, и я прошу вас серьезно подумать о том, как вы относитесь к своим обязанностям, и о вашей преданности этому дому…
Сотовый миссис N. испускает пронзительный звон.
— Алло? — отвечает она, одновременно делая мне знак помочь ей надеть норку. — Да, будут внизу к трем… Да, можете сказать, что она уложила все…
Она неспешно выходит в вестибюль.
— Да, Джастин! Не могли бы вы узнать телефон его комнаты в Йель-клубе?.. На случай, если Грейеру срочно понадобится его помощь. Вдруг понадобится срочно его разыскать?! Интересно, почему это я вдруг должна звонить вам?!
Глубокий вздох.
— Ну, я рада, что для вас это тоже не имеет никакого смысла. Честно говоря, ваши извинения мне ни к чему. Мне нужен телефон мужа… я отказываюсь обсуждать это с вами!
Она с такой силой хлопает крышечкой телефона, что он падает на мраморный пол.
Обе женщины моментально становятся на колени, одновременно открывается дверь лифта. Миссис N. успевает первой. Трясущейся рукой она подхватывает трубку и бросает в сумочку. Опирается другой рукой о пол, чтобы не упасть, и стылые как лед голубые глаза оказываются на одном уровне с карими.
— Похоже, мы не понимаем друг друга, — шипит она. — Так что позвольте мне быть откровенной: я желаю, чтобы вы уложили свои вещи и убрались из моего дома. Повторяю: укладывайте вещи, и вон из моего дома. Это все, чего я хочу!
Она резко встает, отряхивает норку и вталкивает потрясенного Грейера в лифт. Двери смыкаются.
Конни, опираясь на стол, поднимается и проходит мимо меня назад, в квартиру. Несколько минут я собираюсь с духом, прежде чем медленно закрыть входную дверь.
Прохожу через кухню и вижу Конни в комнате для прислуги. Ее широкие плечи вздрагивают.
— Господи, Конни. Ты в порядке? — шепчу я.
Она поворачивается ко мне. В лице столько нескрываемой боли и ярости, что я немею. Она почти падает на старый раскладной диван и расстегивает верхнюю пуговицу белой униформы.
— Я пробыла здесь двенадцать лет, — говорит она покачивая головой. — Работала здесь до нее и думала, что буду работать после.
— Хотите выпить? — спрашиваю я, ступая в узкое пространство между диваном и гладильной доской. — Может, сока? Я попробую открыть бар.
— Она желает, чтобы я ушла? Чтобы я ушла?
Я сажусь на пароходный кофр миссис N.
— Я хотела уйти с первого дня, как она тут появилась, — фыркает Конни, поднимая наполовину выглаженную футболку и вытирая ею глаза. — Позволь мне объяснить кое-что: когда она уезжает в свой Лайфор… да куда угодно, — мне не платят. Никогда не платят, если их нет дома. Разве моя вина, что им взбрело отдохнуть? Я-то не отдыхаю. У меня трое детей и куча неоплаченных счетов. А в этом году… в этом году она уговорила его подать декларацию от моего имени. Раньше такого никогда не было. Разве можно Жить на эти деньги? Мне пришлось взять у матери в долг, чтобы заплатить все эти налоги.
Она садится поудобнее и снимает передник.
— Когда миссис N. и Грейер в прошлом году улетали на Багамы, я собралась уехать, повидать родных. Так она заставила меня лететь с ними. При взлете Грейер вылил на себя весь сок, а она не захватила для него смену. Он сидит мокрый, замерзший, плачет, а она надвинула на глаза маску и весь полет не обращала на него внимания. А мне ни цента не заплатили. О, как я обозлилась! Вот поэтому я не хочу быть няней. Ты слыхала о Джеки? Я качаю головой.
— Джеки нянчила его с рождения, но оставалась в доме до тех пор, пока Грейеру не исполнилось два года.
— И что с ней случилось?
— Завела дружка. Вот что случилось.
Я вопросительно посмотрела на нее.
— Эти два года она только работала, не имея ни близких, ни друзей. Поэтому почти не выходила из дома и потому-то ладила с миссис N. лучше некуда. Словом, тишь да гладь. По-моему, они и сошлись на том, что мистер N. вечно в отъезде, а Джеки одинока. Но тут она встретила парня — копия Боба Марли — и заявила, что не может работать вечерами в пятницу, а также по уик-эндам, если N. не едут в Коннектикут. Миссис N. стала сетовать, мол, до чего же это неудобно, и все такое. Но на самом деле она просто завидует. Джеки прямо-таки сияла вся, ну ты понимаешь, просто светилась. А уж этого миссис N. вынести не могла. Ну и выставила Джеки в два счета. Сердечко Грейера едва не разорвалось. После этого он превратился в настоящего дьяволенка.
— Ну и ну! — ахаю я.
— Ты еще не знаешь худшего. Джеки позвонила мне полгода спустя. Оказалось, что миссис N. не дала ей рекомендаций. Ну а раз нет рекомендаций, все думают, что Джеки воровка или еще хуже. В ее резюме пропущено два года. Она не может объяснить, почему не получила рекомендаций. А агентство по найму отказывается направлять ее на собеседования.
Она встает и неспешно вытирает руки о юбку.
— Это женщина — чистая змея. За четыре месяца они сменили шесть нянь, пока не появилась Кейтлин! Им никто не угодит! Одну уволили за то, что она дала Грейеру кукурузную лепешку в парке. И ты не корми его, если не хочешь, чтобы выгнали, поняла? А мистер N. держит порно в своем шкафу для обуви. Сплошная грязь!
Я пытаюсь осмыслить слова Конни и не могу.
— Конни, мне ужасно жаль.
— Не стоит.
Она бросает смятую футболку на диван и решительно марширует к кухне.
— Позаботься лучше о себе.
Я иду за ней. Она открывает одну из банок дельфтского фаянса, вынимает пригоршню черного кружева и швыряет передо мной.
ТРУСИКИ!
— Я нашла это под кроватью…
— Прямо под кроватью? — не выдерживаю я. Она наклоняет голову:
— Угу. Теперь он привел другую. Разгуливает здесь, распоряжается, как в собственном доме. У меня два дня ушло на то, чтобы проветрить дом от ее духов, пока миссис N. не вернулась. Такая вонь стояла!
— Может, нужно рассказать ей обо всем? Как по-вашему, кто-то должен рассказать миссис N. об этой женщине? — шепчу я, ослабев от облегчения. Наконец-то можно посоветоваться со знающим человеком!
— Ты что? Неужели тебе еще мало? Или не была здесь час назад? Это не моя проблема, и ты не взваливай ее на себя. Все это не наше дело. А теперь начинай укладывать вещи мистера N. Я ухожу.
Она роняет передник на стол.
— Но что же вы будете делать?
— Ничего, моя сестра работает в соседнем квартале и знает, кому требуется экономка или горничная. Я найду что-нибудь. Денег скорее всего будет меньше, но я обойдусь.
Она идет в комнату горничной и принимается собирать вещи, оставив меня тупо смотреть на черные шелковые «тан-га», выделяющиеся непристойной надписью на нежно-розовом мраморе стола.
Нэнни!
Сегодня после тенниса Грейер идет поиграть к Картеру. Пожалуйста, будьте там к трем. Милтоны живут в доме 10 на 67-й Восточной, и, думаю, вы там и поужинаете. Я обедаю в «Боло».
Я так и не смогла найти бабочку Грейера. Может, вы захватили ее домой? Проверьте, пожалуйста.
Спасибо.
Когда мы наконец садимся в такси, Грейер все еще плачет. Хотя мне не позволено водить его по боковым улочкам, мимо домов без швейцаров и охраны, внешкольные занятия обычно проходят в заброшенных, довольно подозрительных районах, где никогда не найдешь такси и где я жду, что в любую минуту придется выбирать между Грейером и собственной жизнью. Я сажаю его в машину, забрасываю туда же теннисную ракетку и тащу за собой сумку с остальным снаряжением.
— Шестьдесят седьмая улица и Мэдисон, пожалуйста. Гров, как твоя голова? Получше?
— Все о'кей.
Рев сменяется хныканьем, но, похоже, хныканьем затяжным. Он неосторожно повернулся и попал прямо под подачу мяча.
— Как насчет гольфа, Гров? Думаю, нам следует попробовать гольф. Мячи поменьше, значит, и шишки тоже.
Он смотрит на меня мокрыми глазами.
— Иди сюда.
Он тянется ко мне и кладет голову на мои колени. Я глажу его по голове и тереблю уши, совсем как моя мама когда-то. Должно быть, покачивание машины успокаивает его, потому что он засыпает. Совершенно измучился. Жизнь была бы другой, если бы ему только позволили спать днем.
Я приподнимаю рукав плаща и смотрю на часы. Пятнадцать минут ничего не решают.
— Водитель! Можете вы проехать до 110-й, а оттуда назад по Вест-Сайду и через 68-ю?
— Будет сделано, леди. Как скажете.
Я смотрю в окно, на серое небо, и кутаюсь в плащ. По лобовому стеклу барабанят тяжелые капли, и как-то совсем не верится, что апрельские ливни закончатся майскими цветами.
— Гровер, проснись. Мы приехали.
Он все еще никак не может прийти в себя и трет кулачками глаза, когда я звоню у дверей особняка, одновременно поправляя висящую на плече ракетку.
— Кто там? — звучит голос с английским акцентом.
— Привет! Это Нэнни и Грейер.
Не получив ответа, я снова нажимаю кнопку домофона и сообщаю:
— Мы пришли поиграть с Картером.
— Как уже было сказано, я пишу диплом у профессора Кларксона и в этом семестре проходила практику в бруклинской группе, разработавшей программу внешкольных занятий…
— Вот как? Ну что же, поднимайтесь, и вперед! Сейчас позову Рину и начнем наше испытание.
Он встает.
— РИИИИИНА!
Громкий лай в соседней комнате.
Я вынимаю из рюкзака план урока. В комнату врывается Снежок в сопровождении Рины. Я отхожу в конец комнаты, пишу заметки на вращающейся доске и, набрав в грудь воздуха, объявляю:
— Я пыталась воссоздать следующую ситуацию: давление со стороны сверстников в среде четырнадцатилетних подростков из девятого класса. Как видите, на доске указаны ключевые термины. Я начала бы с того, что попросила группу вместе создать…
— Учительница! Учительница! — кричит Ричард, яростно размахивая руками.
— Простите, вы не готовы начать? — бормочу я, не понимая, что происходит.
Он скатывает шариком клочок бумаги и швыряет в Рину, которая начинает притворно рыдать.
— Учительница! Рина сказала плохое слово!
Рина продолжает шмыгать носом, чем провоцирует заливистый лай Снежка.
— Простите, Ричард, мне казалось, что мы всего лишь пытаемся составить общее впечатление…
Но они уже где-то в собственном мире: бросаются бумагой и увлеченно подвывают. Я откашливаюсь:
— О'кей, вы просили меня подготовить урок для подростков, но я могу приспособиться к уровню понимания детей дошкольного возраста.
Я просматриваю заметки, лихорадочно пытаясь сообразить, как упростить план для другой возрастной группы. Поворачиваюсь и вижу двух взрослых великанов и одного громадного пса, прячущихся за спинками стульев и играющих бумажными комками.
— Э… простите… Простите, нельзя ли… КЛАСС, ТИХО! — не выдерживаю я, давая волю раздражению.
Они оборачиваются ко мне. Рина, явно выходя из образа, встает:
— Что вы сейчас чувствуете?
— Простите? — повторяю я.
Ричард достает записную книжку.
— Что вы испытываете к нам в эту минуту? Что чувствует ваша душа?
Они выжидающе таращатся на меня.
— Думаю, что не так поняла указания…
— Черт побери! Неужели в вас не бушует ярость? Вы нас ненавидите? Мы-то к вам любви не питаем! Я хочу услышать это от вас. Каковы ваши отношения с матерью?
— Рина, откровенно говоря, я не совсем понимаю, какая тут связь с моими способностями…
Рина упирается кулаками в широкие бедра. Снежок кружит у ее ног.
— Мы здесь — одна семья. В Комнате Чувств нет границ, сюда следует приходить с любовью и доверием и пытаться завоевать любовь и доверие. В этом все дело, Нэн.
Кроме того, именно сейчас мы не собираемся нанимать белых женщин.
Она так спокойно это заявляет, что меня прямо подмывает спросить, сколько вакансий у них имеется для белых стервоз-феминисток. И почему субъекту с цветной кожей будет легче обсуждать отношения со своей матерью в присутствии совершенно незнакомых людей. Мало того, белых.
Ричард встает, исходя потом и захлебываясь лающим кашлем курильщика.
— У нас чересчур много резюме от белых девушек. Вы, случайно, не знаете корейского?
— Нэн, мы здесь стараемся смоделировать многообразие ситуаций, создать идеальное общество. СНЕЖОК, К НОГЕ!
Снежок поспешно отходит от моего рюкзачка и с виновато опущенной головой бредет к хозяйке, дожевывая на ходу остатки орехов.
Я смотрю на мучнисто-белые лица, выделяющиеся пятнами на фоне ярких радуг, нарисованных на облупленной стене.
— Что же, спасибо за предоставленную возможность, у вас здесь очень интересная организация.
И поспешно собираю вещи. Они провожают меня до двери.
— Что же, может, в следующем семестре. Мы проводим работу по сбору благотворительных средств на Ист-Сайд. Не хотите ли присоединиться?
Я представляю, как знакомлю Рину с миссис N. в Метрополитен-музее. Может, Рина захочет узнать у нее насчет ярости?
— Благодарю, но я ищу практическую работу. Спасибо за предложение.
Я вылетаю из двери и бегу прямиком в «Бургер кинг» за самой большой порцией жареной картошки и колы. Устроившись на твердом красном сиденье, я глубоко вздыхаю и почему-то сравниваю Рину и Ричарда с Джейн и миссис N. Где-то все-таки должны быть люди, считающие, что существует некая умеренная позиция между требованиями к детям «почувствовать собственную ярость» и превращением их в запрограммированных на определенные действия роботов, которых и детьми-то назвать нельзя. Но если таковые люди и имеются в природе, я их еще не скоро отыщу.
— Смотри, у меня два желейных боба, а у тебя один. Всего будет три.
В подтверждение своих слов я показываю три конфеты.
— Мне нравятся белые и те, у которых банановый вкус. Как они это делают, няня? Как они делают банановый вкус?
Грейер выстраивает цветные конфетки в одну линию, как железнодорожные рельсы, на ковре в его спальне.
— Не знаю. Может, толкут бананы, добавляют желе, смешивают все вместе и готовят в похожей на боб формочке?
— Да! В такой формочке! Совсем как боб! Вот тебе и математика!
— Нэнни, съешь одну!
Вчерашний сноп пионов прибыл вместе с жестянкой конфет в рост Грейера.
— А как насчет зеленых? Как они их делают?
Стук двери. Всего на три часа позже, не так уж плохо.
— ПАПОЧКА!
Он выбегает из комнаты. Я иду следом.
— Привет, парень. Как мама?
Он гладит Грейера по голове и одновременно ослабляет галстук.
— Я здесь.
Мы оборачиваемся. Нежно-голубая прямая юбка, каблуки рюмочкой, кашемировый свитер с треугольным вырезом, тени для глаз, тушь и румяна. Вот это да! Если бы мой муж явился домой впервые за три недели, я бы тоже прифрантилась. Но губы, покрытые розовой помадой, чуть дрожат в нерешительной улыбке.
— Что же, приступим к делу, — объявляет он, почти не глядя на нее, и круто сворачивает в гостиную, где Джейн оставила свои графики и диаграммы. Грейер и миссис N. семенят следом. Я остаюсь в холле и усаживаюсь на скамью, полностью войдя в роль придворной дамы.
— Дорогой, — начинает миссис N. с несколько преувеличенным радушием, — хочешь выпить? Или кофе? КОННИ!
Я подскакиваю фута на три, а Конни мгновенно материализуется из кухни, вытирая мокрые руки о передник.
— Иисусе, что за визг? К тому же я только что обедал, — бросает мистер N.
Конни замирает у самого порога. Мы переглядываемся, и я подвигаюсь, давая ей место на скамье.
— О… вот как? Ну, не важно. Видишь ли, Грейер, мама и папа хотят поговорить с тобой о том, куда ты пойдешь учиться в следующем году, — делает вторую попытку миссис N.
— Я пойду в Колледжиет, — подсказывает Грейер.
— Нет, зайка. Мамочка и папочка решили, что ты пойдешь в школу Сен-Бернарда.
— Бурнурда? — озадаченно спрашивает он.
Следует напряженная пауза.
— А можно мы поиграем в паровозики? Па, у меня новый поезд. Красный!
— Поэтому, зайка, тебе больше нельзя носить синюю фуфайку, понимаешь? — снова вступает миссис N. Конни сокрушенно качает головой.
— Почему?
— Потому что на ней написано «Колледжиет», а ты идешь в школу Сен-Бернарда, — с некоторым раздражением поясняет миссис N.
— Но мне она нравится!
— Да, зайка. Мы купим тебе другую. С надписью «Сен-Бернард».
— Мне хочется синюю.
Я наклоняюсь и шепчу Конни:
— О, ради Господа Бога, да выверни ты ее наизнанку и пусть носит! Кому какое дело?
Она воздевает руки к небу. Миссис N. откашливается.
— Хорошо, зайка, поговорим об этом позже.
Конни поспешно исчезает на кухне.
— Па, пойдем, посмотришь паровозики. Я покажу тебе новый! Он красный и ездит быстро-быстро!
Грейер пролетает мимо меня и мчится в свою комнату.
— Пустая трата времени! Ему абсолютно все равно, — констатирует мистер N.
— Да, но Джейн посчитала это важным, — оправдывается она.
— Кто такая Джейн, черт побери? Слушай, ты хоть понимаешь, что это такое — оторваться от дел в самый разгар слияния фирм?! У меня нет времени на такие…
— Прости, но…
— Мне что, теперь еще и этим заниматься? Единственное, что я поручил тебе, — следить за его образованием, да и это ты ухитрилась изгадить! Профукать такое чепуховое дело!
— Но в этом году было слишком много желающих! — восклицает она. — И Грейер не играет на скрипке!
— Какое отношение имеет ко всему этому скрипка, мать ее так?
— Возможно, если бы ты потратил хотя бы час своего драгоценного времени на собственного сына, он выглядел бы куда лучше на собеседованиях! — шипит она.
— Мое драгоценное время? Мое драгоценное время?! Я не щажу себя, как последний идиот торчу на работе по восемьдесят часов в неделю, ломаю мозги, чтобы ты восседала тут в своих жемчугах, со своими восьмисотдолларовыми занавесками и «благотворительной работой» и допрашивала, как я провожу свое время? Интересно, кто будет оплачивать школьные счета? Ты?
— Милый, — мгновенно смягчается она, — я знаю, тебе нелегко приходится. Послушай, раз ты уже все равно дома, почему бы не поговорить об этом за тихим, романтическим ужином? Я заказала столик в том ресторанчике у реки, который ты любишь. — И уже шепотом добавляет: — Мы могли бы снять номер в отеле «Пьер», может, тот, с двойной джакузи? Я так по тебе соскучилась.
Тишина. Потом звуки поцелуев. В коридор доносится тихий смех.
Я уже собираюсь тайком проскользнуть в комнату Грейера, но тут миссис N. снова принимается ворковать:
— Как по-твоему, может, кроме чека на обучение, послать в Сен-Бернард еще и пожертвование, чтобы сразу найти к ним нужный подход?
— Нужный подход?! — негодующе восклицает он. — Поправь, если ошибаюсь, но разве они его уже не приняли?
— Да, но если будет еще один мальчик…
— Знаешь, мне пора в офис. Внизу ждет машина. Позвоню позднее.
Мистер N. поспешно направляется к порогу, и я замечаю, что он так и не снял пальто. Дверь громко хлопает.
— Папочка! ПОДОЖДИ!!! — отчаянно кричит Грейер, выбегая с красным вагончиком в руках. — ПАПОЧКА!!!
Поздно.
Он с криком колотит в дверь.
Миссис N. медленно входит в холл и еще несколько секунд стоит неподвижно, злобно глядя сквозь Грейера, пока ее глаза не стекленеют. Она проплывает мимо нас в спальню.
— ПАПОЧКА!
Грейер сотрясается в рыданиях, согнувшись в три погибели, но не выпускает дверной ручки.
— ХОЧУ ПАПОЧКУ!!!
Я сажусь на пол и протягиваю к нему руки. Он опускает голову и отодвигается.
— НЕЕЕЕТ! ХОЧУ ПАПУ!!!
Мы слышим, как сдвигаются двери лифта.
— НЕ УХОДИ!!!
— Ш-ш-ш… я знаю, как тебе сейчас.
Я тащу его к себе и усаживаю на колени.
— Знаю, Гров…
Мы сидим на полу, и на моих джинсах расплывается темное мокрое пятно. Я поглаживаю ему спинку и тихо говорю:
— Все будет хорошо, Гров. Ш-ш-ш, иногда не мешает и погрустить. Посидим здесь и немного погрустим вместе.
— О'кей, — всхлипывает он в мою штанину.
— О'кей.
Часть III
ВЕСНА
Глава 8
ГЛАЗИРОВАННЫЙ ТОРТ
У Мамушки был собственный способ дать понять хозяевам, что она думает по данному поводу. Понимая, что белые люди считают ниже своего достоинства прислушиваться к мнению черных, она предпочитала громко ворчать себе под нос. При этом белые, чтобы сохранить лицо, обязаны игнорировать ее слова, даже если она встанет в соседней комнате и начнет кричать во все горло.
Маргарет Митчелл, Унесенные ветром
Конни!
Вместо того чтобы гладить сегодня рубашки Грейера, я попрошу вас уложить для мистера N. следующие вещи:
его костюмы,
сорочки,
галстуки,
нижнее белье,
носки.
И все остальное, что ему понадобится. Все это должно быть упаковано и оставлено у швейцара к трем часам. Пожалуйста, воспользуйтесь его чемоданами (см. монограмму).
— Нэнни, вы не видели бабочку Грейера? Я вынимала ее вчера вечером.
Миссис N. и Грейер собираются на Апрельский Чай, который устраивается для новых учеников Сен-Бернарда. Они уже через двадцать минут должны быть на месте. Миссис N. роется в комоде Грейера, пока я пытаюсь впихнуть его в накрахмаленную, жесткую как картон, рубашку с воротничком на косточках. Конни, как я полагаю, орудует в шкафу мистера N., наполняя чемоданы с его монограммой.
— Мне нужен слон, — объявляет Грейер, тыча в альбом для рисования на своем маленьком столике.
— Секунду, Грейер, — прошу я. — Позволь сначала застегнуть ремень…
— Нет, не этот. — Она высовывает голову из большого стенного шкафа.
— Тот самый, что вы вчера доставали. Простите, но именно он лежал на постели, — сообщаю я.
— Не пойдет!
Я встаю на колени и в последний раз осматриваю Грейера: голубая рубашка в полоску, штанишки цвета хаки, белые носки, коричневый ремень. Не вижу, в чем проблема, но послушно расстегиваю пряжку.
— Этот, — говорит она, протягивая мне зеленый с красными полосами брезентовый ремень.
Я показываю ему пряжку.
— Видишь, буква «Г» — Грейер.
— «Г»? — переспрашивает он. — А где моя карточка?
Я тянусь к рамке для автобусного билета, в которой до сих пор хранятся остатки визитной карточки мистера N.
— Нет, — объявляет она, выступая из шкафа. — Не сегодня. Это что-то вроде собеседования. Помнишь собеседования? Никаких карточек.
— Хочу карточку.
— Можешь носить ее в кармане, как будто ты — секретный агент, — советую я, пряча карточку ему в карман.
— Где же все-таки его бабочка?
— Няня, мне нужен слон.
Я хватаю серый фломастер и рисую кляксу неопределенных очертаний, дополненную большими ушами и хоботом, — верх моих художественных талантов. Она начинает швырять галстуки на пол.
— Я хочу надеть свой галстук! — восклицает Грейер, имея в виду тот, что свисает до пола.
— Нет. Не сегодня.
Она вихрем выскакивает в холл, где я слышу, как ее голос эхом отражается от мрамора.
— КОННИ! КОННИ!
— Да, мэм?
Грейер притих, я же продолжаю орудовать фломастером.
— Я только сейчас полчаса искала гребаную бабочку Грейера. Не знаете, случайно, где она?
— Нет, мэм.
— Неужели так трудно держать в порядке вещи Грейера? Почему мне одной приходится следить за всем? Единственное, что я поручала вам…
Она тяжело вздыхает. Снова пауза.
— Почему вы тут стоите? Идите ищите!
— Простите, но я не знаю, где она может быть, мадам. Я положила бабочку в его комнату, вместе с остальными вещами.
— Ну так вот: ее там нет. Это уже вторая пропажа за месяц! Но если считаете, что ответственность для вас слишком велика, я могу пересмотреть вашу роль в этом доме!
— Нет, мэм. Я поищу. Просто вы велели сложить одежду к трем, а сейчас два тридцать. Если мистеру N. понадобится…
— Кажется, вы еще не поняли, на кого работаете? На меня. И я приказываю вам немедленно найти эту бабочку.
Но если это вас смущает, пожалуйста, дайте мне знать. Насколько я помню, деньги вы получаете из моих рук.
Я встаю и дрожащими руками принимаюсь шарить в шкафу. Грейер подходит и прислоняется головой к моему бедру. Появляется Конни и начинает мне помогать.
— Конни, я посмотрю здесь, — шепотом говорю я. — Идите в прачечную.
— Можете позвонить мистеру N., — продолжает тем временем миссис N. — Посмотрим, что для него важнее: одежда или гребаная бабочка, которую сын должен надеть в новую школу. А вдруг он поговорит с вами? Возьмет трубку и ответит?
— Простите, мэм.
Пять минут отчаянных, лихорадочных поисков ни к чему не приводят.
— Ну? — вопрошает миссис N.. поднимая покрывало.
— Ничего, — отвечаю я из-под кровати.
— Черт бы все это побрал! Грейер, давай быстрее, нам пора. Наденьте ему галстук, ну тот, что в зеленый горошек.
Я выползаю на животе и иду к шкафу.
— Хочу папин галстук!
Он старается дотянуться до крючка, на котором висит отцовский галстук.
— Нет, Грейер, наденешь позже.
Я осторожно отвожу его руки и подталкиваю к двери.
— Хочу сейчас!
Он начинает всхлипывать. Лицо покрывается красными пятнами.
— Ш-ш… Гров, пожалуйста, не надо!
Я целую его влажную щеку. Он не двигается. Только слезы непрерывно капают на крахмальный воротник. Поправляю галстук, обнимаю его за плечи, но он отталкивает меня, вырывается и бежит к двери.
— Нет!
— Нэнни! — визгливо зовет миссис N.
— Да?
— Мы вернемся в четыре, до занятий на катке. Конни!
Из прачечной появляется Конни, но миссис N. молча качает головой, словно слишком расстроена и разочарована, чтобы говорить.
— Просто не знаю, что сказать. С некоторых пор мне кажется, что подобные проблемы возникают постоянно, и я прошу вас серьезно подумать о том, как вы относитесь к своим обязанностям, и о вашей преданности этому дому…
Сотовый миссис N. испускает пронзительный звон.
— Алло? — отвечает она, одновременно делая мне знак помочь ей надеть норку. — Да, будут внизу к трем… Да, можете сказать, что она уложила все…
Она неспешно выходит в вестибюль.
— Да, Джастин! Не могли бы вы узнать телефон его комнаты в Йель-клубе?.. На случай, если Грейеру срочно понадобится его помощь. Вдруг понадобится срочно его разыскать?! Интересно, почему это я вдруг должна звонить вам?!
Глубокий вздох.
— Ну, я рада, что для вас это тоже не имеет никакого смысла. Честно говоря, ваши извинения мне ни к чему. Мне нужен телефон мужа… я отказываюсь обсуждать это с вами!
Она с такой силой хлопает крышечкой телефона, что он падает на мраморный пол.
Обе женщины моментально становятся на колени, одновременно открывается дверь лифта. Миссис N. успевает первой. Трясущейся рукой она подхватывает трубку и бросает в сумочку. Опирается другой рукой о пол, чтобы не упасть, и стылые как лед голубые глаза оказываются на одном уровне с карими.
— Похоже, мы не понимаем друг друга, — шипит она. — Так что позвольте мне быть откровенной: я желаю, чтобы вы уложили свои вещи и убрались из моего дома. Повторяю: укладывайте вещи, и вон из моего дома. Это все, чего я хочу!
Она резко встает, отряхивает норку и вталкивает потрясенного Грейера в лифт. Двери смыкаются.
Конни, опираясь на стол, поднимается и проходит мимо меня назад, в квартиру. Несколько минут я собираюсь с духом, прежде чем медленно закрыть входную дверь.
Прохожу через кухню и вижу Конни в комнате для прислуги. Ее широкие плечи вздрагивают.
— Господи, Конни. Ты в порядке? — шепчу я.
Она поворачивается ко мне. В лице столько нескрываемой боли и ярости, что я немею. Она почти падает на старый раскладной диван и расстегивает верхнюю пуговицу белой униформы.
— Я пробыла здесь двенадцать лет, — говорит она покачивая головой. — Работала здесь до нее и думала, что буду работать после.
— Хотите выпить? — спрашиваю я, ступая в узкое пространство между диваном и гладильной доской. — Может, сока? Я попробую открыть бар.
— Она желает, чтобы я ушла? Чтобы я ушла?
Я сажусь на пароходный кофр миссис N.
— Я хотела уйти с первого дня, как она тут появилась, — фыркает Конни, поднимая наполовину выглаженную футболку и вытирая ею глаза. — Позволь мне объяснить кое-что: когда она уезжает в свой Лайфор… да куда угодно, — мне не платят. Никогда не платят, если их нет дома. Разве моя вина, что им взбрело отдохнуть? Я-то не отдыхаю. У меня трое детей и куча неоплаченных счетов. А в этом году… в этом году она уговорила его подать декларацию от моего имени. Раньше такого никогда не было. Разве можно Жить на эти деньги? Мне пришлось взять у матери в долг, чтобы заплатить все эти налоги.
Она садится поудобнее и снимает передник.
— Когда миссис N. и Грейер в прошлом году улетали на Багамы, я собралась уехать, повидать родных. Так она заставила меня лететь с ними. При взлете Грейер вылил на себя весь сок, а она не захватила для него смену. Он сидит мокрый, замерзший, плачет, а она надвинула на глаза маску и весь полет не обращала на него внимания. А мне ни цента не заплатили. О, как я обозлилась! Вот поэтому я не хочу быть няней. Ты слыхала о Джеки? Я качаю головой.
— Джеки нянчила его с рождения, но оставалась в доме до тех пор, пока Грейеру не исполнилось два года.
— И что с ней случилось?
— Завела дружка. Вот что случилось.
Я вопросительно посмотрела на нее.
— Эти два года она только работала, не имея ни близких, ни друзей. Поэтому почти не выходила из дома и потому-то ладила с миссис N. лучше некуда. Словом, тишь да гладь. По-моему, они и сошлись на том, что мистер N. вечно в отъезде, а Джеки одинока. Но тут она встретила парня — копия Боба Марли — и заявила, что не может работать вечерами в пятницу, а также по уик-эндам, если N. не едут в Коннектикут. Миссис N. стала сетовать, мол, до чего же это неудобно, и все такое. Но на самом деле она просто завидует. Джеки прямо-таки сияла вся, ну ты понимаешь, просто светилась. А уж этого миссис N. вынести не могла. Ну и выставила Джеки в два счета. Сердечко Грейера едва не разорвалось. После этого он превратился в настоящего дьяволенка.
— Ну и ну! — ахаю я.
— Ты еще не знаешь худшего. Джеки позвонила мне полгода спустя. Оказалось, что миссис N. не дала ей рекомендаций. Ну а раз нет рекомендаций, все думают, что Джеки воровка или еще хуже. В ее резюме пропущено два года. Она не может объяснить, почему не получила рекомендаций. А агентство по найму отказывается направлять ее на собеседования.
Она встает и неспешно вытирает руки о юбку.
— Это женщина — чистая змея. За четыре месяца они сменили шесть нянь, пока не появилась Кейтлин! Им никто не угодит! Одну уволили за то, что она дала Грейеру кукурузную лепешку в парке. И ты не корми его, если не хочешь, чтобы выгнали, поняла? А мистер N. держит порно в своем шкафу для обуви. Сплошная грязь!
Я пытаюсь осмыслить слова Конни и не могу.
— Конни, мне ужасно жаль.
— Не стоит.
Она бросает смятую футболку на диван и решительно марширует к кухне.
— Позаботься лучше о себе.
Я иду за ней. Она открывает одну из банок дельфтского фаянса, вынимает пригоршню черного кружева и швыряет передо мной.
ТРУСИКИ!
— Я нашла это под кроватью…
— Прямо под кроватью? — не выдерживаю я. Она наклоняет голову:
— Угу. Теперь он привел другую. Разгуливает здесь, распоряжается, как в собственном доме. У меня два дня ушло на то, чтобы проветрить дом от ее духов, пока миссис N. не вернулась. Такая вонь стояла!
— Может, нужно рассказать ей обо всем? Как по-вашему, кто-то должен рассказать миссис N. об этой женщине? — шепчу я, ослабев от облегчения. Наконец-то можно посоветоваться со знающим человеком!
— Ты что? Неужели тебе еще мало? Или не была здесь час назад? Это не моя проблема, и ты не взваливай ее на себя. Все это не наше дело. А теперь начинай укладывать вещи мистера N. Я ухожу.
Она роняет передник на стол.
— Но что же вы будете делать?
— Ничего, моя сестра работает в соседнем квартале и знает, кому требуется экономка или горничная. Я найду что-нибудь. Денег скорее всего будет меньше, но я обойдусь.
Она идет в комнату горничной и принимается собирать вещи, оставив меня тупо смотреть на черные шелковые «тан-га», выделяющиеся непристойной надписью на нежно-розовом мраморе стола.
Нэнни!
Сегодня после тенниса Грейер идет поиграть к Картеру. Пожалуйста, будьте там к трем. Милтоны живут в доме 10 на 67-й Восточной, и, думаю, вы там и поужинаете. Я обедаю в «Боло».
Я так и не смогла найти бабочку Грейера. Может, вы захватили ее домой? Проверьте, пожалуйста.
Спасибо.
Когда мы наконец садимся в такси, Грейер все еще плачет. Хотя мне не позволено водить его по боковым улочкам, мимо домов без швейцаров и охраны, внешкольные занятия обычно проходят в заброшенных, довольно подозрительных районах, где никогда не найдешь такси и где я жду, что в любую минуту придется выбирать между Грейером и собственной жизнью. Я сажаю его в машину, забрасываю туда же теннисную ракетку и тащу за собой сумку с остальным снаряжением.
— Шестьдесят седьмая улица и Мэдисон, пожалуйста. Гров, как твоя голова? Получше?
— Все о'кей.
Рев сменяется хныканьем, но, похоже, хныканьем затяжным. Он неосторожно повернулся и попал прямо под подачу мяча.
— Как насчет гольфа, Гров? Думаю, нам следует попробовать гольф. Мячи поменьше, значит, и шишки тоже.
Он смотрит на меня мокрыми глазами.
— Иди сюда.
Он тянется ко мне и кладет голову на мои колени. Я глажу его по голове и тереблю уши, совсем как моя мама когда-то. Должно быть, покачивание машины успокаивает его, потому что он засыпает. Совершенно измучился. Жизнь была бы другой, если бы ему только позволили спать днем.
Я приподнимаю рукав плаща и смотрю на часы. Пятнадцать минут ничего не решают.
— Водитель! Можете вы проехать до 110-й, а оттуда назад по Вест-Сайду и через 68-ю?
— Будет сделано, леди. Как скажете.
Я смотрю в окно, на серое небо, и кутаюсь в плащ. По лобовому стеклу барабанят тяжелые капли, и как-то совсем не верится, что апрельские ливни закончатся майскими цветами.
— Гровер, проснись. Мы приехали.
Он все еще никак не может прийти в себя и трет кулачками глаза, когда я звоню у дверей особняка, одновременно поправляя висящую на плече ракетку.
— Кто там? — звучит голос с английским акцентом.
— Привет! Это Нэнни и Грейер.
Не получив ответа, я снова нажимаю кнопку домофона и сообщаю:
— Мы пришли поиграть с Картером.