Страница:
Темными и случайными идеями авторы «Логики Пор-Рояля», как и все сторонники картезианской философии, считают идеи о чувственных качествах, о цветах, звуках, запахах, вкусах, тепле, холоде и т. п., равно как о голоде, жажде, телесной боли. Смутность этих идей, по учению картезианской философии, происходит от того, что мы свои собственные ощущения переносим в вещи внешнего мира. Так, говорят, что огонь тепел, снег холоден, сахар сладок. Таким образом, в этом вопросе «Логика Пор-Рояля» становится на позиции субъективного идеализма и ссылается на древних скептиков и Аврелия Августина. Однако позиция «Логики Пор-Рояля» в данном вопросе не является последовательным субъективным идеализмом, но, подобно позиции Декарта, она в конечном счете дуалистична.
Одной из причин неясности и смутности в наших мыслях и в наших разговорах является связь идей со словами. Мы часто больше внимания обращаем на слова, чем на вещи. Хотя люди часто имеют различные идеи об одних и тех же вещах, они, однако, пользуются одними и теми же словами для выражения их (например, различные лица вкладывают разное содержание в понятие, выражаемое словом «добродетель»). Более того, одни и те же люди в различные периоды своей жизни смотрят на одни и те же вещи весьма различно и тем не менее употребляют одни и те же слова для обозначения этих вещей. В качестве примера двусмысленного употребления слов «Логика Пор-Рояля» приводит слово «ощущение»: так, слово «видеть» употребляют как для обозначения определенного факта сознания (зрительного ощущения), так и для обозначения соответствующих физиологических процессов в наших глазах и мозгу.
Таким образом, «Логика Пор-Рояля» дуалистически отрывает психический процесс ощущения от его физиологической основы, от процессов в органах чувств и центральной нервной системе, продуктом и функцией которых является ощущение.
Переходя к учению о дефиниции, «Логика Пор-Рояля» развивает положение о необходимости выработки языка науки. Наилучшее средство избежать той смутности в мыслях, которая порождается их связью со словами, – создать новый язык и новые слова, которые были бы связаны только с теми идеями, которые они должны представлять соответственно нашему желанию. Однако для этого нет необходимости составлять новые по звукам слова, так как можно пользоваться теми, которые уже находятся в употреблении, только нужно сделать так, чтобы они для нас не имели никакого другого значения, кроме желаемого.
Для установления такого единственного значения слова применяется словесная дефиниция. Авторы различают дефиницию словесную, или номинальную, и реальную дефиницию. В последней (например, «человек есть разумное животное») к определяемому термину («человек») присоединяют его идею («разумное животное»), тогда как в словесной дефиниции имеется в виду только значение самого словесного выражения (знака).
Но ту словесную дефиницию, о которой мы здесь говорим и которая нужна для точности в науках, не следует смешивать с той, которая говорит о значении слова в языке по обычному употреблению или по его этимологии. Словесные дефиниции произвольны, тогда как реальные дефиниции не являются таковыми. Дело в том, что каждому звуковому комплексу по его природе безразлично, какую идею обозначать, и я могу пользоваться им для своей цели, как мне угодно; важно лишь, чтобы я прилагал этот словесный знак к одной вещи и не смешивал разные вещи под одним словом. Поэтому словесные дефиниции нельзя оспаривать, ибо они произвольны.
Иначе обстоит дело с реальными дефинициями, так как они могут быть ложными. Реальная дефиниция должна быть еще доказана, если она не ясна сама по себе как аксиома. Словесные же дефиниции ни в каком доказательстве не нуждаются.
В вопросе о дефинициях встречаются две большие ошибки.
Первая заключается в том, что смешивают словесные дефиниции с реальными и приписывают первым то, что присуще вторым. Так, дав ложные дефиниции не имен, а вещей, хотят затем, чтобы их рассматривали как принципы, которым нельзя противоречить.
Вторая ошибка заключается в том, что избегают словесных дефиниций, чтобы скрыть неясность употребляемых терминов. Вследствие этого многие диспуты превращаются в чисто словесные прения. Итак, большая польза словесных дефиниций заключается в том, что благодаря их применению дается точное понятие, о чем идет дело. Другая польза словесных дефиниций состоит в том, что часто нельзя иметь раздельную идею о какой-нибудь вещи, иначе как употребляя много слов ее обозначения. Неудобства повторять постоянно этот длинный ряд слов, особенно в научных книгах, устраняется благодаря словесным дефинициям, при помощи которых этот длинный ряд слов заменяется одним термином.
Как пользоваться словесными дефинициями?
Во-первых, не следует стараться давать определение всем словам, так как часто было бы бесполезно, а иногда и просто невозможно. Бесполезно это делать, так как если идея ясна и раздельна, то все, слыша данное слово, образуют эту идею. Ведь цель дефиниции, заключающаяся в том, чтобы связать слово с ясной и раздельной идеей, здесь уже достигнута.
Невозможно дать дефиницию всем словам, так как для того, чтобы дать определение какому-нибудь слову, нужны другие слова, а для определения этих слов понадобятся опять слова и так далее до бесконечности.
Во-вторых, не следует изменять дефиниций, которые уже даны. Так, в математике мы имеем уже установившиеся дефиниции и не стоит их изменять.
В-третьих, когда приходится давать дефиницию, следует по возможности пользоваться общеупотребительными словами в их обычном значении. Что обозначают слова? Люди часто не замечают всего значения слова, т. е. часто слова обозначают более, чем кажется, и, желая объяснить значение слова, мы не учитываем всего того впечатления, которое производит это слово. Дело в том, что обозначать – значит не что иное, как вызывать в уме идею, связанную с данным звуковым комплексом. Но часто бывает, что слово, кроме главной идеи, которая считается собственным значением его, вызывает несколько других добавочных идей. Например, кто-нибудь говорит: «Вы лжете»; собственно это значит. «Вы думаете иное, чем говорите», но обычно эти слова, кроме указанного смысла, вызывают еще идеи презрения и нанесения обиды.
Иногда эти добавочные идеи не связаны со словами в обычном употреблении их, но связаны только у тех, кто пользуется этими словами в данном случае. Таковы идеи, вызываемые тоном голоса, выражением лица, жестами и другими естественными знаками, которые связывают с нашими словами множество идей, видоизменяющих, увеличивающих или уменьшающих значение сказанных слов. Бывают добавочные идеи, связанные и с самими словами, это – добавочные идеи, которые вызываются у всех произносящих или выслушивающих данные слова. Так, одни слова неприятны и ненавистны, другие приятны; одни скромны, другие бесстыдны. Вот почему одни и те же мысли кажутся нам более живыми, когда они выражены образно, чем когда они высказаны просто, ибо в первом случае, кроме главной идеи, они выражают чувства говорящего. Удовольствие состоит более в том, чтобы чувствовать, чем приобретать познания.
Есть еще один вид идей – идеи «добавочные». Например, произносится слово «это» при указании на какую-либо вещь. Но слово «это» само по себе слишком обще и слишком смутно. И поэтому в этом случае наш ум идет дальше к раздельным идеям, относящимся к указываемому предмету. Таким образом, случается, что, понимая точное значение, соответствующее слову, мы не останавливаемся на нем, когда оно слишком смутно и слишком обще, но простираем свой взгляд дальше и принимаемся рассматривать в объекте другие его атрибуты и, таким образом, начинаем понимать его посредством более раздельных идей.
Что касается учения о суждении, то «Логика Пор-Рояля» критикует предшествовавшие ей системы логики, начиная с Аристотеля, за то, что они ограничивались изучением лишь немногих видов суждений, тогда как в действительности имеется значительно большее многообразие суждений. В частности, «Логика Пор-Рояля» указывает на познавательное значение таких видов суждений, как выделяющие суждения (например, только некоторые S суть Р) и исключающие суждения (например, все S, кроме одного, суть Р). Говорится и о разнообразии сложных суждений, выражаемых предложениями, связанными различного рода союзами.
О так называемых неопределенных суждениях «Логика Пор-Рояля» высказывает мнение, что их следует считать общими, если они встречаются в науках, и частными, если они высказаны о фактах или в рассказах.
«Логика Пор-Рояля» требует не смешивать словесную и реальную дефиницию. Словесная дефиниция произвольна и зависит от нас, реальная же дефиниция не зависит от нас, выражая то, что заключается в истинной идее вещи.
Реальные дефиниции, по учению «Логики Пор-Рояля», бывают двоякого рода: дефиниции в собственном смысле слова, выражающие природу вещи указанием на ее существенные признаки (род и дифференцию), и описания, которые дают познание о вещи, указывая на ее собственные акциденции, дающие возможность отличить данное понятие от всех других, но не раскрывающие его сущность.
Учению об умозаключении посвящена третья часть «Логики Пор-Рояля». Обычно эта часть (правила умозаключения) считалась самой важной в логике, и поэтому только ее разрабатывали с большой тщательностью. Авторы «Логики Пор-Рояля» сомневаются, действительно ли эта часть логики так полезна, как воображают. Они указывают, что большая часть ошибок у людей происходит скорее от того, что они рассуждают, исходя из ложных принципов, чем от того, что они рассуждают, плохо следуя своим принципам.
Необходимость умозаключений основана на той особенности человеческого ума, что он не всегда может решить вопрос об истинности или ложности суждений путем простого рассмотрения двух понятий (субъекта и предиката), составляющих данное суждение. Когда простого рассмотрения этих двух понятий недостаточно, чтобы судить, должно ли одно из них о другом утверждать или отрицать, тогда необходимо прибегнуть к третьему понятию, посредствующему между субъектом и предикатом обсуждаемого суждения. В этом заключается природа умозаключений.
В умозаключении решается вопрос об истинности или ложности какого-либо суждения; субъект этого суждения получает название «малого термина» («le petit terme»), а предикат – название «большого термина» («le grand terme»), так как субъект обычно имеет меньший объем, чем предикат. То третье понятие, к которому мы прибегаем, чтобы установить, какая связь – положительная или отрицательная – существует между меньшим и большим терминами, называется «средним термином». В умозаключение входят две посылки (praemissae) – большая (majeure) и меньшая (mineure) – и заключение. Но не всегда обе посылки бывают выражены явно. В таком случае мы имеем умозаключение, которое называется «энтимемой». Энтимема есть подлинный полный силлогизм в уме; этот силлогизм является лишь несовершенным, т. е. неполно выраженным, ибо одна из посылок подразумевается.
В умозаключении должно быть по меньшей мере три суждения. Но их может быть и больше, Умозаключения, состоящие из многих суждений, в которых каждое последующее зависит от предыдущего, называется «соритом». Сориты являются самыми обычными рассуждениями в математике. Сорит можно свести к ряду (цепи) силлогизмов.
В «Логике Пор-Рояля» дается следующее деление силлогизмов на виды. Прежде всего силлогизмы делятся на простые (simples) и соединительные (conjonetifs). Простыми являются те силлогизмы, в которых средний термин в посылках соединяется лишь с одним из крайних терминов. Следовательно, сюда относится категорический силлогизм. Соединительными называются те силлогизмы, в которых средний термин соединяется с обоими крайними.
Так, в условных силлогизмах в большей посылке (условной) средний термин бывает всегда соединен с обоими крайними терминами.
Простые силлогизмы, т. е. те, в которых средний термин соединен отдельно с каждым из терминов умозаключения, бывают, в свою очередь, двух видов: некомплексные (incomplexes) и комплексные (complexes).
Некомплексные силлогизмы – те, в которых каждый термин соединен целиком со средним. В комплексных силлогизмах соединяется в посылке со средним термином лишь часть субъекта или предиката заключения. В умозаключения этого второго типа всегда входит сложное предложение. Вот пример (не из «Логики Пор-Рояля»):
Закон предписывает страховать служащих, Петров – служащий.
Следовательно, закон предписывает страховать Петрова
Из приведенного нами примера видно, что так называемые комплексные силлогизмы в сущности вовсе не являются силлогизмами, но в то же время они являются вполне правильными умозаключениями.
Таким образом, в этом своем учении «Логика Пор-Рояля» открывает несиллогистические дедуктивные умозаключения, подобно тому, как в том же XVII в. Франциск Бэкон разработал учение о несиллогистических индуктивных умозаключениях. В системах логики XVII в. преодолевается прежняя узкая теория выводов, признававшая достоверными выводами только силлогистические умозаключения. Недостатком систем логики XVII в. было то, что индуктивная и дедуктивная системы логики развивались обособленно, индукция и дедукция противопоставлялись друг другу, не видели их единства и неразрывной связи.
В XVII в. с новыми логическими идеями выступил бельгийский логик и философ Арнольд Гейлинкс (1626–1669). Гейлинкс был виднейшим представителем окказионализма, признававшего в вопросе об отношении души и тела теорию психико-физического параллелизма.
В своем труде «Logica Ftmdamentis suis, a quibus hactenus collapsa fuerat restituta» (издан в 1662 г.), он использует схему логических доказательств по образцу Евклида. Гейлинкс сформулировал серию теорем из области исчисления суждений.
Крупнейшим философом XVII в. был голландский мыслитель Бенедикт Спиноза (1632–1677).
Для Спинозы, так же как для Декарта, математика является идеалом научного знания. Это проявляется у него в самой форме изложения главного его произведения «Этика» («Ethica ordime geometrico demonstrata», 1677). Рационализм Декарта в спинозизме усиливается и доходит до веры во всемогущество разума: по мнению Спинозы, одним разумом может быть познано решительно все в силу рациональности самой действительности. Этим объясняется придаваемая Спинозой своему главному произведению форма Евклидовой геометрии. Спиноза начинает с определений, дополняет их аксиомами, (или постулатами), затем следуют теоремы или положения и, наконец, демонстрации или доказательства, посредством которых последующие положения выводятся из предыдущих, а последние – из самоочевидных истин. Сюда присоединяются еще королларии (выводы, непосредственно вытекающие из теорем) и схолии (более подробные объяснения доказательств).
Спиноза имел предшественников в отношении геометрического метода (ordo geometricum) своей этики еще в средние века, например Алана из Лилля.
Философия Спинозы, изложенная этим методом (ordine geometrico) , есть материализм за ширмой платоновского одеяния. В основе этого метода лежит метафизическая идея о вечной, неизменной истине, навеки нерушимой, как мир платоновских идей.
Следуя Декарту, Спиноза развивает учение о единстве научного метода. Человеческая природа не особое государство в государстве. Как каждый предмет природы она познается через приложение общих законов природы. Спинозовский единый универсальный научный метод есть рационалистический математический метод, а в области психологии он выливается в несколько упрощенную трактовку аффектов и поведения человека, как если бы дело шло о линиях или плоскостях.
Итак, в объяснении психологии человека и его поведения Спиноза прибегает к синтетико-математическому способу доказательства. Этим он хочет возвести свое учение в степень математической достоверности. Его «Этика» открывается рядом определений. Согласно Спинозе, прежде всего должны быть точно и ясно определены исходные понятия. Затем выставляются неоспоримые положения, аксиомы. Из этих определений и аксиом выводятся теоремы (propositiones). Так, из немногих исходных элементов чисто логически создается целое здание метафизики, физики и этики.
Уже в самом этом методе заложены основные метафизические мысли Спинозы. Если по этому методу из немногих исходных элементов можно вывести весь мир, то порядок в самом мире должен быть математическим. Как в математике все существующее в мире стоит в отношении основания и следствия, как из сущности математической фигуры вытекают все определения ее, так и в мире все единичные вещи вытекают из его первоосновы. Вследствие такого сближения с математикой у Спинозы причинное отношение совпадает с логическим отношением основания и следствия (у него не проводится различия между causa и ratio).
Что касается способов познания мира, то Спиноза выделяет две основные способности человека: 1) чувственное представление, воображение (imaginatio) и 2) способность познания истинной действительности (intellectus) единой всеобъемлющей субстанции.
Imaginatio есть способность к производству неадекватных смутных идей. Неадекватное представление не есть само по себе заблуждение, но оно становится таковым, когда, не сознавая его недостаточности, мы считаем его полным и истинным.
Что касается области адекватного знания интеллекта, то в ней Спиноза различает две ступени: 1) рациональное познание (ratio), познание посредством умозаключений, и 2) интуитивное знание (scientia intuitiva), достоверное само по себе. Последнее касается принципов, первое – того, что из них следует.
Глава IX
Одной из причин неясности и смутности в наших мыслях и в наших разговорах является связь идей со словами. Мы часто больше внимания обращаем на слова, чем на вещи. Хотя люди часто имеют различные идеи об одних и тех же вещах, они, однако, пользуются одними и теми же словами для выражения их (например, различные лица вкладывают разное содержание в понятие, выражаемое словом «добродетель»). Более того, одни и те же люди в различные периоды своей жизни смотрят на одни и те же вещи весьма различно и тем не менее употребляют одни и те же слова для обозначения этих вещей. В качестве примера двусмысленного употребления слов «Логика Пор-Рояля» приводит слово «ощущение»: так, слово «видеть» употребляют как для обозначения определенного факта сознания (зрительного ощущения), так и для обозначения соответствующих физиологических процессов в наших глазах и мозгу.
Таким образом, «Логика Пор-Рояля» дуалистически отрывает психический процесс ощущения от его физиологической основы, от процессов в органах чувств и центральной нервной системе, продуктом и функцией которых является ощущение.
Переходя к учению о дефиниции, «Логика Пор-Рояля» развивает положение о необходимости выработки языка науки. Наилучшее средство избежать той смутности в мыслях, которая порождается их связью со словами, – создать новый язык и новые слова, которые были бы связаны только с теми идеями, которые они должны представлять соответственно нашему желанию. Однако для этого нет необходимости составлять новые по звукам слова, так как можно пользоваться теми, которые уже находятся в употреблении, только нужно сделать так, чтобы они для нас не имели никакого другого значения, кроме желаемого.
Для установления такого единственного значения слова применяется словесная дефиниция. Авторы различают дефиницию словесную, или номинальную, и реальную дефиницию. В последней (например, «человек есть разумное животное») к определяемому термину («человек») присоединяют его идею («разумное животное»), тогда как в словесной дефиниции имеется в виду только значение самого словесного выражения (знака).
Но ту словесную дефиницию, о которой мы здесь говорим и которая нужна для точности в науках, не следует смешивать с той, которая говорит о значении слова в языке по обычному употреблению или по его этимологии. Словесные дефиниции произвольны, тогда как реальные дефиниции не являются таковыми. Дело в том, что каждому звуковому комплексу по его природе безразлично, какую идею обозначать, и я могу пользоваться им для своей цели, как мне угодно; важно лишь, чтобы я прилагал этот словесный знак к одной вещи и не смешивал разные вещи под одним словом. Поэтому словесные дефиниции нельзя оспаривать, ибо они произвольны.
Иначе обстоит дело с реальными дефинициями, так как они могут быть ложными. Реальная дефиниция должна быть еще доказана, если она не ясна сама по себе как аксиома. Словесные же дефиниции ни в каком доказательстве не нуждаются.
В вопросе о дефинициях встречаются две большие ошибки.
Первая заключается в том, что смешивают словесные дефиниции с реальными и приписывают первым то, что присуще вторым. Так, дав ложные дефиниции не имен, а вещей, хотят затем, чтобы их рассматривали как принципы, которым нельзя противоречить.
Вторая ошибка заключается в том, что избегают словесных дефиниций, чтобы скрыть неясность употребляемых терминов. Вследствие этого многие диспуты превращаются в чисто словесные прения. Итак, большая польза словесных дефиниций заключается в том, что благодаря их применению дается точное понятие, о чем идет дело. Другая польза словесных дефиниций состоит в том, что часто нельзя иметь раздельную идею о какой-нибудь вещи, иначе как употребляя много слов ее обозначения. Неудобства повторять постоянно этот длинный ряд слов, особенно в научных книгах, устраняется благодаря словесным дефинициям, при помощи которых этот длинный ряд слов заменяется одним термином.
Как пользоваться словесными дефинициями?
Во-первых, не следует стараться давать определение всем словам, так как часто было бы бесполезно, а иногда и просто невозможно. Бесполезно это делать, так как если идея ясна и раздельна, то все, слыша данное слово, образуют эту идею. Ведь цель дефиниции, заключающаяся в том, чтобы связать слово с ясной и раздельной идеей, здесь уже достигнута.
Невозможно дать дефиницию всем словам, так как для того, чтобы дать определение какому-нибудь слову, нужны другие слова, а для определения этих слов понадобятся опять слова и так далее до бесконечности.
Во-вторых, не следует изменять дефиниций, которые уже даны. Так, в математике мы имеем уже установившиеся дефиниции и не стоит их изменять.
В-третьих, когда приходится давать дефиницию, следует по возможности пользоваться общеупотребительными словами в их обычном значении. Что обозначают слова? Люди часто не замечают всего значения слова, т. е. часто слова обозначают более, чем кажется, и, желая объяснить значение слова, мы не учитываем всего того впечатления, которое производит это слово. Дело в том, что обозначать – значит не что иное, как вызывать в уме идею, связанную с данным звуковым комплексом. Но часто бывает, что слово, кроме главной идеи, которая считается собственным значением его, вызывает несколько других добавочных идей. Например, кто-нибудь говорит: «Вы лжете»; собственно это значит. «Вы думаете иное, чем говорите», но обычно эти слова, кроме указанного смысла, вызывают еще идеи презрения и нанесения обиды.
Иногда эти добавочные идеи не связаны со словами в обычном употреблении их, но связаны только у тех, кто пользуется этими словами в данном случае. Таковы идеи, вызываемые тоном голоса, выражением лица, жестами и другими естественными знаками, которые связывают с нашими словами множество идей, видоизменяющих, увеличивающих или уменьшающих значение сказанных слов. Бывают добавочные идеи, связанные и с самими словами, это – добавочные идеи, которые вызываются у всех произносящих или выслушивающих данные слова. Так, одни слова неприятны и ненавистны, другие приятны; одни скромны, другие бесстыдны. Вот почему одни и те же мысли кажутся нам более живыми, когда они выражены образно, чем когда они высказаны просто, ибо в первом случае, кроме главной идеи, они выражают чувства говорящего. Удовольствие состоит более в том, чтобы чувствовать, чем приобретать познания.
Есть еще один вид идей – идеи «добавочные». Например, произносится слово «это» при указании на какую-либо вещь. Но слово «это» само по себе слишком обще и слишком смутно. И поэтому в этом случае наш ум идет дальше к раздельным идеям, относящимся к указываемому предмету. Таким образом, случается, что, понимая точное значение, соответствующее слову, мы не останавливаемся на нем, когда оно слишком смутно и слишком обще, но простираем свой взгляд дальше и принимаемся рассматривать в объекте другие его атрибуты и, таким образом, начинаем понимать его посредством более раздельных идей.
Что касается учения о суждении, то «Логика Пор-Рояля» критикует предшествовавшие ей системы логики, начиная с Аристотеля, за то, что они ограничивались изучением лишь немногих видов суждений, тогда как в действительности имеется значительно большее многообразие суждений. В частности, «Логика Пор-Рояля» указывает на познавательное значение таких видов суждений, как выделяющие суждения (например, только некоторые S суть Р) и исключающие суждения (например, все S, кроме одного, суть Р). Говорится и о разнообразии сложных суждений, выражаемых предложениями, связанными различного рода союзами.
О так называемых неопределенных суждениях «Логика Пор-Рояля» высказывает мнение, что их следует считать общими, если они встречаются в науках, и частными, если они высказаны о фактах или в рассказах.
«Логика Пор-Рояля» требует не смешивать словесную и реальную дефиницию. Словесная дефиниция произвольна и зависит от нас, реальная же дефиниция не зависит от нас, выражая то, что заключается в истинной идее вещи.
Реальные дефиниции, по учению «Логики Пор-Рояля», бывают двоякого рода: дефиниции в собственном смысле слова, выражающие природу вещи указанием на ее существенные признаки (род и дифференцию), и описания, которые дают познание о вещи, указывая на ее собственные акциденции, дающие возможность отличить данное понятие от всех других, но не раскрывающие его сущность.
Учению об умозаключении посвящена третья часть «Логики Пор-Рояля». Обычно эта часть (правила умозаключения) считалась самой важной в логике, и поэтому только ее разрабатывали с большой тщательностью. Авторы «Логики Пор-Рояля» сомневаются, действительно ли эта часть логики так полезна, как воображают. Они указывают, что большая часть ошибок у людей происходит скорее от того, что они рассуждают, исходя из ложных принципов, чем от того, что они рассуждают, плохо следуя своим принципам.
Необходимость умозаключений основана на той особенности человеческого ума, что он не всегда может решить вопрос об истинности или ложности суждений путем простого рассмотрения двух понятий (субъекта и предиката), составляющих данное суждение. Когда простого рассмотрения этих двух понятий недостаточно, чтобы судить, должно ли одно из них о другом утверждать или отрицать, тогда необходимо прибегнуть к третьему понятию, посредствующему между субъектом и предикатом обсуждаемого суждения. В этом заключается природа умозаключений.
В умозаключении решается вопрос об истинности или ложности какого-либо суждения; субъект этого суждения получает название «малого термина» («le petit terme»), а предикат – название «большого термина» («le grand terme»), так как субъект обычно имеет меньший объем, чем предикат. То третье понятие, к которому мы прибегаем, чтобы установить, какая связь – положительная или отрицательная – существует между меньшим и большим терминами, называется «средним термином». В умозаключение входят две посылки (praemissae) – большая (majeure) и меньшая (mineure) – и заключение. Но не всегда обе посылки бывают выражены явно. В таком случае мы имеем умозаключение, которое называется «энтимемой». Энтимема есть подлинный полный силлогизм в уме; этот силлогизм является лишь несовершенным, т. е. неполно выраженным, ибо одна из посылок подразумевается.
В умозаключении должно быть по меньшей мере три суждения. Но их может быть и больше, Умозаключения, состоящие из многих суждений, в которых каждое последующее зависит от предыдущего, называется «соритом». Сориты являются самыми обычными рассуждениями в математике. Сорит можно свести к ряду (цепи) силлогизмов.
В «Логике Пор-Рояля» дается следующее деление силлогизмов на виды. Прежде всего силлогизмы делятся на простые (simples) и соединительные (conjonetifs). Простыми являются те силлогизмы, в которых средний термин в посылках соединяется лишь с одним из крайних терминов. Следовательно, сюда относится категорический силлогизм. Соединительными называются те силлогизмы, в которых средний термин соединяется с обоими крайними.
Так, в условных силлогизмах в большей посылке (условной) средний термин бывает всегда соединен с обоими крайними терминами.
Простые силлогизмы, т. е. те, в которых средний термин соединен отдельно с каждым из терминов умозаключения, бывают, в свою очередь, двух видов: некомплексные (incomplexes) и комплексные (complexes).
Некомплексные силлогизмы – те, в которых каждый термин соединен целиком со средним. В комплексных силлогизмах соединяется в посылке со средним термином лишь часть субъекта или предиката заключения. В умозаключения этого второго типа всегда входит сложное предложение. Вот пример (не из «Логики Пор-Рояля»):
Закон предписывает страховать служащих, Петров – служащий.
Следовательно, закон предписывает страховать Петрова
Из приведенного нами примера видно, что так называемые комплексные силлогизмы в сущности вовсе не являются силлогизмами, но в то же время они являются вполне правильными умозаключениями.
Таким образом, в этом своем учении «Логика Пор-Рояля» открывает несиллогистические дедуктивные умозаключения, подобно тому, как в том же XVII в. Франциск Бэкон разработал учение о несиллогистических индуктивных умозаключениях. В системах логики XVII в. преодолевается прежняя узкая теория выводов, признававшая достоверными выводами только силлогистические умозаключения. Недостатком систем логики XVII в. было то, что индуктивная и дедуктивная системы логики развивались обособленно, индукция и дедукция противопоставлялись друг другу, не видели их единства и неразрывной связи.
В XVII в. с новыми логическими идеями выступил бельгийский логик и философ Арнольд Гейлинкс (1626–1669). Гейлинкс был виднейшим представителем окказионализма, признававшего в вопросе об отношении души и тела теорию психико-физического параллелизма.
В своем труде «Logica Ftmdamentis suis, a quibus hactenus collapsa fuerat restituta» (издан в 1662 г.), он использует схему логических доказательств по образцу Евклида. Гейлинкс сформулировал серию теорем из области исчисления суждений.
Крупнейшим философом XVII в. был голландский мыслитель Бенедикт Спиноза (1632–1677).
Для Спинозы, так же как для Декарта, математика является идеалом научного знания. Это проявляется у него в самой форме изложения главного его произведения «Этика» («Ethica ordime geometrico demonstrata», 1677). Рационализм Декарта в спинозизме усиливается и доходит до веры во всемогущество разума: по мнению Спинозы, одним разумом может быть познано решительно все в силу рациональности самой действительности. Этим объясняется придаваемая Спинозой своему главному произведению форма Евклидовой геометрии. Спиноза начинает с определений, дополняет их аксиомами, (или постулатами), затем следуют теоремы или положения и, наконец, демонстрации или доказательства, посредством которых последующие положения выводятся из предыдущих, а последние – из самоочевидных истин. Сюда присоединяются еще королларии (выводы, непосредственно вытекающие из теорем) и схолии (более подробные объяснения доказательств).
Спиноза имел предшественников в отношении геометрического метода (ordo geometricum) своей этики еще в средние века, например Алана из Лилля.
Философия Спинозы, изложенная этим методом (ordine geometrico) , есть материализм за ширмой платоновского одеяния. В основе этого метода лежит метафизическая идея о вечной, неизменной истине, навеки нерушимой, как мир платоновских идей.
Следуя Декарту, Спиноза развивает учение о единстве научного метода. Человеческая природа не особое государство в государстве. Как каждый предмет природы она познается через приложение общих законов природы. Спинозовский единый универсальный научный метод есть рационалистический математический метод, а в области психологии он выливается в несколько упрощенную трактовку аффектов и поведения человека, как если бы дело шло о линиях или плоскостях.
Итак, в объяснении психологии человека и его поведения Спиноза прибегает к синтетико-математическому способу доказательства. Этим он хочет возвести свое учение в степень математической достоверности. Его «Этика» открывается рядом определений. Согласно Спинозе, прежде всего должны быть точно и ясно определены исходные понятия. Затем выставляются неоспоримые положения, аксиомы. Из этих определений и аксиом выводятся теоремы (propositiones). Так, из немногих исходных элементов чисто логически создается целое здание метафизики, физики и этики.
Уже в самом этом методе заложены основные метафизические мысли Спинозы. Если по этому методу из немногих исходных элементов можно вывести весь мир, то порядок в самом мире должен быть математическим. Как в математике все существующее в мире стоит в отношении основания и следствия, как из сущности математической фигуры вытекают все определения ее, так и в мире все единичные вещи вытекают из его первоосновы. Вследствие такого сближения с математикой у Спинозы причинное отношение совпадает с логическим отношением основания и следствия (у него не проводится различия между causa и ratio).
Что касается способов познания мира, то Спиноза выделяет две основные способности человека: 1) чувственное представление, воображение (imaginatio) и 2) способность познания истинной действительности (intellectus) единой всеобъемлющей субстанции.
Imaginatio есть способность к производству неадекватных смутных идей. Неадекватное представление не есть само по себе заблуждение, но оно становится таковым, когда, не сознавая его недостаточности, мы считаем его полным и истинным.
Что касается области адекватного знания интеллекта, то в ней Спиноза различает две ступени: 1) рациональное познание (ratio), познание посредством умозаключений, и 2) интуитивное знание (scientia intuitiva), достоверное само по себе. Последнее касается принципов, первое – того, что из них следует.
Глава IX
Логика в Англии в XVII в.
Естествознание, бывшее в пренебрежении в эпоху феодализма, становится главным предметом научных исследований и стоит в центре научных интересов эпохи. В связи с этим зарождается и развивается в Англии материалистическая философия.
Главными представителями английского материализма XVII в были Франциск Бэкон Веруламский (1561–1626), Томас Гоббс (1588–1679), Джон Локк (1632–1704) и Исаак Ньютон (1642–1727).
Подобно Декарту, Бэкон ставит задачу коренного преобразования философии и науки. Оба они стремятся низвергнуть схоластическую науку и воздвигнуть новое здание научного знания, но, в отличие от Декарта, который строил это новое здание на основе философского дуализма и рационализма, у Бэкона фундаментом научного знания являются материализм и эмпиризм. Будучи родоначальником английского материализма, он стоит во главе метафизического материализма, получившего широкое развитие на Западе в XVII-XVIII вв. Его эмпиризм оказал настолько глубокое влияние на английскую философскую мысль, что во всем последующем развитии философии в Англии эмпиризм стал в ней господствующим течением. Но, отстаивая эмпирическую линию в философии и науке, Бэкон выступал против того крайнего эмпиризма, на позиции которого постепенно перешла философская мысль в Англии.
Выступая против рационализма, с одной стороны, и против крайностей эмпиризма, с другой, Бэкон говорит, что ученый не должен уподобляться ни пауку, ткущему паутину из самого себя, ни муравью, который только собирает и накапливает материал, но должен, подобно пчеле, собирать и перерабатывать собираемый материал, преобразуя его в научную теорию.
Таким образом, по Бэкону, подлинную науку нельзя создать, черпая только из своего собственного рассудка, не опираясь на опытные данные, но, с другой стороны, для этого недостаточно простого накопления голых фактов. Лишь на основе тщательного и возможно полного изучения фактов опыта и их обработки путем применения строго научного метода может быть, по учению Бэкона, создана истинная наука.
Бэконом был задуман обширный труд под заглавием «Великое возрождение наук» («Instauratio magna»), но им были выполнены лишь две части задуманного произведения. Первая – «О достоинстве и приращениях наук» – представляет собой общий обзор всех отраслей научного знания, дает классификацию наук и заключает в себе суждения автора об отдельных науках. Эта часть свидетельствует, что Бэкон не всегда умел по достоинству оценивать важнейшие достижения современной ему науки: он недооценивал роль математики в познании природы и отвергал систему Коперника.
В вопросе об отношении науки к религии он стоит на позиции учения о двойной истине и говорит, что только маленькие глотки философии могут вести к атеизму, более же глубокое знание философии приводит к религии. Естествознание и все науки, за исключением исторических, Бэкон называет философией, философию же в собственном смысле слова он, по примеру Аристотеля, называет первой философией, или универсальной наукой.
Бэкон требует коренного преобразования наук, исходя из нового взгляда на их задачи. Наука должна иметь своей целью счастье людей, их могущество, господство над природой. Назначение науки – быть средством к достижению человеческой власти над природой. Человек может столько, насколько велико его знание (tantum potest quantum seit). Но для того, чтобы дать человеку господство над вещами, сама наука должна коренным образом измениться. Схоластическая наука – пустое занятие, не пригодное для жизни. Что нужно для ее преобразования? Нужно обрезать ей крылья и подвязать гири, чтобы удержать ее среди земных вещей. В чем заключается то могущество, которое наука призвана дать человеку? Создать и ввести в данное тело новое свойство или новые свойства – к этому сводится задача наук. Например, наука должна найти способы изготовления золота или продления жизни, возвращения сил молодости.
Высоко ценя астрономию, Бэкон думает, что наука о небесных светилах станет предсказывать засухи и наводнения, урожаи и неурожаи, землетрясения, войны и народные восстания. Он ставит науке практическую задачу дать человеку могущество над природой, но его представление об этом могуществе еще в значительной мере носит фантастический характер. Он еще не освободился полностью от наивных суеверных воззрений алхимии, астрономии и магии.
Хотя Бэкон на первый план выдвигает практические задачи науки, однако он не является сторонником узкого одностороннего практицизма. Кроме знания плодоносного, он признает и знание светоносное, которое, раскрывая нам природу вещей, непосредственно в данное время не приносит еще никакой пользы, но в будущем может принести столь огромные плоды, каких нельзя еще предвидеть сейчас. Более того, Бэкон готов даже допустить правомерность человеческого стремления к свету знания ради самого этого стремления.
Итак, Бэконом поставлена задача создать новую науку, имеющую своей целью дать человеку власть над природой. Для выполнения этой задачи он считает необходимым направить все науки на путь открытий и изобретений. А для этого нужно дать наукам орудие – логику изобретения. Бэкон говорит, что, пока отсутствовала такая логика, научные открытия и изобретения делались случайно, наличие же логики изобретения приведет к тому, что развитие наук пойдет по правильному пути, научные открытия и изобретения перестанут быть делом случая, они будут производиться систематически по определенному плану и по строго научному методу.
Так, ставится новая задача, разрешению которой посвящается вторая часть главного философского труда Бэкона «Великое возрождение наук». Эта вторая часть появилась под заглавием «Новый органон наук» («Novum Organum scientiarum») в 1620 г. Бэкон работал над этим произведением 20 лет и перерабатывал его 12 раз, прежде чем опубликовать. Как показывает самое заглавие, Бэкон противопоставляет свою логику логике Аристотеля- его «Новый Органон» должен заменить старый аристотелевский «Органон».
Бэкон обрушивается на Аристотеля, громит его философию и логику, видя в их господстве главную причину застоя наук, их бесплодности, засилия в философии и науках глубоко укоренившихся заблуждений, которые необходимо выкорчевать. Бесплодность и уродливость средневековой схоластической науки он объясняет тем, что в ней утвердилась диктатура аристотелевской философии и логики. Выражая свое презрительное отношение к Аристотелю, Бэкон говорит, что река времени вынесла на поверхность такой навоз, как учения Платона и Аристотеля, тогда как подлинно научные теории Демокрита были преданы незаслуженному забвению. На самом деле Бэкон был несправедлив по отношению к Аристотелю, он не знал подлинного Аристотеля, который был ему известен только в схоластизированном виде.
Бэкон ополчается против силлогистики Аристотеля, выдвигая против нее индукцию, и критикует индукцию Аристотеля как ненаучную, противопоставляя ей свою теорию научной индукции. Даваемая им критика силлогизма поверхностна. Он говорит, что силлогизм состоит из предложений, а предложения из слов, слова же являются обозначениями вещей; поэтому если выраженное в слове представление о вещи является смутным или неверным, то весь силлогизм рушится, поскольку он построен на смутных и ошибочных представлениях о вещах. Но эта критика силлогизма не попадает в цель. Она справедливо указывает, что одной формальной правильности силлогистического вывода недостаточно для получения истинного заключения – для этого необходимо еще наличие верных посылок. Эта критика, однако, нисколько не затрагивает вопроса о познавательной ценности самой функции силлогизма, ее роли в процессе познания.
Главными представителями английского материализма XVII в были Франциск Бэкон Веруламский (1561–1626), Томас Гоббс (1588–1679), Джон Локк (1632–1704) и Исаак Ньютон (1642–1727).
Подобно Декарту, Бэкон ставит задачу коренного преобразования философии и науки. Оба они стремятся низвергнуть схоластическую науку и воздвигнуть новое здание научного знания, но, в отличие от Декарта, который строил это новое здание на основе философского дуализма и рационализма, у Бэкона фундаментом научного знания являются материализм и эмпиризм. Будучи родоначальником английского материализма, он стоит во главе метафизического материализма, получившего широкое развитие на Западе в XVII-XVIII вв. Его эмпиризм оказал настолько глубокое влияние на английскую философскую мысль, что во всем последующем развитии философии в Англии эмпиризм стал в ней господствующим течением. Но, отстаивая эмпирическую линию в философии и науке, Бэкон выступал против того крайнего эмпиризма, на позиции которого постепенно перешла философская мысль в Англии.
Выступая против рационализма, с одной стороны, и против крайностей эмпиризма, с другой, Бэкон говорит, что ученый не должен уподобляться ни пауку, ткущему паутину из самого себя, ни муравью, который только собирает и накапливает материал, но должен, подобно пчеле, собирать и перерабатывать собираемый материал, преобразуя его в научную теорию.
Таким образом, по Бэкону, подлинную науку нельзя создать, черпая только из своего собственного рассудка, не опираясь на опытные данные, но, с другой стороны, для этого недостаточно простого накопления голых фактов. Лишь на основе тщательного и возможно полного изучения фактов опыта и их обработки путем применения строго научного метода может быть, по учению Бэкона, создана истинная наука.
Бэконом был задуман обширный труд под заглавием «Великое возрождение наук» («Instauratio magna»), но им были выполнены лишь две части задуманного произведения. Первая – «О достоинстве и приращениях наук» – представляет собой общий обзор всех отраслей научного знания, дает классификацию наук и заключает в себе суждения автора об отдельных науках. Эта часть свидетельствует, что Бэкон не всегда умел по достоинству оценивать важнейшие достижения современной ему науки: он недооценивал роль математики в познании природы и отвергал систему Коперника.
В вопросе об отношении науки к религии он стоит на позиции учения о двойной истине и говорит, что только маленькие глотки философии могут вести к атеизму, более же глубокое знание философии приводит к религии. Естествознание и все науки, за исключением исторических, Бэкон называет философией, философию же в собственном смысле слова он, по примеру Аристотеля, называет первой философией, или универсальной наукой.
Бэкон требует коренного преобразования наук, исходя из нового взгляда на их задачи. Наука должна иметь своей целью счастье людей, их могущество, господство над природой. Назначение науки – быть средством к достижению человеческой власти над природой. Человек может столько, насколько велико его знание (tantum potest quantum seit). Но для того, чтобы дать человеку господство над вещами, сама наука должна коренным образом измениться. Схоластическая наука – пустое занятие, не пригодное для жизни. Что нужно для ее преобразования? Нужно обрезать ей крылья и подвязать гири, чтобы удержать ее среди земных вещей. В чем заключается то могущество, которое наука призвана дать человеку? Создать и ввести в данное тело новое свойство или новые свойства – к этому сводится задача наук. Например, наука должна найти способы изготовления золота или продления жизни, возвращения сил молодости.
Высоко ценя астрономию, Бэкон думает, что наука о небесных светилах станет предсказывать засухи и наводнения, урожаи и неурожаи, землетрясения, войны и народные восстания. Он ставит науке практическую задачу дать человеку могущество над природой, но его представление об этом могуществе еще в значительной мере носит фантастический характер. Он еще не освободился полностью от наивных суеверных воззрений алхимии, астрономии и магии.
Хотя Бэкон на первый план выдвигает практические задачи науки, однако он не является сторонником узкого одностороннего практицизма. Кроме знания плодоносного, он признает и знание светоносное, которое, раскрывая нам природу вещей, непосредственно в данное время не приносит еще никакой пользы, но в будущем может принести столь огромные плоды, каких нельзя еще предвидеть сейчас. Более того, Бэкон готов даже допустить правомерность человеческого стремления к свету знания ради самого этого стремления.
Итак, Бэконом поставлена задача создать новую науку, имеющую своей целью дать человеку власть над природой. Для выполнения этой задачи он считает необходимым направить все науки на путь открытий и изобретений. А для этого нужно дать наукам орудие – логику изобретения. Бэкон говорит, что, пока отсутствовала такая логика, научные открытия и изобретения делались случайно, наличие же логики изобретения приведет к тому, что развитие наук пойдет по правильному пути, научные открытия и изобретения перестанут быть делом случая, они будут производиться систематически по определенному плану и по строго научному методу.
Так, ставится новая задача, разрешению которой посвящается вторая часть главного философского труда Бэкона «Великое возрождение наук». Эта вторая часть появилась под заглавием «Новый органон наук» («Novum Organum scientiarum») в 1620 г. Бэкон работал над этим произведением 20 лет и перерабатывал его 12 раз, прежде чем опубликовать. Как показывает самое заглавие, Бэкон противопоставляет свою логику логике Аристотеля- его «Новый Органон» должен заменить старый аристотелевский «Органон».
Бэкон обрушивается на Аристотеля, громит его философию и логику, видя в их господстве главную причину застоя наук, их бесплодности, засилия в философии и науках глубоко укоренившихся заблуждений, которые необходимо выкорчевать. Бесплодность и уродливость средневековой схоластической науки он объясняет тем, что в ней утвердилась диктатура аристотелевской философии и логики. Выражая свое презрительное отношение к Аристотелю, Бэкон говорит, что река времени вынесла на поверхность такой навоз, как учения Платона и Аристотеля, тогда как подлинно научные теории Демокрита были преданы незаслуженному забвению. На самом деле Бэкон был несправедлив по отношению к Аристотелю, он не знал подлинного Аристотеля, который был ему известен только в схоластизированном виде.
Бэкон ополчается против силлогистики Аристотеля, выдвигая против нее индукцию, и критикует индукцию Аристотеля как ненаучную, противопоставляя ей свою теорию научной индукции. Даваемая им критика силлогизма поверхностна. Он говорит, что силлогизм состоит из предложений, а предложения из слов, слова же являются обозначениями вещей; поэтому если выраженное в слове представление о вещи является смутным или неверным, то весь силлогизм рушится, поскольку он построен на смутных и ошибочных представлениях о вещах. Но эта критика силлогизма не попадает в цель. Она справедливо указывает, что одной формальной правильности силлогистического вывода недостаточно для получения истинного заключения – для этого необходимо еще наличие верных посылок. Эта критика, однако, нисколько не затрагивает вопроса о познавательной ценности самой функции силлогизма, ее роли в процессе познания.