Марягин Леонид Георгиевич. Экран наизнанку

   Раз десять я слушал этот рассказ, и всегда в нем золотушного мальчика "вытаскивали из темноты" разные женщины: с Привоза, с Дерибасовской, с Молдаванки; это были молодые мамы, домработницы из Мелитополя, бабушки с Ланжерона - целая галерея одесских женщин. Их лексический и интонационный строй был разнообразен и неповторим. Каждая обладала собственными социальными, национальными и профессиональными корнями.
   Утесов рассказывал как-то о жанре в старой эстраде - "дамский имитатор", но никогда не говорил, что подвизался в этом жанре показа женских типов... Хотя... Сохранилась пленка с инсценировкой песни "Пароход", где Леонид Осипович в числе прочих ролей играет встречаемую на пристани даму.
   Одесса и одесситы того старого одесского разлива были для артиста, как ни странно, и камертоном такта. Заседая в квалификационной комиссии, он наблюдал одну эстрадную пару, которая била чечетку, пела куплеты и разыгрывала скетчи.
   Председательствующий просил Утесова высказать мнение, поскольку это было жанром его юности. Утесов долго отнекивался, а потом был вынужден сказать: "У нас в Одессе так все могут, но стесняются".
   Наслушавшись утесовских новелл, я вспомнил реплику режиссера Леши Симонова, снявшего биографический фильм о Леониде Осиповиче:
   - Слава Утесова-рассказчика сильно преувеличена.
   И спросил артиста, как могло сложиться о нем такое мнение. Он лукаво улыбнулся и подмигнул мне:
   - Он же хотел от меня песенок - он их и получил. Ты приходи ко мне завтра после обеда - с утра я на репетиции в оркестре, - кое-что услышишь.
   Назавтра я давил кнопку звонка у дверей. "Как можно дольше", предупредил Леонид Осипович, и я добросовестно выполнял указание. Открыла Эдит Леонидовна и скоренько меня отчитала:
   - Зачем так трезвонить?
   Тут в коридоре появился Утесов.
   - А, это ты! Пошли ко мне - там нами никто командовать не будет.
   Хозяин усадил меня на диван в тесном кабинетике, а сам по-молодому выбежал в маленький коридор и вернулся с книгой в мягком переплете.
   - Приблудный. Сатирические стихи. Двадцать седьмой год. Для меня он сделал шуточную "Бороду", а здесь... Вот, слушай... - И с упоением стал читать балладу о петухе, который жил в селе и, упиваясь властью над обожающими его курами, перестал будить на заре село. Конец баллады был неожиданным - автор из куриного мира переносил повествование в мир человеческий: из-за кордона пришла свора и порубила село - петух проспал.
   - Ну что скажешь? Через десять лет поэта не стало.
   - Не удивляюсь.
   - Я очень дружил с Тухачевским, все свободное от концертов время проводил у него... - Утесов задумался, застыло расплывшееся лицо с дряблой бледной кожей.
   - Вы не пробовали наговорить на магнитофон о своих встречах, друзьях?
   Леонид Осипович засмеялся.
   - Перестал выступать с оркестром - все вечера сижу в президиумах на разных юбилеях. А в перерывах книгу пишу. Надеюсь, что в ней будут пластинки-странички, которые я читаю и кое-что напеваю. Ну, например, утро в одесском дворе...
   И он блестяще показал, как просыпается двор со всем его разноголосым населением.
   - Это готовая пластинка!
   - Э... У меня масса таких новелл. Грузинские, армянские, узбекские, русские. Есть цикл о Залмане Шраце.
   - Кто это?
   - Вымышленный персонаж.
   И полились рассказы о провинциальном мудреце от лица его верного друга и почитателя:
   - Ты знаешь Залмана Шраца? Нет?! А ты? И ты тоже нет?! Тогда я вам скажу - это великий человек. Вы приезжаете в Нью-Йорк и тихо-тихо говорите: "Залман Шрац". И знаете, что происходит? Вот ты знаешь? И ты тоже не знаешь? Движение останавливается. Его знают все. Его приглашали в ООН консультантом по еврейскому вопросу. Но он не поехал, и знаете почему? Я вам скажу - он не привык жить без прописки...
   О находчивости Утесова ходили легенды, но с возрастом живость ума притупляется, и трудно рассчитывать на быструю искрометную реакцию восьмидесятилетнего человека. Трудно. Но, как выяснилось, можно.
   На премьере картины "Вылет задерживается" Леонид Осипович сидел в зале. Я решил представить его, поскольку песня в утесовском исполнении должна прозвучать с экрана, и закончил это представление вежливой виньеткой, что де я считаю его членом нашего коллектива и надеюсь, что мы много-много раз еще будем сотрудничать. Я не успел еще закончить, когда Утесов встал и громко спросил:
   - Можно анекдот?
   - Пожалуйста.
   Он повернулся к амфитеатру, сложил руки рупором и почти прокричал:
   - Одного восьмидесятилетнего человека суд приговорил к двадцати пяти годам. В заключительном слове человек сказал: "Граждане судьи, благодарю за доверие".
   Леонид Осипович не боялся проявить свой бойцовский характер, не отказывался от своей точки зрения, даже когда ситуация была явно не в его пользу, не заискивал перед молодежью.
   Однажды на клубе джазовой музыки в Доме композиторов Утесов слушал выступление модного и известного джазового трио. После выступления Леонид Осипович сказал:
   - Я вижу здесь прекрасную технику, но не вижу музыки.
   Зал встретил эту реплику раздраженным гулом, выкриками:
   - Конечно, только у вас музыка!
   - Вы лучше всех понимаете!
   - А вы поживите с мое - может, поймете! - ответил он.
   - Ну да, вы первый в джазе? Да?
   - Первых было много, - отрезал Утесов, - только слушали не всех!
   Такое отношение к своей роли в истории советского джаза не мешало ему быть самоироничным. Меня все время подмывало спросить, почему в его доме элементарный дешевый проигрыватель "Аккорд". Во время одного из посещений уловил момент. Спросил.
   - А мои пластинки можно слушать только на дешевой аппаратуре. Иначе несовпадение формы и содержания!
   В последнюю нашу встречу Утесов показал карандашный рисунок Шаляпина, изображающий Глазунова. Рассказывал историю этой реликвии. Рисунок был сделан на бланке "Поставщик двора Его Величества Дидерихс". Сын поставщика роялей для двора Его Величества саксофонист оркестра Утесова нашел рисунок в бумагах отца...
   Леонид Осипович поведал мне историю в духе Андроникова. Воспроизводить ее не стану, поскольку сомневаюсь в достоверности. Я собрался уходить. Утесов уже в дверях сказал:
   - Ну а если нужно записать песню - пожалуйста, звони. Я готов. Голос тот же - как не было, так и нет!
   Силуэт кумира
   Репетиция новой эстрадной программы в огромном эстрадном театре "Эрмитаж", что в Каретном ряду. На сцене - куплетист Афанасий Белов. В яме - оркестр, он невидим - торчит только освещенная лампой голова дирижера. Белов под оркестр напевает куплеты:
   Хоть я не иллюзионист,
   Не модная певица,
   Но все ж хороший куплетист
   В хозяйстве пригодится.
   Номер не получается. То ли куплеты не смешны, то ли оркестр давит исполнителя, то ли исполнитель не слышит музыку... Из темного пустого зала на сцену поднимается среднего роста старый человек в синем линялом берете и коричневом китайском плащике поверх скромного серого костюмчика. Скрипя туфлями на желтой микропористой подошве, человек подходит к микрофону, у которого растерянно стоит Белов. Это Леонид Осипович Утесов. Нет, он не режиссер этой программы и не участник. Он просто завернул на любимую эстрадную площадку во время прогулки, благо живет он рядом: на углу Каретного и Садового кольца.
   - Нужен удар в оркестре! - говорит он дирижеру.
   - Где? - спрашивает тот.
   - После слов "не модная певица".
   - Так? - переспрашивает дирижер после удара в малый барабан.
   - Нет, - крутит головой Утесов, - нужна "бочка".
   Музыканты зовут "бочкой" большой барабан.
   Ухает "бочка".
   - Теперь как надо, - соглашается Утесов и, повернувшись к Белову, продолжает: - А ты, Афоня, после этого держи паузу и концовку давай - а капелла. И так - каждый куплет.
   Номер "поехал", "покатился". Утесов прослушал и ушел продолжать прогулку, как может уходить человек, сделавший пусть маленькое, но доброе дело.
   Конечно, не всегда он был добрым. Дирижер и композитор Вадим Людвиковский, долго работавший в оркестре Утесова, рассказывал, как конфликтовал с ним, не соглашаясь с утверждением Леонида Осиповича, что "зритель всегда прав". Утесов требовал от дирижера "музыки, а не усложненности".
   - По молодости я сопротивлялся и огрызался, - говорил много лет спустя Людвиковский, - а ведь он был прав: джаз должен быть прост и ясен.
   Утесов был скор на остроту, на мгновенную характеристику. Был мастером импровизации, устной зарисовки. Его рассказы не были заурядной актерской самодеятельностью. Недаром Райкин в одной давней, еще не цветной, передаче по телевидению рассказал, какое влияние на него оказал Утесов. "Он делал тогда (до работы с джазом и песней) то, что я сейчас делаю", - говорил Аркадий Исаакович.
   Силуэт Утесова был бы расплывчатым, не появись в окрестностях женщины.
   Первой женщиной в его жизни, естественно, была его одесская мама. Она своеобразно стимулировала энергию сына: если в доме было яблоко - ему выделялась половина, если пирожное - кусочек. И стимуляция удалась: сын, Ледя Утесов, брал. Брал приступом цирк, где работал гимнастом, брал театры миниатюр и фарсовые труппы... Взял штурмом фарсовую звезду Елену Ленскую, которая стала его женой. Драматург Иосиф Прут - друг Утесова - к одному из юбилеев артиста нашел рецензию в кременчугской газете, где было написано: "Блистала Елена Ленская, господин Утесов тоже не портил ансамбля". Утесов приступом взял и оперетту, дебютировав в "Прекрасной Елене", и влюбился в примадонну Невяровскую. Роман его клокотал, горел. Было это холодной зимой. А жена Утесова, боясь, что муж простудится и потеряет голос, возила на квартиру любовницы дрова. Она верила в возвращение мужа - и муж вернулся. Очевидно, дрова добавили тепла в их взаимоотношения.
   Потом были и другие романы, в том числе и с известными артистками эстрады. Еще бы - довоенный кумир.
   Романы романами, но Ледя Утесов всегда возвращался в семью. Известие о предсмертном состоянии жены застало его на гастролях в Ростове. Выступления были прерваны, и утром муж прилетел в Москву. Елена Иосифовна встретила Утесова на смертном одре словами: "Босяк, в такой день ты даже не мог побриться!"
   После смерти Елены Ленской (она была старше мужа) Утесов решил жениться на балерине Антонине Ревельс, с которой его связывали искренние и пылкие многолетние отношения. Но этому категорически воспротивилась дочь артиста - эстрадная его партнерша Эдит. Роман продолжался, но отец вступил в новый брак только после смерти дочери.
   Когда слушаю голос Утесова, произносящий "У меня есть сердце, а на сердце - тайна", я понимаю, о каких тайнах он поет!
   Как поссорились Ян Абрамович
   с Леонидом Осиповичем
   Я сделал с композитором Френкелем достаточно фильмов, дружил с ним, бывал у него дома, он - у меня, но всегда, если речь заходила об Утесове, Ян Абрамович отмалчивался. Утесов тоже ни разу не упоминал Френкеля в разговорах и как бы не знал, что композитор пишет для меня музыку.
   Иногда мне казалось, что они (невероятно!) не знакомы. Я даже робко представил их друг другу в Доме кино. Они обменялись холодными кивками, и я понял, что за этим отчуждением есть какая-то история. Ее раскрыли мне ветераны утесовского джаза и подтвердил свидетель композитор В. Шаинский.
   В послевоенные годы безработный скрипач Ян Френкель пришел прослушиваться в Государственный джаз-оркестр РСФСР под управлением Леонида Утесова. Его послушали и взяли. Френкель был высок (за два метра) и носил огромные, торчащие в стороны черные усы. В нашем рассказе эти приметы сыграют роковую роль!
   Джаз начал репетировать новую программу, Френкель разместился на втором от концертмейстера скрипок пульте. Все шло своим чередом, до тех пор пока на репетицию не пришла жена Утесова - Елена Иосифовна, неофициальный, но непререкаемый директор оркестра.
   - Ледя, - спросила она мужа, - ты что, не видишь, кто сидит у тебя на третьем пульте?
   - Френкель, - ответил Утесов.
   - Да. Наверно. Но когда он зашевелит усами, смотреть будут только на него. Ты можешь не выходить на сцену.
   Френкеля попросили сбрить усы. Он согласился: где тут думать о внешности, если можно потерять хорошую работу!
   Репетиции программы близились к завершению, и снова посмотреть сделанное пришла Елена Иосифовна.
   - Ледя, - снова спросила она мужа, - когда ты дирижируешь, ты смотришь на оркестр? Хоть иногда? Этот, который теперь без усов, он же коленями упирается в скрипку! У тебя цирк или оркестр? Если цирк, ставь на него программу и делай главным клоуном!
   Жена Утесова была права: Френкель отвлекал внимание зрительного зала своей весьма нестандартной внешностью. Муж сдался, и Френкелю пришлось уйти.
   Так и поссорились Ян Абрамович с Леонидом Осиповичем.
   Мелодии, обращенные к сердцу
   Судьба свела меня с Яном Френкелем неожиданно. То есть я был знаком с ним и раньше, слушал его очень личностное, будто предназначенное тебе одному, авторское исполнение, но о совместной работе не помышлял. Мне, молодому тогда режиссеру, он казался неприступной знаменитостью. Ну как же, его "Текстильный городок", что называется, "до дыр" затерло радио.
   Я довольствовался работой с менее известными, но с абсолютно уверенными в собственной значимости композиторами. Один из них, писавший музыку к моей первой короткометражке "Арбузный рейс", отказался показать мне фортепьянные эскизы, он простучал что-то невероятное на крышке пианино и заявил: "Все, что надо, ты услышишь на записи!" И я услышал. И пришел в ужас. К счастью, не только я. Разрешили затраты на новую запись.
   Композитор другой короткометражки настаивал, чтобы по радио вместо музыки Грига, обыгрываемой сюжетно, звучала его армейская симфония. Понятно, что больше мы вместе не работали.
   И теперь - Френкель.
   Наша встреча произошла по инициативе музыкального редактора "Мосфильма" М. Бланк.
   Помню, я вжался в угол диванчика и бессвязно бормотал, какой мне слышится музыка к фильму "Про Клаву Иванову", а Ян Абрамович, как мне казалось, сочувственно смотрел на меня и одним-двумя словами конкретизировал мои нечеткие соображения.
   Прекрасный твидовый пиджак, безупречный галстук, крахмальная сорочка и отутюженные брюки делали высокую, худую и весьма нескладную фигуру композитора предельно элегантной. Эта изысканность подавляла меня. Френкель встал, пригладил свои и без того расчесанные усы и, мурлыча что-то, незаметно переместился к роялю. Теперь он говорил языком музыки, показывал варианты или аналоги. Мою подавленность как рукой сняло. Музыкальный редактор неслышно ушла из кабинета, уловив, что контакт между композитором и режиссером состоялся.
   Иногда Френкель замирал у инструмента, словно обдумывая что-то, и лишь кончики его усов чуть-чуть покачивались, а потом снова опускал на клавиши тонкие пальцы... К концу беседы мне казалось, что мы уже давно дружим и Френкель знает о музыке к фильму даже то, что я не успел ему рассказать.
   Через неделю он пришел в студию, сел к инструменту и показал тему, которая должна была стать и песней фильма. Слов еще не было, и Френкель пел первые попавшиеся "рыбы", что-то вроде: "На руках у мальчика сорок восемь пальчиков". Уложенная в нежную, лирическую мелодию, эта нелепица казалась наполненной каким-то волнующим скрытым смыслом. Позже поэт И. Шаферан вложил в размеры мелодии слова: "Речка льдом закована, спит среди снегов она, но всегда ей снится ледоход..." Чистый голос певицы Аллы Иошпе стал как бы внутренним монологом юной героини фильма, девочки из "ремеслухи" Клавы Ивановой.
   Запись музыки по фильму прошла весело, даже озорно. В бытовых кусках "Массовка", "Ресторан" Френкель скрещивал известную мелодию "Ссориться не надо, Лада" с "Коробейниками", а во время записи ресторанных кусков брал скрипку и импровизировал, вспоминая свое ресторанное прошлое.
   - Приходилось осваивать любой инструмент. Играл и на скрипке, и на аккордеоне. Нужно было после войны кормиться, - говорил Ян Абрамович.
   Он кормился - играл на аккордеоне в дневном составе оркестра ресторана "Метрополь" и на скрипке вечером в "Авроре" на Петровских линиях. Толстосумы заказывали любые мелодии.
   - Оставалось говорить, - вспоминает композитор, - "Вы нам напойте, мы вам сыграем".
   Фильмом "Про Клаву Иванову" началась наша долгая - в девять фильмов совместная работа, и для меня открылись удивительные грани кинематографического дара композитора.
   Френкель мог все - ему по плечу патетика и лирика, юмор и драматизм. Умение создать музыку любого характера не мешало проявлению его собственной индивидуальности, его интонации. Для меня Френкель прежде всего был лириком, и не случайно его музыка так много дала кинокартине "Вылет задерживается". Его лирике свойственны психологизм, способность открывать глубину страсти, драму личности. В этом фильме композитор проявил себя как акварелист, владеющий прозрачными тонами, изяществом и непосредственностью восприятия. Одной из красок в "Вылете" стал голос композитора. Песню "Смотрю в твои глаза", что должна была звучать из транзистора в пустом багажном отделении аэропорта, пробовали записывать несколько певцов. Я вынужденно отказывался от записей. Исполнительская интонация разбивала атмосферу. Предложил напеть собственную песню Френкелю. Не могу сказать, что он долго отказывался. Ян Абрамович, пожалуй, ждал такого предложения. Записали. Доверительный, интимный говорок исполнителя определил строй всей сцены.
   Казалось, наше профессиональное взаимопонимание будет безоблачным, но мне пришлось однажды изменить Френкелю. Я задумал фильм "Моя улица", где музыкальная драматургия должна была строиться на малоизвестной "песне из подворотни", как окрестил я искомую песню. Предлагать Яну Абрамовичу писать музыку на основе чужой песни я счел неэтичным и попросил музыкального редактора порекомендовать мне молодого композитора, который найдет в архиве старую песню и на ее основе разработает музыкальную структуру. Так на картине появился тогда совсем неизвестный композитор Евгений Птичкин. Я объяснил ему задачу и ушел снимать. А он обратился к архивам. За три дня до съемок эпизода с песней я спросил у Птичкина, что же он разыскал в архивах. "Ничего хорошего", - подытожил Женя и предложил свои услуги для сочинения оригинальной песни. Я понял, что попал в неприятную историю: трудно будет объяснить теперь Френкелю, почему я не привлек его. Но делать нечего, на картине уже был композитор Птичкин, и он с ходу показал мелодию песни на слова Шаферана, которая мне чрезвычайно понравилась; это была та самая искомая "песня из подворотни", открывающая юность пожилых героев. С удовольствием я несколько раз прослушал по телефону в исполнении Птичкина "Ромашки спрятались, поникли лютики", и вдруг мне стало казаться, что я эту песню знаю и слышал давно, со своей орехово-зуевской юности. Утром я понял, что это блатная песня "Цыганка с картами всю ночь гадала мне - дорога дальняя, казенный дом".
   Я информировал Птичкина о своем открытии. Он высокомерно парировал: "Ты мою мелодию поешь на пошлые слова". Птичкин этой песней стал знаменитым, а я долго-долго потом оправдывался перед Яном Френкелем.
   Есть композиторы, использующие кино как возможность для демонстрации собственных сочинений. Ян Френкель был не из их числа. Он умел уловить основу драматургического замысла, не иллюстрировал фабулу, а открывал свой, истинно музыкальный ракурс. При этом он не обгонял других создателей фильма, а шел с ними в ногу, участвуя в многоголосии всех выразительных средств.
   Для фильма "Мое дело" как оркестровку его героя Друянова, эдакого короля Лира современности, я предложил композитору написать только фортепьянную музыку. Композитор опешил.
   - Как? Без оркестра?
   - Да.
   - Будет ли это достаточно выразительно?
   - У вас будет обязательно. Ведь бывало же, скажем, у Рахманинова.
   Мне была понятна растерянность Яна Абрамовича. К этому периоду я уже знал, что он работал "негром" у многих наших знаменитых еще в пятидесятые годы композиторов, превращая их нотные строчки в партитуры балетов и опер, получавших затем Сталинские премии. Оркестровка была его коньком во все времена. Она кормила его до легализации композиторской деятельности. Многие популярные песни пятидесятых и сейчас звучат по радио без упоминания автора оркестровок. Он великолепно знал все прошлые приемы и ходы. Однажды на мою просьбу для фильма "День рождения" сделать ретропесню и записать с оркестром Френкель спросил:
   - Под Кнушевицкого, под Утесова или под Цфасмана?
   Дар оркестровщика помог ему получить звание народного артиста РСФСР. Тогдашний начальник всего искусства в ЦК КПСС Шауро решил, что оркестровка Гимна СССР сделана солдафонски, ее, идя в ногу со временем, надо смягчить. Был объявлен закрытый конкурс на новую оркестровку. Ян Абрамович победил на конкурсе: он с гордостью показывал мне диск без этикетки, пробный. Который понравился членам Политбюро! Мягкая оркестровка Гимна СССР не смягчила положения в стране, но композитор оказался признанным в верхах, получил звание, стал секретарем Союза композиторов РСФСР.
   Греясь в лучах популярности - а популярность была: песни "Журавли" и "Русское поле" по праву стали песенной классикой, - композитор, думается, не забывал о годах нужды в крошечной комнатке на Трубной площади, о годах пошлых ресторанных общений и тянулся к общению с власть имущими, представляющими так называемый "советский свет". В его квартире на проспекте Мира, а затем и на улице Готвальда с удовольствием, радушием и вкусом принимали генералов, председателей всяческих комитетов, внешторговцев, мининдельцев... Он с удовольствием откликался на предложения посетить прием, банкет, фуршет даже не в качестве автора-композитора, а в качестве высокопоставленного тапера.
   Как-то летним вечером мы поджидали гостей на банкет по одной из наших общих с ним картин у ресторана "Арагви". Подошел метрдотель, спросил Яна Абрамовича:
   - Как жена, дочка, внучек?
   - Нормально, - ответил тот, щелкая зажигалкой.
   - Как ваша поездка?
   - Хорошо. - Френкель только-только вернулся из-за границы.
   Метрдотель отошел, я спросил весьма удивленно:
   - Откуда он так хорошо о вас все знает?
   - К этому обязывает его положение... И мое...
   - Вы его знаете?
   - А мне его знать совсем не обязательно.
   Но все имеет свой финал. Наступил финал и популярности композитора. Я приехал в новое здание МГУ, что на Воробьевых горах, с картиной "Дорогое удовольствие", к которой прелестную озорную музыку написал Френкель.
   Соло баритон-саксофона, сопровождающее метание героя, усиливало комедийность, а вкрапления цитат из Вивальди как нельзя лучше аккомпанировали иронии повествования. Пока шла картина, я, готовясь к выступлению, бродил по фойе и наткнулся на афишу: "Концерт Яна Френкеля отменяется". "Почему?" - поинтересовался я у директора Дома культуры. "За две недели продано семь билетов", - последовал ответ. Мне стало тоскливо.
   Последний раз Ян Абрамович позвонил мне после поездки в Америку, рассказал о впечатлениях, пообещал дать видеокассету "Скрипача на крыше", уехал отдыхать в Прибалтику. И не вернулся оттуда - жестокий недуг свалил его на отдыхе.
   Картину "Враг народа Бухарин" я делал уже без Френкеля.
   Два приза за взятки
   Работа над фильмом началась с неприятностей.
   Прежде всего драматург Исидор Шток, по пьесе которого "Ленинградский проспект" был написан сценарий, потребовал изменить название, так как боялся, что после показа картины пьеса сойдет с театральных подмостков. На помощь случайно пришел режиссер Владимир Басов. "Назови фильм "Моя улица", - предложил он, - ты ведь на этой самой улице живешь".
   Я кинулся исправлять название и менять предварительную рекламу.
   Но неприятности после этого не кончились. На роль Маши - дочери Скворца - была утверждена юная и трепетная студентка Вахтанговского училища Наташа Сайко. Ей было с кем потягаться - в театре ее роль с успехом играла Ия Саввина. После двух начальных съемочных дней Наташа исчезла. Как выяснилось потом, родители ее тогдашнего мужа потребовали, чтобы она провела с юным супругом лето где-то на Валдае. Второй режиссер Некляева, как сыщик, лучше всякого всесоюзного розыска определила местопребывание Наташи. Была срочно снаряжена экспедиция для извлечения из глубинки юной исполнительницы. Сайко, по-моему, к ее же радости, перенеслась на студийном "рафике" прямо к западному входу стадиона "Динамо". Но - со сломанной ногой, результатом дачных прогулок. И, естественно, не могла двигаться.
   Исполнитель роли Семена Семеновича - Слава Шалевич - на репетиции в родном театре Вахтангова рассадил бедро и временно тоже стал недвижим. Пришлось выкручиваться: я придумывал мизансцены так, что вокруг Сайко ходил ее партнер Гена Сайфулин, а уходила на общем плане вместо актрисы срочно найденная дублерша. С Шалевичем было сложнее: его персонаж, Семен Семенович, - человек живой, контактный. В сцене застолья он должен был постоянно двигаться, но я вынужден был плотно усадить его на стул и обложить подушками, замаскировав неуклюжее нагромождение высоким столом.
   По ходу работы возникли неприятности с шеей Сайфулина. Да. С шеей. Его персонаж по роду деятельности - футболист. "Где вы видели такого футболиста? Сайфулина прутиком перешибешь. Его на поле сомнут", - говорили редакторы, посмотрев первую сцену в материале. И то правда: Гена ростом не велик и сложением не могуч. "Исправим эти минусы костюмом", - пытался выкрутиться я. Не подействовало. "А как вы будете декорировать шею артиста?" - не унимаются редакторы. Шею артиста не назовешь борцовской. Вижу, кандидатура артиста шатается, и попросил дать мне возможность снять еще один эпизод на натуре. Мне снисходительно разрешили. Перебрав в памяти внешность игравших в то время футболистов, я понял, что помочь может только Гиля - так ласково звали болельщики знаменитого спартаковского нападающего Галимзяна Хусаинова. Рядом с ним Сайфулин должен казаться гигантом с бычьей шеей. Хусаинов пришел на съемку. Я поставил актера и футболиста рядом профиль в профиль, - и они повели диалог. Когда на экране при просмотре этого эпизода возникло изображение, редактор с телевидения спросил: