Марягин Леонид Георгиевич. Экран наизнанку

   Над стеной, под коньком крыши, чернел чердачный проем без рамы.
   Ленька поправил майку на котелке - чтоб не звякал - и попробовал взобраться по бревнам в проем. Почти удалось. Ухватился было одной рукой за верхнее бревно, но рука скользнула, и он бесшумно слетел в мягкий торфянистый грунт. Прислушиваясь, посидел неподвижно.
   Бунчиков с Нечаевым пели: "И меня, друг, и тебя, друг, он на свадьбу пригласил. Но за столом мы не пьем..."
   Трещали кузнечики.
   Ленька выглянул из-за угла - окно в бараке по-прежнему светилось, но силуэта сторожа он не увидел. Зато увидел здоровую торфушку в белой ночной рубахе и галошах на босу ногу, которая протрусила в сортир. Пришлось ожидать ее возвращения в барак.
   Затем Ленька медленно поднялся и, осторожно ступая, пошел к тыльной стороне магазине. Здесь, на его счастье, валялась упаковка - ворох ящиков и остатки бочек. Пахло тухлятиной, но Ленька тщательно выбрал два самых крепких ящика, останавливаясь и прислушиваясь, принес к торцовой стене сельмага, поставил один на другой на попа и исчез в темном чердачном проеме.
   Вспыхнул карманный фонарик, осветив стропила, давно не беленную печную трубу, ведущий к ней метровый боровок, обмазанный потрескавшейся глиной, и слежавшиеся опилки. Парнишка извлек из кармана жгутик мягкой медной проволоки, распрямил его, предварительно положив фонарь на боровок.
   Из проволоки образовался штырь. Ленька ползал по полу, втыкал в опилки штырь и пытался обнаружить щель в перекрытии, но щели не было - штырь каждый раз гнулся. Тогда он поискал что-то глазами и наткнулся на боровок. Подобие самодовольной улыбки мелькнуло в полутьме чердака. Ленька поддел проволокой один кирпич с боровка, другой, третий... Кирпичи, обмазанные только глиной, легко отделялись от кладки. Открылась горловина печки, которая была сложена так же халтурно, - Ленька отделил для пробы еще один кирпич. Разбирать печь не имело смысла. Он сложил кирпичи в кладку - как были, замерил проволокой ширину печной горловины, разровнял опилки, тщательно отряхнул колени, рукав и выключил фонарик.
   Появившись в чердачном проеме, он замер, прислушиваясь.
   Трещали кузнечики.
   "Жил кузнец веселый за рекою", - пела по радио Сикора.
   Из сортира появилась очередная торфушка - на этот раз в очень короткой, едва прикрывающей зад рубашке - и исчезла в двери барака.
   Ленька, оттолкнувшись что было мочи, прыгнул вперед, стараясь не задеть ящики. Получилось.
   Посидел, обхватив руками колени. Потом отнес ящики на место и, глянув на чердачный проем, исчез в крапиве.
   - Брать нужно через чердак, - уверенно вещал Ленька возле знакомой уже вагонетки. Ему внимали Сидор и Котыша. - Разбирается боровок...
   - Что такое боровок? - уточнил Сидор.
   - Часть трубы, примерно в метр, лежит плашмя на чердаке, соединяет саму трубу и печку. Кладется, чтобы тяга была.
   - Откуда ты это знаешь? - подозрительно спросил Котыша.
   - А я в пионерлагере в кружок печников ходил. Один записался. Как оказалось, не зря! - Ленька купался в своем величии. - Боровок разбирается легко. Там раствор на одной глине. Потом разбирается верхушка печки. Тебя, - Ленька указал на Котышу, - нужно на веревке опустить внутрь, ты пролезешь. Только третьего возьмите поздоровее, чтобы вытаскивать было легко - и тебя, и товар.
   - Вот ты и будешь третьим, - заметил Котыша.
   - Нет.
   Сидор и Котыша переглянулись.
   - Забздел?
   - Меня засекли, - пояснил Ленька.
   - Кто? - напрягся Котыша.
   - Учитель. Когда ехал на торфоучасток.
   - Может заложить?
   - Может. Запуганный. Выслуживается.
   Помолчали.
   - Да, - выдавил Котыша. - Кого же взять третьим? Может, Вовку Шалавого?
   - Ваше дело, - пожал плечами Ленька.
   - Но ты свою долю все равно получишь, - успокоил Леньку Сидор.
   - Не надо.
   - Тебе что - дубы не нужны?
   - Не... - победоносно улыбнулся парнишка. - Вы мне банку частика в томате принесете!
   Котыша и Сидор непонимающе уставились на него.
   - Люблю частиком закусывать, - пояснил Ленька. - Так что - не забудьте!
   В полутьме сельмага шуровал Котыша. Он суетливо запихивал в мешок штуку товара, сапоги, кожаные пальто, даже упаковку одеколона, флаконы которого повторяли Спасскую башню. Наполнив мешок доверху, он дернул веревку, прикрепленную узлом к краю мешковины, и груз поплыл вверх, под потолок - в пролом печи.
   Котыша вернулся за прилавок, вытащил откуда-то снизу ящик и лихорадочно рассовал по карманам, вынимая из ящика, мятые купюры. Потом затянул ремень, так что перехватило дыхание, наклонил ящик и, пригоршней зачерпывая мелочь, высыпал ее за пазуху.
   Когда содержимое ящика исчезло в Котышиной рубахе, он юркнул к печи, просунул голову и руки в веревочную петлю, затем опустил руки - и веревка оказалась под мышками. Сверху веревку потянули. И Котыша, упираясь ногами в кладку, начал подниматься к пролому печи.
   Вовка Шалавый - новый участник дела, - плечистый рослый парень, тащил на спине сразу два мешка, за ним, рассекая ветки и кустики, спешили Котыша с Сидором. Шли скоро, почти бегом, трещали сухие сучья под ногами, мягко шуршал мох. Не останавливаясь, компания меняла затекшие руки, вцепившиеся в мешки на спине, смахивала струи пота со лбов...
   Какой-то странный звенящий звук впитался в шорох шагов.
   Вовка Шалавый, шедший впереди, остановился.
   - Что это?
   Котыша и Сидор сбросили мешки.
   - Понятия не имею, - пожал плечами Котыша.
   Шалавый включил фонарь и пошел назад по собственным следам, освещая поросшую мхом землю.
   В свете фонаря блестели монетки - одна, вторая, третья...
   Вовка вернулся и подошел вплотную к Котыше.
   - Выверни карманы!
   - Не при на меня! - взвизгнул Котыша.
   - Выверни! - И Вовка сам вывернул карманы подельщика.
   Вывалились мятые купюры.
   - Отвали! - пытался сопротивляться Котыша.
   Но Вовка Шалавый рванул его ремень - из-под рубашки к ногам Котыши высыпалась куча монет.
   - Ты же говорил, что денег в сельмаге нет!
   Вовка саданул ему поддых. Потом еще. Котыша упал на колени. Шалавый ударил ногой.
   - Хочешь его защитить? - спросил Вовка Сидора.
   Тот отрицательно помотал головой.
   - Мое! - Котыша открыл карты и сгреб мелочь и мятые рублевки со стола.
   Картежники - парни с Ленькиного двора - уныло ставили в кон.
   За спиной Котыши появился Ленька.
   - Играю, - заявил он. - Почем?
   - По полтиннику, - ответил Котыша, и Ленька заметил, что он хорошо "датый". Да и окружение Котыши не уступало своему предводителю. Появление Леньки почему-то вызвало у них гадливые ухмылки.
   Ленька сел играть под последнюю руку. Котыша хотел было переместить его на первую ("садись туда, там места больше"), но парнишка отказался:
   - Мне и здесь хорошо!
   Парни поднимали карты и делали ставки.
   - Рубль!
   - Прошел!
   - Прошел!
   - Бросил.
   - Три!
   - Пять! - заявил Ленька.
   Охотников на эту ставку не нашлось и он, не открыв карты, взял кон, ссыпав деньги себе за пазуху.
   Теперь сдавал он. И опять выиграл, здорово повысив ставку.
   В третий раз ему пришлось предъявить карты и Котыша, рискнувший пойти на десять рублей, охнул:
   - Да. Ему кобыла прет!
   На руках у Леньки были три туза.
   Деньги со стола переместились к Леньке за пазуху.
   - Ставьте! - предложил он, тасуя колоду.
   - Сдавай - я отвечаю! - зло потребовал Котыша - денег у него больше не было.
   - Без денег я не играю. Кто ставит?
   Картежники молчали.
   - Тогда я пошел. - Ленька положил колоду на стол.
   - Стой! - схватил его за руку Котыша. - Отыграйся!
   - В дрынку не отыгрываются. - Ленька выдернул руку и шагнул от стола.
   - Стой, ты, сука, жидовская морда! - Котыша вскочил и сорвал с пояса матросский ремень с залитой свинцом бляхой.
   Этого терпеть было нельзя. Ленька остановился и, стиснув кулаки, приготовился к драке.
   Котыша шел на него, зажав в руке конец ремня. Бляха покачивалась у его щиколотки в такт шагам.
   Ленька прыгнул вперед, упреждая удар бляхой, выхватил ремень и стеганул им Котышу по голове.
   Тот, согнувшись вдвое, качаясь то ли от водки, то ли от удара, пошел прочь. Сквозь пальцы, прижатые ко лбу, сочилась кровь.
   А Ленька, не выпуская трофейного ремня из побелевшей от напряжения пятерни, нарочито медленно, чтобы картежники не посчитали его трухнувшим, брел к подъезду.
   Он лежал на кровати поверх покрывала лицом к стене, подтянув ноги к животу.
   Репродуктор слюнявил песню:
   Есть у нас агроном,
   Ой да косы длинные,
   А глаза, друг,
   Бирюза, друг,
   И зовут Галиною...
   От удара камешка задребезжало оконное стекло.
   Ленька выглянул во двор.
   Внизу с перевязанной головой - бинт на лбу и под челюстью - стоял Котыша и манил его к себе.
   В темной комнате, под светом фотоувеличителя, он вытащил из черного пакета "вальтер", проверил обойму и сунул пистолет в карман шаровар.
   Бабушка, чистившая картошку на пустой в этот дневной час кухне, угадав по выражению лица внука что-то недоброе, кинулась наперерез и загородила выход из кухни, раскинув руки.
   - Ты шо? Ты шо, скаженный? - успокаивала она.
   Ленька стоял перед старухой бледный, не разжимая губ.
   - Не пущу! - выкрикнула бабушка.
   Внук резко нагнулся и проскочил мимо бабки под ее рукой.
   Сжимая в кармане "вальтер", он стоял у подъезда и оглядывал двор. Котыши во дворе не было. Ленька понял, что ждут его за балаганами, где происходили все драки и толковища.
   Узкая, в ширину человеческого корпуса, щель между балаганами - так называли самостроенные сараи - вела к этому известному в округе месту.
   Ленька появился из щели и тут же прижался спиной к стене балагана.
   Потом он много раз пытался понять: что толкнуло его к стене? Спасло от ударов сзади? И приходил к выводу - судьба или Господь. В разные периоды его жизни ответы менялись.
   Но сейчас он прилип к стене.
   А против него, шагах в пяти, топталась ватага пьяных парней и в центре - перевязанный Котыша. Почти никого из ватаги Ленька не знал или не узнал теперь.
   Кто-то сунул Котыше в руки большой, похоже кухонный, нож, и тот, выставив его перед собой, двинулся к Леньке.
   Шаг, второй, третий...
   Вжимаясь в стенку, Ленька с трудом - рука не слушалась - вытащил "вальтер" из кармана и поднял его на уровень живота. Снял с предохранителя.
   Дальнейшее выглядело невероятно. И Котыша, и его кореша рассосались, растворились в пространстве пустыря.
   Ленька попытался шагнуть, повернуться - ноги не слушались. С усилием переставляя ступни, он двинулся в щель между балаганами и только на половине пути заметил, что держит пистолет перед собой. "Вальтер" не попадал в карман шаровар; он остановился и, оттянув клапан левой рукой, затолкал его.
   У подъезда, в который он вошел, сгрудились невесть откуда взявшиеся соседки по квартире.
   Находиться дома ему пришлось совсем недолго.
   Камешек ударил в окно.
   Ленька приник к стеклу.
   Снизу, со двора, его манил к себе парень на велосипеде - Эдик Трекало.
   Ленька, кивнув - мол, понял, - исчез от окна. Его место заняла бабушка, с тревогой взиравшая на неизвестного велосипедиста.
   Трекало остановил велосипед у раскрытой двери сарая. Ленька сполз с багажника, и Трекало моментально укатил.
   Костя Коновалов в майке, обнаруживающей скромные по его блатному положению татуировки, расположился в прохладном полумраке сарая, оклеенного старыми газетами, на кровати, опершись о спинку с никелированными шарами. Вплотную к кровати стоял стол, покрытый чистой скатертью, на котором в изобилии разместились яркая летняя снедь и бутылки лимонада. За столом, затылком к двери, сидела девица, демонстрируя Ленькиному взгляду узкую, тощую спину с пунктиром позвонков.
   - Руфка, выйди, - спокойно приказал Костя.
   Руфка оглянулась на Леньку, сунула руки в рукава ситцевого халата, до того лежавшего под ней, на табуретке, запахнулась и встала.
   - Выйди, выйди! - недовольно заявила она. - То я нужна, то - выйди.
   - Скоро позову, - успокоил ее Костя. - Ну как? - вяло улыбнулся он Леньке.
   Тот стоял за витой спинкой кровати у Костиных ног.
   - Я вышел во двор, они играли в карты...
   - Я уже все знаю. И чо тебе сказали, и как ты ответил, - прервал Костя, спустил ноги с кровати, открыл крышку подпола и какой-то проволокой выудил оттуда бутылку запотевшей "Московской". Повертел ее в руках.
   - Они пьяные. Ждут тебя возле дома. Говорить сейчас с ними без пользы... Ты домой сегодня ночевать не ходи... Может быть много крови...
   Где-то в глубине души после приезда Трекало Ленька рассчитывал на Костину защиту и теперь после ленивых Костиных слов почувствовал себя очень неуютно и в этом сарае, и в этом мире.
   Но Костя, не отрываясь от манипуляций с бутылкой, слегка успокоил:
   - Так что где-нибудь покантуйся до завтра, до вечера. А вечером приходи в лес к холодильнику. Часов в шесть.
   Ленька не отходил от спинки кровати, хоть и понимал, что разговор окончен.
   - Ты мне Руфку позови, - повернулся к нему Костя. - Она сейчас, верняк, у крыльца сидит... Позови.
   Руфка Ляляка - так звали эту свободную девицу - действительно сидела на скамейке у крыльца казармы, вытянув длинные, совсем не такие уж костлявые, ноги и курила "Норд".
   - Тебя Костя, - сказал Ленька подойдя.
   - А ты что, ему шестеришь? - оценивающе окинула его взглядом Руфка.
   - Просто попросил.
   - А ты ништяк, я бы с тобой страданула! Ты приходи, когда я не занята буду.
   - Может быть, - ответил Ленька, чтобы как-то вывернуться.
   Руфка по-своему поняла его неуверенность и хохотнула:
   - А ты, наверно, еще целка? Ты не тушуйся - я тебе ее сломаю.
   И ушла, затягиваясь папироской.
   Ноги сами вели его к казарме, где жила Рита. По дороге он соображал, кого из подруг попросит вызвать ее, если она дома, а может, и постучится сам - Ленька знал ее окно: четвертое от крыльца на первом этаже. Идти к Ритиной комнате через весь коридор под взглядами обитателей многолюдной казармы он стеснялся - казалось, все узнают их отношения...
   Но идти пришлось - подруг Риты в сквере не было, а под самым окном расположилась компания незнакомых парней.
   Ближнее к Ритиной комнате крыльцо было заколочено свежими досками-сороковками, и он прошел с кухни мимо галдарейки, так называли галерейку возле огромной русской печи, мимо свободных, на его счастье, скамеек в пересечении коридоров, где дремала одна безучастная ко всему старуха. Разглядывая номера на дверях, остановился около нужной. Постучал.
   Дверь приоткрылась.
   - Риту позовите, пожалуйста, - попросил он простоволосую с одутловатым пористым лицом, лет сорока женщину, появившуюся на пороге.
   - А зачем? - зло спросила та.
   За спиной женщины показалась Рита.
   - Мама!
   - Что "мама"? А мама потом слушай всякое... - Женщина резко повернулась и исчезла в комнате, а Рита, прикрыв за собой дверь, вышла в коридор.
   - Твоя мама приходила - искала тебя.
   - Что говорила? - Он затравленно оглядывал коридор.
   Рита пожала плечами.
   - Не знаю. Меня дома не было. Она с моей, - девушка повела головой в сторону двери, - разговаривала... После этого моя как с цепи сорвалась... Что случилось?
   Он молчал.
   Где-то хлопнула дверь, и мимо прошла женщина с кастрюлей, потом провезли плачущего ребенка в плетеной коляске.
   - У тебя есть ключ от сарая? - спросил он, переждав прохожих.
   Рита не успела ответить - открылась дверь, и мать приказала:
   - Иди домой!
   - Мам! - Рита закрыла перед матерью дверь, но она снова распахнулась.
   - Ты у меня дождешься! - пригрозила мать и грохнула так, что из дверной рамы посыпалась штукатурка.
   Рита, дав Леньке прийти в себя после этого демарша, напомнила:
   - Ты спрашивал...
   - Да, насчет ключа... - Они и раньше говорили тихо, а теперь свистящим шепотом.
   - Нету... Но я сейчас возьму у сестры. Как только мать выйдет... торопливо ответила девушка.
   - А тебе что? Ключ не доверяют? - подозрительно спросил он.
   Рита отвернулась от него и ответила:
   - Мать...
   Снова открылась дверь, мать вышла с ведром и, проходя, угрожающе предупредила:
   - Я вернусь сейчас - чтобы была дома!
   Когда шаги ее стихли, Ленька подытожил потухшим голосом:
   - Значит, с сараем ничего не вышло.
   - Почему не вышло? Вышло. - И Рита взялась за дверную ручку.
   - Подожди, я могу там переночевать?
   - Конечно. Но можно и к нам прийти - мать эту неделю с ночи до обеда работает.
   Ленька решал.
   - А сестра матери не скажет. - И добавила: - Про тебя...
   - Нет, лучше в сарае, - ответил Ленька, представив, как пойдет вечером по заполненному любопытному коридору.
   - Ладно, - согласилась Рита.
   Донесенный сюда, в сарай, сотней-другой домашних репродукторов, звучал утренний гимн Советского Союза. Восходный слабый солнечный луч высветил прядь рыжеватых Ритиных волос, пересекшую чуть скуластую щеку, обрисовал курносый нос и засветился в глазах, ослепив. Девушка, лежавшая на худой Ленькиной груди, пошевелилась. Ленька подтянул лоскутное одеяло и прикрыл голое плечо девушки. Она благодарно улыбнулась и, когда улыбка сошла с ее лица, сказала:
   - Мать пересказала мне разговор с твоей.
   Ленька ждал продолжения.
   - Твоя мать считает, что с тех пор, как мы с тобой ходим... ты стал другим. Что у тебя появились друзья из казармы. Шпана и воры. Что ты стал выпивать... Что ты скоро сам станешь вором...
   - Я уже, - вырвалось у него.
   - Я знаю, - скорбно подтвердила Рита.
   Вот это было для Леньки полной неожиданностью - он прокручивал в памяти их встречи после дел на красильной фабрике, пытаясь понять, когда Рита догадалась.
   - Мне ребята сказали. Витька, его зовут Хитрый.
   - Я его знаю?
   - Он подходил к нам в сквере.
   Значит, она узнала это не вчера и даже не попыталась его остановить. Ленька сел на скрипнувшей койке, поискал трусы, надел их.
   - Ты уходишь? - Рита приподнялась на локтях.
   - Да. - Он встал, худой и подчеркнуто нескладный в черных длинных трусах. - Ты знала и ничего мне не сказала?
   - Я боялась.
   - Чего?
   - Боялась, что если буду уговаривать тебя бросить это, ты уйдешь.
   - А для тебя... важно, чтобы, - поискал слова, - мы... были вместе?
   - Да. Важно. Я всегда одна. Мать - ты ее видел. Отца я не знаю. Сестра живет своей семьей. А с тобой...
   Он стоял в нерешительности.
   - Не уходи, - попросила Рита, и ему показалось, что глаза ее полны слез.
   Ленька сел на кровать, взял ее за плечи и, глядя в глаза, сказал:
   - Я от тебя не уйду.
   Станционная столовая гордо называлась рестораном, но еда была типично столовская, а выпивка - универсальной: портвейн "Три семерки", "Горный дубняк" и водка с пробкой, залитой сургучом.
   Ленька уныло жевал холодную котлету, не обращая внимания ни на хрипы станционной дикторши, ни на шум ранней компании, делившей деньги на грязном столе.
   Но его "публичное одиночество" прервала Руфка Ляляка; появившись за спиной у другого стола, она расставила еду, а заметив парня, собрала свои тарелки и пересела за Ленькин стол.
   - Я думала, ты целка, а ты, оказывается, с малолеткой из тринадцатой казармы ходишь.
   - По радио передавали? - Он вяло вступил в разговор.
   - Сказали.
   - Узнавала?
   - Узнавала, - с вызовом произнесла Руфка. - Значит, ходишь?
   - Ну, хожу...
   - Когда она надоест - приходи ко мне! Она не умеет то, что я умею.
   Ленька продолжал жевать.
   - Что, перетрухал после вчерашнего? Ништяк, Костя на правиле справедливый. - Руфка успокаивающе потрепала его по затылку, отчего он еще больше сжался.
   Буфетчица, сидя спиной к стеклянной витрине буфета, энергично двигала костяшками счетов, а когда обернулась, сразу признала Леньку и потом, не скрывая своего интереса, наблюдала за ним.
   И если бы парень огляделся, он узнал бы в буфетчице мать Риты.
   - Ты не бойся меня! - снисходительно улыбнулась Руфка парню. - Раз попробуешь - потом сам не отстанешь.
   - Что ты ко мне привязалась? - Ленька скорее просил ее уйти, чем спрашивал.
   Но Руфка пригнулась к его лицу, нахально заглянула в глаза и заявила:
   - А такого интеллигентика у меня еще не было!
   Георгий Матвеевич Звонилкин расхаживал вдоль полупустых рядов класса, где шло занятие литературного кружка, и вещал:
   - Вы должны знать, что классик марксизма говорит: история повторяется дважды: один раз как трагедия, другой раз - как фарс.
   Ребята слушали с постными лицами.
   - Мы видели, какой всенародной трагедией была кончина товарища Сталина, теперь мы видим, каким фарсом у нас в школе обернулся арест врага народа Берии. Вы были свидетелями истории с его портретом, в которой участвовал наш кружковец. И я предлагаю...
   Ленька заглянул в дверь класса, где шло занятие кружка.
   Ребята, увидев его, засмеялись.
   Он не понял причины смеха и, оглядев себя, на всякий случай пригладил волосы.
   - Заходи, Леня, заходи, - позвал Звонилкин, - как раз ты-то нам и нужен.
   Леня прошел к задней парте и сел.
   - Я предлагаю, - продолжал Звонилкин, - каждому написать юмористический рассказ "Портрет Берии сгорел". И обнаружить свою точку зрения.
   - А я напишу рассказ "Берия сгорел", - сказал Харламов, и ребят это развеселило.
   - Не советую, - предостерег руководитель, - на это у вас нет материала.
   - Не нашего ума дело? Так? - не унимался Харламов.
   - Так, - раздраженно согласился Звонилкин. - Писатель может хорошо написать только о том, что видел и знает.
   - Но про амнистию уголовников, которых выпустил Берия, мы здесь, на сто первом километре, знаем очень хорошо, - вдруг включилась в разговор девушка-очкарик.
   - Хорошо, но не все! - подхватил Витек.
   - Верно, Харламов, не все, - учитель оценил поддержку. - Поэтому...
   Но Харламов и не собирался поддерживать Звонилкина. Его занимало другое:
   - А вы объясните, Георгий Матвеевич, почему уголовники не имеют права раздевать и воровать в Москве, а за сто километров от столицы мира пожалуйста? Прописывайтесь, грабьте! Здесь можно, здесь уже сто первый километр!
   Ленька, не поворачиваясь, повел глазами в сторону приятеля: неужели сейчас он расскажет о костюме?
   Звонилкин остановил Витькины рассуждения:
   - Не нужно обобщать. У тебя нет для этого данных.
   - Есть, - не унимался Харламов.
   - Я сказал - нет, - напрягшись и с раздражением пресек его руководитель и улыбчиво продолжил: - Вернемся к юмору. Я особенно рассчитываю на юмористический рассказ Лени как участника поджога портрета.
   - У меня сейчас с юмором плохо, - сказал Ленька и хлюпнул носом.
   Борька Куликов стоял на крыше сарая у голубиного лотка с сеткой и смотрел в небо через бинокль. За пазухой, под рубашкой, у него топорщились и покурлыкивали чиграши.
   - Кулик! - позвал Ленька снизу.
   Кулик опустил бинокль, увидел Леньку и присел на корточки.
   - Щас!
   Он мигом спрыгнул с крыши, очутился внизу рядом с Ленькой и сообщил:
   - К Косте сегодня утром эти двое приходили, которые на тебя прут: Котыша и второй. Похоже, за пазухой у Котыши что-то было. Зашли к нему в сарай и тут же вышли.
   - Уже пустые? - уточнил Ленька.
   - Вроде того. У Котыши рубашка была выпущена.
   Сообщение не предвещало ничего хорошего.
   - А где сейчас Костя?
   - У себя в сарае.
   Ленька шагнул в сторону Костиной "берлоги", но Кулик остановил:
   - Не ходи сейчас - он там с Руфкой.
   Ленька понимающе кивнул и ушел.
   Борька, прищурясь, поглядел в яркое небо, приложил к глазам бинокль и, выхватив затем из-за пазухи чиграша, кинул вверх.
   Чиграш пошел кругами.
   Костина компания разместилась на опушке леса. Сквозь стволы сосен просматривался неопрятный цементный забор завода-холодильника. Сам Костя сидел под сосной на травке, по-турецки поджав ноги, перед газетой, на которой круг ливерной колбасы, лук, хлеб, стаканы и две бутылки "белой головки" образовали заметную горку. Рядом с ним в такой же позитуре выкладывал из авоськи банку с огурцами Булка. Третий - широкоскулый - стоял на коленях перед патефоном и накручивал ручку. Патефон издавал членораздельные звуки.
   Костя жестом приказал Леньке сесть рядом.
   - Выпьешь?
   Ленька отказался.
   - За тех, кто там, - поднял граненый стакан Костя.
   Выпили. Зажевали луком.
   Море шумит,
   Звезда за кормой.
   Чайка летит
   Рядом со мной...
   вещал с пластинки Утесов.
   Широкоскулый налил еще и предложил:
   - За тех, кого нет.
   Булка протянул стакан, чтобы чокнуться. Широкоскулый остановил:
   - За покойников не чокаются.
   - Чокаются, - возразил Костя. - Если мы о них помним - они здесь.
   С Костей не спорили - чокнулись и выпили.
   Костя протянул Леньке кус ливерной колбасы, и тот не посмел отказаться, - давясь, ел.
   Мальчик в поход
   Ушел с кораблем.
   Завтра придет
   Лихим моряком,
   шипела пластинка.
   Широкоскулый поднял голову, за его взглядом повернулись все.
   На опушку вышли и остановились в двух шагах от компании Котыша с перебинтованной головой и его постоянный кореш Сидор.
   - Ну, рассказывай, - скомандовал Костя, не предложив пришедшим сесть.
   Широкоскулый снял патефонную головку с пластинки.
   - Мы сработали сельмаг на семнадцатом торфоучастке. Ночью заныкали, что взяли, здесь, рядом, у старицы... - Котыша мотнул забинтованной головой в сторону, показывая, где они прятали ворованное. - А утром приходим ничего нет. Пусто.
   - Значит, у вас увели под утро? - уточнил Костя блекло, без выражения.
   - Значит, - согласился Котыша.
   - Ага, - поддакнул Сидор.
   - Он говорил, - Котыша показал заскорузлым пальцем на Леньку, - что у него деньги бывают в воскресенье, а во вторник не бывают... А вчера был вторник, и он был при фанере.
   - Все?
   - Все.
   - Теперь ты растолкуй, - предложил Костя, не глядя на парня.