Страница:
прошел важный генерал, метис, со своей коричневой женой. Чужестранцы
переглянулись и начали перешептываться: где это видано, чтобы генералом мог
стать темнокожий?!
Ван Гук счел нужным пояснить ван Дэкеру:
- Это главнокомандующий яванскими войсками, талантливый и верный
человек. И все же, я думаю, на такую должность лучше было бы назначить
кого-нибудь из наших. Тут он большой туз, а в Голландии с ним постыдились бы
даже здороваться.
- Не свидетельствует ли это, что мы неблагодарно относимся к нашим
верным слугам? - спросил Дэкер.
- Зато здесь они на это пожаловаться не могут, - ответил ван Гук.
Заволновалась публика, дежурный адъютант крикнул на весь зал: "Их
высокопревосходительство генерал-губернатор!" В глубине зала открылись
двери, музыка грянула голландский гимн, и медленно, важно выплыл
генерал-губернатор с женой.
Гости отвесили низкий, почтительный поклон. Генерал-губернатор
милостиво закивал в ответ, а с некоторыми наиболее важными лицами
перебросился двумя-тремя словами.
Заиграли полонез, генерал-губернатор пригласил жену французского
консула и первый начал танец. За ним последовал какой-то консул с женой
генерал-губернатора, потом и остальные, по чинам. С большим почтением
следила публика попроще за танцем "самого" генерал-губернатора.
Бал начался. Через несколько минут генерал-губернатор опустился в
кресло в углу, и его тотчас окружили высшие чины. Теперь танцевала простая
публика. За полонезом пошли другие, "неофициальные" танцы. Гости веселились.
Все окна были распахнуты, а за ними манили к себе прохладой веранды. Ван
Дэкер с интересом наблюдал оригинальный бал. Воспитанность вынудила его
пригласить на танец дочь ван Гука.
Потом и он вышел на веранду в саду, огороженном высокой стеной. Пальмы,
бананы и другие экзотические растения как бы перенесли его в новый,
незнакомый мир. Но музыка, парадная публика в сюртуках, фраках, мундирах и
все окружающее свидетельствовало о том, что мир этот - тот же, что и в
Гааге, Вене, Лондоне и Париже. И такой же простой народ стоит вон там, на
улице, с завистью глядя на то, как веселятся господа.
- Смотрю я на все это и удивляюсь, - послышался голос английского
консула. - Что думают голландские власти? Через десять - двадцать лет здесь
не останется ни одного чистокровного белого. Все перейдет в руки коричневых,
желтых, кофейных и прочих цветных созданий. Неужели голландцам не стыдно
дружить с этими кофейными генералами и чиновниками? У нас бы их на порог не
пустили! Если англичанин возьмет себе в жены цветную, его не примут ни в
одном порядочном доме. А тут, в доме генерал-губернатора, целый зверинец!
- Это, конечно, так, - ответил ему французский консул, - но пока мы не
видим в этом никакого вреда для голландцев. На протяжении ста лет здесь не
было ни одного серьезного восстания. Видя своих, народ доволен властью. И
сам собой напрашивается вывод, что цветные, возможно, для голландцев
полезнее, чем свои, белые?
- Мы тоже пользуемся цветными, но это не значит, что мы должны мешаться
с ними! - возразил англичанин.
К ним кто-то подошел, и беседа оборвалась.
Когда ван Дэкер вернулся в зал к ван Гуку, тот разговаривал с
бельгийским консулом.
- А знаете, прием и поведение у вашего генерал-губернатора куда пышнее
и торжественнее, чем у нашего короля, - сказал консул.
- Не забывайте, - улыбнулся ван Гук, - что генерал-губернатор как раз и
представляет особу нашей королевы. Поэтому все, что принадлежит ей,
переносится на него. Не станете же вы возражать, что в этой дикой стране
нужно всегда держать флаг власти на должной высоте!
- Совершенно верно, - согласился консул. - Потому-то и не достигло ни
одно государство в своих колониях таких успехов, как Голландия на Яве.
Развитие промышленности, культуры, равноправие (он показал рукой на метисов)
- все это подняло страну и создало спокойные условия для жизни как
голландцев, так и туземцев. Вот почему тут не чувствуются те тревоги и
опасности, которые угрожают нашим государствам в их колониях.
- Да, наш народ тихий, спокойный, - подтвердил ван Гук.
- Но я слышал, - вмешался Дэкер, - что существуют какие-то
неразрешенные партии: Сарэкат-Ислам, Сарэкат-Райят, даже коммунистическая
партия...
- Ну, это только игра, - рассмеялся ван Гук. - Везде найдется несколько
недовольных людей, а удовлетворить их всегда можно... бесплатным
помещением...
И он засмеялся еще громче, довольный своей шуткой. Поддержал его и
консул, улыбнулся и Дэкер.
Мимо них прошел молодой флотский офицер. Дэкер взглянул на него и чуть
заметно вздрогнул.
- Не знаете ли, кто это такой? - спросил он ван Гука.
- О, это интересный человек, герой! - ответил тот. - С ним связана одна
секретная история, но вам, своему человеку, о ней можно рассказать.
- Благодарю вас.
- Видите ли, - тихо начал ван Гук, - несколько месяцев назад пропал
военный корабль. Может быть, вы читали в газетах о том, как разбился о камни
"Саардам"?
- Кажется, читал, - ответил ван Дэкер.
- А в действительности он не разбился, его захватили бандиты!
- Не может быть! - ахнул ван Дэкер. - Бандиты захватили государственный
военный корабль? Позор!
- Поэтому и объявили, что корабль разбился. Капитан, его помощник и
команда позорно сдались бандитам. Только этот молодой мичман, ван Хорк,
держался до последнего момента, и если бы трусы не заставили его покориться,
он взорвал бы корабль вместе с собой и всем экипажем.
- Какой герой! - удивился ван Дэкер.
- Всю команду, конечно, наказали, а ван Хорка повысили в должности и
назначили командиром миноносца.
- Ну, а "Саардам" куда девался?
- До последнего времени это не было известно, но теперь, кажется,
выяснено, так как ван Хорк завтра или послезавтра отправляется по его
следам.
Между тем танцы прекратились, и гостей пригласили к ужину.
Генерал-губернатор сел за отдельный стол с самыми почетными гостями,
остальные разместились в двух больших залах. Подождав, пока все успокоятся,
генерал-губернатор поднял бокал и заговорил:
- Уважаемые гости! Разрешите провозгласить первый тост за ее величество
королеву Вильгельмину Голландскую, владелицу Индонезии. Только ее
внимательность, ее заботы позволили нам добиться благополучия этой страны,
дать населению...
Страшный грохот за окном оборвал его речь. Задрожали стены, зазвенело,
посыпалось стекло, кирпич, полетели на стол обломки, а в углу зала, в стене
образовалась большая брешь.
Среди гостей вспыхнула паника. Слышались голоса: "Взрыв! Бомба!
Салака!" [Салака - соседний вулкан]. Столы, снедь, люди, стулья - все
смешалось в кучу. Бокал выпал из руки генерал-губернатора, и он, подхватив
жену, вместе со всеми помчался к выходу, забыв о своем высоком положении. Но
в дверях образовалась такая давка, что нельзя было пройти ни вперед, ни
назад. На полу, под ногами обезумевших гостей, кричало несколько женщин.
Многие выскакивали через окна. Ван Хорк спрятался в углу под столом.
И тут послышался зычный голос "кофейного" генерала:
- Господа! Успокойтесь! Все уже кончилось, больше опасности нет!
Первым опомнился генерал-губернатор и сделал вид, будто он бросился к
дверям лишь для того, чтобы навести порядок. К нему присоединились другие
офицеры.
Выскочил из-под стола и ван Хорк и тоже начал успокаивать публику:
- Господа, успокойтесь! Мы на страже, мы не допустим несчастья.
Спасайте женщин!
Ван Дэкер все еще стоял, словно окаменев. Казалось, он не видит
суматохи, не думает об опасности, а занят совершенно иными, тревожными
мыслями.
Постепенно гости начали приходить в себя и покидать зал, где осталось
человек десять раненых и две растоптанные женщины на полу.
Когда публика, наконец, разъехалась, у генерал-губернатора началось
срочное совещание. Выяснилось, что кто-то подбросил бомбу, которая и
взорвалась в саду около угла дворца. Поймать преступника не удалось, и
вместо него схватили тех, кто в это время подвернулся под руки.
- Это все коммунисты! - заскрежетал зубами генерал-губернатор. -
Придется их хорошенько почистить!
А откуда он мог знать, что для коммунистов эта бомба была во много раз
хуже и нежелательнее, чем для него самого...
Ван Дэкер тоже отправился домой. По дороге зашел на телеграф и послал в
Тжилатжап телеграмму:
"Участок для кофейной плантации найден. Постарайтесь своевременно
очистить его".
В отеле он прежде всего спросил, не вернулся ли Тугай. Ему ответили,
что пока нет.
- Когда появится, пришлите его ко мне, - распорядился ван Дэкер.
Вернулся Тугай часа через два.
- Будет тебе от господина! - предупреждали его слуги. Но так и уснули,
не дождавшись ничего. Тугай пробыл в номере ван Дэкера до пяти часов утра.
Дэза Бандью. - Сахарная плантация Бильбо. -
Плеть на двенадцать человек. - Чистка. -
Па-Инго и его сын. - Пожар на плантации. -
"Бунт". - Приезд регента. -
Дурьяном по голове! - Несчастья Па-Инго. - Амок!
Дэза [Волость] Бандью находится у самой железной дороги. В нее входят
несколько кампонгов [Деревня], расположенных так близко друг от друга, что
их можно считать за один кампонг. Земли здесь очень мало, не больше половины
гектара на человека. Каждый клочок ее возле хижин засажен бананами,
пальмами, мангустанами, дурьяном и другими плодовыми деревьями. Селения
прячутся среди деревьев, как в лесу. Издали кампонг и заметить нельзя: он
кажется рощицей среди полей.
Есть хозяйства, состоящие всего из нескольких плодовых деревьев. А если
таких деревьев насчитывается до семи штук, хозяин обязан платить 2,2
гульдена налога.
Среди этих садов разбросаны хижины, которые можно назвать корзинками на
столбах. Все они сплетены из бамбука и стоят на "курьих ножках", - на
четырех, а иногда и больше, столбах в полметра высотой. Крыши сплетены из
"аланг-аланг" (трава с широкими листьями), из пальмовых листьев или из
рисовой соломы. Внутри - лишь постель да циновка на полу, больше ничего нет.
Пара горшков и печурка из камней дополняют домашнюю обстановку.
Рядом такой же сарай да навес для быка и повозки на двух колесах -
если, конечно, имеется такое богатство. Почти все имущество, в том числе и
посуда, сделано из бамбука.
Но у большинства крестьян нет никакого хозяйства. Кусочек земли в
несколько квадратных метров они обрабатывают вручную. Высчитано, что
имущество таких хозяев оценивается на наши деньги в 4 рубля, в том числе
"дом" стоит... 1 рубль 20 копеек!
Все дворы и сады, если их можно так назвать, заросли дикой травой,
которая растет так быстро, что способна заглушить все. Люди никогда не
делают уборки вокруг своих хижин: не к чему, да и нет смысла тратить силы.
За деревней начинается "савах" (пахота), где яванец выращивает "пади"
(рис). Это пади, дающее три урожая в год, и является главным, можно сказать,
единственным средством существования.
Сотни лет миролюбивый яванец обрабатывал свой савах, собирал пади и
ничего больше не желал, никуда не стремился. Но вот откуда-то пришли белые и
начали вводить "культуру": сначала, как мы видели, заставляли сеять то, что
яванцу совершенно не нужно, а потом "полюбовно" брать его землю в аренду.
Именно таким образом предприниматель Бильбо и арендовал три четверти
дэзы Бандью для своего сахарного завода. Арендовал совсем полюбовно и
просто. Прежде всего подружился с местной властью, до "лури" (староста дэзы)
включительно. И повелось так, что едва у крестьянина случится беда - или
неурожай, или, скот падет, - как именно в это время надо платить налоги.
Агенты Бильбо никому не отказывали в помощи, охотно одалживали деньги, а в
результате земля "полюбовно" переходила к сахарозаводчику. С тех пор
крестьяне стали обрабатывать свою землю в пользу Бильбо.
Несколько крестьянских хозяйств еще держались, но окончательная судьба
их была уже предрешена.
А рядом с первобытной малайской деревней, где люди жили так же, как
триста лет назад, возвышался завод, построенный по последнему слову
европейской техники. На его полях четыреста человек трудились над сахарным
тростником. Половина из них - дети лет двенадцати - пятнадцати, которым
можно платить меньше: они должны обрывать лишние нижние листья и рыхлить
землю вокруг каждого растения.
В этой горной стране почти совершенно нет ровных участков земли. Долины
чередуются с возвышенностями, временами вздымаются скалистые, отвесные горы,
а дальше опять долина. В одной из таких долин и находилась сахарная
плантация.
На возвышении, под густым деревом, сидели три надсмотрщика, служащие
Бильбо. Двое из них были голландцами, третий метис. Вся плантация лежала
перед ними как на ладони, только трудно было рассмотреть отсюда каждого
рабочего в отдельности. Но для этого имеется бинокль, и время от времени то
один, то другой надсмотрщик подносил его к глазам и оглядывал поле. Рядом
лежали длиннющие плети, о которых сами надсмотрщики говорили, что они "могут
захватить сразу двенадцать человек". Близился полдень. Солнце стояло над
самой головой и огнем жгло голые спины рабочих. Даже надсмотрщикам в тени и
то было жарко.
- Вот уже сколько раз те парни приостанавливают работу, - ворчал один
из надсмотрщиков, - а идти к ним не хочется. Видите? Опять? Ах, негодяи!
- Ничего не поделаешь, нужно сходить. Твоя очередь, Грин, - сказал
другой.
- Ну и покажу я им сейчас! - сердито крикнул Грин и, взяв плеть,
направился к рабочим.
Увидев, что приближается надсмотрщик с плетью, все четыреста человек
невольно содрогнулись.
"Не ко мне ли?" - подумал каждый, и под горячими лучами солнца на людей
повеяло холодком.
Чтобы добраться до них, надсмотрщику надо было обогнуть кусочек поля,
засеянного рисом. Участок этот принадлежал Па-Инго, одному из крестьян,
которые еще держались за свою землю. Вот почему и пошел надсмотрщик не в
обход, а прямо по посеву. Подумаешь, - беда! Этому глупцу Па-Инго давно
предлагали сдать землю в аренду. Не хочет - тем хуже для него! И через рис
было уже проложено столько тропинок (каждый раз новая), что у бедного
Па-Инго почти ничего не оставалось от урожая.
Среди рабочих был и сын Па-Инго, двадцатилетний парень Нонг. В
бессильной ярости смотрел он на то, как бездушные надсмотрщики губят всю их
работу.
Четыреста человек затаили дыхание, боясь даже смотреть в сторону
надсмотрщика. А тот все шагал, пока не подошел к провинившимся детям.
- Вы что же, играть вздумали? - загремел его голос. - Вы нанялись
играть или работать?
Свистнула плеть и охватила "только" четверых. Еще свист - и шестеро
ребятишек застонали, заплакали от жгучей боли. На их худеньких спинах
выступили кровавые рубцы. На кровь тотчас набросились мухи - "леры",
облепили раны, а отгонять их нельзя: нужно работать все минуты бесконечного
дня.
Несколько взрослых, особенно женщины, невольно приостановились,
посмотрели на бедных детей. Но и по их спинам тотчас заходила плеть.
- Эй вы, лентяи! - орал надсмотрщик. - Только и думаете, как бы украсть
минутку! Надеетесь, что мы не видим? Как бы не так, нас не обманете!
В это мгновение послышался звон: после шестичасовой работы наступил
получасовой перерыв, а потом снова шестичасовая работа, до темноты.
Надсмотрщик ушел. Рабочие распрямили спины, многие тут же попадали на землю,
некоторые начали завтракать. Горсточка риса да несколько плодов - вот и вся
еда за двенадцатичасовой рабочий день...
Не следует думать, что труд этот - принудительный, крепостной. Нет, он
организован на новейших капиталистических началах. Рабочие добровольно
соглашаются работать по двенадцать часов в день и даже подписывают договор.
А если так, то по закону работодатель имеет право любыми способами заставить
их работать полные двенадцать часов, минута в минуту. Бывает, что люди
работают десять, девять, а то и меньше часов, но в каждом случае - только по
соглашению. Разве это принуждение?
Рабочие отдыхали. Большинство из них ни о чем не думали, ничего не
чувствовали, кроме наслаждения отдыхом. Даже об избиении не разговаривали:
дело обычное, для того и господа... Всегда так было, а может быть, и должно
так быть... Вот только бы скорее окончился день! Тогда можно будет и
отдохнуть хорошенько, и позабыть обо всех невзгодах...
Некоторые покорно жаловались на свою судьбу:
- Добрый дух покинул сердца белых людей...
- Аллах отвернул от нас свое лицо...
Но слышались и призывы к борьбе:
- Никогда аллах не советовал терпеть издевательств чужеземцев!
Наоборот, он приказывает вести с ними борьбу. Мы должны объединиться, и
тогда аллах поможет нам прогнать белых. Ради этого и существует партия
Сарэкат-Райят [Национальная партия]. Если б мы все вступили в нее, могли бы
одним махом освободиться от чужестранцев!
Кое-кто заинтересовался, начал расспрашивать, где и как можно
записаться в партию Сарэкат-Райят. Нашлись и такие, которые пошли еще
дальше:
- Одной независимости мало. Посмотрите вокруг, и увидите, что кроме
белых и "свои" издеваются над нами. Нет, для нас свои - только те, кто
работает, как мы. А кто пьет нашу кровь - все чужие, какая бы кожа у них ни
была, белая или темная!
Любопытно было слышать такие слова под экватором, среди темнокожих,
полуголых "дикарей". Даже сюда дошли коммунистические идеи! А господину
Бильбо и не снилось, что у него на плантации произносятся такие речи. Он,
как и вся Европа, привык считать яванцев "самым тихим и спокойным народом в
мире".
Минуло полчаса, и опять началась тяжелая работа. Но вот на небосклоне
заклубились тучи. Загремел гром, засверкала молния. Приближался
экваториальный дождь, льющийся как из ведра, и буря, превращающая день в
ночь.
- Вот не ко времени этот дождь, будь он проклят! - ругались
надсмотрщики.
- Братья, какое счастье дождь! - радовались рабочие.
И дождь начался. Гремел гром, полосовали небо молнии, лились потоки
воды, бурлили канавы. Надсмотрщики спрятались под деревом, а рабочие так и
остались в поле. Зато как хорошо они отдохнули! Только через час опять
принялись за работу.
Лишь в шестом часу, когда стало совсем темно, вернулись рабочие в свои
бараки. Эти бараки правильнее было бы считать не местом отдыха, а местом
мучений. Низкие, без окон, со сплошными нарами в несколько этажей, они
походили на большие ящики, от пола до потолка набитые людьми.
Местные рабочие часто просились на ночь домой, но их не отпускали,
потому что утром легче гнать на работу всех вместе, чем собирать людей
порознь по всей деревне.
Назавтра, во время перерыва, на поле явился сам Бильбо, а с ним
полицейские и человек двадцать новых рабочих.
Бильбо приказал всем собраться возле него. Полицейский вытащил из
кармана бумагу и вызвал по фамилии человек двадцать рабочих.
- Вы члены Сарэкат-Райята? - грозно спросил он.
- Нет, нет! - послышались испуганные голоса.
- Что? Обманывать? - топнул ногой полицейский. - Сейчас же убирайтесь
вон, пока я вас не арестовал!
Рабочие постарались исчезнуть, радуясь тому, что легко отделались.
Вместо их поставили новых.
- Запомните, - пригрозил Бильбо, - так будет с каждым, кто входит в
разные разбойничьи банды, особенно коммунистическую!
Двадцать человек ушли, проработав три недели, а заработок их, конечно,
остался в кошельке господина Бильбо.
В числе этих двадцати был и Нонг, сын Па-Инго.
Через неделю обработка плантации была закончена. Рабочих распустили.
Теперь оставалось ждать, пока тростник созреет, а потом убрать и свезти его
на завод.
Кампонг ожил. Жители, работавшие на плантации, вернулись домой и словно
забыли о недавней каторге, об избиениях и издевательствах надсмотрщиков. Как
дети, радовались они празднику и тем небольшим деньгам, что заработали у
Бильбо.
Только в хижине Па-Инго было грустно. В углу лежала больная жена, а
лечить ее было не на что. Рис давно уже съели и теперь питались одними
плодами. Новый урожай погибал на глазах. Надеялись на заработок Нонга, но и
эта надежда не сбылась...
- Лучше бы ты не связывался со всем этим, - с упреком сказал сыну
Па-Инго.
Нонг ничего не ответил, лишь виновато опустил голову. Он и сам не мог
разобраться в своих чувствах. Конечно, обида и гнев к угнетателям все еще
владели им, но трудное положение семьи и горе невольно наталкивали на мысль,
что если бы он был в стороне от всего этого, такое несчастье не пришло бы в
их дом...
С двенадцати лет работал парень на предприятии Бильбо. Работал,
разумеется, временно, сезонно: то несколько дней, то месяц в поле, потом,
тоже случайно, на заводе. Там Нонг встречался с бывалыми рабочими и от них
слышал, что надо бороться с чужеземцами за освобождение родины. Лучшие люди
давно уже делают это, вот и нужно прежде всего объединиться. Словно новый
мир открылся перед глазами Нонга, захватил его новыми идеями, и Нонг
записался в Сарэкат-Райят.
Всего один раз успел он побывать на собрании членов партии. Собрались в
горах. Присутствовало человек сто. С речью выступил приезжий мулла в белой
чалме, с черной бородой и огненными глазами.
- Правоверные! - гремел его звучный голос. - До каких пор мы будем
терпеть ярмо чужеземцев? До каких пор неверные будут властвовать над детьми
пророка? Разве мы не можем жить и управляться сами, без чужеземцев, как было
когда-то? Разве не имеем мы своей славной истории? Или у нас не было своего,
независимого государства? Правоверные, готовьтесь к борьбе, просвещайте
темный народ, вовлекайте людей в наши ряды, и тогда мы прогоним чужеземцев и
заживем свободной жизнью!
Правоверные слушали эту речь и понимали лишь то, что нужно прогнать
чужеземцев. Славной историей они не интересовались, а о пророке думали
меньше всего.
Действительно, когда-то в XI-XV столетиях на Яве были независимые
государства. Господствовали в них сначала индийские цари, которые ввели
буддийскую религию, потом арабские, повернувшие народ на магометанскую веру.
В результате у современных яванцев получилась какая-то смешанная религия,
хотя на бумаге они числятся магометанами. И если религией интересовались
немногие, то слова "независимость" и "свободная жизнь" волновали всех, и
люди нетерпеливо ждали, когда же наступит час борьбы...
Вот и сейчас Нонг сидит в своей хижине, думает и страдает душой за
своих родителей.
К дому подошел "лури" (староста).
- Па-Инго, - сурово сказал он, - ты обещал заплатить из заработка
Нонга. Где его заработок?
Па-Инго промолчал.
- Если Па-Инго не внесет деньги через три дня, его "сапи" (вол) сменит
своего хозяина, - предупредил лури.
Снова никакого ответа.
- Лоло (сорная трава) выросла в ушах Па-Инго и мешает ему слушать голос
разума, - продолжал лури. - Если бы ты отдал землю в аренду, не было бы
таких хлопот.
- Подожди, пока соберу рис, - произнес, наконец, Па-Инго.
- Много раз всходило и заходило солнце, пока тебя ждали. Больше нельзя.
Подумай. Я сказал.
И лури медленно, важно пошел прочь.
Па-Инго остался недвижимым. Только Нонг вскочил на ноги и начал нервно
расхаживать возле хижины.
Ночь близилась к концу. На востоке посерело, и стали отчетливее
вырисовываться вершины гор. Вот их позолотили первые солнечные лучи, а в
долине было все еще темно. Потревоженный туман задвигался и неохотно,
медленно начал подниматься над плантацией.
Дэза спала, спал и заводской поселок. Только кое-где проснулся
один-другой человек. Вдруг послышался тревожный звон и крики:
- Пожар на плантации!
Будто муравейник, зашевелился поселок. Люди со всех ног бросились - кто
на плантацию, кто - в кампонг. Сюда спешили и надсмотрщики со своими
плетями, и полицейские, и местные чиновники.
Загремел барабан в деревне, забегали по улице заводские люди...
- Марш тушить пожар! Живо! Все!
Перепуганные жители вскакивали, не понимая, что происходит. Налетели
стражники, явился лури, - бегал, кричал изо всех сил. Плакали дети и
женщины, недовольно роптали мужчины, свистели плети, ругались надсмотрщики,
- шум и гам стоял такой, словно на деревню напали бандиты.
Надо ли говорить о том, что у населения не было никакой охоты спасать
господское добро? Люди разбегались кто куда, прятались, а от этого
насильники бесились еще больше.
- Стой! Куда ты? Я тебе покажу! - кричали они, не жалея плетей.
Все же им удалось поймать человек пятнадцать и выгнать в поле. Огонь
шел там стеной, сухой тростник трещал, специфический запах горелого
сахарного сока разносился в воздухе. Прибежавшие первыми успели сделать лишь
небольшую просеку, чтобы не пустить огонь дальше, но людей не хватало. Пока
задерживали огонь в одном месте, он пробивался в другом.
Сам Бильбо прибежал на пожар и тоже носился, как взбесившийся зверь.
- Ах, сволочи! Бунтовать вздумали? Мы из них выбьем этот дух! - кричал
он по адресу тех, кто не явился тушить огонь.
Только часа через три, после того как половина плантации была
уничтожена, огонь удалось задержать. Но и от риса Па-Инго и некоторых других
крестьян ничего не осталось: все было вытоптано.
День спустя в дэзу явились важные гости. Впереди, на белой лошади, ехал
старик с седой бородой, в чалме и в белом халате. Коня покрывала шелковая
попона с разноцветными разводами. Рядом со стариком ехали Бильбо и несколько
чиновников. Вооруженные конники окружили старика, а замыкала кортеж подвода
переглянулись и начали перешептываться: где это видано, чтобы генералом мог
стать темнокожий?!
Ван Гук счел нужным пояснить ван Дэкеру:
- Это главнокомандующий яванскими войсками, талантливый и верный
человек. И все же, я думаю, на такую должность лучше было бы назначить
кого-нибудь из наших. Тут он большой туз, а в Голландии с ним постыдились бы
даже здороваться.
- Не свидетельствует ли это, что мы неблагодарно относимся к нашим
верным слугам? - спросил Дэкер.
- Зато здесь они на это пожаловаться не могут, - ответил ван Гук.
Заволновалась публика, дежурный адъютант крикнул на весь зал: "Их
высокопревосходительство генерал-губернатор!" В глубине зала открылись
двери, музыка грянула голландский гимн, и медленно, важно выплыл
генерал-губернатор с женой.
Гости отвесили низкий, почтительный поклон. Генерал-губернатор
милостиво закивал в ответ, а с некоторыми наиболее важными лицами
перебросился двумя-тремя словами.
Заиграли полонез, генерал-губернатор пригласил жену французского
консула и первый начал танец. За ним последовал какой-то консул с женой
генерал-губернатора, потом и остальные, по чинам. С большим почтением
следила публика попроще за танцем "самого" генерал-губернатора.
Бал начался. Через несколько минут генерал-губернатор опустился в
кресло в углу, и его тотчас окружили высшие чины. Теперь танцевала простая
публика. За полонезом пошли другие, "неофициальные" танцы. Гости веселились.
Все окна были распахнуты, а за ними манили к себе прохладой веранды. Ван
Дэкер с интересом наблюдал оригинальный бал. Воспитанность вынудила его
пригласить на танец дочь ван Гука.
Потом и он вышел на веранду в саду, огороженном высокой стеной. Пальмы,
бананы и другие экзотические растения как бы перенесли его в новый,
незнакомый мир. Но музыка, парадная публика в сюртуках, фраках, мундирах и
все окружающее свидетельствовало о том, что мир этот - тот же, что и в
Гааге, Вене, Лондоне и Париже. И такой же простой народ стоит вон там, на
улице, с завистью глядя на то, как веселятся господа.
- Смотрю я на все это и удивляюсь, - послышался голос английского
консула. - Что думают голландские власти? Через десять - двадцать лет здесь
не останется ни одного чистокровного белого. Все перейдет в руки коричневых,
желтых, кофейных и прочих цветных созданий. Неужели голландцам не стыдно
дружить с этими кофейными генералами и чиновниками? У нас бы их на порог не
пустили! Если англичанин возьмет себе в жены цветную, его не примут ни в
одном порядочном доме. А тут, в доме генерал-губернатора, целый зверинец!
- Это, конечно, так, - ответил ему французский консул, - но пока мы не
видим в этом никакого вреда для голландцев. На протяжении ста лет здесь не
было ни одного серьезного восстания. Видя своих, народ доволен властью. И
сам собой напрашивается вывод, что цветные, возможно, для голландцев
полезнее, чем свои, белые?
- Мы тоже пользуемся цветными, но это не значит, что мы должны мешаться
с ними! - возразил англичанин.
К ним кто-то подошел, и беседа оборвалась.
Когда ван Дэкер вернулся в зал к ван Гуку, тот разговаривал с
бельгийским консулом.
- А знаете, прием и поведение у вашего генерал-губернатора куда пышнее
и торжественнее, чем у нашего короля, - сказал консул.
- Не забывайте, - улыбнулся ван Гук, - что генерал-губернатор как раз и
представляет особу нашей королевы. Поэтому все, что принадлежит ей,
переносится на него. Не станете же вы возражать, что в этой дикой стране
нужно всегда держать флаг власти на должной высоте!
- Совершенно верно, - согласился консул. - Потому-то и не достигло ни
одно государство в своих колониях таких успехов, как Голландия на Яве.
Развитие промышленности, культуры, равноправие (он показал рукой на метисов)
- все это подняло страну и создало спокойные условия для жизни как
голландцев, так и туземцев. Вот почему тут не чувствуются те тревоги и
опасности, которые угрожают нашим государствам в их колониях.
- Да, наш народ тихий, спокойный, - подтвердил ван Гук.
- Но я слышал, - вмешался Дэкер, - что существуют какие-то
неразрешенные партии: Сарэкат-Ислам, Сарэкат-Райят, даже коммунистическая
партия...
- Ну, это только игра, - рассмеялся ван Гук. - Везде найдется несколько
недовольных людей, а удовлетворить их всегда можно... бесплатным
помещением...
И он засмеялся еще громче, довольный своей шуткой. Поддержал его и
консул, улыбнулся и Дэкер.
Мимо них прошел молодой флотский офицер. Дэкер взглянул на него и чуть
заметно вздрогнул.
- Не знаете ли, кто это такой? - спросил он ван Гука.
- О, это интересный человек, герой! - ответил тот. - С ним связана одна
секретная история, но вам, своему человеку, о ней можно рассказать.
- Благодарю вас.
- Видите ли, - тихо начал ван Гук, - несколько месяцев назад пропал
военный корабль. Может быть, вы читали в газетах о том, как разбился о камни
"Саардам"?
- Кажется, читал, - ответил ван Дэкер.
- А в действительности он не разбился, его захватили бандиты!
- Не может быть! - ахнул ван Дэкер. - Бандиты захватили государственный
военный корабль? Позор!
- Поэтому и объявили, что корабль разбился. Капитан, его помощник и
команда позорно сдались бандитам. Только этот молодой мичман, ван Хорк,
держался до последнего момента, и если бы трусы не заставили его покориться,
он взорвал бы корабль вместе с собой и всем экипажем.
- Какой герой! - удивился ван Дэкер.
- Всю команду, конечно, наказали, а ван Хорка повысили в должности и
назначили командиром миноносца.
- Ну, а "Саардам" куда девался?
- До последнего времени это не было известно, но теперь, кажется,
выяснено, так как ван Хорк завтра или послезавтра отправляется по его
следам.
Между тем танцы прекратились, и гостей пригласили к ужину.
Генерал-губернатор сел за отдельный стол с самыми почетными гостями,
остальные разместились в двух больших залах. Подождав, пока все успокоятся,
генерал-губернатор поднял бокал и заговорил:
- Уважаемые гости! Разрешите провозгласить первый тост за ее величество
королеву Вильгельмину Голландскую, владелицу Индонезии. Только ее
внимательность, ее заботы позволили нам добиться благополучия этой страны,
дать населению...
Страшный грохот за окном оборвал его речь. Задрожали стены, зазвенело,
посыпалось стекло, кирпич, полетели на стол обломки, а в углу зала, в стене
образовалась большая брешь.
Среди гостей вспыхнула паника. Слышались голоса: "Взрыв! Бомба!
Салака!" [Салака - соседний вулкан]. Столы, снедь, люди, стулья - все
смешалось в кучу. Бокал выпал из руки генерал-губернатора, и он, подхватив
жену, вместе со всеми помчался к выходу, забыв о своем высоком положении. Но
в дверях образовалась такая давка, что нельзя было пройти ни вперед, ни
назад. На полу, под ногами обезумевших гостей, кричало несколько женщин.
Многие выскакивали через окна. Ван Хорк спрятался в углу под столом.
И тут послышался зычный голос "кофейного" генерала:
- Господа! Успокойтесь! Все уже кончилось, больше опасности нет!
Первым опомнился генерал-губернатор и сделал вид, будто он бросился к
дверям лишь для того, чтобы навести порядок. К нему присоединились другие
офицеры.
Выскочил из-под стола и ван Хорк и тоже начал успокаивать публику:
- Господа, успокойтесь! Мы на страже, мы не допустим несчастья.
Спасайте женщин!
Ван Дэкер все еще стоял, словно окаменев. Казалось, он не видит
суматохи, не думает об опасности, а занят совершенно иными, тревожными
мыслями.
Постепенно гости начали приходить в себя и покидать зал, где осталось
человек десять раненых и две растоптанные женщины на полу.
Когда публика, наконец, разъехалась, у генерал-губернатора началось
срочное совещание. Выяснилось, что кто-то подбросил бомбу, которая и
взорвалась в саду около угла дворца. Поймать преступника не удалось, и
вместо него схватили тех, кто в это время подвернулся под руки.
- Это все коммунисты! - заскрежетал зубами генерал-губернатор. -
Придется их хорошенько почистить!
А откуда он мог знать, что для коммунистов эта бомба была во много раз
хуже и нежелательнее, чем для него самого...
Ван Дэкер тоже отправился домой. По дороге зашел на телеграф и послал в
Тжилатжап телеграмму:
"Участок для кофейной плантации найден. Постарайтесь своевременно
очистить его".
В отеле он прежде всего спросил, не вернулся ли Тугай. Ему ответили,
что пока нет.
- Когда появится, пришлите его ко мне, - распорядился ван Дэкер.
Вернулся Тугай часа через два.
- Будет тебе от господина! - предупреждали его слуги. Но так и уснули,
не дождавшись ничего. Тугай пробыл в номере ван Дэкера до пяти часов утра.
Дэза Бандью. - Сахарная плантация Бильбо. -
Плеть на двенадцать человек. - Чистка. -
Па-Инго и его сын. - Пожар на плантации. -
"Бунт". - Приезд регента. -
Дурьяном по голове! - Несчастья Па-Инго. - Амок!
Дэза [Волость] Бандью находится у самой железной дороги. В нее входят
несколько кампонгов [Деревня], расположенных так близко друг от друга, что
их можно считать за один кампонг. Земли здесь очень мало, не больше половины
гектара на человека. Каждый клочок ее возле хижин засажен бананами,
пальмами, мангустанами, дурьяном и другими плодовыми деревьями. Селения
прячутся среди деревьев, как в лесу. Издали кампонг и заметить нельзя: он
кажется рощицей среди полей.
Есть хозяйства, состоящие всего из нескольких плодовых деревьев. А если
таких деревьев насчитывается до семи штук, хозяин обязан платить 2,2
гульдена налога.
Среди этих садов разбросаны хижины, которые можно назвать корзинками на
столбах. Все они сплетены из бамбука и стоят на "курьих ножках", - на
четырех, а иногда и больше, столбах в полметра высотой. Крыши сплетены из
"аланг-аланг" (трава с широкими листьями), из пальмовых листьев или из
рисовой соломы. Внутри - лишь постель да циновка на полу, больше ничего нет.
Пара горшков и печурка из камней дополняют домашнюю обстановку.
Рядом такой же сарай да навес для быка и повозки на двух колесах -
если, конечно, имеется такое богатство. Почти все имущество, в том числе и
посуда, сделано из бамбука.
Но у большинства крестьян нет никакого хозяйства. Кусочек земли в
несколько квадратных метров они обрабатывают вручную. Высчитано, что
имущество таких хозяев оценивается на наши деньги в 4 рубля, в том числе
"дом" стоит... 1 рубль 20 копеек!
Все дворы и сады, если их можно так назвать, заросли дикой травой,
которая растет так быстро, что способна заглушить все. Люди никогда не
делают уборки вокруг своих хижин: не к чему, да и нет смысла тратить силы.
За деревней начинается "савах" (пахота), где яванец выращивает "пади"
(рис). Это пади, дающее три урожая в год, и является главным, можно сказать,
единственным средством существования.
Сотни лет миролюбивый яванец обрабатывал свой савах, собирал пади и
ничего больше не желал, никуда не стремился. Но вот откуда-то пришли белые и
начали вводить "культуру": сначала, как мы видели, заставляли сеять то, что
яванцу совершенно не нужно, а потом "полюбовно" брать его землю в аренду.
Именно таким образом предприниматель Бильбо и арендовал три четверти
дэзы Бандью для своего сахарного завода. Арендовал совсем полюбовно и
просто. Прежде всего подружился с местной властью, до "лури" (староста дэзы)
включительно. И повелось так, что едва у крестьянина случится беда - или
неурожай, или, скот падет, - как именно в это время надо платить налоги.
Агенты Бильбо никому не отказывали в помощи, охотно одалживали деньги, а в
результате земля "полюбовно" переходила к сахарозаводчику. С тех пор
крестьяне стали обрабатывать свою землю в пользу Бильбо.
Несколько крестьянских хозяйств еще держались, но окончательная судьба
их была уже предрешена.
А рядом с первобытной малайской деревней, где люди жили так же, как
триста лет назад, возвышался завод, построенный по последнему слову
европейской техники. На его полях четыреста человек трудились над сахарным
тростником. Половина из них - дети лет двенадцати - пятнадцати, которым
можно платить меньше: они должны обрывать лишние нижние листья и рыхлить
землю вокруг каждого растения.
В этой горной стране почти совершенно нет ровных участков земли. Долины
чередуются с возвышенностями, временами вздымаются скалистые, отвесные горы,
а дальше опять долина. В одной из таких долин и находилась сахарная
плантация.
На возвышении, под густым деревом, сидели три надсмотрщика, служащие
Бильбо. Двое из них были голландцами, третий метис. Вся плантация лежала
перед ними как на ладони, только трудно было рассмотреть отсюда каждого
рабочего в отдельности. Но для этого имеется бинокль, и время от времени то
один, то другой надсмотрщик подносил его к глазам и оглядывал поле. Рядом
лежали длиннющие плети, о которых сами надсмотрщики говорили, что они "могут
захватить сразу двенадцать человек". Близился полдень. Солнце стояло над
самой головой и огнем жгло голые спины рабочих. Даже надсмотрщикам в тени и
то было жарко.
- Вот уже сколько раз те парни приостанавливают работу, - ворчал один
из надсмотрщиков, - а идти к ним не хочется. Видите? Опять? Ах, негодяи!
- Ничего не поделаешь, нужно сходить. Твоя очередь, Грин, - сказал
другой.
- Ну и покажу я им сейчас! - сердито крикнул Грин и, взяв плеть,
направился к рабочим.
Увидев, что приближается надсмотрщик с плетью, все четыреста человек
невольно содрогнулись.
"Не ко мне ли?" - подумал каждый, и под горячими лучами солнца на людей
повеяло холодком.
Чтобы добраться до них, надсмотрщику надо было обогнуть кусочек поля,
засеянного рисом. Участок этот принадлежал Па-Инго, одному из крестьян,
которые еще держались за свою землю. Вот почему и пошел надсмотрщик не в
обход, а прямо по посеву. Подумаешь, - беда! Этому глупцу Па-Инго давно
предлагали сдать землю в аренду. Не хочет - тем хуже для него! И через рис
было уже проложено столько тропинок (каждый раз новая), что у бедного
Па-Инго почти ничего не оставалось от урожая.
Среди рабочих был и сын Па-Инго, двадцатилетний парень Нонг. В
бессильной ярости смотрел он на то, как бездушные надсмотрщики губят всю их
работу.
Четыреста человек затаили дыхание, боясь даже смотреть в сторону
надсмотрщика. А тот все шагал, пока не подошел к провинившимся детям.
- Вы что же, играть вздумали? - загремел его голос. - Вы нанялись
играть или работать?
Свистнула плеть и охватила "только" четверых. Еще свист - и шестеро
ребятишек застонали, заплакали от жгучей боли. На их худеньких спинах
выступили кровавые рубцы. На кровь тотчас набросились мухи - "леры",
облепили раны, а отгонять их нельзя: нужно работать все минуты бесконечного
дня.
Несколько взрослых, особенно женщины, невольно приостановились,
посмотрели на бедных детей. Но и по их спинам тотчас заходила плеть.
- Эй вы, лентяи! - орал надсмотрщик. - Только и думаете, как бы украсть
минутку! Надеетесь, что мы не видим? Как бы не так, нас не обманете!
В это мгновение послышался звон: после шестичасовой работы наступил
получасовой перерыв, а потом снова шестичасовая работа, до темноты.
Надсмотрщик ушел. Рабочие распрямили спины, многие тут же попадали на землю,
некоторые начали завтракать. Горсточка риса да несколько плодов - вот и вся
еда за двенадцатичасовой рабочий день...
Не следует думать, что труд этот - принудительный, крепостной. Нет, он
организован на новейших капиталистических началах. Рабочие добровольно
соглашаются работать по двенадцать часов в день и даже подписывают договор.
А если так, то по закону работодатель имеет право любыми способами заставить
их работать полные двенадцать часов, минута в минуту. Бывает, что люди
работают десять, девять, а то и меньше часов, но в каждом случае - только по
соглашению. Разве это принуждение?
Рабочие отдыхали. Большинство из них ни о чем не думали, ничего не
чувствовали, кроме наслаждения отдыхом. Даже об избиении не разговаривали:
дело обычное, для того и господа... Всегда так было, а может быть, и должно
так быть... Вот только бы скорее окончился день! Тогда можно будет и
отдохнуть хорошенько, и позабыть обо всех невзгодах...
Некоторые покорно жаловались на свою судьбу:
- Добрый дух покинул сердца белых людей...
- Аллах отвернул от нас свое лицо...
Но слышались и призывы к борьбе:
- Никогда аллах не советовал терпеть издевательств чужеземцев!
Наоборот, он приказывает вести с ними борьбу. Мы должны объединиться, и
тогда аллах поможет нам прогнать белых. Ради этого и существует партия
Сарэкат-Райят [Национальная партия]. Если б мы все вступили в нее, могли бы
одним махом освободиться от чужестранцев!
Кое-кто заинтересовался, начал расспрашивать, где и как можно
записаться в партию Сарэкат-Райят. Нашлись и такие, которые пошли еще
дальше:
- Одной независимости мало. Посмотрите вокруг, и увидите, что кроме
белых и "свои" издеваются над нами. Нет, для нас свои - только те, кто
работает, как мы. А кто пьет нашу кровь - все чужие, какая бы кожа у них ни
была, белая или темная!
Любопытно было слышать такие слова под экватором, среди темнокожих,
полуголых "дикарей". Даже сюда дошли коммунистические идеи! А господину
Бильбо и не снилось, что у него на плантации произносятся такие речи. Он,
как и вся Европа, привык считать яванцев "самым тихим и спокойным народом в
мире".
Минуло полчаса, и опять началась тяжелая работа. Но вот на небосклоне
заклубились тучи. Загремел гром, засверкала молния. Приближался
экваториальный дождь, льющийся как из ведра, и буря, превращающая день в
ночь.
- Вот не ко времени этот дождь, будь он проклят! - ругались
надсмотрщики.
- Братья, какое счастье дождь! - радовались рабочие.
И дождь начался. Гремел гром, полосовали небо молнии, лились потоки
воды, бурлили канавы. Надсмотрщики спрятались под деревом, а рабочие так и
остались в поле. Зато как хорошо они отдохнули! Только через час опять
принялись за работу.
Лишь в шестом часу, когда стало совсем темно, вернулись рабочие в свои
бараки. Эти бараки правильнее было бы считать не местом отдыха, а местом
мучений. Низкие, без окон, со сплошными нарами в несколько этажей, они
походили на большие ящики, от пола до потолка набитые людьми.
Местные рабочие часто просились на ночь домой, но их не отпускали,
потому что утром легче гнать на работу всех вместе, чем собирать людей
порознь по всей деревне.
Назавтра, во время перерыва, на поле явился сам Бильбо, а с ним
полицейские и человек двадцать новых рабочих.
Бильбо приказал всем собраться возле него. Полицейский вытащил из
кармана бумагу и вызвал по фамилии человек двадцать рабочих.
- Вы члены Сарэкат-Райята? - грозно спросил он.
- Нет, нет! - послышались испуганные голоса.
- Что? Обманывать? - топнул ногой полицейский. - Сейчас же убирайтесь
вон, пока я вас не арестовал!
Рабочие постарались исчезнуть, радуясь тому, что легко отделались.
Вместо их поставили новых.
- Запомните, - пригрозил Бильбо, - так будет с каждым, кто входит в
разные разбойничьи банды, особенно коммунистическую!
Двадцать человек ушли, проработав три недели, а заработок их, конечно,
остался в кошельке господина Бильбо.
В числе этих двадцати был и Нонг, сын Па-Инго.
Через неделю обработка плантации была закончена. Рабочих распустили.
Теперь оставалось ждать, пока тростник созреет, а потом убрать и свезти его
на завод.
Кампонг ожил. Жители, работавшие на плантации, вернулись домой и словно
забыли о недавней каторге, об избиениях и издевательствах надсмотрщиков. Как
дети, радовались они празднику и тем небольшим деньгам, что заработали у
Бильбо.
Только в хижине Па-Инго было грустно. В углу лежала больная жена, а
лечить ее было не на что. Рис давно уже съели и теперь питались одними
плодами. Новый урожай погибал на глазах. Надеялись на заработок Нонга, но и
эта надежда не сбылась...
- Лучше бы ты не связывался со всем этим, - с упреком сказал сыну
Па-Инго.
Нонг ничего не ответил, лишь виновато опустил голову. Он и сам не мог
разобраться в своих чувствах. Конечно, обида и гнев к угнетателям все еще
владели им, но трудное положение семьи и горе невольно наталкивали на мысль,
что если бы он был в стороне от всего этого, такое несчастье не пришло бы в
их дом...
С двенадцати лет работал парень на предприятии Бильбо. Работал,
разумеется, временно, сезонно: то несколько дней, то месяц в поле, потом,
тоже случайно, на заводе. Там Нонг встречался с бывалыми рабочими и от них
слышал, что надо бороться с чужеземцами за освобождение родины. Лучшие люди
давно уже делают это, вот и нужно прежде всего объединиться. Словно новый
мир открылся перед глазами Нонга, захватил его новыми идеями, и Нонг
записался в Сарэкат-Райят.
Всего один раз успел он побывать на собрании членов партии. Собрались в
горах. Присутствовало человек сто. С речью выступил приезжий мулла в белой
чалме, с черной бородой и огненными глазами.
- Правоверные! - гремел его звучный голос. - До каких пор мы будем
терпеть ярмо чужеземцев? До каких пор неверные будут властвовать над детьми
пророка? Разве мы не можем жить и управляться сами, без чужеземцев, как было
когда-то? Разве не имеем мы своей славной истории? Или у нас не было своего,
независимого государства? Правоверные, готовьтесь к борьбе, просвещайте
темный народ, вовлекайте людей в наши ряды, и тогда мы прогоним чужеземцев и
заживем свободной жизнью!
Правоверные слушали эту речь и понимали лишь то, что нужно прогнать
чужеземцев. Славной историей они не интересовались, а о пророке думали
меньше всего.
Действительно, когда-то в XI-XV столетиях на Яве были независимые
государства. Господствовали в них сначала индийские цари, которые ввели
буддийскую религию, потом арабские, повернувшие народ на магометанскую веру.
В результате у современных яванцев получилась какая-то смешанная религия,
хотя на бумаге они числятся магометанами. И если религией интересовались
немногие, то слова "независимость" и "свободная жизнь" волновали всех, и
люди нетерпеливо ждали, когда же наступит час борьбы...
Вот и сейчас Нонг сидит в своей хижине, думает и страдает душой за
своих родителей.
К дому подошел "лури" (староста).
- Па-Инго, - сурово сказал он, - ты обещал заплатить из заработка
Нонга. Где его заработок?
Па-Инго промолчал.
- Если Па-Инго не внесет деньги через три дня, его "сапи" (вол) сменит
своего хозяина, - предупредил лури.
Снова никакого ответа.
- Лоло (сорная трава) выросла в ушах Па-Инго и мешает ему слушать голос
разума, - продолжал лури. - Если бы ты отдал землю в аренду, не было бы
таких хлопот.
- Подожди, пока соберу рис, - произнес, наконец, Па-Инго.
- Много раз всходило и заходило солнце, пока тебя ждали. Больше нельзя.
Подумай. Я сказал.
И лури медленно, важно пошел прочь.
Па-Инго остался недвижимым. Только Нонг вскочил на ноги и начал нервно
расхаживать возле хижины.
Ночь близилась к концу. На востоке посерело, и стали отчетливее
вырисовываться вершины гор. Вот их позолотили первые солнечные лучи, а в
долине было все еще темно. Потревоженный туман задвигался и неохотно,
медленно начал подниматься над плантацией.
Дэза спала, спал и заводской поселок. Только кое-где проснулся
один-другой человек. Вдруг послышался тревожный звон и крики:
- Пожар на плантации!
Будто муравейник, зашевелился поселок. Люди со всех ног бросились - кто
на плантацию, кто - в кампонг. Сюда спешили и надсмотрщики со своими
плетями, и полицейские, и местные чиновники.
Загремел барабан в деревне, забегали по улице заводские люди...
- Марш тушить пожар! Живо! Все!
Перепуганные жители вскакивали, не понимая, что происходит. Налетели
стражники, явился лури, - бегал, кричал изо всех сил. Плакали дети и
женщины, недовольно роптали мужчины, свистели плети, ругались надсмотрщики,
- шум и гам стоял такой, словно на деревню напали бандиты.
Надо ли говорить о том, что у населения не было никакой охоты спасать
господское добро? Люди разбегались кто куда, прятались, а от этого
насильники бесились еще больше.
- Стой! Куда ты? Я тебе покажу! - кричали они, не жалея плетей.
Все же им удалось поймать человек пятнадцать и выгнать в поле. Огонь
шел там стеной, сухой тростник трещал, специфический запах горелого
сахарного сока разносился в воздухе. Прибежавшие первыми успели сделать лишь
небольшую просеку, чтобы не пустить огонь дальше, но людей не хватало. Пока
задерживали огонь в одном месте, он пробивался в другом.
Сам Бильбо прибежал на пожар и тоже носился, как взбесившийся зверь.
- Ах, сволочи! Бунтовать вздумали? Мы из них выбьем этот дух! - кричал
он по адресу тех, кто не явился тушить огонь.
Только часа через три, после того как половина плантации была
уничтожена, огонь удалось задержать. Но и от риса Па-Инго и некоторых других
крестьян ничего не осталось: все было вытоптано.
День спустя в дэзу явились важные гости. Впереди, на белой лошади, ехал
старик с седой бородой, в чалме и в белом халате. Коня покрывала шелковая
попона с разноцветными разводами. Рядом со стариком ехали Бильбо и несколько
чиновников. Вооруженные конники окружили старика, а замыкала кортеж подвода