Страница:
со слугами и хозяйством.
Бильбо и голландские чиновники держались перед стариком покорно и
угодливо, как перед царем. Жители, встречавшиеся по дороге, делали
"дьенг-кок", знак высшего уважения: отходили в сторонку и приседали, пока
важное лицо проезжало мимо. Этот дьенг-кок простой народ обязан был делать
перед каждым чиновником, и тем более перед всеми без исключения белыми.
Впрочем, надо отметить, что теперь дьенг-кок в городах и даже таких
населенных пунктах, как Бандью, не выполнялся. И все же перед такой важной
персоной, как регент, приходилось возвращаться к древнему обычаю.
Как мы уже говорили, регентом всегда назначают какого-нибудь князя,
потомка прежних властителей страны. Через него голландская власть и проводит
все свои мероприятия. Выше регента стоит лишь голландский резидент, местный
губернатор, управляющий не народом, а регентом. Как и все чиновники,
голландские резиденты сменяются после нескольких лет службы, регенты же
остаются на месте всю свою жизнь и даже передают должность по наследству
сыну (понятно, с согласия голландских властей).
Регенты пышно живут в своих дворцах, имеют сотни слуг и жен,
собственный почетный отряд войск. На все это нужны деньги. Их и дают
голландские власти, требуя за это от регентов службы, как говорится, не за
страх, а за совесть.
Но сплошь и рядом денег не хватает, и вот тут-то начинается неслыханная
эксплуатация народа. Любыми способами выжимают регенты из народа соки в свою
пользу, - так, что иной раз и голландскому резиденту приходится сдерживать
аппетиты таких "властителей". И если в подобных случаях происходят
недоразумения с населением, слышатся жалобы на власть, голландцы резонно
заявляют яванцам:
- Чего вы от нас хотите? У вас своя власть и, как видите, временами не
слишком мягкая. Нам даже приходится охранять вас от нее. Разве лучше будет,
если мы оставим вас одних с вашими собственными князьями?
А вместе с тем голландцы старательно поддерживают авторитет регентов. В
инструкции резиденту прямо говорится, что он должен быть вежливым и
внимательным к "младшему брату".
Вот почему и теперь регент ехал во главе торжественного кортежа. Под
высоким дурьяновым деревом поставили красивое кресло, слуги заботливо
помогли регенту сойти с коня, а когда он уселся, рядом с креслом выстроились
солдаты. Голландцы так и не садились.
Тем временем приказали собрать весь народ. Чувствовалось, что назревает
нечто важное. Уж не с недавним ли пожаром связано все это? От такой мысли
многих охватывал страх.
Наступила тишина. Только высоко над головой регента шелестели листья.
Среди них поблескивали дурьяновые плоды.
Регент встал, величественно оглядел собравшихся и заговорил:
- Дети моего народа! Затосковало сердце мое, когда я услышал, что вы
пошли против закона. Стыдно мне, старику, смотреть в глаза нашим
благодетелям. Два злодеяния вы совершили: во-первых, подожгли плантацию, а
во-вторых, отказались тушить пожар.
- Мы не поджигали! Мы не знаем, кто поджег! - послышались голоса.
- Все равно, - перебил регент, - даже если злодей будет найден, вы все
должны отвечать за потери, потому что отказались идти тушить огонь!
- Мы не отказывались! - крикнуло несколько человек.
- Во всяком случае, - продолжал регент, - по закону, который вам всем
хорошо известен, ответственность за потери должна нести вся дэза. Это
значит, что арендованная земля задерживается на один сезон без оплаты. На
этот же сезон отбирается земля у тех, кто еще не сдал ее в аренду. Это -
самое мягкое наказание, но не ради него я приехал к вам. Я хочу вас
предупредить...
Вдруг вверху что-то треснуло, и на голову регента рухнул большой плод.
Р-раз, и плод разлетелся на пять кусков! Острый чесночный запах наполнил
воздух.
Регент вскрикнул, пошатнулся. На чалме его заалели пятна крови.
Поднялась суматоха, крики; старика подхватили под руки, усадили в кресло,
побежали за водой, начали смывать кровь. Наконец уложили на подводу, в
которой раньше ехали слуги, и кортеж торопливо покинул селение. Вслед ему
несся громкий хохот: это смеялись люди, которым хотелось плакать.
Происшествия с дурьяном случаются здесь нередко. Жители Бандью помнят
даже, как однажды умер человек от удара сорвавшегося плода. И действительно,
эта штука далеко не безопасна. Представьте себе громадную продолговатую
дыню, летящую с высоты двадцати метров. К тому же вся она утыкана крепкими,
острыми колючками длиною в сантиметр. Не удивительно, что голова регента не
выдержала удара...
Смех-смехом, но дело для жителей Бандью оборачивалось плохо. Правда,
ничего неожиданного в этом пожаре не было [В 1918 г. на сахарных плантациях
Явы было 1473 пожара], но все же требовалось время, чтобы свыкнуться с
несчастьем: ведь отныне и в продолжение целого сезона людям придется жить
лишь на заработки у Бильбо! А что, если всем работы не хватит? Что будет,
если Бильбо уменьшит и без того ничтожную плату? Или наймет рабочих из
других мест, - а их на Яве хватает? Одно можно было сказать с уверенностью:
господин Бильбо не только ничего не потеряет от пожара, но еще и заработает
немалые деньги.
Надо было спешить получить какую-нибудь работу, пока не поздно.
Приближалась жатва, и все население бросилось в контору Бильбо. Хотя мы и не
очень уважаем этого господина, но должны признаться, что никакого насилия он
не совершал. Бильбо лишь предложил свои условия, а воля каждого - принимать
их или нет. Голландец даже предупредил:
- Хорошенько подумайте, чтобы потом не жаловались. Помните: если ты
сам, добровольно согласился, так и должен будешь выполнить все условия. Не
захочешь - заставим!
И рабочие "соглашались".
В лучшем положении оказались те, кто владел собственным "сапи" (волом):
они были нужны для перевозки тростника с плантации на завод. С
немногочисленными владельцами волов заключали отдельные сложные договоры.
Прежде всего крестьянину предлагали как бы временно продать своего
вола, и об этой продаже составляли специальные условия. Хозяин тут же
получал деньги. Потом заключали еще одно условие, о том, что этот человек
будет работать на сапи, предоставленном ему плантатором. Полный расчет - по
окончании всех работ, когда из заработка крестьянина будут удержаны деньги,
выплаченные ему за вола.
И получалось так: если человек бросит работу и уйдет с "чужим" волом,
его сейчас же посадят в тюрьму как вора. Если же убежит без вола, значит,
животное так и останется собственностью Бильбо.
Пока лури не явился за сапи, Па-Инго решил подписать такие условия.
Нонга на работу не приняли, и он оставался с больной матерью, смерти которой
следовало ожидать со дня на день.
Началась работа, изнурительная, тяжелая. Нужно было как можно быстрее
переработать тростник на сахар. С поля на завод вела узкоколейная железная
дорога, но вагонетки по ней тащили волы. Неудобные яванские возы на двух
колесах со всех сторон двигались к железной дороге, а там тростник
перегружали на платформы.
Беспрерывной рекой тек тростник на завод, сначала в так называемую
"мельницу", откуда с одной стороны выходила измельченная масса, а с другой,
по цементному желобу, полз мутный сок с желтоватой пеной. Дальше сок
проходил через известь, серные газы, кипел в огромных чанах, фильтровался,
выпаривался, сгущался - и наконец получался сахар, который тотчас грузился в
вагоны, потом в трюмы кораблей, которые развозили его по всему свету.
Па-Инго на своем "одолженном" сапи возил вагонетки по рельсам.
Плантация, как мы знаем, лежала в долине, поэтому вагонетки приходилось
тащить в гору. Бедный вол выбивался из сил, но остановиться нельзя было ни
на минуту: сзади напирали другие вагонетки, да к тому же надсмотрщики не
жалели кнутов, подгоняя волов и людей.
В обратную сторону, с порожняком, было не легче: вагонетки быстро
катились вниз, били животное по ногам, примитивные тормоза действовали
плохо. И так - двенадцать часов кряду!
Через несколько дней вол едва переставлял ноги. Животное не выдержало
работу, которую выполняли люди, и в конце концов пало от истощения...
И получилось так, что Па-Инго еще должен был отработать плантатору за
"чужого" вола!
Бросив работу, Па-Инго самовольно ушел домой.
Там его встретил заплаканный Нонг: мать умерла.
Па-Инго сел в углу хижины и словно окаменел. Казалось, он ничего не
видит и не слышит. Не пошевелился даже тогда, когда пришли соседи и унесли
тело жены, чтобы похоронить.
Как ни звали его, как ни толкали, Па-Инго ничего не отвечал. Минул
день, прошла ночь, а он все еще сидел в углу. Сколько ни старался Нонг
расшевелить отца, заговорить с ним, - ничего из этого не получилось.
Утомленный, юноша наконец уснул, но и когда проснулся, отец все еще сидел
так же, как накануне, и так же широко были раскрыты его ничего не видящие
глаза...
Нонг отправился к соседям - посоветоваться, что делать.
И вдруг Па-Инго зашевелился, что-то забормотал и начал дрожать. Глаза
его заблестели, запылали дикой злобой, на губах выступила пена. Наконец
вскочил, сорвал со стены крис (нож, кинжал) и выбежал на улицу. Размахивая
ножом, он мчался по деревне, коротким ударом ранил и сбил с ног случайного
прохожего и, не замедляя бега, направился прямо к заводу.
- Aмок! Aмок! Па-Инго! - разнеслась по деревне страшная весть.
Загремели трещотки, люди бросились прятаться кто куда.
Услышав этот крик, Нонг помчался вслед за отцом. За ним спешили и
другие мужчины, вооруженные чем попало.
- Aмок! Aмок! - неслось со всех сторон.
Тем временем взмахом ножа Па-Инго убил какую-то женщину, которая несла
воду. Он мчался так быстро, что преследователи все больше и больше отставали
от него. Откуда только у старика взялась такая нечеловеческая сила? Уставшие
мужчины останавливались один за другим, и лишь Нонг не мог остановиться.
Издали послышались выстрелы. Нонг чуть не упал: "Неужели поздно?"
А когда подошел к сбежавшейся толпе, увидел мертвого отца и рядом с ним
окровавленного, тоже мертвого надсмотрщика Грина.
Этот "амок" является особенностью яванцев, и европейцы до сих пор
ломают голову над причиной его. Что это - сумасшествие или какая-то болезнь?
Замечено, что амок никогда не случается со счастливым человеком, а наступает
в результате горя и тяжелого положения. Если такого "оранг-гиля"
(сумасшедший человек) удержать, припадок со временем проходит. И все же
закон разрешает каждому убить "оранг-гиля", чтобы тот не убил других.
Да, забывают европейцы, что хотя яванцы и "самые терпеливые и тихие",
но все-таки люди. Каким бы тихим и терпеливым ни был человек, а горе,
мучения и издевательства могут в конце концов довести его до припадка
гневного безумия.
До последнего времени это терпение заканчивалось "амоком", а в
дальнейшем может окончиться и чем-нибудь другим...
Нонг в дороге. - Встреча с Пипом. -
Сознательное животное. - Нонг на службе у Пипа. -
Кому смех, а кому горе. - Приезд в Тэнанг.
И Нонг отправился куда глаза глядят. Пошел на запад, в дебри Бантама,
где, как он слышал, еще сохранились вольные люди, куда убегают те, кому
невмоготу жить дома.
Перед уходом он ликвидировал свою землю и хозяйство, рассчитался с
долгами, после чего у него еще осталось десятка два гульденов. Приятно было
и Бильбо получить кусок земли, который так мешал ему до сих пор.
Удовлетворен был и лури, получивший от Бильбо за свои хлопоты порядочное
вознаграждение. А в дэзе стало на одно хозяйство меньше.
Дорога то поднималась на возвышенности, то спускалась в ложбины, где
тоже копошился народ, а под деревьями прятались кампонги. Вся страна
казалась одной сплошной деревней. Недаром густота населения Явы составляет
семьсот человек на один квадратный километр, в то время как даже в наиболее
заселенных местностях западной Европы она не превышает четырехсот человек.
Каждый клочок земли здесь старательно обработан, главным образом под
рис. Как известно, рис высаживают рассадой в воду, или, иначе говоря,
заливают поля водой. И вот яванцы умудрились даже на склонах гор делать
такие посадки. Они размещаются террасами, одна над другой, огороженными
узенькими земляными барьерчиками, так что вода постепенно заливает их от
верхних к нижним. Дождевая вода для полива собирается в специальных местах и
оттуда распределяется по определенному плану.
Было время жатвы. Народ в праздничных одеждах собирал урожай. Одни
срезали рисовые колоски и связывали их в пучки, другие на коромыслах
относили снопы домой. Каждое зернышко строго учитывалось. Хлопотали и
пестрые птички-рисовки, но против них у яванцев давно уже выработаны
средства борьбы: на полях расставлены колышки, увешанные лохмотьями; от них
к маленьким шалашам протянуты нитки; в шалашах сидят дети и все время
дергают за нитки, так, что пугало двигается и отгоняет птиц.
Кое-где встречались и предприятия капиталистов: чайные, кофейные,
хинные плантации. Это последнее растение завезено сюда из Южной Америки и
так хорошо прижилось, что теперь Ява выделывает хины больше, чем весь
остальной мир.
По дороге на каждом шагу попадался "ресторан". Предприимчивый китаец
ставил где-нибудь под деревом два маленьких столика, на одном кое-как
прилаживал жаровню, которую раздувал банановыми листьями, на другом -
приготовленный рис с различными приправами к нему. Приправ этих много, и от
некоторых из них у нас глаза полезли бы на лоб. Но туземцы очень любят такие
приправы. Вместо тарелок - тоже листья. Нонг чувствовал себя настоящим
господином, имея возможность обедать в таких ресторанах.
Около полудня началась гроза, повторяющаяся на Яве в каждые сто дней
шестьдесят один раз. Но нашего путешественника это не волновало: ведь он
спокойно мог и переждать дождь, и переночевать под любым навесом.
Так Нонг шел два дня. Вначале он чувствовал себя весело, свободно, но
чем дальше, тем чаще сжималось его сердце. Куда он идет? Зачем? Что его там
ожидает? Не лучше ли было остаться на месте? Он слышал, что в дебри Бантама
убегают люди, но достоверно ничего не знал. Надеялся только, что там
найдется уголок, где нет белых, найдутся товарищи, вместе с которыми можно
будет вести борьбу против угнетателей.
К вечеру Нонг вошел в деревню, решив переночевать в ней, и тут
неожиданно увидел европейца, как бы прогуливавшегося по кампонгу. Как видно,
белый никуда не спешил, а просто присматривался к новому для него месту. А
жители деревни, в свою очередь, с нескрываемым любопытством глядели на этого
гостя.
Навстречу выехал воз на двух колесах с запряженным в него сапи. На возу
"капок" - хлопок из особого малайского растения.
Увидав европейца, сапи забеспокоился, грозно засопел и... бросился на
белого вместе с возом! Европеец вначале подумал, что вол чего-то испугался,
но тут же ему пришлось отскочить в сторону. Сапи - за ним, он в другую - и
вол опять за ним!
- Пегант! Пегант! (Стой! Держи!) - закричал сзади испуганный хозяин, а
рассвирепевший вол продолжал наседать на белого - вот-вот пришьет его рогами
к забору! И тут Нонг, схватив горсть песка, швырнул его волу в глаза. Сапи
остановился, все еще косясь на чужака. Подбежал хозяин, схватил вола, начал
просить у европейца прощения и поспешил уехать.
- Что это такое? - возмутился Пип (это был он) на ломаном малайском
языке.
- Видите ли, наши волы всегда так нападают на чужих. Не любят их, -
по-голландски ответил Нонг.
Правда, он не сказал, что такими чужими здешние волы считают только
европейцев. Эта особенность яванских сапи давно уже известна и натворила
немало бед.
- Неужели так всегда бывает? - спросил Пип.
- Почти всегда.
- Ну и патриоты! - пробормотал голландец. - Ты молодец, что спас меня.
Да еще и по-голландски разговариваешь. На, возьми, - и протянул Нонгу
монету.
Лишь когда он отошел, юноша спохватился: зачем было спасать этого
белого господина!
"Чего я полез? Пускай бы выпустил ему кишки! Даже животное и то знает
наших врагов".
А Пип вдруг вернулся, с любопытством спросил:
- Ты здешний?
- Нет, - ответил Нонг.
- Есть у тебя работа?
- Я иду искать ее.
- Куда?
- В Бантам.
- О, так и я же туда еду! - воскликнул Пип. - Не согласишься ли ты
пойти ко мне на службу? Мне нужен смелый человек, потому что я еду охотиться
в дикие места. Ты, кажется, хороший парень, да еще и голландский язык
знаешь.
Нонг сразу понял, что для него лучшего случая быть не может. Но, боясь
выдать свою радость, почти равнодушно спросил:
- А сколько господин будет мне платить?
- Об этом не беспокойся, я тебя не обману. Я хочу от тебя верности,
смелости и честности, и если будешь таким, не пожалеешь. Пока могу обещать
двадцать гульденов в месяц, на моем содержании, а будешь стараться, получишь
в два раза больше.
Чтобы понять, как отнесся Нонг к этому предложению, надо вспомнить, что
за каторжную работу на плантации он получал только двенадцать гульденов на
своих харчах [Необходимо вообще отметить, что зарплата туземцев, рабочих и
служащих, не превышает 40-60 гульденов в месяц, а для голландцев - не менее
150-200 гульденов].
- Я согласен, - ответил юноша, - и постараюсь во всем угождать
господину.
- Как тебя зовут?
- Нонг.
- В таком случае идем со мной, - сказал Пип, и Нонг зашагал за ним,
чуть-чуть приотстав, как полагается хорошему слуге.
Мингер Пип направлялся в Тэнанг, небольшой городок в резиденции
(округе) Бантам. Как ему говорили, там начинаются лесные дебри, где еще
можно встретить первобытные уголки природы. Пип нанял для этой цели
"кахар-балон" (крытую повозку на двух колесах), запряженную тройкой
маленьких яванских лошадей, и с нетерпением ждал, когда, наконец, увидит
"настоящую" Яву. Но пока ничего "настоящего" не было: все поля да деревни,
везде много бедного люда. Совершенно не такой представлял он себе эту дикую
Яву.
Пип не очень интересовался жизнью незнакомого ему народа и остановился
в этой деревне лишь для того, чтобы переночевать. Остановился у богатого
хозяина, который был одновременно и торговцем, и владельцем постоялого
двора. Последняя профессия приносила ему мало пользы: проезжих тут немного,
а водку и вино местное население, магометане, не пьют.
Дом торговца был выстроен на европейский манер: стены из бревен, окна,
веранда. Пипу отвели довольно хорошую комнату, обставленную мебелью. Пока
готовили кофе, он захотел пройтись по деревне и там, как мы видели,
напоролся на буйвола. Этот случай напомнил ему, что пора завести слугу. Он и
решил нанять Нонга, ловкого парня, вдобавок владеющего голландским языком.
Нонг примостился под навесом, вместе с кучером и лошадьми.
- Каким образом ты попал к нему на службу? - удивился кучер.
- Видно, потому, что спас его от сапи и немного знаю голландский язык,
- ответил юноша.
- А сколько он будет тебе платить?
- Обещает много, а даст ли, не знаю.
- Эх, и повезло же тебе! - позавидовал кучер. - Я бы охотно бросил
своего араба и перешел на такую должность!
- Когда мы будем в Тэнанге? - спросил Нонг.
- Завтра к вечеру.
И вдруг послышался жуткий крик из комнаты Пипа:
- Ай, спасите! Нонг, сюда!
Нонг ринулся на крик, за ним кучер и сам хозяин. Они увидели, что Пип
прыгает по комнате, как сумасшедший, и хватается за свое ухо. А за ухом у
него сидит серая ящерица. Несколько раз Пип пытался оторвать ее, но она
впилась так крепко, что, казалось, это можно сделать только вместе с ухом.
- Помогите! - с отчаянием кричал Пип. - Она отгрызет мне ухо!
Видя это, туземцы рассмеялись. Пип разозлился:
- Что за смех? Не нарочно ли вы это сделали? - грозно спросил он.
- Не бойтесь, господин, - ответил Нонг. - Это совершенно безопасно. Не
нужно только рвать ее. Подождите немного, и она сама спрыгнет.
- А если укусит?
- Нет, не укусит. Стойте спокойно, не двигайтесь. Сейчас все будет
хорошо.
Пип остановился, втянул голову в плечи, сморщился от гадливого чувства
и стал ждать. Сначала, когда эта гадость свалилась на него с потолка, он
почувствовал, будто его чем-то обожгло. Теперь же за ухом ощущалось лишь
холодное прикосновение чего-то донельзя противного.
Ящерица напружинилась, раздулась, начала шипеть, как стенные часы перед
боем. Пип опять запрыгал.
- Тише! Тише! Не двигайтесь! Не бойтесь! - закричали собравшиеся.
Пип еще глубже втянул голову; на лбу у него выступил пот.
Он готов был подумать, что над ним издеваются, но все три человека
разговаривали серьезно. Что же, может быть, так и нужно.
И вот над ухом послышались отчетливые слова:
- Ток-эй! Ток-эй! Ток-эй!
Вначале Пип не разобрал, откуда и кто говорит, а когда понял, что это
ящерица, чуть было опять не начал прыгать. Но туземцы успели предупредить
его:
- Не двигайтесь! Сейчас конец!
Восемь раз произнесла ящерица эти слова, а потом как-то удовлетворенно
закряхтела, будто старый дед на печи, и спрыгнула на пол.
- Вот и все! - вздохнул хозяин.
Пип потрогал ухо.
- Не беспокойтесь, - сказал Нонг, - ни вреда, ни следа не останется.
Токэ совсем безвредное мирное животное.
- Благодарю, - буркнул Пип, - сегодня я уже познакомился с двумя вашими
"мирными" животными. Как же я буду здесь ночевать? Посмотрите, что делается!
По стенам, по потолку бегали ящерицы, и так быстро и легко, как по
полу. Горе мухам и комарам, которые попадались им на глаза. Одним броском
ящерицы догоняли и ловили их. Вот и еще одна закуковала в углу, но на этот
раз по-иному: "Гек-ко! Гек-ко!"
Туземцы не видели в этом ничего удивительного. Для них эти звуки
означали то же, что для наших крестьян стрекот сверчков за печью. Маленькие
ящерицы считаются здесь даже желанными квартирантами, и каждый хозяин,
построив новый дом, с нетерпением ожидает, когда в нем поселятся и гекко.
- Они вас больше не тронут, - убеждали Пипа. - Та упала на вас
случайно, да и появилась она со двора. А эти совершенно безвредные.
Лишь после того, как все ушли, Пип вспомнил, что он и сам читал где-то
об этих гекко. Они водятся даже в южной Европе. Ящериц гекко, или гекконов,
насчитывается около пятидесяти пород. И не смешно ли, что все это,
вычитанное из книг, мгновенно вылетело из головы, едва на ухо ему свалился
настоящий геккон!
На следующий день они выехали еще до рассвета. "Кахар-балон" быстро
катился по узкой дороге. Пип, скрючившись, сидел под низким балдахином,
свесив наружу тощие длинные ноги. Нонг примостился впереди, рядом с кучером.
Вскоре местность начала заметно изменяться. Возвышенности делались все
более каменистыми, непригодными для земледелия, низины - все более
болотистыми. Соответственно поредело и население.
К вечеру приехали в Тэнанг. Собственно говоря, тут была лишь одна
улица, но зато широкая, чистая и красивая. По сторонам ее стояли беленькие
домики, где размещались официальные учреждения и магазины. Тут были дом
ассистент-резидента (помощника резидента), и почта, и суд, и казармы для ста
солдат-туземцев. А вокруг в беспорядке лепились хижины яванцев.
Все это как бы пряталось под пальмами, бананами и прочими деревьями. А
далеко на юге виднелись таинственные лесистые горы, куда власть голландцев,
пожалуй, и не достигала.
Пип заехал к ассистент-резиденту ван Дрону. Это был сухой, желтый от
малярии человек лет сорока. До пенсии ему оставалось прослужить в колониях
еще три года, но несмотря на это, ван Дрон уже отправил семью в Голландию и
теперь жил один.
Редко видел он заезжих европейцев и поэтому с большой радостью встретил
Пипа.
- Значит, вы путешествуете так себе, ради приключений? - спросил
чиновник, когда все формальности были урегулированы и они сидели на веранде.
- Да, - ответил Пип, - главным образом, чтобы посмотреть первобытную
природу и поохотиться на диких зверей.
Дрон улыбнулся, покачал головой:
- И охота же людям мучиться! Я, например, думаю лишь о том, чтобы
поскорее покинуть эти места.
- Естественно, если вы все видели и пережили, - согласился Пип.
- Ничего я не видел и видеть не желаю! - с запальчивостью возразил
Дрон. - Я пережил и переживаю только малярию!
- Зато здесь растет и спасение от нее - хинин.
- Не помогает и он, если долго жить в этих проклятых местах.
- А я не собираюсь задерживаться надолго. Значит, на мою долю останется
только интересное.
- Да ничего интересного тут нет!
- Как нет? Разве не сохранились в вашей стране девственные, первобытные
просторы?
- Быть может, и есть, но, к сожалению, это меня ни в малейшей степени
не касается, - почти с радостью констатировал ван Дрон.
Но Пип не хотел сдаваться.
- Понятно, - усмехнулся он, - вы здесь живете. А мы готовы на
собственный страх и риск ехать на край света, чтобы увидеть то, о чем пишут
в газетах.
Ван Дрон с иронией посмотрел на него:
- Эх, уважаемый мингер Пип! Неужели вы не знаете, что когда сидишь у
себя дома и читаешь книжку, все здешнее кажется совершенно в ином свете?
- Но не я первый, не я последний поступаю так! - твердо отрезал Пип.
- Не понимаю я этого, - задумчиво произнес Дрон. - Не понимаю... Быть
может, так и должно быть...
Снаружи было темно. На столе горела лампа. Сквозь распахнутые окна на
ее огонь летела мошкара и тут же сыпалась на стол и на пол, где за нею
гонялись ящерицы. Прилетел и большой мотылек величиною с птицу, и жук
размером в детский кулак; а один храбрый геккон забрался даже на стол.
- Вот видите, как у нас интересно, - сказал Дрон, показывая рукой на
Бильбо и голландские чиновники держались перед стариком покорно и
угодливо, как перед царем. Жители, встречавшиеся по дороге, делали
"дьенг-кок", знак высшего уважения: отходили в сторонку и приседали, пока
важное лицо проезжало мимо. Этот дьенг-кок простой народ обязан был делать
перед каждым чиновником, и тем более перед всеми без исключения белыми.
Впрочем, надо отметить, что теперь дьенг-кок в городах и даже таких
населенных пунктах, как Бандью, не выполнялся. И все же перед такой важной
персоной, как регент, приходилось возвращаться к древнему обычаю.
Как мы уже говорили, регентом всегда назначают какого-нибудь князя,
потомка прежних властителей страны. Через него голландская власть и проводит
все свои мероприятия. Выше регента стоит лишь голландский резидент, местный
губернатор, управляющий не народом, а регентом. Как и все чиновники,
голландские резиденты сменяются после нескольких лет службы, регенты же
остаются на месте всю свою жизнь и даже передают должность по наследству
сыну (понятно, с согласия голландских властей).
Регенты пышно живут в своих дворцах, имеют сотни слуг и жен,
собственный почетный отряд войск. На все это нужны деньги. Их и дают
голландские власти, требуя за это от регентов службы, как говорится, не за
страх, а за совесть.
Но сплошь и рядом денег не хватает, и вот тут-то начинается неслыханная
эксплуатация народа. Любыми способами выжимают регенты из народа соки в свою
пользу, - так, что иной раз и голландскому резиденту приходится сдерживать
аппетиты таких "властителей". И если в подобных случаях происходят
недоразумения с населением, слышатся жалобы на власть, голландцы резонно
заявляют яванцам:
- Чего вы от нас хотите? У вас своя власть и, как видите, временами не
слишком мягкая. Нам даже приходится охранять вас от нее. Разве лучше будет,
если мы оставим вас одних с вашими собственными князьями?
А вместе с тем голландцы старательно поддерживают авторитет регентов. В
инструкции резиденту прямо говорится, что он должен быть вежливым и
внимательным к "младшему брату".
Вот почему и теперь регент ехал во главе торжественного кортежа. Под
высоким дурьяновым деревом поставили красивое кресло, слуги заботливо
помогли регенту сойти с коня, а когда он уселся, рядом с креслом выстроились
солдаты. Голландцы так и не садились.
Тем временем приказали собрать весь народ. Чувствовалось, что назревает
нечто важное. Уж не с недавним ли пожаром связано все это? От такой мысли
многих охватывал страх.
Наступила тишина. Только высоко над головой регента шелестели листья.
Среди них поблескивали дурьяновые плоды.
Регент встал, величественно оглядел собравшихся и заговорил:
- Дети моего народа! Затосковало сердце мое, когда я услышал, что вы
пошли против закона. Стыдно мне, старику, смотреть в глаза нашим
благодетелям. Два злодеяния вы совершили: во-первых, подожгли плантацию, а
во-вторых, отказались тушить пожар.
- Мы не поджигали! Мы не знаем, кто поджег! - послышались голоса.
- Все равно, - перебил регент, - даже если злодей будет найден, вы все
должны отвечать за потери, потому что отказались идти тушить огонь!
- Мы не отказывались! - крикнуло несколько человек.
- Во всяком случае, - продолжал регент, - по закону, который вам всем
хорошо известен, ответственность за потери должна нести вся дэза. Это
значит, что арендованная земля задерживается на один сезон без оплаты. На
этот же сезон отбирается земля у тех, кто еще не сдал ее в аренду. Это -
самое мягкое наказание, но не ради него я приехал к вам. Я хочу вас
предупредить...
Вдруг вверху что-то треснуло, и на голову регента рухнул большой плод.
Р-раз, и плод разлетелся на пять кусков! Острый чесночный запах наполнил
воздух.
Регент вскрикнул, пошатнулся. На чалме его заалели пятна крови.
Поднялась суматоха, крики; старика подхватили под руки, усадили в кресло,
побежали за водой, начали смывать кровь. Наконец уложили на подводу, в
которой раньше ехали слуги, и кортеж торопливо покинул селение. Вслед ему
несся громкий хохот: это смеялись люди, которым хотелось плакать.
Происшествия с дурьяном случаются здесь нередко. Жители Бандью помнят
даже, как однажды умер человек от удара сорвавшегося плода. И действительно,
эта штука далеко не безопасна. Представьте себе громадную продолговатую
дыню, летящую с высоты двадцати метров. К тому же вся она утыкана крепкими,
острыми колючками длиною в сантиметр. Не удивительно, что голова регента не
выдержала удара...
Смех-смехом, но дело для жителей Бандью оборачивалось плохо. Правда,
ничего неожиданного в этом пожаре не было [В 1918 г. на сахарных плантациях
Явы было 1473 пожара], но все же требовалось время, чтобы свыкнуться с
несчастьем: ведь отныне и в продолжение целого сезона людям придется жить
лишь на заработки у Бильбо! А что, если всем работы не хватит? Что будет,
если Бильбо уменьшит и без того ничтожную плату? Или наймет рабочих из
других мест, - а их на Яве хватает? Одно можно было сказать с уверенностью:
господин Бильбо не только ничего не потеряет от пожара, но еще и заработает
немалые деньги.
Надо было спешить получить какую-нибудь работу, пока не поздно.
Приближалась жатва, и все население бросилось в контору Бильбо. Хотя мы и не
очень уважаем этого господина, но должны признаться, что никакого насилия он
не совершал. Бильбо лишь предложил свои условия, а воля каждого - принимать
их или нет. Голландец даже предупредил:
- Хорошенько подумайте, чтобы потом не жаловались. Помните: если ты
сам, добровольно согласился, так и должен будешь выполнить все условия. Не
захочешь - заставим!
И рабочие "соглашались".
В лучшем положении оказались те, кто владел собственным "сапи" (волом):
они были нужны для перевозки тростника с плантации на завод. С
немногочисленными владельцами волов заключали отдельные сложные договоры.
Прежде всего крестьянину предлагали как бы временно продать своего
вола, и об этой продаже составляли специальные условия. Хозяин тут же
получал деньги. Потом заключали еще одно условие, о том, что этот человек
будет работать на сапи, предоставленном ему плантатором. Полный расчет - по
окончании всех работ, когда из заработка крестьянина будут удержаны деньги,
выплаченные ему за вола.
И получалось так: если человек бросит работу и уйдет с "чужим" волом,
его сейчас же посадят в тюрьму как вора. Если же убежит без вола, значит,
животное так и останется собственностью Бильбо.
Пока лури не явился за сапи, Па-Инго решил подписать такие условия.
Нонга на работу не приняли, и он оставался с больной матерью, смерти которой
следовало ожидать со дня на день.
Началась работа, изнурительная, тяжелая. Нужно было как можно быстрее
переработать тростник на сахар. С поля на завод вела узкоколейная железная
дорога, но вагонетки по ней тащили волы. Неудобные яванские возы на двух
колесах со всех сторон двигались к железной дороге, а там тростник
перегружали на платформы.
Беспрерывной рекой тек тростник на завод, сначала в так называемую
"мельницу", откуда с одной стороны выходила измельченная масса, а с другой,
по цементному желобу, полз мутный сок с желтоватой пеной. Дальше сок
проходил через известь, серные газы, кипел в огромных чанах, фильтровался,
выпаривался, сгущался - и наконец получался сахар, который тотчас грузился в
вагоны, потом в трюмы кораблей, которые развозили его по всему свету.
Па-Инго на своем "одолженном" сапи возил вагонетки по рельсам.
Плантация, как мы знаем, лежала в долине, поэтому вагонетки приходилось
тащить в гору. Бедный вол выбивался из сил, но остановиться нельзя было ни
на минуту: сзади напирали другие вагонетки, да к тому же надсмотрщики не
жалели кнутов, подгоняя волов и людей.
В обратную сторону, с порожняком, было не легче: вагонетки быстро
катились вниз, били животное по ногам, примитивные тормоза действовали
плохо. И так - двенадцать часов кряду!
Через несколько дней вол едва переставлял ноги. Животное не выдержало
работу, которую выполняли люди, и в конце концов пало от истощения...
И получилось так, что Па-Инго еще должен был отработать плантатору за
"чужого" вола!
Бросив работу, Па-Инго самовольно ушел домой.
Там его встретил заплаканный Нонг: мать умерла.
Па-Инго сел в углу хижины и словно окаменел. Казалось, он ничего не
видит и не слышит. Не пошевелился даже тогда, когда пришли соседи и унесли
тело жены, чтобы похоронить.
Как ни звали его, как ни толкали, Па-Инго ничего не отвечал. Минул
день, прошла ночь, а он все еще сидел в углу. Сколько ни старался Нонг
расшевелить отца, заговорить с ним, - ничего из этого не получилось.
Утомленный, юноша наконец уснул, но и когда проснулся, отец все еще сидел
так же, как накануне, и так же широко были раскрыты его ничего не видящие
глаза...
Нонг отправился к соседям - посоветоваться, что делать.
И вдруг Па-Инго зашевелился, что-то забормотал и начал дрожать. Глаза
его заблестели, запылали дикой злобой, на губах выступила пена. Наконец
вскочил, сорвал со стены крис (нож, кинжал) и выбежал на улицу. Размахивая
ножом, он мчался по деревне, коротким ударом ранил и сбил с ног случайного
прохожего и, не замедляя бега, направился прямо к заводу.
- Aмок! Aмок! Па-Инго! - разнеслась по деревне страшная весть.
Загремели трещотки, люди бросились прятаться кто куда.
Услышав этот крик, Нонг помчался вслед за отцом. За ним спешили и
другие мужчины, вооруженные чем попало.
- Aмок! Aмок! - неслось со всех сторон.
Тем временем взмахом ножа Па-Инго убил какую-то женщину, которая несла
воду. Он мчался так быстро, что преследователи все больше и больше отставали
от него. Откуда только у старика взялась такая нечеловеческая сила? Уставшие
мужчины останавливались один за другим, и лишь Нонг не мог остановиться.
Издали послышались выстрелы. Нонг чуть не упал: "Неужели поздно?"
А когда подошел к сбежавшейся толпе, увидел мертвого отца и рядом с ним
окровавленного, тоже мертвого надсмотрщика Грина.
Этот "амок" является особенностью яванцев, и европейцы до сих пор
ломают голову над причиной его. Что это - сумасшествие или какая-то болезнь?
Замечено, что амок никогда не случается со счастливым человеком, а наступает
в результате горя и тяжелого положения. Если такого "оранг-гиля"
(сумасшедший человек) удержать, припадок со временем проходит. И все же
закон разрешает каждому убить "оранг-гиля", чтобы тот не убил других.
Да, забывают европейцы, что хотя яванцы и "самые терпеливые и тихие",
но все-таки люди. Каким бы тихим и терпеливым ни был человек, а горе,
мучения и издевательства могут в конце концов довести его до припадка
гневного безумия.
До последнего времени это терпение заканчивалось "амоком", а в
дальнейшем может окончиться и чем-нибудь другим...
Нонг в дороге. - Встреча с Пипом. -
Сознательное животное. - Нонг на службе у Пипа. -
Кому смех, а кому горе. - Приезд в Тэнанг.
И Нонг отправился куда глаза глядят. Пошел на запад, в дебри Бантама,
где, как он слышал, еще сохранились вольные люди, куда убегают те, кому
невмоготу жить дома.
Перед уходом он ликвидировал свою землю и хозяйство, рассчитался с
долгами, после чего у него еще осталось десятка два гульденов. Приятно было
и Бильбо получить кусок земли, который так мешал ему до сих пор.
Удовлетворен был и лури, получивший от Бильбо за свои хлопоты порядочное
вознаграждение. А в дэзе стало на одно хозяйство меньше.
Дорога то поднималась на возвышенности, то спускалась в ложбины, где
тоже копошился народ, а под деревьями прятались кампонги. Вся страна
казалась одной сплошной деревней. Недаром густота населения Явы составляет
семьсот человек на один квадратный километр, в то время как даже в наиболее
заселенных местностях западной Европы она не превышает четырехсот человек.
Каждый клочок земли здесь старательно обработан, главным образом под
рис. Как известно, рис высаживают рассадой в воду, или, иначе говоря,
заливают поля водой. И вот яванцы умудрились даже на склонах гор делать
такие посадки. Они размещаются террасами, одна над другой, огороженными
узенькими земляными барьерчиками, так что вода постепенно заливает их от
верхних к нижним. Дождевая вода для полива собирается в специальных местах и
оттуда распределяется по определенному плану.
Было время жатвы. Народ в праздничных одеждах собирал урожай. Одни
срезали рисовые колоски и связывали их в пучки, другие на коромыслах
относили снопы домой. Каждое зернышко строго учитывалось. Хлопотали и
пестрые птички-рисовки, но против них у яванцев давно уже выработаны
средства борьбы: на полях расставлены колышки, увешанные лохмотьями; от них
к маленьким шалашам протянуты нитки; в шалашах сидят дети и все время
дергают за нитки, так, что пугало двигается и отгоняет птиц.
Кое-где встречались и предприятия капиталистов: чайные, кофейные,
хинные плантации. Это последнее растение завезено сюда из Южной Америки и
так хорошо прижилось, что теперь Ява выделывает хины больше, чем весь
остальной мир.
По дороге на каждом шагу попадался "ресторан". Предприимчивый китаец
ставил где-нибудь под деревом два маленьких столика, на одном кое-как
прилаживал жаровню, которую раздувал банановыми листьями, на другом -
приготовленный рис с различными приправами к нему. Приправ этих много, и от
некоторых из них у нас глаза полезли бы на лоб. Но туземцы очень любят такие
приправы. Вместо тарелок - тоже листья. Нонг чувствовал себя настоящим
господином, имея возможность обедать в таких ресторанах.
Около полудня началась гроза, повторяющаяся на Яве в каждые сто дней
шестьдесят один раз. Но нашего путешественника это не волновало: ведь он
спокойно мог и переждать дождь, и переночевать под любым навесом.
Так Нонг шел два дня. Вначале он чувствовал себя весело, свободно, но
чем дальше, тем чаще сжималось его сердце. Куда он идет? Зачем? Что его там
ожидает? Не лучше ли было остаться на месте? Он слышал, что в дебри Бантама
убегают люди, но достоверно ничего не знал. Надеялся только, что там
найдется уголок, где нет белых, найдутся товарищи, вместе с которыми можно
будет вести борьбу против угнетателей.
К вечеру Нонг вошел в деревню, решив переночевать в ней, и тут
неожиданно увидел европейца, как бы прогуливавшегося по кампонгу. Как видно,
белый никуда не спешил, а просто присматривался к новому для него месту. А
жители деревни, в свою очередь, с нескрываемым любопытством глядели на этого
гостя.
Навстречу выехал воз на двух колесах с запряженным в него сапи. На возу
"капок" - хлопок из особого малайского растения.
Увидав европейца, сапи забеспокоился, грозно засопел и... бросился на
белого вместе с возом! Европеец вначале подумал, что вол чего-то испугался,
но тут же ему пришлось отскочить в сторону. Сапи - за ним, он в другую - и
вол опять за ним!
- Пегант! Пегант! (Стой! Держи!) - закричал сзади испуганный хозяин, а
рассвирепевший вол продолжал наседать на белого - вот-вот пришьет его рогами
к забору! И тут Нонг, схватив горсть песка, швырнул его волу в глаза. Сапи
остановился, все еще косясь на чужака. Подбежал хозяин, схватил вола, начал
просить у европейца прощения и поспешил уехать.
- Что это такое? - возмутился Пип (это был он) на ломаном малайском
языке.
- Видите ли, наши волы всегда так нападают на чужих. Не любят их, -
по-голландски ответил Нонг.
Правда, он не сказал, что такими чужими здешние волы считают только
европейцев. Эта особенность яванских сапи давно уже известна и натворила
немало бед.
- Неужели так всегда бывает? - спросил Пип.
- Почти всегда.
- Ну и патриоты! - пробормотал голландец. - Ты молодец, что спас меня.
Да еще и по-голландски разговариваешь. На, возьми, - и протянул Нонгу
монету.
Лишь когда он отошел, юноша спохватился: зачем было спасать этого
белого господина!
"Чего я полез? Пускай бы выпустил ему кишки! Даже животное и то знает
наших врагов".
А Пип вдруг вернулся, с любопытством спросил:
- Ты здешний?
- Нет, - ответил Нонг.
- Есть у тебя работа?
- Я иду искать ее.
- Куда?
- В Бантам.
- О, так и я же туда еду! - воскликнул Пип. - Не согласишься ли ты
пойти ко мне на службу? Мне нужен смелый человек, потому что я еду охотиться
в дикие места. Ты, кажется, хороший парень, да еще и голландский язык
знаешь.
Нонг сразу понял, что для него лучшего случая быть не может. Но, боясь
выдать свою радость, почти равнодушно спросил:
- А сколько господин будет мне платить?
- Об этом не беспокойся, я тебя не обману. Я хочу от тебя верности,
смелости и честности, и если будешь таким, не пожалеешь. Пока могу обещать
двадцать гульденов в месяц, на моем содержании, а будешь стараться, получишь
в два раза больше.
Чтобы понять, как отнесся Нонг к этому предложению, надо вспомнить, что
за каторжную работу на плантации он получал только двенадцать гульденов на
своих харчах [Необходимо вообще отметить, что зарплата туземцев, рабочих и
служащих, не превышает 40-60 гульденов в месяц, а для голландцев - не менее
150-200 гульденов].
- Я согласен, - ответил юноша, - и постараюсь во всем угождать
господину.
- Как тебя зовут?
- Нонг.
- В таком случае идем со мной, - сказал Пип, и Нонг зашагал за ним,
чуть-чуть приотстав, как полагается хорошему слуге.
Мингер Пип направлялся в Тэнанг, небольшой городок в резиденции
(округе) Бантам. Как ему говорили, там начинаются лесные дебри, где еще
можно встретить первобытные уголки природы. Пип нанял для этой цели
"кахар-балон" (крытую повозку на двух колесах), запряженную тройкой
маленьких яванских лошадей, и с нетерпением ждал, когда, наконец, увидит
"настоящую" Яву. Но пока ничего "настоящего" не было: все поля да деревни,
везде много бедного люда. Совершенно не такой представлял он себе эту дикую
Яву.
Пип не очень интересовался жизнью незнакомого ему народа и остановился
в этой деревне лишь для того, чтобы переночевать. Остановился у богатого
хозяина, который был одновременно и торговцем, и владельцем постоялого
двора. Последняя профессия приносила ему мало пользы: проезжих тут немного,
а водку и вино местное население, магометане, не пьют.
Дом торговца был выстроен на европейский манер: стены из бревен, окна,
веранда. Пипу отвели довольно хорошую комнату, обставленную мебелью. Пока
готовили кофе, он захотел пройтись по деревне и там, как мы видели,
напоролся на буйвола. Этот случай напомнил ему, что пора завести слугу. Он и
решил нанять Нонга, ловкого парня, вдобавок владеющего голландским языком.
Нонг примостился под навесом, вместе с кучером и лошадьми.
- Каким образом ты попал к нему на службу? - удивился кучер.
- Видно, потому, что спас его от сапи и немного знаю голландский язык,
- ответил юноша.
- А сколько он будет тебе платить?
- Обещает много, а даст ли, не знаю.
- Эх, и повезло же тебе! - позавидовал кучер. - Я бы охотно бросил
своего араба и перешел на такую должность!
- Когда мы будем в Тэнанге? - спросил Нонг.
- Завтра к вечеру.
И вдруг послышался жуткий крик из комнаты Пипа:
- Ай, спасите! Нонг, сюда!
Нонг ринулся на крик, за ним кучер и сам хозяин. Они увидели, что Пип
прыгает по комнате, как сумасшедший, и хватается за свое ухо. А за ухом у
него сидит серая ящерица. Несколько раз Пип пытался оторвать ее, но она
впилась так крепко, что, казалось, это можно сделать только вместе с ухом.
- Помогите! - с отчаянием кричал Пип. - Она отгрызет мне ухо!
Видя это, туземцы рассмеялись. Пип разозлился:
- Что за смех? Не нарочно ли вы это сделали? - грозно спросил он.
- Не бойтесь, господин, - ответил Нонг. - Это совершенно безопасно. Не
нужно только рвать ее. Подождите немного, и она сама спрыгнет.
- А если укусит?
- Нет, не укусит. Стойте спокойно, не двигайтесь. Сейчас все будет
хорошо.
Пип остановился, втянул голову в плечи, сморщился от гадливого чувства
и стал ждать. Сначала, когда эта гадость свалилась на него с потолка, он
почувствовал, будто его чем-то обожгло. Теперь же за ухом ощущалось лишь
холодное прикосновение чего-то донельзя противного.
Ящерица напружинилась, раздулась, начала шипеть, как стенные часы перед
боем. Пип опять запрыгал.
- Тише! Тише! Не двигайтесь! Не бойтесь! - закричали собравшиеся.
Пип еще глубже втянул голову; на лбу у него выступил пот.
Он готов был подумать, что над ним издеваются, но все три человека
разговаривали серьезно. Что же, может быть, так и нужно.
И вот над ухом послышались отчетливые слова:
- Ток-эй! Ток-эй! Ток-эй!
Вначале Пип не разобрал, откуда и кто говорит, а когда понял, что это
ящерица, чуть было опять не начал прыгать. Но туземцы успели предупредить
его:
- Не двигайтесь! Сейчас конец!
Восемь раз произнесла ящерица эти слова, а потом как-то удовлетворенно
закряхтела, будто старый дед на печи, и спрыгнула на пол.
- Вот и все! - вздохнул хозяин.
Пип потрогал ухо.
- Не беспокойтесь, - сказал Нонг, - ни вреда, ни следа не останется.
Токэ совсем безвредное мирное животное.
- Благодарю, - буркнул Пип, - сегодня я уже познакомился с двумя вашими
"мирными" животными. Как же я буду здесь ночевать? Посмотрите, что делается!
По стенам, по потолку бегали ящерицы, и так быстро и легко, как по
полу. Горе мухам и комарам, которые попадались им на глаза. Одним броском
ящерицы догоняли и ловили их. Вот и еще одна закуковала в углу, но на этот
раз по-иному: "Гек-ко! Гек-ко!"
Туземцы не видели в этом ничего удивительного. Для них эти звуки
означали то же, что для наших крестьян стрекот сверчков за печью. Маленькие
ящерицы считаются здесь даже желанными квартирантами, и каждый хозяин,
построив новый дом, с нетерпением ожидает, когда в нем поселятся и гекко.
- Они вас больше не тронут, - убеждали Пипа. - Та упала на вас
случайно, да и появилась она со двора. А эти совершенно безвредные.
Лишь после того, как все ушли, Пип вспомнил, что он и сам читал где-то
об этих гекко. Они водятся даже в южной Европе. Ящериц гекко, или гекконов,
насчитывается около пятидесяти пород. И не смешно ли, что все это,
вычитанное из книг, мгновенно вылетело из головы, едва на ухо ему свалился
настоящий геккон!
На следующий день они выехали еще до рассвета. "Кахар-балон" быстро
катился по узкой дороге. Пип, скрючившись, сидел под низким балдахином,
свесив наружу тощие длинные ноги. Нонг примостился впереди, рядом с кучером.
Вскоре местность начала заметно изменяться. Возвышенности делались все
более каменистыми, непригодными для земледелия, низины - все более
болотистыми. Соответственно поредело и население.
К вечеру приехали в Тэнанг. Собственно говоря, тут была лишь одна
улица, но зато широкая, чистая и красивая. По сторонам ее стояли беленькие
домики, где размещались официальные учреждения и магазины. Тут были дом
ассистент-резидента (помощника резидента), и почта, и суд, и казармы для ста
солдат-туземцев. А вокруг в беспорядке лепились хижины яванцев.
Все это как бы пряталось под пальмами, бананами и прочими деревьями. А
далеко на юге виднелись таинственные лесистые горы, куда власть голландцев,
пожалуй, и не достигала.
Пип заехал к ассистент-резиденту ван Дрону. Это был сухой, желтый от
малярии человек лет сорока. До пенсии ему оставалось прослужить в колониях
еще три года, но несмотря на это, ван Дрон уже отправил семью в Голландию и
теперь жил один.
Редко видел он заезжих европейцев и поэтому с большой радостью встретил
Пипа.
- Значит, вы путешествуете так себе, ради приключений? - спросил
чиновник, когда все формальности были урегулированы и они сидели на веранде.
- Да, - ответил Пип, - главным образом, чтобы посмотреть первобытную
природу и поохотиться на диких зверей.
Дрон улыбнулся, покачал головой:
- И охота же людям мучиться! Я, например, думаю лишь о том, чтобы
поскорее покинуть эти места.
- Естественно, если вы все видели и пережили, - согласился Пип.
- Ничего я не видел и видеть не желаю! - с запальчивостью возразил
Дрон. - Я пережил и переживаю только малярию!
- Зато здесь растет и спасение от нее - хинин.
- Не помогает и он, если долго жить в этих проклятых местах.
- А я не собираюсь задерживаться надолго. Значит, на мою долю останется
только интересное.
- Да ничего интересного тут нет!
- Как нет? Разве не сохранились в вашей стране девственные, первобытные
просторы?
- Быть может, и есть, но, к сожалению, это меня ни в малейшей степени
не касается, - почти с радостью констатировал ван Дрон.
Но Пип не хотел сдаваться.
- Понятно, - усмехнулся он, - вы здесь живете. А мы готовы на
собственный страх и риск ехать на край света, чтобы увидеть то, о чем пишут
в газетах.
Ван Дрон с иронией посмотрел на него:
- Эх, уважаемый мингер Пип! Неужели вы не знаете, что когда сидишь у
себя дома и читаешь книжку, все здешнее кажется совершенно в ином свете?
- Но не я первый, не я последний поступаю так! - твердо отрезал Пип.
- Не понимаю я этого, - задумчиво произнес Дрон. - Не понимаю... Быть
может, так и должно быть...
Снаружи было темно. На столе горела лампа. Сквозь распахнутые окна на
ее огонь летела мошкара и тут же сыпалась на стол и на пол, где за нею
гонялись ящерицы. Прилетел и большой мотылек величиною с птицу, и жук
размером в детский кулак; а один храбрый геккон забрался даже на стол.
- Вот видите, как у нас интересно, - сказал Дрон, показывая рукой на