Страница:
— Чтобы рассказать ему о моем бегстве?
— Да.
— Где вы его встретили?
— В Мекке.
— Как же вы так быстро сходили в Мекку и обратно?
— В Джидде мы наняли верблюдов.
— Как долго останется Абузейф в священном городе?
— Очень недолго. Он направляется в Таиф, где сейчас находится шериф-эмир.
— Тогда у меня к вам больше нет вопросов.
— Сиди, ты хочешь отпустить этих разбойников? — закричал Халеф. — Я их застрелю, чтобы они больше никому не навредили.
— Я дал им слово, и ты его вместе со мной будешь держать. Следуй за мной!
Я снова вскочил на верблюда и поскакал прочь. Халеф держался позади меня. Албани несколько отстал. Он обнажил свою длинную саблю, но мне это показалось лишь театральным жестом — настолько я верил в него. Он хладнокровно оставался в седле, когда атейба спешились, чтобы схватить джехеинов. Это им удалось, после того как они обменялись с соперниками несколькими безвредными ножевыми ударами. Каждого пленника привязали к верблюду, и всадники повернули назад, увозя джехеинов в свой лагерь. Остальные атейба последовали за нами.
— Ты пощадил их, сиди, но они тем не менее умрут, — сказал Халеф.
— Их судьба ни меня, ни тебя не касается! Подумай лучше, что ты будешь делать сегодня вечером. Жених должен быть настроен миролюбиво!
— Сиди, я знаю, что ты никогда не станешь женихом, но я-то им уже стал, а поэтому мое сердце подобно носу, вдыхающему ароматы цветов.
Наши спутники нас догнали. Никто не проронил ни слова о происшедшем, а когда показалась городская стена, шейх дал приказ придержать джеммелов. Он прихватил заранее двух свободных животных, которыми мы должны были воспользоваться на обратном пути.
— Я подожду тебя здесь, сиди, — сказал он. — Сколько пройдет времени, пока ты снова не окажешься с нами?
— Я вернусь, прежде чем солнце проделает путь, равный по длине твоему копью.
— А пергамент ты не забудешь?
— Нет. Я захвачу также чернила и перо.
— Сделай милость. Да хранит тебя Аллах, пока мы снова не увидим тебя!
Атейба присели на корточки возле своих верблюдов, а мы втроем поскакали в город.
— Ну, разве это не приключение? — спросил я Албани.
— Разумеется, приключение — и еще какое! Ведь почти произошло убийство. Я серьезно готовился к бою.
— Да. Вы выглядели как Неистовый Роланд, которому пальца в рот не клади. Пошла ли вам впрок поездка?
— Конечно. Вначале вы-таки заставили меня подсуетиться, но потом все пошло сносно. И все-таки для себя я предпочитаю удобный немецкий диванчик!.. А вы хотите уехать с этими арабами?.. Тогда мы, верно, больше не увидимся.
— Может быть, потому что вы собираетесь уехать при первой возможности. Однако я столько раз переживал неожиданные встречи, что не исключаю, что новое наше свидание вполне возможно.
Потом эти слова и в самом деле исполнились. А пока мы, вернув верблюдов хозяину, простились так сердечно, как это только положено землякам, встретившимся на чужбине. Потом я вместе с Халефом отправился на квартиру — запаковать пожитки и проститься с Тамару, нашим хозяином. Не думал я, что столь быстро откажусь от квартиры. На двух нанятых ослах мы снова выехали из города. Там мы пересели на ожидавших нас верблюдов, после чего вместе с атейба двинулись в их лагерь.
Глава 7
— Да.
— Где вы его встретили?
— В Мекке.
— Как же вы так быстро сходили в Мекку и обратно?
— В Джидде мы наняли верблюдов.
— Как долго останется Абузейф в священном городе?
— Очень недолго. Он направляется в Таиф, где сейчас находится шериф-эмир.
— Тогда у меня к вам больше нет вопросов.
— Сиди, ты хочешь отпустить этих разбойников? — закричал Халеф. — Я их застрелю, чтобы они больше никому не навредили.
— Я дал им слово, и ты его вместе со мной будешь держать. Следуй за мной!
Я снова вскочил на верблюда и поскакал прочь. Халеф держался позади меня. Албани несколько отстал. Он обнажил свою длинную саблю, но мне это показалось лишь театральным жестом — настолько я верил в него. Он хладнокровно оставался в седле, когда атейба спешились, чтобы схватить джехеинов. Это им удалось, после того как они обменялись с соперниками несколькими безвредными ножевыми ударами. Каждого пленника привязали к верблюду, и всадники повернули назад, увозя джехеинов в свой лагерь. Остальные атейба последовали за нами.
— Ты пощадил их, сиди, но они тем не менее умрут, — сказал Халеф.
— Их судьба ни меня, ни тебя не касается! Подумай лучше, что ты будешь делать сегодня вечером. Жених должен быть настроен миролюбиво!
— Сиди, я знаю, что ты никогда не станешь женихом, но я-то им уже стал, а поэтому мое сердце подобно носу, вдыхающему ароматы цветов.
Наши спутники нас догнали. Никто не проронил ни слова о происшедшем, а когда показалась городская стена, шейх дал приказ придержать джеммелов. Он прихватил заранее двух свободных животных, которыми мы должны были воспользоваться на обратном пути.
— Я подожду тебя здесь, сиди, — сказал он. — Сколько пройдет времени, пока ты снова не окажешься с нами?
— Я вернусь, прежде чем солнце проделает путь, равный по длине твоему копью.
— А пергамент ты не забудешь?
— Нет. Я захвачу также чернила и перо.
— Сделай милость. Да хранит тебя Аллах, пока мы снова не увидим тебя!
Атейба присели на корточки возле своих верблюдов, а мы втроем поскакали в город.
— Ну, разве это не приключение? — спросил я Албани.
— Разумеется, приключение — и еще какое! Ведь почти произошло убийство. Я серьезно готовился к бою.
— Да. Вы выглядели как Неистовый Роланд, которому пальца в рот не клади. Пошла ли вам впрок поездка?
— Конечно. Вначале вы-таки заставили меня подсуетиться, но потом все пошло сносно. И все-таки для себя я предпочитаю удобный немецкий диванчик!.. А вы хотите уехать с этими арабами?.. Тогда мы, верно, больше не увидимся.
— Может быть, потому что вы собираетесь уехать при первой возможности. Однако я столько раз переживал неожиданные встречи, что не исключаю, что новое наше свидание вполне возможно.
Потом эти слова и в самом деле исполнились. А пока мы, вернув верблюдов хозяину, простились так сердечно, как это только положено землякам, встретившимся на чужбине. Потом я вместе с Халефом отправился на квартиру — запаковать пожитки и проститься с Тамару, нашим хозяином. Не думал я, что столь быстро откажусь от квартиры. На двух нанятых ослах мы снова выехали из города. Там мы пересели на ожидавших нас верблюдов, после чего вместе с атейба двинулись в их лагерь.
Глава 7
В МЕККЕ
Мы скакали почти в полном молчании. Неразговорчивее всех оказалась дочь шейха. Она не промолвила ни слова, но в ее глазах горел злой огонь, а когда она бросала взгляд налево, где за ровным горизонтом угадывался корабль Абузейфа, ее правая рука постоянно хваталась либо за рукоять ханджара, либо за приклад длинноствольного ружья, пристроенного поперек седла.
Когда мы были вблизи лагеря, Халеф подъехал ко мне.
— Сиди, — спросил он, — каковы обычаи твоей страны? Делает ли там некто, берущий жену, подарок невесте?
— Конечно, у нас это делает каждый, как и у вас.
— Да, таков обычай и в Джезират эль-Араб [93], и вообще на Востоке. Но поскольку Ханне должна стать моей женой только для видимости, на несколько дней, я и не знаю, нужен ли подарок.
— Подарок — знак вежливости, всегда вызывающей добрые чувства. Я бы на твоем месте проявил вежливость.
— Что же мне ей дать? Я беден и ничего не приготовил к свадьбе. Как ты считаешь, может быть, преподнести ей мой адешлик?
Он купил себе в Каире маленькую коробочку из папьемаше и хранил в ней спички. Вещь была для него весьма ценной, потому что он заплатил раз в двадцать дороже торговцу за коробочку, которая не стоила и тридцати пфеннигов. Любовь заставила его пойти на подвиг: отказаться от своей драгоценности.
— Отдай ей эту коробку, — ответил я как можно более серьезно.
— Хорошо, она ее получит! Но отдаст ли она ее назад, когда перестанет быть моей женой?
— Она оставит ее у себя.
— Аллах керим! Аллах не лишит меня моего имущества! Что мне делать, сиди?
— Ну, если тебе так дорог адешлик, дай ей что-нибудь другое!
— Но что же? У меня больше ничего нет. Не могу же я отдать ей свой тюрбан, свое ружье или бегемотовую плетку!
— Так не давай ничего.
Он озабоченно покачал головой:
— Так тоже не пойдет, сиди. Она моя невеста и должна что-нибудь получить. Что подумают атейба о тебе, если твой слуга возьмет женщину, не одарив ее?
Мое счастье, что мы уже добрались до лагеря.
Во время нашего отсутствия одну из палаток передвинули и подготовили для меня. Вступив во владение ею, я достал кожаный мешочек и вынул медальон, под стеклянной крышкой которого двигался маленький чертенок. Он был точно так же обработан, как, например, запонка, имитирующая черепаховый панцирь, и висел на цепочке из стекляшек, которые на свету играли всеми цветами радуги. В Париже такое украшение, конечно, стоило бы не больше двух франков.
Я показал его Халефу. Он бросил взгляд на медальон и испуганно отступил.
— Машалла! Это же шайтан, которого Бог хотел проклясть! Сиди, как получил ты в свою власть черта? Ля-илла иль-Аллах, ве Мохаммед ресул Аллах! Храни нас, Господи, от трижды побитого камнями черта, так как не ему, а тебе одному хотим мы служить!
— Он тебе ничего не сделает, потому что крепко заперт.
— Он не сможет выйти? Нет, правда?
— Конечно, не сможет.
— Поклянись своей бородой.
— Клянусь бородой!
— Тогда покажи-ка еще разок, сиди! Однако, если ему удастся освободиться, я погиб, а моя душа перейдет на тебя и твоих предков!
Он очень осторожно взял цепочку кончиками пальцев, положил медальон на землю и наклонился, чтобы поподробнее его рассмотреть.
— Валлахи… биллахи… таллахи… [94] это — шайтан! Видишь, как он разевает пасть и высовывает язык? Он вращает глазами и покачивает рожками, он скручивает кольцом хвост, угрожает когтями и трясет кулаком! Ах, если он разорвет оболочку!
— Этого он не сможет сделать. Это же только искусственная фигурка!
— Искусственная фигурка, сделанная человеческими руками? Эфенди, ты обманываешь меня, чтобы я осмелел. Кто может сделать черта? Никто не сможет: ни один человек — ни правоверный, ни христианин, ни еврей не сможет. Ты самый великий талеб и самый смелый герой, какого только носит земля, потому что ты победил шайтана и запер его в эту тесную тюрьму! Хамдульиллах, теперь земля защищена от него и от его дьявольских духов, и все последователи Пророка могли бы ликовать и радоваться мучениям, которые испытывает здесь шайтан! Почему ты показал мне эту цепь, сиди?
— Ты можешь подарить ее своей невесте.
— Я?.. Эту цепь, которая ценнее всех алмазов в троне самого Великого Могола? Кто владеет этой цепью, будет знаменит среди всех сыновей и дочерей правоверных. Ты действительно хочешь ее подарить?
— Да.
— Так будь добр, сиди, и позволь мне оставить ее у себя! Лучше уж я подарю девушке коробку со спичками.
— Нет, ты дашь ей эту цепь. Я тебе приказываю!
— В таком случае я вынужден повиноваться. Но где были эта штука и другие вещи, пока вчера ты не положил их в мешочек?
— Путь сюда из Каира лежал через опасные края, и поэтому я носил их при себе, в штанинах турецких шаровар.
— Сиди, твой ум и предусмотрительность превышают хитрость черта, которого ты вынудил жить в своих шароварах. А когда я должен отдать цепь Ханне?
— Как только она станет твоей женой.
— Она станет самой знаменитой среди всех дочерей арабов, так как все племена будут рассказывать о ней и восхвалять ее, держащую в плену шайтана. А могу я посмотреть и другие сокровища?
Но до этого дело не дошло, потому что шейх прислал за нами. В его палатке мы застали всех атейба.
— Сиди, ты принес пергамент? — спросил Малик.
— У меня есть бумага столь же хорошая, как и пергамент.
— Ты напишешь договор?
— Если ты хочешь…
— Итак, мы можем начать?
Халеф, к которому был обращен этот вопрос, кивнул, и сразу же поднялся один из присутствующих мужчин.
— Как звучит твое полное имя?
— Меня зовут Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара.
— Из какой страны ты родом?
— Я родом с запада, где солнце заходит за великую пустыню.
— К какому племени ты принадлежишь?
— Отец моего отца — пусть обоих благословит Аллах! — жил в знаменитых племенах уэлад-селим и уэлад-бу-себа, что в высоких горах Шуршум.
Задавший вопрос был родственником невесты. Теперь он обратился к шейху:
— Все мы знаем тебя, о мужественный, о храбрый, о мудрый и справедливый. Ты — Хаджи Малик эфенди ибн Ахмед Хади эль-Айни бен Абуали эль-Бесами Абушихаб А6дуллатиф эль-Ханифи, шейх храброго племени бени-атейба. Вот этот человек, герой племен уэлад-селим и уэлад-бу-себа, которые живут в горах, поднимающихся до неба и называющихся Шуршум. Он носит имя Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара и является другом великого эфенди из Франкистана, которого мы принимаем в нашей палатке как гостя. У тебя есть дочь. Ее имя Ханне. Ее волосы подобны шелку, глаза — маслу, а ее добродетели незапятнанны и сверкают, как хлопья снега, лежащие на вершинах гор. Халеф Омар желает взять ее в жены. Скажи, о шейх, все, что ты на это должен ответить!
Шейх как мог изобразил полную достоинства задумчивость, а потом ответил:
— Ты сказал, сын мой. Садись и слушай мою речь. Этот Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара — герой, слава о котором уже много лет назад дошла до нас. Его рука непобедима, его бег сравним с бегом газели, его глаз сродни орлиному. Он бросает джерид [95] на много сотен шагов. Его пуля всегда бьет наверняка, а его ханджар уже видел кровь многих врагов. К тому же он выучил Коран, а в совете он — один из умнейших и опытнейших. К тому же этот могучий бей из страны франков считает его дружбу очень ценной… Так почему же я должен отказать ему в руке моей дочери, если он готов выполнить мои условия?
— Какие условия ты ему ставишь? — спросил предыдущий оратор.
— Девушка — дочь могущественного шейха, поэтому он не может получить ее за обычный выкуп. Я требую кобылицу, пять верховых верблюдов, десять вьючных верблюдов и пятьдесят овец.
При этих словах лицо Халефа сделалось таким, словно он проглотил прямо со шкурой и шерстью эти пятьдесят овец, десять вьючных и пять верховых верблюдов да еще и лошадь в придачу. Откуда ему взять этих животных?
К счастью, шейх продолжал:
— Однако я даю ей утренний подарок [96] из одной кобылицы, пяти верховых и десяти вьючных верблюдов и пятидесяти овец. Мудрость ваша признает, что при таком идеальном равенстве выкупа и подарка совершенно не нужно обмениваться ими. Я только требую, чтобы он рано утром, во время фагра, молитвы при восходе солнца, отправился в паломничество в Мекку, взяв с собой жену. Он исполнит там священные обряды и немедленно вернется назад к нам. Он будет обходиться со своей женой как с девственницей, а после своего возвращения откажется от нее. За эту службу он получит одного верблюда и полный мешок фиников. Но если он воспримет свою жену не как чужую женщину, то ничего не получит и будет убит. Вы свидетели того, что я именно так высказался.
Распорядитель обернулся к Халефу:
— Ты слышал слова шейха. Каков твой ответ?
Было видно, что Халефу не подходит один пункт, а именно, требование возвратить свою жену. Однако он догадался покориться обстоятельствам и ответил:
— Я принимаю эти условия.
— Так подпиши договор, эфенди, — попросил шейх. — Подпиши его дважды: один раз за меня, другой — за него!
Я выполнил его желание, а потом прочитал написанное. Там содержалось согласие шейха, который приказал капнуть воском на каждый экземпляр и воспользовался головкой эфеса своего кинжала в качестве печати. Потом договор подписали он и Халеф.
Итак, когда были выполнены формальности, можно было начинать неизбежные свадебные торжества. Они оказались очень скромными, поскольку речь шла только о фиктивном браке. Забили и зажарили барана. Пока он поджаривался на вертеле, воины племени устроили имитацию боя. Стрельбы, по понятным причинам, не устраивали.
Когда наступила ночь, состоялся пир. Ели только мужчины, и лишь когда они насытились, остатки получили женщины.
Близилась полночь, когда я удалился в палатку поспать. Халеф составил мне компанию.
Сон мой был таким крепким, что разбудил меня только верблюжий топот. Горизонт на востоке уже посветлел, а над районом бухты он был окрашен светло-красным заревом. Там что-то пылало, и предположение о том, что это пылало, упрочилось царившим в лагере оживлением. Ночью мужчины куда-то уезжали. Теперь они возвращались назад, сами увешанные добычей и нагрузив ею своих верблюдов. Дочь шейха тоже была с ними, и, когда она спрыгнула с верблюда, я заметил, что ее одежда забрызгана кровью. Малик поприветствовал меня и сказал, показывая на зарево:
— Ты видишь, что мы нашли корабль? Когда мы пришли, они спали, а сейчас они все собрались у псов, своих предков.
— Ты убил их и ограбил корабль?
— Ограбил? Смотря что понимать под этим словом… Разве не принадлежит победителю собственность побежденного? Кто захочет оспорить у нас то, что мы завоевали?
— Налоговые деньги, похищенные Абузейфом, принадлежат шерифу-эмиру.
— Шерифу-эмиру, который нас изгнал? Да даже если деньги и принадлежали бы ему, он бы не получил их назад. Но ты на самом деле думаешь, что это был закат? Тебе лгали. Только шериф имеет право собирать этот налог, и он никогда бы не доверил это право турку. Турок, которого ты принял за сборщика налогов, был либо контрабандистом, либо таможенником египетского паши, да поразит его Аллах!
— Ты его ненавидишь?
— Его ненавидит каждый свободный араб! Ты разве ничего не слышал о гнусных преступлениях, которые свершились здесь во времена ваххабитов [97]? Неважно, кому принадлежат деньги, паше или судье, — они останутся моими. Однако близится время утренней молитвы. Будь готовым следовать за нами. Мы не сможем дольше здесь оставаться.
— Где ты разобьешь свой лагерь?
— Я направлюсь в такое место, откуда смогу наблюдать за дорогой из Мекки в Джидду. Абузейф не сможет от меня уйти.
— Учел ли ты грозящие тебе опасности?
— Ты полагаешь, что человек из племени атейба боится опасностей?
— Нет, однако даже самый храбрый человек должен одновременно соблюдать осторожность. Если Абузейф попадет тебе в руки и ты его убьешь, ты должен будешь немедленно оставить эти края. Возможно, ты также потеряешь ребенка своей дочери, которая в это время будет находиться с Халефом в Мекке.
— Я скажу Халефу, где он нас найдет в таком случае. Ханне должна отправиться в Мекку раньше, чем мы выступим. Она — единственная среди нас, кто не побывал в священном городе, а позднее она, может быть, туда не попадет. Поэтому я уже давно выискивал для нее делиля.
— Ты решил, куда ты переберешься?
— Мы направляемся в пустыню Эн-Нахман, к Маскату, а оттуда, возможно, отправим посланца на Евфрат, к племенам бени-шаммар и бени-обеид, чтобы те приняли нас в свой состав.
После непродолжительных сумерек наступил день. Из-за горизонта встало солнце, и арабы преклонили колени для молитвы. Вскоре после этого палатки были свернуты, и караван пришел в движение. Только теперь, когда стало светло, я увидел, сколь много предметов присвоили себе атейба на судне. В результате этого налета они в одночасье стали богатыми людьми, поэтому были необычайно оживлены.
Я ничего не сказал. Я был подавлен, потому что вынужден был считать себя невольным виновником гибели джехеинов. Конечно, мне не в чем было упрекнуть себя, но стоило все же спросить у своей совести, не должен ли был я действовать иначе. Близость Мекки также многое мне обещала! Вот она рядом, священная, запретная! Должен ли я избегать ее или надо рискнуть и попытаться посетить город? Все в ней притягивало меня, и тем не менее я должен был серьезно отнестись к возникшим у меня сомнениям. В случае удачи я только и смогу сказать, что был в Мекке — и больше ничего. А если меня раскроют, моя смерть станет неизбежной. И что это будет за смерть! Но в этом вопросе обдумывание и взвешивание причин ни к чему не вели, и я решил отдаться на волю обстоятельств. Ведь я часто так делал, и удача сопутствовала мне.
Шейх совершил крюк, чтобы встретить в пути как можно меньше людей. Только вечером он разрешил всем отдохнуть. Мы оказались в узком ущелье, сжатом крутыми гранитными стенками, между которыми немного прошли вперед, пока не достигли некоторого подобия котловины, не имевшей, казалось, никакого другого выхода. Здесь мы спешились. Поставили палатки, и женщины разожгли костер. Сегодня была весьма обильная и разнообразная трапеза, заимствованная, конечно, на судовом камбузе. После ужина наступил долгожданный момент дележа добычи.
Поскольку я ни на что не претендовал, то оставил арабов за этим занятием и пошел прогуляться по котловине. В одном месте мне показалось, что все же можно подняться вверх по склону, и я попытался это сделать. Звезды светили ярко, и подъем удался. Примерно через четверть часа я стоял на вершине и смотрел во все стороны. Вдали на юге я увидел вереницу голых гор, над которыми поднимался тот белесоватый отблеск, который отбрасывают вечерами огни больших городов. Там — Мекка!
Снизу до меня доносились громкие голоса атейба, споривших из-за доли в добыче. Прошло немало времени, пока я возвратился к ним. Шейх встретил меня упреком:
— Эфенди, почему ты не остался с нами? Ты должен был прежде всех получить свою часть из того, что мы нашли на корабле!
— Но меня при взятии судна не было, следовательно, мне и ничего не полагается.
— Разве мы нашли бы джехеинов, если бы не встретили тебя? Ты был как бы нашим проводником и поэтому должен получить то, что причитается.
— Я ничего не возьму.
— Сиди, я слишком мало знаю твою веру и поэтому не смогу ее оскорбить, к тому же ты мой гость, но если эта вера запрещает тебе взять добычу, то она неправильна. Враги мертвы, и их корабль потоплен. Разве должны мы были жечь или ломать эти так необходимые нам вещи?
— Не будем спорить. Вы оставите себе все, что у вас есть!
— Нет, не оставим. Позволь отдать свою часть Халефу, твоему спутнику, хотя он уже получил свое.
— Тогда отдайте ему мою часть.
Маленький Халеф Омар не знал, куда деваться от счастья. Он получил оружие и кое-что из платья, а кроме того, кошелек с серебряными монетами. Он не отказался, и я еще должен был пересчитать его серебро, чтобы убедиться, каким исключительно богатым человеком он стал сегодня. Сумма, впрочем, составляла почти восемьсот пиастров и была вполне достаточной, чтобы сделать счастливым бедного араба.
— На эти деньги ты пятьдесят с лишним раз покроешь издержки своего пребывания в Мекке, — заметил шейх.
— Когда мне надо идти в священный город? — спросил его Халеф.
— Завтра утром.
— Я еще никогда там не был. Как мне вести себя там?
— Я тебе расскажу. Обязанность каждого паломника — немедленно после прибытия пойти в Эль-Харам, Большую мечеть. Так, значит, ты подъедешь туда, оставишь верблюда и подойдешь к мечети. У входа найдешь провожатого, он всему тебя и обучит. Только обязательно проси его о цене, перед тем как идти в мечеть, а не после, иначе тебя обманут. Как только ты увидишь Каабу, исполнишь два риката, дважды падешь ниц с предписанными при этом молитвами — в благодарность за то, что счастливо достиг святых мест. Потом подойдешь к кафедре и снимешь обувь. Туфли оставишь, за ними будут смотреть. Здесь не разрешают, как в других мечетях, держать обувь в руках. Потом нужно семикратно повторить таваф, обход Каабы.
— В какую сторону?
— Направо, так, чтобы Кааба постоянно оставалась с левой стороны. Первые три обхода совершаются быстрым шагом.
— Почему?
— В память о Пророке. Пошел слух, что он опасно болен, и чтобы опровергнуть этот слух, он трижды быстро обежал Каабу. Последующие обходы совершаются медленно. Ты знаешь молитвы, которые при этом произносят. После каждого такого обхода целуют священный камень. Потом, когда закончишь таваф, ты прижмешься грудью к двери Каабы,раскинешь руки и громко попросишь Аллаха об отпущении всех твоих грехов.
— И все?
— Нет еще. Теперь ты должен подойти к Эль-Маджему, маленькому, выложенному мрамором углублению, из которого Ибрахим с Исмаилом должны были брать известь, когда строили Каабу, и совершить два риката перед «макам Ибрахим», камнем, который при строительстве служил Ибрахиму подставкой для ног. Потом ты пойдешь к священному источнику Земзем и после короткой молитвы выпьешь столько воды, сколько сможешь. Я дам тебе с собой несколько бутылок. Ты их наполнишь и привезешь мне, ибо святая вода Земзема помогает при всех болезнях души и тела.
— Это церемония у Каабы. А что дальше?
— Дальше последует пробежка от ас-Сафы до ал-Марвы. На горе ас-Сафа стоят три открытых арки. Ты пойдешь к ним, повернешь лицо к мечети, поднимешь руки к небу и попросишь у Аллаха помощи на святом пути. Потом ты пробежишь шестьсот шагов до балкона ал-Марвы. По дороге увидишь четыре каменных столба, мимо которых ты должен пробежать вприпрыжку. На вершине ал-Марвы снова помолишься, а потом еще шестикратно преодолеешь тот же путь.
— И тогда все процедуры будут проделаны?
— Нет, потому что теперь ты должен позволить обрить себе голову и посетить Джамру [98], которая расположена на таком же расстоянии от города, на каком мы теперь от него находимся. Потом совершишь священные обряды и можешь возвращаться. В месяц большого паломничества правоверный должен выполнить больше обрядов, и времени ему больше надо, потому что в город стекаются многие тысячи пилигримов. Тебе же будет достаточно двух дней, а на третий ты снова окажешься с нами.
За этим инструктажем последовали еще какие-то объяснения на пальцах. Мне они были неинтересны, поскольку были связаны с Ханне. Я лег отдыхать. Когда наконец появился Халеф, он прислушался, не сплю ли я. Заметив, что я еще не сплю, он спросил:
— Сиди, кто тебе будет прислуживать во время моего отсутствия?
— Никто. Я обойдусь. Халеф, хочешь доставить мне удовольствие?
— Да. Ты же знаешь, что я для тебя сделаю все, что смогу.
— Ты должен привезти шейху воды из священного источника Земзем. Привези и мне одну бутылку!
— Сиди, требуй от меня все, но только не это. Такое я не смогу выполнить. Пить воду из этого источника разрешено только правоверным. Если я привезу тебе хоть немного этой воды, то не уберегусь от вечного ада!
Ответ был дан с такой твердой убежденностью, что я больше и не пытался настаивать. После некоторой паузы Халеф спросил:
— Не хочешь ли ты сам принести себе святую воду?
— Я же не смогу!
— Сможешь, если только перед этим перейдешь в истинную веру.
— Давай-ка спать, — сказал я вместо ответа.
На следующее утро Халеф выехал из лагеря со своей женой как достойный супруг. При отъезде он получил наказ: говорить, что прибыл из дальних стран, и никоим образом не выдавать, что его спутница, которая, впрочем, тщательно закуталась в покрывала, принадлежит к племени атейба. Часть пути с ними проскакал воин, которому было поручено наблюдать за дорогой из Мекки в Джидду. Часового выставили и у входа в наше ущелье.
Первый день прошел без особых происшествий. На другое утро я попросил у шейха разрешения отправиться в недолгую поездку по окрестностям. Он дал мне верблюда и наказал соблюдать осторожность, чтобы не было раскрыто место нашей стоянки. Я надеялся совершить поездку в одиночестве; но, когда я уже собирался взобраться на верблюда, ко мне подошла дочь шейха и спросила:
— Эфенди, могу ли я поехать с тобой?
— Конечно, можешь.
Когда мы выехали из ущелья, я непроизвольно выбрал направление на Мекку. Я думал, моя спутница предупредит меня; однако она держалась рядом, не проронив ни слова. Только когда мы проскакали в этом направлении уже около четверти часа, она свернула направо и попросила меня:
Когда мы были вблизи лагеря, Халеф подъехал ко мне.
— Сиди, — спросил он, — каковы обычаи твоей страны? Делает ли там некто, берущий жену, подарок невесте?
— Конечно, у нас это делает каждый, как и у вас.
— Да, таков обычай и в Джезират эль-Араб [93], и вообще на Востоке. Но поскольку Ханне должна стать моей женой только для видимости, на несколько дней, я и не знаю, нужен ли подарок.
— Подарок — знак вежливости, всегда вызывающей добрые чувства. Я бы на твоем месте проявил вежливость.
— Что же мне ей дать? Я беден и ничего не приготовил к свадьбе. Как ты считаешь, может быть, преподнести ей мой адешлик?
Он купил себе в Каире маленькую коробочку из папьемаше и хранил в ней спички. Вещь была для него весьма ценной, потому что он заплатил раз в двадцать дороже торговцу за коробочку, которая не стоила и тридцати пфеннигов. Любовь заставила его пойти на подвиг: отказаться от своей драгоценности.
— Отдай ей эту коробку, — ответил я как можно более серьезно.
— Хорошо, она ее получит! Но отдаст ли она ее назад, когда перестанет быть моей женой?
— Она оставит ее у себя.
— Аллах керим! Аллах не лишит меня моего имущества! Что мне делать, сиди?
— Ну, если тебе так дорог адешлик, дай ей что-нибудь другое!
— Но что же? У меня больше ничего нет. Не могу же я отдать ей свой тюрбан, свое ружье или бегемотовую плетку!
— Так не давай ничего.
Он озабоченно покачал головой:
— Так тоже не пойдет, сиди. Она моя невеста и должна что-нибудь получить. Что подумают атейба о тебе, если твой слуга возьмет женщину, не одарив ее?
Мое счастье, что мы уже добрались до лагеря.
Во время нашего отсутствия одну из палаток передвинули и подготовили для меня. Вступив во владение ею, я достал кожаный мешочек и вынул медальон, под стеклянной крышкой которого двигался маленький чертенок. Он был точно так же обработан, как, например, запонка, имитирующая черепаховый панцирь, и висел на цепочке из стекляшек, которые на свету играли всеми цветами радуги. В Париже такое украшение, конечно, стоило бы не больше двух франков.
Я показал его Халефу. Он бросил взгляд на медальон и испуганно отступил.
— Машалла! Это же шайтан, которого Бог хотел проклясть! Сиди, как получил ты в свою власть черта? Ля-илла иль-Аллах, ве Мохаммед ресул Аллах! Храни нас, Господи, от трижды побитого камнями черта, так как не ему, а тебе одному хотим мы служить!
— Он тебе ничего не сделает, потому что крепко заперт.
— Он не сможет выйти? Нет, правда?
— Конечно, не сможет.
— Поклянись своей бородой.
— Клянусь бородой!
— Тогда покажи-ка еще разок, сиди! Однако, если ему удастся освободиться, я погиб, а моя душа перейдет на тебя и твоих предков!
Он очень осторожно взял цепочку кончиками пальцев, положил медальон на землю и наклонился, чтобы поподробнее его рассмотреть.
— Валлахи… биллахи… таллахи… [94] это — шайтан! Видишь, как он разевает пасть и высовывает язык? Он вращает глазами и покачивает рожками, он скручивает кольцом хвост, угрожает когтями и трясет кулаком! Ах, если он разорвет оболочку!
— Этого он не сможет сделать. Это же только искусственная фигурка!
— Искусственная фигурка, сделанная человеческими руками? Эфенди, ты обманываешь меня, чтобы я осмелел. Кто может сделать черта? Никто не сможет: ни один человек — ни правоверный, ни христианин, ни еврей не сможет. Ты самый великий талеб и самый смелый герой, какого только носит земля, потому что ты победил шайтана и запер его в эту тесную тюрьму! Хамдульиллах, теперь земля защищена от него и от его дьявольских духов, и все последователи Пророка могли бы ликовать и радоваться мучениям, которые испытывает здесь шайтан! Почему ты показал мне эту цепь, сиди?
— Ты можешь подарить ее своей невесте.
— Я?.. Эту цепь, которая ценнее всех алмазов в троне самого Великого Могола? Кто владеет этой цепью, будет знаменит среди всех сыновей и дочерей правоверных. Ты действительно хочешь ее подарить?
— Да.
— Так будь добр, сиди, и позволь мне оставить ее у себя! Лучше уж я подарю девушке коробку со спичками.
— Нет, ты дашь ей эту цепь. Я тебе приказываю!
— В таком случае я вынужден повиноваться. Но где были эта штука и другие вещи, пока вчера ты не положил их в мешочек?
— Путь сюда из Каира лежал через опасные края, и поэтому я носил их при себе, в штанинах турецких шаровар.
— Сиди, твой ум и предусмотрительность превышают хитрость черта, которого ты вынудил жить в своих шароварах. А когда я должен отдать цепь Ханне?
— Как только она станет твоей женой.
— Она станет самой знаменитой среди всех дочерей арабов, так как все племена будут рассказывать о ней и восхвалять ее, держащую в плену шайтана. А могу я посмотреть и другие сокровища?
Но до этого дело не дошло, потому что шейх прислал за нами. В его палатке мы застали всех атейба.
— Сиди, ты принес пергамент? — спросил Малик.
— У меня есть бумага столь же хорошая, как и пергамент.
— Ты напишешь договор?
— Если ты хочешь…
— Итак, мы можем начать?
Халеф, к которому был обращен этот вопрос, кивнул, и сразу же поднялся один из присутствующих мужчин.
— Как звучит твое полное имя?
— Меня зовут Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара.
— Из какой страны ты родом?
— Я родом с запада, где солнце заходит за великую пустыню.
— К какому племени ты принадлежишь?
— Отец моего отца — пусть обоих благословит Аллах! — жил в знаменитых племенах уэлад-селим и уэлад-бу-себа, что в высоких горах Шуршум.
Задавший вопрос был родственником невесты. Теперь он обратился к шейху:
— Все мы знаем тебя, о мужественный, о храбрый, о мудрый и справедливый. Ты — Хаджи Малик эфенди ибн Ахмед Хади эль-Айни бен Абуали эль-Бесами Абушихаб А6дуллатиф эль-Ханифи, шейх храброго племени бени-атейба. Вот этот человек, герой племен уэлад-селим и уэлад-бу-себа, которые живут в горах, поднимающихся до неба и называющихся Шуршум. Он носит имя Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара и является другом великого эфенди из Франкистана, которого мы принимаем в нашей палатке как гостя. У тебя есть дочь. Ее имя Ханне. Ее волосы подобны шелку, глаза — маслу, а ее добродетели незапятнанны и сверкают, как хлопья снега, лежащие на вершинах гор. Халеф Омар желает взять ее в жены. Скажи, о шейх, все, что ты на это должен ответить!
Шейх как мог изобразил полную достоинства задумчивость, а потом ответил:
— Ты сказал, сын мой. Садись и слушай мою речь. Этот Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара — герой, слава о котором уже много лет назад дошла до нас. Его рука непобедима, его бег сравним с бегом газели, его глаз сродни орлиному. Он бросает джерид [95] на много сотен шагов. Его пуля всегда бьет наверняка, а его ханджар уже видел кровь многих врагов. К тому же он выучил Коран, а в совете он — один из умнейших и опытнейших. К тому же этот могучий бей из страны франков считает его дружбу очень ценной… Так почему же я должен отказать ему в руке моей дочери, если он готов выполнить мои условия?
— Какие условия ты ему ставишь? — спросил предыдущий оратор.
— Девушка — дочь могущественного шейха, поэтому он не может получить ее за обычный выкуп. Я требую кобылицу, пять верховых верблюдов, десять вьючных верблюдов и пятьдесят овец.
При этих словах лицо Халефа сделалось таким, словно он проглотил прямо со шкурой и шерстью эти пятьдесят овец, десять вьючных и пять верховых верблюдов да еще и лошадь в придачу. Откуда ему взять этих животных?
К счастью, шейх продолжал:
— Однако я даю ей утренний подарок [96] из одной кобылицы, пяти верховых и десяти вьючных верблюдов и пятидесяти овец. Мудрость ваша признает, что при таком идеальном равенстве выкупа и подарка совершенно не нужно обмениваться ими. Я только требую, чтобы он рано утром, во время фагра, молитвы при восходе солнца, отправился в паломничество в Мекку, взяв с собой жену. Он исполнит там священные обряды и немедленно вернется назад к нам. Он будет обходиться со своей женой как с девственницей, а после своего возвращения откажется от нее. За эту службу он получит одного верблюда и полный мешок фиников. Но если он воспримет свою жену не как чужую женщину, то ничего не получит и будет убит. Вы свидетели того, что я именно так высказался.
Распорядитель обернулся к Халефу:
— Ты слышал слова шейха. Каков твой ответ?
Было видно, что Халефу не подходит один пункт, а именно, требование возвратить свою жену. Однако он догадался покориться обстоятельствам и ответил:
— Я принимаю эти условия.
— Так подпиши договор, эфенди, — попросил шейх. — Подпиши его дважды: один раз за меня, другой — за него!
Я выполнил его желание, а потом прочитал написанное. Там содержалось согласие шейха, который приказал капнуть воском на каждый экземпляр и воспользовался головкой эфеса своего кинжала в качестве печати. Потом договор подписали он и Халеф.
Итак, когда были выполнены формальности, можно было начинать неизбежные свадебные торжества. Они оказались очень скромными, поскольку речь шла только о фиктивном браке. Забили и зажарили барана. Пока он поджаривался на вертеле, воины племени устроили имитацию боя. Стрельбы, по понятным причинам, не устраивали.
Когда наступила ночь, состоялся пир. Ели только мужчины, и лишь когда они насытились, остатки получили женщины.
Близилась полночь, когда я удалился в палатку поспать. Халеф составил мне компанию.
Сон мой был таким крепким, что разбудил меня только верблюжий топот. Горизонт на востоке уже посветлел, а над районом бухты он был окрашен светло-красным заревом. Там что-то пылало, и предположение о том, что это пылало, упрочилось царившим в лагере оживлением. Ночью мужчины куда-то уезжали. Теперь они возвращались назад, сами увешанные добычей и нагрузив ею своих верблюдов. Дочь шейха тоже была с ними, и, когда она спрыгнула с верблюда, я заметил, что ее одежда забрызгана кровью. Малик поприветствовал меня и сказал, показывая на зарево:
— Ты видишь, что мы нашли корабль? Когда мы пришли, они спали, а сейчас они все собрались у псов, своих предков.
— Ты убил их и ограбил корабль?
— Ограбил? Смотря что понимать под этим словом… Разве не принадлежит победителю собственность побежденного? Кто захочет оспорить у нас то, что мы завоевали?
— Налоговые деньги, похищенные Абузейфом, принадлежат шерифу-эмиру.
— Шерифу-эмиру, который нас изгнал? Да даже если деньги и принадлежали бы ему, он бы не получил их назад. Но ты на самом деле думаешь, что это был закат? Тебе лгали. Только шериф имеет право собирать этот налог, и он никогда бы не доверил это право турку. Турок, которого ты принял за сборщика налогов, был либо контрабандистом, либо таможенником египетского паши, да поразит его Аллах!
— Ты его ненавидишь?
— Его ненавидит каждый свободный араб! Ты разве ничего не слышал о гнусных преступлениях, которые свершились здесь во времена ваххабитов [97]? Неважно, кому принадлежат деньги, паше или судье, — они останутся моими. Однако близится время утренней молитвы. Будь готовым следовать за нами. Мы не сможем дольше здесь оставаться.
— Где ты разобьешь свой лагерь?
— Я направлюсь в такое место, откуда смогу наблюдать за дорогой из Мекки в Джидду. Абузейф не сможет от меня уйти.
— Учел ли ты грозящие тебе опасности?
— Ты полагаешь, что человек из племени атейба боится опасностей?
— Нет, однако даже самый храбрый человек должен одновременно соблюдать осторожность. Если Абузейф попадет тебе в руки и ты его убьешь, ты должен будешь немедленно оставить эти края. Возможно, ты также потеряешь ребенка своей дочери, которая в это время будет находиться с Халефом в Мекке.
— Я скажу Халефу, где он нас найдет в таком случае. Ханне должна отправиться в Мекку раньше, чем мы выступим. Она — единственная среди нас, кто не побывал в священном городе, а позднее она, может быть, туда не попадет. Поэтому я уже давно выискивал для нее делиля.
— Ты решил, куда ты переберешься?
— Мы направляемся в пустыню Эн-Нахман, к Маскату, а оттуда, возможно, отправим посланца на Евфрат, к племенам бени-шаммар и бени-обеид, чтобы те приняли нас в свой состав.
После непродолжительных сумерек наступил день. Из-за горизонта встало солнце, и арабы преклонили колени для молитвы. Вскоре после этого палатки были свернуты, и караван пришел в движение. Только теперь, когда стало светло, я увидел, сколь много предметов присвоили себе атейба на судне. В результате этого налета они в одночасье стали богатыми людьми, поэтому были необычайно оживлены.
Я ничего не сказал. Я был подавлен, потому что вынужден был считать себя невольным виновником гибели джехеинов. Конечно, мне не в чем было упрекнуть себя, но стоило все же спросить у своей совести, не должен ли был я действовать иначе. Близость Мекки также многое мне обещала! Вот она рядом, священная, запретная! Должен ли я избегать ее или надо рискнуть и попытаться посетить город? Все в ней притягивало меня, и тем не менее я должен был серьезно отнестись к возникшим у меня сомнениям. В случае удачи я только и смогу сказать, что был в Мекке — и больше ничего. А если меня раскроют, моя смерть станет неизбежной. И что это будет за смерть! Но в этом вопросе обдумывание и взвешивание причин ни к чему не вели, и я решил отдаться на волю обстоятельств. Ведь я часто так делал, и удача сопутствовала мне.
Шейх совершил крюк, чтобы встретить в пути как можно меньше людей. Только вечером он разрешил всем отдохнуть. Мы оказались в узком ущелье, сжатом крутыми гранитными стенками, между которыми немного прошли вперед, пока не достигли некоторого подобия котловины, не имевшей, казалось, никакого другого выхода. Здесь мы спешились. Поставили палатки, и женщины разожгли костер. Сегодня была весьма обильная и разнообразная трапеза, заимствованная, конечно, на судовом камбузе. После ужина наступил долгожданный момент дележа добычи.
Поскольку я ни на что не претендовал, то оставил арабов за этим занятием и пошел прогуляться по котловине. В одном месте мне показалось, что все же можно подняться вверх по склону, и я попытался это сделать. Звезды светили ярко, и подъем удался. Примерно через четверть часа я стоял на вершине и смотрел во все стороны. Вдали на юге я увидел вереницу голых гор, над которыми поднимался тот белесоватый отблеск, который отбрасывают вечерами огни больших городов. Там — Мекка!
Снизу до меня доносились громкие голоса атейба, споривших из-за доли в добыче. Прошло немало времени, пока я возвратился к ним. Шейх встретил меня упреком:
— Эфенди, почему ты не остался с нами? Ты должен был прежде всех получить свою часть из того, что мы нашли на корабле!
— Но меня при взятии судна не было, следовательно, мне и ничего не полагается.
— Разве мы нашли бы джехеинов, если бы не встретили тебя? Ты был как бы нашим проводником и поэтому должен получить то, что причитается.
— Я ничего не возьму.
— Сиди, я слишком мало знаю твою веру и поэтому не смогу ее оскорбить, к тому же ты мой гость, но если эта вера запрещает тебе взять добычу, то она неправильна. Враги мертвы, и их корабль потоплен. Разве должны мы были жечь или ломать эти так необходимые нам вещи?
— Не будем спорить. Вы оставите себе все, что у вас есть!
— Нет, не оставим. Позволь отдать свою часть Халефу, твоему спутнику, хотя он уже получил свое.
— Тогда отдайте ему мою часть.
Маленький Халеф Омар не знал, куда деваться от счастья. Он получил оружие и кое-что из платья, а кроме того, кошелек с серебряными монетами. Он не отказался, и я еще должен был пересчитать его серебро, чтобы убедиться, каким исключительно богатым человеком он стал сегодня. Сумма, впрочем, составляла почти восемьсот пиастров и была вполне достаточной, чтобы сделать счастливым бедного араба.
— На эти деньги ты пятьдесят с лишним раз покроешь издержки своего пребывания в Мекке, — заметил шейх.
— Когда мне надо идти в священный город? — спросил его Халеф.
— Завтра утром.
— Я еще никогда там не был. Как мне вести себя там?
— Я тебе расскажу. Обязанность каждого паломника — немедленно после прибытия пойти в Эль-Харам, Большую мечеть. Так, значит, ты подъедешь туда, оставишь верблюда и подойдешь к мечети. У входа найдешь провожатого, он всему тебя и обучит. Только обязательно проси его о цене, перед тем как идти в мечеть, а не после, иначе тебя обманут. Как только ты увидишь Каабу, исполнишь два риката, дважды падешь ниц с предписанными при этом молитвами — в благодарность за то, что счастливо достиг святых мест. Потом подойдешь к кафедре и снимешь обувь. Туфли оставишь, за ними будут смотреть. Здесь не разрешают, как в других мечетях, держать обувь в руках. Потом нужно семикратно повторить таваф, обход Каабы.
— В какую сторону?
— Направо, так, чтобы Кааба постоянно оставалась с левой стороны. Первые три обхода совершаются быстрым шагом.
— Почему?
— В память о Пророке. Пошел слух, что он опасно болен, и чтобы опровергнуть этот слух, он трижды быстро обежал Каабу. Последующие обходы совершаются медленно. Ты знаешь молитвы, которые при этом произносят. После каждого такого обхода целуют священный камень. Потом, когда закончишь таваф, ты прижмешься грудью к двери Каабы,раскинешь руки и громко попросишь Аллаха об отпущении всех твоих грехов.
— И все?
— Нет еще. Теперь ты должен подойти к Эль-Маджему, маленькому, выложенному мрамором углублению, из которого Ибрахим с Исмаилом должны были брать известь, когда строили Каабу, и совершить два риката перед «макам Ибрахим», камнем, который при строительстве служил Ибрахиму подставкой для ног. Потом ты пойдешь к священному источнику Земзем и после короткой молитвы выпьешь столько воды, сколько сможешь. Я дам тебе с собой несколько бутылок. Ты их наполнишь и привезешь мне, ибо святая вода Земзема помогает при всех болезнях души и тела.
— Это церемония у Каабы. А что дальше?
— Дальше последует пробежка от ас-Сафы до ал-Марвы. На горе ас-Сафа стоят три открытых арки. Ты пойдешь к ним, повернешь лицо к мечети, поднимешь руки к небу и попросишь у Аллаха помощи на святом пути. Потом ты пробежишь шестьсот шагов до балкона ал-Марвы. По дороге увидишь четыре каменных столба, мимо которых ты должен пробежать вприпрыжку. На вершине ал-Марвы снова помолишься, а потом еще шестикратно преодолеешь тот же путь.
— И тогда все процедуры будут проделаны?
— Нет, потому что теперь ты должен позволить обрить себе голову и посетить Джамру [98], которая расположена на таком же расстоянии от города, на каком мы теперь от него находимся. Потом совершишь священные обряды и можешь возвращаться. В месяц большого паломничества правоверный должен выполнить больше обрядов, и времени ему больше надо, потому что в город стекаются многие тысячи пилигримов. Тебе же будет достаточно двух дней, а на третий ты снова окажешься с нами.
За этим инструктажем последовали еще какие-то объяснения на пальцах. Мне они были неинтересны, поскольку были связаны с Ханне. Я лег отдыхать. Когда наконец появился Халеф, он прислушался, не сплю ли я. Заметив, что я еще не сплю, он спросил:
— Сиди, кто тебе будет прислуживать во время моего отсутствия?
— Никто. Я обойдусь. Халеф, хочешь доставить мне удовольствие?
— Да. Ты же знаешь, что я для тебя сделаю все, что смогу.
— Ты должен привезти шейху воды из священного источника Земзем. Привези и мне одну бутылку!
— Сиди, требуй от меня все, но только не это. Такое я не смогу выполнить. Пить воду из этого источника разрешено только правоверным. Если я привезу тебе хоть немного этой воды, то не уберегусь от вечного ада!
Ответ был дан с такой твердой убежденностью, что я больше и не пытался настаивать. После некоторой паузы Халеф спросил:
— Не хочешь ли ты сам принести себе святую воду?
— Я же не смогу!
— Сможешь, если только перед этим перейдешь в истинную веру.
— Давай-ка спать, — сказал я вместо ответа.
На следующее утро Халеф выехал из лагеря со своей женой как достойный супруг. При отъезде он получил наказ: говорить, что прибыл из дальних стран, и никоим образом не выдавать, что его спутница, которая, впрочем, тщательно закуталась в покрывала, принадлежит к племени атейба. Часть пути с ними проскакал воин, которому было поручено наблюдать за дорогой из Мекки в Джидду. Часового выставили и у входа в наше ущелье.
Первый день прошел без особых происшествий. На другое утро я попросил у шейха разрешения отправиться в недолгую поездку по окрестностям. Он дал мне верблюда и наказал соблюдать осторожность, чтобы не было раскрыто место нашей стоянки. Я надеялся совершить поездку в одиночестве; но, когда я уже собирался взобраться на верблюда, ко мне подошла дочь шейха и спросила:
— Эфенди, могу ли я поехать с тобой?
— Конечно, можешь.
Когда мы выехали из ущелья, я непроизвольно выбрал направление на Мекку. Я думал, моя спутница предупредит меня; однако она держалась рядом, не проронив ни слова. Только когда мы проскакали в этом направлении уже около четверти часа, она свернула направо и попросила меня: