Страница:
— Где расположились твои друзья?
— Они еще только готовятся.
— А ты не хочешь соединиться с другими племенами шаммаров?
— Где мы найдем пастбища для нашего скота?
— Ты прав. Вы хотите разделиться и заманить губернатора в пустыню, чтобы погубить его там?
— Именно так. Он со своей армией ничего не сможет сделать шаммарам. Иное — с моими врагами. Они арабы, и я не могу им позволить дойти до наших пастбищ.
— Сколько воинов насчитывает твое племя?
— Одиннадцать сотен.
— А твои противники?
— Раза в три больше.
— Сколько времени надо воинам твоего племени, чтобы собраться?
— Один день.
— Где находится лагерь обеидов?
— В низовьях Малого Заба.
— А лагерь абу-хаммед?
— Поблизости от Эль-Фатах, в том месте, где Тигр прорывается через горы Хамрин.
— На какой стороне реки?
— На обоих.
— А лагерь джовари?
— Между Джебель-Кернина и правым берегом Тигра.
— Ты выслал разведчиков?
— Нет.
— Это нужно было сделать.
— Не выйдет. Каждого шаммара сразу узнают, и он погибнет, если его встретят. Но…
Он остановился и испытующе посмотрел на меня.
— Эмир, ты в самом деле друг Малика из племени атейба?
— Да.
— И наш друг тоже?
— Да.
— Пойдем со мной. Я кое-что тебе покажу. Он вышел из палатки. Я последовал за ним вместе с англичанином и всеми присутствующими арабами. Возле большой палатки за время нашего пира разбили маленькую, для слуг, и я, проходя мимо, заметил, что их тоже снабдили пищей и питьем. За кругом палаток стояли привязанными лошади шейха. Он вел меня к ним. Все лошади были отличными, однако две из них совершенно меня восхитили. Одна была молодой сивой кобылой — прекраснейшая лошадь из когда-либо виденных мною. Уши у нее были длинные и тонкие, ноздри высокие, раздутые, грива и хвост шелковистые.
— Великолепно! — невольно вырвалось у меня.
— Скажи «машалла»! — попросил меня шейх, ибо арабы очень суеверны к сглазу.
Если кому-то что-либо понравится, тот говорит: «Машалла!» — когда не хочет вызвать сильное неудовольствие.
— Машалла! — сказал и я.
— Поверишь ли, я на этой кобылке гнал диких ослов Синджара, пока они не падали?
— Быть того не может!
— Клянусь Аллахом, это правда! Они могли бы подтвердить это!
— Да, да, подтверждаем! — закричали арабы.
— Эту кобылу я отдам только вместе с жизнью, — заявил шейх. — Какая другая лошадь тебе нравится?
— Вот этот жеребец. Посмотри на его сложение: сколько симметрии, сколько благородства; какая редкая окраска: черное, переходящее в голубизну.
— Это еще не все. У жеребца есть три высочайших добродетели хорошей лошади.
— Какие?
— Быстрота ног, смелость и долгое дыхание.
— По каким признакам ты это узнал?
— Волоски на крупе закручиваются — это показывает, что конь быстроног. Они закручиваются в основании гривы — это показывает, что у него долгое дыхание. Они закручиваются посреди лба — это показывает, что он обладает огненной отвагой. Он никогда не сбросит всадника, а пронесет его хоть сквозь тысячный строй врагов. Ты когда-нибудь сидел на такой лошади?
— Да.
— А! Тогда ты очень богатый человек.
— Это мне ничего не стоило — то был мустанг.
— Что такое мустанг?
— Дикая лошадь, которую надо сначала поймать и обуздать.
— Купил бы ты этого вороного жеребца, если бы я тебе его предложил?
— Я купил бы его сразу.
— Ты можешь его заслужить!
— Это невозможно!
— Да. Ты получишь его в подарок.
— На каких условиях?
— Если ты сообщишь нам точные данные о том, где соединятся обеиды, абу-хаммед и джовари.
Я чуть не воскликнул «ура!». Цена была высокой, но конь — еще дороже. Не раздумывая, я спросил:
— Когда тебе надо получить это известие?
— Когда ты его сможешь доставить.
— А когда я получу коня?
— Когда вернешься.
— Ты прав. Раньше мне нельзя требовать, но тогда я не смогу выполнить твое поручение.
— Почему?
— Осуществление твоего плана, возможно, зависит от того, что подо мною будет конь, на которого я смогу всегда и во всем положиться.
Шейх уставился в землю.
— Ты знаешь, что в таком предприятии очень легко потерять коня?
— Знаю, но это зависит также от всадника. Если я поеду на таком коне, не найдется человека, который смог бы поймать меня или животное.
— Ты так хорошо ездишь верхом?
— Я езжу не так, как вы; сначала я должен приучить к себе лошадь шаммаров.
— Так мы превосходим тебя!
— Превосходите?.. А стрелки вы хорошие?
— Скача галопом, мы подстреливаем голубя.
— Хорошо. Одолжи мне коня и пошли за мной десяток воинов. Я удалюсь не больше чем на тысячу длин копья от твоего лагеря и дам разрешение стрелять в меня, когда им только захочется. Они не попадут в меня и не поймают.
— Ты шутишь, эмир?
— Нет, я говорю серьезно.
— А если я тебя поймаю на слове?
— Хорошо!
Глаза арабов сияли от удовольствия. Конечно, каждый из них был превосходным наездником. Им очень хотелось, чтобы шейх принял мое предложение.
А тот все еще нерешительно рассматривал землю перед собой.
— Я знаю, какие мысли тревожат твое сердце, о шейх, — сказал я ему. — Посмотри на меня. Расстанется ли человек с таким оружием, какое ношу я?
— Никогда!
Я снял с себя ружье и положил его к ногам шейха.
— Смотри, вот я кладу ружье к твоим ногам в залог того, что я не пришел похитить у тебя коня, а если и этого еще недостаточно, то пусть залогом станет мое слово, а также мой друг, остающийся здесь.
Успокоенный шейх улыбнулся.
— Итак, будет десять человек?
— Да, а то и двенадцать и пятнадцать.
— И они могут стрелять по тебе?
— Да. Если я буду убит, их не следует упрекать. Выбирай среди своих воинов лучших стрелков!
— Ты смел, эмир!
— Ну, это преувеличение. Они могут скакать, как и куда им захочется, чтобы поймать меня или сразить пулей.
— Аллах керим, значит, ты уже сейчас мертвый!
— Но как только я снова окажусь на этом месте, игра окончится!
— Хорошо, раз ты не прислушиваешься к словам разума. Я поскачу на своей кобыле, чтобы все видеть.
— Позволь мне прежде испробовать коня!
— Изволь.
Я вскочил на вороного и, пока шейх определял воинов, которые должны меня ловить, почувствовал, что могу целиком и полностью на него положиться. Потом я спрыгнул и снял седло. Гордое животное заметило, что произошло нечто необычное; его глаза сверкали, грива вздыбилась, а ноги переступали подобно ногам танцовщицы, желающей испробовать, достаточно ли натерт паркет зала. Я обвязал повод вокруг шеи коня, а на боку, возле подпруги, сделал петлю.
— Ты снимаешь седло? — спросил шейх. — И для чего эти обвязки?
— Очень скоро ты это увидишь. Ты выбрал воинов?
— Да. Вот этот десяток!
Хаддедины уже сидели на своих лошадях точно так же, как все арабы, находившиеся поблизости, тоже уселись в седло.
— Тогда можно начинать. Видите одинокую палатку в шестистах шагах отсюда?
— Мы ее видим.
— Как только я доберусь до нее, можете в меня стрелять.
Я вспрыгнул на коня, и он помчался стрелой. Арабы последовали за нами почти вплотную. Вороной был роскошен. Я не преодолел еще и половины намеченного расстояния, а ближайшие преследователи уже отставали шагов на пятьдесят.
Тогда я склонился, чтобы всунуть руку в обвязанный вокруг шеи ремень, а ногу — в петлю на боку. Не доезжая до одинокой палатки, я оглянулся: все десять преследователей держали на изготовку свои длинноствольные ружья и пистолеты. Я бросил коня направо. Один из преследователей осадил своего скакуна с той уверенностью, какая присуща только арабам; он остановился, как из металла отлитый. Всадник поднял ружье, грохнул выстрел.
— Аллах-иль-Аллах, йа-Аллах, валлахи, таллахи! — закричали арабы.
Они думали, что я сбит на землю, потому что не видели больше меня. Я же, подобно индейцу, свалился с коня, оставшись висеть на ремнях с невидимой преследователям стороны. Из-под шеи своего воронка я бросил взгляд на хаддединских воинов и убедился, что никто уже больше не целится. Немедленно я снова оказался на конской спине, развернул вороного направо и помчался дальше.
— Аллах акбар, машалла, Аллах-иль-Аллах! — забушевало позади меня. Бравые воины не могли понять, в чем дело.
Они заторопились и снова подняли свои ружья. Я повернул вороного влево, нагнулся и поскакал под острым углом вдоль их фланга. Они не могли стрелять, боясь задеть коня. Хотя охота внешне и выглядела опасной, она — при полном превосходстве моего вороного — была лишь детской игрой. Подобную игру я никогда бы не осмелился затеять с индейцами. Несколько раз мы обогнули исключительно протяженный лагерь, а потом я, повиснув на боку коня, галопом пролетел посреди своих преследователей к тому месту, где начались скачки.
Когда я соскочил с вороного, на нем не оказалось ни малейшего следа пота или пены. Такого коня действительно нельзя было купить ни за какие деньги. Один за другим подъезжали преследователи. Всего в меня сделали пять выстрелов — и все безуспешно. Старый шейх схватил меня за руку:
— Хамдульиллах! Слава Аллаху, что ты не ранен! Я боялся за тебя. В целом племени шаммаров нет такого наездника, как ты!
— Ты заблуждаешься. В твоем племени есть очень много таких, кто держится в седле лучше меня… гораздо лучше. Но они не знали, что всадник может спрятаться за собственную лошадь. Если я не был задет ни пулей, ни человеком, то благодарить за это надо не меня, а этого коня. Ты, может быть, позволишь, чтобы мы изменили правила игры?
— Как?
— Пусть все останется, как раньше — с той только разницей, что я тоже возьму ружье и смогу вести огонь по этим десятерым.
— Аллах керим! Он сохранит нас от такого несчастья. Ведь ты же можешь перестрелять нас всех!
— Теперь ты поверишь, что я не испугаюсь ни обеидов, ни абу-хаммед, ни джовари, если у меня будет этот конь?
— Эмир… я верю в это. — В нем явно боролись два противоречивых решения; потом шейх добавил:
— Ты, Хаджи Кара бен Немей, друг моего друга Малика, и я доверяю тебе. Возьми коня и скачи в сторону восхода. Если ты ничего не разведаешь, конь останется моим. Если ты привезешь ценные сведения о противнике, конь твой. Тогда я расскажу тебе про его тайну.
Каждая арабская лошадь, если она только хоть чуть-чуть получше средней, имеет свою тайну. Это означает, что она приучена к определенному знаку, по которому развивает свою максимальную скорость, не уменьшая ее до тех пор, пока не рухнет или пока ее не остановит всадник. Владелец лошади не выдаст тайный знак даже своему другу, отцу или брату, даже своему сыну или своей жене. Раскрывает он этот знак только тогда, когда окажется в самом преддверии смерти.
— Только тогда? — ответил вопросом я. — Разве не может так случиться, что только эта тайна и сможет спасти коня и меня?
— Ты прав, но ты еще не стал хозяином этого коня.
— Я стану им! — крикнул я с надеждой. — А если я им не стану, то тайна будет погребена так глубоко в моей душе, что о ней никто не узнает.
— Пойдем!
Он отвел меня в сторону и тихо прошептал:
— Когда конь должен лететь, как сокол в небе, положи ему руку между ушей и громко крикни «Ри!».
— «Ри» означает «ветер».
— Да, Ри — это кличка коня, потому что он быстрее ветра.
— Благодарю тебя, шейх. Я выполню твое задание так же хорошо, как будто я стал сыном хаддединов или как будто поехал ты сам. Когда я должен отправляться?
— Завтра на рассвете, если ты сможешь.
— Какие финики мне взять для вороного?
— Он ест только балахат. Надо ли тебе говорить, как ухаживать за столь ценным конем?
— Нет.
— Проведи сегодняшнюю ночь вместе с конем и прошепчи ему прямо в ноздри сотую суру, в которой речь идет о быстро мчащемся коне. Тогда он будет тебя любить и повиноваться тебе до последнего вздоха. Ты знаешь ее?
— Да.
— Прочти-ка ее сейчас!
Он в самом деле тревожился за своего коня и за меня.
Я повиновался шейху и на одном дыхании прочитал нужные строфы.
— Да, ты знаешь эту суру. Я тысячу раз читал ее по ночам коню. Делай то же самое, и он заметит, что ты стал его господином. А теперь вернемся в палатку.
Англичанин был до сих пор только зрителем. Теперь он подошел ко мне.
— Почему в вас стреляли?
— Я хотел им показать кое-что, чего они еще не знали.
— А-а, прекрасно… Роскошная лошадь!
— Знаете, сэр, кому принадлежит этот конь?
— Шейху!
— Нет.
— Кому же еще?
— Мне.
— Сэр, мое имя Дэвид Линдсей, и я не позволю кормить себя небылицами. Запомните это!
— Завтра утром я вас покину.
— Почему?
— Я отправляюсь в разведку! О предстоящих военных действиях вы уже знаете. Я должен попытаться определить, когда и где соберутся вражеские племена, а за это я получу в подарок, если разведка удастся, вот этого самого вороного.
— Дитя удачи! Я буду скакать рядом, прислушиваться, вынюхивать!
— Это не пройдет.
— Почему же?
— Пользы вы мне не принесете, только лишь навредите. Ваша одежда…
— Ба! Так накиньте на меня бурнус.
— Вы не понимаете ни слова по-арабски.
— Верно!.. Как долго вы будете отсутствовать?
Я еще не знаю. Несколько дней. Я должен переправиться через Малый Заб, а он достаточно далеко отсюда.
— Скверный путь! Среди худшего из всех арабов народа?
— Я буду остерегаться.
— Если мне пойдут навстречу, я останусь здесь.
— Что вы задумали?
— Изучать не только бедуинов.
— Что же еще?
— Живописные руины. Я должен копать, найти Fowling bull, послать в Лондон, в музей!
— Положитесь на них и делайте свое!
— Well! Готово, начинаем!
Мы расселись по своим прежним местам в палатке и провели остаток дня, как это любят делать арабы, в увлекательных беседах. Вечером хозяин пригласил музыкантов, причем было только два инструмента: ребаб, разновидность цитры, у которого всего одна струна, и табл, маленький барабан, производивший, однако, по сравнению с тихими однообразными тонами ребаба ужаснейший шум. Весь вечер арабы пели. Потом прочитали ночную молитву, и мы пошли отдыхать.
Англичанин спал в палатке шейха, я же пошел к коню, улегшемуся на земле, и занял место между его передними и задними ногами. Читал ли я ему сотую суру Корана действительно в самые ноздри? Разумеется! При этом вовсе не суеверие руководило мною. Ведь конь привык к такому обращению: при помощи такой процедуры мы скорее станем доверять друг другу, а так как при чтении я дышал ему в самые ноздри, конь выучился, как принято выражаться, узнавать чутьем своего нового повелителя. Я лежал в окружении ног коня, словно ребенок в лапах верного, понятливого ньюфаундленда.
Когда занялся день, палатка шейха открылась, и наружу вышел англичанин.
— Спали, сэр? — спросил он.
— Да.
— А я — нет.
— Почему?
— Было очень оживленно в палатке.
— Много спящих?
— Нет.
— Тогда что же?
— Fleas, lices and gnats [109]!
Кто разбирается в английском, знает, что он имел в виду. Я был вынужден улыбнуться.
— К таким вещам вы скоро привыкнете, сэр Линдсей.
— Никогда. А еще я не мог спать, потому что думал о вас.
— В связи с чем?
— Вы могли бы уехать, не поговорив со мной.
— В любом случае я бы простился с вами.
— Возможно, было бы слишком поздно.
— Почему?
— Я хочу о многом вас спросить.
— Так спрашивайте теперь.
Уже накануне вечером я должен был давать ему всевозможные пояснения. Вот и теперь он вытащил свою записную книжку.
— Я прикажу отвести себя на развалины. Я должен говорить по-арабски. Скажите мне несколько слов. Как на арабском будет «друг»?
— Ашаб.
— А «враг»?
— Киман.
Он выспросил у меня несколько сотен слов и все их записал. К тому времени в лагере уже зашевелились, и я должен был пойти в палатку шейха, чтобы позавтракать.
Во время еды мы еще о многом посоветовались; потом я простился, сел на коня и покинул место, куда, скорее всего, уже не вернусь.
Глава 9
— Они еще только готовятся.
— А ты не хочешь соединиться с другими племенами шаммаров?
— Где мы найдем пастбища для нашего скота?
— Ты прав. Вы хотите разделиться и заманить губернатора в пустыню, чтобы погубить его там?
— Именно так. Он со своей армией ничего не сможет сделать шаммарам. Иное — с моими врагами. Они арабы, и я не могу им позволить дойти до наших пастбищ.
— Сколько воинов насчитывает твое племя?
— Одиннадцать сотен.
— А твои противники?
— Раза в три больше.
— Сколько времени надо воинам твоего племени, чтобы собраться?
— Один день.
— Где находится лагерь обеидов?
— В низовьях Малого Заба.
— А лагерь абу-хаммед?
— Поблизости от Эль-Фатах, в том месте, где Тигр прорывается через горы Хамрин.
— На какой стороне реки?
— На обоих.
— А лагерь джовари?
— Между Джебель-Кернина и правым берегом Тигра.
— Ты выслал разведчиков?
— Нет.
— Это нужно было сделать.
— Не выйдет. Каждого шаммара сразу узнают, и он погибнет, если его встретят. Но…
Он остановился и испытующе посмотрел на меня.
— Эмир, ты в самом деле друг Малика из племени атейба?
— Да.
— И наш друг тоже?
— Да.
— Пойдем со мной. Я кое-что тебе покажу. Он вышел из палатки. Я последовал за ним вместе с англичанином и всеми присутствующими арабами. Возле большой палатки за время нашего пира разбили маленькую, для слуг, и я, проходя мимо, заметил, что их тоже снабдили пищей и питьем. За кругом палаток стояли привязанными лошади шейха. Он вел меня к ним. Все лошади были отличными, однако две из них совершенно меня восхитили. Одна была молодой сивой кобылой — прекраснейшая лошадь из когда-либо виденных мною. Уши у нее были длинные и тонкие, ноздри высокие, раздутые, грива и хвост шелковистые.
— Великолепно! — невольно вырвалось у меня.
— Скажи «машалла»! — попросил меня шейх, ибо арабы очень суеверны к сглазу.
Если кому-то что-либо понравится, тот говорит: «Машалла!» — когда не хочет вызвать сильное неудовольствие.
— Машалла! — сказал и я.
— Поверишь ли, я на этой кобылке гнал диких ослов Синджара, пока они не падали?
— Быть того не может!
— Клянусь Аллахом, это правда! Они могли бы подтвердить это!
— Да, да, подтверждаем! — закричали арабы.
— Эту кобылу я отдам только вместе с жизнью, — заявил шейх. — Какая другая лошадь тебе нравится?
— Вот этот жеребец. Посмотри на его сложение: сколько симметрии, сколько благородства; какая редкая окраска: черное, переходящее в голубизну.
— Это еще не все. У жеребца есть три высочайших добродетели хорошей лошади.
— Какие?
— Быстрота ног, смелость и долгое дыхание.
— По каким признакам ты это узнал?
— Волоски на крупе закручиваются — это показывает, что конь быстроног. Они закручиваются в основании гривы — это показывает, что у него долгое дыхание. Они закручиваются посреди лба — это показывает, что он обладает огненной отвагой. Он никогда не сбросит всадника, а пронесет его хоть сквозь тысячный строй врагов. Ты когда-нибудь сидел на такой лошади?
— Да.
— А! Тогда ты очень богатый человек.
— Это мне ничего не стоило — то был мустанг.
— Что такое мустанг?
— Дикая лошадь, которую надо сначала поймать и обуздать.
— Купил бы ты этого вороного жеребца, если бы я тебе его предложил?
— Я купил бы его сразу.
— Ты можешь его заслужить!
— Это невозможно!
— Да. Ты получишь его в подарок.
— На каких условиях?
— Если ты сообщишь нам точные данные о том, где соединятся обеиды, абу-хаммед и джовари.
Я чуть не воскликнул «ура!». Цена была высокой, но конь — еще дороже. Не раздумывая, я спросил:
— Когда тебе надо получить это известие?
— Когда ты его сможешь доставить.
— А когда я получу коня?
— Когда вернешься.
— Ты прав. Раньше мне нельзя требовать, но тогда я не смогу выполнить твое поручение.
— Почему?
— Осуществление твоего плана, возможно, зависит от того, что подо мною будет конь, на которого я смогу всегда и во всем положиться.
Шейх уставился в землю.
— Ты знаешь, что в таком предприятии очень легко потерять коня?
— Знаю, но это зависит также от всадника. Если я поеду на таком коне, не найдется человека, который смог бы поймать меня или животное.
— Ты так хорошо ездишь верхом?
— Я езжу не так, как вы; сначала я должен приучить к себе лошадь шаммаров.
— Так мы превосходим тебя!
— Превосходите?.. А стрелки вы хорошие?
— Скача галопом, мы подстреливаем голубя.
— Хорошо. Одолжи мне коня и пошли за мной десяток воинов. Я удалюсь не больше чем на тысячу длин копья от твоего лагеря и дам разрешение стрелять в меня, когда им только захочется. Они не попадут в меня и не поймают.
— Ты шутишь, эмир?
— Нет, я говорю серьезно.
— А если я тебя поймаю на слове?
— Хорошо!
Глаза арабов сияли от удовольствия. Конечно, каждый из них был превосходным наездником. Им очень хотелось, чтобы шейх принял мое предложение.
А тот все еще нерешительно рассматривал землю перед собой.
— Я знаю, какие мысли тревожат твое сердце, о шейх, — сказал я ему. — Посмотри на меня. Расстанется ли человек с таким оружием, какое ношу я?
— Никогда!
Я снял с себя ружье и положил его к ногам шейха.
— Смотри, вот я кладу ружье к твоим ногам в залог того, что я не пришел похитить у тебя коня, а если и этого еще недостаточно, то пусть залогом станет мое слово, а также мой друг, остающийся здесь.
Успокоенный шейх улыбнулся.
— Итак, будет десять человек?
— Да, а то и двенадцать и пятнадцать.
— И они могут стрелять по тебе?
— Да. Если я буду убит, их не следует упрекать. Выбирай среди своих воинов лучших стрелков!
— Ты смел, эмир!
— Ну, это преувеличение. Они могут скакать, как и куда им захочется, чтобы поймать меня или сразить пулей.
— Аллах керим, значит, ты уже сейчас мертвый!
— Но как только я снова окажусь на этом месте, игра окончится!
— Хорошо, раз ты не прислушиваешься к словам разума. Я поскачу на своей кобыле, чтобы все видеть.
— Позволь мне прежде испробовать коня!
— Изволь.
Я вскочил на вороного и, пока шейх определял воинов, которые должны меня ловить, почувствовал, что могу целиком и полностью на него положиться. Потом я спрыгнул и снял седло. Гордое животное заметило, что произошло нечто необычное; его глаза сверкали, грива вздыбилась, а ноги переступали подобно ногам танцовщицы, желающей испробовать, достаточно ли натерт паркет зала. Я обвязал повод вокруг шеи коня, а на боку, возле подпруги, сделал петлю.
— Ты снимаешь седло? — спросил шейх. — И для чего эти обвязки?
— Очень скоро ты это увидишь. Ты выбрал воинов?
— Да. Вот этот десяток!
Хаддедины уже сидели на своих лошадях точно так же, как все арабы, находившиеся поблизости, тоже уселись в седло.
— Тогда можно начинать. Видите одинокую палатку в шестистах шагах отсюда?
— Мы ее видим.
— Как только я доберусь до нее, можете в меня стрелять.
Я вспрыгнул на коня, и он помчался стрелой. Арабы последовали за нами почти вплотную. Вороной был роскошен. Я не преодолел еще и половины намеченного расстояния, а ближайшие преследователи уже отставали шагов на пятьдесят.
Тогда я склонился, чтобы всунуть руку в обвязанный вокруг шеи ремень, а ногу — в петлю на боку. Не доезжая до одинокой палатки, я оглянулся: все десять преследователей держали на изготовку свои длинноствольные ружья и пистолеты. Я бросил коня направо. Один из преследователей осадил своего скакуна с той уверенностью, какая присуща только арабам; он остановился, как из металла отлитый. Всадник поднял ружье, грохнул выстрел.
— Аллах-иль-Аллах, йа-Аллах, валлахи, таллахи! — закричали арабы.
Они думали, что я сбит на землю, потому что не видели больше меня. Я же, подобно индейцу, свалился с коня, оставшись висеть на ремнях с невидимой преследователям стороны. Из-под шеи своего воронка я бросил взгляд на хаддединских воинов и убедился, что никто уже больше не целится. Немедленно я снова оказался на конской спине, развернул вороного направо и помчался дальше.
— Аллах акбар, машалла, Аллах-иль-Аллах! — забушевало позади меня. Бравые воины не могли понять, в чем дело.
Они заторопились и снова подняли свои ружья. Я повернул вороного влево, нагнулся и поскакал под острым углом вдоль их фланга. Они не могли стрелять, боясь задеть коня. Хотя охота внешне и выглядела опасной, она — при полном превосходстве моего вороного — была лишь детской игрой. Подобную игру я никогда бы не осмелился затеять с индейцами. Несколько раз мы обогнули исключительно протяженный лагерь, а потом я, повиснув на боку коня, галопом пролетел посреди своих преследователей к тому месту, где начались скачки.
Когда я соскочил с вороного, на нем не оказалось ни малейшего следа пота или пены. Такого коня действительно нельзя было купить ни за какие деньги. Один за другим подъезжали преследователи. Всего в меня сделали пять выстрелов — и все безуспешно. Старый шейх схватил меня за руку:
— Хамдульиллах! Слава Аллаху, что ты не ранен! Я боялся за тебя. В целом племени шаммаров нет такого наездника, как ты!
— Ты заблуждаешься. В твоем племени есть очень много таких, кто держится в седле лучше меня… гораздо лучше. Но они не знали, что всадник может спрятаться за собственную лошадь. Если я не был задет ни пулей, ни человеком, то благодарить за это надо не меня, а этого коня. Ты, может быть, позволишь, чтобы мы изменили правила игры?
— Как?
— Пусть все останется, как раньше — с той только разницей, что я тоже возьму ружье и смогу вести огонь по этим десятерым.
— Аллах керим! Он сохранит нас от такого несчастья. Ведь ты же можешь перестрелять нас всех!
— Теперь ты поверишь, что я не испугаюсь ни обеидов, ни абу-хаммед, ни джовари, если у меня будет этот конь?
— Эмир… я верю в это. — В нем явно боролись два противоречивых решения; потом шейх добавил:
— Ты, Хаджи Кара бен Немей, друг моего друга Малика, и я доверяю тебе. Возьми коня и скачи в сторону восхода. Если ты ничего не разведаешь, конь останется моим. Если ты привезешь ценные сведения о противнике, конь твой. Тогда я расскажу тебе про его тайну.
Каждая арабская лошадь, если она только хоть чуть-чуть получше средней, имеет свою тайну. Это означает, что она приучена к определенному знаку, по которому развивает свою максимальную скорость, не уменьшая ее до тех пор, пока не рухнет или пока ее не остановит всадник. Владелец лошади не выдаст тайный знак даже своему другу, отцу или брату, даже своему сыну или своей жене. Раскрывает он этот знак только тогда, когда окажется в самом преддверии смерти.
— Только тогда? — ответил вопросом я. — Разве не может так случиться, что только эта тайна и сможет спасти коня и меня?
— Ты прав, но ты еще не стал хозяином этого коня.
— Я стану им! — крикнул я с надеждой. — А если я им не стану, то тайна будет погребена так глубоко в моей душе, что о ней никто не узнает.
— Пойдем!
Он отвел меня в сторону и тихо прошептал:
— Когда конь должен лететь, как сокол в небе, положи ему руку между ушей и громко крикни «Ри!».
— «Ри» означает «ветер».
— Да, Ри — это кличка коня, потому что он быстрее ветра.
— Благодарю тебя, шейх. Я выполню твое задание так же хорошо, как будто я стал сыном хаддединов или как будто поехал ты сам. Когда я должен отправляться?
— Завтра на рассвете, если ты сможешь.
— Какие финики мне взять для вороного?
— Он ест только балахат. Надо ли тебе говорить, как ухаживать за столь ценным конем?
— Нет.
— Проведи сегодняшнюю ночь вместе с конем и прошепчи ему прямо в ноздри сотую суру, в которой речь идет о быстро мчащемся коне. Тогда он будет тебя любить и повиноваться тебе до последнего вздоха. Ты знаешь ее?
— Да.
— Прочти-ка ее сейчас!
Он в самом деле тревожился за своего коня и за меня.
Я повиновался шейху и на одном дыхании прочитал нужные строфы.
— Да, ты знаешь эту суру. Я тысячу раз читал ее по ночам коню. Делай то же самое, и он заметит, что ты стал его господином. А теперь вернемся в палатку.
Англичанин был до сих пор только зрителем. Теперь он подошел ко мне.
— Почему в вас стреляли?
— Я хотел им показать кое-что, чего они еще не знали.
— А-а, прекрасно… Роскошная лошадь!
— Знаете, сэр, кому принадлежит этот конь?
— Шейху!
— Нет.
— Кому же еще?
— Мне.
— Сэр, мое имя Дэвид Линдсей, и я не позволю кормить себя небылицами. Запомните это!
— Завтра утром я вас покину.
— Почему?
— Я отправляюсь в разведку! О предстоящих военных действиях вы уже знаете. Я должен попытаться определить, когда и где соберутся вражеские племена, а за это я получу в подарок, если разведка удастся, вот этого самого вороного.
— Дитя удачи! Я буду скакать рядом, прислушиваться, вынюхивать!
— Это не пройдет.
— Почему же?
— Пользы вы мне не принесете, только лишь навредите. Ваша одежда…
— Ба! Так накиньте на меня бурнус.
— Вы не понимаете ни слова по-арабски.
— Верно!.. Как долго вы будете отсутствовать?
Я еще не знаю. Несколько дней. Я должен переправиться через Малый Заб, а он достаточно далеко отсюда.
— Скверный путь! Среди худшего из всех арабов народа?
— Я буду остерегаться.
— Если мне пойдут навстречу, я останусь здесь.
— Что вы задумали?
— Изучать не только бедуинов.
— Что же еще?
— Живописные руины. Я должен копать, найти Fowling bull, послать в Лондон, в музей!
— Положитесь на них и делайте свое!
— Well! Готово, начинаем!
Мы расселись по своим прежним местам в палатке и провели остаток дня, как это любят делать арабы, в увлекательных беседах. Вечером хозяин пригласил музыкантов, причем было только два инструмента: ребаб, разновидность цитры, у которого всего одна струна, и табл, маленький барабан, производивший, однако, по сравнению с тихими однообразными тонами ребаба ужаснейший шум. Весь вечер арабы пели. Потом прочитали ночную молитву, и мы пошли отдыхать.
Англичанин спал в палатке шейха, я же пошел к коню, улегшемуся на земле, и занял место между его передними и задними ногами. Читал ли я ему сотую суру Корана действительно в самые ноздри? Разумеется! При этом вовсе не суеверие руководило мною. Ведь конь привык к такому обращению: при помощи такой процедуры мы скорее станем доверять друг другу, а так как при чтении я дышал ему в самые ноздри, конь выучился, как принято выражаться, узнавать чутьем своего нового повелителя. Я лежал в окружении ног коня, словно ребенок в лапах верного, понятливого ньюфаундленда.
Когда занялся день, палатка шейха открылась, и наружу вышел англичанин.
— Спали, сэр? — спросил он.
— Да.
— А я — нет.
— Почему?
— Было очень оживленно в палатке.
— Много спящих?
— Нет.
— Тогда что же?
— Fleas, lices and gnats [109]!
Кто разбирается в английском, знает, что он имел в виду. Я был вынужден улыбнуться.
— К таким вещам вы скоро привыкнете, сэр Линдсей.
— Никогда. А еще я не мог спать, потому что думал о вас.
— В связи с чем?
— Вы могли бы уехать, не поговорив со мной.
— В любом случае я бы простился с вами.
— Возможно, было бы слишком поздно.
— Почему?
— Я хочу о многом вас спросить.
— Так спрашивайте теперь.
Уже накануне вечером я должен был давать ему всевозможные пояснения. Вот и теперь он вытащил свою записную книжку.
— Я прикажу отвести себя на развалины. Я должен говорить по-арабски. Скажите мне несколько слов. Как на арабском будет «друг»?
— Ашаб.
— А «враг»?
— Киман.
Он выспросил у меня несколько сотен слов и все их записал. К тому времени в лагере уже зашевелились, и я должен был пойти в палатку шейха, чтобы позавтракать.
Во время еды мы еще о многом посоветовались; потом я простился, сел на коня и покинул место, куда, скорее всего, уже не вернусь.
Глава 9
В РАЗВЕДКЕ
Прежде всего моей целью было разыскать самое южное племя — джовари. Самый удобный путь к ним лежал вдоль реки Тартар, текущей почти параллельно Тигру; разумеется, я допускал, что на ее берегах могут пасти свои стада обеиды, и поэтому держался немного западнее долины. Я рассчитывал достичь Тигра всего в одной миле выше Тикрита. Тогда я наверняка наткнулся бы на разыскиваемое племя.
Провиантом меня снабдили в достатке, воды для коня не требовалось, ибо травы были в полном соку. И мне, таким образом, вовсе не надо было заботиться о том, как выдержать выбранное направление, уклоняясь от любой неприятной встречи. Одну из этих задач обеспечивали умение ориентироваться, солнце и компас, а другую — подзорная труба, при помощи которой я мог узнать обо всем, прежде чем обнаружат меня самого.
День прошел без каких-либо приключений, а вечером я прикорнул за одинокой скалой. Прежде чем я уснул, мне пришла в голову мысль: не лучше ли было бы доехать до Тикрита, поскольку там я, не привлекая внимания, мог узнать все, что мне нужно. Но такая поездка оказалась бы излишней, как выяснилось на следующее утро. Спал я очень крепко и проснулся только от громкого фырканья моей лошади. Поднявшись, я увидел пятерых всадников, приближавшихся ко мне с севера. Они были так близко, что уже заметили меня. О бегстве я и не помышлял, хотя мой вороной быстро унес бы меня от любой опасности. Итак, я поднялся, уселся поудобнее, готовый ко всему, и как бы небрежно взял в руки штуцер.
Они подскакали галопом, осадив лошадей в считанных шагах от меня. Не найдя в выражении их лиц ни малейшей враждебности, я тоже не выказывал пока беспокойства.
— Селям алейкум! — поприветствовал меня один из них. — Алейкум! — ответил я.
— Ты спал этой ночью здесь?
— Именно так.
— Разве у тебя нет палатки, в которой ты смог бы отдохнуть?
— Нет. Аллах разделил свои дары по-разному. Одному он дал крышу из войлока, а покрывалом другому оставил небо.
— Но у тебя могла бы быть палатка. Лошадь же у тебя есть, а она стоит дороже сотни палаток.
— Это мое единственное имущество.
— Не продашь ли его?
— Нет.
— Ты, видно, из племени, расположившегося недалеко отсюда.
— Почему?
— Твой жеребец совсем свежий.
— И все же мое племя живет за много дней пути отсюда, далеко за священными городами Запада.
— Как называется твое племя?
— Уэлад-герман.
— Да, там, в Магрибе, чаще говорят «уэлад» вместо «бени» или «абу». Почему ты так далеко уехал из своей страны?
— Я побывал в Мекке, а теперь еще хочу повидать поселения кочевников и расположенные в Персии города, чтобы побольше рассказать своим соплеменникам, когда вернусь домой.
— И куда же твой путь лежит сейчас?
— Все время на восход солнца, куда ведет меня Аллах.
— Тогда ты можешь поехать с нами.
— А какова ваша цель?
— Мы едем к скалам Кернина. Чуть повыше их, на берегах Тигра и на островах, пасутся наши стада.
Хм! Может быть, эти люди как раз и есть джовари? Они спрашивали меня, значит, не покажется невежливым, если и я кое-что разузнаю. И спросил:
— Какому племени принадлежат эти стада?
— Племени абу-мохаммед.
— А поблизости есть еще и другие племена?
— Да. Ниже по течению живут алабеиды, которые платят дань шейху Кернины, а выше — джовари.
— А те кому платят дань?
— Сразу видно, что ты прибыл из дальних стран. Джовари никому ничего не платят. Наоборот, они сами собираютдань.
— Вы с ними воюете?
— Да. Мы объединились с алабеидами. Если хочешь совершить подвиг, будем воевать вместе. Но почему ты спал здесь, под Львиным холмом?
— Я не знаю этих мест. Я устал и прилег отдохнуть, вот и все.
— Аллах керим… Ты — любимец Аллаха, иначе Людоед разорвал бы тебя. Ни один араб не смог бы здесь пролежать и часа, потому что вокруг этой скалы водятся львы.
— На реке Тигр водятся львы?
— Да, в нижнем течении; зато дальше вверх ты встретишь только леопардов… Хочешь поехать с нами?
— Если смогу быть вашим гостем.
— Ты — наш гость. Вот тебе наши руки. Давай обменяемся финиками!
Мы соединили ладони, а потом я получил от каждого по финику и сразу же съел их, отдав взамен пять своих, также немедленно употребленных в пищу. После этого мы направились на юго-восток. Через некоторое время мы переправились через Тартар, и равнина стала более холмистой.
Пять моих спутников оказались почтенными кочевниками; в их сердцах не было места для фальши. Они ездили на свадьбу в дружественное племя и теперь возвращались, полные веселых воспоминаний о празднествах и пирах, в которых принимали участие.
Местность становилась все выше, но потом вдруг снова стала понижаться. С правой стороны вдали показались руины старого Текрита, с левой, также на большом удалении — Джебель-Кернина, а прямо перед нами раскинулась долина Тигра. За полчаса мы добрались до реки. В этом месте она была широкой, пожалуй, с английскую милю, а воды ее разделялись большим, вытянутым в длину и поросшим зеленью островом, на котором я заметил множество палаток.
— Поедешь с нами на ту сторону? Наш шейх очень обрадуется такому гостю!
— Но как нам удастся переправиться?
— Ты это сейчас увидишь, потому что нас уже заметили. Следуй за нами вверх по течению. Там пристает келек.
Келеком здесь называют паром, длина которого раза в два больше ширины. Он состоит из надутых козьих шкур, скрепленных деревянными перекладинами, на которые положены либо бревна, либо доски, а на них уже кладут груз. Все это перевязывается ивовыми прутьями. Правят таким паромом, или плотом, при помощи двух весел, изготовленных из расщепленных кусков бамбука. Именно такая конструкция и отделилась от острова. Паром был настолько велик, что мог бы выдержать и побольше, чем шестеро всадников. Он доставил нас невредимыми на ту сторону.
Нас приветствовали несколько собак, толпа детей и старый, достойного вида араб, отец одного из моих спутников.
— Позволь мне отвести тебя к шейху, — сказал мой прежний собеседник.
В дороге к нам присоединились еще мужчины, скромно державшиеся позади и не пристававшие ко мне с расспросами. Они не сводили восхищенных глаз с моего коня. Путь был недолгим. Вскоре мы оказались перед вместительной хижиной, построенной из ивовых стволов, крытой бамбуком и обитой снаружи матами. Когда мы вошли, с циновки поднялся крепко сбитый человек. Перед нашим приходом он был занят точкой своего ножа.
— Селям алейкум! — приветствовал я его.
— Алейк! — ответил он, буравя меня взглядом.
— Позволь мне, о шейх, привести этого человека к тебе, — попросил мой спутник. — Он — благородный воин, и я не осмеливаюсь предложить ему свою палатку.
— Кого привел ты, тот и для меня желанен, — таков был ответ.
Мой спутник удалился, и шейх протянул мне руку.
— Садись, о чужестранец. Ты устал и голоден. Ты должен отдохнуть и поесть, однако прежде разреши мне посмотреть на твоего коня!
Чисто арабский подход: сначала позаботься о лошади, а потом уже о человеке. Когда шейх вернулся, я сразу же заметил, что осмотр вороного добавил уважения к хозяину.
— У тебя благородное животное, машалла! Я могу позволить тебе остаться! Я знаю этого коня.
— Откуда же ты его знаешь?
— Это же лучший конь хаддединов.
— Ты знаешь шейха хаддединов?
— Мохаммеда Эмина?
— Да. Я пришел от него.
— Он послал тебя ко мне?
— Не совсем, но и к тебе тоже. Я пришел к тебе как его посланец.
— Сначала отдохни, потом все расскажешь.
— Я не устал, а то, что мне надо сказать тебе, столь важно, что я мог бы сказать это немедленно.
— Так говори!
— Я слышал, что джовари — твои враги.
— Да, это так, — ответил он, сохраняя мрачное выражение лица.
— Они и мои враги, а также враги хаддединов.
— Я это знаю.
— А знаешь ли ты, что они заключили союз с абу-хаммед и обеидами для нападения на хаддединские пастбища?
— Я это знаю.
— Я слышал, что ты объединился с алабеидами, чтобы проучить грабителей?
— Да.
— И вот я приехал к тебе, чтобы обсудить детали.
— В таком случае я еще раз скажу тебе «добро пожаловать»! Ты подкрепишься и не покинешь нас, пока я не созову старейшин.
Не прошло и часа, как вокруг меня и шейха сидели восемь человек, отрывая большие куски мяса от поданного нам барана. Эти восемь и были старейшинами племени абу-мохаммед. Я чистосердечно рассказал им, как советовался с хаддединами и стал посланцем их шейха.
— Что ты хочешь предложить нам? — напрямую спросил шейх.
— Ничего. Над вашими головами прошло больше лет, чем над моей. Младшему не пристало определять дорогу старшим.
— Ты говоришь, как старик. Твоя голова еще молода, но ум твой стар, иначе Мохаммед Эмин не сделал бы тебя своим посланцем. Говори! Мы послушаем, а потом решим.
— Сколько воинов насчитывает твое племя?
— Девятьсот.
— А племя алабеидов?
— Восемьсот.
— Итого тысяча семьсот. Ровно половина того, чем располагают соединенные враги.
— Сколько воинов у хаддединов?
— Тысяча сто. Однако часто не все зависит от численности. Вы знаете, когда джовари соединятся с абу-хаммед?
Провиантом меня снабдили в достатке, воды для коня не требовалось, ибо травы были в полном соку. И мне, таким образом, вовсе не надо было заботиться о том, как выдержать выбранное направление, уклоняясь от любой неприятной встречи. Одну из этих задач обеспечивали умение ориентироваться, солнце и компас, а другую — подзорная труба, при помощи которой я мог узнать обо всем, прежде чем обнаружат меня самого.
День прошел без каких-либо приключений, а вечером я прикорнул за одинокой скалой. Прежде чем я уснул, мне пришла в голову мысль: не лучше ли было бы доехать до Тикрита, поскольку там я, не привлекая внимания, мог узнать все, что мне нужно. Но такая поездка оказалась бы излишней, как выяснилось на следующее утро. Спал я очень крепко и проснулся только от громкого фырканья моей лошади. Поднявшись, я увидел пятерых всадников, приближавшихся ко мне с севера. Они были так близко, что уже заметили меня. О бегстве я и не помышлял, хотя мой вороной быстро унес бы меня от любой опасности. Итак, я поднялся, уселся поудобнее, готовый ко всему, и как бы небрежно взял в руки штуцер.
Они подскакали галопом, осадив лошадей в считанных шагах от меня. Не найдя в выражении их лиц ни малейшей враждебности, я тоже не выказывал пока беспокойства.
— Селям алейкум! — поприветствовал меня один из них. — Алейкум! — ответил я.
— Ты спал этой ночью здесь?
— Именно так.
— Разве у тебя нет палатки, в которой ты смог бы отдохнуть?
— Нет. Аллах разделил свои дары по-разному. Одному он дал крышу из войлока, а покрывалом другому оставил небо.
— Но у тебя могла бы быть палатка. Лошадь же у тебя есть, а она стоит дороже сотни палаток.
— Это мое единственное имущество.
— Не продашь ли его?
— Нет.
— Ты, видно, из племени, расположившегося недалеко отсюда.
— Почему?
— Твой жеребец совсем свежий.
— И все же мое племя живет за много дней пути отсюда, далеко за священными городами Запада.
— Как называется твое племя?
— Уэлад-герман.
— Да, там, в Магрибе, чаще говорят «уэлад» вместо «бени» или «абу». Почему ты так далеко уехал из своей страны?
— Я побывал в Мекке, а теперь еще хочу повидать поселения кочевников и расположенные в Персии города, чтобы побольше рассказать своим соплеменникам, когда вернусь домой.
— И куда же твой путь лежит сейчас?
— Все время на восход солнца, куда ведет меня Аллах.
— Тогда ты можешь поехать с нами.
— А какова ваша цель?
— Мы едем к скалам Кернина. Чуть повыше их, на берегах Тигра и на островах, пасутся наши стада.
Хм! Может быть, эти люди как раз и есть джовари? Они спрашивали меня, значит, не покажется невежливым, если и я кое-что разузнаю. И спросил:
— Какому племени принадлежат эти стада?
— Племени абу-мохаммед.
— А поблизости есть еще и другие племена?
— Да. Ниже по течению живут алабеиды, которые платят дань шейху Кернины, а выше — джовари.
— А те кому платят дань?
— Сразу видно, что ты прибыл из дальних стран. Джовари никому ничего не платят. Наоборот, они сами собираютдань.
— Вы с ними воюете?
— Да. Мы объединились с алабеидами. Если хочешь совершить подвиг, будем воевать вместе. Но почему ты спал здесь, под Львиным холмом?
— Я не знаю этих мест. Я устал и прилег отдохнуть, вот и все.
— Аллах керим… Ты — любимец Аллаха, иначе Людоед разорвал бы тебя. Ни один араб не смог бы здесь пролежать и часа, потому что вокруг этой скалы водятся львы.
— На реке Тигр водятся львы?
— Да, в нижнем течении; зато дальше вверх ты встретишь только леопардов… Хочешь поехать с нами?
— Если смогу быть вашим гостем.
— Ты — наш гость. Вот тебе наши руки. Давай обменяемся финиками!
Мы соединили ладони, а потом я получил от каждого по финику и сразу же съел их, отдав взамен пять своих, также немедленно употребленных в пищу. После этого мы направились на юго-восток. Через некоторое время мы переправились через Тартар, и равнина стала более холмистой.
Пять моих спутников оказались почтенными кочевниками; в их сердцах не было места для фальши. Они ездили на свадьбу в дружественное племя и теперь возвращались, полные веселых воспоминаний о празднествах и пирах, в которых принимали участие.
Местность становилась все выше, но потом вдруг снова стала понижаться. С правой стороны вдали показались руины старого Текрита, с левой, также на большом удалении — Джебель-Кернина, а прямо перед нами раскинулась долина Тигра. За полчаса мы добрались до реки. В этом месте она была широкой, пожалуй, с английскую милю, а воды ее разделялись большим, вытянутым в длину и поросшим зеленью островом, на котором я заметил множество палаток.
— Поедешь с нами на ту сторону? Наш шейх очень обрадуется такому гостю!
— Но как нам удастся переправиться?
— Ты это сейчас увидишь, потому что нас уже заметили. Следуй за нами вверх по течению. Там пристает келек.
Келеком здесь называют паром, длина которого раза в два больше ширины. Он состоит из надутых козьих шкур, скрепленных деревянными перекладинами, на которые положены либо бревна, либо доски, а на них уже кладут груз. Все это перевязывается ивовыми прутьями. Правят таким паромом, или плотом, при помощи двух весел, изготовленных из расщепленных кусков бамбука. Именно такая конструкция и отделилась от острова. Паром был настолько велик, что мог бы выдержать и побольше, чем шестеро всадников. Он доставил нас невредимыми на ту сторону.
Нас приветствовали несколько собак, толпа детей и старый, достойного вида араб, отец одного из моих спутников.
— Позволь мне отвести тебя к шейху, — сказал мой прежний собеседник.
В дороге к нам присоединились еще мужчины, скромно державшиеся позади и не пристававшие ко мне с расспросами. Они не сводили восхищенных глаз с моего коня. Путь был недолгим. Вскоре мы оказались перед вместительной хижиной, построенной из ивовых стволов, крытой бамбуком и обитой снаружи матами. Когда мы вошли, с циновки поднялся крепко сбитый человек. Перед нашим приходом он был занят точкой своего ножа.
— Селям алейкум! — приветствовал я его.
— Алейк! — ответил он, буравя меня взглядом.
— Позволь мне, о шейх, привести этого человека к тебе, — попросил мой спутник. — Он — благородный воин, и я не осмеливаюсь предложить ему свою палатку.
— Кого привел ты, тот и для меня желанен, — таков был ответ.
Мой спутник удалился, и шейх протянул мне руку.
— Садись, о чужестранец. Ты устал и голоден. Ты должен отдохнуть и поесть, однако прежде разреши мне посмотреть на твоего коня!
Чисто арабский подход: сначала позаботься о лошади, а потом уже о человеке. Когда шейх вернулся, я сразу же заметил, что осмотр вороного добавил уважения к хозяину.
— У тебя благородное животное, машалла! Я могу позволить тебе остаться! Я знаю этого коня.
— Откуда же ты его знаешь?
— Это же лучший конь хаддединов.
— Ты знаешь шейха хаддединов?
— Мохаммеда Эмина?
— Да. Я пришел от него.
— Он послал тебя ко мне?
— Не совсем, но и к тебе тоже. Я пришел к тебе как его посланец.
— Сначала отдохни, потом все расскажешь.
— Я не устал, а то, что мне надо сказать тебе, столь важно, что я мог бы сказать это немедленно.
— Так говори!
— Я слышал, что джовари — твои враги.
— Да, это так, — ответил он, сохраняя мрачное выражение лица.
— Они и мои враги, а также враги хаддединов.
— Я это знаю.
— А знаешь ли ты, что они заключили союз с абу-хаммед и обеидами для нападения на хаддединские пастбища?
— Я это знаю.
— Я слышал, что ты объединился с алабеидами, чтобы проучить грабителей?
— Да.
— И вот я приехал к тебе, чтобы обсудить детали.
— В таком случае я еще раз скажу тебе «добро пожаловать»! Ты подкрепишься и не покинешь нас, пока я не созову старейшин.
Не прошло и часа, как вокруг меня и шейха сидели восемь человек, отрывая большие куски мяса от поданного нам барана. Эти восемь и были старейшинами племени абу-мохаммед. Я чистосердечно рассказал им, как советовался с хаддединами и стал посланцем их шейха.
— Что ты хочешь предложить нам? — напрямую спросил шейх.
— Ничего. Над вашими головами прошло больше лет, чем над моей. Младшему не пристало определять дорогу старшим.
— Ты говоришь, как старик. Твоя голова еще молода, но ум твой стар, иначе Мохаммед Эмин не сделал бы тебя своим посланцем. Говори! Мы послушаем, а потом решим.
— Сколько воинов насчитывает твое племя?
— Девятьсот.
— А племя алабеидов?
— Восемьсот.
— Итого тысяча семьсот. Ровно половина того, чем располагают соединенные враги.
— Сколько воинов у хаддединов?
— Тысяча сто. Однако часто не все зависит от численности. Вы знаете, когда джовари соединятся с абу-хаммед?