Май Карл. Через пустыню

   — Что тебе нужно?
   — Бутылки.
   — Ну, пустых бутылок у меня вдосталь.
   — Сахар, изюм.
   — Ты их получишь.
   — Уксус и воду.
   — Они есть у моего повара.
   — И еще кое-что из препаратов, которые можнополучить только в аптеке.
   — Ты говоришь о лекарствах?
   — Да.
   — У моего хакима есть аптека. Еще что-нибудь тебе надо?
   — Нет. Но тебе придется разрешить мне приготовить вино в твоей кухне.
   — А могу я посмотреть и поучиться этому?
   — Это почти невозможно, о паша. Это очень большая тайна — готовить вино, которое может пить мусульманин, вино, которое пенится и веселит душу.
   — Я дам тебе все, что ты пожелаешь.
   — Столь важную тайну купить нельзя. Ее может узнать только друг.
   — Разве я не друг твой, Кара бен Немей? Я люблю тебя и охотно исполню все, о чем ты меня попросишь.
   — Я знаю это, о паша, и поэтому открою тебе свою тайну. Сколько бутылок я должен тебе наполнить?
   — Двадцать… Или это много?
   — Нет, немного. Пойдем на кухню!
   Паша Мосула, конечно, был тайным поклонником Бахуса. Мы раскурили еще по одной трубке, а потом отправились на кухню.
   Люди в передней вытаращили глаза, увидев меня в столь тесной дружбе с пашой и даже с «трубкой мира» во рту. Сам паша просто не заметил собравшихся. Кухня находилась на первом этаже и представляла собой высокую темную комнату с огромным очагом, где нам огнем висел большой котел, наполненный кипящей водой, которая была предназначена для заваривания кофе.
   Наше появление вызвало скорее страх, чем удивление. Пятеро или шестеро парней курили, сидя прямо на полу, а перед ними дымились чашечки с мокко. Паша, видно, впервые посетил свою кухню, и люди при его появлении буквально застыли от ужаса. Они так и остались сидеть, глядя на своего господина широко открытыми глазами.
   А тот вышел на середину, расчистив себе место пинками, и закричал:
   — Встать, вы, лентяи! Рабы! Вы продолжаете сидеть, как будто не узнаете меня, как будто я вам ровня?
   Повара вскочили и молниеносно пали к его ногам.
   — Есть у вас горячая вода?
   — Кипятится в котле, господин, — ответил один из поваров, который, видимо, считал кухню своей вотчиной, потому что был самым толстым и самым грязным из всех.
   — Подай изюм, ты, болван!
   — Сколько?
   — Сколько тебе нужно? — спросил меня паша.
   Я показал на пустой сосуд.
   — Трижды заполнить вот этот кувшин.
   — А сахара?
   — Полный кувшин.
   — А уксуса?
   — Пожалуй, десятую часть кувшина.
   — Слышали вы, негодяи? Убирайтесь!
   Повара поспешили вон и вскоре вернулись с требуемыми припасами. Изюм я заставил вымыть, а потом бросил его весь в кипящую воду. Западный фабрикант шампанского высмеял бы мое варево, у меня же не было времени — я должен был покончить с этим делом как можно быстрее, чтобы не отягощать память благородного паши слишком большим количеством процедур.
   — Теперь в аптеку! — попросил я его.
   — Пошли!
   Он пошел впереди и ввел меня в комнату, где лежал на земле со связанными ногами бедный хаким. Паша и ему дал пинок.
   — Вставай, мерзавец, и воздай мне и этому великому эфенди полагающиеся нам почести. Возблагодари его, так как это именно он попросил, чтобы я освободил тебя от предназначенного наказания. Он так ловко вытащил мне зуб, что я ничего даже не почувствовал. Приказываю тебе поблагодарить его!
   О, какое удовольствие быть придворным врачом паши! Этот бедняга бросился передо мной ниц и поцеловал край моей поношенной одежды. Потом паша спросил:
   — Где твоя аптека?
   Врач показал на большой, источенный жучками сундук. — Здесь, о паша!
   — Открывай!
   Я увидел перемешанные в невообразимом беспорядке всевозможные кульки, листочки, кружки, амулеты, пластыри и многие другие вещи, характер и предназначение которых были мне полностью неизвестны. Я спросил соды и виннокаменной кислоты. Соды было вдоволь, а кислоты очень мало, но для моих нужд достаточно.
   — Теперь у тебя все есть? — спросил меня паша.
   — Да.
   Он дал врачу прощальный пинок, наказав при этом:
   — Заготовь большое количество этих веществ и запомни их названия. Они мне очень пригодятся, когда вдруг заболеет какая-нибудь лошадь. Но если ты забудешь названия, получишь полсотни хороших ударов!
   Мы вернулись на кухню. Туда уже принесли бутыли, сургуч, проволоку и холодную воду. Губернатор всех немедленно выгнал. Ни один человек, кроме него, не должен был даже слегка приподнять завесу великой тайны приготовления вина, которое разрешено пить каждому доброму мусульманину без каких-либо угрызений совести, поскольку вино это ненастоящее.
   Потом мы варили, охлаждали, наливали бутылки, закупоривали и опечатывали их, так что у паши пот капал с лица, а когда мы наконец закончили свои труды, слугам разрешено было войти, чтобы отнести бутылки в самое холодное место подвала. Одну бутыль паша взял с собой на пробу и нес ее в собственных высочайших руках через приемную в парадный покой, где мы снова уселись на ковер.
   — Выпьем? — спросил он.
   — Оно еще недостаточно остыло.
   — Выпьем теплым.
   — Оно тебе не понравится.
   — Должно понравиться!
   Конечно, должно, потому что пожелал сам паша! Он велел принести два бокала, приказал никого не пускать, даже дежурного офицера, и распутал проволоку, удерживавшую пробку.
   Пуфф! Пробка выстрелила в потолок.
   — Аллах-иль-Аллах! — крикнул он испуганно.
   Вино, шипя, ринулось из бутылки. Я попытался быстро подставить свой бокал.
   — Машалла! Оно и в самом деле пенится!
   Паша раскрыл рот и просунул в него горлышко бутылки. Когда он отнял бутылку ото рта, заткнув отверстие пальцем, она была почти пуста.
   — Великолепно! Слушай, мой друг, я люблю тебя! Это вино даже лучше воды из источника Земзем!
   — Ты так находишь?
   — Да. Оно даже лучше воды из havus kevser ^[134], которую пьют в раю. Я дам тебе не двоих, а четверых хавасов.
   — Благодарю тебя! Ты хорошо запомнил, как готовить это вино?
   — Очень хорошо. Я никогда не забуду этот рецепт!
   Не думая ни обо мне, ни о том, что у нас было два бокала, он снова поднес бутылку ко рту и оторвался от нее, только когда бутылка опустела.
   — Она иссякла. Почему она такая маленькая?
   — Теперь ты понял, сколь ценной была моя тайна?
   — Клянусь Пророком, я отметил это! О, ты очень умный человек! Но позволь мне тебя покинуть!
   Паша поднялся и вышел. Когда он через недолгое время вернулся, я заметил: под его халатом что-то спрятано. Паша сел и вытащил из-под полы… две бутылки. Я рассмеялся.
   — Ты сам их вынес? — спросил я.
   — Сам! Это вино, которое вовсе и не вино, никто не смеет трогать бутылки, кроме меня. Я распорядился об этом внизу, и теперь того, кто только лишь прикоснется к бутылке, я прикажу засечь до смерти!
   — Ты еще хочешь выпить?
   — А разве нельзя? Ведь этот напиток так восхитителен!
   — Я сказал тебе, что это вино только тогда приобретает настоящий вкус, когда достаточно охладится.
   — Какой же у него вкус будет тогда, если уже сейчас вино превосходно! Слава Аллаху, вырастившему изюм, сахар, воду и лекарства, чтобы услаждать сердца верующих в него!
   И он снова пил, не думая обо мне. Его лицо выражало высшее блаженство, а когда опустела вторая бутылка, паша сказал:
   — Друг, с тобой не сравнится никто, ни верный, ни неверный. Четырех хавасов для тебя слишком мало, тебе нужно шесть!
   — Твоя доброта велика, о паша, — я прославлю ее!
   — Ты расскажешь о том, что я сейчас напился?
   — Нет, об этом я умолчу. Я ведь ничего не скажу и о том, что сам напился.
   — Машалла, ты прав! Я пью, не подумав о тебе. Протяни мне свой бокал, я откупорю еще одну бутылку.
   Теперь и я смог отведать собственное изделие. Вкус у него был в точности такой, какой должен быть у смеси неохлажденной содовой воды с отваром изюма и сахара. Но непритязательный вкус паши был вполне удовлетворен.
   — Знаешь ли, — сказал он и снова сделал продолжительный глоток, — что шестерых хавасов для тебя все еще мало? Ты получишь десять!
   — Благодарю тебя, о паша!
   Если бы выпивка так шла и дальше, я продолжил бы свое путешествие с целой армией хавасов, а это при известных обстоятельствах могло бы очень стеснить меня.
   — Итак, ты едешь через страну поклонников дьявола, — затронул он другую тему, — Знаешь ли ты их язык?
   — Они говорят по-курдски?
   — На диалекте курдского. Только немногие из них знают арабский.
   — Курдского языка я не знаю.
   — Тогда я тебе дам толмача.
   — Видимо, это не нужно. Курдский родствен персидскому, а я хорошо понимаю по-персидски.
   — Я не понимаю оба этих языка, а тебе самому лучше знать, нужен ли тебе драгоман… Но долго в той стране не задерживайся, не останавливайся на отдых. Быстро проскочи по их области.
   — Почему?
   — Иначе с тобой может произойти что-нибудь плохое.
   — Что же?
   — Это моя тайна. Скажу только, что для тебя может стать опасной именно та охрана, которую я даю. Пей!
   Это была уже вторая тайна, на которую намекнул паша.
   — Эти люди будут сопровождать меня только до Амадии? — спросил я.
   — Да, так как дальше моя власть не распространяется.
   — А дальше что за земли?
   — Область курдов-бервари.
   — Как называется ее столица?
   — Резиденцией служит укрепленный замок Гумри, в котором живет их бей. Я передам с тобой письмо к нему, но окажет ли это письмо благоприятное воздействие, не могу тебе обещать. Сколько с тобой людей?
   — Один слуга.
   — Только один?.. У тебя хорошая лошадь?
   — Да.
   — Это хорошо, потому что очень часто от лошади зависит сама жизнь всадника. И было бы очень жалко, если бы с тобой случилось несчастье: ты ведь обладал одной очень хорошей тайной и открыл ее мне. За это я хочу отблагодарить тебя. Знаешь, что я для тебя сделаю?
   — Что?
   Он опять отпил из бутылки и доброжелательно ответил:
   — Ты знаешь, что такое диш-парасси?
   — Знаю. Это налог, который можешь собирать только ты сам. Я выразился очень мягко, потому что диш-парасси, «зубное вознаграждение», представляет собой денежный побор, который взимается всюду, где паша останавливается при своих поездках по стране, причем взимается за то, что он стачивает свои зубы, пережевывая пищу, которую ему должно бесплатно подносить местное население.
   — Ты догадался, — сказал он. — Я дам тебе бумагу, где напишу, чтобы повсюду, куда ты приедешь, тебе выплачивали диш-парасси, и в таком размере, как будто бы это платили мне самому. Когда ты хочешь ехать?
   — Завтра утром.
   — Подожди, я принесу печать, чтобы сейчас же подготовить письмо!
   Он встал и вышел из комнаты, слуге-африканцу пришлось нести за ним трубку, и я таким образом опять остался один. Возле места, где сидел паша, лежало несколько бумаг, которыми он, возможно, занимался до моего появления. Я быстро схватил и развернул одну из них. Это был топографический план долины Шейх-Ади. Ого! Не связан ли этот план с тайнами паши? Я не мог заняться подробнее проверкой своей догадки, потому что вернулся губернатор. Он вызвал своего тайного писца, которому продиктовал три письма: одно курдскому бею, одно коменданту крепости Амадия, а третье всем местным начальникам и прочим властям. В этих письмах говорилось, что я имею право взимать диш-парасси и жители должны выполнять мои требования, как если бы их выставляли от имени самого паши.
   Мог ли я желать большего? Сверх всяких ожиданий цель моего пребывания в Мосуле была достигнута, и это чудо свершилось, если не считать моего бесстрашного поведения, одним только углекислым натрием.
   — Доволен ли ты мною? — спросил паша.
   — Бесконечно, о паша. Твоя доброта поразила меня в самое сердце.
   — Возблагодаришь меня не теперь — позже.
   — Очень хотел бы, чтобы когда-нибудь мне это удалось.
   — Удастся!
   — Почему?
   — Это я могу тебе сказать уже сейчас. Ты ведь не только хаким, но и офицер.
   — Почему ты так считаешь?
   — Хаким или человек, пишущий книги, не осмелился бы посетить меня без сопровождения консула. У тебя султанский паспорт, а я знаю, что падишах иногда приглашает чужеземных офицеров объезжать его владения и сообщать ему о положении в них с военной точки зрения. Признайся, что ты один из них!
   Эта ложная догадка паши могла стать мне очень полезной. С моей стороны было бы весьма неразумно опровергать ее. Конечно, я не хотел лгать и поэтому отделался следующей дипломатичной фразой:
   — Не могу в этом сознаться, о паша. Если ты знаешь, что падишах посылает подобных чужестранцев, то ты, верно, слышал также, что это совершается чаще всего тайно. Могут ли эти офицеры выдавать секреты властителя?
   — Нет, я вовсе не хочу тебя подбивать на такой проступок, но ты должен быть мне благодарен за сохранение твоей тайны.
   — Чем же я смогу проявить свою благодарность?
   — Когда ты вернешься из Курдистана, я пошлю тебя к арабам-шаммар, и обязательно — к хаддединам. Ты объедешь их страну, а потом посоветуешь мне, как можно победить эти племена.
   — О!
   — Да. Тебе это сделать легче, чем кому-либо из моих людей. Я знаю, что франкские офицеры умнее наших, хотя сам был полковником и хорошо послужил падишаху. Я бы попросил тебя провести разведку и у езидов, но в этом уже нет необходимости. Я знаю о них все, что нужно.
   Эти слова убедили меня в верности моего предположения: собранные в Куфьюнджике войска готовы напасть на поклонников дьявола.
   Паша тем временем продолжал:
   — Ты очень быстро проедешь по области езидов и не станешь ждать дня, когда они отмечают свой великий праздник.
   — Какой праздник?
   — Праздник своего святого. Он отмечается на могиле шейха Ади… Вот твои письма. Да пребудет с тобой Аллах! В котором часу ты завтра покинешь город?
   — Ко времени первой молитвы.
   — Десять хавасов будут в этот час у твоей квартиры.
   — Господин, мне достаточно двоих.
   — Ты ничего не понимаешь. Десять всегда лучше двух — запомни это. Ты получишь пять арнаутов и пять баши. Скорее возвращайся и не забывай, что я подарил тебе свою любовь!
   Кивком головы он простился со мной, и я вышел с гордо поднятой головой из того дома, куда несколько часов назад вошел почти что пленником. Когда я добрался до своего жилища, меня встретил вооруженный до зубов Халеф.
   — Слава Аллаху, что ты пришел, сиди! — приветствовал он меня. — Если бы ты не вернулся до захода солнца, я сдержал бы свое слово и застрелил бы пашу!
   — Я вынужден заявить тебе протест. Паша — мой друг!
   — Как может тигр быть другом человека?
   — Я его укротил.
   — Машалла! Тогда ты совершил чудо. Как же это случилось?
   — Укрощение прошло легче, чем я предполагал. Мы находимся под его защитой и получим десяток хавасов, которые будут нас сопровождать.
   — Это хорошо!
   — Может быть, и нет! Кроме того, он дал мне рекомендательные письма и право собирать диш-парасси.
   — Аллах акбар, так ты тоже стал пашой! Но скажи, сиди, кто кому должен повиноваться: я хавасам или они мне?
   — Они тебе, потому что ты не слуга, а Хаджи Халеф Омар-ага, мой спутник и защитник.
   — Это хорошо, и я скажу тебе, что они узнают почем фунт лиха, если им взбредет в голову непочтительно относиться ко мне!
   Губернатор сдержал слово. Когда на следующий день на рассвете Халеф поднялся и высунул голову за дверь, его приветствовали десять всадников, ожидавших перед домом. Он немедленно разбудил меня, а я, естественно, поспешил рассмотреть своих защитников.
   Это были, как и обещал паша, пятеро арнаутов и пятеро башибузуков. Последние были одеты в обычную турецкую форму. На арнаутах же были пурпурные бархатные куртки, зеленые, отороченные бархатом жилетки, широкие шарфы, красные панталоны с накладными металлическими полосками и красные тюрбаны. У них было столько оружия, что этими ножами и пистолетами можно бы было вооружить в три раза более многочисленный отряд. Башибузуками командовал старый ротный писарь, арнаутами — дикого вида онбаши.
   Ротный писарь был, кажется, оригиналом. Он сидел не на лошади, а на осле. На шее у него висел ремешок, к которому была прицеплена огромная чернильница — знак его ранга. В тюрбан он воткнул добрую дюжину гусиных перьев. Это был маленький толстый человечек, без носа, но с огромными усами, свешивавшимися на верхнюю губу. Щеки его выглядели почти голубыми и были такими мясистыми, что кожа, казалось, на них лопалась, а для глаз оставалось такое ничтожное пространство, которого хватало лишь на то, чтобы маленький пучок света проникал в мозг.
   Я дал Халефу полную бутылку крепкой ракии и приказал ему угостить этих храбрых героев. Хаджи Халеф Омар вышел к ним, а я пристроился у дверей, чтобы понаблюдать за событиями.
   — Доброе утро, храбрые воины! Добро пожаловать к нам!
   — Доброе утро! — ответили все разом.
   — Вы прибыли, чтобы сопровождать знаменитого Кара бен Немей в его путешествии?
   — Да, паша послал нас с этой целью.
   — Тогда я хочу вам сказать, что мое имя Хаджи Халеф Омар-ага бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара. Я — путевой маршал того, кого вы должны сопровождать, а вы, стало быть, должны подчиняться моим указаниям. Что гласит приказ, данный вам пашой?
   Отвечал писарь, и притом таким фальцетом, что в звуках его голоса мне послышалась старая, проржавевшая труба:
   — Я — ротный писарь падишаха, да благословит его Аллах, и зовут меня Ифра. Запомни это имя! Паша, вернейшим слугой которого я являюсь, дал мне эту чернильницу и эти перья вместе с большим количеством бумаги, чтобы записать все, что вам и нам встретится. Я храбрый вождь этих людей и докажу вам, что…
   — Молчи, ты, погонщик ослов! — прервал его онбаши, поглаживая свою густейшую бороду. — Кто ты такой? Наш предводитель? Ты карлик! Ты — хозяин чернильницы и гусей, чьи перья торчат из твоей головы! Больше ты никто!
   — Что? Я ротный писарь, и меня зовут Ифра. Моя храбрость…
   — Молчи, я тебе сказал! Твоя храбрость — в ногах у твоего осла, да испепелит его Аллах! Это жалкое создание днем привыкло убегать, а ночью — реветь на звезды. Мы знаем и тебя, и твоего осла. Только вот не ясно, кто из вас писарь, а кто осел!
   — Придержи свой язык, онбаши! Разве ты не слышал о моей храбрости? В бою я рисковал забираться даже туда, где отрубают носы. Посмотри на мой нос, которого, к несчастью, больше нет, и ты поразишься отваге, с которой я шел сражаться! Или ты не знаешь историю о том, как я потерял нос? Так слушай! Это было тогда, когда мы под Севастополем воевали с московитами; я оказался в самой гуще рукопашной схватки и только поднял руку, чтобы…
   — Молчи! Твою историю мы уже тысячу раз слышали! — И, обращаясь к Халефу, он продолжал: — Я — онбаши Улар-Али. Мы слышали, что эмир Кара бен Немей храбрый человек, и это нам нравится. Мы также слышали, что он назначен нашим агой, и это нам нравится еще больше. Мы будем его защищать, будем служить ему, и он останется нами доволен!
   — В таком случае я спрашиваю еще раз: что вам приказал паша?
   — Он приказал нам позаботиться о том, чтобы эмира повсюду принимали как друга, как брата паши.
   — Значит, мы будем везде безвозмездно получать кров и пропитание?
   — Все, что нужно вам, а также нам.
   — Вы знаете и про диш-парасси?
   — Да, эмир нам говорил об этом.
   — Его полагается выплачивать наличными?
   — Да.
   — Какую сумму это составит?
   — Любую, какую пожелает эмир.
   — Аллах да благословит пашу! Его разум светел, каксолнце, а его мудрость освещает мир. Вам будет хорошо у нас. Вы готовы отправиться в путь?
   — Конечно, хоть сейчас.
   — Еда у вас с собой?
   — На целый день.
   — Но палаток нет!
   — Нам они не нужны, потому что каждый вечер мы будем получать хорошую квартиру.
   — Вы знаете, что мы поедем через страну езидов?
   — Мы об этом знаем.
   — Вы боитесь поклонников дьявола?
   — Боимся? Ага Халеф Омар, слышал ли ты когда-нибудь, чтобы арнаут боялся? Хотя бы и самого мард эш-шайтана, человека-дьявола? Скажи эмиру, что мы готовы его встретить.
   Через некоторое время я приказал привести своего коня. Десять человек охраны стояли передо мной навытяжку, каждый возле морды своей лошади. Я только кивнул им, сел в седло и дал знак следовать за собой. Маленький отряд пришел в движение.
   Мы проскакали по наплавному мосту и оказались на левом берегу Тигра, вне пределов города Мосула. Только тогда я подозвал к себе онбаши и спросил его:
   — Кому ты теперь служишь — мне или паше?
   — Тебе, о эмир.
   — Я доволен тобой. Пошли мне сюда писаря.
   Онбаши ускакал, а вместо него подъехал маленький толстяк.
   — Твое имя Ифра? Я слышал, что ты храбрый воин.
   — Очень храбрый! — уверил он меня своим трубным голосом.
   — Ты умеешь писать?
   — Очень хорошо и очень красиво, о эмир!
   — Где ты служил и воевал?
   — Во всех странах земли.
   — Ого! Назови-ка мне эти страны.
   — Зачем, эмир? Это больше тысячи названий!
   — Тогда ты должен быть знаменитым писарем.
   — Я весьма известен! Ты ничего обо мне не слышал?
   — Нет.
   — Значит, ты в своей жизни не выезжал за пределы родной страны, иначе ты бы услышал обо мне. Я должен, например, рассказать тебе как-нибудь, как я потерял нос. Это было именно тогда, когда мы под Севастополем воевали против московитов; там я ввязался в ожесточенную рукопашную схватку и как раз поднял руку…
   Его прервали. Мой вороной не выносил ослиного запаха. Он сердито фыркал, топорщил гриву и кусал писарского серого. Осел сначала взбрыкивал, пытаясь избежать укуса, а потом резко свернул в сторону и побежал прочь. Он продирался через кусты, перепрыгивал через камни, маяча далеко впереди нас. Маленький писарь едва держался на спине осла. Вскоре оба исчезли из наших глаз.
   — Всегда с ним такое случается! — донеслись до меня обращенные к Халефу слова онбаши.
   — Мы должны ехать за ним, — ответил тот, — иначе мы его потеряем.
   — Его? — арнаут рассмеялся. — Его-то не жалко. Но не заботься об этом писаришке. С ним такое случалось уже тысячу раз, и никогда он не терялся.
   — Почему он ездит на такой бестии?
   — Он вынужден.
   — Вынужден? Почему?
   — Юзбаши (капитан) этого хочет. Он любит смеяться и над Ифрой, и над ослом.
   Когда мы были между Куфьюнджиком и монастырем святого Георгия, то снова увидели писаря. Он позволил себе приблизиться и еще издалека закричал:
   — Господин, может быть, ты поверил, что осел убежит вместе со мной?
   — Я был убежден в этом.
   — Ты ошибаешься, эмир! Я только выехал вперед, чтобы разведать дорогу, по которой нам предстоит ехать. Какой путь мы выберем: обычный или вдоль Хосара?
   — Мы останемся на этой дороге.
   — Тогда разреши мне досказать свою историю позже. Теперь же я буду служить вам проводником.
   Он уехал вперед. Хосар — это ручей или речушка, которая стекает с северных отрогов Джебель-Маклуб и на своем пути к Мосулу орошает угодья многочисленных деревень. Мы проскакали по мосту через поток, и теперь ручей оставался все время слева от нас. Развалины Харсабад и одноименная деревня расположены примерно в семи часах пути на север от Мосула. Местность представляет собой болотистую равнину, с которой поднимаются ядовитые малярийные испарения. Мы спешили поскорее оставить ее за собой, но до цели был еще добрый час пути, когда навстречу нам показался отряд арнаутов — человек в пятьдесят. Во главе его скакали офицеры, а в середине я приметил араба в белом одеянии. Когда наши отряды сблизились, я узнал в нем шейха Мохаммеда Эмина.
   Увы! Он попал в руки этих людей — он, враг паши, который уже пленил его сына и заключил в крепость Амадию. Теперь мне прежде всего предстояло выяснить, защищался ли он при пленении, однако я не мог обнаружить ни одного раненого. Может, его захватили врасплох, во сне? Я должен приложить все усилия, чтобы освободить шейха от этого опасного общества. Поэтому я остановился посреди дороги, поджидая, когда встречный отряд приблизится.
   Мой конвой спешился и залег по сторонам дороги. Халеф и я остались в седле. Командир отряда отделился от остальных и поспешил нам навстречу резвой рысью. Прямо передо мной он осадил свою лошадь и спросил, не замечая лежащих на земле:
   — Селям! Кто ты?
   — Алейкум! Я — эмир с запада.
   — Из какого племени?
   — Народ немей.
   — Куда ты едешь?
   — На восток.
   — Человек, ты отвечаешь слишком кратко! Знаешь ли ты, кто я?
   — Я вижу.
   — Тогда отвечай понятней! По какому праву ты здесь шляешься?
   — По тому же самому, по какому и ты.
   — Таллахи, ты очень смел! Я езжу здесь по приказу губернатора Мосула. До этого ты мог бы и сам додуматься!
   — А я нахожусь здесь по приказу губернатора Мосула и стамбульского падишаха. Ты мог бы об этом догадаться!
   Он немножко шире открыл глаза, а потом приказал мне:
   — Почему я должен тебе верить?
   Я подал ему свои документы. Он раскрыл их с сохранением положенных формальностей и прочитал, а потом тщательно сложил, отдал мне назад и сказал очень вежливым тоном:
   — Ты сам виноват, что я так строго говорил с тобой. Ты видел, кто я, и должен был бы отвечать мне повежливее!
   — Ты сам виноват, что этого не случилось, — ответил я ему. — Ты видел мою свиту. Она удостоверяла меня как человека, который пользуется дружбой губернатора. Ты должен был бы вежливее вести себя! Поприветствуй своего господина от моего имени много-много раз!