Это все равно что шофер, сев за руль автомобиля, включил зажигание и
нажал на стартер, а у него, вместо того чтобы завестись мотору, заиграл бы
радиоприемник. Мои знания особенностей научного творчества пришли в
невероятное противоречие с особенностями художественного творчества; и то и
другое я знал назубок, но если я знал, как извлекается корень, то я его мог
извлечь, а если я знал, как писать стихи ямбом, это еще не означало, что я
это могу сделать...
Я пел, испытывая такое ощущение, как будто подлетаю к неведомой планете
для выполнения сверхтрудной сверхзадачи, у меня отказали все приборы, и
сейчас я совершаю самую сверхжесткую сверхпосадку, правда в которой
пострадает всего лишь одна система, и то не пострадает, а как бы... не
сработает так, как надо!..
Нет, не все системы моего сверхорганизма отказали... Но этот
нерасшифрованный язык искусства... Эти иероглифы пения и стихотворства... И
неужели не удастся их расшифровать? И неужели отец прав, и у меня никогда не
было музыкального слуха и голоса, не было и не будет?.. Неужели прав и Чарлз
Дарвин, и я опоздал с оживлением клеток мозга, занимающихся искусством?
Как правило, у людей, лишенных слуха, он никогда не появляется. Есть
правила, но ведь есть и исключения из них. Попробуем быть исключением!..
Конечно, быть исключением, наверное, очень трудно, а когда мне было легко?
Я все бы еще продолжал петь, если бы меня, вот так аварийно поющего и
аварийно сочиняющего стихи, не выдворили всем хором, в полном смысле этого
слова, из класса. Первый раз в жизни я выдворился из класса в спокойном
недоумении и в недоуменном спокойствии, больше всего занятый не тем, что
меня выдворяют из класса, а тем, что творится в моей всепонимающей и ничего
не понимающей голове. "Информация принята, но не расшифрована и поэтому не
обработана..." - подумал я, слушая за спиной возмущенный ропот класса. Еще я
подумал, что они, умеющие петь и играть на рояле, сильнее меня, пока,
конечно, временно, только временно, временно!..
На медосмотр, как на пожар
Какая-нибудь чувствительная личность могла сказать, что это был
несчастливый день. Но у нас, у сверхкосмонавтов, не принято считать дни
счастливыми и несчастливыми. Просто пришлось больше попотеть, и все.
Истратить больше калорий. Не может быть, что я не одолею это пение! Я
негнущимися пальцами построил аккорды и запел. В прихожей зазвенел звонок.
Я открыл входную дверь и увидел на лестничной площадке мой класс почти
что в полном составе. Впереди всех стояли Кутырев с Масловым. Я рванул дверь
на себя, но кто-то из ребят зацепил дверь ногой, остальные схватились за нее
руками. Мальчишки и девчонки гурьбой ввалились в столовую.
- И все в грязных ботинках?! -закричала в ужасе мама.
- Ребята, снимай ботинки! - сказал Маслов.
- Что здесь происходит? - удивился отец.
- Мало того, что... Сейчас же все уходите,- сказала "мама.
- Мы к вам по поводу вашего Юрия,- сказал Маслов.
- Никаких поводов! Уходите сейчас же! Юра пишет стихи и сочиняет
музыку,- отрезала мама.
- Вы извините, но сочинять стихи без таланта и писать музыку, не имея
музыкального слуха,- занятие бесполезное,- сказал Андрей Кубышев.
- Нет, это вы извините,- налетела на Андрея Кубышева моя мама.- Наш
Юрий не имеет музыкального слуха, вероятно, только потому, что он не хотел
его иметь, и был неталантлив как поэт и тоже, вероятно, не находил нужды
быть таковым!
Вот это ответ! Вполне согласен со словами моей мамы. И я тут же
мысленно издал приказ самому себе: "Иванову Ю. Е. в самый кратчайший срок
стать талантливым, и все! И точка! И никаких вариантов!.."
- А вы знаете, что он только что сорвал урок пения? - спросил мою маму
Виктор Маслов.- Сорвал со своим так называемым музыкальным слухом и
поэтическим талантом. Сорвал урок музыки и довел до сердечного приступа нашу
любимую учительницу!..
И после этих слов весь класс хором в один голос произнес на весь дом:
- Мы пришли заявить вам официально, что все! Что хватит! Что довольно!
Что наше терпение лопнуло!
- Раньше вы нападали на моего сына всем классом в школе, а теперь в его
доме! Уходите! - сказала мама.
- Не уходите! Надевайте ботинки и не уходите! - крикнул отец.
- Ах, так?! Тогда или я, или... эти... как их!..- сказала мама.
- Или?! Сегодня будет или! Проходите в мою комнату! Все
проходите!-сказал отец.- Ты собралась уходить?.. Сегодня твоя помощь в
кавычках,- подчеркнул отец голосом слова "помощь в кавычках",- может только
помешать твоему сыну.
Отец с матерью спорили еще некоторое время, пока мамин голос не
произнес решительно:
- Ваше счастье, что я ухожу!
После этого входная дверь оглушительно хлопнула.
Я слышал, как все ребята, стуча ботинками, всем классом ввалились в
комнату отца, забрав с собой музейные стулья из столовой, на которых никто
не сидел. Стулья были в чехлах.
- Снять чехлы! - скомандовал отец.
- А ты, Иванов, тоже заходи,- сказал Маслов,- у нас от тебя секретов
нет, это у тебя есть от нас секреты!
Он постучал в дверь моей комнаты и подождал.
Я сидел за пианино и смотрел левым глазом на белые и черные клавиши.
Пианино прекрасно звучало и без музыки: субконтроктава, контроктава, большая
октава, малая октава, первая октава, вторая октава, третья октава, четвертая
октава, пятая октава. Правым глазом я смотрел на гриф гитары, повторяя про
себя инструкцию: "Чтобы настроить инструмент, нужно взять камертон, который
издает звук "ля" первой октавы. Этому звуку соответствует звук первой (самой
тонкой) струны гитары, прижатой на седьмом ладу; тогда открытая (неприжатая)
она даст звук "ре". Вторая струна, прижатая на третьем ладу, должна звучать,
как первая открытая..." Я хотел ударить по клавишам, но отец из своей
комнаты крикнул голосом гипнотизера:
- Выходи!
- Конечно, выйду, только подождите три минуты,- сказал я, открывая
дверь
- Почему три минуты? - спросил Маслов. Мне не хотелось при
одноклассниках заниматься не подчиняющейся мне музыкой.
- Потому что я сейчас должен натирать три минуты полы,- ответил я.
Так как и дома и в классе знали, что спорить со мной бесполезно, то
никто, даже отец, не возразил мне ни слова. А я вернулся в свою комнату,
надел на ноги две щетки, включил магнитофон с пленкой и заскользил по полу.
Повторяя за певцом слова песни, я выделывал всякие танцевальные движения под
видом натирания пола. Сгрудившиеся в двери ребята смотрели на меня и бросали
всякие реплики.
- А Иванов не натирает, а, по-моему, танцует.
- И поет...
- Сорвал урок пения и поет!
- Голованова и Гранина, запишите это тоже в симптомы: вдруг запел и
затанцевал.
Три минуты прошло. Усилив немного эмоциональную сторону своей природы с
помощью танца, я снял с ног щетки, выключил магнитофон и в сопровождении
ребят из нашего класса прошел в папину комнату.
Мне было очень неприятно, что сначала никто не решался начать разговор.
Трусы ничтожные. Ченеземпры! Сидят на стульях хором! Мнутся! Ну, кто самый
смелый? Начинай! Я думал, что первым по злобе начнет, конечно, Маслов! Но
первой говорить неожиданно для меня начала Голованова.
- Евгений Александрович,- сказала она, - я скажу сразу вам без всяких
предисловий и дипломатии. Может, это не совсем дипломатично и даже жестоко,
и даже безжалостно... Вы ведь отец Иванова... Раньше мы думали, что у Юрия
просто сложный характер. Потом мы думали, что ваш сын Юрий... В общем, у нас
было несколько версий... Целый месяц думали, обсуждали... У нас вот и
протокол есть... Слушали... "О Юрии Иванове"... Постановили... последнюю
версию считать правдоподобной. Единогласно!.. То есть почти единогласно...
Двое воздержались... А один человек против... Ваня Зайцев против... Зайцев
против последней версии и против предпоследней версии. Зайцев, встань!
Зайцев встал и сказал:
- Последняя версия - это вообще бред, а предпоследняя - это бред
сумасшедшего. Предпоследняя - это с больной головы на здоровую.
- Да мы и сами,- сказала Вера Гранина,- от предпоследней версии
отказались. Я вам просто хочу рассказать, как мы дошли до предпоследней.
Говорить неудобно, но я скажу. Мы сидели и думали про диагноз... Вы нас,
конечно, извините за диагноз... У нас я и Люда, мы с медицинским уклоном, мы
говорим, в общем... Люда, говори, что ты говорила...
- Я скажу вам прямо, как будущий врач,- сказала Люда Голованова.- Я
давно наблюдала за вашим сыном с научной точки зрения. Я даже "Историю
болезни Ю. Иванова" завела для практики, конечно... Вот тут у меня
симптомы...
- Так,- сказал отец,- и какой же диагноз? А Люда продолжала:
- ...записаны. Вот раздражение эндогенного и реактивного характера,
плюс неожиданные разрешения аффектов, плюс бормотание и выкрикивание
отдельных несуществующих ни на каком языке слов, вроде: "пураближ",
"чене-земпр", "чедоземпр" и так далее и тому подобное, в итоге получился...
чок...
- Какой чок? - переспросил отец.
- Ну, что он чокнутый... извините, конечно... а по-научному... псих...
- С приветом, в общем! - сказал кто-то из ребят за моей спиной.
- А вы в детстве не болели нервными болезнями? - спросила Вера моего
отца.
- Нет,- сказал отец, печально глядя на меня.
- А ваш Юрий не болел?
- При мне не болел,- сказал отец,- но я часто и надолго уезжал в
командировки... Я фининспектор... Может, он без меня болел?
- Иванов,-спросила меня Люда Голованова,- ты в детстве не болел
детскими болезнями?
- Я никогда ничем не болел,- сказал я.
- Это тоже симптом,- сказала Голованова.- Они всегда говорят, что они
вполне здоровы...
- Кто - они? - спросил отец Голованову.
- Ну они...- ответила Голованова.
- А я с этим диагнозом был тогда не согласен! - сказал вдруг Зайцев.- И
сейчас тоже. По-моему, Иванов никакой не псих, а обыкновенный, рядовой
гений... Он мне
хоть и враг, я все равно так про него скажу: он со мной три раза
дрался...
- Четыре,- поправил я Зайцева.
- Четыре,- согласился Зайцев.- Три раза из-за того, что я прикоснулся к
его портфелю, и один раз - из-за книги - я хотел посмотреть картинки в книге
"Кукла госпожи Барк"... И все-таки мне кажется, что Иванов - это самобытная
и даже выдающаяся железная личность, просто незаурядный тип...
- Именно тип! - крикнула Гранина.
"А этот Зайцев в людях разбирается!..- подумал я.- Не то что другие".
- Да он же противный! - сказала Филимонова.
- Ну и что? - ответил Зайцев.- Бывают приятные незаурядные личности, а
Иванов - неприятный.
- Ты говори по существу его поступков,- сказал Маслов.
- Я и по существу скажу... Атомы железа-57, как известно, существуют в
двух видах. Есть возбужденные, радиоактивные атомы, испускающие гамма-лучи,
и есть обычные атомы железа, невозбужденные. Так вот, Иванов, по-моему,
возбужденный и активный человек.
- Это ты точно сказал,- согласился Маслов.- Только ивановская
возбужденность и активность слишком дорого всем обходятся.
- Потому что у Юрия Иванова в голове произошел информационный взрыв. К
сожалению, этот взрыв оказался неуправляемым. Поэтому оказалось столько
раненных этим взрывом,- сказал Зайцев.
Все зашумели. Даже кто именно и что именно говорил, нельзя было
разобрать. Слышалось только: "У него в голове произошел информационный
взрыв. И из него это осколки вылетают..." "Взрыв!.. А ты слышал этот
взрыв?.." "Слышал!.. А в нас вот уже третью неделю осколки информации
летят..." "А это что - все раненые?! Раненые - здоровые!"
- Пострадавшие от информационного взрыва в голове Иванова,
высказывайтесь!
- Он мне сказал: "Ты когда на меня смотришь, у тебя глаза какие-то
большие становятся. Ты щитовидку, говорит, проверь".
- Он жестокий к людям... У него любимая поговорка: "Всех бы вас к
пираньям во время отлива!"
- И ругается на каком-то непонятном языке.
- Высокомерный...
- Просто зазнайка,-сказала Лена Марченко.-Воображает, что он один все
знает, а другие ничего не знают. Строит из себя сверхчеловека...
- Глупости все это,- сказала Голованова, обращаясь к моему отцу.-
Последний диагноз наш такой: Юрий Иванов - не Юрий Иванов, одним словом, ваш
сын - не ваш сын.
- А кто же он? - спросил отец.
- Он - инопланетянин... Вашего сына они похитили, а вместо него
подослали двойника вашего сына! Может быть. у этих наших братьев по разуму,
с одной стороны, так высоко развита техника, что они могут создавать
двойника человека, а с другой стороны, эти братья, может, не такие уж братья
и уж не по такому разуму, если судить по Юрию Иванову, то есть я имею в виду
не его разум, а его поведение, а может, у них на планете все себя так
ведут!.. Поэтому мы,- сказала Голованова,- предлагаем устроить завтра же
Юрию медицинскую экспертизу!.. Если вы, конечно, не возражаете... У Веры
папа профессор-психолог, он с космонавтами занимается... Мы уже с ним
договорились, сделает ему все анализы - крови, ну и всякие другие, которые
нам все разъяснят!
- Я не возражаю против экспертизы,- сказал отец,- но он, мой сын, уже
одного гипнотизера усыпил, поэтому я боюсь, как бы он с врачом космонавтов
что-нибудь не сотворил. -
- А ты, Иванов, не против экспертизы?
- Хоть две! - сказал я громко и даже обрадованно. Лучшего подарка, чем
экспертиза, мне никто не мог придумать. Тем более, что мне уже было пора и
самому пройти психологический практикум у хорошего профессора. Кстати, под
хорошим предлогом пройти тренировочку. А я-то думал, как мне попасть к
профессору, который с космонавтами занимается, а тут он мне сам, можно
сказать, в руки лезет.
- Значит, завтра,- сказала Голованова.- Тут у меня записано.
- Только имейте в виду, что у меня завтра от пятнадцати ноль-ноль до
шестнадцати ноль-ноль будет... В общем, я буду занят.
Послеэтойфразыотец,ребятаивседевчонкикак то по-особенному
переглянулись, пошептались между собой, пошептались потомс моимотцом.А
Голованова, сказала:
- Хорошо, Иванов, хорошо. У профессора как раз прием
кончается вчетыре,так что ты,Иванов,после четырех - прямо к врачу.
- Только ты, Иванов, дай... Юрий! - сказал отец низким голосом,- только
ты дай в присутствии всех ребят честное слово, что ты придешь!
- Честное слово,- сказал я.
- Запиши адрес поликлиники,- сказала Голованова.- Улица...
Но адрес поликлиники узнать в эту минуту мне не удалось/ Голос
Головановой покрыл оглушительный взрыв и звон разбитого стекла, раздавшийся
где-то в районе кухни. Все вздрогнули, как по команде... кроме меня,
конечно. Через секунду там же раздался второй взрыв. И все вздрогнули еще
раз. Я продолжал сидеть совершенно спокойно, только сердце у меня чуть-чуть
заныло от нехорошего предчувствия. Вскочив со стула, отец поспешно выскочил
из комнаты. Ребята все как сумасшедшие опрометью бросились вслед за отцом.
Самым последним поднялся я и неторопливо проследовал на кухню.
Наша белоснежная, как операционная палата, кухня представляла собой
страшное зрелище. Потолок, стены и все шкафы были заляпаны красными пятнами.
А возле больших, стоящих на газовой плите бутылей в луже на полу плавали
раздавленные ягоды черной смородины и осколки стекла. Посредине кухни
валялось горлышко бутылки, закупоренное притертой пробкой.
- Что, что здесь произошло? - закричал отец, хватаясь за голову.
- Мама готовила витамины на зиму,- сказал я,- И если бы кто-то не
поставил бутыли к газовой горелке, ничего бы не случилось. А теплота дала
брожение...- добавил я.
- А почему, почему,- снова закричал отец,- все эти взрывы, подрывы
происходят в моем доме?
Я промолчал. Мое дело было объяснить причину события, а не мотивы
поступков, породивших явление, хотя взрывы и должны были тренировать мою
нервную систему на невзДрагиваемость при внезапно возникающих взрывах.
- В моем доме делают взрывы, неизвестно кто ставит бутыли к газовой
горелке! - Отец опустился на табуретку и замычал, как от зубной боли.
-Ну,- сказала Голованова в коридоре ребятам,-
теперь вампонятно,до чего доводят человекавсякие эти. сикимбрасы и
чебуреки?
В коридоре раздался громкий ропот.
- Ребята! - отец вскочил с табуретки.- Дорогие ребята! А нельзя ли нам
устроить этому моему сыну экспертизу сегодня же! Сейчас же! Сию же минуту!
- Я сейчас позвоню папе в поликлинику! - отозвалась Вера Гранина, и они
вместе с отцом вышли из кухни в столовую.
Девчонки стали потихонечку прибираться в кухне. Кто-то из ребят
попробовал ягоды и сказал: "А вкусно!" Кто-то сказал: "Стали бы делать, если
бы невкусно!" Но на все это я не обращал никакого внимания. Я стоял и
смотрел опасности в лицо, опасности, которая грозила мне, если мне может
вообще грозить какая-нибудь опасность. "А хорошо,- подумал я,- если бы
профессор признал во мне что-нибудь такое... А потом бы мой портрет в газете
"Известия" - бац! "В связи с благополучным приземлением и в связи с
благополучным установлением контактов..." Мы, конечно, с моей командой после
рейса на Юпитер отдыхаем в том самом отдельном домике, в котором отдыхает
сверхкосмонавт после возвращения. Моих космонавтов обследуют всякие
академики и члены-корреспонденты Академии медицинских наук, всех, кроме
меня, конечно, я, как всегда и везде, абсолютно здоров.
Лежу в кресле, думаю. Вдруг отец Веры Граниной входит в комнату.
Смущенно улыбается и говорит:
"Вы меня, товарищ Иванов, не узнаете?"
"Не узнаю",- говорю.
А не узнаю я, конечно, не по-настоящему, а понарошку,
"Ну как же, помните, вы, когда были вот такой... приходили ко мне
обследоваться. А я вас еще в нормальные определил. Ха-ха-ха! А вы,
оказывается... оказывается, сверхнормальный!"
Я, конечно, тоже рассмеюсь.
"Ха-ха-ха! Да, профессор, не разобрались вы тогда во мне. Ха-ха-ха! Ну,
не вы один! Ха-ха-ха!"
"Это точно! Моя дочь-то тоже вас нормальным человеком считала.
Ха-ха-ха!"
"Точно! Считала! Ха-ха-ха! А где она, кстати? Ха-ха-ха!"
"Стоит в коридоре. Войти стесняется. Ха-ха-ха!"
"Стесняется, говорите? Ха-ха-ха! Ладно уж, пусть войдет! Так и быть!..
Ха-ха-ха!.. Пусть войдет!"
- Войди сейчас же в столовую! - раздался голос моего отца.
Я вошел в столовую.
- Одевайся и на медосмотр! Как на пожар!
Все стали собираться, стали натягивать на себя плащи, куртки,
нахлобучивать на головы кепки и береты, когда на середину столовой вышла
какая-то девчонка из нашего класса и громко сказала:
- Не надо его на медосмотр!
- Почему не надо? - спросил отец.
- Что это еще за "не надо"? Почему это еще "не надо"? - раздались
голоса.
- Не надо никакого доктора,- снова упрямо повторила какая-то девчонка
из нашего класса, а мне из-за спины ребят не видно, кто говорит.
- Кто это такая? - спросил я рядом стоящего со мной Маслова.
- Кто это такая? - удивился Маслов.- Тополева Таня из нашего класса.- И
добавил: - Нет, тебя все-таки надо на медосмотр. Это же самая красивая Таня
на свете...
- Вот дневник Юрия Иванова,- сказала Таня, подняв в руке мои
зашифрованные воспоминания.- Я, конечно, понимаю, что читать чужие дневники,
тем более зашифрованные, читать в одиночку, а тем более коллективно не
принято, но раз вопрос зашел об инопланетянство, тем более о докторе
космонавтов, который должен поставить диагноз Юрию Иванову, то пусть уж этот
диагноз поставит этот дневник. Он нам все расскажет об Иванове и поставит
ему диагноз лучше всякого доктора. Сначала он расскажет нам, что Иванов -
это вовсе не Иванов на самом деле, а Баранкин. Ваша фамилия ведь Баранкин? -
обратилась она к моему отцу.
- Да,- подтвердил отец,- моя фамилия Баранкин. Но моему сыну не
нравилась эта фамилия, и он решил учиться под фамилией своей мамы... Знаете,
есть такая книга "Баранкин, будь человеком!". Так вот, когда мой сын под
этой фамилией учился в школе, к нему в той школе все приставали с одним и
тем же вопросом: "Баранкин, будь человеком, расскажи, как ты превращался в
воробья, или бабочку, или муравья". Поэтому Юра попросил перевести его в
другую школу и взял мамину фамилию.
- Теперь нам понятно, почему он перед тем как укатать нас в парке на
аттракционах, говорил про муравьев. Помните? "Объем тела самого крупного
муравья измеряется кубическими миллиметрами, а объем муравьиной кучи вместе
с ее подземной частью в сотни тысяч раз превосходит размеры "строителя"..."
- А мне про воробьев объяснял; разве, говорит, это справедливо: воробьи
зимой и летом босиком ходят, а человек...- сказал Сергей Медов.
- А мне про бабочек рассказывал. "Ты, говорит, Маслов, с Ольгой Фоминой
дружишь?" Я говорю: "Дружу". "А за сколько километров ты можешь ее
присутствие обнаружить?" Я говорю: "Когда вижу, тогда и обнаруживаю". А он
говорит, что вот бабочки друг друга за сорок километров могут обнаружить.
В эту минуту, когда расшифровалась моя настоящая фамилия, меня занимало
не то, что она расшифровалась, а то, каким же это самым непостижимым
образо.м мои воспоминания попали в руки ученицы нашего класса, ученицы, на
которую я совсем не обращал внимания. Пока все шумели, обсуждая мое
однофамилие с Баранкиным, я уставился на Таню Тополеву и впервые увидел ее
объемное, как бы сказать, голографическое изображение. Таня Тополева
действительно была так красива, что напомнила мне высказывание Дидро, что
"красота - это то, что пробуждает в уме идею соотношения". И еще
математическая мысль о красоте: в изгибах прекрасных линий всегда можно
уловить математическую закономерность. Вот она откуда, утечка моей самой
сверхсекретной информации,- от той самой красоты, что пробуждает в уме идею
соотношения, от тех изгибов прекрасных линий лица Тани Тополевой, в которых
всегда можно уловить математическую закономерность! Поэтому я и не заметил
эту идею соотношения и не уловил математическую закономерность, а зря! Зря
не заметил!.. Если бы вовремя заметил, глядишь - и не было бы утечки
информации. Но как и почему рукописи, которые я отдал на хранение Степаниде
Васильевне, оказались у Татьяны Тополевой?! С одной стороны, утечка
информации, с другой стороны, приток стихотворений. И приток, и утечка! За
приток я должен благодарить Тополеву, а за утечку я ее должен презирать. Что
же мне делать с Тополевой? Презирать ее или благодарить? Сначала надо
все-таки расшифровать, как она расшифровала зашифрованное? Я мог бы узнать и
сейчас, но по железному расписанию у меня через пятнадцать минут было
участие в гонках на автомобильных картах, и я не мог их отменить, но я не
мог отменить и расследование, каким образом рукопись из рук сторожихи тети
Паши попала к Тане Тополевой. Это можно было сделать, только задержав всех у
нас дома часа на три, но как можно было задержать всех, в том числе и Таню
Тополеву у нас дома? А очень просто и единственным образом.
- Я, к сожалению, сейчас должен уйти,- сказал я.- У меня теперь от всех
вас секретов нет, слушайте меня сейчас, потом поймете - эта формула больше
недействительна! Слушайте сейчас - поймете сейчас! - вот сегодняшняя формула
взаимного понимания! Читайте сейчас - поймете сейчас! И как сказала
гражданка Тополева в своих неплохих стихах: "Идешь на бой, лицо открой,- вот
смелости начало!"
Я вышел из комнаты, ощущая в себе чувство спортивной агрессии,
способности к максимальному напряжению своих психических и физических
возможностей для достижения высоких и наивысших (рекордных) результатов.
Спустя часа два, когда я взлетел по лестнице на свой этаж, я уже на
лестничной площадке услышал точно такой же знакомый шум, который некоторое
время тому назад я оставил в музыкальном классе нашей школы. Одним словом,
стресс продолжается. Стресс - под ним долгое время подразумевали
отрицательную реакцию организма на раздражитель (угнетенное состояние,
нервный срыв и т. д.), пока автор термина - американский ученый Г. Селье не
разъяснил специально, что стресс может быть как плохим (дистресс), так и
хорошим (эвстресс) - радость, вдохновение...
Среди присутствующих были почти все под дистрессом, и только на лице
Тани Тополевой был написан ярко выраженный эвстресс. "Она-то чему радуется?"
- подумал я про себя.
Честно говоря, разглядывая из прихожей через стекла двери столовой лица
одноклассников, я продолжал делать сразу два дела: с одной стороны, слушал,
что говорят обо мне мои одноклассники, с другой стороны, я продолжал
удивляться, как это я, умея произвести в уме, подобно хорошему математику,
извлечение корня девятнадцатой степени из числа со ста тридцатью тремя
цифрами, не могу написать стихотворение о своем сердце!
- И ругается он словами на каком-то непонятном языке.
- Например? - спросила Таня Тополева.
- Например...- Лена Марченко замялась.- Я не знаю, удобно ли это
произнести вслух? Например, сепактакроу! - сказала она, заливаясь смехом.
- Сепактакроу - это в переводе с малайского "игра ногой в мяч",-
сказала Таня Тополева.
- Он - человеконенавистник! - закричал Лев Киркинский.- У него любимая
поговорка: "Всех бы вас к пираньям во время отлива!"
- Чудаки вы все,- сказала Таня Тополева.- Все дело в том, что во время
отлива океана река мелеет. В это время пираньи никого не трогают, они как бы
спят. Наступает прилив, повышается уровень реки, и в нее уже нельзя входить,
гибель неминуема.
- Зато,- крикнул Колесников,- он все время знает, который час!..
Я вошел в комнату, и наступила тишина. Все смотрели на меня, как будто
меня действительно подменили инопланетяне. Между прочим, среди моих
одноклассников появились каким-то образом и врач-гипнотизер, и даже дядя
Петя.
- Вот спросите, спросите его,- заорал Колесников,- сколько сейчас
времени?
- Юра,- спросил меня отец,- который сейчас час?
- Пять часов тридцать минут двадцать три секунды,- ответил я, не
нажал на стартер, а у него, вместо того чтобы завестись мотору, заиграл бы
радиоприемник. Мои знания особенностей научного творчества пришли в
невероятное противоречие с особенностями художественного творчества; и то и
другое я знал назубок, но если я знал, как извлекается корень, то я его мог
извлечь, а если я знал, как писать стихи ямбом, это еще не означало, что я
это могу сделать...
Я пел, испытывая такое ощущение, как будто подлетаю к неведомой планете
для выполнения сверхтрудной сверхзадачи, у меня отказали все приборы, и
сейчас я совершаю самую сверхжесткую сверхпосадку, правда в которой
пострадает всего лишь одна система, и то не пострадает, а как бы... не
сработает так, как надо!..
Нет, не все системы моего сверхорганизма отказали... Но этот
нерасшифрованный язык искусства... Эти иероглифы пения и стихотворства... И
неужели не удастся их расшифровать? И неужели отец прав, и у меня никогда не
было музыкального слуха и голоса, не было и не будет?.. Неужели прав и Чарлз
Дарвин, и я опоздал с оживлением клеток мозга, занимающихся искусством?
Как правило, у людей, лишенных слуха, он никогда не появляется. Есть
правила, но ведь есть и исключения из них. Попробуем быть исключением!..
Конечно, быть исключением, наверное, очень трудно, а когда мне было легко?
Я все бы еще продолжал петь, если бы меня, вот так аварийно поющего и
аварийно сочиняющего стихи, не выдворили всем хором, в полном смысле этого
слова, из класса. Первый раз в жизни я выдворился из класса в спокойном
недоумении и в недоуменном спокойствии, больше всего занятый не тем, что
меня выдворяют из класса, а тем, что творится в моей всепонимающей и ничего
не понимающей голове. "Информация принята, но не расшифрована и поэтому не
обработана..." - подумал я, слушая за спиной возмущенный ропот класса. Еще я
подумал, что они, умеющие петь и играть на рояле, сильнее меня, пока,
конечно, временно, только временно, временно!..
На медосмотр, как на пожар
Какая-нибудь чувствительная личность могла сказать, что это был
несчастливый день. Но у нас, у сверхкосмонавтов, не принято считать дни
счастливыми и несчастливыми. Просто пришлось больше попотеть, и все.
Истратить больше калорий. Не может быть, что я не одолею это пение! Я
негнущимися пальцами построил аккорды и запел. В прихожей зазвенел звонок.
Я открыл входную дверь и увидел на лестничной площадке мой класс почти
что в полном составе. Впереди всех стояли Кутырев с Масловым. Я рванул дверь
на себя, но кто-то из ребят зацепил дверь ногой, остальные схватились за нее
руками. Мальчишки и девчонки гурьбой ввалились в столовую.
- И все в грязных ботинках?! -закричала в ужасе мама.
- Ребята, снимай ботинки! - сказал Маслов.
- Что здесь происходит? - удивился отец.
- Мало того, что... Сейчас же все уходите,- сказала "мама.
- Мы к вам по поводу вашего Юрия,- сказал Маслов.
- Никаких поводов! Уходите сейчас же! Юра пишет стихи и сочиняет
музыку,- отрезала мама.
- Вы извините, но сочинять стихи без таланта и писать музыку, не имея
музыкального слуха,- занятие бесполезное,- сказал Андрей Кубышев.
- Нет, это вы извините,- налетела на Андрея Кубышева моя мама.- Наш
Юрий не имеет музыкального слуха, вероятно, только потому, что он не хотел
его иметь, и был неталантлив как поэт и тоже, вероятно, не находил нужды
быть таковым!
Вот это ответ! Вполне согласен со словами моей мамы. И я тут же
мысленно издал приказ самому себе: "Иванову Ю. Е. в самый кратчайший срок
стать талантливым, и все! И точка! И никаких вариантов!.."
- А вы знаете, что он только что сорвал урок пения? - спросил мою маму
Виктор Маслов.- Сорвал со своим так называемым музыкальным слухом и
поэтическим талантом. Сорвал урок музыки и довел до сердечного приступа нашу
любимую учительницу!..
И после этих слов весь класс хором в один голос произнес на весь дом:
- Мы пришли заявить вам официально, что все! Что хватит! Что довольно!
Что наше терпение лопнуло!
- Раньше вы нападали на моего сына всем классом в школе, а теперь в его
доме! Уходите! - сказала мама.
- Не уходите! Надевайте ботинки и не уходите! - крикнул отец.
- Ах, так?! Тогда или я, или... эти... как их!..- сказала мама.
- Или?! Сегодня будет или! Проходите в мою комнату! Все
проходите!-сказал отец.- Ты собралась уходить?.. Сегодня твоя помощь в
кавычках,- подчеркнул отец голосом слова "помощь в кавычках",- может только
помешать твоему сыну.
Отец с матерью спорили еще некоторое время, пока мамин голос не
произнес решительно:
- Ваше счастье, что я ухожу!
После этого входная дверь оглушительно хлопнула.
Я слышал, как все ребята, стуча ботинками, всем классом ввалились в
комнату отца, забрав с собой музейные стулья из столовой, на которых никто
не сидел. Стулья были в чехлах.
- Снять чехлы! - скомандовал отец.
- А ты, Иванов, тоже заходи,- сказал Маслов,- у нас от тебя секретов
нет, это у тебя есть от нас секреты!
Он постучал в дверь моей комнаты и подождал.
Я сидел за пианино и смотрел левым глазом на белые и черные клавиши.
Пианино прекрасно звучало и без музыки: субконтроктава, контроктава, большая
октава, малая октава, первая октава, вторая октава, третья октава, четвертая
октава, пятая октава. Правым глазом я смотрел на гриф гитары, повторяя про
себя инструкцию: "Чтобы настроить инструмент, нужно взять камертон, который
издает звук "ля" первой октавы. Этому звуку соответствует звук первой (самой
тонкой) струны гитары, прижатой на седьмом ладу; тогда открытая (неприжатая)
она даст звук "ре". Вторая струна, прижатая на третьем ладу, должна звучать,
как первая открытая..." Я хотел ударить по клавишам, но отец из своей
комнаты крикнул голосом гипнотизера:
- Выходи!
- Конечно, выйду, только подождите три минуты,- сказал я, открывая
дверь
- Почему три минуты? - спросил Маслов. Мне не хотелось при
одноклассниках заниматься не подчиняющейся мне музыкой.
- Потому что я сейчас должен натирать три минуты полы,- ответил я.
Так как и дома и в классе знали, что спорить со мной бесполезно, то
никто, даже отец, не возразил мне ни слова. А я вернулся в свою комнату,
надел на ноги две щетки, включил магнитофон с пленкой и заскользил по полу.
Повторяя за певцом слова песни, я выделывал всякие танцевальные движения под
видом натирания пола. Сгрудившиеся в двери ребята смотрели на меня и бросали
всякие реплики.
- А Иванов не натирает, а, по-моему, танцует.
- И поет...
- Сорвал урок пения и поет!
- Голованова и Гранина, запишите это тоже в симптомы: вдруг запел и
затанцевал.
Три минуты прошло. Усилив немного эмоциональную сторону своей природы с
помощью танца, я снял с ног щетки, выключил магнитофон и в сопровождении
ребят из нашего класса прошел в папину комнату.
Мне было очень неприятно, что сначала никто не решался начать разговор.
Трусы ничтожные. Ченеземпры! Сидят на стульях хором! Мнутся! Ну, кто самый
смелый? Начинай! Я думал, что первым по злобе начнет, конечно, Маслов! Но
первой говорить неожиданно для меня начала Голованова.
- Евгений Александрович,- сказала она, - я скажу сразу вам без всяких
предисловий и дипломатии. Может, это не совсем дипломатично и даже жестоко,
и даже безжалостно... Вы ведь отец Иванова... Раньше мы думали, что у Юрия
просто сложный характер. Потом мы думали, что ваш сын Юрий... В общем, у нас
было несколько версий... Целый месяц думали, обсуждали... У нас вот и
протокол есть... Слушали... "О Юрии Иванове"... Постановили... последнюю
версию считать правдоподобной. Единогласно!.. То есть почти единогласно...
Двое воздержались... А один человек против... Ваня Зайцев против... Зайцев
против последней версии и против предпоследней версии. Зайцев, встань!
Зайцев встал и сказал:
- Последняя версия - это вообще бред, а предпоследняя - это бред
сумасшедшего. Предпоследняя - это с больной головы на здоровую.
- Да мы и сами,- сказала Вера Гранина,- от предпоследней версии
отказались. Я вам просто хочу рассказать, как мы дошли до предпоследней.
Говорить неудобно, но я скажу. Мы сидели и думали про диагноз... Вы нас,
конечно, извините за диагноз... У нас я и Люда, мы с медицинским уклоном, мы
говорим, в общем... Люда, говори, что ты говорила...
- Я скажу вам прямо, как будущий врач,- сказала Люда Голованова.- Я
давно наблюдала за вашим сыном с научной точки зрения. Я даже "Историю
болезни Ю. Иванова" завела для практики, конечно... Вот тут у меня
симптомы...
- Так,- сказал отец,- и какой же диагноз? А Люда продолжала:
- ...записаны. Вот раздражение эндогенного и реактивного характера,
плюс неожиданные разрешения аффектов, плюс бормотание и выкрикивание
отдельных несуществующих ни на каком языке слов, вроде: "пураближ",
"чене-земпр", "чедоземпр" и так далее и тому подобное, в итоге получился...
чок...
- Какой чок? - переспросил отец.
- Ну, что он чокнутый... извините, конечно... а по-научному... псих...
- С приветом, в общем! - сказал кто-то из ребят за моей спиной.
- А вы в детстве не болели нервными болезнями? - спросила Вера моего
отца.
- Нет,- сказал отец, печально глядя на меня.
- А ваш Юрий не болел?
- При мне не болел,- сказал отец,- но я часто и надолго уезжал в
командировки... Я фининспектор... Может, он без меня болел?
- Иванов,-спросила меня Люда Голованова,- ты в детстве не болел
детскими болезнями?
- Я никогда ничем не болел,- сказал я.
- Это тоже симптом,- сказала Голованова.- Они всегда говорят, что они
вполне здоровы...
- Кто - они? - спросил отец Голованову.
- Ну они...- ответила Голованова.
- А я с этим диагнозом был тогда не согласен! - сказал вдруг Зайцев.- И
сейчас тоже. По-моему, Иванов никакой не псих, а обыкновенный, рядовой
гений... Он мне
хоть и враг, я все равно так про него скажу: он со мной три раза
дрался...
- Четыре,- поправил я Зайцева.
- Четыре,- согласился Зайцев.- Три раза из-за того, что я прикоснулся к
его портфелю, и один раз - из-за книги - я хотел посмотреть картинки в книге
"Кукла госпожи Барк"... И все-таки мне кажется, что Иванов - это самобытная
и даже выдающаяся железная личность, просто незаурядный тип...
- Именно тип! - крикнула Гранина.
"А этот Зайцев в людях разбирается!..- подумал я.- Не то что другие".
- Да он же противный! - сказала Филимонова.
- Ну и что? - ответил Зайцев.- Бывают приятные незаурядные личности, а
Иванов - неприятный.
- Ты говори по существу его поступков,- сказал Маслов.
- Я и по существу скажу... Атомы железа-57, как известно, существуют в
двух видах. Есть возбужденные, радиоактивные атомы, испускающие гамма-лучи,
и есть обычные атомы железа, невозбужденные. Так вот, Иванов, по-моему,
возбужденный и активный человек.
- Это ты точно сказал,- согласился Маслов.- Только ивановская
возбужденность и активность слишком дорого всем обходятся.
- Потому что у Юрия Иванова в голове произошел информационный взрыв. К
сожалению, этот взрыв оказался неуправляемым. Поэтому оказалось столько
раненных этим взрывом,- сказал Зайцев.
Все зашумели. Даже кто именно и что именно говорил, нельзя было
разобрать. Слышалось только: "У него в голове произошел информационный
взрыв. И из него это осколки вылетают..." "Взрыв!.. А ты слышал этот
взрыв?.." "Слышал!.. А в нас вот уже третью неделю осколки информации
летят..." "А это что - все раненые?! Раненые - здоровые!"
- Пострадавшие от информационного взрыва в голове Иванова,
высказывайтесь!
- Он мне сказал: "Ты когда на меня смотришь, у тебя глаза какие-то
большие становятся. Ты щитовидку, говорит, проверь".
- Он жестокий к людям... У него любимая поговорка: "Всех бы вас к
пираньям во время отлива!"
- И ругается на каком-то непонятном языке.
- Высокомерный...
- Просто зазнайка,-сказала Лена Марченко.-Воображает, что он один все
знает, а другие ничего не знают. Строит из себя сверхчеловека...
- Глупости все это,- сказала Голованова, обращаясь к моему отцу.-
Последний диагноз наш такой: Юрий Иванов - не Юрий Иванов, одним словом, ваш
сын - не ваш сын.
- А кто же он? - спросил отец.
- Он - инопланетянин... Вашего сына они похитили, а вместо него
подослали двойника вашего сына! Может быть. у этих наших братьев по разуму,
с одной стороны, так высоко развита техника, что они могут создавать
двойника человека, а с другой стороны, эти братья, может, не такие уж братья
и уж не по такому разуму, если судить по Юрию Иванову, то есть я имею в виду
не его разум, а его поведение, а может, у них на планете все себя так
ведут!.. Поэтому мы,- сказала Голованова,- предлагаем устроить завтра же
Юрию медицинскую экспертизу!.. Если вы, конечно, не возражаете... У Веры
папа профессор-психолог, он с космонавтами занимается... Мы уже с ним
договорились, сделает ему все анализы - крови, ну и всякие другие, которые
нам все разъяснят!
- Я не возражаю против экспертизы,- сказал отец,- но он, мой сын, уже
одного гипнотизера усыпил, поэтому я боюсь, как бы он с врачом космонавтов
что-нибудь не сотворил. -
- А ты, Иванов, не против экспертизы?
- Хоть две! - сказал я громко и даже обрадованно. Лучшего подарка, чем
экспертиза, мне никто не мог придумать. Тем более, что мне уже было пора и
самому пройти психологический практикум у хорошего профессора. Кстати, под
хорошим предлогом пройти тренировочку. А я-то думал, как мне попасть к
профессору, который с космонавтами занимается, а тут он мне сам, можно
сказать, в руки лезет.
- Значит, завтра,- сказала Голованова.- Тут у меня записано.
- Только имейте в виду, что у меня завтра от пятнадцати ноль-ноль до
шестнадцати ноль-ноль будет... В общем, я буду занят.
Послеэтойфразыотец,ребятаивседевчонкикак то по-особенному
переглянулись, пошептались между собой, пошептались потомс моимотцом.А
Голованова, сказала:
- Хорошо, Иванов, хорошо. У профессора как раз прием
кончается вчетыре,так что ты,Иванов,после четырех - прямо к врачу.
- Только ты, Иванов, дай... Юрий! - сказал отец низким голосом,- только
ты дай в присутствии всех ребят честное слово, что ты придешь!
- Честное слово,- сказал я.
- Запиши адрес поликлиники,- сказала Голованова.- Улица...
Но адрес поликлиники узнать в эту минуту мне не удалось/ Голос
Головановой покрыл оглушительный взрыв и звон разбитого стекла, раздавшийся
где-то в районе кухни. Все вздрогнули, как по команде... кроме меня,
конечно. Через секунду там же раздался второй взрыв. И все вздрогнули еще
раз. Я продолжал сидеть совершенно спокойно, только сердце у меня чуть-чуть
заныло от нехорошего предчувствия. Вскочив со стула, отец поспешно выскочил
из комнаты. Ребята все как сумасшедшие опрометью бросились вслед за отцом.
Самым последним поднялся я и неторопливо проследовал на кухню.
Наша белоснежная, как операционная палата, кухня представляла собой
страшное зрелище. Потолок, стены и все шкафы были заляпаны красными пятнами.
А возле больших, стоящих на газовой плите бутылей в луже на полу плавали
раздавленные ягоды черной смородины и осколки стекла. Посредине кухни
валялось горлышко бутылки, закупоренное притертой пробкой.
- Что, что здесь произошло? - закричал отец, хватаясь за голову.
- Мама готовила витамины на зиму,- сказал я,- И если бы кто-то не
поставил бутыли к газовой горелке, ничего бы не случилось. А теплота дала
брожение...- добавил я.
- А почему, почему,- снова закричал отец,- все эти взрывы, подрывы
происходят в моем доме?
Я промолчал. Мое дело было объяснить причину события, а не мотивы
поступков, породивших явление, хотя взрывы и должны были тренировать мою
нервную систему на невзДрагиваемость при внезапно возникающих взрывах.
- В моем доме делают взрывы, неизвестно кто ставит бутыли к газовой
горелке! - Отец опустился на табуретку и замычал, как от зубной боли.
-Ну,- сказала Голованова в коридоре ребятам,-
теперь вампонятно,до чего доводят человекавсякие эти. сикимбрасы и
чебуреки?
В коридоре раздался громкий ропот.
- Ребята! - отец вскочил с табуретки.- Дорогие ребята! А нельзя ли нам
устроить этому моему сыну экспертизу сегодня же! Сейчас же! Сию же минуту!
- Я сейчас позвоню папе в поликлинику! - отозвалась Вера Гранина, и они
вместе с отцом вышли из кухни в столовую.
Девчонки стали потихонечку прибираться в кухне. Кто-то из ребят
попробовал ягоды и сказал: "А вкусно!" Кто-то сказал: "Стали бы делать, если
бы невкусно!" Но на все это я не обращал никакого внимания. Я стоял и
смотрел опасности в лицо, опасности, которая грозила мне, если мне может
вообще грозить какая-нибудь опасность. "А хорошо,- подумал я,- если бы
профессор признал во мне что-нибудь такое... А потом бы мой портрет в газете
"Известия" - бац! "В связи с благополучным приземлением и в связи с
благополучным установлением контактов..." Мы, конечно, с моей командой после
рейса на Юпитер отдыхаем в том самом отдельном домике, в котором отдыхает
сверхкосмонавт после возвращения. Моих космонавтов обследуют всякие
академики и члены-корреспонденты Академии медицинских наук, всех, кроме
меня, конечно, я, как всегда и везде, абсолютно здоров.
Лежу в кресле, думаю. Вдруг отец Веры Граниной входит в комнату.
Смущенно улыбается и говорит:
"Вы меня, товарищ Иванов, не узнаете?"
"Не узнаю",- говорю.
А не узнаю я, конечно, не по-настоящему, а понарошку,
"Ну как же, помните, вы, когда были вот такой... приходили ко мне
обследоваться. А я вас еще в нормальные определил. Ха-ха-ха! А вы,
оказывается... оказывается, сверхнормальный!"
Я, конечно, тоже рассмеюсь.
"Ха-ха-ха! Да, профессор, не разобрались вы тогда во мне. Ха-ха-ха! Ну,
не вы один! Ха-ха-ха!"
"Это точно! Моя дочь-то тоже вас нормальным человеком считала.
Ха-ха-ха!"
"Точно! Считала! Ха-ха-ха! А где она, кстати? Ха-ха-ха!"
"Стоит в коридоре. Войти стесняется. Ха-ха-ха!"
"Стесняется, говорите? Ха-ха-ха! Ладно уж, пусть войдет! Так и быть!..
Ха-ха-ха!.. Пусть войдет!"
- Войди сейчас же в столовую! - раздался голос моего отца.
Я вошел в столовую.
- Одевайся и на медосмотр! Как на пожар!
Все стали собираться, стали натягивать на себя плащи, куртки,
нахлобучивать на головы кепки и береты, когда на середину столовой вышла
какая-то девчонка из нашего класса и громко сказала:
- Не надо его на медосмотр!
- Почему не надо? - спросил отец.
- Что это еще за "не надо"? Почему это еще "не надо"? - раздались
голоса.
- Не надо никакого доктора,- снова упрямо повторила какая-то девчонка
из нашего класса, а мне из-за спины ребят не видно, кто говорит.
- Кто это такая? - спросил я рядом стоящего со мной Маслова.
- Кто это такая? - удивился Маслов.- Тополева Таня из нашего класса.- И
добавил: - Нет, тебя все-таки надо на медосмотр. Это же самая красивая Таня
на свете...
- Вот дневник Юрия Иванова,- сказала Таня, подняв в руке мои
зашифрованные воспоминания.- Я, конечно, понимаю, что читать чужие дневники,
тем более зашифрованные, читать в одиночку, а тем более коллективно не
принято, но раз вопрос зашел об инопланетянство, тем более о докторе
космонавтов, который должен поставить диагноз Юрию Иванову, то пусть уж этот
диагноз поставит этот дневник. Он нам все расскажет об Иванове и поставит
ему диагноз лучше всякого доктора. Сначала он расскажет нам, что Иванов -
это вовсе не Иванов на самом деле, а Баранкин. Ваша фамилия ведь Баранкин? -
обратилась она к моему отцу.
- Да,- подтвердил отец,- моя фамилия Баранкин. Но моему сыну не
нравилась эта фамилия, и он решил учиться под фамилией своей мамы... Знаете,
есть такая книга "Баранкин, будь человеком!". Так вот, когда мой сын под
этой фамилией учился в школе, к нему в той школе все приставали с одним и
тем же вопросом: "Баранкин, будь человеком, расскажи, как ты превращался в
воробья, или бабочку, или муравья". Поэтому Юра попросил перевести его в
другую школу и взял мамину фамилию.
- Теперь нам понятно, почему он перед тем как укатать нас в парке на
аттракционах, говорил про муравьев. Помните? "Объем тела самого крупного
муравья измеряется кубическими миллиметрами, а объем муравьиной кучи вместе
с ее подземной частью в сотни тысяч раз превосходит размеры "строителя"..."
- А мне про воробьев объяснял; разве, говорит, это справедливо: воробьи
зимой и летом босиком ходят, а человек...- сказал Сергей Медов.
- А мне про бабочек рассказывал. "Ты, говорит, Маслов, с Ольгой Фоминой
дружишь?" Я говорю: "Дружу". "А за сколько километров ты можешь ее
присутствие обнаружить?" Я говорю: "Когда вижу, тогда и обнаруживаю". А он
говорит, что вот бабочки друг друга за сорок километров могут обнаружить.
В эту минуту, когда расшифровалась моя настоящая фамилия, меня занимало
не то, что она расшифровалась, а то, каким же это самым непостижимым
образо.м мои воспоминания попали в руки ученицы нашего класса, ученицы, на
которую я совсем не обращал внимания. Пока все шумели, обсуждая мое
однофамилие с Баранкиным, я уставился на Таню Тополеву и впервые увидел ее
объемное, как бы сказать, голографическое изображение. Таня Тополева
действительно была так красива, что напомнила мне высказывание Дидро, что
"красота - это то, что пробуждает в уме идею соотношения". И еще
математическая мысль о красоте: в изгибах прекрасных линий всегда можно
уловить математическую закономерность. Вот она откуда, утечка моей самой
сверхсекретной информации,- от той самой красоты, что пробуждает в уме идею
соотношения, от тех изгибов прекрасных линий лица Тани Тополевой, в которых
всегда можно уловить математическую закономерность! Поэтому я и не заметил
эту идею соотношения и не уловил математическую закономерность, а зря! Зря
не заметил!.. Если бы вовремя заметил, глядишь - и не было бы утечки
информации. Но как и почему рукописи, которые я отдал на хранение Степаниде
Васильевне, оказались у Татьяны Тополевой?! С одной стороны, утечка
информации, с другой стороны, приток стихотворений. И приток, и утечка! За
приток я должен благодарить Тополеву, а за утечку я ее должен презирать. Что
же мне делать с Тополевой? Презирать ее или благодарить? Сначала надо
все-таки расшифровать, как она расшифровала зашифрованное? Я мог бы узнать и
сейчас, но по железному расписанию у меня через пятнадцать минут было
участие в гонках на автомобильных картах, и я не мог их отменить, но я не
мог отменить и расследование, каким образом рукопись из рук сторожихи тети
Паши попала к Тане Тополевой. Это можно было сделать, только задержав всех у
нас дома часа на три, но как можно было задержать всех, в том числе и Таню
Тополеву у нас дома? А очень просто и единственным образом.
- Я, к сожалению, сейчас должен уйти,- сказал я.- У меня теперь от всех
вас секретов нет, слушайте меня сейчас, потом поймете - эта формула больше
недействительна! Слушайте сейчас - поймете сейчас! - вот сегодняшняя формула
взаимного понимания! Читайте сейчас - поймете сейчас! И как сказала
гражданка Тополева в своих неплохих стихах: "Идешь на бой, лицо открой,- вот
смелости начало!"
Я вышел из комнаты, ощущая в себе чувство спортивной агрессии,
способности к максимальному напряжению своих психических и физических
возможностей для достижения высоких и наивысших (рекордных) результатов.
Спустя часа два, когда я взлетел по лестнице на свой этаж, я уже на
лестничной площадке услышал точно такой же знакомый шум, который некоторое
время тому назад я оставил в музыкальном классе нашей школы. Одним словом,
стресс продолжается. Стресс - под ним долгое время подразумевали
отрицательную реакцию организма на раздражитель (угнетенное состояние,
нервный срыв и т. д.), пока автор термина - американский ученый Г. Селье не
разъяснил специально, что стресс может быть как плохим (дистресс), так и
хорошим (эвстресс) - радость, вдохновение...
Среди присутствующих были почти все под дистрессом, и только на лице
Тани Тополевой был написан ярко выраженный эвстресс. "Она-то чему радуется?"
- подумал я про себя.
Честно говоря, разглядывая из прихожей через стекла двери столовой лица
одноклассников, я продолжал делать сразу два дела: с одной стороны, слушал,
что говорят обо мне мои одноклассники, с другой стороны, я продолжал
удивляться, как это я, умея произвести в уме, подобно хорошему математику,
извлечение корня девятнадцатой степени из числа со ста тридцатью тремя
цифрами, не могу написать стихотворение о своем сердце!
- И ругается он словами на каком-то непонятном языке.
- Например? - спросила Таня Тополева.
- Например...- Лена Марченко замялась.- Я не знаю, удобно ли это
произнести вслух? Например, сепактакроу! - сказала она, заливаясь смехом.
- Сепактакроу - это в переводе с малайского "игра ногой в мяч",-
сказала Таня Тополева.
- Он - человеконенавистник! - закричал Лев Киркинский.- У него любимая
поговорка: "Всех бы вас к пираньям во время отлива!"
- Чудаки вы все,- сказала Таня Тополева.- Все дело в том, что во время
отлива океана река мелеет. В это время пираньи никого не трогают, они как бы
спят. Наступает прилив, повышается уровень реки, и в нее уже нельзя входить,
гибель неминуема.
- Зато,- крикнул Колесников,- он все время знает, который час!..
Я вошел в комнату, и наступила тишина. Все смотрели на меня, как будто
меня действительно подменили инопланетяне. Между прочим, среди моих
одноклассников появились каким-то образом и врач-гипнотизер, и даже дядя
Петя.
- Вот спросите, спросите его,- заорал Колесников,- сколько сейчас
времени?
- Юра,- спросил меня отец,- который сейчас час?
- Пять часов тридцать минут двадцать три секунды,- ответил я, не