учительницу истории - Глебова. Все остальные играют самих себя... Итак,
представьте себе, что вы находитесь в классе на уроке истории...
Сметанин еще раз почему-то фыркнул и отошел в сторону. Я насторожился.
Мне сразу не понравилось, что действие происходит как бы во сне и что Маслов
играет какого-то Иваслова. Уж не из этой ли интермедии стихи... Началась
репетиция.
Я отыскал глазами Маслова, который должен был играть Иваслова, но, к
своему удивлению, вместо Маслова - Иваслова я увидел у классной доски самого
себя... Как будто я фантастически раздвоился и одновременно находился и у
доски, и сидел за партой.
В жизни между мною и Масловым не было ничего общего. Я хочу сказать,
что мы с ним совсем не походили друг на друга" Я в жизни черный-пречерный
брюнет, а Маслов - блондин. Все равно как мой негатив. В общем, мы с ним
совсем не похожи друг на друга. А здесь я смотрел на Маслова, будто на свое
отражение в зеркале. Сначала я даже не сообразил, что произошло. Потом
догадался. Я понял, что это меня Маслов копирует. Он у нас в классе вообще
всех копировал. Всех, кроме меня, конечно. Потому что со мной шутки плохи. Я
ему не Шадрин! И не Василянский! И не Орлов! И не Брендер! Может, он за
глаза меня и копировал. А на глазах боялся. Попробовал бы не побояться! Хотя
чего же "попробовал бы", когда он уже без всякого "бы" попробовал. Вон он
сидит за столом с моим выражением лица. Сидит в моей позе. Даже делает
сразу, как и я, три дела... Конечно, три. Читает - раз! Левой рукой жмет
теннисный мяч. А правой записывает что-то в тетрадь.
"Ну, Иванов,- налетел я сам на себя,- ну и распустил ты этих лириков.
Тебя, по словам Кутырева, имитируют, а ты сидишь и спокойно смотришь!"
Первый раз в жизни я увидел со стороны, глядя на Маслова - Иваслова,
как я стою у доски. И как я при этом смотрю на учителей. Кто-то из них на
педсовете сказал, что каждый раз, когда я вылезаю из-за парты, ей или ему
становится просто страшно. Теперь я понимаю, почему они боятся часто
вызывать меня к доске. А я не могу на них иначе смотреть. И пусть хоть
совсем не вызывают. И пусть не отнимают у меня время.
- Ну-с, голубчики,- сказал я, то есть не я, а Маслов от моего имени,
молча бросил на учителей такой взгляд, что у них затряслись поджилки.
Маслов - Иваслов молча и в моей манере так среагировал на второй
вопрос, что Глебова и все остальные, кто находился вместе со мной в классе,
стали опять смеяться. Хотя по своим ролям они должны были делать что-то
другое. В это время я положил правую руку на пульс левой и стал считать...
Пульс у меня был самый что ни на есть сверхчеловеческий и
сверхкосмонавтский. Глубокого наполнения. Ритмичный, как сигналы точного
времени из обсерватории имени Штернберга. Пятьдесят два удара в минуту. В
это же время мой мозг четко анализировал все, что увидели мои глаза, и все,
что услышали мои уши.
"Ну, во-первых, это не имитация, как тебе обещали,- говорил мне мой
мозг,- а пародия, и довольно злая, и, во-вторых, какую это задачу мы с тобой
задали учителям?.. Мы, конечно, можем задать такой вопрос, ответ на который
знаем только я, да ты, да мы с тобой. Но не такой же глупый вопрос мы бы
задали учителям... И это у них называется стык?.. За такой стык,- поддержали
мой сверхинформационный мозг мои крепкие и сильные руки,- можно сделать и
втык!"
Тем временем Маслов сказал:
- Подождите, ребята, я хочу повторить финал сцены, что-то у меня в
конце не получается, что-то я себя не совсем хорошо чувствую.
"Сейчас, Маслов, ты себя совсем нехорошо будешь чувствовать!"- подумал
я.
Потом я сжал кулаки, сказал про себя: "Действие равно
противодействию",- и, преобразив умственную энергию в механическую, зашагал
к Маслову. К этому презренному скомороху. К этому самому жалкому ченеземпру
из ченезем-пров... А еще в кружке юных космонавтов тренируется...
Пульс глубокого наполнения
Люди обычно судят друг о друге по поступкам, а не по мотивам этих
поступков, и это очень плохо. И очень неправильно. Сами посудите: примерно
через полминуты я подойду к Маслову и задам ему трепку. Если рассудить этот
поступок, не вникая в его мотивы, то это неправильный поступок. Просто
какая-то хулиганская выходка. А раз выходка хулиганская, и если судить обо
мне по этому поступку, я, значит, сами понимаете кто. Это, если обо мне
судить по поступку. Если же начать разбираться не в поступке, а в его
мотивах, то получается совсем другая картина. В классе сидит человек, первый
на Земле псип, чедоземпр и сверке. Он весь день тренировался на центрифуге и
в термокамере, а вечером еще занимался в школе. У человека ноют все мышцы, а
от занятий болит голова. Вместо того чтобы отдыхать, он и сейчас продолжает
трудиться: он решает сразу несколько очень серьезных задач - как же ему
все-таки быть с денежными затруднениями и так далее и тому подобное. Да еще
накачивает мышцу левой руки и правой ноги. Да еще решает космический
кроссворд.
В это время в класс врываются во главе с Масловым презренные лирики и
начинают над ним строить всякие шаржини-маржики. Да еще дают всякие
прозвища. Справедливо это? Несправедливо! А если это несправедливо, то дать
за это по первое число справедливо? Справедливо! Я стал грозно и неторопливо
приближаться к драмкружковцам со словами:
- Удар, его воздействие на тела изучал еще Леонардо да Винчи, но он,
понятно, не располагал техникой наблюдения быстро протекающих процессов, и
он, и Исаак Ньютон, живший на два столетия позднее, исследовали движение,
предшествующее удару, и его результат: деформацию, изменение структуры
тела,- продолжал я сьшать скороговоркой,- но постичь процесс распространения
ударной волны в теле, а тем более измерить его они, конечно, были не в
состоянии.
Как раз на этой мысли я успел подойти к Маслову и со словами: "И
знание! И сила!" - стукнул его как следует, чтобы он в следующий раз знал,
как меня передразнивать. Я в то же время громко развивал идею удара:
- Со временем необходимость измерений этого процесса становилась все
более настоятельной, вырастала в проблему: ведь удар - одновременно
созидающая и разрушающая сила, и его способность разрушения нужно
контролировать.
Думаю, что больше от разрушительной силы моих ударов, чем от
созидательной, все девчонки сразу с визгом разбежались, конечно, в разные
стороны. Только одна девчонка, которую кто-то называл, по-моему, Таней и,
по-моему, То-полевой, почему-то осталась бесстрашно стоять на месте. Я
думал, что весь драмкружок распадется после первого же распространения моей
ударной волны в их телах, но Бегунов, Ломакин, Кашин и Дудасов сплотились,
словно хоккейная команда. И бросились, как один, на выручку Маслову, издавая
жалкие выкрики:
- Ах ты, Угрюм-башка!
- Кроссворд!
- Дух изгнания! На что я им ответил:
- Ударные волны распространяются в твердом теле примерно так же, как
звуковые в закрытой комнате - отражаясь, интерферируя (то есть
накладываясь), усиливая или ослабляя друг друга. Ударное ускорение в разных
точках тела различно, его далеко не всегда можно предвидеть, рассчитать. Вот
почему важно уметь его измерить. Этим и занимаются
ученые лаборатории измерений параметров удара Всесоюзного
научно-исследовательского института метрологии имени Д. И. Менделеева в
Ленинграде.
Конечно, делать сразу четыре дела лучше в спокойной обстановке, чем во
время потасовки. Но я и здесь не терял даром времени: сыпал удары направо и
налево (нырок! уклон! обманное движение! удар!), читал лекцию "Как измерить
силу удара", решал кроссворд (созвездие Южного полушария неба из восьми
букв?) и думал о денежных затруднениях (что же делать мне с деньгами? Что
делать?).
Было еще и пятое дело, если быть точным. Кроме ударов, которые я
наносил, были еще удары, которые я получал, или, как говорят боксеры,
пропускал. Один из таких ударов пришелся мне в лоб. Это был отличный удар.
Такой мощный и результативный, что вопрос о сурдокамере, где бы я мог
тренировать себя в тишине изолированного пространства, вдруг как-то
разрешился сам собой: СУРДОКАМЕРУ МОЖНО Ж УСТРОИТЬ ЛЕТОМ В ДЕРЕВНЕ! У
БАБУШКИ! В ПОГРЕБЕ! В ДЕРЕВНЕ! В ДЕРЕВНЕ ПОД ЗЕМЛ Й НАВЕРНЯКА СТОИТ ПОЛНАЯ
ТИШИНА! И ПРОДУКТЫ ТАМ ЕСТЬ!..
"Да, кто-то очень удачно съездил меня по лбу. Даже непонятно, кто из
этих желторотиков может обладать таким хорошо поставленным ударом?" -
подумал я, разбрасывая всех в разные стороны и загоняя Маслова и Дудасова в
геометрическую фигуру, образованную углом класса. "Так, Иванов! Так!
Разделяй и властвуй, Иванов!" К сожалению, мою программу мне удалось
выполнить только наполовину. Именно в тот момент, когда я разделил всех
самодеятель-ников и собрался над ними властвовать, в класс в сопровождении
наших девчонок вошла классная руководительница. По закону инерции (открытому
Галилеем еще в 1632 году!) я еще некоторое время, конечно, продолжал драться
и даже договорил до точки следующий абзац:
- Но длительность ударного процесса весьма кратко-временна - от сотен
миллисекунд до нескольких микросекунд. И тут на помощь метрологам приходят
запоминающие осциллографы. Их осциллограмму можно наблюдать и
фотографировать с экрана хоть через несколько суток после того, как
произведено измерение! Однако ударное ускорение, ост новной параметр удара,
осциллограф не может учесть, так как оно возникает уже после того, как
сработал прибор.
Полученную осциллограмму нужно описать математически, вложигь
информацию в перфоленту, обработать ее на ЭВМ - и лишь после этого можно
считать, что работа закончена.
- Это еще что такое? Что здесь происходит? - сказала громко Зинаида
Ефимовна.
Подумать только, как часто люди задают друг другу множество самых
ненужных вопросов! По-моему, это все из-за того, что они просто не умеют
ценить и экономить свое и чужое время. Возьмем, к примеру, нашу классную
руководительницу. Она входит в зал и видит, что на сцене дерутся ребята.
Видит, что дерутся, и все-таки спрашивает: "Это что здесь происходит?" Что
происходит? Драка происходит! Я понимаю, если бы этот вопрос задал наш
химик. Он подслеповатый. Это могло бы оправдать вопрос. А у Зинаиды Ефимовны
очень даже хорошее зрение. Хорошо, что в сверхкосмонавтских науках это
невозможно. Там вопросы надо задавать точно. И отвечать тоже точно и без
лишних слов.
Обо всем этом я успел подумать, пока Зинаида Ефимовна читала мне
нотацию о том, какое безобразное впечатление производят на нее в последнее
время мои поступки. Вот к чему все сводится, когда о поступках человека
судят только по его поступкам. К безобразному впечатлению. Я уже хотел было
посоветовать Зинаиде Ефимовне судить обо мне, хотя бы на этот раз, не по
моим поступкам, а по мотивам моих поступков, но не успел. В это время в моей
голове промелькнула более важная для моих будущих сверхкосмических полетов
мысль. Я вспомнил о своем пульсе.
Ничего. Я и так все выдержу. Я - чедоземпр! Я вас не понял! Не перехожу
на прием!
Зинаида Ефимовна продолжала все еще транслировать свою нотацию, когда,
значит, в моей запыхавшейся голове мелькнула мысль о пульсе. С этими
разговорами я совсем забыл о том, что я, по моей программе, должен был
делать сразу же после драки. Я положил большой палец правой руки на пульс
левой и, выбрав момент, когда Зинаида Ефимовна набирала в себя воздух,
сказал:
- Зинаида Ефимовна, помолчите, пожалуйста, одну минуту.
- А что такое? - спросила меня Зинаида Ефимовна очень строго.
- Пульс! - сказал я, переводя взгляд на свои наручные часы и
прислушиваясь к ударам.
- Тебе что, плохо? - спросила Зинаида Ефимовна.
В ответ на вопрос я мотнул неопределенно головой, стараясь не сбиться
со счета. Вообще-то пульс был хороший. Глубокого наполнения. Ритмичный, как
сигналы точного времени из обсерватории имени Штернберга. Вокруг все стояли
молча, поэтому я быстро перемножил количество ударов на секунды и получил в
итоге пятьдесят два удара в минуту. Ну и сердце у меня! Отличный мотор. Сами
посудите: до драки - пульс пятьдесят два! После драки - пятьдесят два.
Кто-то, когда-то, где-то будет доволен очень таким пульсом...
- Ну, что? - волновалась Зинаида Ефимовна.- Тебе действительно плохо?
- Все в порядке! - отрапортовал я Зинаиде Ефимовне.- Говорите! - И про
себя добавил: "Вы Земля! Я Галактика. Перехожу на прием".
Мое самочувствие так же, как и моя подготовка, было, конечно, от всех
засекреченным, поэтому я сказал про себя себе голосом Левитана:
"Самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова хо-ро-ше-е!" - и громко добавил,
обращаясь к Зинаиде Ефимовне:
- Говорите, Зинаида Ефимовна! Я вас продолжаю слушать!
Никогда я не думал, что такая простая фраза, как: "Говорите, Зинаида
Ефимовна! Я вас продолжаю слушать!", вызовет у всех, как говорят врачи,
такую преувеличенную реакцию (гиперреакцию!).
Фразы возмущения так и полетели в меня со всех сторон:
- Ребята! Вы слышите, как он разговаривает с учительницей?
- Командует,и все:подождите!помолчите!говорите!
В общем, бесновались все ченеземпры. Весь драмкружок во главе со своим
главным скоморохом Масловым. Не возмущалась только одна Зинаида Ефимовна.
Потому что ее реакция на эту фразу была, видимо, еще более сложная, чем у
остальных. После моих слов ее всю так затрясло, словно у нее под ногами был
не пол, а вибростенд.
Вообще-то до этого разговора я к Зинаиде Ефимовне относился нормально.
Она хоть совсем молодая учительница, но физику очень точно и здорово
преподает. И спортом интересуется. И в Планетарий ходит. Я ее там с сыном
несколько раз видел. И вообще она - чедоземпр! Я ее понял не сразу, конечно,
сначала пригляделся, а потом понял и постепенно зачислил в чедоземпры. А
потом я еще долго к Зинаиде Ефимовне присматривался и даже решил, что, когда
начнутся первые пассажирские полеты в космос, она полетит, пожалуй, одна из
первых. Но сейчас я уж так не думаю. Да, с такой вибрацией нервной системы
не то что в космос, а на порог монорельсовой дороги не допустят.
- Иванов, дай дневник! - сказала Зинаида Ефимовна, очевидно придя в
себя.-Твой отец из командировки приехал?
Я молча изобразил на лице, что мой отец из командировки приехал.
- Хороший будет для него подарок...-сказала Зинаида Ефимовна, возвращая
мне дневник с длиннющей записью красными чернилами.
Я взял дневник и, не сходя с места, внимательно прочитал запись,
которую сделала Зинаида Ефимовна. В дневнике было написано вот что:
"Подрался. Сорвал репетицию драмкружка. Вел себя дерзко и вызывающе!" И
подпись: "З. Таирова".
Ну что же! Зинаида Ефимовна судила о моих поступках не по мотивам...
Значит, все точно, как у нее на уроке.
- Ну, что ты думаешь делать, Иванов? - спросила меня Зинаида Ефимовна.-
Сейчас... и вообще?..
- Я сейчас хочу уснуть,- сказал я.
- Как уснуть? - ужаснулась Зинаида Ефимовна.
- Очень просто,- пояснил я.- Лягу на парту и усну... Ведь после драки и
после такой записи в дневнике никто не смог бы уснуть, а я усну.- С этими
словами я, не дожидаясь согласия Зинаиды Ефимовны, взобрался на парту,
расслабился по своей системе псипов и... уснул.
Вокруг меня все зашумели, и каждый в духе своего "уклона". Они думали,
вероятно, что шум помешает мне уснуть.
- Очевидное... невероятное,- сказал кто-то из девчонок.
- От очевидного к невероятному,- поправил я, не открывая глаз.
- Время искать и удивляться!
- Время искать и удивлять,- еще раз вмешался я в разговор.
- У него не нервы, а черт знает что такое!-сказал Мае лов.
Эти слова мне понравились. "Что и требовалось доказать!"- хотел сказать
я, но промолчал.
Последнее, что я услышал,- это спор между кем-то: уснул я или не уснул,
и голос Колесникова Сергея.
- Это же не чел... а целая АТС! - сказал он, и, как показалось мне, с
явным восхищением в голосе.
- Ну при чем здесь автоматическая телефонная станция? - удивилась Вера
Гранина.
- Да я не про эту АТС, я про антологию таинственных случаев! Там, где
Иванов, там обязательно случается какая-нибудь таинственная антология.
Заснуть после драки... и после всего! И в присутствии Зинаиды Ефимовны!
- АТС это или не АТС, но я должна поставить вопрос об Иванове на
педсовете,- сказала Зинаида Ефимовна.
- А зачем на педсовете? - удивился Николай Ботов.- С ним даже драться
интересно и полезно. У него и во время драки можно что-нибудь полезное
узнать. Сколько раз учитель говорил про теорию удара, я не запоминал, а тут
пожалуйста, все запомнил до единого слова,- и затем Ботов словно пропел - и
все наизусть: "Удар, его воздействие на тела изучал еще Леонардо да Винчи.
Но он, пон"ятно, не располагал техникой наблюдения быстро протекающих
процессов. И он, и Исаак Ньютон..."
- Это он тебе эти знания в голову вбил! - объяснил Маслов.- Так что ты
можешь взять этот метод на вооружение, душка-тенор.
После этих слов я услышал снова голос Веры Граниной (с медицинским
уклоном):
- Сейчас проверю, спит или нет?.. Может, притворяется. (Я почувствовал,
как ее рука прикоснулась к моей.) Ну и пульс... Очень глубокого наполнения,
как у спящего...
Больше я ничего не слышал. Когда я проснулся, то Зинаиды Ефимовны уже в
классе не было, а все остальные мои соклассники сидели и молча смотрели на
меня. А я встал и потянулся. Потом я открыл портфель, положил в него
дневник. Достал космический кроссворд и вписал в него созвездие Южного
полушария. Затем соскочил с парты и при полном молчании моих современников
вышел из класса.
Все хорошо, но где чувство юмора?
В коридоре меня догнал Борис Кутырев (с сатирическим уклоном) и сказал,
хватая меня за курточку (он всегда пускает в ход руки, когда разговаривает):
- Слушай, Иванов, ты, конечно, знаешь, что мне в тебе все не нравится.
Но знаешь, что мне в тебе больше всего не нравится?
- Что? - спросил я и добавил: - Отвечай, пожалуйста, коротко и ясно, ты
стоишь не возле доски, а возле Юрия Евгеньевича Иванова!
- Больше всего мне не нравится в тебе эта мания величия... Отличаешься
ты скорее угрюмостью, чем серьез ностью. Чувства юмора тебе не хватает,
понимаешь, все в тебе безнадежно мрачно. Вот сейчас ты продемонстрировал
нам... свое засыпание. Мы, конечно, все понимаем твой трюк: ты договорился с
Граниной, чтобы она подтвердила твой сон, и она его подтвердила. Но это все
мрачно. А если бы все было с шуткой, с юмором, то и не оставило бы такого
гнетущего впечатления.
Кутырев помолчал немного и, видя, что я помрачнел, сказал:
- Ну вот, ты стал еще мрачнее, а ведь "хорошо будет смеяться тот, кто
будет смеяться последним".
- А может, на земшаре уже есть человек, который будет смеяться самым
последним из всех,- сказал я и, повернувшись к Кутыреву спиной, зашагал по
коридору.
Машинально я засунул руку в боковой карман. В кармане ощутил какой-то
листок, хотя знал точно, что никакого листка в карман не прятал. Я сбежал с
лестницы, вышел на улицу и извлек листок из кармана, при этом екнуло сердце.
Неужели, подумал я, неужели опять... Быстро развернул листок... Стихи! На
листке были написаны стихи! Мне стало ясно: кто-то, вероятно, решил
отравлять мое существование этой рифмованной пачкотней. Я разволновался,
правда совсем спокойно, прочитал стихотворение:
Находят птицы без приборов гнезда
Сквозь облака, туманы и дожди.
Летят они в рассвет и ночью поздней,
Проделав в небе сотни миль пути.
Им ветер не сопутствует.
Земные не зовут огни...
Значит, они чувствуют.
Значит, что-то чувствуют,
Только что же чувствуют они?
Спасают нас, людей, в морях дельфины,
Ведут меж рифов в гавань корабли.
А в девять баллов вынесут на спинах,
Оставив нас на берегу Земли.
Им ветер не сопутствует,
Земные не зовут огни...
Значит, они чувствуют,
Значит, что-то чувствуют,
Только что же чувствуют они?
Значит, снова прислали стихи человеку, у которого из-за его сильной
программы самообучения весь день занят и расписан буквально до секунд. И я
снова эти стихи вынужден был прочитать и даже записать второй раз в жизни и
второй раз в бортжурнал: "С 5.30 до 5.35 читал стихи... С 5.35 до 5.45 думал
о том, зачем и кто бы мог их мне прислать".
Я стал сравнивать первые и вторые стихи. Такое впечатление, что кто-то
и что-то обо мне уже знает или, по крайней мере, догадывается о чем-то... В
первых стихах написано: "...Идешь на бой, лицо открой! - Вот смелости
начало..." А во вторых стихах: "Находят птицы без приборов гнезда". Обратите
внимание, "находят без приборов гнезда", летят "сквозь облака, туманы и
дожди", "летят они в рассвет и ночью поздней, проделав сотни миль пути" и,
главное, что "им ветер не сопутствует", я подчеркиваю: "не сопутствует". Это
уже просто какой-то намек и еще, что "земные не зовут огни". А дальше про
чувства: "Значит, они чувствуют, значит, что-то чувствуют, только что же
чувствуют они?" Похоже, кто-то просто хочет ввинтиться мне в душу и узнать,
что же я чувствую и чувствую ли я что-нибудь вообще?.. Вот так, разгадывая
эту стихотворную загадку, я шел к дому по тротуару, стараясь шагать по линии
лунного терминатора. (Терминатором называется граница света Солнца и тени
Луны, падающих на Землю.) Шагать по земному терминатору неинтересно.
Температура солнечного света и лунной тени, наверно, одинаковая. Интересней,
конечно, шагать по терминатору Меркурия. Там на освещенной стороне
температура плюс пятьсот градусов... а в тени - минус двести... На
этой мысли я остановился. Терминатор терминатором, а кто же за мной
все-таки крадется?.. Кто-то охотится, вероятно, за секретами моих
тренировок. В нашей школе не только Маслов, но и многие другие ребята хотят
стать космонавтами. Поэтому, наверно, я и Самсонова как-то на карусели
встретил с девчонками. Но он просто катался. А второй раз без девчонок был.
И на меня все время подозрительно смотрел. В Сандунах Дудасов прошлый раз
сказал: "Ты что это пятый раз паришься?"
Ничего, если они и будут космонавтами, то самыми обыкновенными... с
дублерами... А я буду, как мне ясно, сверхкосмонавтом. Лидером я буду.
Первым в мире. Первым и самым подготовленным к сверхкосмическим сверхполетам
изо всех людей на всем земшаре. Размышляя об этом, я завернул за угол и,
прыгнув с терминатора в тень, спрятался в первом попавшемся подъезде. Расчет
был простой: ничего не подозревающий шпион выскочит из-за угла и тем самым
раскроет свою жалкую личность. Не успел я об этом подумать, как из-за угла
появился Сергей Колесников. Я его сразу узнал по длинной шее, даже в
темноте. Антолог таинственных случаев. У Колесникова шея была длинная, как у
жирафа, и вертючая. Когда Колесников скрылся из виду, я вышел из своего
укрытия и поспешил домой.
По своему железному расписанию я каждый день в десять часов вечера уже
лежу в постели. Пусть даже в это время по телевизору передают запуск новой
ракеты в космос, все равно я сплю. Если хочешь стать сверхкосмонавтом и
чедо-земпром, приходится себе во многом отказывать.
Антология самого таинственного случая
Наш дом находится совсем недалеко от школы. Поэтому сегмент земного
шара, залитый асфальтом и именуемый Садовым кольцом и отделяющий мой дом от
школы улицей Воровского, я проскочил пулей.
Я торопился, так как по жизненному расписанию моего сегодняшнего вечера
время несколько уплотнилось. Я уже
говорил, что каждый день в десять часов вечера, что бы ни случилось, я
должен лежать в постели. А до сна я должен был еще успеть позаниматься
геодезией и астрофизикой. И самое главное, провести первую тренировку
терминатора планеты Меркурий. Я, конечно, вполне мог уложиться в расписание,
если бы мне не надо было предъявлять дневник моему отцу. Прочитав дневник,
отец обязательно затеет со мной разговор, который совсем не предусмотрен
моим расписанием. Потом в наш разговор вмешается мама. Мама начнет меня
защищать, отец начнет с ней спорить. И на это тоже можно потратить уйму
такого нужного времени.
Когда я влетел в прихожую, ни отца, ни матери дома не было. Я сделал по
расписанию первым делом вот что: налил в металлическую мензурку простейшее
соединение водорода с кислородом. Довел до точки кипения. В фарфоровый
тигель всыпал шесть граммов синепсиса. Смешал синепсис с тремя ложками
полиозы. Тонкую пластинку, содержащую элементы фосфора и кальция, соединил с
толстой пластинкой аминокислот и... ну, в общем, короче говоря, это я просто
выпил стакан чаю с сахаром и съел бутерброд с сыром! Потом я положил дневник
в папиной комнате на стол, на самом видном месте. Я уже собирался вернуться
в свою комнату, когда заметил на столе кипу газет. Читая газеты, отец всегда
подчеркивает в них отдельные статьи, фразы и даже слова. Я пересмотрел, что
и где он подчеркнул на этот раз: в "Известиях" и в "Комсомолке" в основном
он подчеркнул статьи о воспитании подростков. Во вчерашней "Вечерке" был
подчеркнут какой-то фельетон на финансовую тему (мой отец, дорогие товарищи
потомки, работает фининспектором и часто выезжает делать ревизии. Кроме
того, он всегда занят, потому что работает над диссертацией. Меня он тоже
часто ревизует, так как считает, что я стал "невозможным человеком",
"невозможным" - это слово мы, конечно, оставим на его совести!).
Итак, в "Вечерке" подчеркнута статья на какую-то финансовую тему и еще
был обведен красными чернилами какой-то фотоснимок и рядом поставлен жирный
вопросительный знак.
Минуточку, минуточку! На фотоснимке, между прочим, изображены я и мой
представьте себе, что вы находитесь в классе на уроке истории...
Сметанин еще раз почему-то фыркнул и отошел в сторону. Я насторожился.
Мне сразу не понравилось, что действие происходит как бы во сне и что Маслов
играет какого-то Иваслова. Уж не из этой ли интермедии стихи... Началась
репетиция.
Я отыскал глазами Маслова, который должен был играть Иваслова, но, к
своему удивлению, вместо Маслова - Иваслова я увидел у классной доски самого
себя... Как будто я фантастически раздвоился и одновременно находился и у
доски, и сидел за партой.
В жизни между мною и Масловым не было ничего общего. Я хочу сказать,
что мы с ним совсем не походили друг на друга" Я в жизни черный-пречерный
брюнет, а Маслов - блондин. Все равно как мой негатив. В общем, мы с ним
совсем не похожи друг на друга. А здесь я смотрел на Маслова, будто на свое
отражение в зеркале. Сначала я даже не сообразил, что произошло. Потом
догадался. Я понял, что это меня Маслов копирует. Он у нас в классе вообще
всех копировал. Всех, кроме меня, конечно. Потому что со мной шутки плохи. Я
ему не Шадрин! И не Василянский! И не Орлов! И не Брендер! Может, он за
глаза меня и копировал. А на глазах боялся. Попробовал бы не побояться! Хотя
чего же "попробовал бы", когда он уже без всякого "бы" попробовал. Вон он
сидит за столом с моим выражением лица. Сидит в моей позе. Даже делает
сразу, как и я, три дела... Конечно, три. Читает - раз! Левой рукой жмет
теннисный мяч. А правой записывает что-то в тетрадь.
"Ну, Иванов,- налетел я сам на себя,- ну и распустил ты этих лириков.
Тебя, по словам Кутырева, имитируют, а ты сидишь и спокойно смотришь!"
Первый раз в жизни я увидел со стороны, глядя на Маслова - Иваслова,
как я стою у доски. И как я при этом смотрю на учителей. Кто-то из них на
педсовете сказал, что каждый раз, когда я вылезаю из-за парты, ей или ему
становится просто страшно. Теперь я понимаю, почему они боятся часто
вызывать меня к доске. А я не могу на них иначе смотреть. И пусть хоть
совсем не вызывают. И пусть не отнимают у меня время.
- Ну-с, голубчики,- сказал я, то есть не я, а Маслов от моего имени,
молча бросил на учителей такой взгляд, что у них затряслись поджилки.
Маслов - Иваслов молча и в моей манере так среагировал на второй
вопрос, что Глебова и все остальные, кто находился вместе со мной в классе,
стали опять смеяться. Хотя по своим ролям они должны были делать что-то
другое. В это время я положил правую руку на пульс левой и стал считать...
Пульс у меня был самый что ни на есть сверхчеловеческий и
сверхкосмонавтский. Глубокого наполнения. Ритмичный, как сигналы точного
времени из обсерватории имени Штернберга. Пятьдесят два удара в минуту. В
это же время мой мозг четко анализировал все, что увидели мои глаза, и все,
что услышали мои уши.
"Ну, во-первых, это не имитация, как тебе обещали,- говорил мне мой
мозг,- а пародия, и довольно злая, и, во-вторых, какую это задачу мы с тобой
задали учителям?.. Мы, конечно, можем задать такой вопрос, ответ на который
знаем только я, да ты, да мы с тобой. Но не такой же глупый вопрос мы бы
задали учителям... И это у них называется стык?.. За такой стык,- поддержали
мой сверхинформационный мозг мои крепкие и сильные руки,- можно сделать и
втык!"
Тем временем Маслов сказал:
- Подождите, ребята, я хочу повторить финал сцены, что-то у меня в
конце не получается, что-то я себя не совсем хорошо чувствую.
"Сейчас, Маслов, ты себя совсем нехорошо будешь чувствовать!"- подумал
я.
Потом я сжал кулаки, сказал про себя: "Действие равно
противодействию",- и, преобразив умственную энергию в механическую, зашагал
к Маслову. К этому презренному скомороху. К этому самому жалкому ченеземпру
из ченезем-пров... А еще в кружке юных космонавтов тренируется...
Пульс глубокого наполнения
Люди обычно судят друг о друге по поступкам, а не по мотивам этих
поступков, и это очень плохо. И очень неправильно. Сами посудите: примерно
через полминуты я подойду к Маслову и задам ему трепку. Если рассудить этот
поступок, не вникая в его мотивы, то это неправильный поступок. Просто
какая-то хулиганская выходка. А раз выходка хулиганская, и если судить обо
мне по этому поступку, я, значит, сами понимаете кто. Это, если обо мне
судить по поступку. Если же начать разбираться не в поступке, а в его
мотивах, то получается совсем другая картина. В классе сидит человек, первый
на Земле псип, чедоземпр и сверке. Он весь день тренировался на центрифуге и
в термокамере, а вечером еще занимался в школе. У человека ноют все мышцы, а
от занятий болит голова. Вместо того чтобы отдыхать, он и сейчас продолжает
трудиться: он решает сразу несколько очень серьезных задач - как же ему
все-таки быть с денежными затруднениями и так далее и тому подобное. Да еще
накачивает мышцу левой руки и правой ноги. Да еще решает космический
кроссворд.
В это время в класс врываются во главе с Масловым презренные лирики и
начинают над ним строить всякие шаржини-маржики. Да еще дают всякие
прозвища. Справедливо это? Несправедливо! А если это несправедливо, то дать
за это по первое число справедливо? Справедливо! Я стал грозно и неторопливо
приближаться к драмкружковцам со словами:
- Удар, его воздействие на тела изучал еще Леонардо да Винчи, но он,
понятно, не располагал техникой наблюдения быстро протекающих процессов, и
он, и Исаак Ньютон, живший на два столетия позднее, исследовали движение,
предшествующее удару, и его результат: деформацию, изменение структуры
тела,- продолжал я сьшать скороговоркой,- но постичь процесс распространения
ударной волны в теле, а тем более измерить его они, конечно, были не в
состоянии.
Как раз на этой мысли я успел подойти к Маслову и со словами: "И
знание! И сила!" - стукнул его как следует, чтобы он в следующий раз знал,
как меня передразнивать. Я в то же время громко развивал идею удара:
- Со временем необходимость измерений этого процесса становилась все
более настоятельной, вырастала в проблему: ведь удар - одновременно
созидающая и разрушающая сила, и его способность разрушения нужно
контролировать.
Думаю, что больше от разрушительной силы моих ударов, чем от
созидательной, все девчонки сразу с визгом разбежались, конечно, в разные
стороны. Только одна девчонка, которую кто-то называл, по-моему, Таней и,
по-моему, То-полевой, почему-то осталась бесстрашно стоять на месте. Я
думал, что весь драмкружок распадется после первого же распространения моей
ударной волны в их телах, но Бегунов, Ломакин, Кашин и Дудасов сплотились,
словно хоккейная команда. И бросились, как один, на выручку Маслову, издавая
жалкие выкрики:
- Ах ты, Угрюм-башка!
- Кроссворд!
- Дух изгнания! На что я им ответил:
- Ударные волны распространяются в твердом теле примерно так же, как
звуковые в закрытой комнате - отражаясь, интерферируя (то есть
накладываясь), усиливая или ослабляя друг друга. Ударное ускорение в разных
точках тела различно, его далеко не всегда можно предвидеть, рассчитать. Вот
почему важно уметь его измерить. Этим и занимаются
ученые лаборатории измерений параметров удара Всесоюзного
научно-исследовательского института метрологии имени Д. И. Менделеева в
Ленинграде.
Конечно, делать сразу четыре дела лучше в спокойной обстановке, чем во
время потасовки. Но я и здесь не терял даром времени: сыпал удары направо и
налево (нырок! уклон! обманное движение! удар!), читал лекцию "Как измерить
силу удара", решал кроссворд (созвездие Южного полушария неба из восьми
букв?) и думал о денежных затруднениях (что же делать мне с деньгами? Что
делать?).
Было еще и пятое дело, если быть точным. Кроме ударов, которые я
наносил, были еще удары, которые я получал, или, как говорят боксеры,
пропускал. Один из таких ударов пришелся мне в лоб. Это был отличный удар.
Такой мощный и результативный, что вопрос о сурдокамере, где бы я мог
тренировать себя в тишине изолированного пространства, вдруг как-то
разрешился сам собой: СУРДОКАМЕРУ МОЖНО Ж УСТРОИТЬ ЛЕТОМ В ДЕРЕВНЕ! У
БАБУШКИ! В ПОГРЕБЕ! В ДЕРЕВНЕ! В ДЕРЕВНЕ ПОД ЗЕМЛ Й НАВЕРНЯКА СТОИТ ПОЛНАЯ
ТИШИНА! И ПРОДУКТЫ ТАМ ЕСТЬ!..
"Да, кто-то очень удачно съездил меня по лбу. Даже непонятно, кто из
этих желторотиков может обладать таким хорошо поставленным ударом?" -
подумал я, разбрасывая всех в разные стороны и загоняя Маслова и Дудасова в
геометрическую фигуру, образованную углом класса. "Так, Иванов! Так!
Разделяй и властвуй, Иванов!" К сожалению, мою программу мне удалось
выполнить только наполовину. Именно в тот момент, когда я разделил всех
самодеятель-ников и собрался над ними властвовать, в класс в сопровождении
наших девчонок вошла классная руководительница. По закону инерции (открытому
Галилеем еще в 1632 году!) я еще некоторое время, конечно, продолжал драться
и даже договорил до точки следующий абзац:
- Но длительность ударного процесса весьма кратко-временна - от сотен
миллисекунд до нескольких микросекунд. И тут на помощь метрологам приходят
запоминающие осциллографы. Их осциллограмму можно наблюдать и
фотографировать с экрана хоть через несколько суток после того, как
произведено измерение! Однако ударное ускорение, ост новной параметр удара,
осциллограф не может учесть, так как оно возникает уже после того, как
сработал прибор.
Полученную осциллограмму нужно описать математически, вложигь
информацию в перфоленту, обработать ее на ЭВМ - и лишь после этого можно
считать, что работа закончена.
- Это еще что такое? Что здесь происходит? - сказала громко Зинаида
Ефимовна.
Подумать только, как часто люди задают друг другу множество самых
ненужных вопросов! По-моему, это все из-за того, что они просто не умеют
ценить и экономить свое и чужое время. Возьмем, к примеру, нашу классную
руководительницу. Она входит в зал и видит, что на сцене дерутся ребята.
Видит, что дерутся, и все-таки спрашивает: "Это что здесь происходит?" Что
происходит? Драка происходит! Я понимаю, если бы этот вопрос задал наш
химик. Он подслеповатый. Это могло бы оправдать вопрос. А у Зинаиды Ефимовны
очень даже хорошее зрение. Хорошо, что в сверхкосмонавтских науках это
невозможно. Там вопросы надо задавать точно. И отвечать тоже точно и без
лишних слов.
Обо всем этом я успел подумать, пока Зинаида Ефимовна читала мне
нотацию о том, какое безобразное впечатление производят на нее в последнее
время мои поступки. Вот к чему все сводится, когда о поступках человека
судят только по его поступкам. К безобразному впечатлению. Я уже хотел было
посоветовать Зинаиде Ефимовне судить обо мне, хотя бы на этот раз, не по
моим поступкам, а по мотивам моих поступков, но не успел. В это время в моей
голове промелькнула более важная для моих будущих сверхкосмических полетов
мысль. Я вспомнил о своем пульсе.
Ничего. Я и так все выдержу. Я - чедоземпр! Я вас не понял! Не перехожу
на прием!
Зинаида Ефимовна продолжала все еще транслировать свою нотацию, когда,
значит, в моей запыхавшейся голове мелькнула мысль о пульсе. С этими
разговорами я совсем забыл о том, что я, по моей программе, должен был
делать сразу же после драки. Я положил большой палец правой руки на пульс
левой и, выбрав момент, когда Зинаида Ефимовна набирала в себя воздух,
сказал:
- Зинаида Ефимовна, помолчите, пожалуйста, одну минуту.
- А что такое? - спросила меня Зинаида Ефимовна очень строго.
- Пульс! - сказал я, переводя взгляд на свои наручные часы и
прислушиваясь к ударам.
- Тебе что, плохо? - спросила Зинаида Ефимовна.
В ответ на вопрос я мотнул неопределенно головой, стараясь не сбиться
со счета. Вообще-то пульс был хороший. Глубокого наполнения. Ритмичный, как
сигналы точного времени из обсерватории имени Штернберга. Вокруг все стояли
молча, поэтому я быстро перемножил количество ударов на секунды и получил в
итоге пятьдесят два удара в минуту. Ну и сердце у меня! Отличный мотор. Сами
посудите: до драки - пульс пятьдесят два! После драки - пятьдесят два.
Кто-то, когда-то, где-то будет доволен очень таким пульсом...
- Ну, что? - волновалась Зинаида Ефимовна.- Тебе действительно плохо?
- Все в порядке! - отрапортовал я Зинаиде Ефимовне.- Говорите! - И про
себя добавил: "Вы Земля! Я Галактика. Перехожу на прием".
Мое самочувствие так же, как и моя подготовка, было, конечно, от всех
засекреченным, поэтому я сказал про себя себе голосом Левитана:
"Самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова хо-ро-ше-е!" - и громко добавил,
обращаясь к Зинаиде Ефимовне:
- Говорите, Зинаида Ефимовна! Я вас продолжаю слушать!
Никогда я не думал, что такая простая фраза, как: "Говорите, Зинаида
Ефимовна! Я вас продолжаю слушать!", вызовет у всех, как говорят врачи,
такую преувеличенную реакцию (гиперреакцию!).
Фразы возмущения так и полетели в меня со всех сторон:
- Ребята! Вы слышите, как он разговаривает с учительницей?
- Командует,и все:подождите!помолчите!говорите!
В общем, бесновались все ченеземпры. Весь драмкружок во главе со своим
главным скоморохом Масловым. Не возмущалась только одна Зинаида Ефимовна.
Потому что ее реакция на эту фразу была, видимо, еще более сложная, чем у
остальных. После моих слов ее всю так затрясло, словно у нее под ногами был
не пол, а вибростенд.
Вообще-то до этого разговора я к Зинаиде Ефимовне относился нормально.
Она хоть совсем молодая учительница, но физику очень точно и здорово
преподает. И спортом интересуется. И в Планетарий ходит. Я ее там с сыном
несколько раз видел. И вообще она - чедоземпр! Я ее понял не сразу, конечно,
сначала пригляделся, а потом понял и постепенно зачислил в чедоземпры. А
потом я еще долго к Зинаиде Ефимовне присматривался и даже решил, что, когда
начнутся первые пассажирские полеты в космос, она полетит, пожалуй, одна из
первых. Но сейчас я уж так не думаю. Да, с такой вибрацией нервной системы
не то что в космос, а на порог монорельсовой дороги не допустят.
- Иванов, дай дневник! - сказала Зинаида Ефимовна, очевидно придя в
себя.-Твой отец из командировки приехал?
Я молча изобразил на лице, что мой отец из командировки приехал.
- Хороший будет для него подарок...-сказала Зинаида Ефимовна, возвращая
мне дневник с длиннющей записью красными чернилами.
Я взял дневник и, не сходя с места, внимательно прочитал запись,
которую сделала Зинаида Ефимовна. В дневнике было написано вот что:
"Подрался. Сорвал репетицию драмкружка. Вел себя дерзко и вызывающе!" И
подпись: "З. Таирова".
Ну что же! Зинаида Ефимовна судила о моих поступках не по мотивам...
Значит, все точно, как у нее на уроке.
- Ну, что ты думаешь делать, Иванов? - спросила меня Зинаида Ефимовна.-
Сейчас... и вообще?..
- Я сейчас хочу уснуть,- сказал я.
- Как уснуть? - ужаснулась Зинаида Ефимовна.
- Очень просто,- пояснил я.- Лягу на парту и усну... Ведь после драки и
после такой записи в дневнике никто не смог бы уснуть, а я усну.- С этими
словами я, не дожидаясь согласия Зинаиды Ефимовны, взобрался на парту,
расслабился по своей системе псипов и... уснул.
Вокруг меня все зашумели, и каждый в духе своего "уклона". Они думали,
вероятно, что шум помешает мне уснуть.
- Очевидное... невероятное,- сказал кто-то из девчонок.
- От очевидного к невероятному,- поправил я, не открывая глаз.
- Время искать и удивляться!
- Время искать и удивлять,- еще раз вмешался я в разговор.
- У него не нервы, а черт знает что такое!-сказал Мае лов.
Эти слова мне понравились. "Что и требовалось доказать!"- хотел сказать
я, но промолчал.
Последнее, что я услышал,- это спор между кем-то: уснул я или не уснул,
и голос Колесникова Сергея.
- Это же не чел... а целая АТС! - сказал он, и, как показалось мне, с
явным восхищением в голосе.
- Ну при чем здесь автоматическая телефонная станция? - удивилась Вера
Гранина.
- Да я не про эту АТС, я про антологию таинственных случаев! Там, где
Иванов, там обязательно случается какая-нибудь таинственная антология.
Заснуть после драки... и после всего! И в присутствии Зинаиды Ефимовны!
- АТС это или не АТС, но я должна поставить вопрос об Иванове на
педсовете,- сказала Зинаида Ефимовна.
- А зачем на педсовете? - удивился Николай Ботов.- С ним даже драться
интересно и полезно. У него и во время драки можно что-нибудь полезное
узнать. Сколько раз учитель говорил про теорию удара, я не запоминал, а тут
пожалуйста, все запомнил до единого слова,- и затем Ботов словно пропел - и
все наизусть: "Удар, его воздействие на тела изучал еще Леонардо да Винчи.
Но он, пон"ятно, не располагал техникой наблюдения быстро протекающих
процессов. И он, и Исаак Ньютон..."
- Это он тебе эти знания в голову вбил! - объяснил Маслов.- Так что ты
можешь взять этот метод на вооружение, душка-тенор.
После этих слов я услышал снова голос Веры Граниной (с медицинским
уклоном):
- Сейчас проверю, спит или нет?.. Может, притворяется. (Я почувствовал,
как ее рука прикоснулась к моей.) Ну и пульс... Очень глубокого наполнения,
как у спящего...
Больше я ничего не слышал. Когда я проснулся, то Зинаиды Ефимовны уже в
классе не было, а все остальные мои соклассники сидели и молча смотрели на
меня. А я встал и потянулся. Потом я открыл портфель, положил в него
дневник. Достал космический кроссворд и вписал в него созвездие Южного
полушария. Затем соскочил с парты и при полном молчании моих современников
вышел из класса.
Все хорошо, но где чувство юмора?
В коридоре меня догнал Борис Кутырев (с сатирическим уклоном) и сказал,
хватая меня за курточку (он всегда пускает в ход руки, когда разговаривает):
- Слушай, Иванов, ты, конечно, знаешь, что мне в тебе все не нравится.
Но знаешь, что мне в тебе больше всего не нравится?
- Что? - спросил я и добавил: - Отвечай, пожалуйста, коротко и ясно, ты
стоишь не возле доски, а возле Юрия Евгеньевича Иванова!
- Больше всего мне не нравится в тебе эта мания величия... Отличаешься
ты скорее угрюмостью, чем серьез ностью. Чувства юмора тебе не хватает,
понимаешь, все в тебе безнадежно мрачно. Вот сейчас ты продемонстрировал
нам... свое засыпание. Мы, конечно, все понимаем твой трюк: ты договорился с
Граниной, чтобы она подтвердила твой сон, и она его подтвердила. Но это все
мрачно. А если бы все было с шуткой, с юмором, то и не оставило бы такого
гнетущего впечатления.
Кутырев помолчал немного и, видя, что я помрачнел, сказал:
- Ну вот, ты стал еще мрачнее, а ведь "хорошо будет смеяться тот, кто
будет смеяться последним".
- А может, на земшаре уже есть человек, который будет смеяться самым
последним из всех,- сказал я и, повернувшись к Кутыреву спиной, зашагал по
коридору.
Машинально я засунул руку в боковой карман. В кармане ощутил какой-то
листок, хотя знал точно, что никакого листка в карман не прятал. Я сбежал с
лестницы, вышел на улицу и извлек листок из кармана, при этом екнуло сердце.
Неужели, подумал я, неужели опять... Быстро развернул листок... Стихи! На
листке были написаны стихи! Мне стало ясно: кто-то, вероятно, решил
отравлять мое существование этой рифмованной пачкотней. Я разволновался,
правда совсем спокойно, прочитал стихотворение:
Находят птицы без приборов гнезда
Сквозь облака, туманы и дожди.
Летят они в рассвет и ночью поздней,
Проделав в небе сотни миль пути.
Им ветер не сопутствует.
Земные не зовут огни...
Значит, они чувствуют.
Значит, что-то чувствуют,
Только что же чувствуют они?
Спасают нас, людей, в морях дельфины,
Ведут меж рифов в гавань корабли.
А в девять баллов вынесут на спинах,
Оставив нас на берегу Земли.
Им ветер не сопутствует,
Земные не зовут огни...
Значит, они чувствуют,
Значит, что-то чувствуют,
Только что же чувствуют они?
Значит, снова прислали стихи человеку, у которого из-за его сильной
программы самообучения весь день занят и расписан буквально до секунд. И я
снова эти стихи вынужден был прочитать и даже записать второй раз в жизни и
второй раз в бортжурнал: "С 5.30 до 5.35 читал стихи... С 5.35 до 5.45 думал
о том, зачем и кто бы мог их мне прислать".
Я стал сравнивать первые и вторые стихи. Такое впечатление, что кто-то
и что-то обо мне уже знает или, по крайней мере, догадывается о чем-то... В
первых стихах написано: "...Идешь на бой, лицо открой! - Вот смелости
начало..." А во вторых стихах: "Находят птицы без приборов гнезда". Обратите
внимание, "находят без приборов гнезда", летят "сквозь облака, туманы и
дожди", "летят они в рассвет и ночью поздней, проделав сотни миль пути" и,
главное, что "им ветер не сопутствует", я подчеркиваю: "не сопутствует". Это
уже просто какой-то намек и еще, что "земные не зовут огни". А дальше про
чувства: "Значит, они чувствуют, значит, что-то чувствуют, только что же
чувствуют они?" Похоже, кто-то просто хочет ввинтиться мне в душу и узнать,
что же я чувствую и чувствую ли я что-нибудь вообще?.. Вот так, разгадывая
эту стихотворную загадку, я шел к дому по тротуару, стараясь шагать по линии
лунного терминатора. (Терминатором называется граница света Солнца и тени
Луны, падающих на Землю.) Шагать по земному терминатору неинтересно.
Температура солнечного света и лунной тени, наверно, одинаковая. Интересней,
конечно, шагать по терминатору Меркурия. Там на освещенной стороне
температура плюс пятьсот градусов... а в тени - минус двести... На
этой мысли я остановился. Терминатор терминатором, а кто же за мной
все-таки крадется?.. Кто-то охотится, вероятно, за секретами моих
тренировок. В нашей школе не только Маслов, но и многие другие ребята хотят
стать космонавтами. Поэтому, наверно, я и Самсонова как-то на карусели
встретил с девчонками. Но он просто катался. А второй раз без девчонок был.
И на меня все время подозрительно смотрел. В Сандунах Дудасов прошлый раз
сказал: "Ты что это пятый раз паришься?"
Ничего, если они и будут космонавтами, то самыми обыкновенными... с
дублерами... А я буду, как мне ясно, сверхкосмонавтом. Лидером я буду.
Первым в мире. Первым и самым подготовленным к сверхкосмическим сверхполетам
изо всех людей на всем земшаре. Размышляя об этом, я завернул за угол и,
прыгнув с терминатора в тень, спрятался в первом попавшемся подъезде. Расчет
был простой: ничего не подозревающий шпион выскочит из-за угла и тем самым
раскроет свою жалкую личность. Не успел я об этом подумать, как из-за угла
появился Сергей Колесников. Я его сразу узнал по длинной шее, даже в
темноте. Антолог таинственных случаев. У Колесникова шея была длинная, как у
жирафа, и вертючая. Когда Колесников скрылся из виду, я вышел из своего
укрытия и поспешил домой.
По своему железному расписанию я каждый день в десять часов вечера уже
лежу в постели. Пусть даже в это время по телевизору передают запуск новой
ракеты в космос, все равно я сплю. Если хочешь стать сверхкосмонавтом и
чедо-земпром, приходится себе во многом отказывать.
Антология самого таинственного случая
Наш дом находится совсем недалеко от школы. Поэтому сегмент земного
шара, залитый асфальтом и именуемый Садовым кольцом и отделяющий мой дом от
школы улицей Воровского, я проскочил пулей.
Я торопился, так как по жизненному расписанию моего сегодняшнего вечера
время несколько уплотнилось. Я уже
говорил, что каждый день в десять часов вечера, что бы ни случилось, я
должен лежать в постели. А до сна я должен был еще успеть позаниматься
геодезией и астрофизикой. И самое главное, провести первую тренировку
терминатора планеты Меркурий. Я, конечно, вполне мог уложиться в расписание,
если бы мне не надо было предъявлять дневник моему отцу. Прочитав дневник,
отец обязательно затеет со мной разговор, который совсем не предусмотрен
моим расписанием. Потом в наш разговор вмешается мама. Мама начнет меня
защищать, отец начнет с ней спорить. И на это тоже можно потратить уйму
такого нужного времени.
Когда я влетел в прихожую, ни отца, ни матери дома не было. Я сделал по
расписанию первым делом вот что: налил в металлическую мензурку простейшее
соединение водорода с кислородом. Довел до точки кипения. В фарфоровый
тигель всыпал шесть граммов синепсиса. Смешал синепсис с тремя ложками
полиозы. Тонкую пластинку, содержащую элементы фосфора и кальция, соединил с
толстой пластинкой аминокислот и... ну, в общем, короче говоря, это я просто
выпил стакан чаю с сахаром и съел бутерброд с сыром! Потом я положил дневник
в папиной комнате на стол, на самом видном месте. Я уже собирался вернуться
в свою комнату, когда заметил на столе кипу газет. Читая газеты, отец всегда
подчеркивает в них отдельные статьи, фразы и даже слова. Я пересмотрел, что
и где он подчеркнул на этот раз: в "Известиях" и в "Комсомолке" в основном
он подчеркнул статьи о воспитании подростков. Во вчерашней "Вечерке" был
подчеркнут какой-то фельетон на финансовую тему (мой отец, дорогие товарищи
потомки, работает фининспектором и часто выезжает делать ревизии. Кроме
того, он всегда занят, потому что работает над диссертацией. Меня он тоже
часто ревизует, так как считает, что я стал "невозможным человеком",
"невозможным" - это слово мы, конечно, оставим на его совести!).
Итак, в "Вечерке" подчеркнута статья на какую-то финансовую тему и еще
был обведен красными чернилами какой-то фотоснимок и рядом поставлен жирный
вопросительный знак.
Минуточку, минуточку! На фотоснимке, между прочим, изображены я и мой