удостоверяющую правдоподобность ее рассказа. С его помощью Валя
получила и прописку и работу - продавщицей в магазине.
Теперь у Вали была удобная комната с отдельным ходом, и она смогла
взять к себе и мать, и младших сестер.
Когда все было устроено, она познакомила Метко со своим "женихом" -
немецким офицером Паулем Зибертом. Так под видом немецкого офицера
Николай Иванович стал входить в круг новых знакомств. С помощью Метко
он познакомился еще с несколькими сотрудниками рейхскомиссариата и
гестапо.
Обер-лейтенант Зиберт всем очень нравился. Веселый, остроумный,
щедрый, он не жалел немецких марок на угощение друзей; этих марок у
нас было много, целыми транспортами забирали их у немцев. Друзья уже
знали, что Пауль - сын помещика из Восточной Пруссии, и после войны
собирались посетить его большое и богатое имение.
Кузнецову удалось познакомиться с местным жителем, поляком по
национальности, Яном Каминским. Каминский был членом польской
подпольной организации и рвался к активному делу. Он охотно согласился
работать с Кузнецовым и скрепил свое слово письменной клятвой.
Изо дня в день мы стали получать от Кузнецова сообщения одно
интереснее другого. Мы узнавали о различных мероприятиях гитлеровцев
на Украине и о планах немецкого командования. Николай Иванович сообщил
нам фамилии и адреса советских людей, готовых бороться с гитлеровцами.
Ему удалось выяснить фамилии и приметы тайных агентов, которых гестапо
забрасывало в советский тыл с заданиями диверсионного и
террористического порядка.
Однажды в ресторане Пауль Зиберт познакомился с обер-ефрейтором
немецкой армии Шмидтом, который занимался дрессировкой собак для
личной охраны рейхскомиссара Коха. Ярко-рыжий, веснушчатый Шмидт был
весьма польщен знакомством с блестящим офицером Зибертом.
- Очень, очень приятно! - говорил он, крепко пожимая руку
Кузнецову.
- Я тоже рад с вами познакомиться. Я очень люблю собак и
интересуюсь их дрессировкой. В имении моего отца целая псарня... Будет
время, заходите в гости, господин Шмидт.
И Кузнецов дал ему адрес своей "официальной" квартиры.
Шмидт не заставил себя ждать. В назначенное время он пришел к
обер-лейтенанту Паулю Зиберту с немецкой овчаркой, которую дрессировал
для Коха.
- Это восьмая. Я уже сдал господину гауляйтеру семь овчарок. Но эта
лучшая из всех. Она сразу чувствует не арийца; партизана узнает за
километр. Я ее отобрал из псарни СС.
- Что вы говорите! Какая умница! - восхищался Кузнецов, бросая
собаке кусок колбасы.
- Феноменальная собака! - восхищенно болтал Шмидт, с любовью глядя
на свою воспитанницу, которая облизывалась, дружески виляла хвостом и
с благодарностью смотрела на Кузнецова.
За короткое время ефрейтор Шмидт оказался полностью под влиянием
Кузнецова.
Зиберт дал Шмидту "взаймы" денег, Зиберт угощал в ресторане, Зиберт
охотно выслушивал жалобы Шмидта и сочувствовал ему.
- Другие наживут за войну столько, что будут всю жизнь жить
припеваючи, - скулил Шмидт. - А я как ничего не имел, так пустым и
вернусь домой после войны.
- Дорогой мой, - утешал его лейтенант, - после войны я вас устрою
управляющим в имении отца. Вы будете прекрасно жить. Я теперь же
напишу домой о вас.
Со своей стороны и Зиберт оказывал полное доверие Шмидту. Он
познакомил его со своей "невестой" - Валей Довгер.
- Хорошая девушка, - сказал доверительно Зиберт, - но ей не везет в
жизни. Отца убили русские партизаны, и документы о ее немецком
происхождении попали в руки бандитов. Теперь она никак не может
оформиться.
- Ну, боже мой, что вы говорите!.. У меня есть знакомые, через
которых я помогу фрейлейн Валентине оформиться.
- Буду вам очень-очень признателен, Шмидт, - с искренней радостью
говорил ему Кузнецов. - Если потребуются расходы, не скупитесь.
Пожалуйста! - И он вручил Шмидту пятьсот марок.
Через несколько дней Валя получила документ о принадлежности ее к
"фольксдейч" и карточки на соответствующий паек.
Кажется, все было устроено, но вдруг Валю вызвали в полицию и
объявили, что она должна ехать в Германию. Конечно, мы не допустили бы
ее отъезда, в любую минуту взяли бы ее в отряд, но это расстраивало
наши планы. Надо было добиться законного права проживания ее в городе.
За это дело опять взялся Шмидт.
- Столь сложный вопрос может разрешить только сам рейхскомиссар
господин Кох, - объяснил Шмидт. - Сейчас он находится в Берлине, но в
начале мая прибудет в Ровно. Вы, фрейлейн Валентина, напишите
заявление, а я передам бумагу адъютанту рейхскомиссара капитану
Бабаху. Он доложит гауляйтеру.
Заявление было написано, и Шмидт взял его с собой, получив при этом
от Кузнецова тысячу марок "на расходы".
- До разрешения этого вопроса вас никто не тронет, фрейлейн, -
обещал Шмидт взволнованной Вале.
Когда он ушел, Николай Иванович облегченно вздохнул:
- Ну, это дело устроится, А другое требует спешного разрешения.
Коля Маленький пришел?
- Да, наверное, уже сидит во дворе.
- Зови его.
Коля уже был около дома и пережидал Шмидта.
- Ну как, все благополучно? - спросил Кузнецов, обняв Колю.
- Прошел хорошо, - солидно ответил Коля.
- Что ж, отдохни, покушай, и опять придется бежать на "маяк".
Хотя Коля был выносливым и подвижным, хождение на "маяк" его
утомляло. От Ровно до "маяка" было двадцать пять километров. Туда и
обратно в один день - пятьдесят. Такие концы не шутка.
Пока Коля отдыхал, Кузнецов написал донесение в лагерь. Через час
Валя разбудила Колю. Усталость валила его с ног, но, чувствуя
ответственность, Коля сразу встал, поправил костюм.
- Будь осторожен. Доверяю тебе важный пакет. Скажешь на "маяке",
чтобы срочно отправили командиру. Сам дождешься ответа и быстро
доставишь мне.
Коля взял пакет, спрятал его в потайной карман, простился и ушел.
- Господи, - сказала Валя, глядя ему вслед, - ведь совсем ребенок
еще! Ему бы дома с мамкой жить.
- Да, Коля маленький, а ведь какие большие дела делает, - задумчиво
ответил Николай Иванович.
На этот раз путь мальчика на "маяк" прошел не гладко. Километрах в
пяти от Ровно он вдруг услышал окрик "Хальт!" и, оглянувшись, увидел
позади себя двух гитлеровцев. По дороге он их не видел; очевидно, они
сидели где-то в засаде, в стороне. Коля мгновенно сообразил, что
делать. Он бросился к лесу. Немцы открыли стрельбу, пули засвистели,
но мальчик продолжал бежать, пока не скрылся в спасительном лесу.
Пакет от Николая Ивановича был доставлен на "маяк" и оттуда мне.
Донесение, которое нес Коля Маленький, было весьма интересным.
Кузнецов сообщал, что в Ровно идет подготовка к празднованию дня
рождения Гитлера. 20 апреля в честь фюрера гитлеровцы устраивают
парад.
"Прошу разрешить "командование" этим парадом", - писал Кузнецов.
Несколько позже такие же донесения я получил и от других ровенских
разведчиков.
"Разрешите на площади совершить акт возмездия над главарями
оккупантов", - запрашивал меня Шевчук.
Всем был дан одинаковый ответ:
"Категорически запрещаю. Этим мы можем сорвать всю работу по
разведке. Придет время, и мы рассчитаемся с палачами. Разрешаю быть на
параде в толпе. В случае, если кто-либо, помимо вас, будет
действовать, поддержите оружием".
Подготовка к гитлеровскому празднику проводилась очень своеобразно.
Эсэсовцы и фельджандармы разъезжали по селам и отбирали у крестьян
продукты и вещи. Награбленное добро сдавалось в специальные конторы
фирмы "Пакетаукцион". Всей этой "заготовкой" ведал заместитель Коха -
генерал Кнут.
В конторах "Пакетаукциона" из награбленных вещей и продуктов
делались "подарки от фюрера", по десять-пятнадцать килограммов каждый.
Подарки эти, прочно и красиво упакованные, раздавались немцам в самом
Ровно, посылались на фронт и в Германию.
Наши партизаны и в особенности местные жители Ровенской области
знали цену этим "подаркам от фюрера". Они знали, как добывались эти
"подарки", знали, сколько слез и крови стоили они нашим людям.
В середине апреля прибыл вызванный мною Стехов с сотней партизан и
рассказал, как в Сарненском районе немцы делали заготовки для
"подарков".
Наши сведения о карателях, которые мы получили когда-то в пути,
были верны. 30 марта каратели, как саранча, налетели на деревни и
хутора нашего партизанского края и в первую очередь на
Рудню-Бобровскую. Партизан каратели, конечно, не нашли. Стехов успел
увести отряд. Больше половины жителей тоже скрылись в лесах. Но всех,
кто остался в деревнях, постигла тяжелая участь. Гитлеровцы заходили в
села, забирали скот и всякое добро, а потом поджигали дома. Стариков,
детей и больных расстреливали, а молодых гнали на сборные пункты для
отправки в Германию.
В районах, где мы теперь находились, проделывалось то же самое. По
всем дорогам "победители" конвоировали угоняемых в рабство жителей,
обозы с награбленным крестьянским добром и продуктами.
20 апреля, как и было назначено, состоялся парад. Центральная
площадь в Ровно была оцеплена. На ней выстроились все части немецкого
гарнизона: каратели, войска, несшие охрану штабов, подразделения
эсэсовцев и фельджандармов, отряды полиции.
У трибуны на специально отведенных местах расположились "почетные
гости": чиновники рейхскомиссариата, военная и гражданская знать.
Среди гостей под руку с молоденькой девушкой стоял лейтенант Пауль
Зиберт.
Над трибуной огромный портрет Гитлера. Рачьи глаза, фатовские усики
и чуб, спускающийся на низкий лоб, не вяжутся с его наполеоновской
позой.
В назначенный час к площади на комфортабельных машинах подъехали
высшие представители власти и командования. На трибуну поднялся первый
заместитель Эриха Коха - правительственный президент Пауль Даргель.
Высокий, худой, он шел, не глядя по сторонам, полный собственного
величия. Следом за ним появился второй заместитель Коха, глава
"Пакетаукциона" - Кнут. Он с трудом нес свой огромный живот. Шеи на
его фигуре совсем не было: между головой и туловищем все заплыло
жиром. Пыхтя и сопя, Кнут взобрался на трибуну. Потом поднялись
главный судья на Украине доктор Функ, командующий особыми, то есть
карательными, войсками генерал фон-Ильген и еще несколько
высокопоставленных персон.
Несмотря на оцепление и строжайшую охрану, нескольким нашим
боевикам, в том числе Гнедюку и Шевчуку, удалось пробраться на
площадь. Каждый из них имел при себе по паре пистолетов и по две-три
противотанковые гранаты.
С речью выступал Даргель. Он говорил о "заслугах Гитлера", о
"непобедимой немецкой армии", о том, что "немецкие власти обязаны
здесь, в тылу, организовать все, в чем нуждается армия".
На площади украинского города Даргель нагло заявил:
- Пусть побежденные мрут с голода. Германскую нацию это нисколько
не беспокоит. У Германии свои великие идеи и цели. И мы их добьемся
любой ценой. Прочь жалость! Жалость - это позор для сильных! Я
призываю к беспощадности!
Наши партизаны молча слушали бредовую речь правительственного
президента. Хотелось в один миг покончить с фашистской гадиной, но
приказ был приказом, и они дали возможность гитлеровцам до конца
довести свой парад.
Уходя с площади, Кузнецов громко на немецком языке говорил своей
девушке:
- У вас очаровательные маленькие ножки. Немецкий офицер умеет
ценить красоту. Разрешите, я вас провожу домой.
Девушка восхищенными глазами смотрела на бравого офицера немецкой
армии.
Но когда они выбрались из толпы, Валя тихо сказала Кузнецову:
- Напрасно командир запретил. До чего ж тошно было все это видеть и
слышать!
- Ты, Валя, неправа. Нельзя рисковать всей работой. Не горюй!
Живыми отсюда они не уйдут. Не они здесь хозяева! - И, мельком
посмотрев на другую сторону улицы, Николай Иванович сказал: - Обрати
внимание на человека в потертом пиджаке и кепке, который идет по левой
стороне. Это один из настоящих хозяев города.
Мы уже давно догадывались, что в Ровно есть своя подпольная
организация. Нетрудно было понять, что пожары на предприятиях,
убийства немецких офицеров - дело рук подпольщиков. Но найти
организацию мы долго не могли. Наконец, по тоненькой ниточке сведений
и намеков, наша разведка дошла до директора войлочной фабрики
большевика Терентия Федоровича Новака. Он и оказался руководителем
подпольной организации в Ровно.
Вскоре после парада Новак побывал в нашем лагере, и мы установили с
ним полный контакт в работе.
Эта организация провела в Ровно очень большую работу, но я
расскажу, да и то вкратце, лишь о том, что сделано нашим отрядом
совместно с подпольщиками Новака.
Мы начали с того, что регулярно снабжали городскую подпольную
организацию сводками Совинформбюро. Там их размножали и распространяли
среди населения. Время от времени мы пересылали Терентию Федоровичу
Новаку "Правду", "Красную звезду" и другие газеты, которые нам
сбрасывались с самолетов.
Кузнецов, Шевчук, Гнедюк и Николай Струтинский, так же как и другие
наши разведчики, не могли в городе вести агитацию или распространять
листовки. Зато организация Новака, пользуясь передаваемым нами
материалом, широко развернула политическую работу среди населения.
Диверсионные ячейки организации Новака вместе с нами совершили два
крупных подрывных акта.
В Ровно на полную мощность работал завод чурок, владельцем которого
был приехавший из Германии немец Тангольц. Чурки из дерева шли для
газогенераторных автомашин немецкой армии. Завод этот был единственным
на всей оккупированной Украине. По совместно разработанному плану,
завод чурок был сожжен дотла.
Второй диверсией был взрыв на перроне ровенского вокзала.
Гитлеровцы разгрузили там несколько вагонов двухведерных бутылей с
азотной кислотой. Подпольщики Новака заложили среди бутылей полученные
из отряда две мины замедленного действия. После первого взрыва кислота
из разбитых бутылей потекла по деревянному настилу перрона, и он
загорелся. Загорелись также плетеные корзины, в которых стояли бутыли.
Немцы бросились тушить пожар, но в это время взорвалась вторая мина и
одна за другой начали рваться бутыли. Брызги кислоты и летевшие во все
стороны осколки не давали возможности приблизиться к месту пожара.
Спустя несколько минут пламя охватило весь перрон. Ликвидировать огонь
уже нельзя было, И в течение нескольких часов немецкие полицейские и
вызванные воинские части были безучастными зрителями пожара.
Наш отряд получал от организации Новака большую помощь. Особенно
благодарны мы были за медикаменты, перевязочные материалы и
хирургические инструменты. Во всех медицинских и санитарных
учреждениях Ровно работали русские врачи - военнопленные или не
успевшие эвакуироваться. Люди из подпольной организации связывались с
ними, доставляли нам медикаменты и медицинское оборудование по спискам
Цессарского.
Узнав о нашем партизанском отряде, врачи просили и их взять в
лагерь. В то время мы остро нуждались в медицинском персонале. Схватки
с немцами и бандитами-предателями участились; количество раненых
увеличилось. Подпольщики стали договариваться с врачами и фельдшерами
и посылать их к нам. Приезжали они обычно в лес не с пустыми руками, а
с ценнейшим грузом: вывозили из больниц и госпиталей целые подводы с
медицинским оборудованием.
Скоро в нашем лагере собралось тринадцать врачей по различным
специальностям и до двадцати фельдшеров. Прибыл к нам и зубной врач,
притащив с собой целый зубоврачебный кабинет, вплоть до бормашины,
которая приводилась в движение ногами.
Так во главе с нашим молодым партизанским врачом Цессарским
образовался у нас солидный госпиталь. В нем были хирургическое и
терапевтическое отделения и зубоврачебный кабинет.
Майским утром обер-ефрейтор Шмидт зашел к Вале и торжественно
сообщил: в четыре часа дня ее вызывает рейхскомиссар Украины Эрих Кох.
- Адъютант Бабах передал, чтобы вместе с вами явился и
обер-лейтенант Зиберт. Возможно, господин гауляйтер захочет лично
убедиться, что за вас ходатайствует немецкий офицер.
Откланявшись, Шмидт ушел. Валя тут же побежала к Николаю Ивановичу.
- Что же теперь делать? А вдруг ловушка?
- Отступать поздно. Я, конечно, поеду... Я никак не предполагал,
что вызовут и меня, иначе я бы запросил командира.
- А без его разрешения нельзя? - И Валя многозначительно посмотрела
на Кузнецова.
- Решу все на месте, - ответил ей Николай Иванович.
Около четырех часов дня по центральной улице Ровно, названной
немцами Фридрихштрассе, ехали в экипаже Валя Довгер, Пауль Зиберт и
Шмидт. У ног Шмидта мирно сидела овчарка, та самая овчарка, которая
"чуяла партизан за километр".
Николай Иванович был одет в блестящий парадный мундир. На кителе
были наколоты и нашиты все заслуги и отличия: значок члена
гитлеровской партии, ленты, которые указывали, что Зиберт дважды ранен
в боях, и два ордена железного креста. Парадные сапоги начищены до
блеска. На новеньком поясе, с левой стороны, пистолет в кобуре. В
кармане - второй пистолет на боевом взводе. Валя была в темном платье
с креповой нашивкой на рукаве - знак траура по убитом отце. Еще раньше
мы снабдили ее справкой от имени фельджандармерии, что "ее отец погиб
от рук партизан".
На козлах, натягивая вожжи, сидел кучер. Это был Гнедюк. В кармане
у кучера - пистолет, под сиденьем - несколько противотанковых гранат.
Дома вдоль улицы, по которой ехал экипаж, были сплошь заняты
немецкими учреждениями и заселены немецкими чиновниками. В конце ее
помещался рейхскомиссариат - управление наместника. Рядом с
рейхскомиссариатом, в тупике за высоким забором с колючей проволокой,
находился особняк - дворец Коха.
Экипаж остановился у дворца.
Вдоль забора прохаживались автоматчики-эсэсовцы.
Шмидт, торопясь, вышел из экипажа и подошел к караульному
помещению.
- Пропуска для господина обер-лейтенанта Пауля Зиберта и фрейлейн
Валентины Довгер готовы? - спросил он через окошко у дежурного по
охране.
- Так точно, - ответили ему.
Зная лично Шмидта, дежурный подал Кузнецову и Вале пропуска, даже
не спросив документов.
Эсэсовец откозырял и пропустил всех троих за ворота.
Дворец Коха находился в огромном саду. Залитые солнцем дубы, липы,
клены бросали тень на асфальтированную дорожку. Кусты сирени наполняли
ароматом воздух. Садовники возились над цветочными клумбами и у
плодовых деревьев.
Помимо большого особняка, на территории дворца было выстроено еще
несколько домиков - здесь размещалась охрана и прислуга Коха. Все это
и много других мелочей успел заметить опытный глаз Кузнецова.
- Прошу вас пройти прямо к адъютанту, а я пойду сдавать собаку, -
сказал Шмидт, указав Зиберту на парадное крыльцо.
- Ты будешь стрелять? - задыхаясь от волнения, спросила Валя.
- Если буду уверен, что убью, - ответил Кузнецов.
Адъютант Бабах любезно встретил посетителей и проводил их на второй
этаж, в приемную Коха.
- Садитесь, пожалуйста. Гауляйтер сегодня в хорошем расположении
духа, - улыбаясь, предупредил он. - Сейчас доложу о вашем приходе.
И Бабах скрылся за тяжелой дверью.
В приемной в ожидании вызова молча сидели несколько офицеров. Среди
них два генерала в полной форме. Не успели Валя и Кузнецов
осмотреться, как адъютант вернулся.
- Прошу в кабинет рейхскомиссара, - обратился он к Вале. - А вас,
герр обер-лейтенант, попрошу подождать.
У Вали кругом пошла голова. Не выдаст ли она себя? Позовут ли потом
Кузнецова? Будет ли он стрелять в Коха? У двери она обернулась и
посмотрела на Николая Ивановича. Тот, сидя в мягком кресле, как ни в
чем не бывало вполголоса о чем-то говорил с соседом - капитаном.
Адъютант открыл дверь кабинета, пропустил Валю, закрыл дверь и сам
остался в приемной.
Валя сделала лишь шаг вперед, как к ней в два прыжка подскочила
огромная овчарка. Валя вздрогнула от испуга.
- На место! - раздался громкий окрик на немецком языке.
Собака отошла прочь. Тот же голос предложил Вале:
- Прошу садиться.
Испуганными глазами посмотрела Валя на говорившего. За столом она
увидела большого, полного человека с усиками "под Гитлера", с длинными
рыжими ресницами и догадалась, что это и есть Кох.
Стол Коха был поставлен в кабинете углом, вплотную к нему примыкал
перпендикулярно другой, длинный стол. За этот стол и пригласили ее
сесть. Между нею и Кохом с двух сторон сидели охранники, у окна
поодаль - еще один. У ног Коха лежала овчарка.
"Боже, какая охрана!" - успела подумать Валя, но тут же услышала
вопрос.
- Почему вы не хотите поехать в Германию? - спрашивал Кох, глядя не
на Валю, а на лежавшее перед ним заявление. - Вы девушка немецкой
крови и были б очень полезны в фатерланд. Чтобы победить большевиков,
надо работать всем.
При последних словах Кох вскинул глаза на девушку и во время всего
дальнейшего разговора уже смотрел на нее в упор.
- Моя мама серьезно больна, а сестры малы, - пересиливая волнение,
стала объяснять Валя. - После гибели моего любимого отца я должна
зарабатывать для всей семьи. Прошу вас разрешить мне остаться в Ровно.
Я знаю немецкий язык, русский, украинский, могу и здесь принести
пользу Германии.
- А где вы познакомились с господином Зибертом?
- Познакомились случайно, в поезде. Потом он часто заезжал к нам по
дороге с фронта. Мы с ним помолвлены, - добавила Валя смущенно.
Кох несколько минут беседовал с Валей. Он поинтересовался, с кем
еще из немецких офицеров она знакома. Когда Валя назвала в числе своих
знакомых не только сотрудников рейхскомиссариата, но и гестапо, Кох,
видимо, был удовлетворен.
- Хорошо, идите, - сказал Кох и, обратившись к охраннику, резким
голосом приказал позвать обер-лейтенанта Зиберта.
Ни одним словом Валя не могла перемолвиться с Кузнецовым. Они
только посмотрели друг на друга: Валя - испуганно и вопросительно,
Кузнецов - ободряюще.
- Хайль Гитлер! - переступив порог кабинета и выбрасывая руку
вперед, провозгласил Пауль Зиберт.
- Хайль! - ответили за столом.
Овчарка зарычала, но Зиберт и бровью не повел.
Кох жестом показал вошедшему кресло, где перед этим сидела Валя.
- Где вас наградили крестами? - спросил Кох.
- Первым - во Франции, вторым - на ост-фронте, герр гауляйтер, -
ответил Кузнецов.
- Что вы делаете сейчас?
- После ранения работаю по снабжению своего участка фронта.
- Какого?
- Курского.
Зиберт полез в нагрудный карман за документом, хотел показать его
Коху. Но при этом, казалось бы безобидном, движении гестаповцы
насторожились. Собака оказалась у ног Кузнецова.
- Не беспокойтесь. Вы ведь показывали документы моему адъютанту?
- Да, конечно.
- Откуда вы родом?
- Из Восточной Пруссии. В сорока километрах от Кенигсберга у моего
отца имение.
- Значит, вы мой земляк.
- Так точно, герр гауляйтер.
- Каково настроение в армии?
- О, все полны решимости!
- Скажите, многих испугали последние события?
- Вы имеете в виду Сталинград? Он укрепил наш дух.
- Да, да. Возвращайтесь к себе в часть. Имейте в виду: фюрер именно
на вашем курском участке готовит хороший сюрприз русским, -
многозначительно сказал Кох.
- Я не сомневаюсь, герр гауляйтер.
После минутного молчания Кох сказал;
- Я удивлен, что вы, заслуженный офицер германской армии, человек
арийской крови, да еще родом из Пруссии, ходатайствуете за какую-то
польку.
Все это Кох проговорил с брезгливой миной.
- Герр гауляйтер! Фрейлейн немецкой крови. Я сам видел документы ее
отца, которого зверски убили бандиты, - оправдывался Зиберт.
- Если каждый германский офицер будет ходатайствовать за женщин из
покоренных нами народов, то некому будет работать в нашей
промышленности. Ведь вам известно, что мы все бросили на фронт и что у
нас не хватает рабочих рук. Вы член национал-социалистской партии и не
должны связывать себя с фольксдейчами. Эти люди нужны нам только для
того, чтобы временно было на кого опираться в завоеванных
государствах.
Будучи убежденным в "чистокровности" Пауля Зиберта и преданности
его "фюреру", Кох уже без остановки начал его поучать:
- Ни русские, ни украинцы, ни поляки, по сути дела, нам не нужны.
Нам нужны плодородные земли. Здесь отныне и навсегда будут немцы. -
Голос его брал все более и более высокие ноты. - Местное население мы
должны обезвредить...
В продолжение всей беседы, длившейся около сорока минут, Кузнецов
чувствовал в правом кармане брюк взведенный "вальтер". Каждую секунду
он готов был выхватить револьвер и всадить всю обойму в ненавистную
морду своего "земляка", который, захлебываясь от собственного
красноречия, решал сейчас сложную проблему: как добиться уничтожения
польского и украинского народов.
Но охранники не сводили с Кузнецова глаз, настораживаясь при
малейшем его движении. Уперлась в него глазами и овчарка. Видимо, она
прошла специальную дрессировку для наблюдения за посетителями.
"И руки не дадут поднять, - думал Кузнецов. - Не допустят
выстрела..."
Удовлетворенный своей программной речью, Кох вновь обратился к
Кузнецову с вопросом:
- Что вы думаете делать после войны?
- Я хочу остаться в России.
- Вам нравится эта страна?
- Мой долг работать в этой стране так, чтоб она нравилась фюреру.
- Ответ, достойный немецкого офицера. Хорошо, я разрешу оставить
здесь вашу возлюбленную. Надо иногда и побежденным оказывать милость.
Но вы и не думайте вступать с нею в брак, - закончил Кох и сделал
надпись на заявлении Вали.
получила и прописку и работу - продавщицей в магазине.
Теперь у Вали была удобная комната с отдельным ходом, и она смогла
взять к себе и мать, и младших сестер.
Когда все было устроено, она познакомила Метко со своим "женихом" -
немецким офицером Паулем Зибертом. Так под видом немецкого офицера
Николай Иванович стал входить в круг новых знакомств. С помощью Метко
он познакомился еще с несколькими сотрудниками рейхскомиссариата и
гестапо.
Обер-лейтенант Зиберт всем очень нравился. Веселый, остроумный,
щедрый, он не жалел немецких марок на угощение друзей; этих марок у
нас было много, целыми транспортами забирали их у немцев. Друзья уже
знали, что Пауль - сын помещика из Восточной Пруссии, и после войны
собирались посетить его большое и богатое имение.
Кузнецову удалось познакомиться с местным жителем, поляком по
национальности, Яном Каминским. Каминский был членом польской
подпольной организации и рвался к активному делу. Он охотно согласился
работать с Кузнецовым и скрепил свое слово письменной клятвой.
Изо дня в день мы стали получать от Кузнецова сообщения одно
интереснее другого. Мы узнавали о различных мероприятиях гитлеровцев
на Украине и о планах немецкого командования. Николай Иванович сообщил
нам фамилии и адреса советских людей, готовых бороться с гитлеровцами.
Ему удалось выяснить фамилии и приметы тайных агентов, которых гестапо
забрасывало в советский тыл с заданиями диверсионного и
террористического порядка.
Однажды в ресторане Пауль Зиберт познакомился с обер-ефрейтором
немецкой армии Шмидтом, который занимался дрессировкой собак для
личной охраны рейхскомиссара Коха. Ярко-рыжий, веснушчатый Шмидт был
весьма польщен знакомством с блестящим офицером Зибертом.
- Очень, очень приятно! - говорил он, крепко пожимая руку
Кузнецову.
- Я тоже рад с вами познакомиться. Я очень люблю собак и
интересуюсь их дрессировкой. В имении моего отца целая псарня... Будет
время, заходите в гости, господин Шмидт.
И Кузнецов дал ему адрес своей "официальной" квартиры.
Шмидт не заставил себя ждать. В назначенное время он пришел к
обер-лейтенанту Паулю Зиберту с немецкой овчаркой, которую дрессировал
для Коха.
- Это восьмая. Я уже сдал господину гауляйтеру семь овчарок. Но эта
лучшая из всех. Она сразу чувствует не арийца; партизана узнает за
километр. Я ее отобрал из псарни СС.
- Что вы говорите! Какая умница! - восхищался Кузнецов, бросая
собаке кусок колбасы.
- Феноменальная собака! - восхищенно болтал Шмидт, с любовью глядя
на свою воспитанницу, которая облизывалась, дружески виляла хвостом и
с благодарностью смотрела на Кузнецова.
За короткое время ефрейтор Шмидт оказался полностью под влиянием
Кузнецова.
Зиберт дал Шмидту "взаймы" денег, Зиберт угощал в ресторане, Зиберт
охотно выслушивал жалобы Шмидта и сочувствовал ему.
- Другие наживут за войну столько, что будут всю жизнь жить
припеваючи, - скулил Шмидт. - А я как ничего не имел, так пустым и
вернусь домой после войны.
- Дорогой мой, - утешал его лейтенант, - после войны я вас устрою
управляющим в имении отца. Вы будете прекрасно жить. Я теперь же
напишу домой о вас.
Со своей стороны и Зиберт оказывал полное доверие Шмидту. Он
познакомил его со своей "невестой" - Валей Довгер.
- Хорошая девушка, - сказал доверительно Зиберт, - но ей не везет в
жизни. Отца убили русские партизаны, и документы о ее немецком
происхождении попали в руки бандитов. Теперь она никак не может
оформиться.
- Ну, боже мой, что вы говорите!.. У меня есть знакомые, через
которых я помогу фрейлейн Валентине оформиться.
- Буду вам очень-очень признателен, Шмидт, - с искренней радостью
говорил ему Кузнецов. - Если потребуются расходы, не скупитесь.
Пожалуйста! - И он вручил Шмидту пятьсот марок.
Через несколько дней Валя получила документ о принадлежности ее к
"фольксдейч" и карточки на соответствующий паек.
Кажется, все было устроено, но вдруг Валю вызвали в полицию и
объявили, что она должна ехать в Германию. Конечно, мы не допустили бы
ее отъезда, в любую минуту взяли бы ее в отряд, но это расстраивало
наши планы. Надо было добиться законного права проживания ее в городе.
За это дело опять взялся Шмидт.
- Столь сложный вопрос может разрешить только сам рейхскомиссар
господин Кох, - объяснил Шмидт. - Сейчас он находится в Берлине, но в
начале мая прибудет в Ровно. Вы, фрейлейн Валентина, напишите
заявление, а я передам бумагу адъютанту рейхскомиссара капитану
Бабаху. Он доложит гауляйтеру.
Заявление было написано, и Шмидт взял его с собой, получив при этом
от Кузнецова тысячу марок "на расходы".
- До разрешения этого вопроса вас никто не тронет, фрейлейн, -
обещал Шмидт взволнованной Вале.
Когда он ушел, Николай Иванович облегченно вздохнул:
- Ну, это дело устроится, А другое требует спешного разрешения.
Коля Маленький пришел?
- Да, наверное, уже сидит во дворе.
- Зови его.
Коля уже был около дома и пережидал Шмидта.
- Ну как, все благополучно? - спросил Кузнецов, обняв Колю.
- Прошел хорошо, - солидно ответил Коля.
- Что ж, отдохни, покушай, и опять придется бежать на "маяк".
Хотя Коля был выносливым и подвижным, хождение на "маяк" его
утомляло. От Ровно до "маяка" было двадцать пять километров. Туда и
обратно в один день - пятьдесят. Такие концы не шутка.
Пока Коля отдыхал, Кузнецов написал донесение в лагерь. Через час
Валя разбудила Колю. Усталость валила его с ног, но, чувствуя
ответственность, Коля сразу встал, поправил костюм.
- Будь осторожен. Доверяю тебе важный пакет. Скажешь на "маяке",
чтобы срочно отправили командиру. Сам дождешься ответа и быстро
доставишь мне.
Коля взял пакет, спрятал его в потайной карман, простился и ушел.
- Господи, - сказала Валя, глядя ему вслед, - ведь совсем ребенок
еще! Ему бы дома с мамкой жить.
- Да, Коля маленький, а ведь какие большие дела делает, - задумчиво
ответил Николай Иванович.
На этот раз путь мальчика на "маяк" прошел не гладко. Километрах в
пяти от Ровно он вдруг услышал окрик "Хальт!" и, оглянувшись, увидел
позади себя двух гитлеровцев. По дороге он их не видел; очевидно, они
сидели где-то в засаде, в стороне. Коля мгновенно сообразил, что
делать. Он бросился к лесу. Немцы открыли стрельбу, пули засвистели,
но мальчик продолжал бежать, пока не скрылся в спасительном лесу.
Пакет от Николая Ивановича был доставлен на "маяк" и оттуда мне.
Донесение, которое нес Коля Маленький, было весьма интересным.
Кузнецов сообщал, что в Ровно идет подготовка к празднованию дня
рождения Гитлера. 20 апреля в честь фюрера гитлеровцы устраивают
парад.
"Прошу разрешить "командование" этим парадом", - писал Кузнецов.
Несколько позже такие же донесения я получил и от других ровенских
разведчиков.
"Разрешите на площади совершить акт возмездия над главарями
оккупантов", - запрашивал меня Шевчук.
Всем был дан одинаковый ответ:
"Категорически запрещаю. Этим мы можем сорвать всю работу по
разведке. Придет время, и мы рассчитаемся с палачами. Разрешаю быть на
параде в толпе. В случае, если кто-либо, помимо вас, будет
действовать, поддержите оружием".
Подготовка к гитлеровскому празднику проводилась очень своеобразно.
Эсэсовцы и фельджандармы разъезжали по селам и отбирали у крестьян
продукты и вещи. Награбленное добро сдавалось в специальные конторы
фирмы "Пакетаукцион". Всей этой "заготовкой" ведал заместитель Коха -
генерал Кнут.
В конторах "Пакетаукциона" из награбленных вещей и продуктов
делались "подарки от фюрера", по десять-пятнадцать килограммов каждый.
Подарки эти, прочно и красиво упакованные, раздавались немцам в самом
Ровно, посылались на фронт и в Германию.
Наши партизаны и в особенности местные жители Ровенской области
знали цену этим "подаркам от фюрера". Они знали, как добывались эти
"подарки", знали, сколько слез и крови стоили они нашим людям.
В середине апреля прибыл вызванный мною Стехов с сотней партизан и
рассказал, как в Сарненском районе немцы делали заготовки для
"подарков".
Наши сведения о карателях, которые мы получили когда-то в пути,
были верны. 30 марта каратели, как саранча, налетели на деревни и
хутора нашего партизанского края и в первую очередь на
Рудню-Бобровскую. Партизан каратели, конечно, не нашли. Стехов успел
увести отряд. Больше половины жителей тоже скрылись в лесах. Но всех,
кто остался в деревнях, постигла тяжелая участь. Гитлеровцы заходили в
села, забирали скот и всякое добро, а потом поджигали дома. Стариков,
детей и больных расстреливали, а молодых гнали на сборные пункты для
отправки в Германию.
В районах, где мы теперь находились, проделывалось то же самое. По
всем дорогам "победители" конвоировали угоняемых в рабство жителей,
обозы с награбленным крестьянским добром и продуктами.
20 апреля, как и было назначено, состоялся парад. Центральная
площадь в Ровно была оцеплена. На ней выстроились все части немецкого
гарнизона: каратели, войска, несшие охрану штабов, подразделения
эсэсовцев и фельджандармов, отряды полиции.
У трибуны на специально отведенных местах расположились "почетные
гости": чиновники рейхскомиссариата, военная и гражданская знать.
Среди гостей под руку с молоденькой девушкой стоял лейтенант Пауль
Зиберт.
Над трибуной огромный портрет Гитлера. Рачьи глаза, фатовские усики
и чуб, спускающийся на низкий лоб, не вяжутся с его наполеоновской
позой.
В назначенный час к площади на комфортабельных машинах подъехали
высшие представители власти и командования. На трибуну поднялся первый
заместитель Эриха Коха - правительственный президент Пауль Даргель.
Высокий, худой, он шел, не глядя по сторонам, полный собственного
величия. Следом за ним появился второй заместитель Коха, глава
"Пакетаукциона" - Кнут. Он с трудом нес свой огромный живот. Шеи на
его фигуре совсем не было: между головой и туловищем все заплыло
жиром. Пыхтя и сопя, Кнут взобрался на трибуну. Потом поднялись
главный судья на Украине доктор Функ, командующий особыми, то есть
карательными, войсками генерал фон-Ильген и еще несколько
высокопоставленных персон.
Несмотря на оцепление и строжайшую охрану, нескольким нашим
боевикам, в том числе Гнедюку и Шевчуку, удалось пробраться на
площадь. Каждый из них имел при себе по паре пистолетов и по две-три
противотанковые гранаты.
С речью выступал Даргель. Он говорил о "заслугах Гитлера", о
"непобедимой немецкой армии", о том, что "немецкие власти обязаны
здесь, в тылу, организовать все, в чем нуждается армия".
На площади украинского города Даргель нагло заявил:
- Пусть побежденные мрут с голода. Германскую нацию это нисколько
не беспокоит. У Германии свои великие идеи и цели. И мы их добьемся
любой ценой. Прочь жалость! Жалость - это позор для сильных! Я
призываю к беспощадности!
Наши партизаны молча слушали бредовую речь правительственного
президента. Хотелось в один миг покончить с фашистской гадиной, но
приказ был приказом, и они дали возможность гитлеровцам до конца
довести свой парад.
Уходя с площади, Кузнецов громко на немецком языке говорил своей
девушке:
- У вас очаровательные маленькие ножки. Немецкий офицер умеет
ценить красоту. Разрешите, я вас провожу домой.
Девушка восхищенными глазами смотрела на бравого офицера немецкой
армии.
Но когда они выбрались из толпы, Валя тихо сказала Кузнецову:
- Напрасно командир запретил. До чего ж тошно было все это видеть и
слышать!
- Ты, Валя, неправа. Нельзя рисковать всей работой. Не горюй!
Живыми отсюда они не уйдут. Не они здесь хозяева! - И, мельком
посмотрев на другую сторону улицы, Николай Иванович сказал: - Обрати
внимание на человека в потертом пиджаке и кепке, который идет по левой
стороне. Это один из настоящих хозяев города.
Мы уже давно догадывались, что в Ровно есть своя подпольная
организация. Нетрудно было понять, что пожары на предприятиях,
убийства немецких офицеров - дело рук подпольщиков. Но найти
организацию мы долго не могли. Наконец, по тоненькой ниточке сведений
и намеков, наша разведка дошла до директора войлочной фабрики
большевика Терентия Федоровича Новака. Он и оказался руководителем
подпольной организации в Ровно.
Вскоре после парада Новак побывал в нашем лагере, и мы установили с
ним полный контакт в работе.
Эта организация провела в Ровно очень большую работу, но я
расскажу, да и то вкратце, лишь о том, что сделано нашим отрядом
совместно с подпольщиками Новака.
Мы начали с того, что регулярно снабжали городскую подпольную
организацию сводками Совинформбюро. Там их размножали и распространяли
среди населения. Время от времени мы пересылали Терентию Федоровичу
Новаку "Правду", "Красную звезду" и другие газеты, которые нам
сбрасывались с самолетов.
Кузнецов, Шевчук, Гнедюк и Николай Струтинский, так же как и другие
наши разведчики, не могли в городе вести агитацию или распространять
листовки. Зато организация Новака, пользуясь передаваемым нами
материалом, широко развернула политическую работу среди населения.
Диверсионные ячейки организации Новака вместе с нами совершили два
крупных подрывных акта.
В Ровно на полную мощность работал завод чурок, владельцем которого
был приехавший из Германии немец Тангольц. Чурки из дерева шли для
газогенераторных автомашин немецкой армии. Завод этот был единственным
на всей оккупированной Украине. По совместно разработанному плану,
завод чурок был сожжен дотла.
Второй диверсией был взрыв на перроне ровенского вокзала.
Гитлеровцы разгрузили там несколько вагонов двухведерных бутылей с
азотной кислотой. Подпольщики Новака заложили среди бутылей полученные
из отряда две мины замедленного действия. После первого взрыва кислота
из разбитых бутылей потекла по деревянному настилу перрона, и он
загорелся. Загорелись также плетеные корзины, в которых стояли бутыли.
Немцы бросились тушить пожар, но в это время взорвалась вторая мина и
одна за другой начали рваться бутыли. Брызги кислоты и летевшие во все
стороны осколки не давали возможности приблизиться к месту пожара.
Спустя несколько минут пламя охватило весь перрон. Ликвидировать огонь
уже нельзя было, И в течение нескольких часов немецкие полицейские и
вызванные воинские части были безучастными зрителями пожара.
Наш отряд получал от организации Новака большую помощь. Особенно
благодарны мы были за медикаменты, перевязочные материалы и
хирургические инструменты. Во всех медицинских и санитарных
учреждениях Ровно работали русские врачи - военнопленные или не
успевшие эвакуироваться. Люди из подпольной организации связывались с
ними, доставляли нам медикаменты и медицинское оборудование по спискам
Цессарского.
Узнав о нашем партизанском отряде, врачи просили и их взять в
лагерь. В то время мы остро нуждались в медицинском персонале. Схватки
с немцами и бандитами-предателями участились; количество раненых
увеличилось. Подпольщики стали договариваться с врачами и фельдшерами
и посылать их к нам. Приезжали они обычно в лес не с пустыми руками, а
с ценнейшим грузом: вывозили из больниц и госпиталей целые подводы с
медицинским оборудованием.
Скоро в нашем лагере собралось тринадцать врачей по различным
специальностям и до двадцати фельдшеров. Прибыл к нам и зубной врач,
притащив с собой целый зубоврачебный кабинет, вплоть до бормашины,
которая приводилась в движение ногами.
Так во главе с нашим молодым партизанским врачом Цессарским
образовался у нас солидный госпиталь. В нем были хирургическое и
терапевтическое отделения и зубоврачебный кабинет.
Майским утром обер-ефрейтор Шмидт зашел к Вале и торжественно
сообщил: в четыре часа дня ее вызывает рейхскомиссар Украины Эрих Кох.
- Адъютант Бабах передал, чтобы вместе с вами явился и
обер-лейтенант Зиберт. Возможно, господин гауляйтер захочет лично
убедиться, что за вас ходатайствует немецкий офицер.
Откланявшись, Шмидт ушел. Валя тут же побежала к Николаю Ивановичу.
- Что же теперь делать? А вдруг ловушка?
- Отступать поздно. Я, конечно, поеду... Я никак не предполагал,
что вызовут и меня, иначе я бы запросил командира.
- А без его разрешения нельзя? - И Валя многозначительно посмотрела
на Кузнецова.
- Решу все на месте, - ответил ей Николай Иванович.
Около четырех часов дня по центральной улице Ровно, названной
немцами Фридрихштрассе, ехали в экипаже Валя Довгер, Пауль Зиберт и
Шмидт. У ног Шмидта мирно сидела овчарка, та самая овчарка, которая
"чуяла партизан за километр".
Николай Иванович был одет в блестящий парадный мундир. На кителе
были наколоты и нашиты все заслуги и отличия: значок члена
гитлеровской партии, ленты, которые указывали, что Зиберт дважды ранен
в боях, и два ордена железного креста. Парадные сапоги начищены до
блеска. На новеньком поясе, с левой стороны, пистолет в кобуре. В
кармане - второй пистолет на боевом взводе. Валя была в темном платье
с креповой нашивкой на рукаве - знак траура по убитом отце. Еще раньше
мы снабдили ее справкой от имени фельджандармерии, что "ее отец погиб
от рук партизан".
На козлах, натягивая вожжи, сидел кучер. Это был Гнедюк. В кармане
у кучера - пистолет, под сиденьем - несколько противотанковых гранат.
Дома вдоль улицы, по которой ехал экипаж, были сплошь заняты
немецкими учреждениями и заселены немецкими чиновниками. В конце ее
помещался рейхскомиссариат - управление наместника. Рядом с
рейхскомиссариатом, в тупике за высоким забором с колючей проволокой,
находился особняк - дворец Коха.
Экипаж остановился у дворца.
Вдоль забора прохаживались автоматчики-эсэсовцы.
Шмидт, торопясь, вышел из экипажа и подошел к караульному
помещению.
- Пропуска для господина обер-лейтенанта Пауля Зиберта и фрейлейн
Валентины Довгер готовы? - спросил он через окошко у дежурного по
охране.
- Так точно, - ответили ему.
Зная лично Шмидта, дежурный подал Кузнецову и Вале пропуска, даже
не спросив документов.
Эсэсовец откозырял и пропустил всех троих за ворота.
Дворец Коха находился в огромном саду. Залитые солнцем дубы, липы,
клены бросали тень на асфальтированную дорожку. Кусты сирени наполняли
ароматом воздух. Садовники возились над цветочными клумбами и у
плодовых деревьев.
Помимо большого особняка, на территории дворца было выстроено еще
несколько домиков - здесь размещалась охрана и прислуга Коха. Все это
и много других мелочей успел заметить опытный глаз Кузнецова.
- Прошу вас пройти прямо к адъютанту, а я пойду сдавать собаку, -
сказал Шмидт, указав Зиберту на парадное крыльцо.
- Ты будешь стрелять? - задыхаясь от волнения, спросила Валя.
- Если буду уверен, что убью, - ответил Кузнецов.
Адъютант Бабах любезно встретил посетителей и проводил их на второй
этаж, в приемную Коха.
- Садитесь, пожалуйста. Гауляйтер сегодня в хорошем расположении
духа, - улыбаясь, предупредил он. - Сейчас доложу о вашем приходе.
И Бабах скрылся за тяжелой дверью.
В приемной в ожидании вызова молча сидели несколько офицеров. Среди
них два генерала в полной форме. Не успели Валя и Кузнецов
осмотреться, как адъютант вернулся.
- Прошу в кабинет рейхскомиссара, - обратился он к Вале. - А вас,
герр обер-лейтенант, попрошу подождать.
У Вали кругом пошла голова. Не выдаст ли она себя? Позовут ли потом
Кузнецова? Будет ли он стрелять в Коха? У двери она обернулась и
посмотрела на Николая Ивановича. Тот, сидя в мягком кресле, как ни в
чем не бывало вполголоса о чем-то говорил с соседом - капитаном.
Адъютант открыл дверь кабинета, пропустил Валю, закрыл дверь и сам
остался в приемной.
Валя сделала лишь шаг вперед, как к ней в два прыжка подскочила
огромная овчарка. Валя вздрогнула от испуга.
- На место! - раздался громкий окрик на немецком языке.
Собака отошла прочь. Тот же голос предложил Вале:
- Прошу садиться.
Испуганными глазами посмотрела Валя на говорившего. За столом она
увидела большого, полного человека с усиками "под Гитлера", с длинными
рыжими ресницами и догадалась, что это и есть Кох.
Стол Коха был поставлен в кабинете углом, вплотную к нему примыкал
перпендикулярно другой, длинный стол. За этот стол и пригласили ее
сесть. Между нею и Кохом с двух сторон сидели охранники, у окна
поодаль - еще один. У ног Коха лежала овчарка.
"Боже, какая охрана!" - успела подумать Валя, но тут же услышала
вопрос.
- Почему вы не хотите поехать в Германию? - спрашивал Кох, глядя не
на Валю, а на лежавшее перед ним заявление. - Вы девушка немецкой
крови и были б очень полезны в фатерланд. Чтобы победить большевиков,
надо работать всем.
При последних словах Кох вскинул глаза на девушку и во время всего
дальнейшего разговора уже смотрел на нее в упор.
- Моя мама серьезно больна, а сестры малы, - пересиливая волнение,
стала объяснять Валя. - После гибели моего любимого отца я должна
зарабатывать для всей семьи. Прошу вас разрешить мне остаться в Ровно.
Я знаю немецкий язык, русский, украинский, могу и здесь принести
пользу Германии.
- А где вы познакомились с господином Зибертом?
- Познакомились случайно, в поезде. Потом он часто заезжал к нам по
дороге с фронта. Мы с ним помолвлены, - добавила Валя смущенно.
Кох несколько минут беседовал с Валей. Он поинтересовался, с кем
еще из немецких офицеров она знакома. Когда Валя назвала в числе своих
знакомых не только сотрудников рейхскомиссариата, но и гестапо, Кох,
видимо, был удовлетворен.
- Хорошо, идите, - сказал Кох и, обратившись к охраннику, резким
голосом приказал позвать обер-лейтенанта Зиберта.
Ни одним словом Валя не могла перемолвиться с Кузнецовым. Они
только посмотрели друг на друга: Валя - испуганно и вопросительно,
Кузнецов - ободряюще.
- Хайль Гитлер! - переступив порог кабинета и выбрасывая руку
вперед, провозгласил Пауль Зиберт.
- Хайль! - ответили за столом.
Овчарка зарычала, но Зиберт и бровью не повел.
Кох жестом показал вошедшему кресло, где перед этим сидела Валя.
- Где вас наградили крестами? - спросил Кох.
- Первым - во Франции, вторым - на ост-фронте, герр гауляйтер, -
ответил Кузнецов.
- Что вы делаете сейчас?
- После ранения работаю по снабжению своего участка фронта.
- Какого?
- Курского.
Зиберт полез в нагрудный карман за документом, хотел показать его
Коху. Но при этом, казалось бы безобидном, движении гестаповцы
насторожились. Собака оказалась у ног Кузнецова.
- Не беспокойтесь. Вы ведь показывали документы моему адъютанту?
- Да, конечно.
- Откуда вы родом?
- Из Восточной Пруссии. В сорока километрах от Кенигсберга у моего
отца имение.
- Значит, вы мой земляк.
- Так точно, герр гауляйтер.
- Каково настроение в армии?
- О, все полны решимости!
- Скажите, многих испугали последние события?
- Вы имеете в виду Сталинград? Он укрепил наш дух.
- Да, да. Возвращайтесь к себе в часть. Имейте в виду: фюрер именно
на вашем курском участке готовит хороший сюрприз русским, -
многозначительно сказал Кох.
- Я не сомневаюсь, герр гауляйтер.
После минутного молчания Кох сказал;
- Я удивлен, что вы, заслуженный офицер германской армии, человек
арийской крови, да еще родом из Пруссии, ходатайствуете за какую-то
польку.
Все это Кох проговорил с брезгливой миной.
- Герр гауляйтер! Фрейлейн немецкой крови. Я сам видел документы ее
отца, которого зверски убили бандиты, - оправдывался Зиберт.
- Если каждый германский офицер будет ходатайствовать за женщин из
покоренных нами народов, то некому будет работать в нашей
промышленности. Ведь вам известно, что мы все бросили на фронт и что у
нас не хватает рабочих рук. Вы член национал-социалистской партии и не
должны связывать себя с фольксдейчами. Эти люди нужны нам только для
того, чтобы временно было на кого опираться в завоеванных
государствах.
Будучи убежденным в "чистокровности" Пауля Зиберта и преданности
его "фюреру", Кох уже без остановки начал его поучать:
- Ни русские, ни украинцы, ни поляки, по сути дела, нам не нужны.
Нам нужны плодородные земли. Здесь отныне и навсегда будут немцы. -
Голос его брал все более и более высокие ноты. - Местное население мы
должны обезвредить...
В продолжение всей беседы, длившейся около сорока минут, Кузнецов
чувствовал в правом кармане брюк взведенный "вальтер". Каждую секунду
он готов был выхватить револьвер и всадить всю обойму в ненавистную
морду своего "земляка", который, захлебываясь от собственного
красноречия, решал сейчас сложную проблему: как добиться уничтожения
польского и украинского народов.
Но охранники не сводили с Кузнецова глаз, настораживаясь при
малейшем его движении. Уперлась в него глазами и овчарка. Видимо, она
прошла специальную дрессировку для наблюдения за посетителями.
"И руки не дадут поднять, - думал Кузнецов. - Не допустят
выстрела..."
Удовлетворенный своей программной речью, Кох вновь обратился к
Кузнецову с вопросом:
- Что вы думаете делать после войны?
- Я хочу остаться в России.
- Вам нравится эта страна?
- Мой долг работать в этой стране так, чтоб она нравилась фюреру.
- Ответ, достойный немецкого офицера. Хорошо, я разрешу оставить
здесь вашу возлюбленную. Надо иногда и побежденным оказывать милость.
Но вы и не думайте вступать с нею в брак, - закончил Кох и сделал
надпись на заявлении Вали.