вооружения для нашей армии.
Снова начались поиски более надежной площадки для самолетов. В этих
поисках мы встретились с людьми, которые указали нам место, пригодное
для посадки самолетов, и принесли нашему отряду большую пользу.
Незадолго до гибели самолета в двух десятках километров от нашего
лагеря неизвестные нам люди напали на немецкий обоз с молочными
продуктами. Гитлеровцев перебили, а продукты забрали и роздали
крестьянам. Когда мне об этом рассказали, я подумал; "Вероятно,
кто-нибудь из наших разведчиков". Опросил товарищей - никто ничего не
знает. Через несколько дней опять новость: на большаке кем-то была
остановлена немецкая машина, в которой шеф жандармерии района с двумя
немецкими солдатами везли пятерых арестованных колхозников. Немцев
расстреляли, а колхозников отпустили по домам. Об этом уже рассказали
нашим партизанам сами освобожденные колхозники.
- Да какие там ребята были? - спросили колхозников.
- Вот такие, как и вы, а точно сказать не можем: со страху не
запомнили.
Я наказал всем разведчикам расспросить жителей и узнать, кто здесь
еще партизанит. Но прошла неделя, другая - мы ничего не узнали.
На поиски новой площадки для самолетов отправился партизан Наполеон
Саргсян, молодой, веселый, армянин, с тремя бойцами.
Они подошли к незнакомой деревне. Саргсян остановился с товарищами
на опушке леса, метрах в трехстах от деревни.
- Вы меня здесь подождите, я пойду один.
Недолго думая Саргсян "замаскировался": надел пилотку звездочкой
назад и отдал свой автомат товарищу.
У крайней хаты он увидел какого-то мужчину и тут же заметил, что
тот дал знак в окно хаты. Оттуда вышел другой. Саргсян решил, что это
засада, быстро повернулся и побежал назад. Незнакомцы - за ним.
Наблюдавшие из леса товарищи видели все это и залегли, собираясь
прикрыть огнем отступление безоружного Саргсяна. Но в это время они
услышали довольно мирный голос одного преследователя:
- Эй, хлопец, подожди, поговорим!
Саргсян подбежал к товарищам, схватил свой автомат и стал во
всеоружии лицом к врагу.
- Стой! Стрелять будем! - крикнул он.
Но те спокойно шли навстречу. Коренастый голубоглазый парень,
подойдя к Саргсяну, сказал:
- Поверни-ка лучше пилотку. Я сам только тогда и успокоился, когда
увидел звездочку. Раз звездочка на пилотке - значит, все в порядке,
свои.
- Ну и что? - задорно спросил его Саргсян.
- Значит, свои. Меня зовут Николай Струтинский. Передайте вашему
командиру, что я хочу к нему явиться. У меня тут небольшая группа
есть, тоже партизаны.
Беседа приняла мирный характер. Тут же договорились, как
встретиться в следующий раз, и Струтинский подарил Саргсяну в знак
дружбы трофейный серебряный тесак, какие обычно носили немецкие
коменданты районов.
По возвращении в лагерь Саргсян рассказал мне об этой встрече, но
ничего не сказал о том, как он оставил оружие у товарищей и как потом
бежал. Не сказал он и о подарке.
На второй день после этого разговора вышел очередной номер нашей
газеты "Мы победим". В нем был помещен шарж: Саргсян, в перевернутой
назад пилотке, идет важно, положив руки в карманы, а позади стоит
удивленный партизан с автоматом.
Но Саргсяна в лагере уже не было, и объясниться с ним мне не
удалось. По моему приказанию он отправился за Николаем Струтинским.
Вскоре они пришли.
- Привел? - спрашиваю его.
- Да, товарищ командир.
- Эту картинку видел? - Я показал ему карикатуру.
Парень побледнел.
- Это правда?
- Правда.
- Как же ты позволил себе такое? Как ты мог отдать свое оружие
другому?
- Виноват, товарищ командир,
- Чтобы это больше не повторялось! Пойдем.
И мы пошли к тем, кого привел Саргсян.
У крайней палатки лагеря стояло девять человек. Они были вооружены
самозаряжающимися винтовками "СВ", немецкими карабинами и пистолетами.
Из карманов торчали рукоятки немецких гранат, похожих на толкушки,
которыми хозяйки мнут вареную картошку. Тут же. стоял принесенный ими
пулемет.
- Кто старший? - спросил я, глядя на пожилого усатого человека,
предполагая, что он и есть старший. Но я ошибся. От группы отделился
совсем молодой парень.
- Николай Струтинский! - отрекомендовался он.
- Я вас слушаю.
- Мы хотим вступить в ваш отряд.
- Кто это "мы"?
- Да здесь почти все свои. Вот мой отец, - и Николай Струтинский
указал на пожилого усатого человека. - Вот мои младшие братья - Жорж,
Ростислав и Владимир. Эти двое - колхозники из нашей деревни, а эти
убежали из ровенского лагеря. Вот и все.
Слушая, я внимательно разглядывал отца и братьев Струтинских.
Передо мной стояла возрастная лесенка - отец и четыре сына. Между
сыновьями разница в летах небольшая - год, полтора. Все они крепкие,
здоровые, и все очень похожи друг на друга. У отца Струтинского
правильные черты лица, голубые глаза, плотная, коренастая фигура.
Этими чертами отличались и все его сыновья.
Николай Струтинский рассказал мне, что от их группы совсем недавно
ушли к линии фронта одиннадцать человек - на соединение с Красной
Армией.
Говорил он медленно, спокойно, обдумывая каждое слово. Отец в упор
смотрел на него и беззвучным движением губ повторял его слова.
- Значит, у вас был целый партизанский отряд и вы - командир.
- Ну, какие мы партизаны! Это нас немцы так назвали.
- Ну, а все-таки, что же вы сделали?
- Да что мы могли сделать! Нас мало очень.
- А откуда вы узнали о нас?
- Ну как же! О вас здесь все говорят. Мы вас долго искали, были
даже там, где сгорел ваш самолет.
И тут же он сказал, что у села Ленчин есть очень хороший, большой и
ровный выгон для скота, на котором самолет свободно может приземлиться.
Я посоветовался с замполитом Стеховым и начальником разведки
Лукиным, и мы решили всю группу Струтинских принять в свой отряд.
Через несколько дней я увидел у Саргсяна серебряный тесак.
- Откуда он у тебя?
- Товарищ командир, это подарок.
- От кого?
- Вот этот самый, Струтинский, подарил.
Стоп. Вызываю Николая Струтинского.
- Товарищ Струтинский, откуда у вас серебряный тесак?
- Да мы тут как-то отбивали арестованных колхозников, а с ними ехал
сам шеф жандармерии района. У него я и взял этот тесак.
- Так это вы были? Ну, вот и разгадана загадка! И обоз вы забрали?
- Да, мы.
После этого мы уже подробно узнали замечательную историю семьи
Струтинских - семьи советских партизан.
Владимир Степанович Струтинский почти всю свою жизнь проработал
каменщиком в Людвипольском районе. Девять детей вырастили и воспитали
они вместе с женой Марфой Ильиничной. Когда Западная Украина была
воссоединена с Советской Украиной, семья Владимира Степановича зажила
полнокровной жизнью. Владимир Степанович стал помощником лесничего.
Перед самой войной старшие сыновья работали: Николай - шофером в
Ровно, Жорж - учеником токаря на судостроительном заводе в Керчи,
Ростислав и Владимир помогали отцу в хозяйстве. Остальные дети были
еще маленькими.
Началась война, немцы захватили родной край. В первые же дни
оккупации двух сыновей Владимира Степановича, Николая и Ростислава,
немцы арестовали и хотели отправить в Германию, но они бежали из
лагеря в леса. Скоро к ним присоединился и третий брат, Жорж, которому
удалось пробраться в свои края.
С разбитого немецкого танка Жорж снял пулемет и приспособил его для
стрельбы с руки. Вначале этот пулемет был единственным оружием трех
братьев. Первым открыл боевой счет Николай: он убил немецкого
жандарма. Оружие убитого врага стало оружием Николая.
Так начали партизанить три брата. Но скоро и отец, Владимир
Степанович, пришел в отряд под команду своего сына.
Партизанская семья Струтинских увеличивалась. Поодиночке к ним
присоединились местные жители - колхозники и встретившиеся в лесу
бойцы, бежавшие из немецкого плена.
В селах начали поговаривать о братьях-партизанах. По указке
предателя фашисты ворвались в дом Струтинских, где была с четырьмя
младшими детьми Марфа Ильинична Струтинская. Палачи били ее ногами,
прикладами, били на ее глазах детей, требуя сказать, где муж и
сыновья. Но она ничего не сказала. Тогда ей скрутили руки: "Повесим,
если не скажешь!"
Но не повесили. Решили оставить, чтобы выследить сыновей.
Ночью Владимир Степанович пробрался к своей хате и тихонько
постучал в окошко. Марфа Ильинична открыла дверь: она уже ждала этого
стука. Младший сынишка, Володя, успел обо всем сообщить отцу.
- Слушай, мать, - сказал Владимир Степанович. - Зараз собирайся,
бери меньших хлопцев, бери дочку и пойдем. Я провожу тебя на хутор к
верному человеку. Володю возьму с собой.
Володе было шестнадцать лет.
Марфа Ильинична наскоро собрала самые необходимые вещи, разбудила
детишек, и вся семья вышла из хаты.
Под покровом короткой летней ночи Струтинские, никем не замеченные,
покинули свой родной угол. Через день немцы сожгли их хату, а
оставшийся скарб разграбили.
Для нас появление в отряде семьи Струтинских было большой находкой.
Они хорошо знали свой край, имели во многих деревнях и городах
родственников и знакомых, и главное - им был отлично знаком город
Ровно, который нас особенно интересовал.
Николай Струтинский недаром был командиром своего маленького
отряда. В нем счастливо сочетались отвага, смелость и хладнокровие. В
первые же дни партизаны прозвали его "Спокойный".
На Жоржа Струтинского, который был на год моложе Николая, мы
сначала не обратили особого внимания. Коренастый голубоглазый блондин,
как и старшие Струтинские, он отличался от них тем, что был пониже
ростом и, пожалуй, был еще более спокоен и молчалив, чем Николай.
Ходил Жорж медленно, вразвалку.
- Это увалень, - сказал как-то про него Лукин.
Так казалось и мне. Но вскоре мы изменили мнение о Жорже. После
первых же боевых операций, в которых Жорж участвовал, о нем стали
говорить, как о человеке, не знающем страха.
- Жорж действует своим пулеметом, как шахтер отбойным молотком, -
сказал мне командир взвода Коля Фадеев.
Жорж стрелял очень метко, а к тому же у пулемета не было глушителя,
поэтому стрельба его наводила страшную панику, потом оказалось, что
Жорж владел всеми видами оружия, и как-то само собой получилось, что
он начал обучать других прицельной стрельбе, учил, как надо разбирать
и чистить автоматы, пулеметы и винтовки. Скоро Жорж стал непременным
участником наиболее сложных боевых операций. Так же спокойно, как
уходил, он возвращался после боя, сидел и молчал, слушая, как другие
рассказывают.
Ругать Жоржа не приходилось - не за что, а хвалить старались
сдержанно. За глаза бойцы говорили о нем восторженно, но если
кто-нибудь скажет что-либо похвальное о Жорже в его присутствии, он не
то что смущался, а просто страдал: густо краснел, ни одна черточка в
лице не менялась, но краска ударяла в лицо и лишь постепенно сходила
до бледности.
Девятнадцатилетний Ростислав Струтинский был старательным,
дисциплинированным бойцом и во всем подражал старшим братьям.
Володе Струтинскому шел семнадцатый год. Мы сначала решили послать
его в хозяйственный взвод, потому что он был сильно глуховат, но
Володя запротестовал, сказав, что хочет воевать. Как ни уговаривали,
ничего не вышло: пришлось дать ему оружие. В боевом взводе попытались
было держать его в лагере - боялись, что в бою он не услышит команды.
Но и это не удалось. Он так рвался на операции, что в конце концов
участвовал почти во всех боях.
Володя любил оружие - все свободное время разбирал, чистил и снова
собирал свой карабин. И еще любил он рассказы о боевых делах. От
усилия слышать рассказчика у него буквально глаза на лоб вылезали.
Отцу семьи Струтинских, Владимиру Степановичу, было уже пятьдесят
пять лет, но он был крепким и здоровым человеком. Значительная проседь
была мало заметна в его светлых волосах. Мы назначили Владимира
Степановича заместителем командира хозяйственной части отряда. Он был
незаменимым заготовителем продовольствия. Зная украинский и польский
языки, он умел договариваться с крестьянами. Где появлялся старик
Струтинский, там охотно давали нам картофель, овощи, муку, крупу и
другие продукты.
В наших "боевых" заготовках, то есть в тех случаях, когда мы
нападали на немецкие склады, обозы, Владимир Степанович бывал не менее
полезен отряду. Он хорошо стрелял из винтовки и никогда не терялся в
бою.
Была одна беда у старика - непомерная доброта. Как "хозяйственник"
он ведал у нас спиртом, который мы "брали" на одном немецком
спирто-водочном заводе. Расходовался спирт в строгом и определенном
порядке. Главным образом он шел на нужды госпиталя. Но вот является
какой-нибудь любитель выпить к Струтинскому:
- Владимир Степанович! Что-то меня лихорадка трясет. Дайте-ка грамм
пятьдесят.
Или:
- Ой, простыл я; наверно, грипп начался.
И старик не мог отказать - давал "лекарство".
Мы крепко ругали и даже наказывали тех, кто ходил и просил спирт, и
Струтинскому говорили не раз, но он всегда сконфуженно оправдывался:
- Вы уж простите меня, товарищ командир. Да ведь жалко, больной
человек приходит.
- Владимир Степанович! У нас есть врач, и больным следует у него
лечиться.
- Да, это уж так, правильно, - покаянно говорил Струтинский.
Но проходил день, другой - и снова та же история. Пришлось все-таки
Струтинского от спирта отстранить.
По просьбе Николая Струтинского наши разведчики зашли как-то на
хутор, где была укрыта от немцев Марфа Ильинична с младшими детьми, и
навестили ее.
Возвратившись, один из разведчиков обратился ко мне:
- Товарищ командир! Тут один хлопчик письмецо передал, велел
обязательно вам в руки отдать.
И он подал мне клочок серой бумаги, на котором карандашом было
написано:
"Командиру партизанского отряда от Струтинского Василия заявление
очень прошу командира могу ли я поступить в партизанский отряд когда я
приду я очень поблагодарю командира. До свиданья Василий Струтинский
26 октября 1942 г. Мои братья партизаны и я хочу".
Грамматические ошибки - дело плохое, но Васе было всего десять лет,
и в школу он ходил только один год, когда еще не было немцев. Не успел
я подумать, что ответить Васе, как пришел Николай Струтинский.
- Вот тут твой братишка заявление написал, - сказал я ему.
Николай улыбнулся.
- От него нам давно житья нет: все просится в партизаны. Но у меня
к вам вот какая просьба, товарищ командир. Ребята рассказывают, что
семье там жить опасно: немцы, кажется, о них пронюхали. Разрешите всю
семью забрать в лагерь.
Я согласился, и через несколько дней в лагерь пришла Марфа
Ильинична Струтинская с тремя детьми и племянницей Ядзей. Пришел и
написавший заявление Вася.
И все они - старые и малые Струтинские - нашли свое место в отряде.
Марфа Ильинична, уже пожилая, пятидесяти с лишним лет женщина, ни
минуты не хотела сидеть сложа руки. Сама она стеснялась ко мне
обратиться и присылала старика ходатайствовать, чтобы я ей поручил
какое-нибудь дело. Но я не хотел ее загружать: и без того у нее много
хлопот было с детьми. Тогда Марфа Ильинична стала обшивать и своих и
чужих, стирала уйму партизанского белья. Целыми днями и ночами она
трудилась без отдыха. Я решил, что, пожалуй, ей легче быть поварихой
во взводе. Она с радостью взялась за это дело, но штопать и стирать
партизанское белье продолжала.
Васю, несмотря на его боевой пыл, мы все же определили в
хозяйственную часть - смотреть за лошадьми. Сначала он надулся,
обиделся, но потом ему так понравился мой жеребец по кличке Диверсант
и другие лошади, что он смирился со своей должностью. Кроме того -
внештатно, так сказать, - он состоял адъютантом у своего отца: бегал
по лагерю с разными поручениями.
Одиннадцатилетний сын Слава тоже помогал отцу, а племянница Ядзя
работала поварихой в одном из подразделений отряда.
Дочь Струтинского, пятнадцатилетнюю Катю, мы устроили в санитарной
части. Там она сразу понравилась больным и раненым. В
противоположность своим братьям, Катя была необычайно подвижной и
быстрой. Сидеть на месте она совершенно не могла. Каждую минуту
подскакивала к больным:
- Что тебе надо? А тебе что?
И неслась выполнять просьбы вихрем, так что русые косы ее
развевались во все стороны.
Однажды она пришла ко мне. Нельзя сказать "пришла" - влетела в
шалаш. Запыхавшись от бега и волнения, сверкая лукавыми голубыми
глазами, она быстро застрочила:
- Товарищ командир, раненые недовольны питанием. И хоть они при
штабе питаются - все равно. Там очень невкусно готовят, и всегда одно
и то же. А у них разные болезни, им чего-нибудь особенного хочется.
Вот... для них надо отдельную кухню.
- Отдельную кухню? - улыбаясь, говорю я. - А где же достать
"особенного" повара? Кто будет им готовить?
- Хотя бы я. А что ж!
- Ну хорошо!
Мы. выделили кухню для санчасти, и Катю назначили главным поваром.
Дали ей двух помощников; это были солидные, бородатые партизаны. Ну,
разве девчонка могла командовать такими дядями! Поэтому она все делала
сама. Бывало тянет огромную ногу кабана, тут же рубит ее топором,
варит и успевает к больному подойти. И наши раненые с аппетитом
уплетали украинские борщи, свиные отбивные, вареники, похваливая Катю
Струтинскую.
Наш боец Казаков отбился от своей группы, которая ходила на
разведку к станции Клесово. По неопытности и неумению ориентироваться
он целые сутки бродил по лесу, не находя дороги к лагерю. Куда ни
пойдет, через час-два приходит на старое место.
Ночь он провел в лесу один, даже костер не мог разложить. Плутал и
весь следующий день. Под вечер услышал мычание коров. Осторожно,
избегая наступать на валежник, чтобы не производить шума, Казаков
направился в ту сторону.
Вскоре он вышел на лесную полянку, где паслись коровы и волы. На
пеньке сидел мальчуган-пастух. Он усердно выстругивал ножиком палочку.
Озираясь по сторонам, Казаков подошел к мальчику:
- Здравствуй, хлопчик!
Белобрысый худенький пастушонок от испуга вскочил и, выпучив глаза,
уставился на Казакова.
- Чего испугался? Ты здешний?
- Здешний, - ответил мальчик. И, увидев за плечами Казакова
винтовку, а на поясе - пистолет и гранаты, бойко спросил: - А ты,
дяденька, партизан?
- Ишь ты какой хитрый!
- Партизан, сам вижу, - уверенно сказал маленький пастух.
- А ты видел партизан?
- Не видел. Но люди говорят, что возле Рудни-Бобровской их богато.
- А в какой стороне Рудня-Бобровская? Мне туда как раз и надо.
- Я туда дорогу знаю. Хочешь, провожу?
- Хочу. Как тебя звать-то?
- Коля.
Коля тут же все рассказал о себе. Сам он из Клесова. Отца фашисты
замучили. Мать и старшего брата угнали в Германию. Раньше Коля учился
в школе, теперь школа закрыта, и он пошел в пастухи, чтобы как-нибудь
прокормиться.
- Вот что, Коля, - перебил его Казаков. - Я почти двое суток не ел.
Ты гони скот в деревню и принеси мне чего-нибудь поесть.
Коля защелкал кнутом, засвистел и погнал свой "товар", как он
называл стадо. Вернулся он к Казакову вечером; принес крынку молока,
лепешки и сало.
- Вот, дяденька, кушайте. Это мне на ужин хозяйка дала.
Казаков с жадностью набросился на еду, а Коля сразу же к нему с
вопросом:
- Дяденька, можно я с тобой к партизанам пойду?
- Командир заругает, Коля! Ты ведь маленький.
- Мне уже двенадцать.
- Мал, мал, хлопец!
- Тогда давай, дяденька, сами отряд соберем. В лесу богато народу,
от немцев убежали.
Казаков улыбнулся:
- А если нас немцы поймают и убьют, что тогда?
- А мы сховаемся!
Когда совсем стемнело, Коля привел Казакова в какой-то двор, и там
на сеновале партизан, не спавший две ночи перед тем, заснул
богатырским сном. Коля похаживал неподалеку от сарая, охранял его, а
на рассвете разбудил и пошел провожать.
Утром крестьяне вывели из дворов свой скот, но пастушонок не
явился. Его долго искали, окликали по дворам. Коли нигде не было.
- Да куда же вин сховався? - удивлялись жители.
А Коля и Казаков были уже далеко от хутора. Они шли к
Рудне-Бобровской.
- Не хочешь, дяденька, взять с собой, а? Ну, тогда я все равно от
тебя не отстану... Пойду за тобой, и все.
Недалеко от деревни Карпиловки они остановились. Казаков укрылся за
кустом, а Коля пошел один в деревню достать чего-либо съестного.
Через час он вернулся, принес хлеба, сала и стал рассказывать
Казакову новости:
- Люди говорят, что в Карпиловском лесничестве богато полицейских.
По ночам они крепко дрыхнут, и на карауле никого нет. Давай, дяденька,
нападем на них, а?
Трудно представить, как они там договаривались, но факт фактом:
Казаков поддался на Колины речи. "Здорово будет, если я в отряд
принесу трофеи и приведу пленных!" - решил он.
Казаков вооружил мальчика гранатой и пистолетом. Ночью они
подкрались к лесничеству. Около дома увидели подводу. Лошадь,
оставленная в запряжке, лениво жевала корм. Казаков и Коля вошли в
хату, где, развалившись на полу и на столах, храпели полицейские.
- Руки в гору! - крикнул Коля и поднял гранату.
А Казаков наготове держал свою винтовку.
Полицейские вскочили и, ничего со сна не понимая, покорно подняли
руки вверх.
- Выходить на улицу! Оружие складывать на подводу! - приказал
Казаков.
Те молча стали обуваться и послушно выносить из хаты винтовки.
Казаков остался в дверях, а Коля с гранатой и пистолетом пошел к
подводе.
Смешно и странно, но было действительно так: один партизан и
мальчик разоружили большую группу полицейских. Только закончилась вся
эта история все-таки смешно.
Погрузив оружие на подводу, Казаков и мальчуган приказали
полицейским выстроиться и повели их из деревни по направлению к
лагерю. До нашей стоянки было оттуда не меньше сорока километров, и
вечером им пришлось расположиться в хуторе на отдых. Ночью полицейские
сбежали, забрав с подводы все свое оружие. Удивительно, как они еще не
расправились с нашими "героями"!
Коля так и не отстал от Казакова и вместе с ним пришел в лагерь.
Партизаны встретили его так ласково, что не оставить его в отряде было
попросту невозможно.
Я с Колей встретился на второй день после его прихода. Вижу - сидит
с партизанами белобрысый маленький, щуплый мальчик.
- Как тебя зовут?
- Коля. - И, поднявшись, он стал навытяжку, как и остальные.
- Хочешь с нами жить?
- Хочу.
- А что же ты тут будешь делать?
- А что прикажете.
- Ну что ж, - серьезно сказал я ему, - будешь у нас пастухом.
- Ни... Пастухом я вже був. Хочу нимаков бить.
- Ну ладно, оставайся... Только вот беда: уж очень много собралось
у нас Николаев. Николай Приходько, Николай Струтинский, Николай
Гнедюк, Кузнецов Николай Иванович. Все Николаи. Придется тебя назвать
Колей Маленьким. Не возражаешь?
Сначала Коля был у нас в хозяйственном взводе - помогал ухаживать
за лошадьми, чистил на кухне картошку, таскал дрова. Все делал он
охотно и быстро. Но то и дело интересовался: "А когда мне винтовку
дадут?"
Вместе с другими новичками Коля пошел в учебную команду и на
"отлично" сдал экзамен по строевой подготовке. Всегда аккуратный,
подтянутый (мы его, конечно, приодели), Коля обычно при разговоре с
командиром отвечал точно, коротко, как полагается в армии. Хотелось
иногда с ним попросту поболтать, приласкать, - ведь мальчишка еще, -
не тут-то было: отвечает по-военному.
Присмотревшись к хлопцу, мы решили готовить из него разведчика и
связного, и Александр Александрович Лукин стал с ним заниматься
отдельно.
Вечером 6 ноября сорок второго года партизаны собрались в центре
лагеря вокруг повозки, на которой был установлен специально добытый к
этому дню репродуктор.
Лида Шерстнева суетилась вокруг приемника и все волновалась, что
антенна коротка.
Ваня Строков, который был назначен ответственным за организацию
радиослушания, волновался не меньше Лиды, но успокаивал ее:
- Да что вы, Лида! Антенна чуть не в километр!
Антенна эта была уже несколько дней предметом всеобщего интереса.
Но вот репродуктор захрипел, послышались какие-то трудно различимые
звуки. Ваня Строков что-то еще подкрутил, и мы облегченно вздохнули.
Из Москвы передавали концерт. Впервые за пять месяцев мы услышали
московскую радиопередачу. До этого у нас была только служебная
радиосвязь.
Радисты Лида Шерстнева и Ваня Строков сияли.
Но не концерт хотели мы слушать. Все ждали, все надеялись услышать
передачу торжественного заседания, посвященного Октябрьской годовщине.
У повозки за самодельным столиком сидели четыре партизана с
заготовленной бумагой и тщательно очиненными карандашами. Писать будут
сразу все: если один пропустит хоть слово, другие восполнят.
Около шести часов вечера диктор объявил то, чего ждала вся страна,
чего с нетерпением ждали и мы, партизаны, окружившие радиоприемник под
моросящим дождем в глухом Сарненском лесу: из Москвы будет
транслироваться торжественное заседание, проводимое в связи с двадцать
пятой годовщиной Великого Октября.
В лесу воцарилась тишина. Каждый старался тише дышать.
Мы, находившиеся за тысячу километров от столицы, узнали обо всем,
что делается в стране, узнали о положении на фронтах Отечественной
войны.
Гитлеровцы, отогнанные от Москвы, собрали в летний период все свои
резервы, прорвали фронт в юго-западном направлении и вышли в районы
Воронежа, Сталинграда, Новороссийска, Пятигорска, Моздока.
Но мы, как и весь народ, не сомневались в том, что наша армия
разобьет врага в открытом бою и погонит его назад.
У советских людей есть традиция - отмечать праздники трудовыми и
боевыми подвигами,
День 7 ноября мы решили отметить по-своему, по-партизански,
Снова начались поиски более надежной площадки для самолетов. В этих
поисках мы встретились с людьми, которые указали нам место, пригодное
для посадки самолетов, и принесли нашему отряду большую пользу.
Незадолго до гибели самолета в двух десятках километров от нашего
лагеря неизвестные нам люди напали на немецкий обоз с молочными
продуктами. Гитлеровцев перебили, а продукты забрали и роздали
крестьянам. Когда мне об этом рассказали, я подумал; "Вероятно,
кто-нибудь из наших разведчиков". Опросил товарищей - никто ничего не
знает. Через несколько дней опять новость: на большаке кем-то была
остановлена немецкая машина, в которой шеф жандармерии района с двумя
немецкими солдатами везли пятерых арестованных колхозников. Немцев
расстреляли, а колхозников отпустили по домам. Об этом уже рассказали
нашим партизанам сами освобожденные колхозники.
- Да какие там ребята были? - спросили колхозников.
- Вот такие, как и вы, а точно сказать не можем: со страху не
запомнили.
Я наказал всем разведчикам расспросить жителей и узнать, кто здесь
еще партизанит. Но прошла неделя, другая - мы ничего не узнали.
На поиски новой площадки для самолетов отправился партизан Наполеон
Саргсян, молодой, веселый, армянин, с тремя бойцами.
Они подошли к незнакомой деревне. Саргсян остановился с товарищами
на опушке леса, метрах в трехстах от деревни.
- Вы меня здесь подождите, я пойду один.
Недолго думая Саргсян "замаскировался": надел пилотку звездочкой
назад и отдал свой автомат товарищу.
У крайней хаты он увидел какого-то мужчину и тут же заметил, что
тот дал знак в окно хаты. Оттуда вышел другой. Саргсян решил, что это
засада, быстро повернулся и побежал назад. Незнакомцы - за ним.
Наблюдавшие из леса товарищи видели все это и залегли, собираясь
прикрыть огнем отступление безоружного Саргсяна. Но в это время они
услышали довольно мирный голос одного преследователя:
- Эй, хлопец, подожди, поговорим!
Саргсян подбежал к товарищам, схватил свой автомат и стал во
всеоружии лицом к врагу.
- Стой! Стрелять будем! - крикнул он.
Но те спокойно шли навстречу. Коренастый голубоглазый парень,
подойдя к Саргсяну, сказал:
- Поверни-ка лучше пилотку. Я сам только тогда и успокоился, когда
увидел звездочку. Раз звездочка на пилотке - значит, все в порядке,
свои.
- Ну и что? - задорно спросил его Саргсян.
- Значит, свои. Меня зовут Николай Струтинский. Передайте вашему
командиру, что я хочу к нему явиться. У меня тут небольшая группа
есть, тоже партизаны.
Беседа приняла мирный характер. Тут же договорились, как
встретиться в следующий раз, и Струтинский подарил Саргсяну в знак
дружбы трофейный серебряный тесак, какие обычно носили немецкие
коменданты районов.
По возвращении в лагерь Саргсян рассказал мне об этой встрече, но
ничего не сказал о том, как он оставил оружие у товарищей и как потом
бежал. Не сказал он и о подарке.
На второй день после этого разговора вышел очередной номер нашей
газеты "Мы победим". В нем был помещен шарж: Саргсян, в перевернутой
назад пилотке, идет важно, положив руки в карманы, а позади стоит
удивленный партизан с автоматом.
Но Саргсяна в лагере уже не было, и объясниться с ним мне не
удалось. По моему приказанию он отправился за Николаем Струтинским.
Вскоре они пришли.
- Привел? - спрашиваю его.
- Да, товарищ командир.
- Эту картинку видел? - Я показал ему карикатуру.
Парень побледнел.
- Это правда?
- Правда.
- Как же ты позволил себе такое? Как ты мог отдать свое оружие
другому?
- Виноват, товарищ командир,
- Чтобы это больше не повторялось! Пойдем.
И мы пошли к тем, кого привел Саргсян.
У крайней палатки лагеря стояло девять человек. Они были вооружены
самозаряжающимися винтовками "СВ", немецкими карабинами и пистолетами.
Из карманов торчали рукоятки немецких гранат, похожих на толкушки,
которыми хозяйки мнут вареную картошку. Тут же. стоял принесенный ими
пулемет.
- Кто старший? - спросил я, глядя на пожилого усатого человека,
предполагая, что он и есть старший. Но я ошибся. От группы отделился
совсем молодой парень.
- Николай Струтинский! - отрекомендовался он.
- Я вас слушаю.
- Мы хотим вступить в ваш отряд.
- Кто это "мы"?
- Да здесь почти все свои. Вот мой отец, - и Николай Струтинский
указал на пожилого усатого человека. - Вот мои младшие братья - Жорж,
Ростислав и Владимир. Эти двое - колхозники из нашей деревни, а эти
убежали из ровенского лагеря. Вот и все.
Слушая, я внимательно разглядывал отца и братьев Струтинских.
Передо мной стояла возрастная лесенка - отец и четыре сына. Между
сыновьями разница в летах небольшая - год, полтора. Все они крепкие,
здоровые, и все очень похожи друг на друга. У отца Струтинского
правильные черты лица, голубые глаза, плотная, коренастая фигура.
Этими чертами отличались и все его сыновья.
Николай Струтинский рассказал мне, что от их группы совсем недавно
ушли к линии фронта одиннадцать человек - на соединение с Красной
Армией.
Говорил он медленно, спокойно, обдумывая каждое слово. Отец в упор
смотрел на него и беззвучным движением губ повторял его слова.
- Значит, у вас был целый партизанский отряд и вы - командир.
- Ну, какие мы партизаны! Это нас немцы так назвали.
- Ну, а все-таки, что же вы сделали?
- Да что мы могли сделать! Нас мало очень.
- А откуда вы узнали о нас?
- Ну как же! О вас здесь все говорят. Мы вас долго искали, были
даже там, где сгорел ваш самолет.
И тут же он сказал, что у села Ленчин есть очень хороший, большой и
ровный выгон для скота, на котором самолет свободно может приземлиться.
Я посоветовался с замполитом Стеховым и начальником разведки
Лукиным, и мы решили всю группу Струтинских принять в свой отряд.
Через несколько дней я увидел у Саргсяна серебряный тесак.
- Откуда он у тебя?
- Товарищ командир, это подарок.
- От кого?
- Вот этот самый, Струтинский, подарил.
Стоп. Вызываю Николая Струтинского.
- Товарищ Струтинский, откуда у вас серебряный тесак?
- Да мы тут как-то отбивали арестованных колхозников, а с ними ехал
сам шеф жандармерии района. У него я и взял этот тесак.
- Так это вы были? Ну, вот и разгадана загадка! И обоз вы забрали?
- Да, мы.
После этого мы уже подробно узнали замечательную историю семьи
Струтинских - семьи советских партизан.
Владимир Степанович Струтинский почти всю свою жизнь проработал
каменщиком в Людвипольском районе. Девять детей вырастили и воспитали
они вместе с женой Марфой Ильиничной. Когда Западная Украина была
воссоединена с Советской Украиной, семья Владимира Степановича зажила
полнокровной жизнью. Владимир Степанович стал помощником лесничего.
Перед самой войной старшие сыновья работали: Николай - шофером в
Ровно, Жорж - учеником токаря на судостроительном заводе в Керчи,
Ростислав и Владимир помогали отцу в хозяйстве. Остальные дети были
еще маленькими.
Началась война, немцы захватили родной край. В первые же дни
оккупации двух сыновей Владимира Степановича, Николая и Ростислава,
немцы арестовали и хотели отправить в Германию, но они бежали из
лагеря в леса. Скоро к ним присоединился и третий брат, Жорж, которому
удалось пробраться в свои края.
С разбитого немецкого танка Жорж снял пулемет и приспособил его для
стрельбы с руки. Вначале этот пулемет был единственным оружием трех
братьев. Первым открыл боевой счет Николай: он убил немецкого
жандарма. Оружие убитого врага стало оружием Николая.
Так начали партизанить три брата. Но скоро и отец, Владимир
Степанович, пришел в отряд под команду своего сына.
Партизанская семья Струтинских увеличивалась. Поодиночке к ним
присоединились местные жители - колхозники и встретившиеся в лесу
бойцы, бежавшие из немецкого плена.
В селах начали поговаривать о братьях-партизанах. По указке
предателя фашисты ворвались в дом Струтинских, где была с четырьмя
младшими детьми Марфа Ильинична Струтинская. Палачи били ее ногами,
прикладами, били на ее глазах детей, требуя сказать, где муж и
сыновья. Но она ничего не сказала. Тогда ей скрутили руки: "Повесим,
если не скажешь!"
Но не повесили. Решили оставить, чтобы выследить сыновей.
Ночью Владимир Степанович пробрался к своей хате и тихонько
постучал в окошко. Марфа Ильинична открыла дверь: она уже ждала этого
стука. Младший сынишка, Володя, успел обо всем сообщить отцу.
- Слушай, мать, - сказал Владимир Степанович. - Зараз собирайся,
бери меньших хлопцев, бери дочку и пойдем. Я провожу тебя на хутор к
верному человеку. Володю возьму с собой.
Володе было шестнадцать лет.
Марфа Ильинична наскоро собрала самые необходимые вещи, разбудила
детишек, и вся семья вышла из хаты.
Под покровом короткой летней ночи Струтинские, никем не замеченные,
покинули свой родной угол. Через день немцы сожгли их хату, а
оставшийся скарб разграбили.
Для нас появление в отряде семьи Струтинских было большой находкой.
Они хорошо знали свой край, имели во многих деревнях и городах
родственников и знакомых, и главное - им был отлично знаком город
Ровно, который нас особенно интересовал.
Николай Струтинский недаром был командиром своего маленького
отряда. В нем счастливо сочетались отвага, смелость и хладнокровие. В
первые же дни партизаны прозвали его "Спокойный".
На Жоржа Струтинского, который был на год моложе Николая, мы
сначала не обратили особого внимания. Коренастый голубоглазый блондин,
как и старшие Струтинские, он отличался от них тем, что был пониже
ростом и, пожалуй, был еще более спокоен и молчалив, чем Николай.
Ходил Жорж медленно, вразвалку.
- Это увалень, - сказал как-то про него Лукин.
Так казалось и мне. Но вскоре мы изменили мнение о Жорже. После
первых же боевых операций, в которых Жорж участвовал, о нем стали
говорить, как о человеке, не знающем страха.
- Жорж действует своим пулеметом, как шахтер отбойным молотком, -
сказал мне командир взвода Коля Фадеев.
Жорж стрелял очень метко, а к тому же у пулемета не было глушителя,
поэтому стрельба его наводила страшную панику, потом оказалось, что
Жорж владел всеми видами оружия, и как-то само собой получилось, что
он начал обучать других прицельной стрельбе, учил, как надо разбирать
и чистить автоматы, пулеметы и винтовки. Скоро Жорж стал непременным
участником наиболее сложных боевых операций. Так же спокойно, как
уходил, он возвращался после боя, сидел и молчал, слушая, как другие
рассказывают.
Ругать Жоржа не приходилось - не за что, а хвалить старались
сдержанно. За глаза бойцы говорили о нем восторженно, но если
кто-нибудь скажет что-либо похвальное о Жорже в его присутствии, он не
то что смущался, а просто страдал: густо краснел, ни одна черточка в
лице не менялась, но краска ударяла в лицо и лишь постепенно сходила
до бледности.
Девятнадцатилетний Ростислав Струтинский был старательным,
дисциплинированным бойцом и во всем подражал старшим братьям.
Володе Струтинскому шел семнадцатый год. Мы сначала решили послать
его в хозяйственный взвод, потому что он был сильно глуховат, но
Володя запротестовал, сказав, что хочет воевать. Как ни уговаривали,
ничего не вышло: пришлось дать ему оружие. В боевом взводе попытались
было держать его в лагере - боялись, что в бою он не услышит команды.
Но и это не удалось. Он так рвался на операции, что в конце концов
участвовал почти во всех боях.
Володя любил оружие - все свободное время разбирал, чистил и снова
собирал свой карабин. И еще любил он рассказы о боевых делах. От
усилия слышать рассказчика у него буквально глаза на лоб вылезали.
Отцу семьи Струтинских, Владимиру Степановичу, было уже пятьдесят
пять лет, но он был крепким и здоровым человеком. Значительная проседь
была мало заметна в его светлых волосах. Мы назначили Владимира
Степановича заместителем командира хозяйственной части отряда. Он был
незаменимым заготовителем продовольствия. Зная украинский и польский
языки, он умел договариваться с крестьянами. Где появлялся старик
Струтинский, там охотно давали нам картофель, овощи, муку, крупу и
другие продукты.
В наших "боевых" заготовках, то есть в тех случаях, когда мы
нападали на немецкие склады, обозы, Владимир Степанович бывал не менее
полезен отряду. Он хорошо стрелял из винтовки и никогда не терялся в
бою.
Была одна беда у старика - непомерная доброта. Как "хозяйственник"
он ведал у нас спиртом, который мы "брали" на одном немецком
спирто-водочном заводе. Расходовался спирт в строгом и определенном
порядке. Главным образом он шел на нужды госпиталя. Но вот является
какой-нибудь любитель выпить к Струтинскому:
- Владимир Степанович! Что-то меня лихорадка трясет. Дайте-ка грамм
пятьдесят.
Или:
- Ой, простыл я; наверно, грипп начался.
И старик не мог отказать - давал "лекарство".
Мы крепко ругали и даже наказывали тех, кто ходил и просил спирт, и
Струтинскому говорили не раз, но он всегда сконфуженно оправдывался:
- Вы уж простите меня, товарищ командир. Да ведь жалко, больной
человек приходит.
- Владимир Степанович! У нас есть врач, и больным следует у него
лечиться.
- Да, это уж так, правильно, - покаянно говорил Струтинский.
Но проходил день, другой - и снова та же история. Пришлось все-таки
Струтинского от спирта отстранить.
По просьбе Николая Струтинского наши разведчики зашли как-то на
хутор, где была укрыта от немцев Марфа Ильинична с младшими детьми, и
навестили ее.
Возвратившись, один из разведчиков обратился ко мне:
- Товарищ командир! Тут один хлопчик письмецо передал, велел
обязательно вам в руки отдать.
И он подал мне клочок серой бумаги, на котором карандашом было
написано:
"Командиру партизанского отряда от Струтинского Василия заявление
очень прошу командира могу ли я поступить в партизанский отряд когда я
приду я очень поблагодарю командира. До свиданья Василий Струтинский
26 октября 1942 г. Мои братья партизаны и я хочу".
Грамматические ошибки - дело плохое, но Васе было всего десять лет,
и в школу он ходил только один год, когда еще не было немцев. Не успел
я подумать, что ответить Васе, как пришел Николай Струтинский.
- Вот тут твой братишка заявление написал, - сказал я ему.
Николай улыбнулся.
- От него нам давно житья нет: все просится в партизаны. Но у меня
к вам вот какая просьба, товарищ командир. Ребята рассказывают, что
семье там жить опасно: немцы, кажется, о них пронюхали. Разрешите всю
семью забрать в лагерь.
Я согласился, и через несколько дней в лагерь пришла Марфа
Ильинична Струтинская с тремя детьми и племянницей Ядзей. Пришел и
написавший заявление Вася.
И все они - старые и малые Струтинские - нашли свое место в отряде.
Марфа Ильинична, уже пожилая, пятидесяти с лишним лет женщина, ни
минуты не хотела сидеть сложа руки. Сама она стеснялась ко мне
обратиться и присылала старика ходатайствовать, чтобы я ей поручил
какое-нибудь дело. Но я не хотел ее загружать: и без того у нее много
хлопот было с детьми. Тогда Марфа Ильинична стала обшивать и своих и
чужих, стирала уйму партизанского белья. Целыми днями и ночами она
трудилась без отдыха. Я решил, что, пожалуй, ей легче быть поварихой
во взводе. Она с радостью взялась за это дело, но штопать и стирать
партизанское белье продолжала.
Васю, несмотря на его боевой пыл, мы все же определили в
хозяйственную часть - смотреть за лошадьми. Сначала он надулся,
обиделся, но потом ему так понравился мой жеребец по кличке Диверсант
и другие лошади, что он смирился со своей должностью. Кроме того -
внештатно, так сказать, - он состоял адъютантом у своего отца: бегал
по лагерю с разными поручениями.
Одиннадцатилетний сын Слава тоже помогал отцу, а племянница Ядзя
работала поварихой в одном из подразделений отряда.
Дочь Струтинского, пятнадцатилетнюю Катю, мы устроили в санитарной
части. Там она сразу понравилась больным и раненым. В
противоположность своим братьям, Катя была необычайно подвижной и
быстрой. Сидеть на месте она совершенно не могла. Каждую минуту
подскакивала к больным:
- Что тебе надо? А тебе что?
И неслась выполнять просьбы вихрем, так что русые косы ее
развевались во все стороны.
Однажды она пришла ко мне. Нельзя сказать "пришла" - влетела в
шалаш. Запыхавшись от бега и волнения, сверкая лукавыми голубыми
глазами, она быстро застрочила:
- Товарищ командир, раненые недовольны питанием. И хоть они при
штабе питаются - все равно. Там очень невкусно готовят, и всегда одно
и то же. А у них разные болезни, им чего-нибудь особенного хочется.
Вот... для них надо отдельную кухню.
- Отдельную кухню? - улыбаясь, говорю я. - А где же достать
"особенного" повара? Кто будет им готовить?
- Хотя бы я. А что ж!
- Ну хорошо!
Мы. выделили кухню для санчасти, и Катю назначили главным поваром.
Дали ей двух помощников; это были солидные, бородатые партизаны. Ну,
разве девчонка могла командовать такими дядями! Поэтому она все делала
сама. Бывало тянет огромную ногу кабана, тут же рубит ее топором,
варит и успевает к больному подойти. И наши раненые с аппетитом
уплетали украинские борщи, свиные отбивные, вареники, похваливая Катю
Струтинскую.
Наш боец Казаков отбился от своей группы, которая ходила на
разведку к станции Клесово. По неопытности и неумению ориентироваться
он целые сутки бродил по лесу, не находя дороги к лагерю. Куда ни
пойдет, через час-два приходит на старое место.
Ночь он провел в лесу один, даже костер не мог разложить. Плутал и
весь следующий день. Под вечер услышал мычание коров. Осторожно,
избегая наступать на валежник, чтобы не производить шума, Казаков
направился в ту сторону.
Вскоре он вышел на лесную полянку, где паслись коровы и волы. На
пеньке сидел мальчуган-пастух. Он усердно выстругивал ножиком палочку.
Озираясь по сторонам, Казаков подошел к мальчику:
- Здравствуй, хлопчик!
Белобрысый худенький пастушонок от испуга вскочил и, выпучив глаза,
уставился на Казакова.
- Чего испугался? Ты здешний?
- Здешний, - ответил мальчик. И, увидев за плечами Казакова
винтовку, а на поясе - пистолет и гранаты, бойко спросил: - А ты,
дяденька, партизан?
- Ишь ты какой хитрый!
- Партизан, сам вижу, - уверенно сказал маленький пастух.
- А ты видел партизан?
- Не видел. Но люди говорят, что возле Рудни-Бобровской их богато.
- А в какой стороне Рудня-Бобровская? Мне туда как раз и надо.
- Я туда дорогу знаю. Хочешь, провожу?
- Хочу. Как тебя звать-то?
- Коля.
Коля тут же все рассказал о себе. Сам он из Клесова. Отца фашисты
замучили. Мать и старшего брата угнали в Германию. Раньше Коля учился
в школе, теперь школа закрыта, и он пошел в пастухи, чтобы как-нибудь
прокормиться.
- Вот что, Коля, - перебил его Казаков. - Я почти двое суток не ел.
Ты гони скот в деревню и принеси мне чего-нибудь поесть.
Коля защелкал кнутом, засвистел и погнал свой "товар", как он
называл стадо. Вернулся он к Казакову вечером; принес крынку молока,
лепешки и сало.
- Вот, дяденька, кушайте. Это мне на ужин хозяйка дала.
Казаков с жадностью набросился на еду, а Коля сразу же к нему с
вопросом:
- Дяденька, можно я с тобой к партизанам пойду?
- Командир заругает, Коля! Ты ведь маленький.
- Мне уже двенадцать.
- Мал, мал, хлопец!
- Тогда давай, дяденька, сами отряд соберем. В лесу богато народу,
от немцев убежали.
Казаков улыбнулся:
- А если нас немцы поймают и убьют, что тогда?
- А мы сховаемся!
Когда совсем стемнело, Коля привел Казакова в какой-то двор, и там
на сеновале партизан, не спавший две ночи перед тем, заснул
богатырским сном. Коля похаживал неподалеку от сарая, охранял его, а
на рассвете разбудил и пошел провожать.
Утром крестьяне вывели из дворов свой скот, но пастушонок не
явился. Его долго искали, окликали по дворам. Коли нигде не было.
- Да куда же вин сховався? - удивлялись жители.
А Коля и Казаков были уже далеко от хутора. Они шли к
Рудне-Бобровской.
- Не хочешь, дяденька, взять с собой, а? Ну, тогда я все равно от
тебя не отстану... Пойду за тобой, и все.
Недалеко от деревни Карпиловки они остановились. Казаков укрылся за
кустом, а Коля пошел один в деревню достать чего-либо съестного.
Через час он вернулся, принес хлеба, сала и стал рассказывать
Казакову новости:
- Люди говорят, что в Карпиловском лесничестве богато полицейских.
По ночам они крепко дрыхнут, и на карауле никого нет. Давай, дяденька,
нападем на них, а?
Трудно представить, как они там договаривались, но факт фактом:
Казаков поддался на Колины речи. "Здорово будет, если я в отряд
принесу трофеи и приведу пленных!" - решил он.
Казаков вооружил мальчика гранатой и пистолетом. Ночью они
подкрались к лесничеству. Около дома увидели подводу. Лошадь,
оставленная в запряжке, лениво жевала корм. Казаков и Коля вошли в
хату, где, развалившись на полу и на столах, храпели полицейские.
- Руки в гору! - крикнул Коля и поднял гранату.
А Казаков наготове держал свою винтовку.
Полицейские вскочили и, ничего со сна не понимая, покорно подняли
руки вверх.
- Выходить на улицу! Оружие складывать на подводу! - приказал
Казаков.
Те молча стали обуваться и послушно выносить из хаты винтовки.
Казаков остался в дверях, а Коля с гранатой и пистолетом пошел к
подводе.
Смешно и странно, но было действительно так: один партизан и
мальчик разоружили большую группу полицейских. Только закончилась вся
эта история все-таки смешно.
Погрузив оружие на подводу, Казаков и мальчуган приказали
полицейским выстроиться и повели их из деревни по направлению к
лагерю. До нашей стоянки было оттуда не меньше сорока километров, и
вечером им пришлось расположиться в хуторе на отдых. Ночью полицейские
сбежали, забрав с подводы все свое оружие. Удивительно, как они еще не
расправились с нашими "героями"!
Коля так и не отстал от Казакова и вместе с ним пришел в лагерь.
Партизаны встретили его так ласково, что не оставить его в отряде было
попросту невозможно.
Я с Колей встретился на второй день после его прихода. Вижу - сидит
с партизанами белобрысый маленький, щуплый мальчик.
- Как тебя зовут?
- Коля. - И, поднявшись, он стал навытяжку, как и остальные.
- Хочешь с нами жить?
- Хочу.
- А что же ты тут будешь делать?
- А что прикажете.
- Ну что ж, - серьезно сказал я ему, - будешь у нас пастухом.
- Ни... Пастухом я вже був. Хочу нимаков бить.
- Ну ладно, оставайся... Только вот беда: уж очень много собралось
у нас Николаев. Николай Приходько, Николай Струтинский, Николай
Гнедюк, Кузнецов Николай Иванович. Все Николаи. Придется тебя назвать
Колей Маленьким. Не возражаешь?
Сначала Коля был у нас в хозяйственном взводе - помогал ухаживать
за лошадьми, чистил на кухне картошку, таскал дрова. Все делал он
охотно и быстро. Но то и дело интересовался: "А когда мне винтовку
дадут?"
Вместе с другими новичками Коля пошел в учебную команду и на
"отлично" сдал экзамен по строевой подготовке. Всегда аккуратный,
подтянутый (мы его, конечно, приодели), Коля обычно при разговоре с
командиром отвечал точно, коротко, как полагается в армии. Хотелось
иногда с ним попросту поболтать, приласкать, - ведь мальчишка еще, -
не тут-то было: отвечает по-военному.
Присмотревшись к хлопцу, мы решили готовить из него разведчика и
связного, и Александр Александрович Лукин стал с ним заниматься
отдельно.
Вечером 6 ноября сорок второго года партизаны собрались в центре
лагеря вокруг повозки, на которой был установлен специально добытый к
этому дню репродуктор.
Лида Шерстнева суетилась вокруг приемника и все волновалась, что
антенна коротка.
Ваня Строков, который был назначен ответственным за организацию
радиослушания, волновался не меньше Лиды, но успокаивал ее:
- Да что вы, Лида! Антенна чуть не в километр!
Антенна эта была уже несколько дней предметом всеобщего интереса.
Но вот репродуктор захрипел, послышались какие-то трудно различимые
звуки. Ваня Строков что-то еще подкрутил, и мы облегченно вздохнули.
Из Москвы передавали концерт. Впервые за пять месяцев мы услышали
московскую радиопередачу. До этого у нас была только служебная
радиосвязь.
Радисты Лида Шерстнева и Ваня Строков сияли.
Но не концерт хотели мы слушать. Все ждали, все надеялись услышать
передачу торжественного заседания, посвященного Октябрьской годовщине.
У повозки за самодельным столиком сидели четыре партизана с
заготовленной бумагой и тщательно очиненными карандашами. Писать будут
сразу все: если один пропустит хоть слово, другие восполнят.
Около шести часов вечера диктор объявил то, чего ждала вся страна,
чего с нетерпением ждали и мы, партизаны, окружившие радиоприемник под
моросящим дождем в глухом Сарненском лесу: из Москвы будет
транслироваться торжественное заседание, проводимое в связи с двадцать
пятой годовщиной Великого Октября.
В лесу воцарилась тишина. Каждый старался тише дышать.
Мы, находившиеся за тысячу километров от столицы, узнали обо всем,
что делается в стране, узнали о положении на фронтах Отечественной
войны.
Гитлеровцы, отогнанные от Москвы, собрали в летний период все свои
резервы, прорвали фронт в юго-западном направлении и вышли в районы
Воронежа, Сталинграда, Новороссийска, Пятигорска, Моздока.
Но мы, как и весь народ, не сомневались в том, что наша армия
разобьет врага в открытом бою и погонит его назад.
У советских людей есть традиция - отмечать праздники трудовыми и
боевыми подвигами,
День 7 ноября мы решили отметить по-своему, по-партизански,