самой невинной улыбкой предложил:
- Пан офицер! Битте!
- Вокзаль ехат? Шпасибо! - обрадовался подполковник.
- Ну ты, помоги! - крикнул Шевчук "извозчику".
"Извозчик" спрыгнул, легко поставил офицерские чемоданы на фаэтон,
услужливо подсадил самого подполковника, уселся сам и, крикнув на
лошадь, поскакал к вокзалу.
- Шпасибо, шпасибо! - бормотал благодарный офицер, облегченно
вздыхая и снова вытирая пот с головы.
Как только подъехали к вокзалу, Шевчук и Будник, не дав офицеру
опомниться, подхватил его чемоданы, а заодно и свой чемоданчик.
- Не беспокойтесь, пан офицер, мы поможем, - и направились в
вокзал.
Офицер бежал за ними. Фельджандарм остановил;
- Пропуск!
- Пропустите, со мной, - сказал подполковник.
Пропустили! Шевчук и Будник вошли в первый класс, набитый немцами.
Еле нашли свободное место и поставили чемоданы подполковника. Немного
поодаль среди других вещей Шевчук поставил и свой чемодан,
- До свидания, пан офицер! Счастливого пути!
- Шпасибо!
- Не стоит благодарности. И вам спасибо за... все! - улыбаясь,
сказал Шевчук.
"Забыв" свой чемоданчик, Шевчук и Будник вышли из вокзала, сели в
фаэтон и уехали. Через три-четыре часа они уже были на одной из
квартир, откуда был хорошо виден вокзал, и внимательно наблюдали.
В "забытом" чемодане была смонтирована тридцатикилограммовая
толовая мина замедленного действия.
Взрыв произошел в два часа ночи. Стена зала первого класса была
выбита, потолок провалился и придавил около сотни немецких офицеров
вместе с их "фрейлейн", "фрау" и чемоданами.
Но на этом дело не кончилось. В момент взрыва к ровенскому вокзалу
подходил воинский эшелон. Поезд остановился, и из вагонов стали
выпрыгивать и разбегаться немцы. Они решили, что вокзал бомбит
советская авиация. Фельджандармы и гестаповцы, которые были в
оцеплении вокзала, заметив бегущих, решили в свою очередь, что это
советские диверсанты, и открыли по ним стрельбу. К вокзалу были
вызваны новые части, которые и включились в бой с "диверсантами".
Минут двадцать пять шла перестрелка, и, конечно, "обе стороны" понесли
потери.
Наутро в Ровно только и было разговоров, что о взрыве вокзала.
Немцы пришли в смятение. И вдруг среди дня новый взрыв - в центре
города. Взорвана была немецкая ортскомендатура. За сутки два взрыва!
В полуподвальном этаже здания ортскомендатуры помещался склад, куда
дежурные коменданты прятали отобранные у задержанных вещи. Рабочим при
комендатуре служил подпольщик Козлов, с которым задолго до взрыва
познакомился Шевчук. Козлов по заданию Шевчука поставил в склад на
верхней полке мину замедленного действия. Мина "сработала"
своевременно.
А пока гестаповцы рыскали по городу в поисках диверсантов,
устраивающих взрывы, мы подготавливали вместе с группой Новака новые
дела и занимались разведкой.
Зная, что отступление неизбежно, немцы стали минировать мосты,
дороги и большие здания в городе. Наши разведчики внимательно
наблюдали за этим, сообщали в отряд о заминированных местах, а мы, в
свою очередь, - командованию. На аэродромах наши люди наблюдали за
прибывающими и уходящими самолетами, выясняли, где гитлеровцы
устраивали склады боеприпасов и авиабомб, по каким дорогам движутся
колонны отступающих войск.
Наши боевики-разведчики продолжали активно бороться с оккупантами.
Шевчук, видя, что особой подготовки вести уже некогда, ходил по
Ровно с противотанковой гранатой, на которую Ривас сделал из гвоздей
своеобразную "оборонительную" рубашку. Вокруг гранаты он плотно один к
одному, проволокой прикрепил толстые гвозди, каждый из которых был
надрезан в нескольких местах. При взрыве такая граната давала до сотни
осколков.
Проходя мимо немецкой столовой, Шевчук заметил, что там много
офицеров. Недолго думая он метнул в окно гранату. Семнадцать
гитлеровцев были убиты на месте.
Наиболее серьезными из последних наших дел в Ровно были две
диверсии, которые довели оккупантов до страшной паники.
Одним из этих дел был взрыв центральной столовой "Казино".
Помещалась она на Немецкой улице, э 49, в нижнем этаже лучшей в Ровно
гостиницы. В столовой "Казино" работали уборщицами украинки Лиза,
Галина и Ирина. Они были связаны с группой Новака и с одним нашим
разведчиком. Терентий Федорович Новак подготовил две мины замедленного
действия, по шесть-семь килограммов каждая. В ведрах, под тряпками для
мытья полов, 5 января утром женщины пронесли мины в столовую и
прикрепили их под столами: одну в комнате для генералов, другую в
комнате старших офицеров. Потом, как обычно, произвели уборку и
явились в условленное место, откуда и были доставлены в наш лагерь.
Взорвались мины как раз во время обеда, когда столовая была полна
немцев. Сначала взорвалась мина в генеральской комнате. Рухнул
потолок, разрушилась стена и завалила выход из офицерской комнаты;
обедавшие там офицеры не могли выйти. А через десять минут взорвалась
и другая мина.
Офицеры, которые были в номерах верхних этажей гостиницы, в панике
стали выпрыгивать прямо из окон, ломая ноги и руки, разбивая головы.
Пока вытаскивали из-под развалин трупы убитых, все прилегающие к месту
взрыва улицы и переулки были оцеплены жандармами. Как после было
установлено, в генеральской комнате было убито семь человек, из них
три генерала, а в офицерской - около семидесяти.
Взрыв столовой произошел в 3 часа дня, а в 8 часов вечера в тот же
день был взорван поезд на железной дороге, проходящей по городу Ровно.
Группа Новака установила на рельсах этой дороги
тридцатикилограммовую мину. Кабель от мины соединили с рубильником
войлочной фабрики. Члены подпольной организации круглосуточно дежурили
у рубильника в ожидании особо важного поезда с немецким начальством. В
последний момент немцы обнаружили эту мину, но изъять ее не успели.
Пассажирский поезд мчался на всех парах. Солдаты, рывшие окопы вдоль
железнодорожного полотна, стали давать сигналы, но машинист либо не
понял, либо не успел затормозить.
У рубильника в это время оказался сам Новак. Он вовремя включил
ток. Паровоз стал как вкопанный, пассажирские вагоны полезли один на
другой, убивая и калеча гитлеровских офицеров и солдат, которые
направлялись к линии фронта.
Так мы "провожали" незваных гостей.
В конце декабря мы получили разрешение командования продвигаться к
городу Львову. Красная Армия стремительно наступала. Были освобождены
Житомир, Белая Церковь, Ракитное, Клесово и Сарны. Артиллерийская
стрельба уже отчетливо была слышна в нашем лагере, особенно в ночное
время и перед рассветом. Партизаны с радостью вслушивались в эту
орудийную музыку.
Медлить было нельзя, мы могли оказаться в "окружении" своей армии,
а нам надо было дальше "провожать" оккупантов. В начале января в
лагерь вернулись разведчики из Ровно, Здолбуново и со всех наших
"маяков". Лишь некоторым было приказано оставаться на месте до прихода
Красной Армии. Новак тоже прибыл в лагерь с частью людей своей
организации. Собранный вместе отряд насчитывал уже до тысячи двухсот
человек.
Валя Довгер осталась в Ровно. Она как "сотрудница"
рейхскомиссариата должна была вместе с немцами эвакуироваться во
Львов. Николай Иванович очень тревожился за нее. Последнее время,
будучи в Ровно, он почувствовал, что его "добрые знакомые" стали
относиться к нему с недоверием.
- Если меня действительно стали подозревать, то, естественно, Вале
грозит опасность, а она мне очень дорога, мы так много вместе с ней
пережили! - говорил Николай Иванович.
Позже выяснилось, что беспокоился он не напрасно: в ночь перед
отъездом во Львов гестапо арестовало Валю.
Наш уход ко Львову задерживался. У нас не было топографических карт
нового маршрута, недостаточно было питания для рации и боеприпасов для
отечественного оружия.
Чтобы не терять времени, мы решили отправить во Львов маневренную
группу. Ей предстояло выбрать в районе Львова место для нашего лагеря
и подготовить явочные квартиры в самом городе. В эту группу мы
отобрали двадцать человек. Один из них, Пастухов, работал до войны
инженером коммунального хозяйства Львова. Ему было дано особое
задание: изучить туннели под городом.
Очень хотелось пойти во Львов радистке Марине Ких.
- Львов я знаю как свои пять пальцев. Я там работала, у меня там
родственники и знакомые. Почему же вы меня не посылаете с группой? -
говорила Марина.
- Подожди. Пойдешь вместе с отрядом, и тогда ты нам очень
пригодишься. Ты лучше подумай хорошенько, к кому из твоих знакомых
могут обратиться наши разведчики, и напиши письма, - ответил я.
Марина написала письма к сестре и знакомым и передала их командиру
группы Крутикову. Группа ушла от нас 5 января. Несмотря на то что с
ними был радист, никаких сведений от них мы не получили ни в первые
дни, ни позже.
Кузнецов страдал от вынужденного безделья.
- Дмитрий Николаевич! Смотрите, что получается. Красная Армия так
быстро продвигается, - что скоро и из Львова немцы начнут
эвакуироваться, а ведь я там кое-что сумел бы сделать. Да и Валя,
вероятно, уже там ждет. Пустите меня одного!
- Вы, пожалуй, правы, Николай Иванович: незачем вам тащиться со
всем отрядом.
На этот раз машину для Кузнецова мы "одолжили" у гебитскомиссара
города Луцка. Перекрасить ее мы не могли: у нас не было ни краски, ни
времени, а чтобы все-таки эту машину не узнали, ей придали старый вид
- поцарапали кабину, сорвали с колес колпаки. Всю эту "операцию"
проделал шофер Белов, который по заданию Струтинского угнал эту машину
из гаража.
Мы решили отправить с Кузнецовым Белова и Яна Каминского, которые
хорошо знали Львов. Кузнецов уезжал по своим старым документам на имя
лейтенанта Пауля Зиберта, но к этим документам мы добавили
командировочное удостоверение во Львов, а затем в Краков "по служебным
делам". Ян Каминский уезжал под видом крупного спекулянта, убегающего
от Красной Армии.
Пока шли эти приготовления, мы со всем отрядом двинулись ко Львову.
Кузнецов все еще был с нами. Отряд шел медленно, и автомашина
Кузнецова не могла идти своим ходом. Даже на первой скорости она
обгоняла бы колонну, к тому же шум мотора мог привлечь внимание
карателей, поэтому мы впрягли в машину пару хороших лошадей. Белов
сидел на своем шоферском месте. Рядом с ним сел я, позади - Кузнецов и
Каминский. За закрытыми дверцами машины мы подробно обсуждали план
действий во Львове.
Нам надо было перейти железную дорогу Ровно - Луцк. Теперь это
оказалось трудным делом. Чтобы меньше выставлять постов, гитлеровцы
завалили почти все переезды, оградили их колючей проволокой и
заминировали подходы, а там, где переезды остались, настроили
оборонительные укрепления. Наши конные разведчики пробовали перейти
железную дорогу в нескольких местах, но везде натыкались на пулеметный
огонь. Отряд был большой, и времени на переход требовалось много.
Вступать в бой с фашистскими частями, которые могли вызвать себе
подкрепление и даже бронепоезд, не было смысла.
Попутно с поисками выхода своему отряду мы устраивали засады на
шоссейных дорогах, по которым двигались отступающие пехотные и
моторизованные колонны врага.
Но Кузнецов решил больше нас не дожидаться. Я не возражал. Кто
знает, когда и как мы перейдем железную дорогу!
Наступила минута отъезда Кузнецова.
- Ну, прощайте, Дмитрий Николаевич! - сказал мне Николай Иванович.
Я обнял его, и мы три раза, по русскому обычаю, расцеловались.
Потом он попрощался с Лукиным, Стеховым, Струтинским и другими
товарищами. Всем хотелось на прощанье крепче обнять Николая Ивановича
и сказать самое хорошее слово.
Кузнецов не просто поехал к переезду. Он подозревал, что его
разыскивают, и решил действовать осторожно. Около шоссе, в лесочке,
километра за два от переезда, он остановил машину, и наши провожающие
помогли замаскировать ее. До рассвета Кузнецов не выезжал. А когда уже
стал брезжить рассвет, он пристроился к отступавшей колонне немецких
автомашин и вместе с ней переехал через железную дорогу. Это было
17 января 1944 года.
Так мы расстались с Кузнецовым и были уверены, что через
неделю-другую встретимся у Львова, но все повернулось иначе. Дня через
четыре мы узнали от связного из Луцка, что Николай Иванович с
Каминским и Беловым пробыли в Луцке двое суток и потом выехали во
Львов. Почему он так долго был в Луцке, неизвестно. При выезде из
города у шлагбаума железной дороги его остановил немецкий пикет и стал
проверять документы. Проверяли какой-то майор-гестаповец и два
жандарма. Вероятно, Кузнецов почувствовал что-то неладное. Он не стал
ждать, пока проверят документы, перестрелял всех троих, разломал
шлагбаум, и машина на полном ходу умчалась. После этих сведений я
очень долго ничего не знал о Кузнецове.
19 января мы решили перейти железную дорогу во что бы то ни стало.
Для перехода наметили участок между двумя переездами, где были
неглубокие кюветы.
Мы выдвинули две крупные боевые группы - налево и направо от
намеченного места перехода. Каждую группу предупредили, что если будет
идти бронепоезд, они должны взорвать его и биться до тех пор, пока мы
не сообщим, что колонна прошла.
Отряд двигался через дорогу часа полтора, а может и больше. Никто
нам не помешал, прошли без единого выстрела.
19 января мы перешли железную дорогу, а с 20-го у нас начались бои.
Нам предстоял двухсоткилометровый путь; на каждом шагу нас
подстерегали крупные засады.
Ночью мы непрерывно двигались и, натыкаясь на засады, вели бои, а
днем располагались на отдых, и тут вновь происходили стычки. Мы завели
такой порядок: одно подразделение ведет бой, а другое готовит обед и
отдыхает. Владимир Степанович Струтинский и здесь, в походе, был
незаменим. Несмотря на постоянную опасность, он, как заместитель
командира хозяйственной роты, все время обеспечивал питанием бойцов и
заботился о раненых.
Почти все деревни занимали с боем. Я отдал такой приказ: если у
хутора или деревни будут замечены вражеские часовые или вооруженные
группы, то, прежде чем входить, обстреливать деревню из пушек и
минометов. Это помогало. Давали десятка полтора выстрелов, и
кавалерийский полуэскадрон шел на "ура". После этого отряд вступал уже
в очищенную деревню.
Но бывало и иначе. Заходим в деревню - она пуста: ни людей, ни
скота, ни птицы, ни даже мебели в хатах. Куда все девалось? Неужели
людей со всем их скарбом немцы вывезли в Германию?
Ответ на эти вопросы нашли Коля Струтинский, Шевчук, Валя Семенов и
Новак.
В одной из хат, в чулане, они обнаружили какую-то яму. Она была
тщательно закрыта пустой бочкой. Отодвинули бочку, и Семенов с
фонариком полез в дыру. Вдруг под землей - выстрел. Семенов - назад.
Наши кричат: "Выходите добровольно!" Ответа нет.
В одном из боев мы захватили у немцев несколько дымовых гранат. Мы
их взяли с собой, но не знали, к чему применить. Теперь решили
попробовать - бросили в дыру дымовую гранату. Через несколько минут
из-под земли послышалось: "Сдаемся!" - и сразу из дыры показалась
сначала винтовка, а затем черная от копоти физиономия бандита. За ним
вылез второй. От них-то мы и узнали, куда девались люди и их
имущество.
По указанию гестапо всем жителям под страхом расстрела было
приказано вырыть под домами так называемые "схроны", куда заранее
спрятать хлеб, скот и все имущество и самим прятаться при подходе
большевиков. Мы проверили. Действительно, под многими домами были эти
"схроны" - подвалы, где стояли кровати, находилось зерно и имущество,
коровы, лошади, свиньи и птица. Везде была заготовлена и вода на много
дней. Увидев советских людей, жители охотно выходили из "схронов".
Особенно много боев провел отряд, когда мы пересекали границу
Галиции, которую немцы сильно охраняли. И сама дорога, по которой мы
шли, стала очень тяжелой. Начались предгорья Карпат; приходилось то
забираться на высокие лесистые холмы, то спускаться вниз. Пушки и
подводы со снарядами и ранеными тащили чуть ли не на руках. Снег то
выпадал, то начинал таять, образуя на дорогах непролазную грязь. По
пути нам встречались реки, и под огнем врага мы строили мосты и
переправы.
Но так или иначе, а мы уже были в шестидесяти километрах от Львова.
Мы подошли к деревне Нивице. Разведчики донесли, что никаких постов
в деревне нет. Я удивился: столько прошли и везде натыкались на
немцев, а здесь спокойно.
Въехали в деревню - действительно, все спокойно. Начали
распределять людей по квартирам. Штаб остановился в самой крайней
хате. Я вошел в домик, поздоровался с хозяином, пожилым крестьянином,
и его женой. Тут же заметил на стене репродуктор.
- Работает? - спросил я у хозяина.
- Работает. У нас и церковь и школа работают.
- Немцы есть здесь?
- Нет, сейчас никого нет.
- Ну, а как вы живете?
- Ничего, живем.
- Часто тут они бывают?
- Бывают.
- Часто?
- Приезжают по три-четыре человека. Вывозят древесину из лесу.
Я поручил Лукину послать по деревне разведчиков и разузнать все
получше. Через час разведчики вернулись и доложили, что все спокойно.
Я вызвал командира перовой роты Ермолина и сказал ему:
- Тишина тишиной, а ты все-таки поставь дополнительные посты.
Народ наш устал, и все улеглись спать, но мне не спалось. Уже
больше месяца я был болен и последние дни совсем не поднимался с
повозки: лежал, укрытый периной. Около меня постоянно находились
связные. Болезнь и теперь не давала мне спать. Под утро, когда было
еще темно, я все же решил выйти посмотреть, проверить посты. С большим
трудом натянул на себя шинель, надел шапку, положил пистолет в карман
и, держась за стену, перешагивая через спящих товарищей, вышел.
Часовой, дежуривший около штаба, отсалютовал мне.
В плетеном заборе я нашел калиточку и вышел прямо в огород. За
огородом начиналось открытое поле, и там я заметил на фоне серого неба
какие-то силуэты. Я сначала подумал, что это идет развод, что командир
первой роты, согласно распоряжению, расставляет посты, но в ту же
секунду понял, что это не развод. Вглядываюсь пристально: люди идут
цепью, а не группой. Я присел на землю, чтобы силуэты людей были
виднее. Да, это цепь, и есть определенная дистанция между каждым
человеком, причем эта дистанция увеличивается по мере приближения
людей ко мне.
Минута - и они уже совсем близко. Темнота мешала мне раньше
определить расстояние. Неужели это враги? Я поднялся и крикнул:
- Кто идет?
Молчание. Вижу, по сторонам начинают меня обходить.
Я опять:
- Кто идет?
- А ты кто?
- Я командир, полковник.
- Ходы сюды!
Раз "ходы сюды" на командира - значит, все ясно: бандиты. Я
выхватил пистолет. Но только хотел выстрелить, по мне ударила
автоматная очередь, одна, вторая. Слышу - немецкая команда. Я дал два
выстрела - кто-то упал.
Наши открыли огонь по врагам. Это хорошо, но я-то оказался "между
двух огней". От врагов в пяти метрах, от своих - в двадцати. И те и
другие стреляют. Пули пролетают около меня; одна сбила шапку. Я лег на
землю. Думаю: "Если к своим поползу, гитлеровцы увидят, что я жив, и
начнут стрелять. Да и свои откроют стрельбу, если увидят, что к ним
ползет какой-то человек. Что делать?"
Вдруг чувствую, кто-то тянет меня за ногу. Поворачиваюсь: человек в
немецкой каске хочет снять с меня меховые унты. Вероятно, подумал, что
я мертвый. Я выстрелил в упор.
Стрельба идет вовсю. В петлицу на воротнике шинели попадает
разрывная пуля. Изо всей мочи кричу:
- Прекратить огонь!
Но перекричать пулеметную стрельбу трудно. Меня не услышали. Кричу
еще раз:
- Прекратить огонь! Это я, Медведев!
Услышали! По нашей цепи от бойца к бойцу передавалась команда:
"Прекратить огонь... прекратить огонь... там полковник".
Под ливнем вражеских пуль я пополз к своим. У плетня меня
подхватили, но помощь мне не требовалась: в эти минуты крайнего
напряжения я был как будто здоровым и продолжал командовать.
Шевчук, Струтинский, Новак, Гнедюк с группой бойцов из
комендантского взвода врезались во вражескую цепь и били в упор. Коля
Маленький, притаившись за плетнем, короткими очередями стрелял по
убегавшим врагам.
Хата, в которой разместился Цессарский с медперсоналом, стояла
правее штаба и еще больше вдавалась в открытое поле. Туда в самом
начале боя удалось ворваться нескольким бандитам. Не успел Цессарский
выстрелить из своего маузера, как в комнате одна за другой разорвались
две вражеские гранаты, Цессарский был тяжело ранен. Были ранены еще
два врача и две санитарки. Услышав вражескую команду, Цессарский
крикнул:
- Хлопцы, нас окружили! Тикаемо в лес!
Бандиты поняли это как команду и бросились наутек.
Минут через сорок в деревне было уже тихо. Стрельба шла километрах
в двух, где наши продолжали преследовать противника. На месте боя враг
оставил до трех десятков трупов.
У меня в шинели было двенадцать пробоин, в шапке две, а на мне - ни
единой царапины.
- Сегодня у вас второй день рождения, - сказал мне Коля
Струтинский, считая дыры на шинели и шапке.
Еле волоча ноги, я пошел в санчасть. Раненый Цессарский и его
помощники были уже перевязаны другими врачами. Зубной врач был
забинтован с головы до ног: он был весь изранен осколками гранат.
Ко мне подошел Сухенко:
- Товарищ командир, вас просит Дарбек Абдраимов.
- Где он?
- В соседней хате. Он тяжело ранен.
Я пошел.
- Командир, ты жив? Не ранен? - спросил Дарбек, как только увидел
меня.
- Жив и не ранен.
- Ну и хорошо...
Он улыбнулся, протянул руку и слабо сжал мою. Оказывается, он
первый услышал мой крик, когда я был в перекрестном огне, бросился
вперед и был срезан пулеметной очередью.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил я Дарбека.
- Очень плохо, товарищ командир.
- Ну что ты, Дарбек! Мы еще будем кушать твою "болтушку
по-казахски".
Он ничего не ответил, только улыбнулся.
Через несколько часов он умер.
Мы ожидали нового наступления и решили подготовиться. На повозке я
объехал кругом деревню и отдал все распоряжения. В хате, где
остановился штаб, ни хозяина, ни хозяйки уже не было.
- Вот так спокойная деревня! - сказал я.
Лукин теперь все уже узнал. Оказывается, мы остановились у
старосты-предателя, и он успел сообщить о нас фашистам.
Вскоре вражеские войска начали наступление. Появились бронемашины и
танкетки, заработали крупнокалиберные пулеметы, пушки и минометы.
В самом начале обстрела крайние хаты загорелись. Гитлеровцы пришли
с той стороны, куда нам нужно было идти, - с запада, но ворваться в
деревню они не решались.
Боеприпасов у нас было мало, и с наступлением сумерек мы решили
отойти. Отходили с хитростью: сначала отошел отряд, оставив в деревне
роту, которая отстреливалась. Потом рота отошла - оставила взвод.
Взвод выскользнул, а немцы продолжали бесцельную стрельбу.
На первом же привале после боя Лида Шерстнева подала мне
радиограмму. Это был приказ командования о выводе отряда в ближайший
тыл Красной Армии. Ближайшим тылом, по нашим расчетам, могли быть
знакомые нам места, приблизительно там, где мы переходили железную
дорогу Ровно - Луцк. Теперь наш отряд пошел назад - уже по пройденному
пути.
Утром 5 февраля метрах в трехстах от железной дороги Ровно - Луцк
мы натолкнулись на расположение кавалерийских частей Красной Армии. Но
это еще не было линией фронта; это были передовые подвижные части
нашей армии, которые прорывались вперед во вражеские тылы и отрезали
немцам пути отхода. Здесь эти части оседлали шоссейную дорогу, по
которой должна была отступать большая мотомеханизированная колонна
немцев. Немцы сунулись на шоссе, напоролись на части Красной Армии и
пошли в обход, к деревне, где расположился на отдых наш отряд. От
разрывов снарядов и мин деревня загорелась. Мы отошли к лесу, залегли
и открыли огонь.
Немцы ринулись от нас в сторону и бросили свой обоз.
В этом бою у нас погибло восемь человек, и это был наш последний
бой. Вечером 5 февраля мы перешли железную дорогу и оказались уже на
отвоеванной родной земле.
В конце февраля в санитарной машине я был отправлен в Москву. Со
мной вместе поехали Коля Маленький и раненые, в том числе Альберт
Вениаминович Цессарский. Отряд остался под командованием Сергея
Трофимовича Стехова.
...Я лежал в московском госпитале. После жизни, полной борьбы и
опасностей, я оказался в тишине и покое. Не слышно выстрелов, не видно
людей. Только время от времени в палату заходят врачи, сестры. Я
чувствовал себя как-то тоскливо, непривычно. Единственное утешение -
ежедневно свежие газеты и возможность слушать радиопередачи, не
опасаясь, что не хватит питания для рации. Целыми днями я вспоминал в
мелочах и подробностях нашу жизнь в тылу врага, и странно: насколько
тогда, в ходе борьбы, мне казалось все недостаточным, теперь, когда я
мысленно составлял отчет командованию, все представлялось
значительным.
Мы передали много ценных сведений командованию о работе железных
дорог, о переездах вражеских штабов, о переброске войск и техники, о
мероприятиях оккупационных властей, о положении на временно
оккупированной территории. В боях и стычках мы уничтожили до
двенадцати тысяч вражеских солдат и офицеров. По сравнению с этой
цифрой наши потери были небольшими: у нас за все время было убито сто
- Пан офицер! Битте!
- Вокзаль ехат? Шпасибо! - обрадовался подполковник.
- Ну ты, помоги! - крикнул Шевчук "извозчику".
"Извозчик" спрыгнул, легко поставил офицерские чемоданы на фаэтон,
услужливо подсадил самого подполковника, уселся сам и, крикнув на
лошадь, поскакал к вокзалу.
- Шпасибо, шпасибо! - бормотал благодарный офицер, облегченно
вздыхая и снова вытирая пот с головы.
Как только подъехали к вокзалу, Шевчук и Будник, не дав офицеру
опомниться, подхватил его чемоданы, а заодно и свой чемоданчик.
- Не беспокойтесь, пан офицер, мы поможем, - и направились в
вокзал.
Офицер бежал за ними. Фельджандарм остановил;
- Пропуск!
- Пропустите, со мной, - сказал подполковник.
Пропустили! Шевчук и Будник вошли в первый класс, набитый немцами.
Еле нашли свободное место и поставили чемоданы подполковника. Немного
поодаль среди других вещей Шевчук поставил и свой чемодан,
- До свидания, пан офицер! Счастливого пути!
- Шпасибо!
- Не стоит благодарности. И вам спасибо за... все! - улыбаясь,
сказал Шевчук.
"Забыв" свой чемоданчик, Шевчук и Будник вышли из вокзала, сели в
фаэтон и уехали. Через три-четыре часа они уже были на одной из
квартир, откуда был хорошо виден вокзал, и внимательно наблюдали.
В "забытом" чемодане была смонтирована тридцатикилограммовая
толовая мина замедленного действия.
Взрыв произошел в два часа ночи. Стена зала первого класса была
выбита, потолок провалился и придавил около сотни немецких офицеров
вместе с их "фрейлейн", "фрау" и чемоданами.
Но на этом дело не кончилось. В момент взрыва к ровенскому вокзалу
подходил воинский эшелон. Поезд остановился, и из вагонов стали
выпрыгивать и разбегаться немцы. Они решили, что вокзал бомбит
советская авиация. Фельджандармы и гестаповцы, которые были в
оцеплении вокзала, заметив бегущих, решили в свою очередь, что это
советские диверсанты, и открыли по ним стрельбу. К вокзалу были
вызваны новые части, которые и включились в бой с "диверсантами".
Минут двадцать пять шла перестрелка, и, конечно, "обе стороны" понесли
потери.
Наутро в Ровно только и было разговоров, что о взрыве вокзала.
Немцы пришли в смятение. И вдруг среди дня новый взрыв - в центре
города. Взорвана была немецкая ортскомендатура. За сутки два взрыва!
В полуподвальном этаже здания ортскомендатуры помещался склад, куда
дежурные коменданты прятали отобранные у задержанных вещи. Рабочим при
комендатуре служил подпольщик Козлов, с которым задолго до взрыва
познакомился Шевчук. Козлов по заданию Шевчука поставил в склад на
верхней полке мину замедленного действия. Мина "сработала"
своевременно.
А пока гестаповцы рыскали по городу в поисках диверсантов,
устраивающих взрывы, мы подготавливали вместе с группой Новака новые
дела и занимались разведкой.
Зная, что отступление неизбежно, немцы стали минировать мосты,
дороги и большие здания в городе. Наши разведчики внимательно
наблюдали за этим, сообщали в отряд о заминированных местах, а мы, в
свою очередь, - командованию. На аэродромах наши люди наблюдали за
прибывающими и уходящими самолетами, выясняли, где гитлеровцы
устраивали склады боеприпасов и авиабомб, по каким дорогам движутся
колонны отступающих войск.
Наши боевики-разведчики продолжали активно бороться с оккупантами.
Шевчук, видя, что особой подготовки вести уже некогда, ходил по
Ровно с противотанковой гранатой, на которую Ривас сделал из гвоздей
своеобразную "оборонительную" рубашку. Вокруг гранаты он плотно один к
одному, проволокой прикрепил толстые гвозди, каждый из которых был
надрезан в нескольких местах. При взрыве такая граната давала до сотни
осколков.
Проходя мимо немецкой столовой, Шевчук заметил, что там много
офицеров. Недолго думая он метнул в окно гранату. Семнадцать
гитлеровцев были убиты на месте.
Наиболее серьезными из последних наших дел в Ровно были две
диверсии, которые довели оккупантов до страшной паники.
Одним из этих дел был взрыв центральной столовой "Казино".
Помещалась она на Немецкой улице, э 49, в нижнем этаже лучшей в Ровно
гостиницы. В столовой "Казино" работали уборщицами украинки Лиза,
Галина и Ирина. Они были связаны с группой Новака и с одним нашим
разведчиком. Терентий Федорович Новак подготовил две мины замедленного
действия, по шесть-семь килограммов каждая. В ведрах, под тряпками для
мытья полов, 5 января утром женщины пронесли мины в столовую и
прикрепили их под столами: одну в комнате для генералов, другую в
комнате старших офицеров. Потом, как обычно, произвели уборку и
явились в условленное место, откуда и были доставлены в наш лагерь.
Взорвались мины как раз во время обеда, когда столовая была полна
немцев. Сначала взорвалась мина в генеральской комнате. Рухнул
потолок, разрушилась стена и завалила выход из офицерской комнаты;
обедавшие там офицеры не могли выйти. А через десять минут взорвалась
и другая мина.
Офицеры, которые были в номерах верхних этажей гостиницы, в панике
стали выпрыгивать прямо из окон, ломая ноги и руки, разбивая головы.
Пока вытаскивали из-под развалин трупы убитых, все прилегающие к месту
взрыва улицы и переулки были оцеплены жандармами. Как после было
установлено, в генеральской комнате было убито семь человек, из них
три генерала, а в офицерской - около семидесяти.
Взрыв столовой произошел в 3 часа дня, а в 8 часов вечера в тот же
день был взорван поезд на железной дороге, проходящей по городу Ровно.
Группа Новака установила на рельсах этой дороги
тридцатикилограммовую мину. Кабель от мины соединили с рубильником
войлочной фабрики. Члены подпольной организации круглосуточно дежурили
у рубильника в ожидании особо важного поезда с немецким начальством. В
последний момент немцы обнаружили эту мину, но изъять ее не успели.
Пассажирский поезд мчался на всех парах. Солдаты, рывшие окопы вдоль
железнодорожного полотна, стали давать сигналы, но машинист либо не
понял, либо не успел затормозить.
У рубильника в это время оказался сам Новак. Он вовремя включил
ток. Паровоз стал как вкопанный, пассажирские вагоны полезли один на
другой, убивая и калеча гитлеровских офицеров и солдат, которые
направлялись к линии фронта.
Так мы "провожали" незваных гостей.
В конце декабря мы получили разрешение командования продвигаться к
городу Львову. Красная Армия стремительно наступала. Были освобождены
Житомир, Белая Церковь, Ракитное, Клесово и Сарны. Артиллерийская
стрельба уже отчетливо была слышна в нашем лагере, особенно в ночное
время и перед рассветом. Партизаны с радостью вслушивались в эту
орудийную музыку.
Медлить было нельзя, мы могли оказаться в "окружении" своей армии,
а нам надо было дальше "провожать" оккупантов. В начале января в
лагерь вернулись разведчики из Ровно, Здолбуново и со всех наших
"маяков". Лишь некоторым было приказано оставаться на месте до прихода
Красной Армии. Новак тоже прибыл в лагерь с частью людей своей
организации. Собранный вместе отряд насчитывал уже до тысячи двухсот
человек.
Валя Довгер осталась в Ровно. Она как "сотрудница"
рейхскомиссариата должна была вместе с немцами эвакуироваться во
Львов. Николай Иванович очень тревожился за нее. Последнее время,
будучи в Ровно, он почувствовал, что его "добрые знакомые" стали
относиться к нему с недоверием.
- Если меня действительно стали подозревать, то, естественно, Вале
грозит опасность, а она мне очень дорога, мы так много вместе с ней
пережили! - говорил Николай Иванович.
Позже выяснилось, что беспокоился он не напрасно: в ночь перед
отъездом во Львов гестапо арестовало Валю.
Наш уход ко Львову задерживался. У нас не было топографических карт
нового маршрута, недостаточно было питания для рации и боеприпасов для
отечественного оружия.
Чтобы не терять времени, мы решили отправить во Львов маневренную
группу. Ей предстояло выбрать в районе Львова место для нашего лагеря
и подготовить явочные квартиры в самом городе. В эту группу мы
отобрали двадцать человек. Один из них, Пастухов, работал до войны
инженером коммунального хозяйства Львова. Ему было дано особое
задание: изучить туннели под городом.
Очень хотелось пойти во Львов радистке Марине Ких.
- Львов я знаю как свои пять пальцев. Я там работала, у меня там
родственники и знакомые. Почему же вы меня не посылаете с группой? -
говорила Марина.
- Подожди. Пойдешь вместе с отрядом, и тогда ты нам очень
пригодишься. Ты лучше подумай хорошенько, к кому из твоих знакомых
могут обратиться наши разведчики, и напиши письма, - ответил я.
Марина написала письма к сестре и знакомым и передала их командиру
группы Крутикову. Группа ушла от нас 5 января. Несмотря на то что с
ними был радист, никаких сведений от них мы не получили ни в первые
дни, ни позже.
Кузнецов страдал от вынужденного безделья.
- Дмитрий Николаевич! Смотрите, что получается. Красная Армия так
быстро продвигается, - что скоро и из Львова немцы начнут
эвакуироваться, а ведь я там кое-что сумел бы сделать. Да и Валя,
вероятно, уже там ждет. Пустите меня одного!
- Вы, пожалуй, правы, Николай Иванович: незачем вам тащиться со
всем отрядом.
На этот раз машину для Кузнецова мы "одолжили" у гебитскомиссара
города Луцка. Перекрасить ее мы не могли: у нас не было ни краски, ни
времени, а чтобы все-таки эту машину не узнали, ей придали старый вид
- поцарапали кабину, сорвали с колес колпаки. Всю эту "операцию"
проделал шофер Белов, который по заданию Струтинского угнал эту машину
из гаража.
Мы решили отправить с Кузнецовым Белова и Яна Каминского, которые
хорошо знали Львов. Кузнецов уезжал по своим старым документам на имя
лейтенанта Пауля Зиберта, но к этим документам мы добавили
командировочное удостоверение во Львов, а затем в Краков "по служебным
делам". Ян Каминский уезжал под видом крупного спекулянта, убегающего
от Красной Армии.
Пока шли эти приготовления, мы со всем отрядом двинулись ко Львову.
Кузнецов все еще был с нами. Отряд шел медленно, и автомашина
Кузнецова не могла идти своим ходом. Даже на первой скорости она
обгоняла бы колонну, к тому же шум мотора мог привлечь внимание
карателей, поэтому мы впрягли в машину пару хороших лошадей. Белов
сидел на своем шоферском месте. Рядом с ним сел я, позади - Кузнецов и
Каминский. За закрытыми дверцами машины мы подробно обсуждали план
действий во Львове.
Нам надо было перейти железную дорогу Ровно - Луцк. Теперь это
оказалось трудным делом. Чтобы меньше выставлять постов, гитлеровцы
завалили почти все переезды, оградили их колючей проволокой и
заминировали подходы, а там, где переезды остались, настроили
оборонительные укрепления. Наши конные разведчики пробовали перейти
железную дорогу в нескольких местах, но везде натыкались на пулеметный
огонь. Отряд был большой, и времени на переход требовалось много.
Вступать в бой с фашистскими частями, которые могли вызвать себе
подкрепление и даже бронепоезд, не было смысла.
Попутно с поисками выхода своему отряду мы устраивали засады на
шоссейных дорогах, по которым двигались отступающие пехотные и
моторизованные колонны врага.
Но Кузнецов решил больше нас не дожидаться. Я не возражал. Кто
знает, когда и как мы перейдем железную дорогу!
Наступила минута отъезда Кузнецова.
- Ну, прощайте, Дмитрий Николаевич! - сказал мне Николай Иванович.
Я обнял его, и мы три раза, по русскому обычаю, расцеловались.
Потом он попрощался с Лукиным, Стеховым, Струтинским и другими
товарищами. Всем хотелось на прощанье крепче обнять Николая Ивановича
и сказать самое хорошее слово.
Кузнецов не просто поехал к переезду. Он подозревал, что его
разыскивают, и решил действовать осторожно. Около шоссе, в лесочке,
километра за два от переезда, он остановил машину, и наши провожающие
помогли замаскировать ее. До рассвета Кузнецов не выезжал. А когда уже
стал брезжить рассвет, он пристроился к отступавшей колонне немецких
автомашин и вместе с ней переехал через железную дорогу. Это было
17 января 1944 года.
Так мы расстались с Кузнецовым и были уверены, что через
неделю-другую встретимся у Львова, но все повернулось иначе. Дня через
четыре мы узнали от связного из Луцка, что Николай Иванович с
Каминским и Беловым пробыли в Луцке двое суток и потом выехали во
Львов. Почему он так долго был в Луцке, неизвестно. При выезде из
города у шлагбаума железной дороги его остановил немецкий пикет и стал
проверять документы. Проверяли какой-то майор-гестаповец и два
жандарма. Вероятно, Кузнецов почувствовал что-то неладное. Он не стал
ждать, пока проверят документы, перестрелял всех троих, разломал
шлагбаум, и машина на полном ходу умчалась. После этих сведений я
очень долго ничего не знал о Кузнецове.
19 января мы решили перейти железную дорогу во что бы то ни стало.
Для перехода наметили участок между двумя переездами, где были
неглубокие кюветы.
Мы выдвинули две крупные боевые группы - налево и направо от
намеченного места перехода. Каждую группу предупредили, что если будет
идти бронепоезд, они должны взорвать его и биться до тех пор, пока мы
не сообщим, что колонна прошла.
Отряд двигался через дорогу часа полтора, а может и больше. Никто
нам не помешал, прошли без единого выстрела.
19 января мы перешли железную дорогу, а с 20-го у нас начались бои.
Нам предстоял двухсоткилометровый путь; на каждом шагу нас
подстерегали крупные засады.
Ночью мы непрерывно двигались и, натыкаясь на засады, вели бои, а
днем располагались на отдых, и тут вновь происходили стычки. Мы завели
такой порядок: одно подразделение ведет бой, а другое готовит обед и
отдыхает. Владимир Степанович Струтинский и здесь, в походе, был
незаменим. Несмотря на постоянную опасность, он, как заместитель
командира хозяйственной роты, все время обеспечивал питанием бойцов и
заботился о раненых.
Почти все деревни занимали с боем. Я отдал такой приказ: если у
хутора или деревни будут замечены вражеские часовые или вооруженные
группы, то, прежде чем входить, обстреливать деревню из пушек и
минометов. Это помогало. Давали десятка полтора выстрелов, и
кавалерийский полуэскадрон шел на "ура". После этого отряд вступал уже
в очищенную деревню.
Но бывало и иначе. Заходим в деревню - она пуста: ни людей, ни
скота, ни птицы, ни даже мебели в хатах. Куда все девалось? Неужели
людей со всем их скарбом немцы вывезли в Германию?
Ответ на эти вопросы нашли Коля Струтинский, Шевчук, Валя Семенов и
Новак.
В одной из хат, в чулане, они обнаружили какую-то яму. Она была
тщательно закрыта пустой бочкой. Отодвинули бочку, и Семенов с
фонариком полез в дыру. Вдруг под землей - выстрел. Семенов - назад.
Наши кричат: "Выходите добровольно!" Ответа нет.
В одном из боев мы захватили у немцев несколько дымовых гранат. Мы
их взяли с собой, но не знали, к чему применить. Теперь решили
попробовать - бросили в дыру дымовую гранату. Через несколько минут
из-под земли послышалось: "Сдаемся!" - и сразу из дыры показалась
сначала винтовка, а затем черная от копоти физиономия бандита. За ним
вылез второй. От них-то мы и узнали, куда девались люди и их
имущество.
По указанию гестапо всем жителям под страхом расстрела было
приказано вырыть под домами так называемые "схроны", куда заранее
спрятать хлеб, скот и все имущество и самим прятаться при подходе
большевиков. Мы проверили. Действительно, под многими домами были эти
"схроны" - подвалы, где стояли кровати, находилось зерно и имущество,
коровы, лошади, свиньи и птица. Везде была заготовлена и вода на много
дней. Увидев советских людей, жители охотно выходили из "схронов".
Особенно много боев провел отряд, когда мы пересекали границу
Галиции, которую немцы сильно охраняли. И сама дорога, по которой мы
шли, стала очень тяжелой. Начались предгорья Карпат; приходилось то
забираться на высокие лесистые холмы, то спускаться вниз. Пушки и
подводы со снарядами и ранеными тащили чуть ли не на руках. Снег то
выпадал, то начинал таять, образуя на дорогах непролазную грязь. По
пути нам встречались реки, и под огнем врага мы строили мосты и
переправы.
Но так или иначе, а мы уже были в шестидесяти километрах от Львова.
Мы подошли к деревне Нивице. Разведчики донесли, что никаких постов
в деревне нет. Я удивился: столько прошли и везде натыкались на
немцев, а здесь спокойно.
Въехали в деревню - действительно, все спокойно. Начали
распределять людей по квартирам. Штаб остановился в самой крайней
хате. Я вошел в домик, поздоровался с хозяином, пожилым крестьянином,
и его женой. Тут же заметил на стене репродуктор.
- Работает? - спросил я у хозяина.
- Работает. У нас и церковь и школа работают.
- Немцы есть здесь?
- Нет, сейчас никого нет.
- Ну, а как вы живете?
- Ничего, живем.
- Часто тут они бывают?
- Бывают.
- Часто?
- Приезжают по три-четыре человека. Вывозят древесину из лесу.
Я поручил Лукину послать по деревне разведчиков и разузнать все
получше. Через час разведчики вернулись и доложили, что все спокойно.
Я вызвал командира перовой роты Ермолина и сказал ему:
- Тишина тишиной, а ты все-таки поставь дополнительные посты.
Народ наш устал, и все улеглись спать, но мне не спалось. Уже
больше месяца я был болен и последние дни совсем не поднимался с
повозки: лежал, укрытый периной. Около меня постоянно находились
связные. Болезнь и теперь не давала мне спать. Под утро, когда было
еще темно, я все же решил выйти посмотреть, проверить посты. С большим
трудом натянул на себя шинель, надел шапку, положил пистолет в карман
и, держась за стену, перешагивая через спящих товарищей, вышел.
Часовой, дежуривший около штаба, отсалютовал мне.
В плетеном заборе я нашел калиточку и вышел прямо в огород. За
огородом начиналось открытое поле, и там я заметил на фоне серого неба
какие-то силуэты. Я сначала подумал, что это идет развод, что командир
первой роты, согласно распоряжению, расставляет посты, но в ту же
секунду понял, что это не развод. Вглядываюсь пристально: люди идут
цепью, а не группой. Я присел на землю, чтобы силуэты людей были
виднее. Да, это цепь, и есть определенная дистанция между каждым
человеком, причем эта дистанция увеличивается по мере приближения
людей ко мне.
Минута - и они уже совсем близко. Темнота мешала мне раньше
определить расстояние. Неужели это враги? Я поднялся и крикнул:
- Кто идет?
Молчание. Вижу, по сторонам начинают меня обходить.
Я опять:
- Кто идет?
- А ты кто?
- Я командир, полковник.
- Ходы сюды!
Раз "ходы сюды" на командира - значит, все ясно: бандиты. Я
выхватил пистолет. Но только хотел выстрелить, по мне ударила
автоматная очередь, одна, вторая. Слышу - немецкая команда. Я дал два
выстрела - кто-то упал.
Наши открыли огонь по врагам. Это хорошо, но я-то оказался "между
двух огней". От врагов в пяти метрах, от своих - в двадцати. И те и
другие стреляют. Пули пролетают около меня; одна сбила шапку. Я лег на
землю. Думаю: "Если к своим поползу, гитлеровцы увидят, что я жив, и
начнут стрелять. Да и свои откроют стрельбу, если увидят, что к ним
ползет какой-то человек. Что делать?"
Вдруг чувствую, кто-то тянет меня за ногу. Поворачиваюсь: человек в
немецкой каске хочет снять с меня меховые унты. Вероятно, подумал, что
я мертвый. Я выстрелил в упор.
Стрельба идет вовсю. В петлицу на воротнике шинели попадает
разрывная пуля. Изо всей мочи кричу:
- Прекратить огонь!
Но перекричать пулеметную стрельбу трудно. Меня не услышали. Кричу
еще раз:
- Прекратить огонь! Это я, Медведев!
Услышали! По нашей цепи от бойца к бойцу передавалась команда:
"Прекратить огонь... прекратить огонь... там полковник".
Под ливнем вражеских пуль я пополз к своим. У плетня меня
подхватили, но помощь мне не требовалась: в эти минуты крайнего
напряжения я был как будто здоровым и продолжал командовать.
Шевчук, Струтинский, Новак, Гнедюк с группой бойцов из
комендантского взвода врезались во вражескую цепь и били в упор. Коля
Маленький, притаившись за плетнем, короткими очередями стрелял по
убегавшим врагам.
Хата, в которой разместился Цессарский с медперсоналом, стояла
правее штаба и еще больше вдавалась в открытое поле. Туда в самом
начале боя удалось ворваться нескольким бандитам. Не успел Цессарский
выстрелить из своего маузера, как в комнате одна за другой разорвались
две вражеские гранаты, Цессарский был тяжело ранен. Были ранены еще
два врача и две санитарки. Услышав вражескую команду, Цессарский
крикнул:
- Хлопцы, нас окружили! Тикаемо в лес!
Бандиты поняли это как команду и бросились наутек.
Минут через сорок в деревне было уже тихо. Стрельба шла километрах
в двух, где наши продолжали преследовать противника. На месте боя враг
оставил до трех десятков трупов.
У меня в шинели было двенадцать пробоин, в шапке две, а на мне - ни
единой царапины.
- Сегодня у вас второй день рождения, - сказал мне Коля
Струтинский, считая дыры на шинели и шапке.
Еле волоча ноги, я пошел в санчасть. Раненый Цессарский и его
помощники были уже перевязаны другими врачами. Зубной врач был
забинтован с головы до ног: он был весь изранен осколками гранат.
Ко мне подошел Сухенко:
- Товарищ командир, вас просит Дарбек Абдраимов.
- Где он?
- В соседней хате. Он тяжело ранен.
Я пошел.
- Командир, ты жив? Не ранен? - спросил Дарбек, как только увидел
меня.
- Жив и не ранен.
- Ну и хорошо...
Он улыбнулся, протянул руку и слабо сжал мою. Оказывается, он
первый услышал мой крик, когда я был в перекрестном огне, бросился
вперед и был срезан пулеметной очередью.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил я Дарбека.
- Очень плохо, товарищ командир.
- Ну что ты, Дарбек! Мы еще будем кушать твою "болтушку
по-казахски".
Он ничего не ответил, только улыбнулся.
Через несколько часов он умер.
Мы ожидали нового наступления и решили подготовиться. На повозке я
объехал кругом деревню и отдал все распоряжения. В хате, где
остановился штаб, ни хозяина, ни хозяйки уже не было.
- Вот так спокойная деревня! - сказал я.
Лукин теперь все уже узнал. Оказывается, мы остановились у
старосты-предателя, и он успел сообщить о нас фашистам.
Вскоре вражеские войска начали наступление. Появились бронемашины и
танкетки, заработали крупнокалиберные пулеметы, пушки и минометы.
В самом начале обстрела крайние хаты загорелись. Гитлеровцы пришли
с той стороны, куда нам нужно было идти, - с запада, но ворваться в
деревню они не решались.
Боеприпасов у нас было мало, и с наступлением сумерек мы решили
отойти. Отходили с хитростью: сначала отошел отряд, оставив в деревне
роту, которая отстреливалась. Потом рота отошла - оставила взвод.
Взвод выскользнул, а немцы продолжали бесцельную стрельбу.
На первом же привале после боя Лида Шерстнева подала мне
радиограмму. Это был приказ командования о выводе отряда в ближайший
тыл Красной Армии. Ближайшим тылом, по нашим расчетам, могли быть
знакомые нам места, приблизительно там, где мы переходили железную
дорогу Ровно - Луцк. Теперь наш отряд пошел назад - уже по пройденному
пути.
Утром 5 февраля метрах в трехстах от железной дороги Ровно - Луцк
мы натолкнулись на расположение кавалерийских частей Красной Армии. Но
это еще не было линией фронта; это были передовые подвижные части
нашей армии, которые прорывались вперед во вражеские тылы и отрезали
немцам пути отхода. Здесь эти части оседлали шоссейную дорогу, по
которой должна была отступать большая мотомеханизированная колонна
немцев. Немцы сунулись на шоссе, напоролись на части Красной Армии и
пошли в обход, к деревне, где расположился на отдых наш отряд. От
разрывов снарядов и мин деревня загорелась. Мы отошли к лесу, залегли
и открыли огонь.
Немцы ринулись от нас в сторону и бросили свой обоз.
В этом бою у нас погибло восемь человек, и это был наш последний
бой. Вечером 5 февраля мы перешли железную дорогу и оказались уже на
отвоеванной родной земле.
В конце февраля в санитарной машине я был отправлен в Москву. Со
мной вместе поехали Коля Маленький и раненые, в том числе Альберт
Вениаминович Цессарский. Отряд остался под командованием Сергея
Трофимовича Стехова.
...Я лежал в московском госпитале. После жизни, полной борьбы и
опасностей, я оказался в тишине и покое. Не слышно выстрелов, не видно
людей. Только время от времени в палату заходят врачи, сестры. Я
чувствовал себя как-то тоскливо, непривычно. Единственное утешение -
ежедневно свежие газеты и возможность слушать радиопередачи, не
опасаясь, что не хватит питания для рации. Целыми днями я вспоминал в
мелочах и подробностях нашу жизнь в тылу врага, и странно: насколько
тогда, в ходе борьбы, мне казалось все недостаточным, теперь, когда я
мысленно составлял отчет командованию, все представлялось
значительным.
Мы передали много ценных сведений командованию о работе железных
дорог, о переездах вражеских штабов, о переброске войск и техники, о
мероприятиях оккупационных властей, о положении на временно
оккупированной территории. В боях и стычках мы уничтожили до
двенадцати тысяч вражеских солдат и офицеров. По сравнению с этой
цифрой наши потери были небольшими: у нас за все время было убито сто