Площадка для приема парашютистов оказалась негодной. Она была
близко от станции: тут и рельсы, и мощеный булыжник, и лесной склад.
На такой площадке можно изуродоваться. Пришлось радировать в Москву,
чтобы людей пока не отправляли.
А разведка приносила тревожные сведения. Кругом шли слухи, что
каждую ночь прилетают чуть не двадцать-тридцать самолетов и сбрасывают
парашютистов, что здесь скопилась уже целая дивизия. Слухи эти дошли,
конечно, и до немцев. На дивизию они, пожалуй, пошлют большую
карательную экспедицию, а нас было лишь семьдесят человек.
На рассвете 23 июня мы покинули лагерь. Было ясно, что немцы
вот-вот бросят на нас карателей. На месте лагеря оставили "маяк" -
пять бойцов, которым поручили наблюдать за станцией. На "маяке"
остался и наш доктор Цессарский. Он должен был лечить партизана
Калашникова, который по-прежнему лежал в землянке у железнодорожного
сторожа. Взять его с собой мы не могли: нога у него была еще в гипсе.
Я направился с отрядом на север, в большие лесные массивы. Прошли
километров десять, когда заметили в лесу домик. На разведку послал
трех партизан.
- Попросите поесть и постарайтесь узнать что-либо о немцах, -
поручил я разведчикам.
Они вскоре вернулись и сообщили, что в домике живет лесник. Он дал
им лишь десяток сырых картошек и в разговор не вступил: дескать,
ничего не знает.
Не успели мы отойти и километра, как тыловое охранение передало,
что задержан подозрительный человек. Он галопом скакал на лошади.
Увидев нашу колонну, подъехал.
- Где можно видеть начальника полиции?
- А зачем он тебе? - не растерявшись, спросили партизаны.
- Ко мне только что заходили какие-то два молодчика и спрашивали о
немцах. Наверное, партизаны. Они ушли вон в ту сторону.
Это был тот самый лесник, у которого мои разведчики взяли картошку.
Нашу колонну он принял за отряд полицейских.
При допросе лесник сознался, что ехал в районный центр Хабное,
чтобы сообщить немцам о появившихся партизанах. Те за поимку партизан
обещали награду. И о себе он рассказал: в свое время был осужден по
уголовному делу советским судом.
Все стало ясно: был уголовником, стал предателем. Мы его тут же
расстреляли.
Это происшествие насторожило нас еще больше. И хотя все устали, я
решил не делать привала. Часа в три дня на ходу съели по куску
вареного мяса. Хлеба у нас не было.
Как назло, начался сильный дождь, настоящий ливень. Одежда и обувь
пропитались водой - идти стало еще тяжелее. Час, другой - дождь все не
прекращался, но мы, не останавливаясь, шли все дальше и дальше от
опасных мест. Лишь к ночи, когда все уже выбились из сил, я решил
остановиться. Дождь прекратился, но в густом лесу все было мокро, с
деревьев падали крупные капли и тучами роились комары. Люди, не
привыкшие к длинным переходам, валились и засыпали тут же на земле.
На другой день мы нашли подходящее место для временного лагеря. Это
было в лесу, среди огромнейших сосен. Здесь раньше, вероятно, было
культурное хозяйство. На каждом дереве были сделаны "стрелы" для стока
смолы и прикреплены чашечки. Мы быстро построили шесть палаток из
парашютов, чтобы уберечься от комаров и иметь возможность спокойно
спать. Недалеко от лагеря выбрали площадку для приема парашютистов. В
тот же день укомплектовали подразделения, выделили разведчиков,
побеседовали с ними и направили их в разные стороны - узнать, не идут
ли следом за нами немцы, познакомиться, как живет население в деревнях
и нельзя ли где-либо достать продуктов.
Утром 25 июня охранение лагеря задержало и привело ко мне еще
одного субъекта, назвавшегося местным жителем. Недалеко от нашего
лагеря он тщательно высматривал местность. При обыске у него нашли
справку, что он работает в немецкой полиции. Сомнений быть не могло:
немцы нас ищут и, может быть, уже напали на наш след.
В ту же ночь была тревога. Один из часовых услышал в лесу какой-то
шорох. В темноте ему не удалось ничего разглядеть. Шепотом он приказал
напарнику бежать в лагерь и доложить, что слышал шум.
В лагере объявили тревогу. Через несколько минут отряд был в боевой
готовности.
Но вокруг все было тихо, ничто не нарушало лесного покоя. Обшарили
кругом всю местность - ничего подозрительного.
Через час дали отбой, но остаток ночи я уже не спал. Дело в том,
что тревога обнаружила наши непорядки: многие товарищи одевались и
обувались пятнадцать - двадцать минут, бойцы поддежурного взвода спали
раздетыми, хотя, по правилам, не должны были раздеваться: ночью они
заступали на дежурство. Я вызвал к себе командиров подразделений и
самих нарушителей дисциплины и строго отчитал их.
Наутро Александр Александрович Лукин пошел в том направлении, где
ночью часовой слышал шум. Он шел осторожно, держа наизготове автомат.
Вдруг около него кто-то выскочил из кустов и шарахнулся в сторону.
Быстро, еще не поняв, в чем дело, Лукин ударил автоматом, но... это
была маленькая дикая козочка. Тут же он услышал, как заблеяла вторая.
Лукин поймал их и с этими трофеями явился в лагерь.
- Вот кто ночью был виновником тревоги и напугал часового! - сказал
Лукин.
Лида и Маруся подняли визг:
- Ой, какие чудные! Отдайте их нам!
Но ту, которую Лукин ударил, пришлось зарезать. Другую отдали
девушкам.
- Только не подымайте тревоги, если она заблеет, - шутили бойцы.
Поздно вечером в лагерь неожиданно явился в полном составе "маяк"
со станции Толстый Лес и доктор Цессарский с ним. Оказывается, туда
нагрянули гитлеровцы и схватили больного Калашникова вместе с
железнодорожным сторожем.
Мы выделили группу разведчиков и дали им задание точно выяснить,
где немцы и знают ли они место нашего лагеря.
До рассвета, когда все еще спали, разведчики вышли в путь. Но ушли
они недалеко. В трехстах метрах от нас, на другом берегу маленькой
речушки, они увидели немцев и открыли огонь. Буквально в две минуты
лагерь был на ногах. Со мной в палатке спал Сергей Трофимович Стехов.
Он выскочил из палатки раньше меня и, захватив с собой поддежурный
взвод, побежал по направлению стрельбы. Я оставался в лагере, у
палатки с радиостанцией и штабными документами.
Стрельба разгоралась; можно было понять, что там, у речки, идет
настоящий бой.
Потом стрельба началась с другой стороны, близко от лагеря. Медлить
нельзя было. Вторую группу бойцов во главе с Кочетковым я отправил к
месту боя. Из оставшихся партизан выставил дополнительные посты вокруг
лагеря.
В лесу каждый крик, каждый выстрел давал громкое эхо. Уже отчетливо
слышались крики "Рус, сдавайся!" и заглушавшее их наше партизанское
"Ура, ура, вперед!"
Через полчаса принесли первого раненого. Это был испанец Флорежакс.
Доктор Цессарский и Маруся Шаталова уже подготовили санитарную
палатку. У Флорежакса было тяжелое ранение разрывной пулей. Цессарский
приступил к операции.
Вскоре привели пленных: двух немцев и трех предателей-полицейских,
одетых в немецкую форму. Их мы допросили в первую очередь, потому что
Цессарский, знавший немецкий язык, был занят на операции.
Пленные показали, что они действительно шли на наш отряд и их
головная колонна в составе ста шестидесяти человек с двух сторон
напала на лагерь. Уже в ходе боя немецкий командир сообщил по радио в
Хабное, чтобы немедленно высылали подкрепление.
Шумы боя утихали, и стрельба удалялась. Было ясно, что наши
отгоняют фашистов.
Цессарский продолжал операцию, не обращая ни малейшего внимания на
стрельбу. Вслед за Флорежаксом появились еще двое раненых.
Умелыми, уверенными руками Цессарский очищал раны, накладывал
повязки и спокойно приговаривал:
- Не волнуйтесь, все будет в порядке. Ничего опасного нет.
С места боя пришел залитый кровью Костя Пастаногов. Рука у него
была неестественно вывернута. Ослабевшим голосом он сказал:
- Всыпали гадам! - и тут же повалился на землю.
Цессарский подхватил его, положил на разостланную плащ-палатку и
занялся рукой. Кости были перебиты, кожа разорвана, рука держалась на
одних сухожилиях.
Два часа длился бой. Наши далеко отогнали гитлеровцев, и мне
пришлось посылать связных, чтобы вернуть своих обратно в лагерь.
Первое испытание мы выдержали. Двадцать пять партизан,
непосредственно участвовавших в бою, справились со ста шестьюдесятью
гитлеровцами. Немцев было убито свыше сорока человек, в том числе семь
офицеров. Раненых учесть мы не могли - их противник забрал с собой. В
бою мы захватили у врага оружие - ручные пулеметы, винтовки, гранаты и
пистолеты.
В этом бою и мы понесли тяжелую утрату. Был убит Толя Копчинский,
храбрый, веселый, жизнерадостный москвич, комсомолец, рекордсмен СССР
по конькам. Копчинский добровольно пришел в наш отряд и за короткий
срок стал всеобщим любимцем.
В далеком Мозырском лесу, на поляне, мы вырыли могилу
герою-партизану. Опустили тело в землю, молча сняли головные уборы.
Лишь несколько слов я сказал у открытой могилы. "Прощай, молодой друг!
Мы отомстим за тебя!" И первым бросил горсть земли.
Так же молча прошли у могилы наши бойцы, кидая по горсти земли.
Потом зарыли могилу и выросший бугорок любовно обложили зеленым
дерном.
Надо было уходить отсюда немедленно. К немцам могло подойти
подкрепление, и нашей "дивизии" пришлось бы туго.
Дал сигнал к отходу.
У нас были три повозки; на них положили раненых и тронулись в путь.
Но шли не по дороге, а прямо лесом. Позади отряда двигалась группа
бойцов и маскировала следы.
Четыре дня немцы гнались за нами на тридцати грузовых машинах.
Безуспешно!
Мы шли такими тропинками, где они проехать не могли. Мы шли по
ночам, а гитлеровцы больше всего боялись ночной темноты на русской
земле.
Больше месяца продолжался наш опасный путь по земле, захваченной
врагами.
От станции Толстый Лес до Сарненских лесов свыше двухсот
километров. Легко проехать поездом такое расстояние. Нетрудно на
машине. Да и, пожалуй, не очень трудно пройти пешком, если идти
известными дорогами и ночевать в уютных хатах. Но партизанские
километры длинные и тяжелые.
Мы шли не дорогами, а пробирались незаметными лесными тропинками и
болотистыми просеками. Мы не заходили в деревни, а обходили их
стороной, да так, чтобы нас даже собаки не почуяли.
Мы шли по ночам, а днем отдыхали прямо на земле. Мы мокли в болотах
и под проливными дождями. Комары не давали покоя. Они забирались под
специально сшитые накомарники и впивались своими хоботками в лицо,
шею, лезли в уши, нос, глаза.
У нас не было ни хлеба, ни картошки, и сутками мы шли голодные. В
хутора и деревни заходили только разведчики, и то с большой
осторожностью, чтоб не выдать, что где-то неподалеку движется отряд.
От местных жителей разведчики узнавали, что гитлеровцы гонятся за
нами, что под видом пастухов или сборщиков ягод они посылают в лес
своих агентов.
Бывало так. Партизан-разведчик, идущий впереди отряда, встретит в
лесу подозрительных людей. Тогда отряд залегает в том месте, где его
застала тревожная весть, и недвижно лежит час, другой, третий, пока
связной не сообщит, что можно двигаться дальше.
Мы шли, преодолевая все препятствия, которые только мыслимы в пути,
и двести километров по карте у нас фактически превращались в пятьсот
километров, а может, и больше.
Разведчики проходили втрое, а то и вчетверо больше, чем остальные.
Когда отряд отдыхал, они шли вперед по намеченному на следующие сутки
маршруту, подыскивали места для новых привалов, возвращались к отряду
и вели его уже по изученному пути.
Другие посылались в стороны, чтобы следить, не готовят ли немцы на
нас нападение.
Особенно тяжело было раненым. Лесные тропинки и просеки густо
усеяны корневищами деревьев и пнями. Каждый корень, бугорок или пень,
который не удавалось объехать, острой болью отзывался в кровоточащих
ранах. В болотистых местах лошади не в силах были тянуть увязавшие по
колеса повозки. Приходилось распрягать лошадей и вытаскивать повозки
на руках.
К раненым наши товарищи проявляли трогательную заботу. Разведчики
доставали для них сливки, сметану, яйца и даже белый хлеб.
Доктор Цессарский и медсестра Маруся ни на шаг не отходили от
повозок с ранеными.
Путь был тяжелый и трудный, но никто не унывал. На привалах
вполголоса затягивали песни, и даже раненые подпевали. Частенько
слышались шутки, смех, а то посмотришь - и пляска начинается. Но
плясали счастливцы, конечно. На стоянках многие партизаны шли к
Цессарскому для перевязки кровавых мозолей.
Ежедневно мы имели по радио связь с Москвой, получали сводки
военных действий. Эти сообщения из Москвы переписывались от руки в
нескольких экземплярах и после прочтения партизанам вручались
разведчикам, которые заходили в деревни и хутора.
Крестьяне узнавали правду про войну: ведь гитлеровцы говорили, что
и Москва и Ленинград уже захвачены ими.
От разведчиков мы узнавали о жизни крестьян. Оккупанты грабили и
убивали людей, забирали население на тяжелые работы, молодежь угоняли
в Германию, в рабство.
Одна колхозница рассказывала;
- Забрали и мою Анютку. Когда уезжала, я ей говорила: "Пиши,
дитятко, осторожно. Будет плохо - нарисуй цветочек". Знаю ведь, писать
правду не позволят. Ну вот, намедни получила письмо. Словами написано,
что живет ничего, а на письме-то целых двенадцать цветочков
нарисовано...
Отряд направлялся в район деревни Мухоеды.
Мы рассчитывали так: если Саша Творогов и Пашун живы, они должны
нас искать в условленном месте.
Уже по дороге наши разведчики услышали от крестьян рассказы о
каких-то отважных четырнадцати партизанах. Сначала эти вести доходили
до нас как легенда о красных десантниках, победивших большой
фашистский отряд. Потом сведения начали все больше проясняться,
нашлись очевидцы, и вот что в конце концов мы установили.
Творогов со своим звеном, выброшенный с самолета южнее Житомира,
обошел город с запада и направился на север, к Мухоедам. В одной
деревне они расположились на отдых. Ночью немцы окружили хату, где
были партизаны.
- Рус, сдавайся! - кричали враги.
- Большевики не сдаются! - ответили наши товарищи и открыли огонь
из окон хаты.
Бой длился целый день. Свыше пятидесяти гитлеровцев было убито. Из
четырнадцати партизан в живых остались только пятеро.
Когда стемнело, немцы подожгли дом, но партизанам удалось
выскочить. Отстреливаясь, они скрылись.
За ночь, раненые и измученные, они прошли километров десять. На
рассвете вновь увидели погоню, добежали до деревни и заняли крайнюю
хату. И опять немцы их окружили, опять несколько часов длился бой.
Наконец стрельба из хаты прекратилась. Когда немцы ворвались в дом, их
добычей были лишь тела трех убитых партизан. Двое каким-то чудом
бежали. По рассказам крестьян, по описанию одежды можно было
догадаться, что в числе убитых был и Саша Творогов.
Ничего больше об этой группе мы не узнали. Лишь после войны меня
нашел один товарищ из группы Творогова. Оказывается, ему с
партизаном-испанцем удалось вырваться из той хаты. После долгих
блужданий они примкнули к одному партизанскому отряду и находились в
нем до конца войны.
Так закончилась история отважных бойцов группы Творогова.
На одном хуторе, расположенном недалеко от деревни Мухоеды, жители
сообщили, что к ним заходили какие-то люди, одетые в комбинезоны и
пилотки, покупали картошку, молоко, хлеб. Прощаясь, сказали, что
придут еще.
Мы решили устроить засаду. Разведчику Вале Семенову с несколькими
партизанами ведено было укрыться в кустах у крайней хаты. Часов шесть
прождали они. Наконец на дороге показались три фигуры. Наши
приготовили автоматы, но когда те приблизились, Семенов заорал:
"Ребята, да ведь это же Шевчук, а тот Дарбек Абдраимов!" Разведчики
выскочили из засады и бросились обнимать товарищей. Это были партизаны
из звена Пашуна.
Через несколько часов мы встретились с самим Пашуном и его людьми.
Кто имел фотоаппарат, защелкал. Ну как же! Ведь недавно расстались в
Москве, а за это время юноши-физкультурники из звена Пашуна
превратились в бородатых мужчин.
Они искали нас больше месяца. Их сбросили с самолета где-то на
станции Хойники, за сто восемьдесят километров от Толстого Леса.
Летчиков ввели в заблуждение костры, которые там были зажжены. Но как
выяснилось позже, эти костры жгли местные жители, мобилизованные для
работы на железной дороге. Охранники из немецких полицейских, заметив
десант, стали стрелять. Хорошо, что ветер гнал парашютистов в сторону
от костров. Все же один товарищ еще в воздухе погиб от вражеской пули.
Остальные приземлились и собрались на сигнал Пашуна.
Несколько дней они пробирались по болотам, скрываясь от вражеской
погони. Потом им удалось дойти до реки Припяти и переправиться через
нее на лодках. После нашего ухода они были на станции Толстый Лес и
оттуда уже шли по нашим следам.
Итак, теперь весь отряд был в сборе. Восемьдесят пять человек!
21 июля, когда отряд остановился на отдых, Сергей Трофимович Стехов
собрал на лесной полянке членов партии и кандидатов. Это было первое
партийное собрание в нашем отряде.
Наша партийная организация оказалась немногочисленной - всего
пятнадцать членов партии и четыре кандидата. Уже на первом собрании мы
обсудили главные вопросы нашей жизни: о передовой роли коммунистов в
борьбе с фашистами, о том, что коммунисты должны служить примером в
боях и в быту, о дисциплине в отряде и о работе комсомольской
организации. С этого дня началась у нас организованная партийная и
комсомольская жизнь.
Ежедневно на отдыхе Сергей Трофимович проводил политинформации:
рассказывал о положении на фронтах, о жизни в родной стране, о задачах
советских людей в тылу врага. Стехов умел проводить беседы интересно,
живо, и вокруг него всегда собирались партизаны отряда.
Недалеко от хутора Злуй мы нашли площадку для приема парашютистов.
Я сообщил координаты а Москву. В первую же ночь прилетел самолет. Мы
приняли еще двенадцать бойцов.
С радостью я встретил Николая Ивановича Кузнецова, которого очень
ждал и о котором будет много рассказано в этой книге.
В селах и хуторах отыскивались бывшие красноармейцы и младшие
командиры Красной Армии. Одни из них, попав в окружение, осели здесь
под видом местных жителей. Другие бежали из немецких лагерей для
военнопленных и тоже скрывались на хуторах.
Все они, как только узнавали, что имеют дело с партизанами, просили
взять их в отряд. Каждый день разведчики приводили с собой по
нескольку человек.
В районе города Овруч мы встретились с лесным сторожем. Он
рассказал, что в этих лесах уже есть какие-то партизаны. Мы
заинтересовались, но найти этих партизан оказалось не так-то просто.
Они боялись нас, не знали, кто мы такие, и тщательно скрывались.
Наконец удалось двоих задержать. Узнав, кто мы, они привели и
остальных двадцать человек. Это были красноармейцы, бежавшие из
фашистского плена.
Но мы не могли просто включить этих людей в свои ряды. Каждого в
отдельности расспрашивали, кто он, откуда, в каких частях служил.
Потом у всех новичков произвели тщательный обыск. Двое партизан
обыскивали, а мы с Сергеем Трофимовичем стояли и наблюдали.
Вытаскивают у одного из кармана игральные карты. Сергей Трофимович
бережно берет их себе и благодарит недоумевающего новичка:
- Спасибо, спасибо! В сырую погоду этими картами хорошо разжигать
костер!
У другого находят пол-литра водки:
- И за это спасибо. У нас сейчас своего запаса нет, а бывает, что и
такая вещь потребуется.
Когда опрос и осмотр закончились, Стехов выстроил всю группу и
познакомил вновь принимаемых с нашими порядками:
- Мы примем вас в свой отряд, но знайте, что дисциплина у нас
строгая. Приказ командира - нерушимый закон. За проступок - наказание.
Пить водку категорически запрещается. Игра в карты запрещена. Брать
что-либо у населения и присваивать себе категорически запрещается. За
грабеж будем расстреливать. Конфискованные у противника вещи сдаются в
хозяйственный взвод и распределяются по усмотрению командования. Даже
табак присваивать нельзя...
А под конец Стехов добавил:
- У некоторых из вас нет оружия. Мы не собираемся подносить его
вам. Потеряли свое - добудьте новое в бою. Биться с врагами будем
крепко и часто. Понятно?
Вечером у костра мы услышали от вновь принятых в отряд печальные
рассказы о муках и испытаниях, перенесенных ими в немецких лагерях...
Как сейчас, слышу слова одного пожилого красноармейца-сибиряка:
- Сидим мы, значит, день, другой, третий. Во рту ни крошки не
держали, да и глотка воды не дают. Кое-кто уже не выдерживает,
бредит... Тут смотрим - немецкий охранник кран открыл водопроводный.
Бросились наши к свежей воде, а он, гад, стал из пулемета строчить...
Связь нашего отряда с Большой землей не прекращалась ни на минуту.
От нее зависели и судьба и направление работы отряда. Поэтому
радиосвязи мы придавали большое значение и радистов берегли как зеницу
ока.
Во время переходов каждому радисту для личной охраны было придано
по два автоматчика. Они же помогали нести аппаратуру.
Кстати скажу, аппаратура радистов хотя и считалась портативной,
была нелегкая. Состояла она из чемоданчика, в который были
вмонтированы приемник-передатчик с ключом и "питание" - сухие анодные
и катодные батареи. Кроме того, приходилось нести с собой запасное
"питание": уже частично отработанные батареи, которые использовались
для слушания передач из Москвы.
Ежедневно в определенный час мы связывались с Москвой. Если отряд
находился на марше и останавливать его не было смысла, мы оставляли
радиста с охраной человек в двадцать в том месте, где заставал нас
радиочас. Отряд шел дальше, а радист связывался с Москвой. Закончив
работу, он догонял отряд и вручал радиограмму из Москвы.
Приближался август, а мы все еще были в пути. Вот уже перешли
железную дорогу Ковель - Киев, до места оставалось километров сорок.
На стоянке близ разъезда Будки-Сновидовичи местные жители
предупредили наших разведчиков, что немцы заметили нас при переходе
через железную дорогу и собираются напасть на рассвете следующего дня.
Но мы не стали их дожидаться. Тут же выделили пятьдесят партизан во
главе с Пашуном и послали их на разгром карателей.
Ночью партизаны подошли к разъезду Будки-Сновидовичи. Разведка
установила, что гитлеровцы находятся в эшелоне, который стоит на
запасном пути.
Наши подошли к железнодорожным вагонам и залегли. Не успел Пашун
осмотреться, как пришлось действовать. Какая-то собачонка у немцев,
видимо, услышала шорох, подняла лай и всполошила охрану. Часовой
окликнул - никто ему не ответил; тогда он дал два сигнальных выстрела.
Ждать было нельзя, и Пашун скомандовал: "Огонь!" В вагоны с
гитлеровскими солдатами посыпались гранаты. В дело пошли автоматы и
пулеметы. От разрывной пули загорелась стоявшая у эшелона бочка с
бензином. Бочка взорвалась, и огонь перекинулся на вагоны; вспыхнул
пожар.
К рассвету каратели, посланные оккупантами, чтобы нас разгромить,
сами оказались разбитыми. Не многим из них удалось бежать.
Были взяты большие трофеи: много всякого оружия, винтовок, гранат,
патронов, всякий хозяйственный инвентарь, например фонари, и очень
нужные нам продукты питания, в особенности сахар и сахарин.
При этой операции погиб испанец Антонио Бланке. Ему было двадцать
два года, но за свою короткую жизнь он прошел славный боевой путь. В
1936 году, когда Антонио было всего шестнадцать лет, он боролся с
фашистами в рядах испанской народной милиции. Потом жил в Советском
Союзе. В наш отряд пошел добровольно.
Антонио Бланке погиб смертью героя. Он первым подбежал к вагону и
бросил внутрь его гранату.
Через два дня после боя на станции Будки-Сновидовичи мы пришли в
Сарненские леса.
Наше местожительство оказалось обширным и удобным. Сарненские леса
раскинулись на сотни километров. Но это не был сплошной лесной массив.
Леса, поля и хутора чередовались довольно равномерно. Через каждые
шесть-восемь километров можно было встретить отдельные хутора и
деревни. Значит, и укрыться отряду можно было, и население неподалеку,
а это для нас было очень важно.
В Москве командование поставило перед нашим отрядом главную задачу:
заниматься разведкой в городах и на узловых железнодорожных станциях
Западной Украины. Надо было узнавать и передавать в Москву сведения о
враге: какие у него силы, где военные заводы и склады, где находятся
штабы, куда и сколько направляется войск и вооружения, узнавать все
военные секреты немцев; одновременно всюду, где это можно, наносить им
ущерб.
Мы остановились в лесу неподалеку от деревни Рудня-Бобровская,
километрах в ста двадцати от Ровно. Это было в августе, стояла теплая
погода; землянок рыть мы не стали, а натянули плащ-палатки. Те, у кого
их не было, делали шалаши из веток. Лучшим материалом для шалашей
оказались еловые ветви. Уложенные густо, они сохраняли внутри шалаша
тепло, а капли дождя стекали с их иголок на землю, не проникая внутрь.
"Лапки" елок были и хорошей подстилкой: они пружинили, словно матрац;
чтобы иглы не кололи, их застилали сверху листьями или мхом.
Планировка лагеря была такая. В центре, вокруг костра, были
симметрично растянуты плащ-палатки штаба отряда. В нескольких метрах
близко от станции: тут и рельсы, и мощеный булыжник, и лесной склад.
На такой площадке можно изуродоваться. Пришлось радировать в Москву,
чтобы людей пока не отправляли.
А разведка приносила тревожные сведения. Кругом шли слухи, что
каждую ночь прилетают чуть не двадцать-тридцать самолетов и сбрасывают
парашютистов, что здесь скопилась уже целая дивизия. Слухи эти дошли,
конечно, и до немцев. На дивизию они, пожалуй, пошлют большую
карательную экспедицию, а нас было лишь семьдесят человек.
На рассвете 23 июня мы покинули лагерь. Было ясно, что немцы
вот-вот бросят на нас карателей. На месте лагеря оставили "маяк" -
пять бойцов, которым поручили наблюдать за станцией. На "маяке"
остался и наш доктор Цессарский. Он должен был лечить партизана
Калашникова, который по-прежнему лежал в землянке у железнодорожного
сторожа. Взять его с собой мы не могли: нога у него была еще в гипсе.
Я направился с отрядом на север, в большие лесные массивы. Прошли
километров десять, когда заметили в лесу домик. На разведку послал
трех партизан.
- Попросите поесть и постарайтесь узнать что-либо о немцах, -
поручил я разведчикам.
Они вскоре вернулись и сообщили, что в домике живет лесник. Он дал
им лишь десяток сырых картошек и в разговор не вступил: дескать,
ничего не знает.
Не успели мы отойти и километра, как тыловое охранение передало,
что задержан подозрительный человек. Он галопом скакал на лошади.
Увидев нашу колонну, подъехал.
- Где можно видеть начальника полиции?
- А зачем он тебе? - не растерявшись, спросили партизаны.
- Ко мне только что заходили какие-то два молодчика и спрашивали о
немцах. Наверное, партизаны. Они ушли вон в ту сторону.
Это был тот самый лесник, у которого мои разведчики взяли картошку.
Нашу колонну он принял за отряд полицейских.
При допросе лесник сознался, что ехал в районный центр Хабное,
чтобы сообщить немцам о появившихся партизанах. Те за поимку партизан
обещали награду. И о себе он рассказал: в свое время был осужден по
уголовному делу советским судом.
Все стало ясно: был уголовником, стал предателем. Мы его тут же
расстреляли.
Это происшествие насторожило нас еще больше. И хотя все устали, я
решил не делать привала. Часа в три дня на ходу съели по куску
вареного мяса. Хлеба у нас не было.
Как назло, начался сильный дождь, настоящий ливень. Одежда и обувь
пропитались водой - идти стало еще тяжелее. Час, другой - дождь все не
прекращался, но мы, не останавливаясь, шли все дальше и дальше от
опасных мест. Лишь к ночи, когда все уже выбились из сил, я решил
остановиться. Дождь прекратился, но в густом лесу все было мокро, с
деревьев падали крупные капли и тучами роились комары. Люди, не
привыкшие к длинным переходам, валились и засыпали тут же на земле.
На другой день мы нашли подходящее место для временного лагеря. Это
было в лесу, среди огромнейших сосен. Здесь раньше, вероятно, было
культурное хозяйство. На каждом дереве были сделаны "стрелы" для стока
смолы и прикреплены чашечки. Мы быстро построили шесть палаток из
парашютов, чтобы уберечься от комаров и иметь возможность спокойно
спать. Недалеко от лагеря выбрали площадку для приема парашютистов. В
тот же день укомплектовали подразделения, выделили разведчиков,
побеседовали с ними и направили их в разные стороны - узнать, не идут
ли следом за нами немцы, познакомиться, как живет население в деревнях
и нельзя ли где-либо достать продуктов.
Утром 25 июня охранение лагеря задержало и привело ко мне еще
одного субъекта, назвавшегося местным жителем. Недалеко от нашего
лагеря он тщательно высматривал местность. При обыске у него нашли
справку, что он работает в немецкой полиции. Сомнений быть не могло:
немцы нас ищут и, может быть, уже напали на наш след.
В ту же ночь была тревога. Один из часовых услышал в лесу какой-то
шорох. В темноте ему не удалось ничего разглядеть. Шепотом он приказал
напарнику бежать в лагерь и доложить, что слышал шум.
В лагере объявили тревогу. Через несколько минут отряд был в боевой
готовности.
Но вокруг все было тихо, ничто не нарушало лесного покоя. Обшарили
кругом всю местность - ничего подозрительного.
Через час дали отбой, но остаток ночи я уже не спал. Дело в том,
что тревога обнаружила наши непорядки: многие товарищи одевались и
обувались пятнадцать - двадцать минут, бойцы поддежурного взвода спали
раздетыми, хотя, по правилам, не должны были раздеваться: ночью они
заступали на дежурство. Я вызвал к себе командиров подразделений и
самих нарушителей дисциплины и строго отчитал их.
Наутро Александр Александрович Лукин пошел в том направлении, где
ночью часовой слышал шум. Он шел осторожно, держа наизготове автомат.
Вдруг около него кто-то выскочил из кустов и шарахнулся в сторону.
Быстро, еще не поняв, в чем дело, Лукин ударил автоматом, но... это
была маленькая дикая козочка. Тут же он услышал, как заблеяла вторая.
Лукин поймал их и с этими трофеями явился в лагерь.
- Вот кто ночью был виновником тревоги и напугал часового! - сказал
Лукин.
Лида и Маруся подняли визг:
- Ой, какие чудные! Отдайте их нам!
Но ту, которую Лукин ударил, пришлось зарезать. Другую отдали
девушкам.
- Только не подымайте тревоги, если она заблеет, - шутили бойцы.
Поздно вечером в лагерь неожиданно явился в полном составе "маяк"
со станции Толстый Лес и доктор Цессарский с ним. Оказывается, туда
нагрянули гитлеровцы и схватили больного Калашникова вместе с
железнодорожным сторожем.
Мы выделили группу разведчиков и дали им задание точно выяснить,
где немцы и знают ли они место нашего лагеря.
До рассвета, когда все еще спали, разведчики вышли в путь. Но ушли
они недалеко. В трехстах метрах от нас, на другом берегу маленькой
речушки, они увидели немцев и открыли огонь. Буквально в две минуты
лагерь был на ногах. Со мной в палатке спал Сергей Трофимович Стехов.
Он выскочил из палатки раньше меня и, захватив с собой поддежурный
взвод, побежал по направлению стрельбы. Я оставался в лагере, у
палатки с радиостанцией и штабными документами.
Стрельба разгоралась; можно было понять, что там, у речки, идет
настоящий бой.
Потом стрельба началась с другой стороны, близко от лагеря. Медлить
нельзя было. Вторую группу бойцов во главе с Кочетковым я отправил к
месту боя. Из оставшихся партизан выставил дополнительные посты вокруг
лагеря.
В лесу каждый крик, каждый выстрел давал громкое эхо. Уже отчетливо
слышались крики "Рус, сдавайся!" и заглушавшее их наше партизанское
"Ура, ура, вперед!"
Через полчаса принесли первого раненого. Это был испанец Флорежакс.
Доктор Цессарский и Маруся Шаталова уже подготовили санитарную
палатку. У Флорежакса было тяжелое ранение разрывной пулей. Цессарский
приступил к операции.
Вскоре привели пленных: двух немцев и трех предателей-полицейских,
одетых в немецкую форму. Их мы допросили в первую очередь, потому что
Цессарский, знавший немецкий язык, был занят на операции.
Пленные показали, что они действительно шли на наш отряд и их
головная колонна в составе ста шестидесяти человек с двух сторон
напала на лагерь. Уже в ходе боя немецкий командир сообщил по радио в
Хабное, чтобы немедленно высылали подкрепление.
Шумы боя утихали, и стрельба удалялась. Было ясно, что наши
отгоняют фашистов.
Цессарский продолжал операцию, не обращая ни малейшего внимания на
стрельбу. Вслед за Флорежаксом появились еще двое раненых.
Умелыми, уверенными руками Цессарский очищал раны, накладывал
повязки и спокойно приговаривал:
- Не волнуйтесь, все будет в порядке. Ничего опасного нет.
С места боя пришел залитый кровью Костя Пастаногов. Рука у него
была неестественно вывернута. Ослабевшим голосом он сказал:
- Всыпали гадам! - и тут же повалился на землю.
Цессарский подхватил его, положил на разостланную плащ-палатку и
занялся рукой. Кости были перебиты, кожа разорвана, рука держалась на
одних сухожилиях.
Два часа длился бой. Наши далеко отогнали гитлеровцев, и мне
пришлось посылать связных, чтобы вернуть своих обратно в лагерь.
Первое испытание мы выдержали. Двадцать пять партизан,
непосредственно участвовавших в бою, справились со ста шестьюдесятью
гитлеровцами. Немцев было убито свыше сорока человек, в том числе семь
офицеров. Раненых учесть мы не могли - их противник забрал с собой. В
бою мы захватили у врага оружие - ручные пулеметы, винтовки, гранаты и
пистолеты.
В этом бою и мы понесли тяжелую утрату. Был убит Толя Копчинский,
храбрый, веселый, жизнерадостный москвич, комсомолец, рекордсмен СССР
по конькам. Копчинский добровольно пришел в наш отряд и за короткий
срок стал всеобщим любимцем.
В далеком Мозырском лесу, на поляне, мы вырыли могилу
герою-партизану. Опустили тело в землю, молча сняли головные уборы.
Лишь несколько слов я сказал у открытой могилы. "Прощай, молодой друг!
Мы отомстим за тебя!" И первым бросил горсть земли.
Так же молча прошли у могилы наши бойцы, кидая по горсти земли.
Потом зарыли могилу и выросший бугорок любовно обложили зеленым
дерном.
Надо было уходить отсюда немедленно. К немцам могло подойти
подкрепление, и нашей "дивизии" пришлось бы туго.
Дал сигнал к отходу.
У нас были три повозки; на них положили раненых и тронулись в путь.
Но шли не по дороге, а прямо лесом. Позади отряда двигалась группа
бойцов и маскировала следы.
Четыре дня немцы гнались за нами на тридцати грузовых машинах.
Безуспешно!
Мы шли такими тропинками, где они проехать не могли. Мы шли по
ночам, а гитлеровцы больше всего боялись ночной темноты на русской
земле.
Больше месяца продолжался наш опасный путь по земле, захваченной
врагами.
От станции Толстый Лес до Сарненских лесов свыше двухсот
километров. Легко проехать поездом такое расстояние. Нетрудно на
машине. Да и, пожалуй, не очень трудно пройти пешком, если идти
известными дорогами и ночевать в уютных хатах. Но партизанские
километры длинные и тяжелые.
Мы шли не дорогами, а пробирались незаметными лесными тропинками и
болотистыми просеками. Мы не заходили в деревни, а обходили их
стороной, да так, чтобы нас даже собаки не почуяли.
Мы шли по ночам, а днем отдыхали прямо на земле. Мы мокли в болотах
и под проливными дождями. Комары не давали покоя. Они забирались под
специально сшитые накомарники и впивались своими хоботками в лицо,
шею, лезли в уши, нос, глаза.
У нас не было ни хлеба, ни картошки, и сутками мы шли голодные. В
хутора и деревни заходили только разведчики, и то с большой
осторожностью, чтоб не выдать, что где-то неподалеку движется отряд.
От местных жителей разведчики узнавали, что гитлеровцы гонятся за
нами, что под видом пастухов или сборщиков ягод они посылают в лес
своих агентов.
Бывало так. Партизан-разведчик, идущий впереди отряда, встретит в
лесу подозрительных людей. Тогда отряд залегает в том месте, где его
застала тревожная весть, и недвижно лежит час, другой, третий, пока
связной не сообщит, что можно двигаться дальше.
Мы шли, преодолевая все препятствия, которые только мыслимы в пути,
и двести километров по карте у нас фактически превращались в пятьсот
километров, а может, и больше.
Разведчики проходили втрое, а то и вчетверо больше, чем остальные.
Когда отряд отдыхал, они шли вперед по намеченному на следующие сутки
маршруту, подыскивали места для новых привалов, возвращались к отряду
и вели его уже по изученному пути.
Другие посылались в стороны, чтобы следить, не готовят ли немцы на
нас нападение.
Особенно тяжело было раненым. Лесные тропинки и просеки густо
усеяны корневищами деревьев и пнями. Каждый корень, бугорок или пень,
который не удавалось объехать, острой болью отзывался в кровоточащих
ранах. В болотистых местах лошади не в силах были тянуть увязавшие по
колеса повозки. Приходилось распрягать лошадей и вытаскивать повозки
на руках.
К раненым наши товарищи проявляли трогательную заботу. Разведчики
доставали для них сливки, сметану, яйца и даже белый хлеб.
Доктор Цессарский и медсестра Маруся ни на шаг не отходили от
повозок с ранеными.
Путь был тяжелый и трудный, но никто не унывал. На привалах
вполголоса затягивали песни, и даже раненые подпевали. Частенько
слышались шутки, смех, а то посмотришь - и пляска начинается. Но
плясали счастливцы, конечно. На стоянках многие партизаны шли к
Цессарскому для перевязки кровавых мозолей.
Ежедневно мы имели по радио связь с Москвой, получали сводки
военных действий. Эти сообщения из Москвы переписывались от руки в
нескольких экземплярах и после прочтения партизанам вручались
разведчикам, которые заходили в деревни и хутора.
Крестьяне узнавали правду про войну: ведь гитлеровцы говорили, что
и Москва и Ленинград уже захвачены ими.
От разведчиков мы узнавали о жизни крестьян. Оккупанты грабили и
убивали людей, забирали население на тяжелые работы, молодежь угоняли
в Германию, в рабство.
Одна колхозница рассказывала;
- Забрали и мою Анютку. Когда уезжала, я ей говорила: "Пиши,
дитятко, осторожно. Будет плохо - нарисуй цветочек". Знаю ведь, писать
правду не позволят. Ну вот, намедни получила письмо. Словами написано,
что живет ничего, а на письме-то целых двенадцать цветочков
нарисовано...
Отряд направлялся в район деревни Мухоеды.
Мы рассчитывали так: если Саша Творогов и Пашун живы, они должны
нас искать в условленном месте.
Уже по дороге наши разведчики услышали от крестьян рассказы о
каких-то отважных четырнадцати партизанах. Сначала эти вести доходили
до нас как легенда о красных десантниках, победивших большой
фашистский отряд. Потом сведения начали все больше проясняться,
нашлись очевидцы, и вот что в конце концов мы установили.
Творогов со своим звеном, выброшенный с самолета южнее Житомира,
обошел город с запада и направился на север, к Мухоедам. В одной
деревне они расположились на отдых. Ночью немцы окружили хату, где
были партизаны.
- Рус, сдавайся! - кричали враги.
- Большевики не сдаются! - ответили наши товарищи и открыли огонь
из окон хаты.
Бой длился целый день. Свыше пятидесяти гитлеровцев было убито. Из
четырнадцати партизан в живых остались только пятеро.
Когда стемнело, немцы подожгли дом, но партизанам удалось
выскочить. Отстреливаясь, они скрылись.
За ночь, раненые и измученные, они прошли километров десять. На
рассвете вновь увидели погоню, добежали до деревни и заняли крайнюю
хату. И опять немцы их окружили, опять несколько часов длился бой.
Наконец стрельба из хаты прекратилась. Когда немцы ворвались в дом, их
добычей были лишь тела трех убитых партизан. Двое каким-то чудом
бежали. По рассказам крестьян, по описанию одежды можно было
догадаться, что в числе убитых был и Саша Творогов.
Ничего больше об этой группе мы не узнали. Лишь после войны меня
нашел один товарищ из группы Творогова. Оказывается, ему с
партизаном-испанцем удалось вырваться из той хаты. После долгих
блужданий они примкнули к одному партизанскому отряду и находились в
нем до конца войны.
Так закончилась история отважных бойцов группы Творогова.
На одном хуторе, расположенном недалеко от деревни Мухоеды, жители
сообщили, что к ним заходили какие-то люди, одетые в комбинезоны и
пилотки, покупали картошку, молоко, хлеб. Прощаясь, сказали, что
придут еще.
Мы решили устроить засаду. Разведчику Вале Семенову с несколькими
партизанами ведено было укрыться в кустах у крайней хаты. Часов шесть
прождали они. Наконец на дороге показались три фигуры. Наши
приготовили автоматы, но когда те приблизились, Семенов заорал:
"Ребята, да ведь это же Шевчук, а тот Дарбек Абдраимов!" Разведчики
выскочили из засады и бросились обнимать товарищей. Это были партизаны
из звена Пашуна.
Через несколько часов мы встретились с самим Пашуном и его людьми.
Кто имел фотоаппарат, защелкал. Ну как же! Ведь недавно расстались в
Москве, а за это время юноши-физкультурники из звена Пашуна
превратились в бородатых мужчин.
Они искали нас больше месяца. Их сбросили с самолета где-то на
станции Хойники, за сто восемьдесят километров от Толстого Леса.
Летчиков ввели в заблуждение костры, которые там были зажжены. Но как
выяснилось позже, эти костры жгли местные жители, мобилизованные для
работы на железной дороге. Охранники из немецких полицейских, заметив
десант, стали стрелять. Хорошо, что ветер гнал парашютистов в сторону
от костров. Все же один товарищ еще в воздухе погиб от вражеской пули.
Остальные приземлились и собрались на сигнал Пашуна.
Несколько дней они пробирались по болотам, скрываясь от вражеской
погони. Потом им удалось дойти до реки Припяти и переправиться через
нее на лодках. После нашего ухода они были на станции Толстый Лес и
оттуда уже шли по нашим следам.
Итак, теперь весь отряд был в сборе. Восемьдесят пять человек!
21 июля, когда отряд остановился на отдых, Сергей Трофимович Стехов
собрал на лесной полянке членов партии и кандидатов. Это было первое
партийное собрание в нашем отряде.
Наша партийная организация оказалась немногочисленной - всего
пятнадцать членов партии и четыре кандидата. Уже на первом собрании мы
обсудили главные вопросы нашей жизни: о передовой роли коммунистов в
борьбе с фашистами, о том, что коммунисты должны служить примером в
боях и в быту, о дисциплине в отряде и о работе комсомольской
организации. С этого дня началась у нас организованная партийная и
комсомольская жизнь.
Ежедневно на отдыхе Сергей Трофимович проводил политинформации:
рассказывал о положении на фронтах, о жизни в родной стране, о задачах
советских людей в тылу врага. Стехов умел проводить беседы интересно,
живо, и вокруг него всегда собирались партизаны отряда.
Недалеко от хутора Злуй мы нашли площадку для приема парашютистов.
Я сообщил координаты а Москву. В первую же ночь прилетел самолет. Мы
приняли еще двенадцать бойцов.
С радостью я встретил Николая Ивановича Кузнецова, которого очень
ждал и о котором будет много рассказано в этой книге.
В селах и хуторах отыскивались бывшие красноармейцы и младшие
командиры Красной Армии. Одни из них, попав в окружение, осели здесь
под видом местных жителей. Другие бежали из немецких лагерей для
военнопленных и тоже скрывались на хуторах.
Все они, как только узнавали, что имеют дело с партизанами, просили
взять их в отряд. Каждый день разведчики приводили с собой по
нескольку человек.
В районе города Овруч мы встретились с лесным сторожем. Он
рассказал, что в этих лесах уже есть какие-то партизаны. Мы
заинтересовались, но найти этих партизан оказалось не так-то просто.
Они боялись нас, не знали, кто мы такие, и тщательно скрывались.
Наконец удалось двоих задержать. Узнав, кто мы, они привели и
остальных двадцать человек. Это были красноармейцы, бежавшие из
фашистского плена.
Но мы не могли просто включить этих людей в свои ряды. Каждого в
отдельности расспрашивали, кто он, откуда, в каких частях служил.
Потом у всех новичков произвели тщательный обыск. Двое партизан
обыскивали, а мы с Сергеем Трофимовичем стояли и наблюдали.
Вытаскивают у одного из кармана игральные карты. Сергей Трофимович
бережно берет их себе и благодарит недоумевающего новичка:
- Спасибо, спасибо! В сырую погоду этими картами хорошо разжигать
костер!
У другого находят пол-литра водки:
- И за это спасибо. У нас сейчас своего запаса нет, а бывает, что и
такая вещь потребуется.
Когда опрос и осмотр закончились, Стехов выстроил всю группу и
познакомил вновь принимаемых с нашими порядками:
- Мы примем вас в свой отряд, но знайте, что дисциплина у нас
строгая. Приказ командира - нерушимый закон. За проступок - наказание.
Пить водку категорически запрещается. Игра в карты запрещена. Брать
что-либо у населения и присваивать себе категорически запрещается. За
грабеж будем расстреливать. Конфискованные у противника вещи сдаются в
хозяйственный взвод и распределяются по усмотрению командования. Даже
табак присваивать нельзя...
А под конец Стехов добавил:
- У некоторых из вас нет оружия. Мы не собираемся подносить его
вам. Потеряли свое - добудьте новое в бою. Биться с врагами будем
крепко и часто. Понятно?
Вечером у костра мы услышали от вновь принятых в отряд печальные
рассказы о муках и испытаниях, перенесенных ими в немецких лагерях...
Как сейчас, слышу слова одного пожилого красноармейца-сибиряка:
- Сидим мы, значит, день, другой, третий. Во рту ни крошки не
держали, да и глотка воды не дают. Кое-кто уже не выдерживает,
бредит... Тут смотрим - немецкий охранник кран открыл водопроводный.
Бросились наши к свежей воде, а он, гад, стал из пулемета строчить...
Связь нашего отряда с Большой землей не прекращалась ни на минуту.
От нее зависели и судьба и направление работы отряда. Поэтому
радиосвязи мы придавали большое значение и радистов берегли как зеницу
ока.
Во время переходов каждому радисту для личной охраны было придано
по два автоматчика. Они же помогали нести аппаратуру.
Кстати скажу, аппаратура радистов хотя и считалась портативной,
была нелегкая. Состояла она из чемоданчика, в который были
вмонтированы приемник-передатчик с ключом и "питание" - сухие анодные
и катодные батареи. Кроме того, приходилось нести с собой запасное
"питание": уже частично отработанные батареи, которые использовались
для слушания передач из Москвы.
Ежедневно в определенный час мы связывались с Москвой. Если отряд
находился на марше и останавливать его не было смысла, мы оставляли
радиста с охраной человек в двадцать в том месте, где заставал нас
радиочас. Отряд шел дальше, а радист связывался с Москвой. Закончив
работу, он догонял отряд и вручал радиограмму из Москвы.
Приближался август, а мы все еще были в пути. Вот уже перешли
железную дорогу Ковель - Киев, до места оставалось километров сорок.
На стоянке близ разъезда Будки-Сновидовичи местные жители
предупредили наших разведчиков, что немцы заметили нас при переходе
через железную дорогу и собираются напасть на рассвете следующего дня.
Но мы не стали их дожидаться. Тут же выделили пятьдесят партизан во
главе с Пашуном и послали их на разгром карателей.
Ночью партизаны подошли к разъезду Будки-Сновидовичи. Разведка
установила, что гитлеровцы находятся в эшелоне, который стоит на
запасном пути.
Наши подошли к железнодорожным вагонам и залегли. Не успел Пашун
осмотреться, как пришлось действовать. Какая-то собачонка у немцев,
видимо, услышала шорох, подняла лай и всполошила охрану. Часовой
окликнул - никто ему не ответил; тогда он дал два сигнальных выстрела.
Ждать было нельзя, и Пашун скомандовал: "Огонь!" В вагоны с
гитлеровскими солдатами посыпались гранаты. В дело пошли автоматы и
пулеметы. От разрывной пули загорелась стоявшая у эшелона бочка с
бензином. Бочка взорвалась, и огонь перекинулся на вагоны; вспыхнул
пожар.
К рассвету каратели, посланные оккупантами, чтобы нас разгромить,
сами оказались разбитыми. Не многим из них удалось бежать.
Были взяты большие трофеи: много всякого оружия, винтовок, гранат,
патронов, всякий хозяйственный инвентарь, например фонари, и очень
нужные нам продукты питания, в особенности сахар и сахарин.
При этой операции погиб испанец Антонио Бланке. Ему было двадцать
два года, но за свою короткую жизнь он прошел славный боевой путь. В
1936 году, когда Антонио было всего шестнадцать лет, он боролся с
фашистами в рядах испанской народной милиции. Потом жил в Советском
Союзе. В наш отряд пошел добровольно.
Антонио Бланке погиб смертью героя. Он первым подбежал к вагону и
бросил внутрь его гранату.
Через два дня после боя на станции Будки-Сновидовичи мы пришли в
Сарненские леса.
Наше местожительство оказалось обширным и удобным. Сарненские леса
раскинулись на сотни километров. Но это не был сплошной лесной массив.
Леса, поля и хутора чередовались довольно равномерно. Через каждые
шесть-восемь километров можно было встретить отдельные хутора и
деревни. Значит, и укрыться отряду можно было, и население неподалеку,
а это для нас было очень важно.
В Москве командование поставило перед нашим отрядом главную задачу:
заниматься разведкой в городах и на узловых железнодорожных станциях
Западной Украины. Надо было узнавать и передавать в Москву сведения о
враге: какие у него силы, где военные заводы и склады, где находятся
штабы, куда и сколько направляется войск и вооружения, узнавать все
военные секреты немцев; одновременно всюду, где это можно, наносить им
ущерб.
Мы остановились в лесу неподалеку от деревни Рудня-Бобровская,
километрах в ста двадцати от Ровно. Это было в августе, стояла теплая
погода; землянок рыть мы не стали, а натянули плащ-палатки. Те, у кого
их не было, делали шалаши из веток. Лучшим материалом для шалашей
оказались еловые ветви. Уложенные густо, они сохраняли внутри шалаша
тепло, а капли дождя стекали с их иголок на землю, не проникая внутрь.
"Лапки" елок были и хорошей подстилкой: они пружинили, словно матрац;
чтобы иглы не кололи, их застилали сверху листьями или мхом.
Планировка лагеря была такая. В центре, вокруг костра, были
симметрично растянуты плащ-палатки штаба отряда. В нескольких метрах