Кузнецов разоружил часового.
Тот поплелся за ним в особняк.
На посту за часового остался Коля Гнедюк.
Из машины вышел Каминский и начал прохаживаться около дома. Все это
происходило в сумерках, когда еще было достаточно светло и по улице то
и дело проходили люди.
Через пять минут из особняка вышел Струтинский, одетый в форму
часового, с винтовкой, и стал на посту. Гнедюк пошел в особняк.
Все было готово, но Ильген не приезжал. Прошло двадцать, тридцать,
сорок минут. Ильгена все не было.
Часовой, который стоял на посту, а сейчас сидел в передней
особняка, опомнившись от испуга, сказал вдруг Кузнецову:
- Может произойти неприятность. Скоро должна прийти смена. Давайте
я опять стану на пост. Уж коли решил быть с вами, так уж помогу.
- Правда должна быть смена? - спросил Кузнецов денщика.
- Так точно, - ответил тот.
Гнедюк позвал Струтинского. Снова произошло переодевание, часовой
пошел на пост и стал там под охраной Каминского, а Струтинский сел в
машину.
В это время подъехал Ильген. Он быстро вышел из машины, отпустил
шофера и направился в дом.
- Здоров очень, трудно будет с ним справиться. Пойду на помощь, -
сказал Струтинский Каминскому, когда увидел генерала Ильгена.
Как только денщик закрыл дверь, в которую вошел Ильген, Николай
Иванович, наставив на него пистолет, сказал раздельно:
- Генерал, вы арестованы! Я советский партизан. Если будете вести
себя, как полагается, останетесь живы.
- Предатель! - заорал во всю глотку Ильген и схватился за кобуру.
Но в это время Кузнецов и подоспевший Струтинский схватили Ильгена
за руки:
- Вам ясно сказано, кто мы. Вы искали партизан - вот они, смотрите!
- На помощь! - заорал снова Ильген.
Тогда его повалили, связали, заткнули рот платком и потащили. Когда
вталкивали в машину, платок изо рта выпал, и он снова заорал. Часовой
подбежал.
- Смена идет! - крикнул он Кузнецову.
Николай Иванович поправил китель и, кинув на ходу: "Заткните ему
глотку", пошел навстречу подходившим людям. Но это не была смена: шли
четыре немецких офицера. Кузнецов подошел к ним, показал свою бляху
(пригодился "личный трофей"!) и сказал:
- Мы поймали партизана, одетого в немецкую форму, который хотел
убить генерала. Позвольте ваши документы.
Те дали документы. Бляха, взятая когда-то у гестаповца, обязывала
офицеров подчиниться. Николай Иванович записал в свою книжку их
фамилии и сказал:
- Вы трое можете идти, а вас, господин Гранау, - обратился он к
четвертому, - прошу вместе с нами поехать в гестапо.
По документу Кузнецов увидел, что Гранау был личным шофером
рейхскомиссара Эриха Коха. "Пригодится", - подумал он.
Когда Гранау подошел вместе с Кузнецовым к машине, Каминский и
Гнедюк, по знаку Николая Ивановича, быстро втолкнули его в машину и
обезоружил.
"Оппелек", который вмещал только пять человек, повез семерых.
Ночью и в особенности утром в городе поднялся страшный шум. Пропал
генерал! Немцы сбились с ног в поисках партизан. По улицам ходили
патрули, жандармы рыскали по квартирам.
Но в то время, когда немцы, высунув язык, искали "преступников", а
на "зеленом маяке" часовой и денщик рассказывали нашим ребятам о том,
как они вчера сначала испугались, а потом помогали связывать Ильгена,
Кузнецов, развалившись в кресле, сидел в приемной Функа, заместителя
Коха, главного судьи на Украине.
Альфред Функ имел гитлеровское звание: "обер-фюрер СС". До
назначения на Украину он был главным судьей в оккупированной немцами
Чехословакии и безжалостно расправлялся с чешскими патриотами. Прибыв
на Украину, Функ продолжал свое кровавое дело. По его приказам
поголовно расстреливали заключенных в тюрьмах, в концлагерях, казнили
тысячи ни в чем не повинных людей.
Недавно, в связи с убийством Геля, Кнута и ранением Даргеля, Функ
издал приказ о расстреле всех заключенных в ровенской тюрьме. Тогда и
было решено казнить этого палача. В подготовке участвовали Кузнецов,
Струтинский, Каминский и парикмахер, у которого каждое утро брился
Функ.
Кузнецов знал, что через пятнадцать минут придет Функ. В приемной
была только секретарша, и с ней Николай Иванович завел разговор о
погоде. Разговаривая, он то и дело поглядывал через окно на улицу, где
прогуливался Ян Каминский.
А Каминский наблюдал за занавеской парикмахерской. Согласно
выработанному плану, парикмахер должен был отодвинуть занавеску, когда
побреет Функа, и он отправится в помещение главного суда. Каминский, в
свою очередь, должен был снять фуражку и почесать себе голову, когда
Функ пойдет из парикмахерской в здание суда.
- Я вас буду ждать в шесть часов на углу Фридрихштрассе и Немецкой.
Мы славно проведем время. Придете? - спрашивал Кузнецов секретаршу.
- Да, приду.
В этот момент Кузнецов заметил сигнал Каминского.
- Не найдется ли у вас стакана чаю для меня? Безумная жара! -
попросил он секретаршу.
- Одну минутку, господин гауптман, и сейчас принесу.
Когда секретарша вернулась, в приемной уже никого не было. Она
удивленно пожала плечами и села за свой стол. Тотчас же вошел Функ.
Буркнув секретарше "гутен морген", он прошел в свой кабинет.
Через минуту там раздались два выстрела. Испуганная секретарша
вскочила. Но тут она увидела, что из кабинета вышел гауптман и, не
глядя на нее, скрылся на лестнице.
В помещении главного суда было много народу. Выстрелы всполошили
всех, но Кузнецов, никем не заподозренный, вышел на улицу. У самого
подъезда стояли только что подъехавшие две машины с гестаповцами и
фельджандармами. Гестаповцы вышли из машины и с удивлением смотрели на
второй этаж здания, где раздались выстрелы.
Кузнецов остановился рядом с ними и тоже удивленно, как и те,
посмотрел на окна главного суда. Когда раздались крики "Убили,
ловите!" и все бросились к зданию, Кузнецов пошел за угол, потом во
двор, прыгнул через один забор, другой и очутился около своей машины,
где за рулем сидел Струтинский.
Каминский со своего поста наблюдал, как гестаповцы и жандармы,
оцепив дом, лазали по крыше и чердаку в поисках партизана, а затем
вывели из помещения суда десятка два людей, в числе которых были и
немецкие офицеры, и увезли их в гестапо.
А Кузнецов и Струтинский были уже далеко за городом.
Это событие произошло в то время, когда мы после боя с "мастером
смерти" шли на север.
Наш отход был не из легких. За полгода пребывания в Цуманских лесах
мы не только выросли количественно, но и завели большое хозяйство. У
нас были бочки с засоленным мясом, салом, ящики с запасами колбасы;
было много мешков с пшеницей, которую мы сами убрали с полей
крестьян-поляков, истребленных гитлеровцами. Особую повозку занимало
оборудование слесарной мастерской Риваса, изобиловавшей теперь
огромным количеством всяческих инструментов. Кроме этого, везли
инвентарь портняжной и сапожной мастерских и многое другое. Наш обоз
состоял из пятидесяти фурманок, запряженных парой лошадей каждая, а
после разгрома карательной экспедиции "мастера смерти" прибавились
специальные упряжки с трофейными пушками, минометами, снарядами,
минами и другими боеприпасами и трофеями.
Дорога от дождей испортилась, передвигаться было трудно. Нам это
доставляло много хлопот, а раненым - невыносимые мучения.
Убедившись, что лагерь пуст, каратели пошли за нами. Напасть на наш
след не составляло никакого труда, так как по одной дороге, помимо
нашего отряда, двигались отряды Прокопюка, Карасева, батальон
Балицкого, группа Магомета. Все снялись со старых мест. Следы
оставались такие, которые ничем замаскировать было невозможно.
Но догнать каратели нас не могли. Во-первых, они немного опоздали;
во-вторых, они тратили массу времени на "прочесывание" лесных
массивов, когда наши следы уходили в лес. Сплошными цепями проходили
они по лесу, боясь неожиданной встречи.
Когда наш отряд прошел уже сто пятьдесят километров и был в пяти
километрах от села Целковичи-Велки, где мы думали расквартироваться,
показался огромный огненный шар, который медленно подымался с востока.
- Что это у вас солнце такое чудное? - улыбаясь, спросил я пожилого
крестьянина, стоявшего у дороги.
- Надо ждать сегодня снежной метели, раз солнце такое красное, -
ответил он.
- Какая, папаша, метель! На небе - ни облачка, да и ветра совсем
нет, - возразил ему Лукин.
Но крестьянин оказался прав.
Солнце, поднимаясь над горизонтом, становилось меньше и
окрашивалось в какой-то матово-бледный цвет, а следом за ним медленно
поднимались тучи.
Еще не успели мы закончить размещение людей по квартирам, как стали
падать крупные пушистые хлопья. Приятно было смотреть на яркую белизну
этого первого снега. Потом подул сильный ветер. Снег падал все гуще, и
через десять минут уже в двух-трех метрах ничего нельзя было увидеть.
Метель бушевала около двух часов; снега намело очень много.
Мы знали, что этот снег продержится не более суток, так как лег на
незастывшую землю, и все же были рады ему: он на время замаскировал
наши следы. А когда снег растает, каратели все равно не сумеют
двигаться на автомашинах: дороги до того раскиснут, что ехать по ним
будет невозможно.
В Целковичи-Велки вместе с нами разместился отряд Прокопюка. Отряд
Карасева занял деревню Млинок - в двух километрах от нас, на берегу
реки Стырь. Батальон Балицкого ушел в свой старый лесной лагерь, в
двадцати километрах севернее Целковичи-Велки.
Кроме нас, пришедших сюда из Цуманских лесов, в этих местах
находилось соединение Алексея Федоровича Федорова, известного под
именем Федорова-Черниговского. Его соединение стояло лагерем в лесах,
в тридцати пяти километрах западнее Целковичи-Велки.
Мы не думали задерживаться здесь более десяти-двенадцати дней. Как
только карателям надоест гулять по опустевшим Цуманским лесам, мы
собирались вернуться обратно. Нам нужно было дальше разворачивать
налаженную работу.
Оставленная в Цуманских лесах маневренная группа ни в какой мере не
могла заменить нас, да к тому же с нею нам не удавалось установить
прямую радиосвязь.
Красная Армия наступала. Гитлеровское командование в надежде
закрепиться то на одном, то на другом рубеже перегруппировывало свои
войска, перебрасывало их с одного участка фронта на другой. Мы должны
были улавливать эти передвижения и своевременно сообщать о них в
Москву.
Еще в последних числах октября от командования последовал приказ:
путем активных действий сеять панику среди оккупантов, не давать им
возможности ни готовить оборону, ни эвакуироваться с награбленными
ценностями. Тогда же мы передали этот приказ в Ровно - Кузнецову,
Струтинскому, Шевчуку, Новаку и другим подпольщикам - и в Здолбуново -
Красноголовцу.
Кроме того, с дороги мы направили в Ровно несколько групп наших
боевиков с заданиями диверсионного и разведывательного характера.
В окрестностях Целковичи-Велки мы выбрали посадочную площадку и
сообщили координаты в Москву. Но самолет не приходил. На мой запрос из
Москвы последовало распоряжение передать наших раненых и раненых из
отряда Карасева и Прокопюка в партизанское соединение
Федорова-Черниговского.
С первых дней пребывания во вражеском тылу мы проявляли особую
заботу о раненых и больных товарищах. Забота о раненых была законом,
который свято соблюдался всеми партизанами. Теперь стоял вопрос о том,
чтобы передать наших раненых в другой отряд. Хотя и слышали мы об этом
отряде много хорошего, все же решили посмотреть, в каких условиях
будут наши товарищи. Карасев, Прокопюк и я в сопровождении двадцати
партизан выехали в гости к Федорову-Черниговскому.
Трудно рассказать про встречу, которая была оказана нам в
соединении Алексея Федоровича Федорова. Сутки, которые мы провели в их
лагере, останутся навсегда в моей памяти.
Алексей Федорович рассказывал, как они шли на запад из Черниговской
области через Брянские леса, где я был с отрядом в 1941-1942 годах.
- Вас, товарищ Медведев, там помнят и знают. Встречали мы могилы
ваших партизан. Хорошо вы их хоронили! Места для могил выбирали
красивые, живописные. Особенно запомнилась мне могила вашего
начальника штаба Староверова. Это в лесу, у деревни Батаево. Мои
хлопцы все могилы подправили и возложили на них венки, а за
Староверова еще раз, и крепко, отплатили гитлеровцам. Мы разгромили в
деревне Батаево крупный полицейский отряд.
Госпиталь в отряде Федорова был отличный, и я попросил Алексея
Федоровича забрать к себе наших раненых.
- Какие могут быть разговоры! Конечно, давайте их сюда. Врачи у
меня хорошие. А как только организуем аэродром, отправим в Москву.
Нашим раненым товарищам я сказал:
- Вас повезут в госпиталь партизанского соединения Героя Советского
Союза генерал-майора Федорова. У нас вам было неплохо, но и у
Федорова будет не хуже. Соединение это крепкое, боевое, такое, каким
оно и должно быть под командованием депутата Верховного Совета. Мы
передаем вас туда со спокойной совестью. Об одном прошу: не роняйте
престиж нашего отряда, будьте дисциплинированными и во всем достойными
звания советского партизана.
Через несколько дней к нам в гости приехал Алексей Федорович.
Встреча эта прошла тревожно. В момент товарищеского обеда фашистские
самолеты несколько раз пролетали над Целковичи-Велки. Ничего не
обнаружив, они начали беспощадно бомбить село в пятнадцати-двадцати
километрах от нас. Бомбежка длилась весь день. Над селом взвивались
огромные клубы черного дыма, а ночью стояло зарево, освещавшее
багровым светом тучи.
Чтобы не подвергать опасности налета радушно приютившее нас
население Целковичи-Велки, мы перебрались в лес, где наладили
временный лагерь.
О Кузнецове и Струтинском ходили целые легенды. Особенно много
говорили о них в партизанских отрядах. То из одного, то из другого
отряда приезжали товарищи и приглашали их к себе. Но ходить по гостям
они не могли, - ведь и в своем отряде мы их, как могли, маскировали,
боясь, что их приметы станут известны гестапо.
Но к Карасеву я их все же отпустил: очень расположили нас к себе
Виктор Александрович Карасев и его комиссар Михаил Иванович Филоненко.
Узнав, что Кузнецов - уралец и, можно сказать, почти земляк, они
пригласили его в баню, построенную по-сибирски.
- Давно я не получал такого удовольствия! - вернувшись от
карасевцев, рассказывал Николай Иванович. - Такой бани я не видал даже
в родных местах. На верхней полке от пара дух захватывает, а внизу
холодно. Попарился на славу!
- А про нашу баню забыл? Про ту, что завалилась? - спросил кто-то
из присутствовавших.
Все засмеялись, вспомнив, как однажды "парился" Кузнецов. Мы
построили баню вроде обыкновенного чума. Дыра для выхода дыма была
огромная, а на костре стояли большие чаны, в которых грелась вода.
Чтобы не ходить далеко за водой, здесь же, в бане, вырыли глубокий
колодец. Мыться в этой бане не доставляло большого удовольствия: с
одной стороны, от костра так печет, что стоять невозможно, а с другой
- собачий холод.
Когда Кузнецов мылся, баня неожиданно обвалилась. Успевший хорошо
намылиться Николай Иванович угодил в колодец с холодной водой. Оттуда
ему помогли выбраться, но он был весь в грязи. Товарищи котелками
носили ему из своих чумов теплую воду, а он стоял на холоде и
обмывался. Один котелок выльет на себя и ждет, пока принесут еще, и
так "напарился", что еле потом отогрелся.
Однажды дежурный по лагерю доложил, что едут гости. Человек десять
верховых медленно подъезжали к нам.
- Бегма, - отрекомендовался подошедший ко мне коренастый человек.
- Милости прошу!
Василий Андреевич Бегма до войны был секретарем Ровенского обкома
партии, и теперь он оставался на своем посту: являлся членом
подпольного партийного комитета, начальником штаба партизанского
движения Ровенской области и командиром партизанского соединения. До
этого дня я не был знаком с Василием Андреевичем, но много слышала нем
и давно ждал встречи.
Василий Андреевич прибыл издалека - с северо-востока. После деловых
разговоров, за обедом, Бегма стал рассказывать о том, что какой-то
партизан, переодетый в форму немецкого офицера, наводит ужас на немцев
в городе Ровно: убивает крупных немецких заправил среди белого дня
прямо на улице, украл немецкого генерала.
Рассказывая, Василий Андреевич и не подозревал, что этот партизан
сидит с ним рядом за обеденным столом. Лукин порывался было перебить
рассказчика, но я дал знак ему, чтоб молчал, а Николай Иванович
Кузнецов внимательно слушал Бегму.
- Вот это дела! Не то, что мы с вами делаем, - закончил Василий
Андреевич.
Здесь же мы ему представили нашего легендарного партизана.
В лагере под Целковичи-Велки мы задержались значительно дольше, чем
предполагали. Ожидаемый из Москвы груз с боеприпасами и питанием для
рации все не прибывал, да и командование не разрешало нам пока
возвращаться на старое место.
- Разрешите мне отправиться к Берестянам, - обратился ко мне Лукин.
- Разведчики нервничают, рвутся в Ровно.
Я согласился, и Александр Александрович с ротой бойцов и группой
разведчиков направился в Цуманские леса.
Уже через три дня через Москву мы получили радиограмму от Лукина.
Он сообщал, что после перехода железной дороги неожиданно столкнулся с
вражеской бандой и здорово расчесал ее.
Через неделю было получено разрешение на переход в район Ровно
всего отряда. Добрались мы туда вполне благополучно, без единого
выстрела.
На одном из привалов в небольшой деревушке, расположенной среди
огромного соснового леса, Лида Шерстнева подала мне радиограмму из
Москвы. Командование поздравляло нас с успехами и сообщало, что Указом
Президиума Верховного Совета СССР награждены орденами и медалями
Советского Союза сто пятьдесят партизан нашего отряда. Орденом Ленина
были награждены Кузнецов, Николай Струтинский, Стехов, Ян Каминский и
я; Шевчук и Жорж Струтинский - орденом Красного Знамени; Гнедюк -
орденом Красной Звезды. Цессарский и Валя Семенов получили орден
Отечественной войны 1-й степени. Радисты все без исключения были
награждены орденами. Более двухсот партизан наградили партизанскими
медалями. Получил партизанскую медаль 1-й степени и Коля Маленький.
Весть об этом молниеносно облетела весь отряд. Начались
поздравления.
- Вы, Николай Иванович, больше чем кто-либо заслужили эту награду,
- сказал я Кузнецову, поздравляя его.
- Теперь я еще в большем долгу перед Родиной, - ответил он.
Красная Армия гигантскими шагами продвигалась вперед, на запад.
Киевская, Днепропетровская и ряд других областей Украины были уже
освобождены. Была освобождена и часть Ровенской области. Наша авиация
бомбила военные объекты немцев в Сарнах, Ровно, Луцке, бомбила колонны
отступающего врага.
В Ровно поднялась страшная паника. Учреждения стали эвакуироваться
во Львов. Немцы наспех укладывали и волочили к вокзалу свои чемоданы с
награбленными ценностями.
"Улетел фашистский коршун, - писал мне из Ровно Николай Иванович,
намекая на Эриха Коха. - События на фронтах и шум, поднятый нами в
городе, здорово напугали эту хищную птицу. Он и рождественский вечер,
не дождавшись 25 декабря, устроил 22-го, чтобы скорее смотаться
отсюда.
Не могу простить себе, что я опоздал на этот вечер. Кажется мне,
что он больше уже не вернется сюда, а я так настроился разделаться с
ним.
Во время моего отсутствия здесь подвизался гестаповец фон-Ортель.
Лидия получила от него сведения, о достоверности которых судить не
берусь. Фон-Ортель рассказывал, что в Германии изобретена какая-то
летающая бомба вроде самолета, которая будет с большой быстротой
покрывать расстояние до четырехсот километров и производить огромные
разрушения.
Я хотел лично "поговорить" с ним, а при случае предоставить эту
возможность и вам, но оказалось, что Ортель неожиданно исчез".
Эти сведения о самолетах-снарядах, которые гитлеровцы стали
применять только месяцев восемь спустя, мы срочно передали своему
командованию.
Николай Иванович сообщал еще данные о переброске и передвижении
штабов с востока на запад и о минировании фашистами ряда крупных домов
в Ровно.
С территории, освобожденной нашей армией, в Ровно сбежалось
громадное количество гестаповцев и жандармов. Террор еще больше
усилился. На улице Белой, где обыкновенно производились расстрелы
задержанных и арестованных, теперь каждую ночь, с вечера до утра, шла
беспрерывная стрельба. Расстреливали без разбору. Крытые грузовики всю
ночь возили за город горы трупов.
Был арестован и Казимир Домбровский.
- Видимо, кое-что стало о нас известно гестаповцам, - сказал мне
Александр Александрович Лукин, докладывая об этом аресте.
Это предположение скоро подтвердилось.
Терентий Федорович Новак сидел однажды в своем директорском
кабинете на войлочной фабрике. В столе лежало несколько
противотанковых гранат. В кармане - револьвер. Неожиданно к нему в
кабинет вошли трое гестаповцев.
- Где можно видеть директора фабрики? - на ломаном русском языке
обратился к Новаку один из них.
- Вам Новака?
- Да, да! Где он?
- Он сейчас на втором этаже. Пойдемте, я покажу.
- Нет, сидите здесь. Мы сами найдем. - И они поспешно пошли
наверх.
Терентий Федорович сложил в портфель свои гранаты и, держа в
кармане револьвер на боевом взводе, поспешно вышел из кабинета. Он
направился было к себе на квартиру, но около дома увидел двух
молодчиков, одетых в штатское платье.
Через день гестаповцы арестовали отца Новака. Жену Новака и ребенка
мы еще за месяц до того предусмотрительно привезли в отряд, а затем
передали на попечительство Алексея Федоровича Федорова.
Смертельной опасности подвергся Коля Струтинский. Всегда
бдительный, тщательно соблюдавший требования конспирации, он все-таки
был выслежен. Струтинский пришел на одну из своих явок. Через
пятнадцать минут за окнами послышался гул автомашины, затем громкий
стук в дверь.
- Гестапо! - успел сказать Коле хозяин квартиры и вывел его в
другую комнату.
Двое гестаповцев, сломав запор, ворвались в дом.
- Где он? - размахивая пистолетами, кричали они.
- Кто?
- Не притворяйся! - И один из них замахнулся, чтобы ударить хозяина
револьвером.
Но в это время в комнате появился Струтинский и двумя выстрелами
уложил непрошеных гостей. Захватив оружие гестаповцев, Струтинский и
хозяин выскочили на лестницу.
С площадки второго этажа они увидели, что на улице стоит грузовик с
жандармами.
- Хайль! - крикнул Струтинский и дал несколько выстрелов по
жандармам.
Те стали прыгать с машины, сбивая один другого с ног, а тем
временем Струтинскому и хозяину квартиры удалось скрыться.
Но, несмотря на тяжелую обстановку, создавшуюся в городе, наши
боевики-разведчики и не думали уходить оттуда. Надо было устроить
оккупантам достойные "проводы".
Было время, когда фашисты верили в "непобедимость" своей армии, в
то, что они навеки закрепились на завоеванной земле. Теперь им надо
было бежать, бежать как можно скорее. Не меньше немцев торопились
удрать от наступающей Красной Армии и предатели-бандиты. Ровенский
железнодорожный вокзал был так забит, что туда невозможно было
втиснуться. Вся вокзальная площадь кишела перепуганными
"победителями".
За машину, на которой можно было выехать на запад, платили бешеные
деньги, но достать машину было очень трудно. Струтинский и Новак во
многих гаражах имели своих людей и дали задания любыми средствами
задерживать грузовые и легковые машины. Шоферы старались как могли:
насыпали в горючее и в моторы песок, минировали подступы к гаражам и
машинам, обрывали электрооборудование, уносили ключи от машин, а
иногда просто жгли их. Немцы бесновались, но ничего сделать не могли.
Машины не выходили из гаражей, а если и выходили, то в дороге
ломались.
Единственным путем, которым можно было выбраться из Ровно,
оставалась железная дорога. Фельджандармы оцепили ровенский вокзал и
стали наводить там порядок. Первый класс был предоставлен
исключительно старшим офицерам и генералам. Там же, в ожидании
поездов, с большими чемоданами сидели "фрейлейн" и "фрау" этих
высокопоставленных грабителей. Во втором и третьем классе были сошки
помельче, но тоже с большими чемоданами. В вокзал можно было войти
только по специальному пропуску, а Шевчук и наш разведчик Будник во
что бы то ни стало хотели туда войти с одним-единственным
чемоданчиком, небольшим, но тяжелым. Шевчук появился у входа.
- Пропуск! - остановил его жандарм.
- Затерял куда-то пропуск, - сказал Шевчук, роясь в карманчике.
- Отойди! Без пропуска не войдешь.
Будник, наблюдая, стоял, в стороне. Шевчук подошел к нему:
- Так ничего не выйдет, еще нарвешься. Сделаем иначе. Ты видишь,
сколько офицеров пешком прет на вокзал?
- Вижу, - ответил Будник, - Ну так что?
- Ничего. Пойдем...
Под вечер Шевчук ехал к вокзалу в фаэтоне. Будник сидел за кучера.
По вокзальной улице длинной вереницей, обгоняя друг друга, шли к
вокзалу немцы и немки, нагруженные барахлом. Фаэтон ехал не спеша.
Шевчук внимательно присматривался, подыскивая "попутчика". Наконец он
увидел, как, изнемогая под тяжестью двух больших чемоданов, обливаясь
потом, тащился на вокзал немецкий подполковник. Вот он поставил свои
чемоданы, достал носовой платок и, сняв фуражку, начал вытирать
вспотевшее лицо и лысую голову. Шевчук остановил около него фаэтон и с
Тот поплелся за ним в особняк.
На посту за часового остался Коля Гнедюк.
Из машины вышел Каминский и начал прохаживаться около дома. Все это
происходило в сумерках, когда еще было достаточно светло и по улице то
и дело проходили люди.
Через пять минут из особняка вышел Струтинский, одетый в форму
часового, с винтовкой, и стал на посту. Гнедюк пошел в особняк.
Все было готово, но Ильген не приезжал. Прошло двадцать, тридцать,
сорок минут. Ильгена все не было.
Часовой, который стоял на посту, а сейчас сидел в передней
особняка, опомнившись от испуга, сказал вдруг Кузнецову:
- Может произойти неприятность. Скоро должна прийти смена. Давайте
я опять стану на пост. Уж коли решил быть с вами, так уж помогу.
- Правда должна быть смена? - спросил Кузнецов денщика.
- Так точно, - ответил тот.
Гнедюк позвал Струтинского. Снова произошло переодевание, часовой
пошел на пост и стал там под охраной Каминского, а Струтинский сел в
машину.
В это время подъехал Ильген. Он быстро вышел из машины, отпустил
шофера и направился в дом.
- Здоров очень, трудно будет с ним справиться. Пойду на помощь, -
сказал Струтинский Каминскому, когда увидел генерала Ильгена.
Как только денщик закрыл дверь, в которую вошел Ильген, Николай
Иванович, наставив на него пистолет, сказал раздельно:
- Генерал, вы арестованы! Я советский партизан. Если будете вести
себя, как полагается, останетесь живы.
- Предатель! - заорал во всю глотку Ильген и схватился за кобуру.
Но в это время Кузнецов и подоспевший Струтинский схватили Ильгена
за руки:
- Вам ясно сказано, кто мы. Вы искали партизан - вот они, смотрите!
- На помощь! - заорал снова Ильген.
Тогда его повалили, связали, заткнули рот платком и потащили. Когда
вталкивали в машину, платок изо рта выпал, и он снова заорал. Часовой
подбежал.
- Смена идет! - крикнул он Кузнецову.
Николай Иванович поправил китель и, кинув на ходу: "Заткните ему
глотку", пошел навстречу подходившим людям. Но это не была смена: шли
четыре немецких офицера. Кузнецов подошел к ним, показал свою бляху
(пригодился "личный трофей"!) и сказал:
- Мы поймали партизана, одетого в немецкую форму, который хотел
убить генерала. Позвольте ваши документы.
Те дали документы. Бляха, взятая когда-то у гестаповца, обязывала
офицеров подчиниться. Николай Иванович записал в свою книжку их
фамилии и сказал:
- Вы трое можете идти, а вас, господин Гранау, - обратился он к
четвертому, - прошу вместе с нами поехать в гестапо.
По документу Кузнецов увидел, что Гранау был личным шофером
рейхскомиссара Эриха Коха. "Пригодится", - подумал он.
Когда Гранау подошел вместе с Кузнецовым к машине, Каминский и
Гнедюк, по знаку Николая Ивановича, быстро втолкнули его в машину и
обезоружил.
"Оппелек", который вмещал только пять человек, повез семерых.
Ночью и в особенности утром в городе поднялся страшный шум. Пропал
генерал! Немцы сбились с ног в поисках партизан. По улицам ходили
патрули, жандармы рыскали по квартирам.
Но в то время, когда немцы, высунув язык, искали "преступников", а
на "зеленом маяке" часовой и денщик рассказывали нашим ребятам о том,
как они вчера сначала испугались, а потом помогали связывать Ильгена,
Кузнецов, развалившись в кресле, сидел в приемной Функа, заместителя
Коха, главного судьи на Украине.
Альфред Функ имел гитлеровское звание: "обер-фюрер СС". До
назначения на Украину он был главным судьей в оккупированной немцами
Чехословакии и безжалостно расправлялся с чешскими патриотами. Прибыв
на Украину, Функ продолжал свое кровавое дело. По его приказам
поголовно расстреливали заключенных в тюрьмах, в концлагерях, казнили
тысячи ни в чем не повинных людей.
Недавно, в связи с убийством Геля, Кнута и ранением Даргеля, Функ
издал приказ о расстреле всех заключенных в ровенской тюрьме. Тогда и
было решено казнить этого палача. В подготовке участвовали Кузнецов,
Струтинский, Каминский и парикмахер, у которого каждое утро брился
Функ.
Кузнецов знал, что через пятнадцать минут придет Функ. В приемной
была только секретарша, и с ней Николай Иванович завел разговор о
погоде. Разговаривая, он то и дело поглядывал через окно на улицу, где
прогуливался Ян Каминский.
А Каминский наблюдал за занавеской парикмахерской. Согласно
выработанному плану, парикмахер должен был отодвинуть занавеску, когда
побреет Функа, и он отправится в помещение главного суда. Каминский, в
свою очередь, должен был снять фуражку и почесать себе голову, когда
Функ пойдет из парикмахерской в здание суда.
- Я вас буду ждать в шесть часов на углу Фридрихштрассе и Немецкой.
Мы славно проведем время. Придете? - спрашивал Кузнецов секретаршу.
- Да, приду.
В этот момент Кузнецов заметил сигнал Каминского.
- Не найдется ли у вас стакана чаю для меня? Безумная жара! -
попросил он секретаршу.
- Одну минутку, господин гауптман, и сейчас принесу.
Когда секретарша вернулась, в приемной уже никого не было. Она
удивленно пожала плечами и села за свой стол. Тотчас же вошел Функ.
Буркнув секретарше "гутен морген", он прошел в свой кабинет.
Через минуту там раздались два выстрела. Испуганная секретарша
вскочила. Но тут она увидела, что из кабинета вышел гауптман и, не
глядя на нее, скрылся на лестнице.
В помещении главного суда было много народу. Выстрелы всполошили
всех, но Кузнецов, никем не заподозренный, вышел на улицу. У самого
подъезда стояли только что подъехавшие две машины с гестаповцами и
фельджандармами. Гестаповцы вышли из машины и с удивлением смотрели на
второй этаж здания, где раздались выстрелы.
Кузнецов остановился рядом с ними и тоже удивленно, как и те,
посмотрел на окна главного суда. Когда раздались крики "Убили,
ловите!" и все бросились к зданию, Кузнецов пошел за угол, потом во
двор, прыгнул через один забор, другой и очутился около своей машины,
где за рулем сидел Струтинский.
Каминский со своего поста наблюдал, как гестаповцы и жандармы,
оцепив дом, лазали по крыше и чердаку в поисках партизана, а затем
вывели из помещения суда десятка два людей, в числе которых были и
немецкие офицеры, и увезли их в гестапо.
А Кузнецов и Струтинский были уже далеко за городом.
Это событие произошло в то время, когда мы после боя с "мастером
смерти" шли на север.
Наш отход был не из легких. За полгода пребывания в Цуманских лесах
мы не только выросли количественно, но и завели большое хозяйство. У
нас были бочки с засоленным мясом, салом, ящики с запасами колбасы;
было много мешков с пшеницей, которую мы сами убрали с полей
крестьян-поляков, истребленных гитлеровцами. Особую повозку занимало
оборудование слесарной мастерской Риваса, изобиловавшей теперь
огромным количеством всяческих инструментов. Кроме этого, везли
инвентарь портняжной и сапожной мастерских и многое другое. Наш обоз
состоял из пятидесяти фурманок, запряженных парой лошадей каждая, а
после разгрома карательной экспедиции "мастера смерти" прибавились
специальные упряжки с трофейными пушками, минометами, снарядами,
минами и другими боеприпасами и трофеями.
Дорога от дождей испортилась, передвигаться было трудно. Нам это
доставляло много хлопот, а раненым - невыносимые мучения.
Убедившись, что лагерь пуст, каратели пошли за нами. Напасть на наш
след не составляло никакого труда, так как по одной дороге, помимо
нашего отряда, двигались отряды Прокопюка, Карасева, батальон
Балицкого, группа Магомета. Все снялись со старых мест. Следы
оставались такие, которые ничем замаскировать было невозможно.
Но догнать каратели нас не могли. Во-первых, они немного опоздали;
во-вторых, они тратили массу времени на "прочесывание" лесных
массивов, когда наши следы уходили в лес. Сплошными цепями проходили
они по лесу, боясь неожиданной встречи.
Когда наш отряд прошел уже сто пятьдесят километров и был в пяти
километрах от села Целковичи-Велки, где мы думали расквартироваться,
показался огромный огненный шар, который медленно подымался с востока.
- Что это у вас солнце такое чудное? - улыбаясь, спросил я пожилого
крестьянина, стоявшего у дороги.
- Надо ждать сегодня снежной метели, раз солнце такое красное, -
ответил он.
- Какая, папаша, метель! На небе - ни облачка, да и ветра совсем
нет, - возразил ему Лукин.
Но крестьянин оказался прав.
Солнце, поднимаясь над горизонтом, становилось меньше и
окрашивалось в какой-то матово-бледный цвет, а следом за ним медленно
поднимались тучи.
Еще не успели мы закончить размещение людей по квартирам, как стали
падать крупные пушистые хлопья. Приятно было смотреть на яркую белизну
этого первого снега. Потом подул сильный ветер. Снег падал все гуще, и
через десять минут уже в двух-трех метрах ничего нельзя было увидеть.
Метель бушевала около двух часов; снега намело очень много.
Мы знали, что этот снег продержится не более суток, так как лег на
незастывшую землю, и все же были рады ему: он на время замаскировал
наши следы. А когда снег растает, каратели все равно не сумеют
двигаться на автомашинах: дороги до того раскиснут, что ехать по ним
будет невозможно.
В Целковичи-Велки вместе с нами разместился отряд Прокопюка. Отряд
Карасева занял деревню Млинок - в двух километрах от нас, на берегу
реки Стырь. Батальон Балицкого ушел в свой старый лесной лагерь, в
двадцати километрах севернее Целковичи-Велки.
Кроме нас, пришедших сюда из Цуманских лесов, в этих местах
находилось соединение Алексея Федоровича Федорова, известного под
именем Федорова-Черниговского. Его соединение стояло лагерем в лесах,
в тридцати пяти километрах западнее Целковичи-Велки.
Мы не думали задерживаться здесь более десяти-двенадцати дней. Как
только карателям надоест гулять по опустевшим Цуманским лесам, мы
собирались вернуться обратно. Нам нужно было дальше разворачивать
налаженную работу.
Оставленная в Цуманских лесах маневренная группа ни в какой мере не
могла заменить нас, да к тому же с нею нам не удавалось установить
прямую радиосвязь.
Красная Армия наступала. Гитлеровское командование в надежде
закрепиться то на одном, то на другом рубеже перегруппировывало свои
войска, перебрасывало их с одного участка фронта на другой. Мы должны
были улавливать эти передвижения и своевременно сообщать о них в
Москву.
Еще в последних числах октября от командования последовал приказ:
путем активных действий сеять панику среди оккупантов, не давать им
возможности ни готовить оборону, ни эвакуироваться с награбленными
ценностями. Тогда же мы передали этот приказ в Ровно - Кузнецову,
Струтинскому, Шевчуку, Новаку и другим подпольщикам - и в Здолбуново -
Красноголовцу.
Кроме того, с дороги мы направили в Ровно несколько групп наших
боевиков с заданиями диверсионного и разведывательного характера.
В окрестностях Целковичи-Велки мы выбрали посадочную площадку и
сообщили координаты в Москву. Но самолет не приходил. На мой запрос из
Москвы последовало распоряжение передать наших раненых и раненых из
отряда Карасева и Прокопюка в партизанское соединение
Федорова-Черниговского.
С первых дней пребывания во вражеском тылу мы проявляли особую
заботу о раненых и больных товарищах. Забота о раненых была законом,
который свято соблюдался всеми партизанами. Теперь стоял вопрос о том,
чтобы передать наших раненых в другой отряд. Хотя и слышали мы об этом
отряде много хорошего, все же решили посмотреть, в каких условиях
будут наши товарищи. Карасев, Прокопюк и я в сопровождении двадцати
партизан выехали в гости к Федорову-Черниговскому.
Трудно рассказать про встречу, которая была оказана нам в
соединении Алексея Федоровича Федорова. Сутки, которые мы провели в их
лагере, останутся навсегда в моей памяти.
Алексей Федорович рассказывал, как они шли на запад из Черниговской
области через Брянские леса, где я был с отрядом в 1941-1942 годах.
- Вас, товарищ Медведев, там помнят и знают. Встречали мы могилы
ваших партизан. Хорошо вы их хоронили! Места для могил выбирали
красивые, живописные. Особенно запомнилась мне могила вашего
начальника штаба Староверова. Это в лесу, у деревни Батаево. Мои
хлопцы все могилы подправили и возложили на них венки, а за
Староверова еще раз, и крепко, отплатили гитлеровцам. Мы разгромили в
деревне Батаево крупный полицейский отряд.
Госпиталь в отряде Федорова был отличный, и я попросил Алексея
Федоровича забрать к себе наших раненых.
- Какие могут быть разговоры! Конечно, давайте их сюда. Врачи у
меня хорошие. А как только организуем аэродром, отправим в Москву.
Нашим раненым товарищам я сказал:
- Вас повезут в госпиталь партизанского соединения Героя Советского
Союза генерал-майора Федорова. У нас вам было неплохо, но и у
Федорова будет не хуже. Соединение это крепкое, боевое, такое, каким
оно и должно быть под командованием депутата Верховного Совета. Мы
передаем вас туда со спокойной совестью. Об одном прошу: не роняйте
престиж нашего отряда, будьте дисциплинированными и во всем достойными
звания советского партизана.
Через несколько дней к нам в гости приехал Алексей Федорович.
Встреча эта прошла тревожно. В момент товарищеского обеда фашистские
самолеты несколько раз пролетали над Целковичи-Велки. Ничего не
обнаружив, они начали беспощадно бомбить село в пятнадцати-двадцати
километрах от нас. Бомбежка длилась весь день. Над селом взвивались
огромные клубы черного дыма, а ночью стояло зарево, освещавшее
багровым светом тучи.
Чтобы не подвергать опасности налета радушно приютившее нас
население Целковичи-Велки, мы перебрались в лес, где наладили
временный лагерь.
О Кузнецове и Струтинском ходили целые легенды. Особенно много
говорили о них в партизанских отрядах. То из одного, то из другого
отряда приезжали товарищи и приглашали их к себе. Но ходить по гостям
они не могли, - ведь и в своем отряде мы их, как могли, маскировали,
боясь, что их приметы станут известны гестапо.
Но к Карасеву я их все же отпустил: очень расположили нас к себе
Виктор Александрович Карасев и его комиссар Михаил Иванович Филоненко.
Узнав, что Кузнецов - уралец и, можно сказать, почти земляк, они
пригласили его в баню, построенную по-сибирски.
- Давно я не получал такого удовольствия! - вернувшись от
карасевцев, рассказывал Николай Иванович. - Такой бани я не видал даже
в родных местах. На верхней полке от пара дух захватывает, а внизу
холодно. Попарился на славу!
- А про нашу баню забыл? Про ту, что завалилась? - спросил кто-то
из присутствовавших.
Все засмеялись, вспомнив, как однажды "парился" Кузнецов. Мы
построили баню вроде обыкновенного чума. Дыра для выхода дыма была
огромная, а на костре стояли большие чаны, в которых грелась вода.
Чтобы не ходить далеко за водой, здесь же, в бане, вырыли глубокий
колодец. Мыться в этой бане не доставляло большого удовольствия: с
одной стороны, от костра так печет, что стоять невозможно, а с другой
- собачий холод.
Когда Кузнецов мылся, баня неожиданно обвалилась. Успевший хорошо
намылиться Николай Иванович угодил в колодец с холодной водой. Оттуда
ему помогли выбраться, но он был весь в грязи. Товарищи котелками
носили ему из своих чумов теплую воду, а он стоял на холоде и
обмывался. Один котелок выльет на себя и ждет, пока принесут еще, и
так "напарился", что еле потом отогрелся.
Однажды дежурный по лагерю доложил, что едут гости. Человек десять
верховых медленно подъезжали к нам.
- Бегма, - отрекомендовался подошедший ко мне коренастый человек.
- Милости прошу!
Василий Андреевич Бегма до войны был секретарем Ровенского обкома
партии, и теперь он оставался на своем посту: являлся членом
подпольного партийного комитета, начальником штаба партизанского
движения Ровенской области и командиром партизанского соединения. До
этого дня я не был знаком с Василием Андреевичем, но много слышала нем
и давно ждал встречи.
Василий Андреевич прибыл издалека - с северо-востока. После деловых
разговоров, за обедом, Бегма стал рассказывать о том, что какой-то
партизан, переодетый в форму немецкого офицера, наводит ужас на немцев
в городе Ровно: убивает крупных немецких заправил среди белого дня
прямо на улице, украл немецкого генерала.
Рассказывая, Василий Андреевич и не подозревал, что этот партизан
сидит с ним рядом за обеденным столом. Лукин порывался было перебить
рассказчика, но я дал знак ему, чтоб молчал, а Николай Иванович
Кузнецов внимательно слушал Бегму.
- Вот это дела! Не то, что мы с вами делаем, - закончил Василий
Андреевич.
Здесь же мы ему представили нашего легендарного партизана.
В лагере под Целковичи-Велки мы задержались значительно дольше, чем
предполагали. Ожидаемый из Москвы груз с боеприпасами и питанием для
рации все не прибывал, да и командование не разрешало нам пока
возвращаться на старое место.
- Разрешите мне отправиться к Берестянам, - обратился ко мне Лукин.
- Разведчики нервничают, рвутся в Ровно.
Я согласился, и Александр Александрович с ротой бойцов и группой
разведчиков направился в Цуманские леса.
Уже через три дня через Москву мы получили радиограмму от Лукина.
Он сообщал, что после перехода железной дороги неожиданно столкнулся с
вражеской бандой и здорово расчесал ее.
Через неделю было получено разрешение на переход в район Ровно
всего отряда. Добрались мы туда вполне благополучно, без единого
выстрела.
На одном из привалов в небольшой деревушке, расположенной среди
огромного соснового леса, Лида Шерстнева подала мне радиограмму из
Москвы. Командование поздравляло нас с успехами и сообщало, что Указом
Президиума Верховного Совета СССР награждены орденами и медалями
Советского Союза сто пятьдесят партизан нашего отряда. Орденом Ленина
были награждены Кузнецов, Николай Струтинский, Стехов, Ян Каминский и
я; Шевчук и Жорж Струтинский - орденом Красного Знамени; Гнедюк -
орденом Красной Звезды. Цессарский и Валя Семенов получили орден
Отечественной войны 1-й степени. Радисты все без исключения были
награждены орденами. Более двухсот партизан наградили партизанскими
медалями. Получил партизанскую медаль 1-й степени и Коля Маленький.
Весть об этом молниеносно облетела весь отряд. Начались
поздравления.
- Вы, Николай Иванович, больше чем кто-либо заслужили эту награду,
- сказал я Кузнецову, поздравляя его.
- Теперь я еще в большем долгу перед Родиной, - ответил он.
Красная Армия гигантскими шагами продвигалась вперед, на запад.
Киевская, Днепропетровская и ряд других областей Украины были уже
освобождены. Была освобождена и часть Ровенской области. Наша авиация
бомбила военные объекты немцев в Сарнах, Ровно, Луцке, бомбила колонны
отступающего врага.
В Ровно поднялась страшная паника. Учреждения стали эвакуироваться
во Львов. Немцы наспех укладывали и волочили к вокзалу свои чемоданы с
награбленными ценностями.
"Улетел фашистский коршун, - писал мне из Ровно Николай Иванович,
намекая на Эриха Коха. - События на фронтах и шум, поднятый нами в
городе, здорово напугали эту хищную птицу. Он и рождественский вечер,
не дождавшись 25 декабря, устроил 22-го, чтобы скорее смотаться
отсюда.
Не могу простить себе, что я опоздал на этот вечер. Кажется мне,
что он больше уже не вернется сюда, а я так настроился разделаться с
ним.
Во время моего отсутствия здесь подвизался гестаповец фон-Ортель.
Лидия получила от него сведения, о достоверности которых судить не
берусь. Фон-Ортель рассказывал, что в Германии изобретена какая-то
летающая бомба вроде самолета, которая будет с большой быстротой
покрывать расстояние до четырехсот километров и производить огромные
разрушения.
Я хотел лично "поговорить" с ним, а при случае предоставить эту
возможность и вам, но оказалось, что Ортель неожиданно исчез".
Эти сведения о самолетах-снарядах, которые гитлеровцы стали
применять только месяцев восемь спустя, мы срочно передали своему
командованию.
Николай Иванович сообщал еще данные о переброске и передвижении
штабов с востока на запад и о минировании фашистами ряда крупных домов
в Ровно.
С территории, освобожденной нашей армией, в Ровно сбежалось
громадное количество гестаповцев и жандармов. Террор еще больше
усилился. На улице Белой, где обыкновенно производились расстрелы
задержанных и арестованных, теперь каждую ночь, с вечера до утра, шла
беспрерывная стрельба. Расстреливали без разбору. Крытые грузовики всю
ночь возили за город горы трупов.
Был арестован и Казимир Домбровский.
- Видимо, кое-что стало о нас известно гестаповцам, - сказал мне
Александр Александрович Лукин, докладывая об этом аресте.
Это предположение скоро подтвердилось.
Терентий Федорович Новак сидел однажды в своем директорском
кабинете на войлочной фабрике. В столе лежало несколько
противотанковых гранат. В кармане - револьвер. Неожиданно к нему в
кабинет вошли трое гестаповцев.
- Где можно видеть директора фабрики? - на ломаном русском языке
обратился к Новаку один из них.
- Вам Новака?
- Да, да! Где он?
- Он сейчас на втором этаже. Пойдемте, я покажу.
- Нет, сидите здесь. Мы сами найдем. - И они поспешно пошли
наверх.
Терентий Федорович сложил в портфель свои гранаты и, держа в
кармане револьвер на боевом взводе, поспешно вышел из кабинета. Он
направился было к себе на квартиру, но около дома увидел двух
молодчиков, одетых в штатское платье.
Через день гестаповцы арестовали отца Новака. Жену Новака и ребенка
мы еще за месяц до того предусмотрительно привезли в отряд, а затем
передали на попечительство Алексея Федоровича Федорова.
Смертельной опасности подвергся Коля Струтинский. Всегда
бдительный, тщательно соблюдавший требования конспирации, он все-таки
был выслежен. Струтинский пришел на одну из своих явок. Через
пятнадцать минут за окнами послышался гул автомашины, затем громкий
стук в дверь.
- Гестапо! - успел сказать Коле хозяин квартиры и вывел его в
другую комнату.
Двое гестаповцев, сломав запор, ворвались в дом.
- Где он? - размахивая пистолетами, кричали они.
- Кто?
- Не притворяйся! - И один из них замахнулся, чтобы ударить хозяина
револьвером.
Но в это время в комнате появился Струтинский и двумя выстрелами
уложил непрошеных гостей. Захватив оружие гестаповцев, Струтинский и
хозяин выскочили на лестницу.
С площадки второго этажа они увидели, что на улице стоит грузовик с
жандармами.
- Хайль! - крикнул Струтинский и дал несколько выстрелов по
жандармам.
Те стали прыгать с машины, сбивая один другого с ног, а тем
временем Струтинскому и хозяину квартиры удалось скрыться.
Но, несмотря на тяжелую обстановку, создавшуюся в городе, наши
боевики-разведчики и не думали уходить оттуда. Надо было устроить
оккупантам достойные "проводы".
Было время, когда фашисты верили в "непобедимость" своей армии, в
то, что они навеки закрепились на завоеванной земле. Теперь им надо
было бежать, бежать как можно скорее. Не меньше немцев торопились
удрать от наступающей Красной Армии и предатели-бандиты. Ровенский
железнодорожный вокзал был так забит, что туда невозможно было
втиснуться. Вся вокзальная площадь кишела перепуганными
"победителями".
За машину, на которой можно было выехать на запад, платили бешеные
деньги, но достать машину было очень трудно. Струтинский и Новак во
многих гаражах имели своих людей и дали задания любыми средствами
задерживать грузовые и легковые машины. Шоферы старались как могли:
насыпали в горючее и в моторы песок, минировали подступы к гаражам и
машинам, обрывали электрооборудование, уносили ключи от машин, а
иногда просто жгли их. Немцы бесновались, но ничего сделать не могли.
Машины не выходили из гаражей, а если и выходили, то в дороге
ломались.
Единственным путем, которым можно было выбраться из Ровно,
оставалась железная дорога. Фельджандармы оцепили ровенский вокзал и
стали наводить там порядок. Первый класс был предоставлен
исключительно старшим офицерам и генералам. Там же, в ожидании
поездов, с большими чемоданами сидели "фрейлейн" и "фрау" этих
высокопоставленных грабителей. Во втором и третьем классе были сошки
помельче, но тоже с большими чемоданами. В вокзал можно было войти
только по специальному пропуску, а Шевчук и наш разведчик Будник во
что бы то ни стало хотели туда войти с одним-единственным
чемоданчиком, небольшим, но тяжелым. Шевчук появился у входа.
- Пропуск! - остановил его жандарм.
- Затерял куда-то пропуск, - сказал Шевчук, роясь в карманчике.
- Отойди! Без пропуска не войдешь.
Будник, наблюдая, стоял, в стороне. Шевчук подошел к нему:
- Так ничего не выйдет, еще нарвешься. Сделаем иначе. Ты видишь,
сколько офицеров пешком прет на вокзал?
- Вижу, - ответил Будник, - Ну так что?
- Ничего. Пойдем...
Под вечер Шевчук ехал к вокзалу в фаэтоне. Будник сидел за кучера.
По вокзальной улице длинной вереницей, обгоняя друг друга, шли к
вокзалу немцы и немки, нагруженные барахлом. Фаэтон ехал не спеша.
Шевчук внимательно присматривался, подыскивая "попутчика". Наконец он
увидел, как, изнемогая под тяжестью двух больших чемоданов, обливаясь
потом, тащился на вокзал немецкий подполковник. Вот он поставил свои
чемоданы, достал носовой платок и, сняв фуражку, начал вытирать
вспотевшее лицо и лысую голову. Шевчук остановил около него фаэтон и с