- Сами вы жандармы! - всхлипывая, сказал Володя и злобно посмотрел
на Кузнецова.
- Ах, чтоб тебя! - рассмеялся Лисейкин. - Ты его испугался?
Он совсем не подумал о том, какое впечатление произведет на
мальчугана Кузнецов в форме немецкого офицера.
Тогда, нагнувшись к Володе, он что-то сказал ему на ухо и мальчик
покорно уселся в машину.
В кузове сидели шесть наших разведчиков. Оружие свое они прикрыли
фашистскими газетами. Кузнецов сел рядом с шофером.
При выезде из Ровно, на заставе, висел огромный плакат, написанный
на немецком языке:
"Выезд машин в одиночку не разрешается".
Немцы выпускали машины лишь колоннами, чтобы они могли отбивать
нападение партизан.
На заставе Кузнецов объяснил, что ждать, пока соберется колонна, он
не станет, так как имеет срочное поручение. Машину пропустили, но
впереди оказалось большое препятствие.
Километрах в десяти от Ровно на дорожном столбе висело объявление,
что путь впереди испорчен и надо ехать другой дорогой. Значит,
следовало возвращаться назад чуть ли не на десять километров. Кузнецов
решил ехать напрямик.
Еще издали он увидел, что у моста копошатся немцы. К машине, как
только она подъехала, подошел немецкий офицер и, откозыряв
"обер-лейтенанту" Кузнецову, сказал:
- Видите, мост сожжен. К тому же, господин обер-лейтенант, здесь в
одиночку ехать нельзя: возможны засады партизан.
Кузнецов повысил голос:
- Что значит партизаны! Если партизаны, так, по-вашему, надо в
квартирах отсиживаться? Сейчас война! У меня срочное поручение!
- Прошу обратиться к командиру полка, - перетрусив, сказал офицер.
- Да вот он сам идет!
Кузнецов вышел из кабины и направился навстречу немецкому майору.
- Хайль Гитлер!
- Хайль!
В кузове машины разведчики уже держали наготове револьверы. Володя,
который только что уверовал, что он уже у партизан, при новой
опасности забился в угол кузова.
Через две минуты разведчики услышали, как командир полка саперов
громко подал команду, и солдаты, строившие мост, бросая топоры и
лопаты, направились к машине.
"Ну, начинается!" - подумали разведчики.
В это время Кузнецов спокойно подошел к грузовику.
- Все в порядке. Сейчас саперы перетащат нашу машину, - шепнул он.
- Сойти с машины? - спросил Лисейкин.
- Сидите!
Человек пятьдесят немцев-саперов стали тащить машину через кюветы и
грязь в объезд сгоревшего моста.
- Давай, давай! - покрикивали наши из машины.
Эта процедура длилась минут пятнадцать. Как только саперы
перетащили машину на другую сторону и поставили на шоссе, Зубенко дал
газ, и грузовик преспокойно поехал дальше.
В лагерь они прибыли поздно вечером. Услышав о Володе, я велел его
уложить спать, чтобы поговорить утром, но мальчик тут же пришел ко мне
сам.
- Вы командир Медведев?
- Да.
- У меня есть к вам секретное дело.
- Ну, говори.
- Я только вам одному могу сказать.
Со мной рядом стояли Стехов, Лукин, Кузнецов и Цессарский.
- Что ж, - улыбаясь, сказал я, - вам, товарищи, мы своих секретов
не доверяем. Пойдем, Володя, в землянку.
Мальчик снял кепку, распорол подкладку и подал письмо. Я вскрыл
конверт и стал читать. Письмо было напечатано на машинке.
"Податель сего, сын секретаря парторганизации
партизанского отряда имени Ленина Володя Саморуха, послан с
заданием разыскать отряд Медведева..."
Командир партизанского отряда имени Ленина просил сообщить в Москву
о том, что такой отряд существует, действует, но не имеет радиостанции
и поэтому не связан с Москвой. Далее командир давал свои координаты,
назначал дни и условные сигналы для того, чтобы из Москвы послали
самолет и сбросили им груз с радиостанцией. В заключение письма была
еще одна просьба: отправить Володю в Москву.
Я посмотрел на мальчика. Он выпарывал из подкладки своих штанишек
еще одно письмо.
- Еще письмо? - спросил я.
- Это такое же, как у вас. Если бы я кепку потерял, у меня здесь
второе.
И он дал мне второй такой же конверт.
- Как же ты добрался к нам?
Оказывается, Володя шел пешком пятнадцать дней. Прошел он около
пятисот километров. Ночевал то в лесу, то в поле, а то в каком-нибудь
сарае. Питался тем, что подавали люди. Когда его спрашивали, откуда
он, Володя говорил, что родители его убиты и он идет к своей тетке.
Эта "тетка" каждый раз меняла свой адрес. В районе Проскурова он
говорил, что тетка в Шепетовке, а в Шепетовском районе рассказывал,
что тетка живет в Ровно.
В Ровно бродил несколько дней, пока не присмотрелся к часовому
мастеру.
- Да почему ты решил, что этот мастер знает партизан?
- Не знаю. Так показалось, что знает. Да если бы он гадом оказался,
я все равно успел бы убежать.
- Ой, Володя! Просто тебе повезло!
Володя остался у нас в отряде. Долгое время мы не могли его
отправить в Москву. Он и не хотел от нас улетать.
Партизаны полюбили мальчика. Ходил он всегда веселый, улыбающийся,
чистенький, как будто его каждый день мыли.
Теперь, когда в лагерь приходил Коля Маленький, он имел боевого
товарища. И Володя и Коля были уже "опытными" партизанами, но у Коли
имелось больше интересных историй.
- Я уже пятнадцать раз ходил с "маяка" в Ровно. Ты знаешь, как
страшно бывает. Иду я в один приличный день. Полицейских дополна
везде. Иду и все кланяюсь: "Здравствуйте! Добрый день!" А одному не
сказал "здравствуйте". Он выхватил пистолет и кричит:
"Вернись сюда, становись к стенке!"
Я - плакать:
"Дяденька, не убивайте!"
А сам думаю: пропадут и письмо к Николаю Ивановичу и деньги, какие
у меня в штанах зашиты.
А он орет:
"Ты куда идешь?"
"Домой, дяденька. Я к мамке в больницу ходил".
Ну, поверил, отпустил.
А в один приличный день я познакомился на одной нашей квартире в
Ровно с Геней Боган, ему только десять лет. Я его спросил: "Хочешь
моим адъютантом быть?" Он говорит: "Хочу". Стали мы с ним вместе
ходить. Пошлет меня Кузнецов к кому-нибудь из наших, мы идем вместе -
и веселей и незаметней. Один раз он ходил со мной и на "маяк".
Уморился, еле дошел. В один приличный день мы с ним пошли в магазин
купить кой-чего. Я даю продавцу двадцать марок и прошу сдачи, а он
говорит:
"Откуда у тебя деньги! Сейчас в полицию отведу!"
Мы бросили деньги и убежали. С этих пор Геня забоялся...
Володя с огромным удовольствием и вниманием слушал рассказы Коли
Маленького.
Рассказал он Володе и про историю с мячом, о которой в отряде не
знали.
Известна эта история была только Кузнецову и Вале, но они пообещали
мальчику о ней не рассказывать. Вот как сам Коля Маленький излагал
события:
- Николай Иванович оставлял меня то на одной, то на другой
квартире, чтоб я заметный не был. В один приличный день послал он меня
к одной тете. Прихожу, спрашиваю: - "Нет ли у вас продажного мыла?"
Это пароль такой был. "Есть, - говорит. - Заходи". На следующий день
вышел я на улицу с ее хлопцем. Гуляю и жду, когда за мной придут.
Вдруг вижу - лежит мячик. Хороший черный мячик, каким в лапту играют.
Только хотел я его поднять, а хлопец его цап - и в карман. Я ему:
"Отдай!", а он не дает. Ну, мы с ним подрались. Мяч я у него отобрал,
а он заревел и побежал к мамке. Ох, и попало мне тогда от Николая
Ивановича! Он забрал у меня мячик и отдал тому хлопцу. Жалко мне было
мяча, но я молчал, только просил, чтоб об этом деле никому не
рассказывали. И ты, Володя, никому не говори. Засмеют. Скажут: вот
партизан, из-за мячика подрался...
Немного даже грустно было слушать эти правдивые детские рассказы
наших маленьких помощников-партизан. Им бы в школу ходить, на речке
плескаться или зимой на коньках бегать. Война оторвала ребят от
привычного, милого детства и бросила в суровую партизанскую борьбу. Но
все мы там, в отряде, от всего сердца благодарили наших славных
малышей за верную службу народу.
Долго не могли мы узнать, где находится Жорж Струтинский,
схваченный фашистами. Старику Владимиру Степановичу ничего не
говорили, вернее говорили не то, что было на самом деле.
- Владимир Степанович, вы понимаете, работа у нас секретная.
Сказать, где Жорж и что он делает, не могу. Но будьте спокойны:
вернется ваш Жорж.
И старик, успокоенный, уходил от меня.
Но Николай Струтинский знал, что случилось с Жоржем, и страшно
переживал это несчастье.
Разные попытки предпринимал Николай, чтобы узнать о судьбе брата, и
наконец напал на след.
Еще летом он познакомился с девушкой по имени Лариса, которая
работала уборщицей в гестапо. Это была худенькая, по внешности
незаметная девушка.
Лариса охотно приняла на себя опасные обязанности разведчицы. Чтобы
начальство было ею довольно, она работала очень добросовестно,
тщательно убирала помещение, охотно выполняла мелкие поручения. И так
же тщательно Лариса выносила из помещения гестапо важные для нас
секретные документы: топографические карты, книги ордеров на право
обыска и ареста, бланки протоколов обыска. Один раз она принесла
Николаю Струтинскому печать гестапо, которую взяла из стола
начальника. В этом она перестаралась. Коля Струтинский уже давно
сделал для отряда такую же печать по попавшему к нам оттиску, и мы
часто пользовались ею, делая документы для разведчиков. Кража печати
могла вызвать большой шум. Пришлось Ларисе спешно вернуться в кабинет
начальника и незаметно положить печать на место.
При уборке Лариса, собирая использованную копировальную бумагу, не
бросала ее в мусор, а приносила Николаю. При помощи зеркала ему
удавалось прочитывать копирки. Попадались тут списки заложников,
фамилии приговоренных к расстрелу, инструкции, как замаскировать трупы
расстрелянных.
И вот однажды с помощью зеркала Николай прочитал на копировальной
бумаге список арестованных и среди них фамилию: "Василевич Грегор".
Это был Жорж.
Стало ясно главное: Жорж жив и на допросе не назвал своего
подлинного имени.
Лариса была знакома с некоторыми работниками гестаповской тюрьмы, и
через нее Николай связался с ними. Подход был простой - деньги. За
взятки делали всякие "одолжения". Тюремщики подтвердили, что Грегор
Василевич находится в тюрьме. Еще взятка - и они разрешили передачу
арестованному. Николай передал Жоржу обувь, белье и продукты.
Постепенно Николаю стали известны всякие подробности. Рана у Жоржа
начала было затягиваться, но на допросах его так избивали, что она
вновь открылась. Потом узнали, что Жоржа почти ежедневно допрашивают:
подозревают в нем советского партизана. Жоржу угрожал расстрел или
смерть от пыток при допросах.
В отряде у нас был еще один родственник Струтинских - Петро
Мамонец, бывший капрал польской армии. Он родной брат Ядзи. Николай
Струтинский прибыл в начале сентября в лагерь и попросил разрешения
взять с собой Мамонца.
- С ним я попробую освободить Жоржа.
Они отправились в Ровно. Там довольно быстро Николаю удалось
устроить Мамонца в охранную полицию. Мамонец оказался очень
старательным "полицаем". Все время вертелся на глазах начальства,
ругал партизан почем зря и главное - задабривал начальство маслом,
салом и нашей партизанской колбасой. Скоро его назначили старшим
полицейским по охране арестованных. Мамонец и сам уже повидал Жоржа.
- Его трудно узнать, - рассказывал он Николаю. - Что сделали с
парнем! Кости да кожа...
Посылки теперь Жорж получал часто, но и они не могли поддержать
здоровье человека, которого чуть не ежедневно избивали.
Мамонец установил дружбу со старшим надзирателем тюрьмы и предложил
ему "выгодную сделку". Он сказал, что в одной частной строительной
конторе можно здорово заработать на арестованных.
- Дай-ка мне десятка два арестованных и трех-четырех охранников. Я
буду гонять их на работу. Заработанное - пополам.
Тот долго не соглашался, но продукты и деньги, будто бы данные
авансом строительной конторой, "убедили" старшего надзирателя.
В конце октября Мамонец узнал, что Жорж значится в списке
приговоренных к расстрелу. Этого и сам Жорж еще не знал. Ждать было
больше невозможно.
3 ноября Мамонец погнал партию арестованных на работу. За особую
взятку в числе других послали и Жоржа. Когда арестованных выводили из
камеры, Мамонец успел шепнуть Жоржу несколько слов.
Заключенные прошли два квартала, и Жоржу стало "дурно".
Как старший полицейский, Мамонец распорядился охранникам вести
арестованных.
- А с этой сволочью, - сказал он, - разделаюсь сам.
И потащил "бесчувственного" Жоржа во двор.
Охранники были уверены, что там он его прикончит.
Но как только Мамонец втянул Жоржа во двор, тот встал, вместе они
перепрыгнули через забор и следующим двором вышли в переулочек. Там
уже второй день дежурила машина, в которой находились Коля Струтинский
и Кузнецов.
Радости по поводу спасения Жоржа не было предела. Для старика
Струтинского это являлось и радостью и горем вместе.. Только теперь,
когда Жорж прибыл в лагерь, он узнал, какая опасность грозила сыну.
Краснощекого, улыбающегося Жоржа нельзя было узнать. Он был истощен до
последней степени. На все вопросы отвечал односложно.
- Били?
- Били.
- Ну, а ты как?
- Да как же! Ничего.
- Терпел?
- Сначала терпел, молчал, а потом ругаться стал.
- Ну, а они?
- Да что же они! Еще сильнее били.
Мы постарались сделать все возможное в лагерной, лесной обстановке,
чтобы здоровье Жоржа поправилось. Молодость взяла свое, и скоро он
снова стал работать по разведке.
Эрих Кох... Пауль Даргель... Герман Кнут... Эти имена были хорошо
известны в Западной Украине, временно захваченной гитлеровцами.
Главари гитлеровской шайки со своими подручными грабили, душили,
уничтожали все живое на украинской земле. Одно упоминание этих имен
вызывало содрогание и ненависть. С их именами связаны застенки и
виселицы, рвы с заживо погребенными, грабежи и убийства, тысячи и
тысячи погибших, ни в чем не повинных людей.
Эрих Кох, являясь одновременно рейхскомиссаром Украины и
гауляйтером Восточной Пруссии, в Ровно бывал только по нескольку дней,
наездами, а остальное время проводил в Кенигсберге, где у него были
собственные заводы и фабрики. Пауль Даргель, правительственный
президент, заместитель Коха по "политическим делам", почти безвыездно
находился в Ровно. Лишь время от времени он вылетал в Киев, Николаев,
Днепропетровск или другие города, чтобы на месте направлять
"деятельность" своры гитлеровских правителей. Руководство сетью
националистических банд исходило тоже от Даргеля.
Николай Иванович Кузнецов уже давно готовился совершить акт
возмездия над гитлеровскими главарями на Украине. В начале сентября в
течение нескольких дней мы подробно обсуждали план его действий.
Перед уходом из лагеря, прощаясь со мной, Кузнецов передал мне
запечатанное в конверте письмо.
- Это на всякий случай. Сберегите, - сказал он и, пожав мне руку,
быстро ушел.
Я посмотрел на письмо. На конверте было написано только четыре
слова: "Вскрыть после моей смерти".
Валя Довгер к этому времени уже работала в рейхcкомиссариате. Она
должна была изучить распорядок дня Даргеля: когда он приходит на
работу, когда уходит, все его приметы. Это поручение Валя тщательно
выполнила. Она рассказала Кузнецову все подробности, даже провела его
по маршруту, где обычно проходил Даргель. При этом сказала, что
Даргель ежедневно выходит из рейхскомиссариата в 14 часов 30 минут, и
при нем всегда адъютант с кожаной папкой красного цвета. Самого
Даргеля Николай Иванович видел только раз на параде, когда тот
выступал с речью, и надеялся на свою память.
Это было 20 сентября. Шофер ровенского гебитскомиссариата,
военнопленный Калинин, предоставил Николаю Ивановичу новенькую
легковую машину "оппель-капитан" - личную машину гебитскомиссара.
На эту машину за шофера сел Струтинский, одетый в форму немецкого
солдата, и седоком - Кузнецов, все тот же лейтенант Пауль Зиберт.
Даргель жил в особняке на одной из главных улиц, которую гитлеровцы
назвали Шлоссштрассе.
На этой улице жили только высшие немецкие чиновники. Там не
разрешалось ходить украинцам и полякам. Только немцы могли здесь
появляться.
В полной готовности Кузнецов и Струтинский поехали на машине по
маршруту, где ходил Даргель. Время было выбрано такое, когда Даргель
должен был идти из рейхскомиссариата в свой особняк. Успех решала
минута.
Стоять на улице с машиной и ждать было рискованно. У особняка
Даргеля постоянно дежурил один фельджандарм; на улице Шлоссштрассе их
было несколько. Кроме того, за две минуты до выхода Даргеля из
рейхскомиссариата появлялись жандарм в чине фельдфебеля и агент
гестапо в штатском. Они шли впереди Даргеля, просматривая, нет ли чего
подозрительного.
Кузнецов и Струтинский решили устроить дежурство в переулке, откуда
был виден выход из рейхскомиссариата. Точно в 14 часов 30 минут из
парадного хода рейхскомиссариата вышел генерал и с ним адъютант в чине
майора, с красным портфелем под мышкой.
- Они, - сказал Кузнецов. - Коля, газ!
Машина быстро догнала обоих гитлеровцев. Кузнецов вышел из машины с
револьвером в руке, подошел сзади к Даргелю и его адъютанту. Те,
заслышав шаги, обернулись. Кузнецов в упор трижды выстрелил в
генерала, потом в его адъютанта, и, когда те упали, он еще по разу
выстрелил в них.
Кузнецов прыгнул в машину, Струтинский дал полный газ, и она вмиг
скрылась из виду. Все это произошло в течение каких-нибудь двух минут.
При выстрелах люди, которые шли по улице, кинулись врассыпную.
Произошло это во время обеденного перерыва, и людей было много. Окна
домов захлопнулись, а когда все опомнились, машины и след простыл.
Кузнецов был уже у нас в лагере, когда дня через два после этого
разведчики Куликов и Галузо принесли из Ровно немецкие и украинские
газеты. Николай Иванович с нетерпением схватил газеты, начал читать
и... обомлел. Оказывается, убит был не Даргель, а имперский советник
финансов доктор Ганс Гель и его адьютант Винтер. Гель совсем недавно
приехал в Ровно, чтобы выкачивать налоги с населения.
- Ай, Николай Иванович, как же это вы опростоволосились! - сказал я
Кузнецову.
- Наваждение, определенно наваждение! Я отчетливо помнил лицо
Даргеля. Опять же этот адьютант с красным портфелем. Что все это
значит? - не переставал удивляться Кузнецов.
Как после выяснилось, Гель действительно был похож на Даргеля, а
поскольку Кузнецов только один раз видел его, он мог ошибиться. Но
ошибка эта была исправимой.
Через десять дней после убийства Геля Кузнецов и Струтинский снова
приехали в Ровно. Кузнецов теперь уже был в чине гауптмана - капитана
(обер-лейтенанта в немецкой форме разыскивали).
На "оппеле", перекрашенном в черный цвет, стоял другой номер. Также
среди белого дня, в 14 часов 30 минут, на том же самом месте Кузнецов
метнул противотанковую гранату в Даргеля и его адъютанта. Оба они
упали. Небольшой осколок гранаты попал в левую руку Николая Ивановича,
но это не помешало ему быстро сесть в машину.
На этот раз опасность была большая. Недалеко стояла немецкая
дежурная машина - Струтинскому пришлось проехать мимо нее. Гестаповцы
метнулись к своей машине, но шофер, видимо, перепугался и никак не мог
завести мотор, а когда завел, черный "оппель" уехал уже далеко.
Началась погоня. На окраине города гестаповская машина уже была
видна Кузнецову.
- Сворачивай влево! - крикнул он Струтинскому, заметив, что впереди
них идет такой же "оппель" черного цвета.
Струтинский свернул в переулок, потом в другой. Погони не было
видно.
Гестаповцы продолжали гнаться за "оппелем", но не за тем, где
находились наши товарищи.
Уже за городом немцы поймали "преступников". Они нагнали черный
"оппель" и открыли по нему стрельбу. Пуля попала в покрышку, и
"оппель" на полном ходу, резко повернув в сторону, свалился в кювет.
Из машины гестаповцы вытащили полумертвого от страха немецкого майора,
избили его и увезли в гестапо.
Кузнецов и Струтинский благополучно вернулись на "зеленый маяк", а
оттуда в лагерь.
Но, как выяснилось позже, Даргель не был убит. Граната упала в
бровку (кромку) тротуара, осколки и взрывная волна ударили главным
образом в обратную сторону. Даргель был оглушен и тяжело ранен, и его
тут же вывезли в Берлин. Карьера правительственного президента
кончилась.
А из Берлина вскоре последовал приказ о снятии начальников
ровенского гестапо, фельджандармерии и многих видных сотрудников этих
учреждений.
Шум, поднятый в связи с этими актами возмездия, радовал советских
людей: и здесь, во вражеском тылу, шла расплата с гитлеровскими
захватчиками!
Гитлеровцы, назначенные на освободившиеся посты, тоже не помогли
оккупантам.
А на "зеленом маяке" вновь началась подготовка. Здесь только что
перекрасили недавно уведенную из гаража рейхскомиссариата машину
"мерседес". Машина еще не высохла, когда Кузнецов и Струтинский
уселись в нее, чтобы ехать в Ровно.
- В один приличный день заметят, что краска свежая, вот и
попадетесь, - предупреждал Коля Маленький.
- А мы поедем побыстрее, вот краска и просохнет, - отвечал ему
Струтинский.
Блестя свежей краской, "мерседес" с Кузнецовым и Струтинским
подъехал к Ровно. У заставы их остановили.
- Хальт! Ваши документы.
Кузнецов предъявил документы на себя и на автомашину. Их
пропустили. Но проехали квартал - снова застава:
- Хальт! Ваши документы!
Кузнецов возмутился:
- Позвольте, у нас только что проверяли!
Жандарм доверительно пояснил:
- Извините, но сегодня на каждом шагу будет проверка: мы ловим
бандитов, одетых в немецкую форму. - И, просмотрев документы
Кузнецова, он добавил: - Пожалуйста, проезжайте.
- Коля, сворачивай в ближайший переулок. Этак где-нибудь да
нарвешься, - сказал Кузнецов Струтинскому.
Проехав квартал, Струтинский свернул в переулок. На углу Николай
Иванович остановил "мерседес" и вышел на мостовую.
- Коля, смотри за главной улицей, а я буду помогать немцам.
Через несколько минут Кузнецов остановил проезжавшую машину:
- Хальт! Ваши документы!
Проверил и пропустил. Потом видит - идет вторая машина. Он поднял
руку. Машина остановилась.
- Хальт! Ваши документы!
Ему отвечают;
- Господин капитан, у нас уже три раза проверяли!
- Извините, но сегодня на каждом шагу будут проверять: мы ловим
бандитов, одетых в немецкую форму.
Не успела отъехать эта, показалась новая.
- Хальт! Ваши документы! - грозно приказывает Кузнецов.
- Не беспокойтесь, господин капитан, - говорит один из пассажиров,
показывая гестаповский жетон, - мы ловим того же бандита. - И,
улыбаясь иронически - что ж, мол, дружок, своих не узнаешь, - поехали
дальше.
Два часа проверял Кузнецов документы, пока Коля Струтинский не
сказал ему, что на других улицах заставы уже сняты. Тогда они сели в
свою машину и спокойно поехали.
Когда-то на параде Кузнецов и Валя видели на трибуне необыкновенно
толстого человека. Это был генерал Кнут, заместитель рейхскомиссара
Украины по общим вопросам и руководитель грабительской конторы
"Пакетаукцион".
Грабеж населения был профессией Кнута; все достояние конторы
"Пакетаукцион" состояло из награбленного. Сам Кнут наиболее ценное
отбирал для себя лично. На этом деле он несказанно разбогател и так
разжирел, что ему трудно было ходить. Выглядел он точь-в-точь, как
большая свиная туша.
Контора "Пакетаукцион" помещалась близ железной дороги, на улице
Легионов. На этой улице, недалеко от конторы, Кузнецов, Струтинский и
Ян Каминский остановили свою машину. Ждать им пришлось недолго. С
немецкой точностью, ровно в шесть часов, Кнут выехал из конторы.
Каминский приподнялся и, когда машина Кнута поравнялась, бросил в
нее противотанковую гранату. Переднюю часть машины разнесло; потеряв
управление, она ударилась в противоположный забор. Николай Иванович и
Струтинский открыли огонь из автоматов и после этого умчались.
Геля немцы хоронили пышно, с венками, с ораторами. Газеты были
заполнены некрологами и статьями. О покушении на Даргеля тоже много
шумели. А вот о Кнуте нигде ни единого слова не было ни сказано, ни
написано. Как будто его и не было на свете, как будто ничего не
случилось!
Кнут был убит, но немцы решили об этом молчать. В самом деле: "они
"хозяева", они установили "новый порядок", они "непобедимы", а их
главарей среди белого дня на улицах Ровно, в столице оккупированной
Украины, убивают партизаны! К тому же поймать виновников никак не
удается. Лучше уж молчать. И без того создана невыносимая обстановка:
на улицу не выйдешь не только ночью, но и днем.
Осенние дожди и холодные ночи сильно докучали партизанам, особенно
тем, которые не имели теплой одежды. За лето полушубки, сброшенные нам
на парашютах прошлой зимой, поистрепались. Ими пользовались вместо
подстилок, когда ложились спать у костров. У новых партизан теплой
одежды вообще не было.
Пришлось думать о строительстве зимнего лагеря.
Место для лагеря было выбрано в лесу, между селами Берестяны и
Лопатень, недалеко от узкоколейной железной дороги. Вековые сосны
прикрывали наше строительство с воздуха, а густые кустарники
маскировали лагерь со стороны узкоколейки и большой дороги, идущей
параллельно ей.
Размеры строительства были немалые. Требовались большие помещения
для четырех рот, для штаба, разведки, санитарной части, радистов,
хозяйственной роты; нужны были бани и другие подсобные строения.
Опыт строительства лагеря мы уже имели. Сначала распланировали
строительную площадку, определили сроки, потом уже приступили к
на Кузнецова.
- Ах, чтоб тебя! - рассмеялся Лисейкин. - Ты его испугался?
Он совсем не подумал о том, какое впечатление произведет на
мальчугана Кузнецов в форме немецкого офицера.
Тогда, нагнувшись к Володе, он что-то сказал ему на ухо и мальчик
покорно уселся в машину.
В кузове сидели шесть наших разведчиков. Оружие свое они прикрыли
фашистскими газетами. Кузнецов сел рядом с шофером.
При выезде из Ровно, на заставе, висел огромный плакат, написанный
на немецком языке:
"Выезд машин в одиночку не разрешается".
Немцы выпускали машины лишь колоннами, чтобы они могли отбивать
нападение партизан.
На заставе Кузнецов объяснил, что ждать, пока соберется колонна, он
не станет, так как имеет срочное поручение. Машину пропустили, но
впереди оказалось большое препятствие.
Километрах в десяти от Ровно на дорожном столбе висело объявление,
что путь впереди испорчен и надо ехать другой дорогой. Значит,
следовало возвращаться назад чуть ли не на десять километров. Кузнецов
решил ехать напрямик.
Еще издали он увидел, что у моста копошатся немцы. К машине, как
только она подъехала, подошел немецкий офицер и, откозыряв
"обер-лейтенанту" Кузнецову, сказал:
- Видите, мост сожжен. К тому же, господин обер-лейтенант, здесь в
одиночку ехать нельзя: возможны засады партизан.
Кузнецов повысил голос:
- Что значит партизаны! Если партизаны, так, по-вашему, надо в
квартирах отсиживаться? Сейчас война! У меня срочное поручение!
- Прошу обратиться к командиру полка, - перетрусив, сказал офицер.
- Да вот он сам идет!
Кузнецов вышел из кабины и направился навстречу немецкому майору.
- Хайль Гитлер!
- Хайль!
В кузове машины разведчики уже держали наготове револьверы. Володя,
который только что уверовал, что он уже у партизан, при новой
опасности забился в угол кузова.
Через две минуты разведчики услышали, как командир полка саперов
громко подал команду, и солдаты, строившие мост, бросая топоры и
лопаты, направились к машине.
"Ну, начинается!" - подумали разведчики.
В это время Кузнецов спокойно подошел к грузовику.
- Все в порядке. Сейчас саперы перетащат нашу машину, - шепнул он.
- Сойти с машины? - спросил Лисейкин.
- Сидите!
Человек пятьдесят немцев-саперов стали тащить машину через кюветы и
грязь в объезд сгоревшего моста.
- Давай, давай! - покрикивали наши из машины.
Эта процедура длилась минут пятнадцать. Как только саперы
перетащили машину на другую сторону и поставили на шоссе, Зубенко дал
газ, и грузовик преспокойно поехал дальше.
В лагерь они прибыли поздно вечером. Услышав о Володе, я велел его
уложить спать, чтобы поговорить утром, но мальчик тут же пришел ко мне
сам.
- Вы командир Медведев?
- Да.
- У меня есть к вам секретное дело.
- Ну, говори.
- Я только вам одному могу сказать.
Со мной рядом стояли Стехов, Лукин, Кузнецов и Цессарский.
- Что ж, - улыбаясь, сказал я, - вам, товарищи, мы своих секретов
не доверяем. Пойдем, Володя, в землянку.
Мальчик снял кепку, распорол подкладку и подал письмо. Я вскрыл
конверт и стал читать. Письмо было напечатано на машинке.
"Податель сего, сын секретаря парторганизации
партизанского отряда имени Ленина Володя Саморуха, послан с
заданием разыскать отряд Медведева..."
Командир партизанского отряда имени Ленина просил сообщить в Москву
о том, что такой отряд существует, действует, но не имеет радиостанции
и поэтому не связан с Москвой. Далее командир давал свои координаты,
назначал дни и условные сигналы для того, чтобы из Москвы послали
самолет и сбросили им груз с радиостанцией. В заключение письма была
еще одна просьба: отправить Володю в Москву.
Я посмотрел на мальчика. Он выпарывал из подкладки своих штанишек
еще одно письмо.
- Еще письмо? - спросил я.
- Это такое же, как у вас. Если бы я кепку потерял, у меня здесь
второе.
И он дал мне второй такой же конверт.
- Как же ты добрался к нам?
Оказывается, Володя шел пешком пятнадцать дней. Прошел он около
пятисот километров. Ночевал то в лесу, то в поле, а то в каком-нибудь
сарае. Питался тем, что подавали люди. Когда его спрашивали, откуда
он, Володя говорил, что родители его убиты и он идет к своей тетке.
Эта "тетка" каждый раз меняла свой адрес. В районе Проскурова он
говорил, что тетка в Шепетовке, а в Шепетовском районе рассказывал,
что тетка живет в Ровно.
В Ровно бродил несколько дней, пока не присмотрелся к часовому
мастеру.
- Да почему ты решил, что этот мастер знает партизан?
- Не знаю. Так показалось, что знает. Да если бы он гадом оказался,
я все равно успел бы убежать.
- Ой, Володя! Просто тебе повезло!
Володя остался у нас в отряде. Долгое время мы не могли его
отправить в Москву. Он и не хотел от нас улетать.
Партизаны полюбили мальчика. Ходил он всегда веселый, улыбающийся,
чистенький, как будто его каждый день мыли.
Теперь, когда в лагерь приходил Коля Маленький, он имел боевого
товарища. И Володя и Коля были уже "опытными" партизанами, но у Коли
имелось больше интересных историй.
- Я уже пятнадцать раз ходил с "маяка" в Ровно. Ты знаешь, как
страшно бывает. Иду я в один приличный день. Полицейских дополна
везде. Иду и все кланяюсь: "Здравствуйте! Добрый день!" А одному не
сказал "здравствуйте". Он выхватил пистолет и кричит:
"Вернись сюда, становись к стенке!"
Я - плакать:
"Дяденька, не убивайте!"
А сам думаю: пропадут и письмо к Николаю Ивановичу и деньги, какие
у меня в штанах зашиты.
А он орет:
"Ты куда идешь?"
"Домой, дяденька. Я к мамке в больницу ходил".
Ну, поверил, отпустил.
А в один приличный день я познакомился на одной нашей квартире в
Ровно с Геней Боган, ему только десять лет. Я его спросил: "Хочешь
моим адъютантом быть?" Он говорит: "Хочу". Стали мы с ним вместе
ходить. Пошлет меня Кузнецов к кому-нибудь из наших, мы идем вместе -
и веселей и незаметней. Один раз он ходил со мной и на "маяк".
Уморился, еле дошел. В один приличный день мы с ним пошли в магазин
купить кой-чего. Я даю продавцу двадцать марок и прошу сдачи, а он
говорит:
"Откуда у тебя деньги! Сейчас в полицию отведу!"
Мы бросили деньги и убежали. С этих пор Геня забоялся...
Володя с огромным удовольствием и вниманием слушал рассказы Коли
Маленького.
Рассказал он Володе и про историю с мячом, о которой в отряде не
знали.
Известна эта история была только Кузнецову и Вале, но они пообещали
мальчику о ней не рассказывать. Вот как сам Коля Маленький излагал
события:
- Николай Иванович оставлял меня то на одной, то на другой
квартире, чтоб я заметный не был. В один приличный день послал он меня
к одной тете. Прихожу, спрашиваю: - "Нет ли у вас продажного мыла?"
Это пароль такой был. "Есть, - говорит. - Заходи". На следующий день
вышел я на улицу с ее хлопцем. Гуляю и жду, когда за мной придут.
Вдруг вижу - лежит мячик. Хороший черный мячик, каким в лапту играют.
Только хотел я его поднять, а хлопец его цап - и в карман. Я ему:
"Отдай!", а он не дает. Ну, мы с ним подрались. Мяч я у него отобрал,
а он заревел и побежал к мамке. Ох, и попало мне тогда от Николая
Ивановича! Он забрал у меня мячик и отдал тому хлопцу. Жалко мне было
мяча, но я молчал, только просил, чтоб об этом деле никому не
рассказывали. И ты, Володя, никому не говори. Засмеют. Скажут: вот
партизан, из-за мячика подрался...
Немного даже грустно было слушать эти правдивые детские рассказы
наших маленьких помощников-партизан. Им бы в школу ходить, на речке
плескаться или зимой на коньках бегать. Война оторвала ребят от
привычного, милого детства и бросила в суровую партизанскую борьбу. Но
все мы там, в отряде, от всего сердца благодарили наших славных
малышей за верную службу народу.
Долго не могли мы узнать, где находится Жорж Струтинский,
схваченный фашистами. Старику Владимиру Степановичу ничего не
говорили, вернее говорили не то, что было на самом деле.
- Владимир Степанович, вы понимаете, работа у нас секретная.
Сказать, где Жорж и что он делает, не могу. Но будьте спокойны:
вернется ваш Жорж.
И старик, успокоенный, уходил от меня.
Но Николай Струтинский знал, что случилось с Жоржем, и страшно
переживал это несчастье.
Разные попытки предпринимал Николай, чтобы узнать о судьбе брата, и
наконец напал на след.
Еще летом он познакомился с девушкой по имени Лариса, которая
работала уборщицей в гестапо. Это была худенькая, по внешности
незаметная девушка.
Лариса охотно приняла на себя опасные обязанности разведчицы. Чтобы
начальство было ею довольно, она работала очень добросовестно,
тщательно убирала помещение, охотно выполняла мелкие поручения. И так
же тщательно Лариса выносила из помещения гестапо важные для нас
секретные документы: топографические карты, книги ордеров на право
обыска и ареста, бланки протоколов обыска. Один раз она принесла
Николаю Струтинскому печать гестапо, которую взяла из стола
начальника. В этом она перестаралась. Коля Струтинский уже давно
сделал для отряда такую же печать по попавшему к нам оттиску, и мы
часто пользовались ею, делая документы для разведчиков. Кража печати
могла вызвать большой шум. Пришлось Ларисе спешно вернуться в кабинет
начальника и незаметно положить печать на место.
При уборке Лариса, собирая использованную копировальную бумагу, не
бросала ее в мусор, а приносила Николаю. При помощи зеркала ему
удавалось прочитывать копирки. Попадались тут списки заложников,
фамилии приговоренных к расстрелу, инструкции, как замаскировать трупы
расстрелянных.
И вот однажды с помощью зеркала Николай прочитал на копировальной
бумаге список арестованных и среди них фамилию: "Василевич Грегор".
Это был Жорж.
Стало ясно главное: Жорж жив и на допросе не назвал своего
подлинного имени.
Лариса была знакома с некоторыми работниками гестаповской тюрьмы, и
через нее Николай связался с ними. Подход был простой - деньги. За
взятки делали всякие "одолжения". Тюремщики подтвердили, что Грегор
Василевич находится в тюрьме. Еще взятка - и они разрешили передачу
арестованному. Николай передал Жоржу обувь, белье и продукты.
Постепенно Николаю стали известны всякие подробности. Рана у Жоржа
начала было затягиваться, но на допросах его так избивали, что она
вновь открылась. Потом узнали, что Жоржа почти ежедневно допрашивают:
подозревают в нем советского партизана. Жоржу угрожал расстрел или
смерть от пыток при допросах.
В отряде у нас был еще один родственник Струтинских - Петро
Мамонец, бывший капрал польской армии. Он родной брат Ядзи. Николай
Струтинский прибыл в начале сентября в лагерь и попросил разрешения
взять с собой Мамонца.
- С ним я попробую освободить Жоржа.
Они отправились в Ровно. Там довольно быстро Николаю удалось
устроить Мамонца в охранную полицию. Мамонец оказался очень
старательным "полицаем". Все время вертелся на глазах начальства,
ругал партизан почем зря и главное - задабривал начальство маслом,
салом и нашей партизанской колбасой. Скоро его назначили старшим
полицейским по охране арестованных. Мамонец и сам уже повидал Жоржа.
- Его трудно узнать, - рассказывал он Николаю. - Что сделали с
парнем! Кости да кожа...
Посылки теперь Жорж получал часто, но и они не могли поддержать
здоровье человека, которого чуть не ежедневно избивали.
Мамонец установил дружбу со старшим надзирателем тюрьмы и предложил
ему "выгодную сделку". Он сказал, что в одной частной строительной
конторе можно здорово заработать на арестованных.
- Дай-ка мне десятка два арестованных и трех-четырех охранников. Я
буду гонять их на работу. Заработанное - пополам.
Тот долго не соглашался, но продукты и деньги, будто бы данные
авансом строительной конторой, "убедили" старшего надзирателя.
В конце октября Мамонец узнал, что Жорж значится в списке
приговоренных к расстрелу. Этого и сам Жорж еще не знал. Ждать было
больше невозможно.
3 ноября Мамонец погнал партию арестованных на работу. За особую
взятку в числе других послали и Жоржа. Когда арестованных выводили из
камеры, Мамонец успел шепнуть Жоржу несколько слов.
Заключенные прошли два квартала, и Жоржу стало "дурно".
Как старший полицейский, Мамонец распорядился охранникам вести
арестованных.
- А с этой сволочью, - сказал он, - разделаюсь сам.
И потащил "бесчувственного" Жоржа во двор.
Охранники были уверены, что там он его прикончит.
Но как только Мамонец втянул Жоржа во двор, тот встал, вместе они
перепрыгнули через забор и следующим двором вышли в переулочек. Там
уже второй день дежурила машина, в которой находились Коля Струтинский
и Кузнецов.
Радости по поводу спасения Жоржа не было предела. Для старика
Струтинского это являлось и радостью и горем вместе.. Только теперь,
когда Жорж прибыл в лагерь, он узнал, какая опасность грозила сыну.
Краснощекого, улыбающегося Жоржа нельзя было узнать. Он был истощен до
последней степени. На все вопросы отвечал односложно.
- Били?
- Били.
- Ну, а ты как?
- Да как же! Ничего.
- Терпел?
- Сначала терпел, молчал, а потом ругаться стал.
- Ну, а они?
- Да что же они! Еще сильнее били.
Мы постарались сделать все возможное в лагерной, лесной обстановке,
чтобы здоровье Жоржа поправилось. Молодость взяла свое, и скоро он
снова стал работать по разведке.
Эрих Кох... Пауль Даргель... Герман Кнут... Эти имена были хорошо
известны в Западной Украине, временно захваченной гитлеровцами.
Главари гитлеровской шайки со своими подручными грабили, душили,
уничтожали все живое на украинской земле. Одно упоминание этих имен
вызывало содрогание и ненависть. С их именами связаны застенки и
виселицы, рвы с заживо погребенными, грабежи и убийства, тысячи и
тысячи погибших, ни в чем не повинных людей.
Эрих Кох, являясь одновременно рейхскомиссаром Украины и
гауляйтером Восточной Пруссии, в Ровно бывал только по нескольку дней,
наездами, а остальное время проводил в Кенигсберге, где у него были
собственные заводы и фабрики. Пауль Даргель, правительственный
президент, заместитель Коха по "политическим делам", почти безвыездно
находился в Ровно. Лишь время от времени он вылетал в Киев, Николаев,
Днепропетровск или другие города, чтобы на месте направлять
"деятельность" своры гитлеровских правителей. Руководство сетью
националистических банд исходило тоже от Даргеля.
Николай Иванович Кузнецов уже давно готовился совершить акт
возмездия над гитлеровскими главарями на Украине. В начале сентября в
течение нескольких дней мы подробно обсуждали план его действий.
Перед уходом из лагеря, прощаясь со мной, Кузнецов передал мне
запечатанное в конверте письмо.
- Это на всякий случай. Сберегите, - сказал он и, пожав мне руку,
быстро ушел.
Я посмотрел на письмо. На конверте было написано только четыре
слова: "Вскрыть после моей смерти".
Валя Довгер к этому времени уже работала в рейхcкомиссариате. Она
должна была изучить распорядок дня Даргеля: когда он приходит на
работу, когда уходит, все его приметы. Это поручение Валя тщательно
выполнила. Она рассказала Кузнецову все подробности, даже провела его
по маршруту, где обычно проходил Даргель. При этом сказала, что
Даргель ежедневно выходит из рейхскомиссариата в 14 часов 30 минут, и
при нем всегда адъютант с кожаной папкой красного цвета. Самого
Даргеля Николай Иванович видел только раз на параде, когда тот
выступал с речью, и надеялся на свою память.
Это было 20 сентября. Шофер ровенского гебитскомиссариата,
военнопленный Калинин, предоставил Николаю Ивановичу новенькую
легковую машину "оппель-капитан" - личную машину гебитскомиссара.
На эту машину за шофера сел Струтинский, одетый в форму немецкого
солдата, и седоком - Кузнецов, все тот же лейтенант Пауль Зиберт.
Даргель жил в особняке на одной из главных улиц, которую гитлеровцы
назвали Шлоссштрассе.
На этой улице жили только высшие немецкие чиновники. Там не
разрешалось ходить украинцам и полякам. Только немцы могли здесь
появляться.
В полной готовности Кузнецов и Струтинский поехали на машине по
маршруту, где ходил Даргель. Время было выбрано такое, когда Даргель
должен был идти из рейхскомиссариата в свой особняк. Успех решала
минута.
Стоять на улице с машиной и ждать было рискованно. У особняка
Даргеля постоянно дежурил один фельджандарм; на улице Шлоссштрассе их
было несколько. Кроме того, за две минуты до выхода Даргеля из
рейхскомиссариата появлялись жандарм в чине фельдфебеля и агент
гестапо в штатском. Они шли впереди Даргеля, просматривая, нет ли чего
подозрительного.
Кузнецов и Струтинский решили устроить дежурство в переулке, откуда
был виден выход из рейхскомиссариата. Точно в 14 часов 30 минут из
парадного хода рейхскомиссариата вышел генерал и с ним адъютант в чине
майора, с красным портфелем под мышкой.
- Они, - сказал Кузнецов. - Коля, газ!
Машина быстро догнала обоих гитлеровцев. Кузнецов вышел из машины с
револьвером в руке, подошел сзади к Даргелю и его адъютанту. Те,
заслышав шаги, обернулись. Кузнецов в упор трижды выстрелил в
генерала, потом в его адъютанта, и, когда те упали, он еще по разу
выстрелил в них.
Кузнецов прыгнул в машину, Струтинский дал полный газ, и она вмиг
скрылась из виду. Все это произошло в течение каких-нибудь двух минут.
При выстрелах люди, которые шли по улице, кинулись врассыпную.
Произошло это во время обеденного перерыва, и людей было много. Окна
домов захлопнулись, а когда все опомнились, машины и след простыл.
Кузнецов был уже у нас в лагере, когда дня через два после этого
разведчики Куликов и Галузо принесли из Ровно немецкие и украинские
газеты. Николай Иванович с нетерпением схватил газеты, начал читать
и... обомлел. Оказывается, убит был не Даргель, а имперский советник
финансов доктор Ганс Гель и его адьютант Винтер. Гель совсем недавно
приехал в Ровно, чтобы выкачивать налоги с населения.
- Ай, Николай Иванович, как же это вы опростоволосились! - сказал я
Кузнецову.
- Наваждение, определенно наваждение! Я отчетливо помнил лицо
Даргеля. Опять же этот адьютант с красным портфелем. Что все это
значит? - не переставал удивляться Кузнецов.
Как после выяснилось, Гель действительно был похож на Даргеля, а
поскольку Кузнецов только один раз видел его, он мог ошибиться. Но
ошибка эта была исправимой.
Через десять дней после убийства Геля Кузнецов и Струтинский снова
приехали в Ровно. Кузнецов теперь уже был в чине гауптмана - капитана
(обер-лейтенанта в немецкой форме разыскивали).
На "оппеле", перекрашенном в черный цвет, стоял другой номер. Также
среди белого дня, в 14 часов 30 минут, на том же самом месте Кузнецов
метнул противотанковую гранату в Даргеля и его адъютанта. Оба они
упали. Небольшой осколок гранаты попал в левую руку Николая Ивановича,
но это не помешало ему быстро сесть в машину.
На этот раз опасность была большая. Недалеко стояла немецкая
дежурная машина - Струтинскому пришлось проехать мимо нее. Гестаповцы
метнулись к своей машине, но шофер, видимо, перепугался и никак не мог
завести мотор, а когда завел, черный "оппель" уехал уже далеко.
Началась погоня. На окраине города гестаповская машина уже была
видна Кузнецову.
- Сворачивай влево! - крикнул он Струтинскому, заметив, что впереди
них идет такой же "оппель" черного цвета.
Струтинский свернул в переулок, потом в другой. Погони не было
видно.
Гестаповцы продолжали гнаться за "оппелем", но не за тем, где
находились наши товарищи.
Уже за городом немцы поймали "преступников". Они нагнали черный
"оппель" и открыли по нему стрельбу. Пуля попала в покрышку, и
"оппель" на полном ходу, резко повернув в сторону, свалился в кювет.
Из машины гестаповцы вытащили полумертвого от страха немецкого майора,
избили его и увезли в гестапо.
Кузнецов и Струтинский благополучно вернулись на "зеленый маяк", а
оттуда в лагерь.
Но, как выяснилось позже, Даргель не был убит. Граната упала в
бровку (кромку) тротуара, осколки и взрывная волна ударили главным
образом в обратную сторону. Даргель был оглушен и тяжело ранен, и его
тут же вывезли в Берлин. Карьера правительственного президента
кончилась.
А из Берлина вскоре последовал приказ о снятии начальников
ровенского гестапо, фельджандармерии и многих видных сотрудников этих
учреждений.
Шум, поднятый в связи с этими актами возмездия, радовал советских
людей: и здесь, во вражеском тылу, шла расплата с гитлеровскими
захватчиками!
Гитлеровцы, назначенные на освободившиеся посты, тоже не помогли
оккупантам.
А на "зеленом маяке" вновь началась подготовка. Здесь только что
перекрасили недавно уведенную из гаража рейхскомиссариата машину
"мерседес". Машина еще не высохла, когда Кузнецов и Струтинский
уселись в нее, чтобы ехать в Ровно.
- В один приличный день заметят, что краска свежая, вот и
попадетесь, - предупреждал Коля Маленький.
- А мы поедем побыстрее, вот краска и просохнет, - отвечал ему
Струтинский.
Блестя свежей краской, "мерседес" с Кузнецовым и Струтинским
подъехал к Ровно. У заставы их остановили.
- Хальт! Ваши документы.
Кузнецов предъявил документы на себя и на автомашину. Их
пропустили. Но проехали квартал - снова застава:
- Хальт! Ваши документы!
Кузнецов возмутился:
- Позвольте, у нас только что проверяли!
Жандарм доверительно пояснил:
- Извините, но сегодня на каждом шагу будет проверка: мы ловим
бандитов, одетых в немецкую форму. - И, просмотрев документы
Кузнецова, он добавил: - Пожалуйста, проезжайте.
- Коля, сворачивай в ближайший переулок. Этак где-нибудь да
нарвешься, - сказал Кузнецов Струтинскому.
Проехав квартал, Струтинский свернул в переулок. На углу Николай
Иванович остановил "мерседес" и вышел на мостовую.
- Коля, смотри за главной улицей, а я буду помогать немцам.
Через несколько минут Кузнецов остановил проезжавшую машину:
- Хальт! Ваши документы!
Проверил и пропустил. Потом видит - идет вторая машина. Он поднял
руку. Машина остановилась.
- Хальт! Ваши документы!
Ему отвечают;
- Господин капитан, у нас уже три раза проверяли!
- Извините, но сегодня на каждом шагу будут проверять: мы ловим
бандитов, одетых в немецкую форму.
Не успела отъехать эта, показалась новая.
- Хальт! Ваши документы! - грозно приказывает Кузнецов.
- Не беспокойтесь, господин капитан, - говорит один из пассажиров,
показывая гестаповский жетон, - мы ловим того же бандита. - И,
улыбаясь иронически - что ж, мол, дружок, своих не узнаешь, - поехали
дальше.
Два часа проверял Кузнецов документы, пока Коля Струтинский не
сказал ему, что на других улицах заставы уже сняты. Тогда они сели в
свою машину и спокойно поехали.
Когда-то на параде Кузнецов и Валя видели на трибуне необыкновенно
толстого человека. Это был генерал Кнут, заместитель рейхскомиссара
Украины по общим вопросам и руководитель грабительской конторы
"Пакетаукцион".
Грабеж населения был профессией Кнута; все достояние конторы
"Пакетаукцион" состояло из награбленного. Сам Кнут наиболее ценное
отбирал для себя лично. На этом деле он несказанно разбогател и так
разжирел, что ему трудно было ходить. Выглядел он точь-в-точь, как
большая свиная туша.
Контора "Пакетаукцион" помещалась близ железной дороги, на улице
Легионов. На этой улице, недалеко от конторы, Кузнецов, Струтинский и
Ян Каминский остановили свою машину. Ждать им пришлось недолго. С
немецкой точностью, ровно в шесть часов, Кнут выехал из конторы.
Каминский приподнялся и, когда машина Кнута поравнялась, бросил в
нее противотанковую гранату. Переднюю часть машины разнесло; потеряв
управление, она ударилась в противоположный забор. Николай Иванович и
Струтинский открыли огонь из автоматов и после этого умчались.
Геля немцы хоронили пышно, с венками, с ораторами. Газеты были
заполнены некрологами и статьями. О покушении на Даргеля тоже много
шумели. А вот о Кнуте нигде ни единого слова не было ни сказано, ни
написано. Как будто его и не было на свете, как будто ничего не
случилось!
Кнут был убит, но немцы решили об этом молчать. В самом деле: "они
"хозяева", они установили "новый порядок", они "непобедимы", а их
главарей среди белого дня на улицах Ровно, в столице оккупированной
Украины, убивают партизаны! К тому же поймать виновников никак не
удается. Лучше уж молчать. И без того создана невыносимая обстановка:
на улицу не выйдешь не только ночью, но и днем.
Осенние дожди и холодные ночи сильно докучали партизанам, особенно
тем, которые не имели теплой одежды. За лето полушубки, сброшенные нам
на парашютах прошлой зимой, поистрепались. Ими пользовались вместо
подстилок, когда ложились спать у костров. У новых партизан теплой
одежды вообще не было.
Пришлось думать о строительстве зимнего лагеря.
Место для лагеря было выбрано в лесу, между селами Берестяны и
Лопатень, недалеко от узкоколейной железной дороги. Вековые сосны
прикрывали наше строительство с воздуха, а густые кустарники
маскировали лагерь со стороны узкоколейки и большой дороги, идущей
параллельно ей.
Размеры строительства были немалые. Требовались большие помещения
для четырех рот, для штаба, разведки, санитарной части, радистов,
хозяйственной роты; нужны были бани и другие подсобные строения.
Опыт строительства лагеря мы уже имели. Сначала распланировали
строительную площадку, определили сроки, потом уже приступили к