от штаба с трех сторон располагались палатки санитарной службы,
радиосвязи и штабной кухни. Немного поодаль - подразделения разведки.
Затем, по краям занятого квартала, были строевые подразделения.
Весь наш "поселок" был выстроен в один день. На другой день я уже
разослал во всех направлениях бойцов - познакомиться с населением,
узнать о немцах, искать верных нам людей, добывать продукты.
В первую очередь пошли товарищи, знающие украинский язык, а у нас
таких было немало. Но не всех можно было посылать на разведку. У
многих за длительный переход совершенно истрепалась обувь. Складов
обмундирования у нас не было, а на немецкие склады в первый же день не
пойдешь.
Оставшиеся в лагере "босоногие", понурив головы, занялись "домашним
хозяйством" - наводили порядок в палатках.
Боец Королев, уроженец Рязанской области, никак не мог примириться
с такой участью:
- Баба я, что ли, дома сидеть-то!
- А ты поди в Мосторг и купи себе шевровые штиблеты, - острили
товарищи.
Королев пошел в хозяйственный взвод и попросил топор. Потом явился
к командиру отделения Сарапулову:
- Товарищ командир, разрешите отлучиться на тридцать минут?
- Зачем и куда?
- В лес пойду, липу обдирать.
- Да зачем тебе?
- Я себе лапти из липовой коры сплету.
Сарапулов подумал минутку:
- Хорошо, товарищ Королев, идите, только не опаздывайте.
- Есть не опаздывать!
Через полчаса Королев вернулся, сел неподалеку от палатки на пенек
и начал работать. Из липовой коры надрал лыка, сделал из дерева
колодку и заплел лапоть.
Тут же явились шутники:
- Сапоги шьешь, товарищ Королев? В таких, брат, сапогах тебя за
английского лорда примут!
Королев отмалчивался и продолжал свое дело.
Через час он уже примерил готовый лапоть. В это время подошел к
нему Сарапулов:
- Ну-ка, дай посмотрю.
Взял, повертел лапоть в руках и, не говоря ни слова, унес с собой.
Королев, не понимая, что бы это значило, остался сидеть на пеньке.
"Наверно, выбросит. Пропала моя работа!" - сокрушался он.
Но Сарапулов скоро вернулся назад.
- Товарищ Королев, я сейчас твой лапоть в штабе показывал. Замполит
Стехов передал приказание: пару лаптей сплести ему. Потом приказал
всем командирам взводов выделить по два человека и направить к тебе на
обучение.
Через несколько минут начали подходить "ученики".
- Здесь товарищ Королев?
- Я самый.
- Нас послали к тебе учиться лапти плести.
Собралось восемь учеников. Королев видел, что не все охотно берутся
за работу, и начал с "агитации":
- Вы, ребята, не серчайте, это дело хорошее. Лапоть - старинная
русская обувка.. Мы сейчас с вами трудности переживаем. Что же нам,
мародерничать, что ли? С своего брата крестьянина сапоги снимать
негоже, а до фашистов пока не добрались. А я так скажу: лапоть для
партизана лучше даже сапог. К примеру, в лаптях при ходьбе нет стука.
Надо к врагу потихоньку подойти - ежели в лаптях, то и не слышно. А
если ночное дело, и собаки гвалт не подымут. Ну, и мозоли не
набиваются. А теперича делайте так, как я. Вот, берите лыко...
На первом же уроке по одному, хотя и некрасивому, лаптю бойцы
сплели, а дня через два многие ходили в новеньких лаптях. Так на
первое время разрешена была проблема обуви.
Много нужд оказалось у нас в лесу, но из всякого положения в конце
концов находился выход. У людей обнаруживались таланты, способности, и
как раз в тех делах, в которых отряд нуждался. Так произошло и с
испанцем Ривасом. В первое время он растерялся. Та злосчастная ночь,
когда он просидел один в лесу с пойманным голубем, видно, вывела его
из душевного равновесия.
Ривас был назначен бойцом во взвод, но физически он был слабым
человеком, и ему трудно было наравне с другими нести строевую службу.
При переходах он так уставал, что его часто приходилось сажать на
повозку вместе с ранеными. По-русски не знал ни слова. Дел по его
специальности авиационного механика пока никаких не было. Впервые в
жизни ему пришлось нести у нас караульную службу. Усталый,
растерянный, он стоял на посту и всегда строгал перочинным ножом
палочки, нарушая тем самым устав караульной службы. А однажды его
забыли сменить, и он совсем пал духом. Мы посоветовались, как быть, и
предложили ему с первым же самолетом, который к нам придет,
отправиться обратно в Москву. Ривас согласился, но неожиданный случай
все перевернул.
Как-то Ривас увидел, что один партизан возится с испорченным
автоматом. Он подошел, посмотрел и, покачивая головой, сказал:
- Чу, чу! Ремонтир?
- Вот тебе и "чу-чу", ни черта не выходит! - с досадой огрызнулся
партизан.
- Э! Проба ремонтир! - сказал Ривас и занялся автоматом.
Оказалось, что в диске лопнула пружинка. Ривас нашел сломанный
патефон - трофей боя на разъезде Будки-Сновидовичи, вытащил из него
пружину и пристроил ее к автомату. Оружие стало исправным.
С этого началась новая жизнь человека. Бойцы потянулись к Ривасу.
Разведчики достали для него тиски, молотки, напильники, и вот не
узнать нашего испанца: целыми днями пилит, сверлит, режет. Из ржавого
болта одним напильником сделал превосходный боек для пулемета - не
отличишь от заводского.
Теперь Ривас повеселел, заулыбался и даже начал полнеть. С
рассветом выходил со своим чемоданчиком с инструментами и начинал
чинить оружие. Когда было много "заказчиков", он работал и ночью, при
свете костра. Потом соорудил себе подобие лампы, которую по-испански
называл "марипоса". Заправлялась "марипоса" не керосином, а конским
или коровьим жиром. Много оружия, которое было бы брошено, Ривас
починил и "вернул в строй".
- Вот человек, золотые руки! - говорили о нем партизаны.
Он, действительно, все умел исправить.
- Ривас, часы что-то стали!
- Э, плохо! Проба ремонтир.
- Ривас, зажигалка испортилась!
- Проба ремонтир!
Когда потом пришел самолет и мы спросили Риваса, полетит ли он в
Москву, он даже испугался и, замахав обеими руками, сказал:
- Ни, ни, я полезна, ремонтир!
Так был найден для отряда ружейный мастер.
Походных кухонь у нас с собой не было. Не было, конечно, и
настоящих поваров. Да что там говорить, в первое время и
продовольствия никакого не было. Было только то, что крестьяне
добровольно нам давали.
Порядок распределения продуктов был очень строгий. Все, что
разведчики приносили, все до последней крупинки сдавалось в
хозяйственную часть, а там уже шло по подразделениям. Ни один боец не
имел права воспользоваться чем-нибудь лично для себя.
В каждом подразделении была своя кухня и одна кухня для санчасти,
штаба, радистов и разведчиков.
Поваром на штабную кухню был назначен казах Дарбек Абдраимов. Повар
ввел свое "меню" - болтушку. Делалась она так: мясо варилось в воде,
затем вынималось, а в бульон засыпалась мука. Получалась густая,
клейкая масса, которую мы шутя называли "болтушка по-казахски". Ели
болтушку вприкуску с... мясом: хлеба у нас не было.
Когда не было муки - а это случалось часто, - вместо болтушки ели
толчонку: в бульоне варили картошку и толкли ее.
Если не было муки и картошки, находили пшеницу или рожь в зернах и
варили. Всю ночь бывало стоит зерно на костре и кипит, но все-таки не
разваривается.
Когда появилась мука, у нас стали печь вместо хлеба лепешки. Дарбек
это делал мастерски. Он клал тесто на одну сковородку, прикрывал
другой и закапывал в угли. Получались пышные "лепешки по-казахски".
Большим подспорьем служил "подножный корм". В лесу было много
грибов, земляники, малины, черники. В подразделениях наладили сбор
ягод и грибов. От черники у партизан чернели зубы, губы и руки. Иногда
чернику "томили" в котелках на углях костров. Томленая, она была
похожа на джем. А если к томленой чернике добавляли трофейный сахарин,
то получалось лакомое блюдо - варенье к чаю. Кстати сказать, чаю у нас
тоже не было. Кипяток заваривали листьями и цветами.
Лагерь наш был недолговременным. На дым костров, запах пищи и
отбросы слетались вороны, они могли нас выдать. К тому же в колодце
вода оказалась недоброкачественной, и доктор Цессарский потребовал
смены места лагеря. Перешли километров за двадцать и там раскинули
новый лагерь. Потом, по разным причинам, мы часто меняли стоянку и
привыкли к переездам на новые "квартиры".
Много хлопот по лагерю выпадало на долю Цессарского. Он устраивал
санитарные палатки, лечил раненых, следил за гигиеной, принимал
больных в деревнях и успевал всегда и во всем.
В самый короткий срок он завоевал среди партизан авторитет. В него
как врача верили все. Он умел подойти к каждому раненому, больному.
Флорежаксу, который не понимал по-русски ни слова, Цессарский
мимикой и жестами объяснил состояние его раны, внушил веру в
выздоровление и доказал, что тот будет жить и еще повоюет.
Руку Кости Пастаногова Цессарский положил в лубок, сделанный из
выструганных по его указанию дощечек. Рука начала срастаться, и
Пастаногов мог уже пользоваться наганом-самовзводом.
- Потом займемся врачебной гимнастикой руки, - успокаивал Костю
доктор.
Когда говорят об умелом, опытном враче, то обычно представляют себе
пожилого человека с бородкой клинышком, смотрящего на пациента поверх
очков. Таков портрет совсем не подходит к Цессарскому.
Альберту Вениаминовичу Цессарскому был двадцать один год. Он
окончил медицинский институт в Москве за месяц до войны. Будучи
студентом, получил хирургическую практику в институте имени
Склифосовского. Как только началась война, Цессарский подал заявление
в Московский комитет комсомола с просьбой послать его на фронт. В июле
его направили в одну из частей Московского гарнизона.
Когда мы формировали отряд, к нам попали товарищи Цессарского. От
них Альберт Вениаминович узнал мой телефон и позвонил. В назначенное
время он явился ко мне. Я увидел высокого, молодого, красивого
брюнета.
- Товарищ Медведев, прошу зачислить меня в вашу партизанскую группу
и отозвать из тыловой части.
- А что вы умеете делать?
- Я знаком с полевой хирургией. Знаю немецкий язык.
- Нам нужен хирург, врач по всем болезням и храбрый солдат.
- Себя хвалить трудно. Спросите обо мне Базанова, Шмуйловского,
которые зачислены к вам в отряд.
Я попросил Цессарского тут же написать рапорт. С этим рапортом
побывал у генерал-полковника, в ведении которого находилась дивизия,
где числился Цессарский.
Генерал-полковник написал на рапорте: "Откомандировать в
распоряжение полковника Медведева".
Цессарский радостно схватил рапорт с резолюцией генерал-полковника
и полетел в свою дивизию.
В немногие дни, оставшиеся до перелета в тыл врага, Цессарский не
терял ни минуты. Он доставал препараты, медикаменты и хирургические
инструменты, которые ему могли потребоваться. Ходил на хирургическую
практику, советовался с опытными хирургами, читал медицинские книги и
успевал проходить подготовку наравне с другими бойцами.
Он должен был лететь со мной вместе, но когда мы узнали, что там, у
Толстого Леса, разбился старик Калашников и что ему нужна немедленная
медицинская помощь, я вызвал Цессарского:
- Сегодня можете вылететь?
Это было уже под вечер.
- В любую минуту, - ответил Цессарский.
- Через два часа вы вылетаете.
- Есть!
Цессарский незадолго до этого женился. Он побежал домой попрощаться
с женой, но она куда-то ушла. Так и пришлось ему улететь не
попрощавшись.
Цессарский был неутомим: всегда занят, всегда хлопочет, всегда
куда-то спешит.
Ежедневно, независимо от погоды, он по очереди выстраивал все
взводы. Выстроит людей, прикажет всем снять рубашки и начинает осмотр.
У кого грязные руки, уши - пристыдит, отругает, заставит умыться. Если
найдет хоть одну вошь, все подразделение отправляет в санитарную
обработку. Когда было тепло, мылись в речке или у колодца; когда стало
холодно, "баня" устраивалась прямо у костра, мылись нагретой водой.
Партизаны не ворчали: раз сказал Цессарский - баста!
Но зато в отряде у нас не было эпидемий дизентерии и сыпняка, а
кругом в деревнях эти болезни свирепствовали.
В газете нашего отряда "Мы победим", которая стала выходить еще на
марше, Цессарский был постоянным корреспондентом. Газета писалась от
руки на обычной ученической рисовальной тетради. Страницы три этой
газеты всегда посвящались "медицинскому вопросу", и здесь Цессарский
"воевал" за гигиену.
"Объявим войну эпидемиям, - писал наш доктор, - Оружие в этой войне
одно - чистота. Нечистоплотность в наших рядах - это предательство".
Помню, в одном номере газеты был такой шутливый рисунок: во всю
страницу было изображено, как из болота пьют воду поросенок и
партизан. Под рисунком такие стихи:
Боец, похожий на свинью,
Нас подвергает всех заразе.
В сырой воде всегда полно
Бацилл, бактерий, вони, грязи.
Автор стихов не поставил под ними своей подписи, но, думаю, стихи
сочинил сам Цессарский. Он любил писать стихи, но подпись свою в
газете ставил обычно под стихами "серьезными".
Цессарский часто выезжал в села.
- Партизаны прислали доктора! - разносилось по хатам, и больные
толпой шли "на прием".
При немцах население не получало медицинской помощи, а больных было
много. Голод и эпидемии косили людей. К Цессарскому обращались с
различными болезнями.
Самое тяжелое впечатление производили дети. Из-за плохого питания
они подвергались всевозможным заболеваниям. Родители на руках
приносили ребят, завернутых в грязное тряпье.
Если Цессарский долго не появлялся, деревенские жители просили
разведчиков прислать его поскорее, и Цессарский немедленно
отправлялся, останавливался в какой-нибудь хате, надевал белый халат и
начинал прием.
В товарищеских беседах Цессарский часто говорил, что его интересуют
искусство, литература и в особенности театр.
- Вот кончится война - пойду в театр. Хочу быть актером.
Лишь только выдавался у него вечером свободный часок, он шел к
костру, где сидели бойцы, и начинал "концерт". Цессарский мастерски
читал стихи Пушкина, Некрасова, Маяковского. Голос у него приятный,
бархатный.
С особым вниманием слушали мы здесь, в тылу врага, "Стихи о
советском паспорте" Маяковского:
С каким наслажденьем
жандармской кастой
я был бы
исхлестан и распят
за то,
что в руках у меня
молоткастый,
серпастый
советский паспорт.
Позже у нас в отряде появились и другие "актеры" - певцы, баянисты,
плясуны. Но на первых порах один Цессарский лечил у бойцов и болезни и
тоску по семье, по родной советской жизни.
В деревнях и городах Западной Украины мы увидели своими глазами все
то, о чем прежде лишь читали в газетах.
Гитлеровцы грабили крестьян, отбирали у них хлеб и скот. Того, кто
сопротивлялся, расстреливали, вешали, сжигали живьем, душили в
машинах-душегубках. Молодежь угоняли на работы в Германию. С собаками
разыскивали тех, кто прятался. Найдут - изобьют и угонят или доведут
до смерти.
И это они называли "новым порядком".
Крестьян обложили непосильными налогами. Даже за дворовую собаку
требовали триста рублей налога. Голод, нищета, страшные эпидемии
косили народ. Целые округа оставались без медицинской помощи.
Это тоже было "новым порядком".
Захватив города и села Западной Украины, фашисты объявили
регистрацию евреев. Забирали их имущество, а самих отправляли работать
на каменные карьеры.
В конце августа, точно по намеченному плану, в Ровно и ближайших
районах была произведена "ликвидация" еврейского населения. Большими
группами гитлеровцы выводили евреев за город, заставляли их копать
себе могилы, потом расстреливали; не разбирая, кто мертв, а кто еще
жив, сталкивали в ямы и закапывали.
Никого не щадили людоеды: ни стариков, ни младенцев.
Лишь очень немногим удавалось бежать. Да и это еще не было
спасеньем. Под страхом расстрела немцы запрещали населению оказывать
евреям помощь. Были вывешены объявления о наградах предателям: один
килограмм соли за каждого выданного еврея.
Это тоже было фашистским "новым порядком".
Население ненавидело гитлеровцев. Избавления ждали только от
Красной Армии, поэтому, когда мы, партизаны, посланцы народа и
советской власти, приходили в хутора и села, нас встречали радостно.
Но за связь с партизанами тоже грозила смерть. Даже не за связь, а за
то, что знал о партизане и не выдал его. В ту пору оккупанты и не
думали, что придет час возмездия за их злодейства.
Когда я смотрел в кино "Суд народов" - суд над главными немецкими
военными преступниками, где показаны зверства фашистов, я не увидел
ничего нового и больше того, что видел в сорок втором году в
Кастопольском, Людвипольском, Ракитнянском, Сарненском, и в других
районах, местечках и городах Западной Украины.
А враги на орошенной кровью, страдающей земле с комфортом
устраивали свою жизнь. Немецкие чиновники и администраторы привезли
сюда своих жен, всяких родичей и зажили в лучших домах городов и
селений. Многие получили в свое пользование целые имения. Землю для
них обрабатывали наши крестьяне.
"Новый порядок" держался на фашистских штыках, автоматах,
виселицах. Но были и предатели советского народа, которые поддерживали
"новый порядок" и помогали гитлеровцам в их черных делах.
Еще до войны немцы тайно перебросили на нашу землю своих агентов из
украинских националистов. Эти шпионы и изменники собирали банды из
кулаков и уголовных преступников. Когда началась война, они стали
грабить колхозное имущество, убивать коммунистов, комсомольцев и
колхозных активистов. Среди народа они вели агитацию за
"ясновельможного пана Гитлера", против России, против советской
власти.
После захвата немцами Западной Украины часть этих предателей пошла
на службу в гитлеровскую полицию, другие так и остались в бандах.
Немцы их вооружили и приказали вести борьбу с партизанами.
Однажды в густом лесу, по дороге в Сарненские леса, мы неожиданно
натолкнулись на целый табор: в землянках и шалашах ютились жители
большой деревни. Бывший председатель колхоза этой деревни, старик лет
шестидесяти, рассказал нам о горькой участи своего колхоза. Все у них
разграбили, многих убили, многих отправили в Германию. Чтобы сохранить
жизнь оставшимся, он увел своих колхозников в лес.
Рассказывая об этом, старик часто упоминал "гайдамаковцев".
- Что за гайдамаковцы, кто такие? - спросили мы.
- Хиба ж вы не знаете? - удивился председатель. - Це ж предатели,
головоризы. Ох, и люты собаки! Да вот подывытесь их газеты. Боны сами
пишут, як продали душу Гитлеру.
И старик принес несколько номеров газеты под названием "Гайдамак".
Я взял в руки номер газеты. В глаза бросилась такая фраза:
"Може, охота погуляти - когось ограбити, сдобути собi якусь
особiсту користь?.. Не перечимо..."
Бандиты-гайдамаковцы усердно выслуживались перед
немецко-фашистскими захватчиками. В награду за "верную службу" им
разрешалось грабить. Настало раздолье бандитам!
Вот кто поддерживал фашистский "новый порядок"!
Но, храбрые в набегах на мирных жителей, бандиты трусливо озирались
при одном слове "партизаны".
Еще после боя на разъезде Будки-Сновидовичи распространился слух,
что в районе появилось до тысячи партизан. Потом, когда мы ежедневно
рассылали во все стороны свои группы, слухи стали еще более грозными.
Говорили, что в лесах скрывается целая партизанская армия.
Время от времени самолеты сбрасывали нам оружие, боеприпасы,
продовольствие. Появление самолетов не могло быть незамеченным, и
слухи о громадной армии партизан прочно утвердились во всей округе.
Немцы всполошились. В Ровно полетели депеши с просьбой слать
карателей и вооружение. В ожидании этой помощи предатели на время
попрятались.
А мы начали разворачивать свою работу.
Слухи о появившейся армии партизан, пожалуй, не были ложными. Нас
было не сто человек, не двести - нас было куда больше. Партизанами, по
сути дела, были все местные жители. Если у советского человека была
хоть малейшая возможность помогать нам или самостоятельно вредить
немцам, он это делал. Ненависть к гитлеровцам стала смертельной, и в
этом была наша сила.
Мы не смогли бы ничего сделать и быстро попали бы в фашистские
лапы, если бы решили партизанить только силами своего отряда. В том-то
и дело, что нашим верным помощником и защитником было само население.
Оно было нашей прочной опорой в тылу врага.
В крупных селах стояли наши "маяки" по десять - пятнадцать
партизан. Жители называли партизанские "маяки" советскими
комендатурами и сюда доставляли собранные для нас продукты.
Крестьяне помогали нам в разведке. Под видом торговцев зеленью или
курами они шли в районные центры, на ближайшие станции, высматривали,
выспрашивали и обо всем рассказывали нам. Особенно отличались в этом
деле девушки, старушки и подростки, которых трудно было в чем-либо
заподозрить. Местные жители знали дороги, людей. Они приносили нашему
отряду неоценимую помощь.
Жизнь потребовала нашего вмешательства в "новый порядок",
установленный гитлеровцами. Нельзя было ограничить свою работу только
разведкой.
Защиту своего народа от гитлеровских карателей мы начали с
небольшого дела - с разгрома фольварка "Алябин" в Клесовском районе.
Фольварк этот принадлежал начальнику гестапо города Сарны майору
Рихтеру. Крестьяне жаловались нам на управляющего этим имением.
Штаб отряда снарядил группу из двадцати пяти бойцов. Командиром
пошел Пашун. Сами крестьяне проводили партизан до фольварка, подробно
рассказали, какие там порядки и где что находится.
Налет был произведен ночью. Охранников фольварка разоружили с ходу,
те даже и не пытались вступить в бой, а под утро в лагерь пришел целый
обоз. На лошадях, взятых там же, ребята привезли массу продуктов -
хлеб, масло, крупу, сахар, мед, яйца и породистых свиней. Позади обоза
шло целое стадо коров. Лучших молочных коров мы отдали крестьянам и
поделились с ними остальными продуктами.
Эта операция была нашей первой крупной продовольственной
заготовкой. Но не в этом только заключался успех.
Пашун доставил в лагерь двух пленных. Первый был управляющий
имением Рихтера, на которого так жаловались крестьяне. А второй, по
фамилии Немович, оказался крупным предателем. По национальности
украинец, Немович еще до войны стал немецким шпионом. Он обучался
шпионажу в гестаповской школе. Когда пришли фашисты, Немович под видом
учителя разъезжал по деревням и местечкам, выведывал, где живут
советские активисты, и предавал их. Немович знал гитлеровских агентов,
которые учились с ним в гестаповской школе и были засланы к нам в
страну.
Было решено отправить Немовича в Москву. Но где держать его, пока
придет самолет? Тогда мы сшили из брезента глухой мешок и в нем
держали шпиона. Из мешка торчала лишь его голова в серой шляпе.
Наши налеты на немецкие хозяйства участились. Мы разгромили в
ближайших районах несколько имений и все молочные заводы, где немцы
перерабатывали молоко на масло.
Рихтера мы потом, как говорится, допекли: разгромили второй его
фольварк, захватили две его автомашины и уже добирались до него
самого. Он так перетрусил, что потребовал из Ровно карательную
экспедицию для охраны своей персоны.
При первых же вылазках в деревни и хутора Ровенской области наши
партизаны начали сталкиваться с "храбрым войском"
бандитов-националистов, и последние, как правило, терпели позорное
поражение.
Дело доходило до курьезов.
Наш секретарь комсомольской организации Валя Семенов проделал
замечательный номер. С несколькими разведчиками под видом "своих" он
явился в штаб одной банды. Там сидели девять гайдамаковцев. Валя
сказал, что он связной от их "собратьев". В разговоре один бандит
заметил, что у Семенова хороший автомат.
- Автомат замечательный, я его забрал у красного офицера, -
похвастался Валя.
Кто-то стал хвалиться своим автоматом. Семенов посмотрел и сказал:
- Ерунда! Мой лучше. Смотри, как он хорошо работает!
Поднял автомат и одной очередью уложил всех, потом забрал и привел
в лагерь двух часовых.
Семенов имел от роду только девятнадцать лет и с виду был похож на
озорного мальчишку. На деле это был неутомимый, серьезный разведчик,
ловкий и сильный. До войны Валя был студентом института физической
культуры. Партизаном он стал как бы по наследству: его отец в
гражданскую войну тоже партизанил на Украине.
Из разведки Семенов всегда возвращался с трофеями. Однажды он
привел пленных.
- Бандитов забрал, - доложил он мне.
- Как это произошло? - спросил я.
- Да они как увидели нас, так сразу "сделали трезуб".
- Как так?
- Да ведь их "герб" из трех зубьев состоит, вроде как вилы, и
называется "трезуб".
- Ну, я это знаю. Так при чем тут трезуб?
- Очень просто. Как увидели партизан, сразу подняли руки вверх, и
получился трезуб - две руки, посередине голова.
С тех пор, когда бандиты сдавались в плен, партизаны говорили:
"Сделали трезуб".
Отряд наш рос не по дням, а по часам. Колхозники стали отправлять к
нам своих сыновей. Снаряжали молодежь в партизаны торжественно:
вытаскивали для них запрятанную от немцев лучшую одежду и обувь,
благословляли в путь. От многих сел у нас было по десять-пятнадцать
человек. А такие села, как Виры, Большие и Малые Селища, были целиком
партизанские: от каждой семьи кто-нибудь в партизанах.
Ежедневные сводки с фронтов Отечественной войны, которые мы
радиосвязи и штабной кухни. Немного поодаль - подразделения разведки.
Затем, по краям занятого квартала, были строевые подразделения.
Весь наш "поселок" был выстроен в один день. На другой день я уже
разослал во всех направлениях бойцов - познакомиться с населением,
узнать о немцах, искать верных нам людей, добывать продукты.
В первую очередь пошли товарищи, знающие украинский язык, а у нас
таких было немало. Но не всех можно было посылать на разведку. У
многих за длительный переход совершенно истрепалась обувь. Складов
обмундирования у нас не было, а на немецкие склады в первый же день не
пойдешь.
Оставшиеся в лагере "босоногие", понурив головы, занялись "домашним
хозяйством" - наводили порядок в палатках.
Боец Королев, уроженец Рязанской области, никак не мог примириться
с такой участью:
- Баба я, что ли, дома сидеть-то!
- А ты поди в Мосторг и купи себе шевровые штиблеты, - острили
товарищи.
Королев пошел в хозяйственный взвод и попросил топор. Потом явился
к командиру отделения Сарапулову:
- Товарищ командир, разрешите отлучиться на тридцать минут?
- Зачем и куда?
- В лес пойду, липу обдирать.
- Да зачем тебе?
- Я себе лапти из липовой коры сплету.
Сарапулов подумал минутку:
- Хорошо, товарищ Королев, идите, только не опаздывайте.
- Есть не опаздывать!
Через полчаса Королев вернулся, сел неподалеку от палатки на пенек
и начал работать. Из липовой коры надрал лыка, сделал из дерева
колодку и заплел лапоть.
Тут же явились шутники:
- Сапоги шьешь, товарищ Королев? В таких, брат, сапогах тебя за
английского лорда примут!
Королев отмалчивался и продолжал свое дело.
Через час он уже примерил готовый лапоть. В это время подошел к
нему Сарапулов:
- Ну-ка, дай посмотрю.
Взял, повертел лапоть в руках и, не говоря ни слова, унес с собой.
Королев, не понимая, что бы это значило, остался сидеть на пеньке.
"Наверно, выбросит. Пропала моя работа!" - сокрушался он.
Но Сарапулов скоро вернулся назад.
- Товарищ Королев, я сейчас твой лапоть в штабе показывал. Замполит
Стехов передал приказание: пару лаптей сплести ему. Потом приказал
всем командирам взводов выделить по два человека и направить к тебе на
обучение.
Через несколько минут начали подходить "ученики".
- Здесь товарищ Королев?
- Я самый.
- Нас послали к тебе учиться лапти плести.
Собралось восемь учеников. Королев видел, что не все охотно берутся
за работу, и начал с "агитации":
- Вы, ребята, не серчайте, это дело хорошее. Лапоть - старинная
русская обувка.. Мы сейчас с вами трудности переживаем. Что же нам,
мародерничать, что ли? С своего брата крестьянина сапоги снимать
негоже, а до фашистов пока не добрались. А я так скажу: лапоть для
партизана лучше даже сапог. К примеру, в лаптях при ходьбе нет стука.
Надо к врагу потихоньку подойти - ежели в лаптях, то и не слышно. А
если ночное дело, и собаки гвалт не подымут. Ну, и мозоли не
набиваются. А теперича делайте так, как я. Вот, берите лыко...
На первом же уроке по одному, хотя и некрасивому, лаптю бойцы
сплели, а дня через два многие ходили в новеньких лаптях. Так на
первое время разрешена была проблема обуви.
Много нужд оказалось у нас в лесу, но из всякого положения в конце
концов находился выход. У людей обнаруживались таланты, способности, и
как раз в тех делах, в которых отряд нуждался. Так произошло и с
испанцем Ривасом. В первое время он растерялся. Та злосчастная ночь,
когда он просидел один в лесу с пойманным голубем, видно, вывела его
из душевного равновесия.
Ривас был назначен бойцом во взвод, но физически он был слабым
человеком, и ему трудно было наравне с другими нести строевую службу.
При переходах он так уставал, что его часто приходилось сажать на
повозку вместе с ранеными. По-русски не знал ни слова. Дел по его
специальности авиационного механика пока никаких не было. Впервые в
жизни ему пришлось нести у нас караульную службу. Усталый,
растерянный, он стоял на посту и всегда строгал перочинным ножом
палочки, нарушая тем самым устав караульной службы. А однажды его
забыли сменить, и он совсем пал духом. Мы посоветовались, как быть, и
предложили ему с первым же самолетом, который к нам придет,
отправиться обратно в Москву. Ривас согласился, но неожиданный случай
все перевернул.
Как-то Ривас увидел, что один партизан возится с испорченным
автоматом. Он подошел, посмотрел и, покачивая головой, сказал:
- Чу, чу! Ремонтир?
- Вот тебе и "чу-чу", ни черта не выходит! - с досадой огрызнулся
партизан.
- Э! Проба ремонтир! - сказал Ривас и занялся автоматом.
Оказалось, что в диске лопнула пружинка. Ривас нашел сломанный
патефон - трофей боя на разъезде Будки-Сновидовичи, вытащил из него
пружину и пристроил ее к автомату. Оружие стало исправным.
С этого началась новая жизнь человека. Бойцы потянулись к Ривасу.
Разведчики достали для него тиски, молотки, напильники, и вот не
узнать нашего испанца: целыми днями пилит, сверлит, режет. Из ржавого
болта одним напильником сделал превосходный боек для пулемета - не
отличишь от заводского.
Теперь Ривас повеселел, заулыбался и даже начал полнеть. С
рассветом выходил со своим чемоданчиком с инструментами и начинал
чинить оружие. Когда было много "заказчиков", он работал и ночью, при
свете костра. Потом соорудил себе подобие лампы, которую по-испански
называл "марипоса". Заправлялась "марипоса" не керосином, а конским
или коровьим жиром. Много оружия, которое было бы брошено, Ривас
починил и "вернул в строй".
- Вот человек, золотые руки! - говорили о нем партизаны.
Он, действительно, все умел исправить.
- Ривас, часы что-то стали!
- Э, плохо! Проба ремонтир.
- Ривас, зажигалка испортилась!
- Проба ремонтир!
Когда потом пришел самолет и мы спросили Риваса, полетит ли он в
Москву, он даже испугался и, замахав обеими руками, сказал:
- Ни, ни, я полезна, ремонтир!
Так был найден для отряда ружейный мастер.
Походных кухонь у нас с собой не было. Не было, конечно, и
настоящих поваров. Да что там говорить, в первое время и
продовольствия никакого не было. Было только то, что крестьяне
добровольно нам давали.
Порядок распределения продуктов был очень строгий. Все, что
разведчики приносили, все до последней крупинки сдавалось в
хозяйственную часть, а там уже шло по подразделениям. Ни один боец не
имел права воспользоваться чем-нибудь лично для себя.
В каждом подразделении была своя кухня и одна кухня для санчасти,
штаба, радистов и разведчиков.
Поваром на штабную кухню был назначен казах Дарбек Абдраимов. Повар
ввел свое "меню" - болтушку. Делалась она так: мясо варилось в воде,
затем вынималось, а в бульон засыпалась мука. Получалась густая,
клейкая масса, которую мы шутя называли "болтушка по-казахски". Ели
болтушку вприкуску с... мясом: хлеба у нас не было.
Когда не было муки - а это случалось часто, - вместо болтушки ели
толчонку: в бульоне варили картошку и толкли ее.
Если не было муки и картошки, находили пшеницу или рожь в зернах и
варили. Всю ночь бывало стоит зерно на костре и кипит, но все-таки не
разваривается.
Когда появилась мука, у нас стали печь вместо хлеба лепешки. Дарбек
это делал мастерски. Он клал тесто на одну сковородку, прикрывал
другой и закапывал в угли. Получались пышные "лепешки по-казахски".
Большим подспорьем служил "подножный корм". В лесу было много
грибов, земляники, малины, черники. В подразделениях наладили сбор
ягод и грибов. От черники у партизан чернели зубы, губы и руки. Иногда
чернику "томили" в котелках на углях костров. Томленая, она была
похожа на джем. А если к томленой чернике добавляли трофейный сахарин,
то получалось лакомое блюдо - варенье к чаю. Кстати сказать, чаю у нас
тоже не было. Кипяток заваривали листьями и цветами.
Лагерь наш был недолговременным. На дым костров, запах пищи и
отбросы слетались вороны, они могли нас выдать. К тому же в колодце
вода оказалась недоброкачественной, и доктор Цессарский потребовал
смены места лагеря. Перешли километров за двадцать и там раскинули
новый лагерь. Потом, по разным причинам, мы часто меняли стоянку и
привыкли к переездам на новые "квартиры".
Много хлопот по лагерю выпадало на долю Цессарского. Он устраивал
санитарные палатки, лечил раненых, следил за гигиеной, принимал
больных в деревнях и успевал всегда и во всем.
В самый короткий срок он завоевал среди партизан авторитет. В него
как врача верили все. Он умел подойти к каждому раненому, больному.
Флорежаксу, который не понимал по-русски ни слова, Цессарский
мимикой и жестами объяснил состояние его раны, внушил веру в
выздоровление и доказал, что тот будет жить и еще повоюет.
Руку Кости Пастаногова Цессарский положил в лубок, сделанный из
выструганных по его указанию дощечек. Рука начала срастаться, и
Пастаногов мог уже пользоваться наганом-самовзводом.
- Потом займемся врачебной гимнастикой руки, - успокаивал Костю
доктор.
Когда говорят об умелом, опытном враче, то обычно представляют себе
пожилого человека с бородкой клинышком, смотрящего на пациента поверх
очков. Таков портрет совсем не подходит к Цессарскому.
Альберту Вениаминовичу Цессарскому был двадцать один год. Он
окончил медицинский институт в Москве за месяц до войны. Будучи
студентом, получил хирургическую практику в институте имени
Склифосовского. Как только началась война, Цессарский подал заявление
в Московский комитет комсомола с просьбой послать его на фронт. В июле
его направили в одну из частей Московского гарнизона.
Когда мы формировали отряд, к нам попали товарищи Цессарского. От
них Альберт Вениаминович узнал мой телефон и позвонил. В назначенное
время он явился ко мне. Я увидел высокого, молодого, красивого
брюнета.
- Товарищ Медведев, прошу зачислить меня в вашу партизанскую группу
и отозвать из тыловой части.
- А что вы умеете делать?
- Я знаком с полевой хирургией. Знаю немецкий язык.
- Нам нужен хирург, врач по всем болезням и храбрый солдат.
- Себя хвалить трудно. Спросите обо мне Базанова, Шмуйловского,
которые зачислены к вам в отряд.
Я попросил Цессарского тут же написать рапорт. С этим рапортом
побывал у генерал-полковника, в ведении которого находилась дивизия,
где числился Цессарский.
Генерал-полковник написал на рапорте: "Откомандировать в
распоряжение полковника Медведева".
Цессарский радостно схватил рапорт с резолюцией генерал-полковника
и полетел в свою дивизию.
В немногие дни, оставшиеся до перелета в тыл врага, Цессарский не
терял ни минуты. Он доставал препараты, медикаменты и хирургические
инструменты, которые ему могли потребоваться. Ходил на хирургическую
практику, советовался с опытными хирургами, читал медицинские книги и
успевал проходить подготовку наравне с другими бойцами.
Он должен был лететь со мной вместе, но когда мы узнали, что там, у
Толстого Леса, разбился старик Калашников и что ему нужна немедленная
медицинская помощь, я вызвал Цессарского:
- Сегодня можете вылететь?
Это было уже под вечер.
- В любую минуту, - ответил Цессарский.
- Через два часа вы вылетаете.
- Есть!
Цессарский незадолго до этого женился. Он побежал домой попрощаться
с женой, но она куда-то ушла. Так и пришлось ему улететь не
попрощавшись.
Цессарский был неутомим: всегда занят, всегда хлопочет, всегда
куда-то спешит.
Ежедневно, независимо от погоды, он по очереди выстраивал все
взводы. Выстроит людей, прикажет всем снять рубашки и начинает осмотр.
У кого грязные руки, уши - пристыдит, отругает, заставит умыться. Если
найдет хоть одну вошь, все подразделение отправляет в санитарную
обработку. Когда было тепло, мылись в речке или у колодца; когда стало
холодно, "баня" устраивалась прямо у костра, мылись нагретой водой.
Партизаны не ворчали: раз сказал Цессарский - баста!
Но зато в отряде у нас не было эпидемий дизентерии и сыпняка, а
кругом в деревнях эти болезни свирепствовали.
В газете нашего отряда "Мы победим", которая стала выходить еще на
марше, Цессарский был постоянным корреспондентом. Газета писалась от
руки на обычной ученической рисовальной тетради. Страницы три этой
газеты всегда посвящались "медицинскому вопросу", и здесь Цессарский
"воевал" за гигиену.
"Объявим войну эпидемиям, - писал наш доктор, - Оружие в этой войне
одно - чистота. Нечистоплотность в наших рядах - это предательство".
Помню, в одном номере газеты был такой шутливый рисунок: во всю
страницу было изображено, как из болота пьют воду поросенок и
партизан. Под рисунком такие стихи:
Боец, похожий на свинью,
Нас подвергает всех заразе.
В сырой воде всегда полно
Бацилл, бактерий, вони, грязи.
Автор стихов не поставил под ними своей подписи, но, думаю, стихи
сочинил сам Цессарский. Он любил писать стихи, но подпись свою в
газете ставил обычно под стихами "серьезными".
Цессарский часто выезжал в села.
- Партизаны прислали доктора! - разносилось по хатам, и больные
толпой шли "на прием".
При немцах население не получало медицинской помощи, а больных было
много. Голод и эпидемии косили людей. К Цессарскому обращались с
различными болезнями.
Самое тяжелое впечатление производили дети. Из-за плохого питания
они подвергались всевозможным заболеваниям. Родители на руках
приносили ребят, завернутых в грязное тряпье.
Если Цессарский долго не появлялся, деревенские жители просили
разведчиков прислать его поскорее, и Цессарский немедленно
отправлялся, останавливался в какой-нибудь хате, надевал белый халат и
начинал прием.
В товарищеских беседах Цессарский часто говорил, что его интересуют
искусство, литература и в особенности театр.
- Вот кончится война - пойду в театр. Хочу быть актером.
Лишь только выдавался у него вечером свободный часок, он шел к
костру, где сидели бойцы, и начинал "концерт". Цессарский мастерски
читал стихи Пушкина, Некрасова, Маяковского. Голос у него приятный,
бархатный.
С особым вниманием слушали мы здесь, в тылу врага, "Стихи о
советском паспорте" Маяковского:
С каким наслажденьем
жандармской кастой
я был бы
исхлестан и распят
за то,
что в руках у меня
молоткастый,
серпастый
советский паспорт.
Позже у нас в отряде появились и другие "актеры" - певцы, баянисты,
плясуны. Но на первых порах один Цессарский лечил у бойцов и болезни и
тоску по семье, по родной советской жизни.
В деревнях и городах Западной Украины мы увидели своими глазами все
то, о чем прежде лишь читали в газетах.
Гитлеровцы грабили крестьян, отбирали у них хлеб и скот. Того, кто
сопротивлялся, расстреливали, вешали, сжигали живьем, душили в
машинах-душегубках. Молодежь угоняли на работы в Германию. С собаками
разыскивали тех, кто прятался. Найдут - изобьют и угонят или доведут
до смерти.
И это они называли "новым порядком".
Крестьян обложили непосильными налогами. Даже за дворовую собаку
требовали триста рублей налога. Голод, нищета, страшные эпидемии
косили народ. Целые округа оставались без медицинской помощи.
Это тоже было "новым порядком".
Захватив города и села Западной Украины, фашисты объявили
регистрацию евреев. Забирали их имущество, а самих отправляли работать
на каменные карьеры.
В конце августа, точно по намеченному плану, в Ровно и ближайших
районах была произведена "ликвидация" еврейского населения. Большими
группами гитлеровцы выводили евреев за город, заставляли их копать
себе могилы, потом расстреливали; не разбирая, кто мертв, а кто еще
жив, сталкивали в ямы и закапывали.
Никого не щадили людоеды: ни стариков, ни младенцев.
Лишь очень немногим удавалось бежать. Да и это еще не было
спасеньем. Под страхом расстрела немцы запрещали населению оказывать
евреям помощь. Были вывешены объявления о наградах предателям: один
килограмм соли за каждого выданного еврея.
Это тоже было фашистским "новым порядком".
Население ненавидело гитлеровцев. Избавления ждали только от
Красной Армии, поэтому, когда мы, партизаны, посланцы народа и
советской власти, приходили в хутора и села, нас встречали радостно.
Но за связь с партизанами тоже грозила смерть. Даже не за связь, а за
то, что знал о партизане и не выдал его. В ту пору оккупанты и не
думали, что придет час возмездия за их злодейства.
Когда я смотрел в кино "Суд народов" - суд над главными немецкими
военными преступниками, где показаны зверства фашистов, я не увидел
ничего нового и больше того, что видел в сорок втором году в
Кастопольском, Людвипольском, Ракитнянском, Сарненском, и в других
районах, местечках и городах Западной Украины.
А враги на орошенной кровью, страдающей земле с комфортом
устраивали свою жизнь. Немецкие чиновники и администраторы привезли
сюда своих жен, всяких родичей и зажили в лучших домах городов и
селений. Многие получили в свое пользование целые имения. Землю для
них обрабатывали наши крестьяне.
"Новый порядок" держался на фашистских штыках, автоматах,
виселицах. Но были и предатели советского народа, которые поддерживали
"новый порядок" и помогали гитлеровцам в их черных делах.
Еще до войны немцы тайно перебросили на нашу землю своих агентов из
украинских националистов. Эти шпионы и изменники собирали банды из
кулаков и уголовных преступников. Когда началась война, они стали
грабить колхозное имущество, убивать коммунистов, комсомольцев и
колхозных активистов. Среди народа они вели агитацию за
"ясновельможного пана Гитлера", против России, против советской
власти.
После захвата немцами Западной Украины часть этих предателей пошла
на службу в гитлеровскую полицию, другие так и остались в бандах.
Немцы их вооружили и приказали вести борьбу с партизанами.
Однажды в густом лесу, по дороге в Сарненские леса, мы неожиданно
натолкнулись на целый табор: в землянках и шалашах ютились жители
большой деревни. Бывший председатель колхоза этой деревни, старик лет
шестидесяти, рассказал нам о горькой участи своего колхоза. Все у них
разграбили, многих убили, многих отправили в Германию. Чтобы сохранить
жизнь оставшимся, он увел своих колхозников в лес.
Рассказывая об этом, старик часто упоминал "гайдамаковцев".
- Что за гайдамаковцы, кто такие? - спросили мы.
- Хиба ж вы не знаете? - удивился председатель. - Це ж предатели,
головоризы. Ох, и люты собаки! Да вот подывытесь их газеты. Боны сами
пишут, як продали душу Гитлеру.
И старик принес несколько номеров газеты под названием "Гайдамак".
Я взял в руки номер газеты. В глаза бросилась такая фраза:
"Може, охота погуляти - когось ограбити, сдобути собi якусь
особiсту користь?.. Не перечимо..."
Бандиты-гайдамаковцы усердно выслуживались перед
немецко-фашистскими захватчиками. В награду за "верную службу" им
разрешалось грабить. Настало раздолье бандитам!
Вот кто поддерживал фашистский "новый порядок"!
Но, храбрые в набегах на мирных жителей, бандиты трусливо озирались
при одном слове "партизаны".
Еще после боя на разъезде Будки-Сновидовичи распространился слух,
что в районе появилось до тысячи партизан. Потом, когда мы ежедневно
рассылали во все стороны свои группы, слухи стали еще более грозными.
Говорили, что в лесах скрывается целая партизанская армия.
Время от времени самолеты сбрасывали нам оружие, боеприпасы,
продовольствие. Появление самолетов не могло быть незамеченным, и
слухи о громадной армии партизан прочно утвердились во всей округе.
Немцы всполошились. В Ровно полетели депеши с просьбой слать
карателей и вооружение. В ожидании этой помощи предатели на время
попрятались.
А мы начали разворачивать свою работу.
Слухи о появившейся армии партизан, пожалуй, не были ложными. Нас
было не сто человек, не двести - нас было куда больше. Партизанами, по
сути дела, были все местные жители. Если у советского человека была
хоть малейшая возможность помогать нам или самостоятельно вредить
немцам, он это делал. Ненависть к гитлеровцам стала смертельной, и в
этом была наша сила.
Мы не смогли бы ничего сделать и быстро попали бы в фашистские
лапы, если бы решили партизанить только силами своего отряда. В том-то
и дело, что нашим верным помощником и защитником было само население.
Оно было нашей прочной опорой в тылу врага.
В крупных селах стояли наши "маяки" по десять - пятнадцать
партизан. Жители называли партизанские "маяки" советскими
комендатурами и сюда доставляли собранные для нас продукты.
Крестьяне помогали нам в разведке. Под видом торговцев зеленью или
курами они шли в районные центры, на ближайшие станции, высматривали,
выспрашивали и обо всем рассказывали нам. Особенно отличались в этом
деле девушки, старушки и подростки, которых трудно было в чем-либо
заподозрить. Местные жители знали дороги, людей. Они приносили нашему
отряду неоценимую помощь.
Жизнь потребовала нашего вмешательства в "новый порядок",
установленный гитлеровцами. Нельзя было ограничить свою работу только
разведкой.
Защиту своего народа от гитлеровских карателей мы начали с
небольшого дела - с разгрома фольварка "Алябин" в Клесовском районе.
Фольварк этот принадлежал начальнику гестапо города Сарны майору
Рихтеру. Крестьяне жаловались нам на управляющего этим имением.
Штаб отряда снарядил группу из двадцати пяти бойцов. Командиром
пошел Пашун. Сами крестьяне проводили партизан до фольварка, подробно
рассказали, какие там порядки и где что находится.
Налет был произведен ночью. Охранников фольварка разоружили с ходу,
те даже и не пытались вступить в бой, а под утро в лагерь пришел целый
обоз. На лошадях, взятых там же, ребята привезли массу продуктов -
хлеб, масло, крупу, сахар, мед, яйца и породистых свиней. Позади обоза
шло целое стадо коров. Лучших молочных коров мы отдали крестьянам и
поделились с ними остальными продуктами.
Эта операция была нашей первой крупной продовольственной
заготовкой. Но не в этом только заключался успех.
Пашун доставил в лагерь двух пленных. Первый был управляющий
имением Рихтера, на которого так жаловались крестьяне. А второй, по
фамилии Немович, оказался крупным предателем. По национальности
украинец, Немович еще до войны стал немецким шпионом. Он обучался
шпионажу в гестаповской школе. Когда пришли фашисты, Немович под видом
учителя разъезжал по деревням и местечкам, выведывал, где живут
советские активисты, и предавал их. Немович знал гитлеровских агентов,
которые учились с ним в гестаповской школе и были засланы к нам в
страну.
Было решено отправить Немовича в Москву. Но где держать его, пока
придет самолет? Тогда мы сшили из брезента глухой мешок и в нем
держали шпиона. Из мешка торчала лишь его голова в серой шляпе.
Наши налеты на немецкие хозяйства участились. Мы разгромили в
ближайших районах несколько имений и все молочные заводы, где немцы
перерабатывали молоко на масло.
Рихтера мы потом, как говорится, допекли: разгромили второй его
фольварк, захватили две его автомашины и уже добирались до него
самого. Он так перетрусил, что потребовал из Ровно карательную
экспедицию для охраны своей персоны.
При первых же вылазках в деревни и хутора Ровенской области наши
партизаны начали сталкиваться с "храбрым войском"
бандитов-националистов, и последние, как правило, терпели позорное
поражение.
Дело доходило до курьезов.
Наш секретарь комсомольской организации Валя Семенов проделал
замечательный номер. С несколькими разведчиками под видом "своих" он
явился в штаб одной банды. Там сидели девять гайдамаковцев. Валя
сказал, что он связной от их "собратьев". В разговоре один бандит
заметил, что у Семенова хороший автомат.
- Автомат замечательный, я его забрал у красного офицера, -
похвастался Валя.
Кто-то стал хвалиться своим автоматом. Семенов посмотрел и сказал:
- Ерунда! Мой лучше. Смотри, как он хорошо работает!
Поднял автомат и одной очередью уложил всех, потом забрал и привел
в лагерь двух часовых.
Семенов имел от роду только девятнадцать лет и с виду был похож на
озорного мальчишку. На деле это был неутомимый, серьезный разведчик,
ловкий и сильный. До войны Валя был студентом института физической
культуры. Партизаном он стал как бы по наследству: его отец в
гражданскую войну тоже партизанил на Украине.
Из разведки Семенов всегда возвращался с трофеями. Однажды он
привел пленных.
- Бандитов забрал, - доложил он мне.
- Как это произошло? - спросил я.
- Да они как увидели нас, так сразу "сделали трезуб".
- Как так?
- Да ведь их "герб" из трех зубьев состоит, вроде как вилы, и
называется "трезуб".
- Ну, я это знаю. Так при чем тут трезуб?
- Очень просто. Как увидели партизан, сразу подняли руки вверх, и
получился трезуб - две руки, посередине голова.
С тех пор, когда бандиты сдавались в плен, партизаны говорили:
"Сделали трезуб".
Отряд наш рос не по дням, а по часам. Колхозники стали отправлять к
нам своих сыновей. Снаряжали молодежь в партизаны торжественно:
вытаскивали для них запрятанную от немцев лучшую одежду и обувь,
благословляли в путь. От многих сел у нас было по десять-пятнадцать
человек. А такие села, как Виры, Большие и Малые Селища, были целиком
партизанские: от каждой семьи кто-нибудь в партизанах.
Ежедневные сводки с фронтов Отечественной войны, которые мы