Страница:
Флот отплыл из Ярму та 12 марта 1801 года; а, 19-го, несмотря на то, что суровый шторм и рассеял на время некоторые из его судов, почти в полном составе собрался у Скагена – северной оконечности Ютландии, при входе в Каттегат. Северо-восточный ветер был благоприятен для входа в Копенгаген, чем Нельсон, будь он начальником экспедиции, без сомнения и воспользовался бы, явившись туда с посланником на своем корабле. «Тогда во время переговоров, – сказал он, – Дания при каждом подъеме головы видела бы наш флаг». Паркер же отправил в столицу лишь фрегат с посланником, а сам оставался со всем флотом в море ожидать результата переговоров. 12-го числа он был в Гельсингере, где посланник присоединился к нему с известием, что Дания отвергла условия британцев.
Это сводилось к принятию ею вызова, и главнокомандующему оставалось только приступить к враждебным действиям немедленно, так как ветер был благоприятен – обстоятельство, которое в каждый момент могло измениться. В этот день Нельсон отправил Паркеру письмо с чрезвычайно ясной характеристикой положения и с указанием на различные способы действий. «Следует атаковать противника, не теряя ни мгновения, – писал он, – нам никогда не придется выступить против его в таких хороших условиях, как в этот момент». Затем он намекал на то, о чем раньше, вероятно, говорил уже прямо, – что флот должен держаться близ Копенгагена, а не в Гельсингере, раз переговоры не удались. «Тогда вы сейчас могли бы начать атаку, и едва ли было бы сомнение в том, что датский флот был бы уничтожен, а столице пришлось бы так жарко, что датчане послушались бы доводов разума и вняли бы своим интересам». Так как, однако, ошибка, приведшая к такой большой потере времени, была уже сделана, то он старается убедить своего начальника по крайней мере не терять времени более. «Безопасность Англии, и уже во всяком случае ее честь, вверена Вам в большей степени, чем это выпадало на долю какого-либо британского офицера… Никогда отечество наше не полагалось так много на успех какой-либо эскадры, как полагается на нашу».
Показав таким образом необходимость быстроты действий, Нельсон перешел затем к обсуждению плана операций. Копенгаген лежит на восточном берегу острова Зеландия, против берега Швеции, от которого отделен проливом, называемым Зундом. На западе остров отделен от других частей Дании Большим Бельтом. Так как плавание в последнем представляет значительно большие затруднения, то датчане приготовились встретить врага на берегу Зунда, и главным образом близ самого Копенгагена. На расстоянии полмили от берега впереди города простираются отмели, да и в самом Зунде на протяжении свыше мили тянется длинная мель, называемая Миддель-Грунд. Между этими двумя полосами мелкой воды проходит фарватер, называющийся Королевским, через который могли пройти глубокосидящие корабли, и от северной оконечности которого тянется глубокий глухой рукав, идущий к Копенгагену и образующий собственно гавань. Естественным пунктом для атаки представляется поэтому северная часть позиции. Здесь датчане и возвели сильные укрепления на сваях близ устья гавани, известные под названием батарей Трекронер. Нельсон, однако, указал на то, что не только эта передовая часть неприятельской линии чрезвычайно сильна, но что при этом и ветер, который был благоприятен для атаки ее, был бы противным для отступления; поврежденным кораблям не оставалось бы поэтому возможности к иному отступлению, как через Королевский фарватер. При этом им пришлось бы проходить сквозь строй линии блокшивов, которые датчане установили в качестве плавучих батарей вдоль внутреннего края этого фарватера, – для прикрытия фронта Копенгагена, – и которыми они таким образом были бы отделены от своего флота. Это затруднение, тактическое по своему характеру, не было единственным возражением против плана, который Нельсон осуждал, как уподобляющийся «хватанию быка за рога». Он заметил, что до тех пор, пока британский флот оставался в Зунде, не входя в Балтику, как для русских, так и для шведов – в случае если бы лед разошелся, – оставался открытым путь к соединению с датчанами. Вследствие этого он советовал, чтобы достаточно сильный отряд линейных кораблей меньших размеров прошел во внешней стороне Миддель-Грунда – вопреки трудностям навигации, которые не были, однако, непреодолимыми, и зашел бы в тыл города. Там эти корабли расположились бы между датчанами и их союзниками и были бы в состоянии атаковать слабейшую часть неприятельской линии. Он предлагал сам вести этот отряд.
Все это письмо от 24 марта 1801 года имеет особенный интерес, так как оно показывает с редкой обстоятельностью, вызванной необходимостью в глазах Нельсона расшевелить и убедить своего начальника, ясное понимание его автором главных черт военного положения. Слава этого великого адмирала опирается менее на ведение им кампаний, чем на знаменитые победы, которые он одержал в столкновениях английских флотов с флотами неприятельскими. Однако даже в таком случае оценка его заслуг искажена упорством, с которым, вопреки совершенно очевидным фактам, критики его настаивали на том, что нельзя видеть в его действиях ничего, кроме отчаянной смелости: храбрость и пыл, но не мысль, – «сердце, а не голову». [100]
Во всей его переписке видны постоянные следы его мыслительной деятельности и неизменной точности его умозаключений в вопросах военного дела; но обыкновенно о его логике и принципах можно судить лишь по его действиям. В рассматриваемом же случае его воззрения и тот образ действий, которого он держался бы, если бы был хозяином положения, формулированы им самим. Можно только сожалеть, что моряки должны были потерять такую яркую иллюстрацию, какой он мог бы пояснить под Копенгагеном свои принципы и способы ведения морской войны. Он заключил свое письмо настоятельным советом, который достоин самого Наполеона и который, если бы был принят, привел бы к низвержению балтийской конфедерации с треском, слышным во всей Европе. «Предположим, что мы прошли бы через Бельты, при ветре (сначала западном). Не было ли бы тогда возможности направиться со всем флотом – или с отрядом из десяти двух– и трехдечных кораблей, при одном бомбардирском судне и двух брандерах – в Ревель для уничтожения там русской эскадры? Я не вижу большего риска в отделении такого отряда и в попытке затем добиться результата в Копенгагене с остальными судами. Мера может считаться смелой, но я того мнения, что самая смелая – в то же время и самая безопасная, а наше отечество требует самого энергичного напряжения сил при разумном направлении удара».
Так как датчане были обречены на пассивную оборону, то этот совет нанести удар душе конфедерации обнаруживал чрезвычайно ясное понимание ключа положения, которое Нельсон сам характеризовал так: «Я смотрю на Северную лигу, как на дерево, в котором Павел составляет ствол, а шведы и датчане – ветви. Если мне удастся добраться до ствола и срубить его, то ветви отпадут сами собою; но я могу испортить ветви и все-таки не быть в состоянии срубить дерево, и при этом мои силы необходимо будут уже ослаблены в момент, когда понадобится наибольшее напряжение их». Этими словами Нельсон высказывал убеждение, что русский флот следовало атаковать прежде неизбежного ослабления сил английского флота сражением с датчанами. «Получить возможность вырезать русский флот, – говорит он опять, – было моею целью». Чего бы ни добивалась Дания, решившись принять атаку, она была по своим континентальным владениям связана с политикой России и Пруссии, каждая из которых могла бы одержать над ней верх нападением с суши. Она не осмеливалась пренебрегать их требованиями. Образ действий Дании и Пруссии зависел от царя, потому что последняя при своей колеблющейся политике сейчас же воспользовалась бы отложением царя от лиги как извинением и поводом для того, чтобы сделать самой то же. В Ревеле было двенадцать русских линейных кораблей – добрая половина Балтийского флота, уничтожение которой парализовало бы другую половину, как и всю морскую силу империи. Однако не было надежды убедить Паркера сделать такой шаг. «Наш флот никогда не действовал бы против России и Швеции, – писал впоследствии Нельсон, – хотя бы Копенгаген и был сожжен, потому что сэр Гайд-Паркер решился не оставлять в тылу враждебной Дании». Этот довод, основательность которого с технической стороны, при принятии во внимание всех обстоятельств, отнюдь не заслуживает упрека в недостатке педантичности, прекрасно иллюстрирует огромную разницу между хорошим и искусным офицером, каким был Паркер, и гением, для которого правила служат только руководством, а не стеснением в логике.
Сэр Гайд-Паркер, хотя и не был способен стать на высоту тех огромных выгод своего положения, на которые указывал Нельсон, все-таки принял его совет относительно способа и направления главного удара атаки оборонительных сил Копенгагена. Нельсон просил десять линейных кораблей и несколько меньших судов для попытки уничтожить плавучие батареи, прикрывавшие фронт города. По выполнении этого бомбардирские суда могли уже поместиться так, чтобы обстреливать с результатом порт, арсеналы и город, в случае, если бы было оказано дальнейшее сопротивление.
В течение ночей 30 и 31 марта производился промер фарватера. 1 апреля флот подошел к северной оконечности Миддель-Грунда, на расстояние около четырех миль от города; и в полдень того дня отряд Нельсона, которому Паркер дал двумя линейными кораблями более, чем тот просил, т. е. всего двенадцать кораблей, вступил под паруса, прошел через внешний фарватер и стал на якорь ко времени солнечного заката у юго-восточной оконечности мели, в двух милях от головы датской линии. [101]Нельсон объявил о своем намерении начать атаку, как только позволит ветер, и ночь была проведена им в установке ордера баталии. Предприятие было опасно не по силе объекта атаки, но по чрезвычайным трудностям навигации. Лоцманами были большей частью помощники капитанов коммерческих судов, ведущих торговлю с Балтикой: их опытность в обращении с судами в триста или четыреста тонн водоизмещения не делала их способными к ответственной проводке огромных линейных кораблей. Они обнаружили большую нерешительность, и недостаточность знакомства их с фарватером содействовала главным авариям, имевшим место в тот день, так же как и сравнительной неполноте результатов победы.
На следующее утро ветер сделался попутным, от SSO, и в восемь часов командиры британских судов были созваны на флагманский корабль для принятия окончательных инструкций. Датская линия, которую предстояло атаковать, тянулась в направлении от северо-востока к юго-западу более чем на милю. Она состояла из блокшивов и плавучих батарей числом от восемнадцати до двадцати, при 628 орудиях, из которых – так как сражение предстояло на якоре – только 375 были на бортах, обращенных к арене боя. Южный фланг, на который предстояло нападение, поддерживался отчасти береговыми укреплениями, но мелководье не позволило придвинуть к ним линию на такое расстояние, при котором защита ее огнем береговых батарей была бы достаточно действенной. Будучи, таким образом, явно слабее, чем северная оконечность линии, прикрывавшаяся батареей Трекронера и второй линией сильных кораблей, этот южный фланг был вполне обоснованно избран британцами за главный пункт атаки по тактическим причинам, независимо от указанного Нельсоном стратегического преимущества, которое состояло в том, что при таком плане действий британцы становились между непосредственным своим противником и его союзниками. В половине десятого часа был поднят сигнал сняться с якоря. Корабли скоро вступили под паруса, но трудности проводки их по фарватеру, несмотря на тщательные промеры, сделанные в течение ночи опытными командирами, скоро дали себя знать. «Агамемнон», 64-пушечный корабль, не был в состоянии выбраться на ветер оконечности Мидель-Грунда и должен был бросить якорь вне дальности пушечного выстрела. Он не принимал участия в сражении. «Беллона» и «Рассел», 74-пу-шечные, четвертый и пятый в строе, вошли на фарватер, но, держась слишком далеко к востоку, сели на мель у окраины Миддель-Грунда. Они были хотя и в сфере боя, но все-таки на слишком большом расстоянии от противника, чтобы их стрельба по нему, при тогдашнем состоянии артиллерии, была достаточно действительна. Следовавший за ними флагманский корабль Нельсона, а также и остальные прошли благополучно, но выход трех кораблей из линии значительно помешал намеченному протяжению ее к северу. Результатом было то, что северная часть британского строя подвергалась огню, совершенно непропорциональному ее силе. Отряд фрегатов с большой храбростью попытался занять место, назначенное для кораблей, что мог сделать только лишь отчасти и понес тяжелые потери в этой попытке.
Сражение было в самом разгаре в половине двенадцатого часа. Тогда уже дело свелось к тому, чья артиллерия окажется более действенной и которая из сражавшихся сторон – более выносливой. В два часа пополудни значительная часть датской линии прекратила огонь, и флагманский корабль «Данеборг» был объят пламенем. В течение боя команды датских судов часто пополнялись новыми партиями с берега; в некоторых случаях, достигнув кораблей уже после того, как они спустили флаг, эти партии возобновляли бой или игнорируя факт сдачи, или просто по незнанию о нем. Береговые батареи также стреляли по шлюпкам, которые пытались овладеть судами, спустившими флаги. Нельсон воспользовался этим обстоятельством для того, чтобы привести дело к концу. Он написал письмо, адресованное «братьям англичан – датчанам», и послал его под флагом перемирия к наследному принцу, который был в городе. «Лорд Нельсон имеет приказания щадить Данию, как только она перестанет сопротивляться, но если со стороны ее стрельба будет продолжаться, то лорд Нельсон будет обязан предать огню все плавучие батареи, которые он взял, не имея возможности спасти храбрых датчан, защищавших их». Письмо было послано на берег с британским офицером, который служил раньше в русском флоте и говорил по-датски. Бой продолжался почти до трех часов пополудни, когда все суда, блокшифьги плавучие батареи к юго-востоку от Трекронера или спустили флаг, или были совсем расстреляны. Укрепления были все еще не повреждены, так же как и корабли, стоявшие к западу от них и прикрывавшие собственно гавань. Огонь их орудий был прекращен по требованию парламентера с флагом перемирия, который вез Нельсону ответ наследного принца. Последний спрашивал о точной цели первого письма. Нельсон принял возвышенный тон. Он уничтожил часть неприятельской линии, которую атаковал, но для него было теперь важно отвести на безопасную дистанцию свои обитые суда, а при дувшем тогда ветре это было возможно, только пройдя мимо батарей Трекронера. Если бы три корабля, которые стали на мель, были в линии, то позволительно думать, что названное укрепление было бы тогда настолько повреждено, что было бы практически безвредно, но до этого было далеко. Адмирал в своем втором письме политично игнорировал это обстоятельство. Он писал: «Цель лорда Нельсона, при посылке им на берег флага перемирия, состоит в человеколюбии; [102]он поэтому соглашается, чтобы враждебные действия прекратились, пока лорд Нельсон не снимет своих пленников с призов; он соглашался при этом свести на берег всех раненых датчан и сжечь или вывести из сферы боя свои призы. Лорд Нельсон, свидетельствуя нижайшее почтение его королевскому высочеству, просит позволения сказать, что он всегда будет считать, что одержал величайшую из всех когда-либо одержанных им побед, если этот флаг перемирия послужит счастливым предвестником прочного и счастливого союза между всемилостивейшим правителем Великобритании и его величеством королем Дании». Написав это письмо, он отправил парламентера за окончательным решением к сэру Гайду-Паркеру, который находился на корабле «Лондон», стоявшем милях в четырех от Нельсона. Он предвидел, что долгий переход под веслами туда и обратно даст время передним кораблям, весьма сильно поврежденным, беспрепятственно пройти мели, Хотя курс "их при этом и лежал под выстрелами батарей Трекронера. Таким образом, подвергавшаяся неприятельскому огню часть британского флота была благополучно отведена с опасной позиции и присоединилась к Паркеру севернее Миддель-Грунда. Выгода, какой добился Нельсон, выиграв время благодаря своему присутствию духа и находчивости, видна из затруднении, сопровождавших удаление кораблей: три из них стали на мель, причем два не могли сняться в течение нескольких часов, оставаясь в расстоянии всего лишь одной мили от батарей, но под защитой флага перемирия.
Результатом Копенгагенского сражения было «открытие» фронта города, порты и арсеналы которого могли подвергнуться вследствие этого бомбардированию, так как теперь было безопасно расположить бомбардирские суда на Королевском фарватере. Дании предстояло решить, должен ли ее страх перед могущественными союзниками и горячее сочувствие требованиям нейтральных сторон заставить ее претерпевать дальнейшие наказания, или же перенесенные уже страдания и все еще угрожающая опасность служат достаточным извинением для отложения ее от коалиции. С другой стороны, Нельсон, который был «головой и хребтом» британской силы на севере, ни до ни после сражения не придавал почти иного значения поведению Дании, кроме того, что оно удерживало Паркера от дальнейшего движения вперед. Теперь, как и раньше, его единственной мыслью было нападение на русский отряд, все еще запертый льдами в Ревеле. Переговоры были ведены им и окончились заключением перемирия на четырнадцать недель, после которого враждебные действия могли возобновиться не ранее как по предупреждении о них за четырнадцать дней. Это обеспечивало Паркеру на четыре месяца такую безопасность сообщений, какой он желал. Страх перед Россией долго удерживал датчан от этой уступки, настаивая на которой, Нельсон откровенно говорил, что она нужна ему для того, чтобы получить возможность действовать против русского флота и затем возвратиться к ним. Он требовал упомянутой уступки как непременного условия пощады города. Однако в течение переговоров наследный принц получил известие о смерти императора Павла, который был убит партией заговорщиков ночью 24 марта. Датское правительство скрыло эту весть, но с исчезновением души конфедерации исчезли самые сильные его опасения и дали ему смелость уступить требованиям Нельсона.
Участие датчан в Вооруженном нейтралитете было устранено на время перемирия, но британские министры обнаружили так же мало понимания истинного положения дела, как и их главнокомандующий на Балтике. «После оценки всех обстоятельств, – писали они Нельсону, – его величество считает правильным одобрить перемирие». Нельсон естественно и справедливо негодовал на это нелепое непонимание истинного смысла результата его действий, относительно которых французский морской критик верно сказал, что «в глазах моряков они всегда будут лучшим патентом на его славу. Он один был способен на такую смелость и настойчивость; он один мог пойти на громадные трудности предприятия и одолеть их». Деятельность его под Копенгагеном, как ни блестяще проявились в ней его энергия, смелость и настойчивость, однако, далеко не исчерпывает его заслуг Балтийской кампании. Он поднял и вынес на своих плечах тяжелый балласт – бездеятельность своего начальника, он ясно читал смысл политического, так же как и военного положения дел, и ни на один момент не терял из виду ключа того и другого. Бомбардирование Копенгагена было, по его мнению, бесполезным актом вандализма, способного раздражить нацию, с которой следовало искать примирения, и уничтожить единственный шанс, каким владела Великобритания для сдерживания Дании. [103]Позволительно думать, что он никогда не допустил бы и мысленно этого бомбардирования, если бы не необходимость воздействовать на своего вялого и слишком осторожного главнокомандующего. При наличных обстоятельствах он употребил эту угрозу, как единственное средство, которым мог вынудить Данию к перемирию и побудить Паркера идти дальше. Раз последнее было достигнуто, то перемирие разрубало узел военных затруднений; в этом состояла вся сущность дела, и перед этим результатом падало значение всех других обстоятельств. «Моей целью, – сказал он, – было достижение Ревеля прежде, чем таяние льда сделает Кронштадт свободным, чтобы успеть уничтожить эти двенадцать линейных кораблей». Справедливо мог написать Сент-Винсент: «Все действия Вашего лордства, с самого назначения Вашего до настоящего момента, составляют предмет нашего постоянного восхищения. Я не могу делать сравнений; все согласны, что есть только один Нельсон».
Между тем, пока британский флот терял время при входе в Балтику, случились важные события, подвинувшие осуществление проектов Бонапарта на Севере и серьезно усложнившие положение Великобритании. Последняя не объявляла войны формально, но ее правительство не без основания смотрело на союз Дании, Швеции и Пруссии как на акт прямо враждебных действий, так как этот союз имел целью поддержку царя, который прежде всего добивался обеспечения своих притязаний на Мальту, для чего и захватил в виде залога триста британских коммерческих судов с их экипажами. [104]В возмездие за посягательство на британское имущество, задержанное таким образом в России, а также и для того, чтобы вести переговоры при соответствующих условиях, британское правительство 14 января 1801 года приказало наложить эмбарго на русские, датские и шведские суда в британских портах и захватывать коммерческие суда этих держав в море. Из четырехсот пятидесяти шведских судов, бывших тогда за границей, двести были задержаны в британских гаванях или введены туда. Они, однако, отнюдь не считались призами, а просто задерживались насильно в ожидании исхода существовавших затруднений. На возражения Швеции и Дании, поддерживавшиеся и Пруссией, британское министерство отвечало 7 марта, что эмбарго не будет снято до тех пор, пока державы «будут входить в состав конфедерации, имеющей целью заставить его величество силою согласиться на новую систему морского права, несовместную с достоинством и независимостью его короны, а также правами и интересами его народа». Вследствие этого и входа в Зунд флота Паркера Пруссия в ответ закрыла 30 марта устья Эльбы, Везера и Эмса – другими словами, порты северной Германии – для британской торговли и овладела германскими провинциями, принадлежавшими королю Великобритании. В тот же самый день корпуса датских войск заняли Гамбург, чтобы более верно остановить торговые сношения с ним британцев.
Замыслы Бонапарта, таким образом, вполне осуществились. Образовался не только морской союз против Великобритании, но состоялось также и закрытие ей доступа на один из самых главных ее рынков. Опасность, однако, далеко не была такой большой, какой казалась. С одной стороны, хотя неприятности, которым подвергалась нейтральная навигация, были неоспоримы, но они сторицей вознаградились для северных держав выгодами, извлеченными ими из предшествовавшей войны, когда эти державы не были во вражде с Великобританией; интересы их в сущности требовали мира с нею, хотя бы ценою уступок ее притязаниям. С другой стороны, более значительные из последних, как бы ни критиковали их с точки зрения естественного права, имели за собой давность обычая, а в вопросе о контрабанде рядом с доводами, осуждавшими включение морских припасов в категорию заповедных товаров, как того требовала Великобритания, на стороне этого требования был благовидный предлог. Дело в том, чхо Франция не имела тогда коммерческого флота, за исключением прибрежных судов, и следовательно, морские припасы, доставлявшиеся в ее порты, почти наверно предназначались для военных судов, и что отчасти изъятию этих припасов из категории заповедных обязана была Великобритания превосходством своей морской силы, которая одна только изо всех родов вооруженной силы успешно разбивала усилия Бонапарта. Коротко говоря, интересы северных государств требовали с их стороны уступки в спорном вопросе, тогда как интересы Великобритании побуждали ее настаивать на своем. Эта истина не только утверждалась министерством, но в главном поддерживалась и оппозицией. Поэтому для нарушения равновесия достаточно было бросить лишь небольшой груз на одну чашу или снять такой же с другой. Между тем коалиция должна была совершенно расстроиться или решительными морскими операциями со стороны Великобритании, или смертью царя Павла. Царь был единственным лицом, вложившим душу и сердце в эту северную распрю, потому что он один только был глух к голосу истинных интересов. Отсюда ясна вопиющая ошибка вверения ведения морской кампании кому-либо другому, кроме Нельсона. Время, спокойно расточавшееся Паркером на размышление и разговоры, было бы достаточно для его помощника на то, чтобы очистить Балтику от врагов, уничтожить русскую эскадру в Ревеле – подобно тому, как он уничтожил датскую оборонительную линию в Копенгагене – и убедить нейтральные державы в безнадежности борьбы. К счастью для Великобритании, русские предприниматели, заинтересованные в торговых сношениях с Великобританией и едва уступившие восемь лет спустя ограничениям в этих сношениях по требованию популярного Александра I, возмутились против мер правителя, ненормальность которого не подлежала более сомнению. Убийство императора Павла открыло путь к миру.