Страница:
В пять часов без четверти адмирал Гравина, корабль которого был арьергардным в строю в течение битвы и потерпел тяжкие потери, отступил к Кадису, приказав сигналом еще не сдавшимся кораблям подойти к нему. Пять других испанских кораблей и пять французских последовали за ним. Так как он удалялся, то последние два из могущих еще сопротивляться кораблей союзников спустили свои флаги.
Ночью 21-го числа эти одиннадцать кораблей стали на якорь у входа в Кадисскую гавань, в которую они не могли тогда войти, так как дул береговой ветер от юго-востока. В то же самое время британцы и их призы были снесены к берегу сильной зыбью, продолжавшейся в течение всей битвы; слабый ветер, дувший с моря, не позволил им выйти на простор. Положение их было чрезвычайно опасно. В полночь ветер сильно засвежел, но, к счастью, отошел к югу, откуда и дул шторм весь день 22-го числа. Корабли взяли курс на запад и отошли от берега с тринадцатью призами; остальные четыре стали на якорь близ мыса Трафальгар. В это утро «Бюсантор», бывший флагманский корабль Вильнева, разбился о скалы близ входа в Кадис. К вечеру «Редутабль», который так доблестно поддерживал его, начал тонуть за кормой буксировавшего его британского корабля. Ночью 22-го числа он затонул со всеми полуторастами людьми, остававшимися еще на нем. 24-го числа такая же судьба постигла и гигант «Сантисима-Тринидад», бывшего передним мателотом французского адмирала. Таким образом море поглотило и корабль последнего, и двух его мателотов.
В течение нескольких дней продолжался сильный ветер, направление которого менялось между румбами от NW до SW. 23-го числа пять кораблей, спасшихся во время битвы с адмиралом Гравиной, вышли в море с целью попытаться отрезать некоторые из призов, бывших под берегом. Они успели взять два из них, но так как те были совершенно разбиты, а три из спасителей были вынесены на берег и потерпели крушение, сопровождавшееся гибелью большего числа людей, то из этой храброй попытки, имевшей доброе намерение, вышло немного пользы. Два другие приза были отпущены британцами на свободу, так как последние не рассчитывали отстоять их, и ушли в Кадис. Из остальных британских призов все, кроме четырех, или стали на мель, или были уничтожены по приказанию Колингвуда, который отчаялся спасти их. Ни один из британских кораблей не погиб.
Из тридцати трех кораблей союзного французско-испанского флота, вышедших из Кадиса 20 октября, одиннадцать – пять французских и шесть испанских, представлявшие теперь большей частью негодные кузова, – снова были там на якоре в последний день месяца. Четыре, ушедшие в море под командой Дюмануара, встретились с такою же британской эскадрой близ мыса Ортегаля 4 ноября и были все взяты в плен. Считая и их, союзники потеряли двадцать два корабля, т. е. на два более того числа, с которым примирился Нельсон в свой смертный час.
Упомянутые жалкие остатки союзного флота, уцелевшие от битвы, не сделали никакой попытки выйти снова из Кадиса. 25 октября прибыл Розили и вступил в командование ими. Почти три года спустя, когда испанская монархия, бывшая так долго покорным орудием Директории и Наполеона, была низвергнута последним, и испанское население восстало против узурпатора, пять французских кораблей все еще стояли в порту. Захваченный врасплох с одной стороны блокирующей британской эскадрой, а с другой теперь враждебными береговыми батареями, Розили, после двухдневного боя с последними, сдал свою эскадру с четырьмя тысячами человек, составлявшими ее экипаж. Это событие, случившееся 14 июня 1808 года, было последним откликом Трафальгара.
Такова была в главных чертах и прямых последствиях знаменитая Трафальгарская битва. Ее долговременное значение и широкие результаты обстоятельно рассмотрены позднейшим историком, отнесшимся более сознательно и более чутко, чем большинство его товарищей, к «сдержанному», хотя и «молчаливому», влиянию морской силы на ход событий. «Под Трафальгаром была одержана не только величайшая морская победа, но и величайшая и самая знаменательная победа из всех одержанных на суше и на море в течение всей революционной войны. Ни одна победа и ни один ряд побед Наполеона не оказали такого влияния на Европу… Поколение прожило после Трафальгара, прежде чем Франция снова собралась с силами для серьезной угрозы Англии на море. Не было надежды на уничтожение британского флота все то время, пока Англия имела средства снаряжать его. Наполеон с тех пор уже строил свои планы в надежде уничтожить именно эти средства, стараясь принудить все государства на континенте изгнать из своих пределов торговлю Англии. Трафальгар заставил его наложить свое ярмо на всю Европу или отказаться от мечты победить Великобританию… Последний триумф Нельсона обеспечил за Англией такое положение, что не оставалось никаких средств вредить ей, кроме тех, результатом которых должно было быть окончательное подчинение континента Франции».
Эти слова могут быть приняты с очень незначительным изменением. Наполеоновский план вторжения в Великобританию, встречавший неоднократно преграды в стратегических затруднениях, сопряженных с его исполнением, был окончательно разрушен, когда Вильнев отказался от попытки достигнуть Бреста и направился в Кадис. Со стороны союзников Трафальгар сам по себе был бесполезной жертвой, принесенной вследствие отчаяния несчастного адмирала, на нерешительность которого Наполеон не без основания излил свой гнев, вызванный крушением его планов. Вильнев проницательно и вполне верно оценивал отрицательные стороны вверенных ему сил, так же как и многие данные, говорившие против успеха предприятия. Но при этом он совершенно не сумел понять простого долга повиновения – обязанности добиваться во что бы то ни стало исполнения назначенной ему роли в великом плане, хотя бы это и вело к уничтожению всей его эскадры. Если бы по оставлении Ферроля его посетила хотя бы малая доля той отчаянности, которая привела его к Трафальгару, то вторжение в Англию., может быть, – хотя и нельзя сказать «вероятно» – состоялось бы.
Такое выдающееся событие, каким была Трафальгарская битва, делается обыкновенно для человечества символом всех обстоятельств, – в том числе и более важных, но менее очевидных, которые получают в нем высшее выражение. В этом смысле можно сказать, что Трафальгарское поражение было причиной – так как несомненно вслед за ним начался новый период деятельности императора – решимости Наполеона раздавить Великобританию изгнанием ее торговли с континента. С этого момента история влияния морской силы на великую борьбу перестает выражаться в морских событиях, в тесном смысле этого понятия. Она связывается просто с крейсерской войной, составляющей обыкновенно второстепенную операцию морской войны, но раздутую в последние годы царствования Наполеона до степени главного, если не единственного средства действия.
Упомянутой войне посвящены две следующие главы. Из них первая трактует о крейсерской войне в обыкновенном смысле слова – о хищнических операциях против имущества неприятеля в открытом море. Здесь рассматривается ряд мер, которыми республика после открытия враждебных действий в 1793 году старалась уничтожить британскую торговлю и как бы предвещала этим Берлинский и Миланский декреты Наполеона. Вторая начинается Берлинским декретом 1806 года. Здесь автор, прослеживая путь, который вел императора от насилия к насилию, имеет целью показать, как неизбежно этот путь привел к Русской экспедиции и падению Империи. Выделенные, поскольку это возможно, из лабиринта истории, в котором они обыкновенно теряются, эти последовательные акты французского правительства представляются в форме логической цепи, как связанные одним мотивом и управлявшиеся одною необходимостью. Мотив этот – уничтожение Великобритании, необходимость – самосохранение. Каждая из двух держав, неуязвимая в своей стихии, стояла подобно неприступной крепости, которая может быть принуждена к сдаче только истощением ее ресурсов. В этой борьбе выносливостей Наполеон пал.
Глава XVII. Война против торговли в эпоху Французской революции и Империи до Берлинского трактата. 1793 г. – 1806 г
Война против торговли в течение Французской революции, как во время Республики, так и при владычестве Наполеона, характеризовалась такою же страстностью, такими же чрезвычайными и широкими замыслами, такой же упорной решимостью окончательно низвергнуть и искоренить всякую противодействующую силу, какие характеризовали и все другие политические и военные предприятия этой эпохи. В усилиях надеть ярмо своей политики на торговлю всего мира два главных борца, Франция и Великобритания, балансировали в смертельной схватке на обширной арене, попирая ногами права и интересы слабейших сторон, которые – одни в качестве нейтральных, другие – в качестве подчиненных дружественных или союзных держав – безнадежно смотрели на происходившее и убеждались, что в этой великой борьбе ни мольбы, ни угрозы, ни полная отчаяния пассивная покорность не могли уменьшить давления, постепенно разрушавшего их надежду и даже саму жизнь. Борьба между Наполеоном и британской нацией свелась просто к вопросу о большей выносливости, как это было ясно и сильно выражено самим императором. Обе стороны тратили свой капитал и «без стеснения» делали займы в счет будущего, одна – деньгами, другая – людьми, чтобы выдержать напряжение в настоящем. Подобно двум рассвирепевшим псам, ухватились они зубами за торговлю, как за решительный элемент в борьбе. Ни та ни другая не хотела разжать свои челюсти, пока недостаток жизненной силы не заставит ее сделать это или пока ей не нанесена рана, через которую иссякнут жизненные силы. Всем известно теперь, что конец борьбы наступил именно так. Торговая политика великой монархии, которая с окраин Европы следила за борьбой со всей страстностью заинтересованной стороны, раздражала Наполеона. Чтобы подчинить ее своей воле, он делал новые и оскорбительные территориальные захваты. Царь отвечал торговым эдиктом, резким и решительным, и война была решена. «Это совершенно сцена в опере», писал Наполеон.
Люди той эпохи не находили слов для изображения величия и кажущейся устойчивости Империи в 1811 году, когда родился наследник Наполеона. В декабре 1812 года она была потрясена от шпиля до фундамента, потерпев поражение в попытке «завоевать море на суше». Сцена действительно переменилась.
Великобритания осталась победоносной на поле битвы, но были моменты, когда она подходила к самому краю пропасти. Столкнувшись с упорной решимостью своего врага уничтожить ее торговлю абсолютным изгнанием последней с континента Европы, а по возможности и из других стран земного шара, она ответила на вызов мерой столь же крайней – запрещением нейтральным судам входить во враждебные ей порты без предварительного захода в один из ее портов. «Изгнанная» с континента, она объявила, что до тех пор, пока такое изгнание будет продолжаться, она отрежет континент от всякого внешнего сообщения. «Нет торговли иначе, как через Англию» – вот формула, которой вожди ее выражали свою цель. Участие в борьбе России помешало естественному решению проблемы о том, которая из двух политических систем должна была одолеть другую и к какому конечному результату привели бы меры, разбор которых составляет единственную цель этой и следующей главы. Последнему суждено оставаться навсегда неизвестным. Однако очевидно, что в борьбе, сущность которой состояла в стеснении торговли противника, коммерческая и фабричная страна, подобная Великобритании, должна страдать более чем другая, зависящая, как Франция, главным образом от своих внутренних ресурсов. Вопрос, как выше было сказано, состоял в том, могла ли Великобритания вынести большее истощение благодаря своему большему богатству по сравнению с противником. В общем, все время имелись признаки того, что она была в состоянии выдержать такую необычную борьбу и что Наполеон, вступив в нее, неверно рассчитал силы своего врага.
Но здесь, как и во всякой борьбе, где противники достойны друг друга, где сила и дисциплина и качества вождей почти одинаковы, был еще и другой вопрос: который из двух борцов сделает первую и большую ошибку, и насколько готов будет его противник воспользоваться последней. При такой близости к равновесию самый мудрый пророк не может предвидеть, куда наклонятся весы. Результат зависит не только от искусства бойца в употреблении своего оружия, но и от осторожности его защиты, быстроты ответных ударов, а также в значительной мере и от его хладнокровия. И во всем этом Наполеон был побежден. Едва только борьба за торговлю завязалась, как его излишняя самоуверенность ускорила восстание Испании. Великобритания сейчас же поспешила стать на сторону инсургентов. Четыре года спустя, когда британский народ изнемогал от продолжительного финансового кризиса, – именно в то время как надежда на полное разорение Великобритании была, или по крайней мере казалась более осуществимой, чем когда-либо, – Наполеон, вместо того чтобы терпеливо выждать, пока его и без того суровая блокада закончит работу, старался сделать ее еще суровее требованиями, которые не были необходимыми, и с которым царь не мог согласиться. Опять Великобритания «ухватилась» за представившийся ей случай – приняла флот своего бывшего врага и наполнила его казну. Если принять в соображение все затруднения, представлявшиеся Наполеону, а также действительно большую сложность предстоявшей ему задачи, все же остается тот факт, что он совершенно не понял и не принял в расчет характер испанского народа, опасностей своего испанского предприятия и решимости императора Александра I. С другой стороны, допустив основательность главного возражения против политики британского правительства, состоявшего в том, что последнее «отчуждало» от себя Соединенные Штаты, все-таки придется признать, что это правительство не ошиблось в расчете на долготерпение последних под руководством Джефферсона. Покорность Соединенных Штатов продолжалась до тех пор, пока Наполеон не впал в свою «заключительную» ошибку, что и оправдало риск Великобритании, увенчавшийся стратегическим триумфом.
Континентальная система Наполеона, – о которой здесь сделано лишь краткое упоминание, и которая будет описана ниже более подробно – была, однако, лишь продолжением по духу и целям политики, начертанной и впервые примененной на практике Республикой при Директории. Директория внесла в свои действия против торговли неприятеля неумолимую законченность, какую Конвент старался сообщить всем военным действиям. В декретах Директории мы находим прототипы главных мер Наполеона. Единственное важное отличие состояло в том, что в способах исполнения этих декретов отражались недостаточная обдуманность и слабеющая энергия правительства, тогда как Наполеон, верный себе, вдохнул в свою систему энергию и употреблял меры, пропорциональные трудности работы и величию ожидавшихся результатов. Так как один ряд мер как бы преемственно следовал за другим и дополнял его, то автор нашел наиболее естественным рассмотрение этих мер в той же тесной связи, в какой она находилась в порядке событий, чтобы показать более ясно единство плана, проходящего через всю историю. Это единство является следствием неумолимой логики фактов и существования внешнего давления, от которого нельзя было освободиться и которому нельзя было сопротивляться никакими другими мерами. Оба фактора обязаны своим происхождением неспособности Франции серьезно вредить грандиозной торговле соперника обыкновенными операциями войны, хотя она и «выпускала» дюжинами национальные крейсеры и приватиры. Морская сила Англии шла своим путем так упорно, оберегала свою торговлю так успешно и была вместе с тем столь явно главным врагом Франции, душой враждебных действий против нее, что увлекла не только слабых членов Директории, но и великого воина и дипломата, наследовавшего им, на тот путь, который привел Францию к поражению.
За декларациями войны последовали обычные инструкции командирам военных кораблей и приватиров – захватывать и вводить в порт коммерческие суда неприятеля, а также и нейтральные, если они нарушали общепризнанные принципы международного права. До сих пор в действиях воюющих не было ничего такого, что отличалось бы от обычных и ожидавшихся актов войны. В море появились поспешно снаряженные крейсера, и – как это всегда имеет место при неожиданном или даже внезапном открытии военных действий – суда обеих держав захватили ценные призы. Жертвы застигались врасплох, и наступательные операции велись с каждой стороны более деятельно и с большим успехом, чем оборонительные. Первоначальное смятение, однако, скоро прошло и сменилось более правильным ходом морской войны. Большие британские эскадры постепенно приобретали явное превосходство над массами противником, и последний скоро вынужден был перейти к обычным операциям крейсерской войны – в общепринятом смысле этого термина, тем более что в пользу такой войны сильно склонялись национальные традиции и убеждения многих выдающихся морских офицеров страны.
Набегам многочисленных неприятельских рассеянных крейсеров на коммерческие суда британцы противопоставили два способа обороны. Один из них состоял в том, что упомянутые суда перед отправлением в различные страны земного шара собирались в определенные порты и оттуда отплывали вместе под конвоем отряда военных кораблей, которые обязывались довести их до цели путешествия. Этот способ обороны назывался караванной системой, сущность которой состояла в сосредоточении известной доли имущества государства или граждан под защитой военной силы, достаточной для того, чтобы выдержать схватку со всяким вероятным врагом и «прогнать» его. Таким образом, британские коммерческие суда совершали плавания чрезвычайно многочисленными караванами: в одном караване нередко насчитывалось двести или триста судов. Там, где особенная опасность вызывала более сильную охрану и заставляла судовладельцев из чувства самосохранения особенно искать ее, – как, например, при входах в Канал и Балтийское море, – собирались вместе иногда до пятисот и даже до тысячи судов, таким образом оправдывая и расширяя характерные черты этой системы. Едва ли нужно упоминать, что в процессе сбора таких огромных караванов тратилось много времени, и что скорость их переходов была значительно ниже той, на какую были способны многие отдельные суда каравана. Невыгодно было для купцов и то обстоятельство, что одновременное прибытие столь многих кораблей с одинаковыми товарами необходимо понижало цены. Вследствие этого многие товаровладельцы, полагаясь на скорость своих судов, а также и на удачу, отправляли их из порта без конвоя, ожидая больших барышей от прибытия первыми на рынок. Для защиты таких смельчаков, а также и тех судов, которые, по несчастью или дурному управлению, отделялись от своего конвоя, и в то же время для сохранения своего господства на море, британцы прибегали к другой системе – системе патрулей, как можно ее назвать. Она состояла в том, что на путях, которые избирались торговыми судами, и которых поэтому, принуждены были держаться и вражеские крейсера, были рассеяны быстроходные фрегаты и корветы с большим числом мелких судов. Каждому был назначен определенный крейсерский район, причем распределение обусловливалось сравнительными опасностями и необходимостью сбора коммерческих судов в определенных местностях, как, например, в Немецком море, входах в Канал и вообще в центрах схождения торговых путей. Кроме специально назначенных для такой патрульной службы судов, или – употребляя техническое выражение – кораблей «в крейсерстве», такую же роль нередко исполняли и многие другие суда, совершавшие рейсы между Англией и колониальными станциями, например – посыльные корабли, шедшие в Европу для починок или возвращавшиеся после совершения их и т. п., так что омывающие Европу моря «кишели» британскими крейсерами, каждый из которых зорко выслеживал призы. Однородной с их деятельностью была и деятельность многочисленных приватиров, для которых крейсерский район не назначался, конечно, правительством, но определялся теми же условиями: торговыми путями коммерческих судов и расположением станций-убежищ, необходимых для «истребителей торговли».
Сквозь этот рой врагов должны были проходить шедшие без конвоя суда, полагавшиеся на свою скорость. В случае захвата их в плен они еще не отчаивались, потому что для них оставался шанс быть отбитыми дружественным крейсером. Но в таком случае уплата последнему вознаграждения за спасенный груз составляла большую долю торгового барыша. Невыгода для Великобритании плаваний торговых судов без конвоя не ограничивалась только риском судо– или товаровладельцев. Не говоря уже о вредном влиянии на торговые обороты тревоги, сообщавшейся коммерсантам при неудачах каждого коммерческого судна, с захватом экипажа последнего уменьшался численный состав матросов торгового флота, бывший всегда важным элементом боевой силы нации. Хороший матрос, особенно при несложности тогдашнего оружия, был более чем наполовину готов сделаться сейчас же воином. В этом он отличался от непривычного к морю земледельца, и поэтому во время войны практиковался обычай задерживать взятых в плен матросов до тех пор, пока не предоставлялся случай обмена пленных. Таким образом, каждое захваченное неприятелем коммерческое судно уменьшало боевую силу Великобритании, и эти потери были так многочисленны, что в 1798 году был издан Конвойный акт, обязывавший купеческие корабли плавать непременно под конвоем за известную плату. В первый год действия акта этот налог дал казначейству 1 292 000 фунтов стерлингов и в то же время выразился значительным сокращением расходов для судовладельцев вследствие понижения страховых премий. Для французов же последствия упомянутого акта сказались значительным уменьшением числа призов, что было для них весьма чувствительно в то время, когда по распоряжению Директории заграничная торговля под французским флагом была упразднена. Этот факт и опыт, продиктовавший британскому правительству Конвойный акт, могут быть приняты вместе за доказательство того, что в обороне и атаке торговли, как и в других военных операциях, сосредоточение сил всегда более целесообразно, чем разбрасывание. В 1795 году Франция формально отказалась от политики содержания судов в море большими эскадрами как делала это и ранее, и ограничилась ведением каперской войны. В течение трех лет, до декабря 1798 года, при обмене пленных в пользу Англии оказалось более двадцати тысяч человек, и ни одно коммерческое судно не оставило порты под французским флагом. Почти всем специальным крейсерам суждено было попасть раньше или позже в руки неприятеля; вследствие этого из восьмидесяти тысяч человек, занесенных в морскую запись, осталась только половина для комплектования флота. Авторитетный британский писатель говорит, что за время от объявления войны в 1793 году до 31 декабря 1800 года было взято одних только французских приватиров 743, не включая в это число 273 военных кораблей, принадлежавших к типу крейсеров различных классов. Абсолютная потеря, причиненная Великобритании действиями этих судов и более счастливых их товарищей, не может быть определена с точностью, но в результате своего исследования, подробности которого будут приведены ниже, автор убедился, что она не превосходила двух с половиной процентов и, вероятно, была даже ниже двух процентов суммы валового оборота британской торговли. На этот убыток можно смотреть как на военный налог, без сомнения тягостный, но никоим образом не невыносимый, и нельзя думать, что он сам по себе мог оказать сколько-нибудь решительное влияние на политику богатой и энергичной державы. А между тем нет страны, владения которой были бы расположены так благоприятно для операций против британской торговли, как владения Франции в то время как в Европе, так и в Вест-Индии, бывшей в то время источником по крайней мере четвертой части всей торговли британской монархии.
Незначительность результатов, достигнутых Францией в войне против британской морской торговли, не была следствием недостатка усилий с ее стороны. Напротив, деятельность ее корсаров, хотя и не постоянная, была по временам феноменальной, и этот факт, так же как и необыкновенно благоприятное географическое положение Франции, нужно иметь в виду при оценке вероятных выгод, которых можно ожидать от рассматриваемого способа войны. В то время через Лондон проходила большая часть товаров, составлявших предметы торговли Великобритании; помимо участия в заграничной торговле, он был большим распределительным центром отечественных продуктов, транспортировавшихся главным образом каботажными судами, которые сотнями теснились на Темзе. Ежегодный ввоз и вывоз метрополии оценивался свыше 60000 000 фунтов стерлингов, и среднее число выходивших из ее портов и входивших в них судов колебалось между тринадцатью и четырнадцатью тысячами. Из них почти две трети должны были проходить со своим грузом через Английский канал, не имеющий нигде более восьмидесяти миль ширины и суживающийся до двадцати миль в Дуврском проливе. Суда остальной трети, которые участвовали в торговле с Голландией, Германией и Прибалтийскими странами, а также и в прибрежной торговле с северной Британией, могли легко подвергаться нападениям из портов Булонь, Дюнкерк и Кале. Опасность быть атакованными еще возросла для них после того, как французы в 1794 и 1795 годах приобрели полное господство в Бельгии и Голландии. От Сен-Мало до Текселя, т. е. на протяжении более трехсот миль, весь берег сделался гнездом приватиров всех родов и размеров – от гребных шлюпок, вооруженных только ружьями и укомплектованных дюжиной или даже еще меньшим числом матросов, до судов, носящих от десяти до двадцати пушек и до ста пятидесяти человек экипажа. В главных французских портах Канала, не считая бельгийских и голландских, зимою 1800 года стояли одно время восемьдесят семь приватиров, вооруженных 14–28 пушками, и кроме того, много гребных судов. Приватиры эти употреблялись с успехом в действиях против торговых судов, так же как и рыболовные береговые боты, которые часто утилизировались для таких операций, так как требовалось немного времени, чтобы приспособить их к ним.
Люди той эпохи не находили слов для изображения величия и кажущейся устойчивости Империи в 1811 году, когда родился наследник Наполеона. В декабре 1812 года она была потрясена от шпиля до фундамента, потерпев поражение в попытке «завоевать море на суше». Сцена действительно переменилась.
Великобритания осталась победоносной на поле битвы, но были моменты, когда она подходила к самому краю пропасти. Столкнувшись с упорной решимостью своего врага уничтожить ее торговлю абсолютным изгнанием последней с континента Европы, а по возможности и из других стран земного шара, она ответила на вызов мерой столь же крайней – запрещением нейтральным судам входить во враждебные ей порты без предварительного захода в один из ее портов. «Изгнанная» с континента, она объявила, что до тех пор, пока такое изгнание будет продолжаться, она отрежет континент от всякого внешнего сообщения. «Нет торговли иначе, как через Англию» – вот формула, которой вожди ее выражали свою цель. Участие в борьбе России помешало естественному решению проблемы о том, которая из двух политических систем должна была одолеть другую и к какому конечному результату привели бы меры, разбор которых составляет единственную цель этой и следующей главы. Последнему суждено оставаться навсегда неизвестным. Однако очевидно, что в борьбе, сущность которой состояла в стеснении торговли противника, коммерческая и фабричная страна, подобная Великобритании, должна страдать более чем другая, зависящая, как Франция, главным образом от своих внутренних ресурсов. Вопрос, как выше было сказано, состоял в том, могла ли Великобритания вынести большее истощение благодаря своему большему богатству по сравнению с противником. В общем, все время имелись признаки того, что она была в состоянии выдержать такую необычную борьбу и что Наполеон, вступив в нее, неверно рассчитал силы своего врага.
Но здесь, как и во всякой борьбе, где противники достойны друг друга, где сила и дисциплина и качества вождей почти одинаковы, был еще и другой вопрос: который из двух борцов сделает первую и большую ошибку, и насколько готов будет его противник воспользоваться последней. При такой близости к равновесию самый мудрый пророк не может предвидеть, куда наклонятся весы. Результат зависит не только от искусства бойца в употреблении своего оружия, но и от осторожности его защиты, быстроты ответных ударов, а также в значительной мере и от его хладнокровия. И во всем этом Наполеон был побежден. Едва только борьба за торговлю завязалась, как его излишняя самоуверенность ускорила восстание Испании. Великобритания сейчас же поспешила стать на сторону инсургентов. Четыре года спустя, когда британский народ изнемогал от продолжительного финансового кризиса, – именно в то время как надежда на полное разорение Великобритании была, или по крайней мере казалась более осуществимой, чем когда-либо, – Наполеон, вместо того чтобы терпеливо выждать, пока его и без того суровая блокада закончит работу, старался сделать ее еще суровее требованиями, которые не были необходимыми, и с которым царь не мог согласиться. Опять Великобритания «ухватилась» за представившийся ей случай – приняла флот своего бывшего врага и наполнила его казну. Если принять в соображение все затруднения, представлявшиеся Наполеону, а также действительно большую сложность предстоявшей ему задачи, все же остается тот факт, что он совершенно не понял и не принял в расчет характер испанского народа, опасностей своего испанского предприятия и решимости императора Александра I. С другой стороны, допустив основательность главного возражения против политики британского правительства, состоявшего в том, что последнее «отчуждало» от себя Соединенные Штаты, все-таки придется признать, что это правительство не ошиблось в расчете на долготерпение последних под руководством Джефферсона. Покорность Соединенных Штатов продолжалась до тех пор, пока Наполеон не впал в свою «заключительную» ошибку, что и оправдало риск Великобритании, увенчавшийся стратегическим триумфом.
Континентальная система Наполеона, – о которой здесь сделано лишь краткое упоминание, и которая будет описана ниже более подробно – была, однако, лишь продолжением по духу и целям политики, начертанной и впервые примененной на практике Республикой при Директории. Директория внесла в свои действия против торговли неприятеля неумолимую законченность, какую Конвент старался сообщить всем военным действиям. В декретах Директории мы находим прототипы главных мер Наполеона. Единственное важное отличие состояло в том, что в способах исполнения этих декретов отражались недостаточная обдуманность и слабеющая энергия правительства, тогда как Наполеон, верный себе, вдохнул в свою систему энергию и употреблял меры, пропорциональные трудности работы и величию ожидавшихся результатов. Так как один ряд мер как бы преемственно следовал за другим и дополнял его, то автор нашел наиболее естественным рассмотрение этих мер в той же тесной связи, в какой она находилась в порядке событий, чтобы показать более ясно единство плана, проходящего через всю историю. Это единство является следствием неумолимой логики фактов и существования внешнего давления, от которого нельзя было освободиться и которому нельзя было сопротивляться никакими другими мерами. Оба фактора обязаны своим происхождением неспособности Франции серьезно вредить грандиозной торговле соперника обыкновенными операциями войны, хотя она и «выпускала» дюжинами национальные крейсеры и приватиры. Морская сила Англии шла своим путем так упорно, оберегала свою торговлю так успешно и была вместе с тем столь явно главным врагом Франции, душой враждебных действий против нее, что увлекла не только слабых членов Директории, но и великого воина и дипломата, наследовавшего им, на тот путь, который привел Францию к поражению.
За декларациями войны последовали обычные инструкции командирам военных кораблей и приватиров – захватывать и вводить в порт коммерческие суда неприятеля, а также и нейтральные, если они нарушали общепризнанные принципы международного права. До сих пор в действиях воюющих не было ничего такого, что отличалось бы от обычных и ожидавшихся актов войны. В море появились поспешно снаряженные крейсера, и – как это всегда имеет место при неожиданном или даже внезапном открытии военных действий – суда обеих держав захватили ценные призы. Жертвы застигались врасплох, и наступательные операции велись с каждой стороны более деятельно и с большим успехом, чем оборонительные. Первоначальное смятение, однако, скоро прошло и сменилось более правильным ходом морской войны. Большие британские эскадры постепенно приобретали явное превосходство над массами противником, и последний скоро вынужден был перейти к обычным операциям крейсерской войны – в общепринятом смысле этого термина, тем более что в пользу такой войны сильно склонялись национальные традиции и убеждения многих выдающихся морских офицеров страны.
Набегам многочисленных неприятельских рассеянных крейсеров на коммерческие суда британцы противопоставили два способа обороны. Один из них состоял в том, что упомянутые суда перед отправлением в различные страны земного шара собирались в определенные порты и оттуда отплывали вместе под конвоем отряда военных кораблей, которые обязывались довести их до цели путешествия. Этот способ обороны назывался караванной системой, сущность которой состояла в сосредоточении известной доли имущества государства или граждан под защитой военной силы, достаточной для того, чтобы выдержать схватку со всяким вероятным врагом и «прогнать» его. Таким образом, британские коммерческие суда совершали плавания чрезвычайно многочисленными караванами: в одном караване нередко насчитывалось двести или триста судов. Там, где особенная опасность вызывала более сильную охрану и заставляла судовладельцев из чувства самосохранения особенно искать ее, – как, например, при входах в Канал и Балтийское море, – собирались вместе иногда до пятисот и даже до тысячи судов, таким образом оправдывая и расширяя характерные черты этой системы. Едва ли нужно упоминать, что в процессе сбора таких огромных караванов тратилось много времени, и что скорость их переходов была значительно ниже той, на какую были способны многие отдельные суда каравана. Невыгодно было для купцов и то обстоятельство, что одновременное прибытие столь многих кораблей с одинаковыми товарами необходимо понижало цены. Вследствие этого многие товаровладельцы, полагаясь на скорость своих судов, а также и на удачу, отправляли их из порта без конвоя, ожидая больших барышей от прибытия первыми на рынок. Для защиты таких смельчаков, а также и тех судов, которые, по несчастью или дурному управлению, отделялись от своего конвоя, и в то же время для сохранения своего господства на море, британцы прибегали к другой системе – системе патрулей, как можно ее назвать. Она состояла в том, что на путях, которые избирались торговыми судами, и которых поэтому, принуждены были держаться и вражеские крейсера, были рассеяны быстроходные фрегаты и корветы с большим числом мелких судов. Каждому был назначен определенный крейсерский район, причем распределение обусловливалось сравнительными опасностями и необходимостью сбора коммерческих судов в определенных местностях, как, например, в Немецком море, входах в Канал и вообще в центрах схождения торговых путей. Кроме специально назначенных для такой патрульной службы судов, или – употребляя техническое выражение – кораблей «в крейсерстве», такую же роль нередко исполняли и многие другие суда, совершавшие рейсы между Англией и колониальными станциями, например – посыльные корабли, шедшие в Европу для починок или возвращавшиеся после совершения их и т. п., так что омывающие Европу моря «кишели» британскими крейсерами, каждый из которых зорко выслеживал призы. Однородной с их деятельностью была и деятельность многочисленных приватиров, для которых крейсерский район не назначался, конечно, правительством, но определялся теми же условиями: торговыми путями коммерческих судов и расположением станций-убежищ, необходимых для «истребителей торговли».
Сквозь этот рой врагов должны были проходить шедшие без конвоя суда, полагавшиеся на свою скорость. В случае захвата их в плен они еще не отчаивались, потому что для них оставался шанс быть отбитыми дружественным крейсером. Но в таком случае уплата последнему вознаграждения за спасенный груз составляла большую долю торгового барыша. Невыгода для Великобритании плаваний торговых судов без конвоя не ограничивалась только риском судо– или товаровладельцев. Не говоря уже о вредном влиянии на торговые обороты тревоги, сообщавшейся коммерсантам при неудачах каждого коммерческого судна, с захватом экипажа последнего уменьшался численный состав матросов торгового флота, бывший всегда важным элементом боевой силы нации. Хороший матрос, особенно при несложности тогдашнего оружия, был более чем наполовину готов сделаться сейчас же воином. В этом он отличался от непривычного к морю земледельца, и поэтому во время войны практиковался обычай задерживать взятых в плен матросов до тех пор, пока не предоставлялся случай обмена пленных. Таким образом, каждое захваченное неприятелем коммерческое судно уменьшало боевую силу Великобритании, и эти потери были так многочисленны, что в 1798 году был издан Конвойный акт, обязывавший купеческие корабли плавать непременно под конвоем за известную плату. В первый год действия акта этот налог дал казначейству 1 292 000 фунтов стерлингов и в то же время выразился значительным сокращением расходов для судовладельцев вследствие понижения страховых премий. Для французов же последствия упомянутого акта сказались значительным уменьшением числа призов, что было для них весьма чувствительно в то время, когда по распоряжению Директории заграничная торговля под французским флагом была упразднена. Этот факт и опыт, продиктовавший британскому правительству Конвойный акт, могут быть приняты вместе за доказательство того, что в обороне и атаке торговли, как и в других военных операциях, сосредоточение сил всегда более целесообразно, чем разбрасывание. В 1795 году Франция формально отказалась от политики содержания судов в море большими эскадрами как делала это и ранее, и ограничилась ведением каперской войны. В течение трех лет, до декабря 1798 года, при обмене пленных в пользу Англии оказалось более двадцати тысяч человек, и ни одно коммерческое судно не оставило порты под французским флагом. Почти всем специальным крейсерам суждено было попасть раньше или позже в руки неприятеля; вследствие этого из восьмидесяти тысяч человек, занесенных в морскую запись, осталась только половина для комплектования флота. Авторитетный британский писатель говорит, что за время от объявления войны в 1793 году до 31 декабря 1800 года было взято одних только французских приватиров 743, не включая в это число 273 военных кораблей, принадлежавших к типу крейсеров различных классов. Абсолютная потеря, причиненная Великобритании действиями этих судов и более счастливых их товарищей, не может быть определена с точностью, но в результате своего исследования, подробности которого будут приведены ниже, автор убедился, что она не превосходила двух с половиной процентов и, вероятно, была даже ниже двух процентов суммы валового оборота британской торговли. На этот убыток можно смотреть как на военный налог, без сомнения тягостный, но никоим образом не невыносимый, и нельзя думать, что он сам по себе мог оказать сколько-нибудь решительное влияние на политику богатой и энергичной державы. А между тем нет страны, владения которой были бы расположены так благоприятно для операций против британской торговли, как владения Франции в то время как в Европе, так и в Вест-Индии, бывшей в то время источником по крайней мере четвертой части всей торговли британской монархии.
Незначительность результатов, достигнутых Францией в войне против британской морской торговли, не была следствием недостатка усилий с ее стороны. Напротив, деятельность ее корсаров, хотя и не постоянная, была по временам феноменальной, и этот факт, так же как и необыкновенно благоприятное географическое положение Франции, нужно иметь в виду при оценке вероятных выгод, которых можно ожидать от рассматриваемого способа войны. В то время через Лондон проходила большая часть товаров, составлявших предметы торговли Великобритании; помимо участия в заграничной торговле, он был большим распределительным центром отечественных продуктов, транспортировавшихся главным образом каботажными судами, которые сотнями теснились на Темзе. Ежегодный ввоз и вывоз метрополии оценивался свыше 60000 000 фунтов стерлингов, и среднее число выходивших из ее портов и входивших в них судов колебалось между тринадцатью и четырнадцатью тысячами. Из них почти две трети должны были проходить со своим грузом через Английский канал, не имеющий нигде более восьмидесяти миль ширины и суживающийся до двадцати миль в Дуврском проливе. Суда остальной трети, которые участвовали в торговле с Голландией, Германией и Прибалтийскими странами, а также и в прибрежной торговле с северной Британией, могли легко подвергаться нападениям из портов Булонь, Дюнкерк и Кале. Опасность быть атакованными еще возросла для них после того, как французы в 1794 и 1795 годах приобрели полное господство в Бельгии и Голландии. От Сен-Мало до Текселя, т. е. на протяжении более трехсот миль, весь берег сделался гнездом приватиров всех родов и размеров – от гребных шлюпок, вооруженных только ружьями и укомплектованных дюжиной или даже еще меньшим числом матросов, до судов, носящих от десяти до двадцати пушек и до ста пятидесяти человек экипажа. В главных французских портах Канала, не считая бельгийских и голландских, зимою 1800 года стояли одно время восемьдесят семь приватиров, вооруженных 14–28 пушками, и кроме того, много гребных судов. Приватиры эти употреблялись с успехом в действиях против торговых судов, так же как и рыболовные береговые боты, которые часто утилизировались для таких операций, так как требовалось немного времени, чтобы приспособить их к ним.