Страница:
Недисциплинарность такого рода, перед которою отступили более слабые люди, разбивалась о решительный и горячий нрав Сюффреня, но дух недовольства против него вырос почти до степени мятежа, заставив его, после четвертого сражения, в депешах морскому министру сказать: "Я сердечно огорчен беспрестанными нарушениями долга в нашем флоте. Ужасно подумать, что я мог бы четыре раза уничтожить английский флот, а он все еще существует". Реформы Шуазеля разбивались об эту скалу, которую разрушило, наконец, только восстание против нее всего народа, но все-таки в личном составе флота он достиг значительного улучшения. В 1767 году он реорганизовал морскую артиллерию, образовав корпус из десяти тысяч артиллеристов, систематически обучавшихся практике своего дела, раз в неделю, в течение десяти лет, протекших до следующей войны с Англией.
Не теряя из виду ни одной из сторон своих планов, Шуазель, заботясь о морской и сухопутной силе Франции, обращал особенное внимание на союз с Испанией и разумно ободрял усилия этой страны на пути прогресса, под управлением Карла III, лучшего из ее королей династии Бурбонов. Австрийский союз все еще существовал; но надежды Шуазеля главным образом опирались на Испанию. Благодаря своей мудрости и полному пониманию дела, он сразу увидел в Англии центр неприязни к Франции, и справедливость его соображений оправдалась и еще более выяснилась всем ходом Семилетней войны. Испания была самым верным и, при хорошей администрации, самым сильным союзником Франции. Взаимная географическая близость этих двух стран и относительное расположение их портов делали морское положение их особенно сильным, и союз, который подсказывался здравой политикой, фамильными связями и совершенно основательной боязнью английской морской силы, еще более обеспечивался для Франции недавними, еще болевшими тогда, обидами со стороны англичан, которые должны были продолжать растравлять Испанию. Гибралтар, Менорка и Флорида все еще были в руках Англии, ни один испанец не считал тогда возможным успокоиться, пока этот позор не был смыт.
Легко поверить, как это утверждается французскими историками, что Англия смотрела с беспокойством на рост французского флота и была бы рада остановить его заблаговременно; но еще сомнительно, чтобы она желала войны для этой цели. В течение годов, последовавших за Парижским миром, ряд недолговечных министерств, обратившихся главным образом к вопросам внутренней политики или к несерьезным партийным интересам, был причиною того, что иностранная политика Англии представляла резкий контраст с энергичным, властолюбивым, но прямолинейным образом действий Питта. Внутренние смуты и неурядицы, которые обыкновенно присущи времени, следующему за большими войнами, и более всего споры с североамериканскими колониями, начавшиеся еще в 1765 году хорошо известным законом о гербовом сборе (Stamp Act), соединились с другими причинами, чтобы связать руки Англии. Дважды, по крайней мере, в годы министерства Шуазеля представлялись случаи, которые решительное, находчивое и не слишком разборчивое министерство Англии могло бы легко обратить в поводы войны, тем более, что эти случаи касались морской силы, бывшей для Англии, более чем для всех других держав, предметом основательных и ревнивых забот. В 1764 году гену-езцы, утомленные безуспешными попытками управлять Корсикой, опять просили Францию возобновить оккупацию портов, которые раз были уже заняты ее гарнизонами в 1756 году. Корсиканцы также отправили посланника во Францию с тем, чтобы ходатайствовать о признании их независимости ценою дани, равной той, какую они платили прежде Генуе. Последняя, чувствуя, что ей не под силу опять подчинить Корсику, наконец решилась, практически, отказаться от нее. Дело приняло вид формального дозволения королю Франции пользоваться всеми правами верховной власти над всеми городами и гаванями Корсики, как бы в обеспечение долгов, какими обязалась ему Республика. Эта уступка, скрытая под видом гарантии, чтобы замаскировать усиление Франции в глазах Австрии и Англии, напоминает условную и тонко замаскированную передачу острова Кипра Англии девять лет назад - передачу, которой вероятно суждено быть такой же окончательной и многозначительной, как передача Корсики Франции. Англия тогда взволновалась и заговорила сердито; но хотя Бэрк (Burke) заявил: "Корсика как провинция Франции страшна мне",- только один член палаты общин, ветеран адмирал сэр Чарльс Саундерс (Charles Saunders), решился заметить на это, что "было бы лучше вступить в войну с Францией, чем согласиться отдать ей во владение Корсику"{107}. Если принять во внимание хорошо тогда сознававшиеся интересы Англии в Средиземном море, то сделается очевидным, что переход острова, - так выгодно расположенного для влияния на берегах Италии и для стеснения деятельности морской станции на Менорке,- в руки сильного владельца не мог бы быть допущен Англией, если бы она чувствовала себя готовой к войне и желала бы ее.
Далее, в 1770 году, возник спор между Англией и Испанией из-за владений на Фолклендских островах. Не вдаваясь здесь в сущность притязаний той и другой державы на эту группу скудных в то время островов, не богатых ни военными, ни естественными выгодами, заметим только, что обе, и Англия, и Испания, имели там поселения, на которых развевались их национальные флаги, и на английской станции начальником был капитан флота. Перед этим поселением, называвшимся Порт-Эгмонт (Port Egmont), внезапно появилась в июне 1770 года испанская экспедиция, снаряженная в Буэнос-Айресе, из пяти фрегатов с шестнадцатью сотнями солдат. Такой силе горсть англичан не могла оказать серьезного сопротивления, так что, обменявшись с противником несколькими выстрелами, ради поддержания чести флага, порт сдался на капитуляцию.
Вести об этом деле достигли до Англии в следующем октябре месяце,- и то, как они были приняты там, показывает, насколько оскорбление серьезнее, чем материальный вред и насколько живее оно чувствуется. Передача Корсики едва лишь возбудила волнение за стенами государственных учреждений, а нападение на Порт-Эгмонт подняло и народ и парламент. Английскому посланнику в Мадриде было приказано потребовать немедленного восстановления прежнего порядка на островах и объявления незаконным образа действий офицера, по приказанию которого было сделано нападение. Не дожидаясь ответа, были сделаны распоряжения о снаряжении кораблей в кампанию; отряды для вербовки матросов сновали по улицам, и в короткое время сильный флот был готов в Спитхэ-де для отмщения за оскорбление. Испания, полагаясь на семейный договор Бурбонов и на поддержку Франции, была склонна твердо настаивать на своем; но старый король Людовик XV был против войны, и Щуазель, между врагами которого при дворе была последняя фаворитка короля, получил отставку. С его падением исчезли надежды Испании, которая сейчас же согласилась на требования Англии, сохранив, однако, за собою право верховного владычества на островах. Такое заключение дела показывает ясно, что Англия, хотя все еще обладавшая значительной морской силой, способной сдерживать Испанию, не горела уже желанием войны единственно для того только, чтобы уничтожить соперничавшие с нею флоты.
Не будет вполне чуждым вопросу о морской силе краткое замечание о крупном событии, которое случилось в то время, как будто бы совершенно вне всякого отношения к морским интересам. Первый раздел Польши между Пруссией, Россией и Австрией, состоявшийся в 1772 году, был облегчен увлечением Шуазеля морскою политикой и союзом с Испанией. Дружба с Польшей и Турцией и поддержка их как держав, противодействовавших Австрийскому дому, были частью традиций, завещанных Франции Генрихом IV и Ришелье; уничтожение первой державы было прямым ударом для гордости и интересов Франции. Что сделал бы Шуазель, если бы он владел еще тогда министерским портфелем, знать нельзя, но если бы результат Семилетней войны был иной, то Франция могла бы вмешаться в это дело с тою или другою целью.
10-го мая 1774 года Людовик XV умер; это было как раз то время, когда волнения в Севере-Американских колониях быстро приближались к своему апогею. При его юном преемнике, Людовике XVI, политика мира на континенте, дружеского союза с Испанией и количественного и качественного воссоздания флота продолжалась. Это была внешняя политика Шуазеля, направленная против морской силы Англии как против главного врага Франции и в пользу морской силы последней- как главной опоры ее. Инструкции, данные, согласно французскому морскому писателю, новым королем своим министрам, показывают дух, которым его царствование характеризовалось вплоть до революции, были ли они плодом его самостоятельных убеждений или нет - безразлично: "Проследить за всеми признаками приближающейся опасности; наблюдать, при посредстве крейсеров, за подходными путями к нашим островам и за входом в Мексиканский залив, следить постоянно за тем, что происходит на Ньюфаундлендских банках, и за стремлениями английской торговли наблюдать за состоянием вооруженных сил и общественного кредита в Англии, следить за деятельностью ее министерства, вмешиваться искусно в дела британских колоний; давать колонистам-инсургентам средства добывать военные припасы, сохраняя однако при этом строжайший нейтралитет, расширять флот деятельно, но бесшумно, исправлять наши военные корабли, снабдить всем необходимым магазины и постоянно иметь наготове средства для быстрого снаряжения флотов в Брест и Тулон, тогда как Испании следовало бы готовить свой флот в Ферроле; наконец, при первом серьезном опасении разрыва собрать многочисленные войска на берегах Бретани и Нормандии и все приготовить для вторжения в Англию, чтобы принудить ее сосредоточить свои силы и таким образом ослабить средства ее сопротивления на окраинах ее владений"{108}.
Такие инструкции - были ли они даны сразу, как выражение систематического, хорошо обдуманного плана, или давались от времени до времени, когда представлялся случай - показывают, что положение было обдуманно тщательно, и дышат убеждением, которое, если бы Франция прониклась им раньше, сильно изменило бы историю ее и Англии. Но исполнение плана было менее совершенно, чем замысел его.
В деле развития французского флота, однако, пятнадцать лет мира и настойчивой работы принесли хорошие результаты. Когда война возгорелась в 1778 году, Франция имела восемьдесят линейных кораблей в хорошем состоянии, и шестьдесят семь тысяч матросов числились в морской записи. В портах Испании, когда она приняла участие в войне в качестве союзницы Франции, т. е. в 1779 году, было почти шестьдесят линейных кораблей. Совокупности этих сил Англия противопоставила двести двадцать восемь кораблей всех классов, из которых около ста пятидесяти были линейные. Кажущееся по этим численным данным равенство материальных сил противников нарушалось, к невыгоде Англии, большей величиной французских и испанских судов и лучшей артиллерией на них; но с другой стороны, ее сила, как принадлежавшая одной державе, имела за собою превосходство в единстве цели. Союзникам же суждено было испытать общеизвестную слабость морских коалиций, так же, как и последствия деморализованной администрации Испании и недостаток привычки к морю - можно даже сказать, не боясь ошибки, недостаток способности к морскому делу - обеих наций. Морская политика, при которой Людовик XVI начал свое царствование, была доведена до конца; в 1791 году, два года спустя после собрания Генеральных Штатов, во французском флоте числилось восемьдесят шесть линейных кораблей, в общем превосходивших - как по размерам, так и по целесообразности типа - английские корабли того же класса.
Мы пришли, таким образом, к возникновению истинно морской войны, которая, как с этим согласятся прочитавшие предшествующие страницы, не имела места со дней Рейтера и Турвиля. Величие морской силы и ее значение, может быть, более ясно выказывалось бесконтрольным господством и вытекавшим из него возвеличением одной воюющей стороны; но урок, таким образом преподанный, если и более поразительный, обладает менее живым интересом, чем зрелище, представляемое морской державой, которая встречает врага, достойного ее по оружию, и напряжение сил которой вызвано борьбою, угрожавшею не только ее самым ценным колониям, но и ее собственным берегам. Вследствие обширного и разбросанного состава Британской монархии борьба эта велась во всех частях света, и внимание изучающего ее привлекается то к Ост-Индии, то к Вест-Индии, то к берегам Соединенных Штатов, то к берегам самой Англии, от Нью-Йорка и Чесапикской бухты к Гибралтару и Менорке, к островам Зеленого мыса, к мысу Доброй Надежды и Цейлону. Война эта характеризуется главным образом тем, что сталкивающиеся в ней враждебные флоты - одинаковы по величине, и общая погоня и свалки, которые характеризовали сражения Хоука, Боскауэ-на и Ансона, хотя по временам имеют место и в ней, сменились большей частью осторожными и сложными маневрами, слишком часто бедными решительными результатами. Превосходство французов в тактическом искусстве содействовало тому, что в этом столкновении резко выразилось особенное свойство их морской политики,которая не старалась достигнуть обладания морем через уничтожение флотов неприятеля, его организованной силы, а гналась за успехом частных операций, за захватом частных пунктов, и преследовала частные стратегические цели как цели конечные. Нет необходимости стараться навязывать другим убеждения автора этого труда, что такая политика, хотя и пригодная в исключительных случаях, ошибочна, как правило, но в высшей степени желательно, чтобы все лица, ответственные за результаты ведения морских дел, признали, что существуют два направления политики, прямо противоположные друг другу. В одном есть тесная аналогия с войною за обладание постами, тогда как в другом предметом действий, или объектом операций, является та сила, уничтожение которой делает посты беззащитными и поэтому необходимо отдает их со временем в руки неприятеля. Установив различие между этими двумя противоположными направлениями, надлежит рассмотреть результаты обоих их, как они определяются примерами, представляемыми историей Англии и Франции.
Однако не такие осторожные воззрения хотел сначала внушить своим адмиралам новый король Франции. В инструкциях, адресованных к графу д'Орвилье (d'Orvilliers), командовавшему первым флотом, посланным из Бреста, морской министр говорит от имени короля: "Ваша обязанность состоит теперь в том, чтобы возвратить французскому флагу тот блеск, каким он некогда был, прошедшие несчастия и ошибки должны быть заглажены, только блестящими сражениями флот может надеяться достигнуть этого. Его величество имеет право ожидать величайших усилий от своих офицеров... В какие бы обстоятельства флот короля ни был поставлен, распоряжения Его Величества, которые он настоятельно обязал меня внушить вам, так же, как и всем командирам, требуют, чтобы его корабли атаковали неприятеля с величайшей энергией и защищались во всех случаях до последней крайности".
Далее инструкция продолжается в том же духе. Французский офицер, воззрений которого на эту фазу французской морской политики мы еще не приводили, говорит: "Как отличен этот язык от того, на каком обращались к нашим адмиралам в течение последней войны, ибо было бы ошибкой думать, что они следовали добровольно и естественно робкой и оборонительной системе, которая преобладала в тактике флота. Правительство, всегда находившее издержки, вызывавшиеся содержанием флота, чрезвычайными, слишком часто предписывало адмиралам держаться в море так долго, как это возможно, не вступая в правильные сражения или даже в легкие столкновения с противником, которые всегда очень дороги, так как следствием их может явиться потеря кораблей трудно заменимых. Часто им предписывалось, чтобы они, если уже приняли бой по необходимости, тщательно избегали искушать судьбу своих эскадр слишком решительными стычками. Они считали себя поэтому обязанными отступать, как только бой принимал серьезный оборот. Таким образом они приобретали несчастную привычку добровольно уступать поле сражения, как только неприятель, даже слабейший, смело оспаривал его у них. Выходило, следовательно, что флоты наши посылались встретить неприятеля только затем, чтобы отступать постыдно в его присутствии, принимать бой вместо того, чтобы предлагать его и начинать сражение только затем, чтобы конец его имел вид их поражения, разрушать моральную силу с тем, чтобы спасти силу материальную. Таков был дух, который, как было справедливо сказано Шарлем Дюпэном (Charles Dupin), руководил французским министерством той эпохи. Результаты известны"{109}.
За смелыми речами Людовика XVI последовали почти немедленно другие, иного, уступчивого тона, обращенные также к адмиралу д'Орвилье перед его отплытием. Его известили, что король, узнав о силе английского флота, полагается на его благоразумие по отношению к поведению, какого следует держаться в момент, когда под его командой состоят все морские силы, какими Франция могла располагать. В сущности оба враждебные флота были почти равны; было бы невозможно решить, который сильнее, без детальных сведений о вооружении каждого отдельного корабля. Д'Орвилье оказался, подобно тому, как оказывались многие ответственные лица до него, между двумя различными требованиями; в случае неудачного исполнения того или другого из последних он мог быть уверен, что его жестоко осудят, тогда как правительство во всяком случае было обеспечено козлом отпущения.
Обсуждение относительных сил двух флотов, материальной и моральной, необходимо увлекло нас за эпоху начала Американской войны за независимость. До начала описания ее будет уместно дополнить грубую оценку всей морской силы Англии, хотя бы, - за недостатком более точных сведений, - по докладу первого лорда Адмиралтейства, сделанному в палате лордов, в ноябре 1777 года, за несколько лишь месяцев перед тем, как началась война с Францией. Возражал на жалобы оппозиции о слабости флота Канала, он сказал: "Мы имеем теперь сорок два линейных корабля в кампании в Великобритании (не считая находящихся за границею), тридцать пять из которых вполне укомплектованы командой и готовы выйти в море во всякий момент, когда это потребуется... Я не думаю, чтобы Франция и Испания питали какую-либо вражду к нам, но во всяком случае то, что сейчас мною сказано, дает мне право утверждать, что наш флот - более, чем равный соперник флоту всего дома Бурбонов"{110}.
Должно, однако, сказать, что адмирал Кеппель не увидел столь радужной перспективы, когда он, будучи назначен в следующем марте месяце начальником флота, посмотрел на последний (употребляя его собственное выражение) "глазом моряка"{111}; и в июне месяце он вышел в море только с двадцатью кораблями.
В исследовании такого характера, как наше, было бы совершенно неуместным останавливаться на каком-либо рассмотрении политических вопросов, приведших к отложению Соединенных Штатов от Британской монархии. Уже было замечено, что это отложение последовало за рядом ошибок английского министерства - не неестественных, в виду господствовавших в то время взглядов на отношения колоний к метрополии. Нужен был человек выдающегося гения, чтобы признать не только существенную справедливость притязаний американцев, что сделали многие, но также и военную силу их положения, как это выше было указано. Эта сила заключалась в отдаленности колоний от метрополии, в их взаимной близости, независимо от обладания морем, в характере колонистов, главным образом английского и голландского происхождения, и вероятной враждебности к Англии, Франции и Испании. К несчастью, в Англии, люди, наиболее способные считаться с таким положением, были в меньшинстве и не у дел.
Выше уже сказано, что будь эти тринадцать колоний островами, морская сила Великобритании так изолировала бы их друг от друга, что последовательное падение их сделалось бы в то время неизбежным. К этому можно прибавить, что узость полосы, занимавшейся там цивилизованным человеком, и характер пересечения ее глубоко вдающимися бухтами и судоходными реками практически ставил, по отношению к вопросу взаимной поддержки, в условия островов большие отдельные области восставшей страны, которые были, однако, недостаточно велики для самостоятельного существования, но в то же время слишком велики для того, чтобы падение какой-нибудь из них не было роковым ударом для общего дела. Для подтверждения сошлемся на наиболее знакомое дело - операции на реке Гудзон, где бухта Нью-Йорк была с самого же начала занята британцами, которые взяли также и город в сентябре 1776 года, два месяца спустя после принятия Декларации Независимости. Затруднения в передвижениях вверх и вниз по такой реке были, без сомнения, значительно больше для парусных судов, чем представляющиеся теперь для паровых; тем не менее, кажется невозможно сомневаться, что если бы морскою силою Англии управляли тогда деятельные и способные люди, можно было бы настолько овладеть рекою и озером Шамплэйн при посредстве военных кораблей, расставленных через известные промежутки, и при достаточном числе сопровождающих их галер - чтобы поддерживать передвижение надлежащей армии между верховьями Гудзона и озером, препятствуя в то же время всякому сообщению водой между Новой Англией и штатами к западу от реки. Эта операция сильно напоминала бы ту, при посредстве которой, во время Междоусобной войны Соединенных Штатов, флоты и армин постепенно разделили на две части Южную Конфедерацию, овладев сообщением по Миссисипи, и политические результаты ее были бы даже еще более важными, чем военные, так как в тот ранний период войны дух независимости обнаруживался гораздо дружнее и резче в области, которая была бы таким образом отрезана, - т. е. в Новой Англии,- чем в Нью-Йорке и Нью-Джерси, и даже, может быть, чем где бы то ни было в другом месте, за исключением Южной Каролины{112}.
В 1777 году британцы пытались достигнуть этой цели посылкой генерала Бургойна (Burgoyn) из Канады для проложе-ния пути через озеро Шамплэйн к Гудзону. В то же самое время сэр Генри Клинтон двинулся к северу от Нью-Йорка с тремя тысячами человек и достиг Западного мыса (West Point), где посадил часть своих сил на суда и послал их вверх по реке до пункта, отстоявшего на сорок миль от Олбани (Albany). Здесь офицер, стоявший во главе отряда, узнал о сдаче Бургойна в Саратоге и возвратился, но то, что он сделал с отрядом, выделенным только из трехтысячного войска, показывает, что могло бы быть сделано при лучшей системе. В то время, как это происходило на Гудзоне, главнокомандующий английскими войсками, действовавшими в Америке, воспользовался довольно интересно морскою силою своей страны, перевезя главную часть армии, в четырнадцать тысяч человек, из Нью-Йорка в глубину Чесапикской бухты для обхода Филадельфии с тыла. Это эксцентрическое движение было успешно по отношению к предмету его действий - Филадельфии, но оно было подсказано политическими соображениями, потому что этот город был местом собраний Конгресса, и было противно стратегическим требованиям. Поэтому Филадельфия и была скоро опять потеряна, и, что еще важнее, упомянутое временное занятие ее обошлось очень дорого, так как этой диверсией британских сил различные корпуса их были поставлены вне взаимной поддержки, и господство на коммуникационной линии по реке Гудзон было утрачено. В то время, как Бур-гойн, с семитысячным регулярным войском, не считая вспомогательных отрядов, подвигался для занятия истоков реки, четырнадцать тысяч человек были двинуты от ее устьев к Чеса-пику. Восемь тысяч, оставшихся в Нью-Йорке или близ него, были вследствие этого привязаны к городу присутствием американской армии в Нью-Джерси. Этот бедственный шаг был сделан в августе месяце; а в октябре Бургойн, отрезанный от своих и окруженный неприятелем, сдался. В следующем мае месяце англичане очистили Филадельфию и после трудного и опасного похода через Нью-Джерси, близко преследуемые армией Вашингтона, отняли обратно Нью-Йорк.
Это проникновение британского флота в глубину Чесапикской бухты, вместе с поднятием вверх по Потомаку в 1814 году английских парусных фрегатов, показывает другую слабую линию в цепи американских колоний. Но все-таки она была сильнее линии между Гудзоном и Шамплэй-ном, оба конца которой оставались во власти неприятеля - в Канаде с одной стороны и на море - с другой.
Что касается морской войны вообще, то нет нужды распространяться о факте, что колонисты не могли иметь никакой вооруженной силы, способной сопротивляться флотам Великобритании, и были, вследствие этого, вынуждены оставить море за нею, прибегнув только к крейсерской войне, главным образом при посредстве приватиров, к которой они были вполне способны, благодаря своему искусству в мореходстве и предприимчивости, и которою они нанесли много вреда английской торговле. К концу 1778 года, по оценке одного английского морского историка, американские привати-ры захватили почти тысячу коммерческих судов, стоимостью около 2 000 000 фунтов стерлингов; он утверждает, однако, что потери американцев были тяжелее. Это так и должно было быть, так как английские крейсера и лучше поддерживались линейными флотами и были сильнее американских, а между тем развитие американской торговли служило предметом удивления для государственных людей Англии; когда возгорелась война, то упомянутая торговля была так же велика, как торговля самой Англии в начале столетия.
Не теряя из виду ни одной из сторон своих планов, Шуазель, заботясь о морской и сухопутной силе Франции, обращал особенное внимание на союз с Испанией и разумно ободрял усилия этой страны на пути прогресса, под управлением Карла III, лучшего из ее королей династии Бурбонов. Австрийский союз все еще существовал; но надежды Шуазеля главным образом опирались на Испанию. Благодаря своей мудрости и полному пониманию дела, он сразу увидел в Англии центр неприязни к Франции, и справедливость его соображений оправдалась и еще более выяснилась всем ходом Семилетней войны. Испания была самым верным и, при хорошей администрации, самым сильным союзником Франции. Взаимная географическая близость этих двух стран и относительное расположение их портов делали морское положение их особенно сильным, и союз, который подсказывался здравой политикой, фамильными связями и совершенно основательной боязнью английской морской силы, еще более обеспечивался для Франции недавними, еще болевшими тогда, обидами со стороны англичан, которые должны были продолжать растравлять Испанию. Гибралтар, Менорка и Флорида все еще были в руках Англии, ни один испанец не считал тогда возможным успокоиться, пока этот позор не был смыт.
Легко поверить, как это утверждается французскими историками, что Англия смотрела с беспокойством на рост французского флота и была бы рада остановить его заблаговременно; но еще сомнительно, чтобы она желала войны для этой цели. В течение годов, последовавших за Парижским миром, ряд недолговечных министерств, обратившихся главным образом к вопросам внутренней политики или к несерьезным партийным интересам, был причиною того, что иностранная политика Англии представляла резкий контраст с энергичным, властолюбивым, но прямолинейным образом действий Питта. Внутренние смуты и неурядицы, которые обыкновенно присущи времени, следующему за большими войнами, и более всего споры с североамериканскими колониями, начавшиеся еще в 1765 году хорошо известным законом о гербовом сборе (Stamp Act), соединились с другими причинами, чтобы связать руки Англии. Дважды, по крайней мере, в годы министерства Шуазеля представлялись случаи, которые решительное, находчивое и не слишком разборчивое министерство Англии могло бы легко обратить в поводы войны, тем более, что эти случаи касались морской силы, бывшей для Англии, более чем для всех других держав, предметом основательных и ревнивых забот. В 1764 году гену-езцы, утомленные безуспешными попытками управлять Корсикой, опять просили Францию возобновить оккупацию портов, которые раз были уже заняты ее гарнизонами в 1756 году. Корсиканцы также отправили посланника во Францию с тем, чтобы ходатайствовать о признании их независимости ценою дани, равной той, какую они платили прежде Генуе. Последняя, чувствуя, что ей не под силу опять подчинить Корсику, наконец решилась, практически, отказаться от нее. Дело приняло вид формального дозволения королю Франции пользоваться всеми правами верховной власти над всеми городами и гаванями Корсики, как бы в обеспечение долгов, какими обязалась ему Республика. Эта уступка, скрытая под видом гарантии, чтобы замаскировать усиление Франции в глазах Австрии и Англии, напоминает условную и тонко замаскированную передачу острова Кипра Англии девять лет назад - передачу, которой вероятно суждено быть такой же окончательной и многозначительной, как передача Корсики Франции. Англия тогда взволновалась и заговорила сердито; но хотя Бэрк (Burke) заявил: "Корсика как провинция Франции страшна мне",- только один член палаты общин, ветеран адмирал сэр Чарльс Саундерс (Charles Saunders), решился заметить на это, что "было бы лучше вступить в войну с Францией, чем согласиться отдать ей во владение Корсику"{107}. Если принять во внимание хорошо тогда сознававшиеся интересы Англии в Средиземном море, то сделается очевидным, что переход острова, - так выгодно расположенного для влияния на берегах Италии и для стеснения деятельности морской станции на Менорке,- в руки сильного владельца не мог бы быть допущен Англией, если бы она чувствовала себя готовой к войне и желала бы ее.
Далее, в 1770 году, возник спор между Англией и Испанией из-за владений на Фолклендских островах. Не вдаваясь здесь в сущность притязаний той и другой державы на эту группу скудных в то время островов, не богатых ни военными, ни естественными выгодами, заметим только, что обе, и Англия, и Испания, имели там поселения, на которых развевались их национальные флаги, и на английской станции начальником был капитан флота. Перед этим поселением, называвшимся Порт-Эгмонт (Port Egmont), внезапно появилась в июне 1770 года испанская экспедиция, снаряженная в Буэнос-Айресе, из пяти фрегатов с шестнадцатью сотнями солдат. Такой силе горсть англичан не могла оказать серьезного сопротивления, так что, обменявшись с противником несколькими выстрелами, ради поддержания чести флага, порт сдался на капитуляцию.
Вести об этом деле достигли до Англии в следующем октябре месяце,- и то, как они были приняты там, показывает, насколько оскорбление серьезнее, чем материальный вред и насколько живее оно чувствуется. Передача Корсики едва лишь возбудила волнение за стенами государственных учреждений, а нападение на Порт-Эгмонт подняло и народ и парламент. Английскому посланнику в Мадриде было приказано потребовать немедленного восстановления прежнего порядка на островах и объявления незаконным образа действий офицера, по приказанию которого было сделано нападение. Не дожидаясь ответа, были сделаны распоряжения о снаряжении кораблей в кампанию; отряды для вербовки матросов сновали по улицам, и в короткое время сильный флот был готов в Спитхэ-де для отмщения за оскорбление. Испания, полагаясь на семейный договор Бурбонов и на поддержку Франции, была склонна твердо настаивать на своем; но старый король Людовик XV был против войны, и Щуазель, между врагами которого при дворе была последняя фаворитка короля, получил отставку. С его падением исчезли надежды Испании, которая сейчас же согласилась на требования Англии, сохранив, однако, за собою право верховного владычества на островах. Такое заключение дела показывает ясно, что Англия, хотя все еще обладавшая значительной морской силой, способной сдерживать Испанию, не горела уже желанием войны единственно для того только, чтобы уничтожить соперничавшие с нею флоты.
Не будет вполне чуждым вопросу о морской силе краткое замечание о крупном событии, которое случилось в то время, как будто бы совершенно вне всякого отношения к морским интересам. Первый раздел Польши между Пруссией, Россией и Австрией, состоявшийся в 1772 году, был облегчен увлечением Шуазеля морскою политикой и союзом с Испанией. Дружба с Польшей и Турцией и поддержка их как держав, противодействовавших Австрийскому дому, были частью традиций, завещанных Франции Генрихом IV и Ришелье; уничтожение первой державы было прямым ударом для гордости и интересов Франции. Что сделал бы Шуазель, если бы он владел еще тогда министерским портфелем, знать нельзя, но если бы результат Семилетней войны был иной, то Франция могла бы вмешаться в это дело с тою или другою целью.
10-го мая 1774 года Людовик XV умер; это было как раз то время, когда волнения в Севере-Американских колониях быстро приближались к своему апогею. При его юном преемнике, Людовике XVI, политика мира на континенте, дружеского союза с Испанией и количественного и качественного воссоздания флота продолжалась. Это была внешняя политика Шуазеля, направленная против морской силы Англии как против главного врага Франции и в пользу морской силы последней- как главной опоры ее. Инструкции, данные, согласно французскому морскому писателю, новым королем своим министрам, показывают дух, которым его царствование характеризовалось вплоть до революции, были ли они плодом его самостоятельных убеждений или нет - безразлично: "Проследить за всеми признаками приближающейся опасности; наблюдать, при посредстве крейсеров, за подходными путями к нашим островам и за входом в Мексиканский залив, следить постоянно за тем, что происходит на Ньюфаундлендских банках, и за стремлениями английской торговли наблюдать за состоянием вооруженных сил и общественного кредита в Англии, следить за деятельностью ее министерства, вмешиваться искусно в дела британских колоний; давать колонистам-инсургентам средства добывать военные припасы, сохраняя однако при этом строжайший нейтралитет, расширять флот деятельно, но бесшумно, исправлять наши военные корабли, снабдить всем необходимым магазины и постоянно иметь наготове средства для быстрого снаряжения флотов в Брест и Тулон, тогда как Испании следовало бы готовить свой флот в Ферроле; наконец, при первом серьезном опасении разрыва собрать многочисленные войска на берегах Бретани и Нормандии и все приготовить для вторжения в Англию, чтобы принудить ее сосредоточить свои силы и таким образом ослабить средства ее сопротивления на окраинах ее владений"{108}.
Такие инструкции - были ли они даны сразу, как выражение систематического, хорошо обдуманного плана, или давались от времени до времени, когда представлялся случай - показывают, что положение было обдуманно тщательно, и дышат убеждением, которое, если бы Франция прониклась им раньше, сильно изменило бы историю ее и Англии. Но исполнение плана было менее совершенно, чем замысел его.
В деле развития французского флота, однако, пятнадцать лет мира и настойчивой работы принесли хорошие результаты. Когда война возгорелась в 1778 году, Франция имела восемьдесят линейных кораблей в хорошем состоянии, и шестьдесят семь тысяч матросов числились в морской записи. В портах Испании, когда она приняла участие в войне в качестве союзницы Франции, т. е. в 1779 году, было почти шестьдесят линейных кораблей. Совокупности этих сил Англия противопоставила двести двадцать восемь кораблей всех классов, из которых около ста пятидесяти были линейные. Кажущееся по этим численным данным равенство материальных сил противников нарушалось, к невыгоде Англии, большей величиной французских и испанских судов и лучшей артиллерией на них; но с другой стороны, ее сила, как принадлежавшая одной державе, имела за собою превосходство в единстве цели. Союзникам же суждено было испытать общеизвестную слабость морских коалиций, так же, как и последствия деморализованной администрации Испании и недостаток привычки к морю - можно даже сказать, не боясь ошибки, недостаток способности к морскому делу - обеих наций. Морская политика, при которой Людовик XVI начал свое царствование, была доведена до конца; в 1791 году, два года спустя после собрания Генеральных Штатов, во французском флоте числилось восемьдесят шесть линейных кораблей, в общем превосходивших - как по размерам, так и по целесообразности типа - английские корабли того же класса.
Мы пришли, таким образом, к возникновению истинно морской войны, которая, как с этим согласятся прочитавшие предшествующие страницы, не имела места со дней Рейтера и Турвиля. Величие морской силы и ее значение, может быть, более ясно выказывалось бесконтрольным господством и вытекавшим из него возвеличением одной воюющей стороны; но урок, таким образом преподанный, если и более поразительный, обладает менее живым интересом, чем зрелище, представляемое морской державой, которая встречает врага, достойного ее по оружию, и напряжение сил которой вызвано борьбою, угрожавшею не только ее самым ценным колониям, но и ее собственным берегам. Вследствие обширного и разбросанного состава Британской монархии борьба эта велась во всех частях света, и внимание изучающего ее привлекается то к Ост-Индии, то к Вест-Индии, то к берегам Соединенных Штатов, то к берегам самой Англии, от Нью-Йорка и Чесапикской бухты к Гибралтару и Менорке, к островам Зеленого мыса, к мысу Доброй Надежды и Цейлону. Война эта характеризуется главным образом тем, что сталкивающиеся в ней враждебные флоты - одинаковы по величине, и общая погоня и свалки, которые характеризовали сражения Хоука, Боскауэ-на и Ансона, хотя по временам имеют место и в ней, сменились большей частью осторожными и сложными маневрами, слишком часто бедными решительными результатами. Превосходство французов в тактическом искусстве содействовало тому, что в этом столкновении резко выразилось особенное свойство их морской политики,которая не старалась достигнуть обладания морем через уничтожение флотов неприятеля, его организованной силы, а гналась за успехом частных операций, за захватом частных пунктов, и преследовала частные стратегические цели как цели конечные. Нет необходимости стараться навязывать другим убеждения автора этого труда, что такая политика, хотя и пригодная в исключительных случаях, ошибочна, как правило, но в высшей степени желательно, чтобы все лица, ответственные за результаты ведения морских дел, признали, что существуют два направления политики, прямо противоположные друг другу. В одном есть тесная аналогия с войною за обладание постами, тогда как в другом предметом действий, или объектом операций, является та сила, уничтожение которой делает посты беззащитными и поэтому необходимо отдает их со временем в руки неприятеля. Установив различие между этими двумя противоположными направлениями, надлежит рассмотреть результаты обоих их, как они определяются примерами, представляемыми историей Англии и Франции.
Однако не такие осторожные воззрения хотел сначала внушить своим адмиралам новый король Франции. В инструкциях, адресованных к графу д'Орвилье (d'Orvilliers), командовавшему первым флотом, посланным из Бреста, морской министр говорит от имени короля: "Ваша обязанность состоит теперь в том, чтобы возвратить французскому флагу тот блеск, каким он некогда был, прошедшие несчастия и ошибки должны быть заглажены, только блестящими сражениями флот может надеяться достигнуть этого. Его величество имеет право ожидать величайших усилий от своих офицеров... В какие бы обстоятельства флот короля ни был поставлен, распоряжения Его Величества, которые он настоятельно обязал меня внушить вам, так же, как и всем командирам, требуют, чтобы его корабли атаковали неприятеля с величайшей энергией и защищались во всех случаях до последней крайности".
Далее инструкция продолжается в том же духе. Французский офицер, воззрений которого на эту фазу французской морской политики мы еще не приводили, говорит: "Как отличен этот язык от того, на каком обращались к нашим адмиралам в течение последней войны, ибо было бы ошибкой думать, что они следовали добровольно и естественно робкой и оборонительной системе, которая преобладала в тактике флота. Правительство, всегда находившее издержки, вызывавшиеся содержанием флота, чрезвычайными, слишком часто предписывало адмиралам держаться в море так долго, как это возможно, не вступая в правильные сражения или даже в легкие столкновения с противником, которые всегда очень дороги, так как следствием их может явиться потеря кораблей трудно заменимых. Часто им предписывалось, чтобы они, если уже приняли бой по необходимости, тщательно избегали искушать судьбу своих эскадр слишком решительными стычками. Они считали себя поэтому обязанными отступать, как только бой принимал серьезный оборот. Таким образом они приобретали несчастную привычку добровольно уступать поле сражения, как только неприятель, даже слабейший, смело оспаривал его у них. Выходило, следовательно, что флоты наши посылались встретить неприятеля только затем, чтобы отступать постыдно в его присутствии, принимать бой вместо того, чтобы предлагать его и начинать сражение только затем, чтобы конец его имел вид их поражения, разрушать моральную силу с тем, чтобы спасти силу материальную. Таков был дух, который, как было справедливо сказано Шарлем Дюпэном (Charles Dupin), руководил французским министерством той эпохи. Результаты известны"{109}.
За смелыми речами Людовика XVI последовали почти немедленно другие, иного, уступчивого тона, обращенные также к адмиралу д'Орвилье перед его отплытием. Его известили, что король, узнав о силе английского флота, полагается на его благоразумие по отношению к поведению, какого следует держаться в момент, когда под его командой состоят все морские силы, какими Франция могла располагать. В сущности оба враждебные флота были почти равны; было бы невозможно решить, который сильнее, без детальных сведений о вооружении каждого отдельного корабля. Д'Орвилье оказался, подобно тому, как оказывались многие ответственные лица до него, между двумя различными требованиями; в случае неудачного исполнения того или другого из последних он мог быть уверен, что его жестоко осудят, тогда как правительство во всяком случае было обеспечено козлом отпущения.
Обсуждение относительных сил двух флотов, материальной и моральной, необходимо увлекло нас за эпоху начала Американской войны за независимость. До начала описания ее будет уместно дополнить грубую оценку всей морской силы Англии, хотя бы, - за недостатком более точных сведений, - по докладу первого лорда Адмиралтейства, сделанному в палате лордов, в ноябре 1777 года, за несколько лишь месяцев перед тем, как началась война с Францией. Возражал на жалобы оппозиции о слабости флота Канала, он сказал: "Мы имеем теперь сорок два линейных корабля в кампании в Великобритании (не считая находящихся за границею), тридцать пять из которых вполне укомплектованы командой и готовы выйти в море во всякий момент, когда это потребуется... Я не думаю, чтобы Франция и Испания питали какую-либо вражду к нам, но во всяком случае то, что сейчас мною сказано, дает мне право утверждать, что наш флот - более, чем равный соперник флоту всего дома Бурбонов"{110}.
Должно, однако, сказать, что адмирал Кеппель не увидел столь радужной перспективы, когда он, будучи назначен в следующем марте месяце начальником флота, посмотрел на последний (употребляя его собственное выражение) "глазом моряка"{111}; и в июне месяце он вышел в море только с двадцатью кораблями.
В исследовании такого характера, как наше, было бы совершенно неуместным останавливаться на каком-либо рассмотрении политических вопросов, приведших к отложению Соединенных Штатов от Британской монархии. Уже было замечено, что это отложение последовало за рядом ошибок английского министерства - не неестественных, в виду господствовавших в то время взглядов на отношения колоний к метрополии. Нужен был человек выдающегося гения, чтобы признать не только существенную справедливость притязаний американцев, что сделали многие, но также и военную силу их положения, как это выше было указано. Эта сила заключалась в отдаленности колоний от метрополии, в их взаимной близости, независимо от обладания морем, в характере колонистов, главным образом английского и голландского происхождения, и вероятной враждебности к Англии, Франции и Испании. К несчастью, в Англии, люди, наиболее способные считаться с таким положением, были в меньшинстве и не у дел.
Выше уже сказано, что будь эти тринадцать колоний островами, морская сила Великобритании так изолировала бы их друг от друга, что последовательное падение их сделалось бы в то время неизбежным. К этому можно прибавить, что узость полосы, занимавшейся там цивилизованным человеком, и характер пересечения ее глубоко вдающимися бухтами и судоходными реками практически ставил, по отношению к вопросу взаимной поддержки, в условия островов большие отдельные области восставшей страны, которые были, однако, недостаточно велики для самостоятельного существования, но в то же время слишком велики для того, чтобы падение какой-нибудь из них не было роковым ударом для общего дела. Для подтверждения сошлемся на наиболее знакомое дело - операции на реке Гудзон, где бухта Нью-Йорк была с самого же начала занята британцами, которые взяли также и город в сентябре 1776 года, два месяца спустя после принятия Декларации Независимости. Затруднения в передвижениях вверх и вниз по такой реке были, без сомнения, значительно больше для парусных судов, чем представляющиеся теперь для паровых; тем не менее, кажется невозможно сомневаться, что если бы морскою силою Англии управляли тогда деятельные и способные люди, можно было бы настолько овладеть рекою и озером Шамплэйн при посредстве военных кораблей, расставленных через известные промежутки, и при достаточном числе сопровождающих их галер - чтобы поддерживать передвижение надлежащей армии между верховьями Гудзона и озером, препятствуя в то же время всякому сообщению водой между Новой Англией и штатами к западу от реки. Эта операция сильно напоминала бы ту, при посредстве которой, во время Междоусобной войны Соединенных Штатов, флоты и армин постепенно разделили на две части Южную Конфедерацию, овладев сообщением по Миссисипи, и политические результаты ее были бы даже еще более важными, чем военные, так как в тот ранний период войны дух независимости обнаруживался гораздо дружнее и резче в области, которая была бы таким образом отрезана, - т. е. в Новой Англии,- чем в Нью-Йорке и Нью-Джерси, и даже, может быть, чем где бы то ни было в другом месте, за исключением Южной Каролины{112}.
В 1777 году британцы пытались достигнуть этой цели посылкой генерала Бургойна (Burgoyn) из Канады для проложе-ния пути через озеро Шамплэйн к Гудзону. В то же самое время сэр Генри Клинтон двинулся к северу от Нью-Йорка с тремя тысячами человек и достиг Западного мыса (West Point), где посадил часть своих сил на суда и послал их вверх по реке до пункта, отстоявшего на сорок миль от Олбани (Albany). Здесь офицер, стоявший во главе отряда, узнал о сдаче Бургойна в Саратоге и возвратился, но то, что он сделал с отрядом, выделенным только из трехтысячного войска, показывает, что могло бы быть сделано при лучшей системе. В то время, как это происходило на Гудзоне, главнокомандующий английскими войсками, действовавшими в Америке, воспользовался довольно интересно морскою силою своей страны, перевезя главную часть армии, в четырнадцать тысяч человек, из Нью-Йорка в глубину Чесапикской бухты для обхода Филадельфии с тыла. Это эксцентрическое движение было успешно по отношению к предмету его действий - Филадельфии, но оно было подсказано политическими соображениями, потому что этот город был местом собраний Конгресса, и было противно стратегическим требованиям. Поэтому Филадельфия и была скоро опять потеряна, и, что еще важнее, упомянутое временное занятие ее обошлось очень дорого, так как этой диверсией британских сил различные корпуса их были поставлены вне взаимной поддержки, и господство на коммуникационной линии по реке Гудзон было утрачено. В то время, как Бур-гойн, с семитысячным регулярным войском, не считая вспомогательных отрядов, подвигался для занятия истоков реки, четырнадцать тысяч человек были двинуты от ее устьев к Чеса-пику. Восемь тысяч, оставшихся в Нью-Йорке или близ него, были вследствие этого привязаны к городу присутствием американской армии в Нью-Джерси. Этот бедственный шаг был сделан в августе месяце; а в октябре Бургойн, отрезанный от своих и окруженный неприятелем, сдался. В следующем мае месяце англичане очистили Филадельфию и после трудного и опасного похода через Нью-Джерси, близко преследуемые армией Вашингтона, отняли обратно Нью-Йорк.
Это проникновение британского флота в глубину Чесапикской бухты, вместе с поднятием вверх по Потомаку в 1814 году английских парусных фрегатов, показывает другую слабую линию в цепи американских колоний. Но все-таки она была сильнее линии между Гудзоном и Шамплэй-ном, оба конца которой оставались во власти неприятеля - в Канаде с одной стороны и на море - с другой.
Что касается морской войны вообще, то нет нужды распространяться о факте, что колонисты не могли иметь никакой вооруженной силы, способной сопротивляться флотам Великобритании, и были, вследствие этого, вынуждены оставить море за нею, прибегнув только к крейсерской войне, главным образом при посредстве приватиров, к которой они были вполне способны, благодаря своему искусству в мореходстве и предприимчивости, и которою они нанесли много вреда английской торговле. К концу 1778 года, по оценке одного английского морского историка, американские привати-ры захватили почти тысячу коммерческих судов, стоимостью около 2 000 000 фунтов стерлингов; он утверждает, однако, что потери американцев были тяжелее. Это так и должно было быть, так как английские крейсера и лучше поддерживались линейными флотами и были сильнее американских, а между тем развитие американской торговли служило предметом удивления для государственных людей Англии; когда возгорелась война, то упомянутая торговля была так же велика, как торговля самой Англии в начале столетия.