Страница:
Один французский морской историк сообщает просто невероятные сведения, утверждая, что галера, заложенная на верфи в четыре часа, в девять часов уже вышла из гавани совсем вооруженная. Эти сведения можно однако принять вместе с приведенными выше более серьезными сообщениями английского офицера как указания на замечательную степень порядка и на общие средства для работ во французском флоте в рассматриваемую эпоху.
Тем не менее, весь этот удивительный рост флота, вынужденный действиями правительства, сменился увяданием его, когда исчезла благосклонность к нему нового правительства. Времени было слишком мало для того, чтобы любовь к флоту пустила глубокие корни в жизнь народа. Деятельность Кольбера прямо согласовалась с направлением политики Ришелье, и в течение некоторого времени после него казалось, что Франция будет продолжать идти по пути, который привел бы ее к величию на море и к преобладанию на суше. По причинам, приводить которые здесь еще нет необходимости, Людовик XIV проникся чувством горькой вражды к Голландии, и так как это чувство разделялось и Карлом II, то оба короля решились на попытку уничтожения Соединенных Провинций. Война, возникшая в 1672 году, хотя и более противная естественным чувствам Англии, была меньшей политической ошибкой со стороны ее, чем со стороны Франции, особенно по отношению к морской силе. Франция помогала разорению своего вероятного и, наверное, незаменимого союзника, Англия же способствовала уничтожению своего величайшего соперника на море, который превосходил еще ее в то время в коммерческом развитии. Франция, шатавшаяся под бременем долгов и финансовых затруднений, когда Людовик взошел на трон, только что увидела перед собою в 1672 году ясные горизонты под влиянием счастливых результатов реформ Кольбера. Война, продолжавшаяся шесть лет, уничтожила большую часть его работы. Земледельческие классы, мануфактуры, коммерция и колонии - все было поражено ею, учреждения Кольбера зачахли, и порядок, который он восстановил в финансах, был ниспровергнут. Таким образом, деятельность Людовика, - а он один был руководящим правителем Франции, - подрезала корни морской силы его страны и отвратила от него лучшего морского союзника. Территория и военная сила Франции увеличились, но источники торговли и мирного мореходства иссякли в процессе войны, и хотя военный флот еще в течение нескольких лет после нее содержался с большим блеском, скоро и он начал падать и к концу царствования почти совсем исчез. Такой же ложной политикой по отношению к морским интересам отличалось и остальное время этого пятидесятичетырехлетнего царствования. Людовик постоянно отворачивался от упомянутых интересов, обращая еще внимание только на боевые суда, и или не мог, или не хотел видеть, что последние мало полезны и не обеспечены в своем существовании, если мирное мореходство и промышленность, на которые опирается развитие флота, не процветают в стране. Его политика, стремившаяся к преобладающему влиянию в Европе путем военной силы и расширения территориальных владений, вынудила Англию и Голландию к союзу, который, как уже выше было сказано, прямо изгнал Францию с моря и косвенно подорвал морскую силу Голландии. Флот Кольбера погиб, и в течение последних десяти лет жизни Людовика значительный французский флот ни разу не выходил в море, хотя морская война велась непрерывно. Благодаря простоте правительственного механизма в абсолютной монархии таким образом обнаружилось, как велико может быть влияние правительства и на рост и на упадок морской силы.
В последний период царствования Людовика XIV, наблюдается, следовательно, упадок морской силы, вследствие ослабления ее оснований торговли и богатства, которое торговля приносит государству. Последовавшее затем правительство, также абсолютное, с определенными целями и по требованию Англии отказалось от всяких претензий на содержание сильного военного флота. Причиной этому было то, что новый король был несовершеннолетним, а регент, для нанесения вреда королю Испании, с которым он был в горячей вражде, а также для сохранения своей личной власти, заключил союз с Англией. Он помог ей, в ущерб Испании, утвердить Австрию, наследственного врага Франции, в Неаполе и в Сицилии и в союзе с нею уничтожил испанский флот и адмиралтейства. Здесь мы опять видим личного правителя, игнорирующего морские интересы Франции и прямо помогающего росту силы владычицы морей, подобно тому, как помогал этому косвенно и ненамеренно Людовик XIV. Эта кратковременная фаза политики окончилась со смертью регента в 1726 году, но и после того, до 1760 года, правительство Франции продолжало игнорировать морские интересы. Правда, говорят, что, благодаря некоторым мудрым изменениям в фискальных установлениях Франции, главным образом в направлении свободы торговли (сделанных министром Лоу, шотландцем по происхождению), торговля ее с Ост- и Вест-Индиями поразительно увеличилась и что острова Гваделупа и Мартиника сделались чрезвычайно богатыми и доходными, но с наступлением войны как торговля, так и колонии Франции, вследствие упадка ее флота, были предоставлены полному произволу Англии. В 1756 году, когда натянутое положение дел уже должно было привести к разрыву между упомянутыми державами, Франция имела только сорок пять линейных кораблей, а Англия около ста тридцати; и когда эти сорок пять кораблей пришлось вооружить и снабдить всем необходимым, то не нашлось достаточного количества ни материалов, ни такелажа, ни припасов, ни даже артиллерии. Но и это еще не все: "Недостаток системы в действиях правительства,- говорит один французский писатель, - породил индифферентизм и открыл путь беспорядку и недостатку дисциплины. Никогда несправедливые повышения по службе не были так часты, и рядом с этим никогда не было видно более общего недовольства. Деньги и интриги заняли место всего другого и давали власть и силу. Знать и выскочки полагали, что влияние в столице и самоуверенное поведение в морских портах освобождали их от всякой службы. Расхищение доходов государства и адмиралтейств не знало границ. Честь и скромность поднимались на смех. Как будто бы зло не было таким образом еще достаточно велико, министерство озаботилось изгладить героические традиции прошлого, которые избежали общего разрушения. За энергическими боями великого царствования последовала, по приказу двора, политика осмотрительности (affaires de circonspection). Для сохранения, среди общего хищения, немногих вооруженных кораблей неприятелю делались уступки все чаще и чаще. Ради этого несчастного принципа мы были обречены на оборонительное положение, столь же выгодное для неприятеля, сколько чуждое духу нашего народа. Боязливая осмотрительность перед врагом, навязанная нам по приказу, изменила с течением времени национальный характер, и злоупотребление этой системой приводило к поступкам недисциплинарным и к отступлению от своего долга под огнем неприятеля, примеры чему тщетно было бы искать в предшествовавшем столетии".
Ошибочная политика, стремившаяся к континентальному расширению, поглощала средства страны и была вдвойне вредна, потому что, оставляя беззащитными колонии и торговлю, она подвергала пресечению, в случае войны, величайший источник богатства, как это в действительности и случилось. Малые эскадры, посылавшиеся в море, разбивались подавляющими силами неприятеля, торговое мореходство прекратилось, и колонии - Канада, Мартиника, Гваделупа, Индия - попали в руки Англии. Если бы не нежелание занять слишком много места подробностями, то можно было бы привести здесь интересные извлечения из писателей, показывающие бедственное положение Франции - страны, отвернувшейся от моря - и рост богатства Англии посреди всех ее жертв и испытаний. Современный английский писатель следующим образом выразил свой взгляд на политику Франции в ту эпоху: "Франция, так горячо увлекшаяся Германской войной, настолько оставила без внимания и денежной поддержки дела своего флота, что дала нам возможность нанести тяжелый удар ее морской силе, после которого она едва ли будет в состоянии оправиться. Поглощение ее внимания Германской войной отвратило также ее от обороны ее колоний, вследствие чего мы могли завоевать значительнейшие из последних. Война заставила ее забыть о покровительстве ее торговле, которая была всецело уничтожена, тогда как торговля Англии никогда, даже в течение самого полного мира, не бывала еще в таком цветущем состоянии. Таким образом, впутавшись в Германскую войну, Франция потерпела полное поражение во всем, что касалось ее личного и непосредственного раздора с Англией".
В Семилетней войне Франция потеряла тридцать семь линейных кораблей и пятьдесят шесть фрегатов, - сила, в три раза превосходящая численно весь флот Соединенных Штатов в какой угодно период парусного флота. "В первый раз со времени Средних веков,- говорит французский историк в своем разборе упомянутой войны, - Англия завоевала Францию одна, почти без союзников, тогда как последняя имела много сильных помощников. Этим завоеванием Англия обязана единственно превосходству своего правительства". Да, но это превосходство правительства основывалось на ужасном оружии - на морской силе, обладание которой достигнуто им в вознаграждение за его твердую политику, неуклонно направленную к одной цели.
Глубокое унижение Франции, достигшее апогея за время между 1760 и 1763 годами, в последнем из которых она заключила мир, дает урок, поучительный для Соединенных Штатов в настоящий период коммерческого и морского нашего упадка. Мы избежали пока ее унижения, так будем же надеяться, что еще не поздно извлечь выгоду из ее примера. Между теми же годами (1760 и 1763) французский народ восстал, как впоследствии в 1793 году, и объявил, что желает иметь военный флот. "Народное чувство, искусно направлявшееся правительством, выразилось в крике, раздавшемся с одного конца Франции до другого: флот должен быть восстановлен. Правительство получало в дар корабли от городов, от корпораций и по частным подпискам. Кипучая деятельность вспыхнула в молчаливых до того портах; корабли везде строились и исправлялись". Эта деятельность неослабно поддерживалась; адмиралтейства переполнились, материальная часть была приведена в порядок, артиллерия преобразована и образован штат из десяти тысяч обученных артиллеристов.
В тоне и в действиях морских офицеров тех дней вдруг почувствовался народный импульс, которого лучшие из них не только ждали, но для проявления которого они и работали. Никогда еще не обнаруживалось среди морских офицеров такой профессиональной и мыслительной деятельности, как в то время, когда их корабли обречены были на гниение бездействием правительства. Вот что пишет об этом выдающийся французский офицер нашего времени: "Грустное состояние флота в царствование Людовика XV, закрыло для офицеров доступ к блестящей карьере смелых предприятий и удачных сражений, заставило их обратиться в своим собственным силам. Они приобрели при изучении своего дела знания, которые им предстояло подвергнуть испытаниям несколько лет спустя и оправдать таким образом превосходное изречение Монтескье: "Несчастье наша мать, счастье наша мачеха"... Около 1769 года сияло во всем блеске созвездие офицеров, деятельность которых распространилась во всех концах земли и которые в своих трудах и исследованиях обняли все отрасли человеческих знаний. Морская академия, основанная в 1752 году, была преобразована"{8}.
Первый директор Академии, капитан Биго де Морог (post-capitaine Bigot de Morogues), написал тщательно обработанный трактат по морской тактике, первый оригинальный труд по этому предмету со времени сочинения Павла Госта (Paul Hoste), заменить которое он имел целью. Морог должен был изучать и формулировать свои проблемы по тактике в те дни, когда Франция не имела флота и была не способна поднять свою голову на море под ударами неприятеля. В Англии тогда не было подобной книги; и один английский лейтенант только что перевел в 1762 году часть о труда Госта, опустив еще большую часть его. Не ранее, как только двадцать лет спустя, Клерк шотландец, не военный и не моряк по профессии - издал обстоятельное исследование вопросов по морской тактике, указавшее английским адмиралам на систему, при посредстве которой французы сопротивлялись их необдуманным и дурно комбинировавшимся атакам{9}. Исследования морской академии и энергичный толчок, данный ими трудам офицеров, не остались, как мы надеемся показать впоследствии, без влияния на относительно цветущее состояние, в котором флот был в начале Американской войны.
Уже было указано, что Американская война за независимость является со стороны Англии уклонением от ее традиционной и верной политики, так как она вовлекла ее в отдаленную сухопутную войну, тогда как сильные враги ждали случая атаковать Англию в море. Подобно Франции в недавней тогда Германской войне, подобно Наполеону в позднейшей Испанской войне, Англия, через неуместную самоуверенность, сама обратила своего друга в недруга и таким образом подвергла действительный базис своей силы суровому испытанию. Французское правительство, с другой стороны, избежало западни, в которую так часто попадалось. Обратившись спиною к европейскому континенту, имея вероятность нейтралитета там и уверенность в союзе с нею Испании, Франция выступила на борьбу со стройным флотом и с блестящим, хотя может быть относительно малоопытным, составом офицеров. С другой стороны Атлантики она имела поддержку в дружеском народе и в своих или в союзных портах, как в Вест-Индии, так и на континенте. Мудрость такой политики и счастливое влияние таких действий правительства на морскую силу очевидны. Но детали войны не принадлежат к рассматриваемому нами в этой части труда предмету. Для американцев главный интерес войны сосредоточился на суше, но для морских офицеров - на море, потому что, по существу, это была морская война. Разумные и систематические усилия двадцати лет принесли должные плоды, так как, хотя битвы на море и окончились бедственно для союзников, тем не менее соединенные усилия французского и испанского флотов поколебали силу Англии и лишили ее многих ее колоний. В различных морских предприятиях и сражениях честь Франции, в целом, была сохранена, хотя, обсуждая дело во всей его общности, трудно избежать заключения, что неопытность французских моряков сравнительно с английскими, узкий дух ревности дворянской корпорации к офицерам из других сословий и, более всего, уже упомянутые выше несчастные традиции трех четвертей столетия, т. е. жалкая политика правительства, учившая офицеров прежде всего спасать свои корабли и экономничать в материалах, помешали французским адмиралам стяжать не одну только славу, но и положительные выгоды для своего отечества. А возможность достижения таких выгод неоднократно была в их руках. Когда Монк сказал, что нация, желающая господствовать на море, должна всегда атаковать, он дал этим ключ к морской политике Англии, и если бы инструкции французского правительства постоянно проявляли такой же дух, то война 1778 года могла бы окончиться скорее и лучше для Франции. Кажется неблагодарным критиковать деятельность учреждения, которому, говоря перед Богом, наша нация обязана тем, что ее рождение не было неудачей, но труды самих французских писателей изобилуют критикой в смысле нашего замечания. Французский офицер, который служил во флоте в течение этой войны, в труде своем, отличающемся спокойным и здравым тоном, говорит: "Чему могли научиться молодые офицеры при Сэнди-Хук (Sandy Hook) с д'Эстьеном (D'Estaing), при Св. Христофоре с де Грассом (de Grasse), даже те, которые прибыли в Род-Айленд (Rhode Island) с де Терней (de Ternay), когда они видели, что эти флотоводцы не были преданы судну по возвращении с театра войны"{10}.
Другой французский офицер, значительно позднейшего времени, оправдывает вышеприведенное мнение, говоря об Американской войне за независимость в следующих выражениях: "Было необходимо освободиться от несчастных предрассудков дней регенства и Людовика XV, но бедствия, которыми полны эти дни, были слишком близки еще для того, чтобы наши министры забыли их. Вследствие злополучной нерешительности, флоты, которые справедливо испугали Англию, уменьшились до обыкновенных размеров. Погряз-нув само в фальшивой экономии, министерство требовало, чтобы, по причине чрезвычайных издержек, необходимых для содержания флота, адмиралам было предписано соблюдать величайшую осмотрительность, как будто бы в войне полумеры не всегда ведут к бедствиям. Равным образом, распоряжения, получавшиеся нашими эскадренными начальниками, требовали, чтобы они держались в море так долго, как возможно, не вступая в сражения, которые могли сопровождаться потерею кораблей, трудно заменимых, вследствие этого не одна возможная полная победа, которая увенчала бы искусство наших адмиралов и мужество наших капитанов, уступила место успехам малой важности. Система, в основе которой положено, что адмирал не должен пользоваться всей силой, находящейся в его распоряжении, которая посылает его против врага с предопределенной целью скорее принять нападение, чем сделать его, система, которая подрывает моральную силу для спасения материальных средств, должна дать несчастные результаты... Не подлежит сомнению, что эта плачевная система была одною из причин недостатка дисциплины и ужасных неурядиц, ознаменовавших времена Людовика XVI, (первой) Республики и (первой) Империи"{11}.
В десятилетний промежуток времени после мира, заключенного в 1783 году, во Франции совершилась революция. Но этот великий переворот, который потряс основания государства, ослабил связи социального порядка и изгнал из французского флота почти всех образованных офицеров монархии, державшихся старого порядка вещей, не освободил этого флота от фальшивой системы. Было легче ниспровергнуть форму правления, чем вырвать глубокие корни традиции. Послушаем еще третьего французского офицера, высшего положения и литературных дарований, говорящего о бездеятельности Вильнева (Villeneuve), адмирала, который командовал французским арьергардом в Абукирском сражении и который не снялся с якоря до тех пор, пока голова колонны не была уничтожена: "Должен был прийти день Трафальгарской битвы, в который Вильнев, в свою очередь, подобно де Грассу перед ним и подобно Дюшайла (Duchayla), пожалуется на то, что его покинула часть его флота. Есть место подозрению о некоторой тайной причине такого совпадения. Неестественно, чтобы между столь многими почтенными людьми так часто можно было найти адмиралов и капитанов, навлекающих на себя такой позор. Если имя некоторых из них до настоящего дня грустно связано с памятью о наших бедствиях, то мы все-таки можем быть уверены, что ошибка не всецело доллсна быть приписана им. Мы должны скорее порицать сущность операций, на которые они были вынуждены, и ту систему оборонительной войны, предписанную французским правительством, которую Питт в английском парламенте провозгласил предтечей неизбежного разрушения. Эта система, когда мы пожелали отказаться от нее, уже проникла в наши привычки, она, так сказать, ослабила наши руки и парализовала нашу веру в себя! Слишком часто наши эскадры оставляли порты со специальной миссией и намерением избегать неприятеля, уже сама встреча с ним считалась неудачей. Вот каким образом наши суда вступали в бой: они подчинялись необходимости принять его, а не настаивали на нем... Счастье колебалось бы дольше между двумя флотами и не обрушилось бы, в конце концов, так тяжело против нас, если бы Брюэс (Brues), встретив Нельсона на полдороге, мог вступить с ним в сражение. Эта как бы отмеченная оковами и робкая война, которую вели Вилларе и Мартэн (Villaret et Martin), продолжалась слишком долго вследствие осторожности некоторых английских адмиралов и традиций старой тактики. При этих традициях разразилось Абукирское сражение, час для решительного боя настал"{12}.
Несколько лет спустя состоялась Трафальгарская битва, и опять правительство Франции приняло новую политику по отношению к флоту. Только что цитированный автор говорит об этом: "Император, орлиный взгляд которого начертал планы кампаний для флотов и для армии, был утомлен этими неожиданными несчастиями. Он отвернулся от единственного поля битвы, на котором фортуна была неверна ему, и решился преследовать Англию где бы то ни было, но не на морях, он предпринял реорганизацию своего флота, но не давал ему никакого участия в борьбе, которая сделалась еще более ожесточенною, чем раньше... Несмотря на то, деятельность наших адмиралтейств и верфей не только не ослабла, а скорее удвоилась. Каждый год линейные корабли или закладывались на наших верфях, или уже присоединялись к бывшим в кампании. Венеция и Генуя под его контролем увидели возрождение своего старого блеска, и от берегов Эльбы до Адриатики все порты континента ревностно вторили созидательным замыслам императора. Многочисленные эскадры были собраны на Шельде, на Брестском рейде и в Тулоне... До последнего дня, однако, император отказывался дать своему флоту, полному горячей ревности и самоуверенности, случай померяться силами с врагом... Удрученный постоянными несчастьями флота, он держал наши корабли вооруженными только для того, чтобы обязать наших врагов к блокадам, огромная стоимость которых должна была в конце концов истощить их финансы".
Когда империя пала, у Франции было сто три линейных корабля и пятьдесят пять фрегатов.
Обращаясь теперь от частных уроков истории прошлого к общему вопросу о влиянии правительства на морскую карьеру своего народа, замечаем, что это влияние может выражаться двумя различными, но тесно связанными между собою путями.
Во-первых, в мирное время: правительство своей политикой может способствовать естественному развитию такой промышленности у населения и его естественной склонности к таким предприятиям, обещающим выгоды, которые связаны с развитием мореходства, или оно может пытаться развить такую промышленность и такие мореходные наклонности народа в том случае, когда естественным путем они не возникли, или с другой стороны, правительство может ошибочной политикой своей задержать и остановить успехи, которые народ сделал бы в рассматриваемом направлении, если бы был предоставлен самому себе. Во всех этих случаях влияние правительства выразится или созданием, или расстройством морской силы страны в деле мирной торговли, на которой одной только - что никогда не лишнее повторять - может основываться действительно сильный военный флот. Во-вторых, в расчете на войну: влияние правительства будет выражаться "законнее" всего в содержании вооруженного флота, соразмерного с развитием торгового мореходства страны и с важностью всех связанных с ним интересов. При этом еще большую важность, чем величина флота в данный момент, имеет вопрос об его учреждениях, благоприятствующих здоровому духу и деятельности и обеспечивающих быстрое развитие флота во время войны при помощи надлежащего резерва людей и кораблей и мер для привлечения к делу той общей резервной силы, на которую мы уже указывали, обсуждая характер и промыслы народа. Без сомнения, к мерам готовности к войне относится содержание надлежащих морских станций в тех отдаленных частях света, куда вооруженные корабли должны будут последовать за мирными коммерческими судами. Защита таких станций должна опираться или прямо на военную силу, как в случае Гибралтара и Мальты, или на соседнее с ними дружественное население - такое, каким американские колонисты некогда были для Англии и каким предполагаются австралийские колонисты теперь. Такое дружественное соседство, при целесообразном военном снабжении станции, представляет лучшую оборону, и когда соединяется с решительным преобладанием на море, то обеспечивает безопасность такой раскинувшейся и обширной империи, как Англия. Так как, если верно, что неожиданная атака всегда может причинить ей бедствие в какой-либо одной части, то действительное превосходство морской силы препятствует такому бедствию сделаться общим или непоправимым. История достаточно доказала это. Англия имела морские базы во всех частях света, и ее флоты одновременно и защищали их, и поддерживали свободное сообщение между ними, и опирались на них, как на прикрытие.
Тем не менее, весь этот удивительный рост флота, вынужденный действиями правительства, сменился увяданием его, когда исчезла благосклонность к нему нового правительства. Времени было слишком мало для того, чтобы любовь к флоту пустила глубокие корни в жизнь народа. Деятельность Кольбера прямо согласовалась с направлением политики Ришелье, и в течение некоторого времени после него казалось, что Франция будет продолжать идти по пути, который привел бы ее к величию на море и к преобладанию на суше. По причинам, приводить которые здесь еще нет необходимости, Людовик XIV проникся чувством горькой вражды к Голландии, и так как это чувство разделялось и Карлом II, то оба короля решились на попытку уничтожения Соединенных Провинций. Война, возникшая в 1672 году, хотя и более противная естественным чувствам Англии, была меньшей политической ошибкой со стороны ее, чем со стороны Франции, особенно по отношению к морской силе. Франция помогала разорению своего вероятного и, наверное, незаменимого союзника, Англия же способствовала уничтожению своего величайшего соперника на море, который превосходил еще ее в то время в коммерческом развитии. Франция, шатавшаяся под бременем долгов и финансовых затруднений, когда Людовик взошел на трон, только что увидела перед собою в 1672 году ясные горизонты под влиянием счастливых результатов реформ Кольбера. Война, продолжавшаяся шесть лет, уничтожила большую часть его работы. Земледельческие классы, мануфактуры, коммерция и колонии - все было поражено ею, учреждения Кольбера зачахли, и порядок, который он восстановил в финансах, был ниспровергнут. Таким образом, деятельность Людовика, - а он один был руководящим правителем Франции, - подрезала корни морской силы его страны и отвратила от него лучшего морского союзника. Территория и военная сила Франции увеличились, но источники торговли и мирного мореходства иссякли в процессе войны, и хотя военный флот еще в течение нескольких лет после нее содержался с большим блеском, скоро и он начал падать и к концу царствования почти совсем исчез. Такой же ложной политикой по отношению к морским интересам отличалось и остальное время этого пятидесятичетырехлетнего царствования. Людовик постоянно отворачивался от упомянутых интересов, обращая еще внимание только на боевые суда, и или не мог, или не хотел видеть, что последние мало полезны и не обеспечены в своем существовании, если мирное мореходство и промышленность, на которые опирается развитие флота, не процветают в стране. Его политика, стремившаяся к преобладающему влиянию в Европе путем военной силы и расширения территориальных владений, вынудила Англию и Голландию к союзу, который, как уже выше было сказано, прямо изгнал Францию с моря и косвенно подорвал морскую силу Голландии. Флот Кольбера погиб, и в течение последних десяти лет жизни Людовика значительный французский флот ни разу не выходил в море, хотя морская война велась непрерывно. Благодаря простоте правительственного механизма в абсолютной монархии таким образом обнаружилось, как велико может быть влияние правительства и на рост и на упадок морской силы.
В последний период царствования Людовика XIV, наблюдается, следовательно, упадок морской силы, вследствие ослабления ее оснований торговли и богатства, которое торговля приносит государству. Последовавшее затем правительство, также абсолютное, с определенными целями и по требованию Англии отказалось от всяких претензий на содержание сильного военного флота. Причиной этому было то, что новый король был несовершеннолетним, а регент, для нанесения вреда королю Испании, с которым он был в горячей вражде, а также для сохранения своей личной власти, заключил союз с Англией. Он помог ей, в ущерб Испании, утвердить Австрию, наследственного врага Франции, в Неаполе и в Сицилии и в союзе с нею уничтожил испанский флот и адмиралтейства. Здесь мы опять видим личного правителя, игнорирующего морские интересы Франции и прямо помогающего росту силы владычицы морей, подобно тому, как помогал этому косвенно и ненамеренно Людовик XIV. Эта кратковременная фаза политики окончилась со смертью регента в 1726 году, но и после того, до 1760 года, правительство Франции продолжало игнорировать морские интересы. Правда, говорят, что, благодаря некоторым мудрым изменениям в фискальных установлениях Франции, главным образом в направлении свободы торговли (сделанных министром Лоу, шотландцем по происхождению), торговля ее с Ост- и Вест-Индиями поразительно увеличилась и что острова Гваделупа и Мартиника сделались чрезвычайно богатыми и доходными, но с наступлением войны как торговля, так и колонии Франции, вследствие упадка ее флота, были предоставлены полному произволу Англии. В 1756 году, когда натянутое положение дел уже должно было привести к разрыву между упомянутыми державами, Франция имела только сорок пять линейных кораблей, а Англия около ста тридцати; и когда эти сорок пять кораблей пришлось вооружить и снабдить всем необходимым, то не нашлось достаточного количества ни материалов, ни такелажа, ни припасов, ни даже артиллерии. Но и это еще не все: "Недостаток системы в действиях правительства,- говорит один французский писатель, - породил индифферентизм и открыл путь беспорядку и недостатку дисциплины. Никогда несправедливые повышения по службе не были так часты, и рядом с этим никогда не было видно более общего недовольства. Деньги и интриги заняли место всего другого и давали власть и силу. Знать и выскочки полагали, что влияние в столице и самоуверенное поведение в морских портах освобождали их от всякой службы. Расхищение доходов государства и адмиралтейств не знало границ. Честь и скромность поднимались на смех. Как будто бы зло не было таким образом еще достаточно велико, министерство озаботилось изгладить героические традиции прошлого, которые избежали общего разрушения. За энергическими боями великого царствования последовала, по приказу двора, политика осмотрительности (affaires de circonspection). Для сохранения, среди общего хищения, немногих вооруженных кораблей неприятелю делались уступки все чаще и чаще. Ради этого несчастного принципа мы были обречены на оборонительное положение, столь же выгодное для неприятеля, сколько чуждое духу нашего народа. Боязливая осмотрительность перед врагом, навязанная нам по приказу, изменила с течением времени национальный характер, и злоупотребление этой системой приводило к поступкам недисциплинарным и к отступлению от своего долга под огнем неприятеля, примеры чему тщетно было бы искать в предшествовавшем столетии".
Ошибочная политика, стремившаяся к континентальному расширению, поглощала средства страны и была вдвойне вредна, потому что, оставляя беззащитными колонии и торговлю, она подвергала пресечению, в случае войны, величайший источник богатства, как это в действительности и случилось. Малые эскадры, посылавшиеся в море, разбивались подавляющими силами неприятеля, торговое мореходство прекратилось, и колонии - Канада, Мартиника, Гваделупа, Индия - попали в руки Англии. Если бы не нежелание занять слишком много места подробностями, то можно было бы привести здесь интересные извлечения из писателей, показывающие бедственное положение Франции - страны, отвернувшейся от моря - и рост богатства Англии посреди всех ее жертв и испытаний. Современный английский писатель следующим образом выразил свой взгляд на политику Франции в ту эпоху: "Франция, так горячо увлекшаяся Германской войной, настолько оставила без внимания и денежной поддержки дела своего флота, что дала нам возможность нанести тяжелый удар ее морской силе, после которого она едва ли будет в состоянии оправиться. Поглощение ее внимания Германской войной отвратило также ее от обороны ее колоний, вследствие чего мы могли завоевать значительнейшие из последних. Война заставила ее забыть о покровительстве ее торговле, которая была всецело уничтожена, тогда как торговля Англии никогда, даже в течение самого полного мира, не бывала еще в таком цветущем состоянии. Таким образом, впутавшись в Германскую войну, Франция потерпела полное поражение во всем, что касалось ее личного и непосредственного раздора с Англией".
В Семилетней войне Франция потеряла тридцать семь линейных кораблей и пятьдесят шесть фрегатов, - сила, в три раза превосходящая численно весь флот Соединенных Штатов в какой угодно период парусного флота. "В первый раз со времени Средних веков,- говорит французский историк в своем разборе упомянутой войны, - Англия завоевала Францию одна, почти без союзников, тогда как последняя имела много сильных помощников. Этим завоеванием Англия обязана единственно превосходству своего правительства". Да, но это превосходство правительства основывалось на ужасном оружии - на морской силе, обладание которой достигнуто им в вознаграждение за его твердую политику, неуклонно направленную к одной цели.
Глубокое унижение Франции, достигшее апогея за время между 1760 и 1763 годами, в последнем из которых она заключила мир, дает урок, поучительный для Соединенных Штатов в настоящий период коммерческого и морского нашего упадка. Мы избежали пока ее унижения, так будем же надеяться, что еще не поздно извлечь выгоду из ее примера. Между теми же годами (1760 и 1763) французский народ восстал, как впоследствии в 1793 году, и объявил, что желает иметь военный флот. "Народное чувство, искусно направлявшееся правительством, выразилось в крике, раздавшемся с одного конца Франции до другого: флот должен быть восстановлен. Правительство получало в дар корабли от городов, от корпораций и по частным подпискам. Кипучая деятельность вспыхнула в молчаливых до того портах; корабли везде строились и исправлялись". Эта деятельность неослабно поддерживалась; адмиралтейства переполнились, материальная часть была приведена в порядок, артиллерия преобразована и образован штат из десяти тысяч обученных артиллеристов.
В тоне и в действиях морских офицеров тех дней вдруг почувствовался народный импульс, которого лучшие из них не только ждали, но для проявления которого они и работали. Никогда еще не обнаруживалось среди морских офицеров такой профессиональной и мыслительной деятельности, как в то время, когда их корабли обречены были на гниение бездействием правительства. Вот что пишет об этом выдающийся французский офицер нашего времени: "Грустное состояние флота в царствование Людовика XV, закрыло для офицеров доступ к блестящей карьере смелых предприятий и удачных сражений, заставило их обратиться в своим собственным силам. Они приобрели при изучении своего дела знания, которые им предстояло подвергнуть испытаниям несколько лет спустя и оправдать таким образом превосходное изречение Монтескье: "Несчастье наша мать, счастье наша мачеха"... Около 1769 года сияло во всем блеске созвездие офицеров, деятельность которых распространилась во всех концах земли и которые в своих трудах и исследованиях обняли все отрасли человеческих знаний. Морская академия, основанная в 1752 году, была преобразована"{8}.
Первый директор Академии, капитан Биго де Морог (post-capitaine Bigot de Morogues), написал тщательно обработанный трактат по морской тактике, первый оригинальный труд по этому предмету со времени сочинения Павла Госта (Paul Hoste), заменить которое он имел целью. Морог должен был изучать и формулировать свои проблемы по тактике в те дни, когда Франция не имела флота и была не способна поднять свою голову на море под ударами неприятеля. В Англии тогда не было подобной книги; и один английский лейтенант только что перевел в 1762 году часть о труда Госта, опустив еще большую часть его. Не ранее, как только двадцать лет спустя, Клерк шотландец, не военный и не моряк по профессии - издал обстоятельное исследование вопросов по морской тактике, указавшее английским адмиралам на систему, при посредстве которой французы сопротивлялись их необдуманным и дурно комбинировавшимся атакам{9}. Исследования морской академии и энергичный толчок, данный ими трудам офицеров, не остались, как мы надеемся показать впоследствии, без влияния на относительно цветущее состояние, в котором флот был в начале Американской войны.
Уже было указано, что Американская война за независимость является со стороны Англии уклонением от ее традиционной и верной политики, так как она вовлекла ее в отдаленную сухопутную войну, тогда как сильные враги ждали случая атаковать Англию в море. Подобно Франции в недавней тогда Германской войне, подобно Наполеону в позднейшей Испанской войне, Англия, через неуместную самоуверенность, сама обратила своего друга в недруга и таким образом подвергла действительный базис своей силы суровому испытанию. Французское правительство, с другой стороны, избежало западни, в которую так часто попадалось. Обратившись спиною к европейскому континенту, имея вероятность нейтралитета там и уверенность в союзе с нею Испании, Франция выступила на борьбу со стройным флотом и с блестящим, хотя может быть относительно малоопытным, составом офицеров. С другой стороны Атлантики она имела поддержку в дружеском народе и в своих или в союзных портах, как в Вест-Индии, так и на континенте. Мудрость такой политики и счастливое влияние таких действий правительства на морскую силу очевидны. Но детали войны не принадлежат к рассматриваемому нами в этой части труда предмету. Для американцев главный интерес войны сосредоточился на суше, но для морских офицеров - на море, потому что, по существу, это была морская война. Разумные и систематические усилия двадцати лет принесли должные плоды, так как, хотя битвы на море и окончились бедственно для союзников, тем не менее соединенные усилия французского и испанского флотов поколебали силу Англии и лишили ее многих ее колоний. В различных морских предприятиях и сражениях честь Франции, в целом, была сохранена, хотя, обсуждая дело во всей его общности, трудно избежать заключения, что неопытность французских моряков сравнительно с английскими, узкий дух ревности дворянской корпорации к офицерам из других сословий и, более всего, уже упомянутые выше несчастные традиции трех четвертей столетия, т. е. жалкая политика правительства, учившая офицеров прежде всего спасать свои корабли и экономничать в материалах, помешали французским адмиралам стяжать не одну только славу, но и положительные выгоды для своего отечества. А возможность достижения таких выгод неоднократно была в их руках. Когда Монк сказал, что нация, желающая господствовать на море, должна всегда атаковать, он дал этим ключ к морской политике Англии, и если бы инструкции французского правительства постоянно проявляли такой же дух, то война 1778 года могла бы окончиться скорее и лучше для Франции. Кажется неблагодарным критиковать деятельность учреждения, которому, говоря перед Богом, наша нация обязана тем, что ее рождение не было неудачей, но труды самих французских писателей изобилуют критикой в смысле нашего замечания. Французский офицер, который служил во флоте в течение этой войны, в труде своем, отличающемся спокойным и здравым тоном, говорит: "Чему могли научиться молодые офицеры при Сэнди-Хук (Sandy Hook) с д'Эстьеном (D'Estaing), при Св. Христофоре с де Грассом (de Grasse), даже те, которые прибыли в Род-Айленд (Rhode Island) с де Терней (de Ternay), когда они видели, что эти флотоводцы не были преданы судну по возвращении с театра войны"{10}.
Другой французский офицер, значительно позднейшего времени, оправдывает вышеприведенное мнение, говоря об Американской войне за независимость в следующих выражениях: "Было необходимо освободиться от несчастных предрассудков дней регенства и Людовика XV, но бедствия, которыми полны эти дни, были слишком близки еще для того, чтобы наши министры забыли их. Вследствие злополучной нерешительности, флоты, которые справедливо испугали Англию, уменьшились до обыкновенных размеров. Погряз-нув само в фальшивой экономии, министерство требовало, чтобы, по причине чрезвычайных издержек, необходимых для содержания флота, адмиралам было предписано соблюдать величайшую осмотрительность, как будто бы в войне полумеры не всегда ведут к бедствиям. Равным образом, распоряжения, получавшиеся нашими эскадренными начальниками, требовали, чтобы они держались в море так долго, как возможно, не вступая в сражения, которые могли сопровождаться потерею кораблей, трудно заменимых, вследствие этого не одна возможная полная победа, которая увенчала бы искусство наших адмиралов и мужество наших капитанов, уступила место успехам малой важности. Система, в основе которой положено, что адмирал не должен пользоваться всей силой, находящейся в его распоряжении, которая посылает его против врага с предопределенной целью скорее принять нападение, чем сделать его, система, которая подрывает моральную силу для спасения материальных средств, должна дать несчастные результаты... Не подлежит сомнению, что эта плачевная система была одною из причин недостатка дисциплины и ужасных неурядиц, ознаменовавших времена Людовика XVI, (первой) Республики и (первой) Империи"{11}.
В десятилетний промежуток времени после мира, заключенного в 1783 году, во Франции совершилась революция. Но этот великий переворот, который потряс основания государства, ослабил связи социального порядка и изгнал из французского флота почти всех образованных офицеров монархии, державшихся старого порядка вещей, не освободил этого флота от фальшивой системы. Было легче ниспровергнуть форму правления, чем вырвать глубокие корни традиции. Послушаем еще третьего французского офицера, высшего положения и литературных дарований, говорящего о бездеятельности Вильнева (Villeneuve), адмирала, который командовал французским арьергардом в Абукирском сражении и который не снялся с якоря до тех пор, пока голова колонны не была уничтожена: "Должен был прийти день Трафальгарской битвы, в который Вильнев, в свою очередь, подобно де Грассу перед ним и подобно Дюшайла (Duchayla), пожалуется на то, что его покинула часть его флота. Есть место подозрению о некоторой тайной причине такого совпадения. Неестественно, чтобы между столь многими почтенными людьми так часто можно было найти адмиралов и капитанов, навлекающих на себя такой позор. Если имя некоторых из них до настоящего дня грустно связано с памятью о наших бедствиях, то мы все-таки можем быть уверены, что ошибка не всецело доллсна быть приписана им. Мы должны скорее порицать сущность операций, на которые они были вынуждены, и ту систему оборонительной войны, предписанную французским правительством, которую Питт в английском парламенте провозгласил предтечей неизбежного разрушения. Эта система, когда мы пожелали отказаться от нее, уже проникла в наши привычки, она, так сказать, ослабила наши руки и парализовала нашу веру в себя! Слишком часто наши эскадры оставляли порты со специальной миссией и намерением избегать неприятеля, уже сама встреча с ним считалась неудачей. Вот каким образом наши суда вступали в бой: они подчинялись необходимости принять его, а не настаивали на нем... Счастье колебалось бы дольше между двумя флотами и не обрушилось бы, в конце концов, так тяжело против нас, если бы Брюэс (Brues), встретив Нельсона на полдороге, мог вступить с ним в сражение. Эта как бы отмеченная оковами и робкая война, которую вели Вилларе и Мартэн (Villaret et Martin), продолжалась слишком долго вследствие осторожности некоторых английских адмиралов и традиций старой тактики. При этих традициях разразилось Абукирское сражение, час для решительного боя настал"{12}.
Несколько лет спустя состоялась Трафальгарская битва, и опять правительство Франции приняло новую политику по отношению к флоту. Только что цитированный автор говорит об этом: "Император, орлиный взгляд которого начертал планы кампаний для флотов и для армии, был утомлен этими неожиданными несчастиями. Он отвернулся от единственного поля битвы, на котором фортуна была неверна ему, и решился преследовать Англию где бы то ни было, но не на морях, он предпринял реорганизацию своего флота, но не давал ему никакого участия в борьбе, которая сделалась еще более ожесточенною, чем раньше... Несмотря на то, деятельность наших адмиралтейств и верфей не только не ослабла, а скорее удвоилась. Каждый год линейные корабли или закладывались на наших верфях, или уже присоединялись к бывшим в кампании. Венеция и Генуя под его контролем увидели возрождение своего старого блеска, и от берегов Эльбы до Адриатики все порты континента ревностно вторили созидательным замыслам императора. Многочисленные эскадры были собраны на Шельде, на Брестском рейде и в Тулоне... До последнего дня, однако, император отказывался дать своему флоту, полному горячей ревности и самоуверенности, случай померяться силами с врагом... Удрученный постоянными несчастьями флота, он держал наши корабли вооруженными только для того, чтобы обязать наших врагов к блокадам, огромная стоимость которых должна была в конце концов истощить их финансы".
Когда империя пала, у Франции было сто три линейных корабля и пятьдесят пять фрегатов.
Обращаясь теперь от частных уроков истории прошлого к общему вопросу о влиянии правительства на морскую карьеру своего народа, замечаем, что это влияние может выражаться двумя различными, но тесно связанными между собою путями.
Во-первых, в мирное время: правительство своей политикой может способствовать естественному развитию такой промышленности у населения и его естественной склонности к таким предприятиям, обещающим выгоды, которые связаны с развитием мореходства, или оно может пытаться развить такую промышленность и такие мореходные наклонности народа в том случае, когда естественным путем они не возникли, или с другой стороны, правительство может ошибочной политикой своей задержать и остановить успехи, которые народ сделал бы в рассматриваемом направлении, если бы был предоставлен самому себе. Во всех этих случаях влияние правительства выразится или созданием, или расстройством морской силы страны в деле мирной торговли, на которой одной только - что никогда не лишнее повторять - может основываться действительно сильный военный флот. Во-вторых, в расчете на войну: влияние правительства будет выражаться "законнее" всего в содержании вооруженного флота, соразмерного с развитием торгового мореходства страны и с важностью всех связанных с ним интересов. При этом еще большую важность, чем величина флота в данный момент, имеет вопрос об его учреждениях, благоприятствующих здоровому духу и деятельности и обеспечивающих быстрое развитие флота во время войны при помощи надлежащего резерва людей и кораблей и мер для привлечения к делу той общей резервной силы, на которую мы уже указывали, обсуждая характер и промыслы народа. Без сомнения, к мерам готовности к войне относится содержание надлежащих морских станций в тех отдаленных частях света, куда вооруженные корабли должны будут последовать за мирными коммерческими судами. Защита таких станций должна опираться или прямо на военную силу, как в случае Гибралтара и Мальты, или на соседнее с ними дружественное население - такое, каким американские колонисты некогда были для Англии и каким предполагаются австралийские колонисты теперь. Такое дружественное соседство, при целесообразном военном снабжении станции, представляет лучшую оборону, и когда соединяется с решительным преобладанием на море, то обеспечивает безопасность такой раскинувшейся и обширной империи, как Англия. Так как, если верно, что неожиданная атака всегда может причинить ей бедствие в какой-либо одной части, то действительное превосходство морской силы препятствует такому бедствию сделаться общим или непоправимым. История достаточно доказала это. Англия имела морские базы во всех частях света, и ее флоты одновременно и защищали их, и поддерживали свободное сообщение между ними, и опирались на них, как на прикрытие.