Страница:
Что касается тактики адмирала, то достаточно сказать, что он вел бой почти так, как делал это Бинг, с результатами, весьма похожими на неудачи последнего, и что при атаке двадцати четырех кораблей де Грасса, семь из девятнадцати кораблей его флота, под командой такого способного офицера, каким был Худ, не могли вступить в бой при назначенной диспозиции.
Командовавшему французским флотом, де Грассу, следует воздать должное за его энергию, предусмотрительность и решимость, - удивительные в сопоставлении с его упущениями в других случаях. Решение взять с собой все корабли, какие только было возможно, сделавшее операции его независимыми от неудач миссии де Барра, прохождение через Багамский канал для того, чтобы скрыть свои движения, ловкость, с какою он достал требовавшиеся деньги и войска от испанских и французских военных властей, предусмотрительность, которая заставила его еще 29-го марта, вскоре после выхода из Бреста, написать Рошамбо, чтобы были высланы лоцманы американского побережья к Французскому мысу (на Гаити) и хладнокровие, с каким он задерживал Грэвса, пока не проскользнула в бухту эскадра де Барра... Все это достойно похвалы. Своему отечеству адмирал также оказал услугу, удержав двести коммерческих кораблей "вест-индской торговли" у Французского мыса, где они оставались от июля до ноября, когда окончание операций дало ему возможность конвоировать их военными кораблями. Случай этот иллюстрирует слабое место торговой страны с представительным правительством по сравнению с чисто военной державой. "Если бы британское правительство,- писал один английский офицер той эпохи, - санкционировало, или британский адмирал принял такую меру, то первое было бы свергнуто, а второй повешен"{144}. Родней в то же самое время нашел необходимым отрядить пять линейных кораблей для конвойной службы, кроме еще полдюжины других, отправленных им в Англию с торговыми судами из Ямайки.
Легче критиковать разделение английского флота между Вест-Индией и Северной Америкой в следующих 1780 и 1781 годах, чем ясно представить себе затруднительность тогдашнего положения Англии. Положение это было только отражением тех затруднений, какие испытывала Англия с военной точки зрения во всем мире в течение рассматриваемой великой и неравной войны. Везде ей приходилось иметь дело со сложными препятствиями и с сильнейшим врагом, как это испытывала она всегда как монархия, многочисленные пункты которой были уязвимы. В Европе плававший в Канале флот ее неоднократно загонялся в порты подавлявшими силами противника. Гибралтар, тесно блокированный с суши и с моря, едва держался при отчаянном сопротивлении, только благодаря искусству английских моряков, торжествовавших над неспособностью и несогласиями враждебных им союзников. В Ост-Индии сэр Эдуард Хьюджес (Edward Hughes) встретил в Сюффрене противника, столько же сильнейшего по численности флота, сколько был де Грасс сильнее Худа, и значительно превосходившего его по способностям, как флотоводец. Менорка, покинутая правительством метрополии на произвол судьбы, пала перед превосходною силою, как должны были пасть, один за другим, менее важные из английских Антильских островов. Положение Англии, с того времени как Франция и Испания открыли морскую войну против нее, было везде оборонительным, за исключением Северной Америки, и поэтому, с военной точки зрения, - неправильным по существу. Она везде ожидала атак, которые неприятель, во всех пунктах сильнейший, мог предпринять по собственному выбору места и времени; да собственно и Северная Америка не представляла исключения, несмотря на некоторые наступательные операции, которые никоим образом не вредили ее настоящим, т. е. морским врагам.
Принимая во внимание такое положение Англии и устраняя при этом вопросы национальной гордости или чувствительности, спросим, что предписывала ей военная мудрость? Вопрос этот доставил бы превосходный предмет изучения для военного исследователя, и на него нельзя отвечать бегло; но мы можем однако указать некоторые очевидные истины. Во-первых, следовало определить, какую часть атакованной монархии наиболее необходимо было сохранить. После самих Британских островов наиболее ценными владениями в глазах Англии были в то время Северо-Американские колонии. Затем надлежало решить, какие другие владения, по их естественной важности, были наиболее достойны забот о сохранении их, а по их собственной силе, или по силе монархии, которая была, главным образом, морскою силою, представляли наиболее обеспечения для успеха таких забот. В Средиземном море, например, Гибралтар и Магон - оба были весьма ценными позициями. Можно ли было удержать их обе? Которая представляла более легкий доступ и большую возможность поддержки ее для флота? Если не представлялось вероятности удержать за собою обе, то следовало, без колебаний, одну из них покинуть, а силы, необходимые для ее обороны, сосредоточить где-нибудь в другом месте. Так и в Вест-Индии очевидные стратегические преимущества Барбадоса и Сайта-Лючии подсказывали необходимость очищения от гарнизонов других малых островов сейчас же по достижении неприятельским флотом численного превосходства над английским, если не раньше. Условия такого большого острова, как Ямайка, должны быть изучены и отдельно, и в связи с общим вопросом. Самостоятельная оборона такого острова могла быть организована так, чтобы ему не приходилось бояться нападения, за исключением только нападения со стороны многочисленных и больших сил, и в этом последнем случае Англии надлежало бы стянуть к нему все ее силы с наветренных станций на Барбадосе и Санта-Лючии.
При таком сосредоточении обороны великое английское оружие - флот надлежало бы употребить для энергичных наступательных действий. Опыт научил, что свободные нации с народными правительствами редко отваживаются удалять из пределов своей страны силу, которая расположена между вторгающимся в их владения противником и их берегами или столицею. Как бы ни была, поэтому, мудра, с военной точки зрения, посылка флота Канала для встречи неприятеля прежде соединения отдельных отрядов его, мера эта могла оказаться невозможной. Но в пунктах менее жизненных англичанам следовало бы предупредить атаку союзников. Это особенно правильно по отношению к тому театру войны, который мы до сих пор рассматривали. Если Северная Америка была важнейшим объектом, то Ямайкою и другими островами следовало бы смело рисковать. Родней правильно претендует на то, что адмиралы на Ямайке и в Нью-Йорке не послушались его в 1781 году и что вследствие этого факта флот Грэвса численно уступал противнику.
По почему же в 1780 году, когда отплытие де Гишена в Европу дало Роднёю весьма значительное численное превосходство над врагом в течение его кратковременного пребывания в Северной Америке, с 14-го сентября по 14-е ноября, не было сделано никакой попытки уничтожить стоявший в Ньюпорте французский отряд из семи линейных кораблей? Эти корабли прибыли туда в июле месяце, и хотя они сейчас же усилили свою позицию земляными укреплениями, весть о появлении Роднея близ берега сильно встревожила их экипаж. Две недели, проведенные Роднеем в Нью-Йорке, а французами в деятельной работе, дали возможность последним, по их собственному мнению, занять положение, при котором можно было презирать всю морскую силу Англии. "Дважды мы боялись, и более всего во время прибытия Роднея, - писал начальник штаба французской эскадры,- что англичане могут атаковать нас на самом рейде; и был промежуток времени, в течение которого такое предприятие не было бы поступком опрометчивым. Теперь же (20-го октября) наша якорная стоянка укреплена так, что мы можем презирать всякую морскую силу Англии"{145}.
Позиция французов была несомненно очень сильна{146}. Она образовывала входящий угол, немногим больший девяноста градусов и составлявшийся линиями, проведенными от Козьего острова (Goat Island), одна - к пункту, который назывался тогда Брентон Пойнт (Brenton's Point) и занят теперь фортом Адаме (Fort Adams), другая - к Розовому острову (Rose Island). На последнем, т. е. на правом фланге позиции, была поставлена батарея из тридцати шести 24-фунтовых пушек, а на левом фланге, у Брентон Пойнт, стояли двенадцать таких же пушек. Четыре корабля, расположенные по направлению линии WNW между упомянутыми островами, защищали вход, угрожая флоту, который решился бы подойти близко, продольным огнем, и линия этого огня пересекалась под прямым углом с линией огня трех других кораблей, поставленных между Козьим островом и Брентон Пойнт.
С другой стороны, летом ветер дует прямо во вход, и часто с большою силою; и потому тогда войти в бухту не составило бы вопроса даже для корабля с сильно перебитым рангоутом, а раз неприятель смешался бы с французскими кораблями, то береговые батареи были бы парализованы. Верк на Розовом острове конечно, а на Брентон Пойнте вероятно, имел меньшую высоту, чем две верхние батареи линейного корабля, и по числу орудий мог сильно уступать последним. Он не мог быть казематированным, и меткое обстреливание его вязаной картечью бесспорно могло бы заставить его замолчать. К Розовому острову можно было подойти с фронта и с западного фланга на двести ярдов, а с севера - на полмили. Ничто не предохраняло правого фланга французов, со включением линии их кораблей, от анфилирования и разбития ее артиллерией противника, если бы флот его занял позицию к западу от Розового острова. Таким образом, английский флот, в котором было двадцать кораблей против семи французских, мог воспользоваться существенными тактическими элементами - близкой дистанцией и большей высотой своих батарей. Успешно уничтожив неприятельские корабли и заставив замолчать батареи Розового острова, он мог найти якорную стоянку в глубине бухты и, выждав там благоприятного ветра, удалиться. Но мнению одного выдающегося английского офицера рассматриваемого времени{147}, хорошо знакомого с лоцией тех вод, здесь не было сомнения в успехе атаки; и он неоднократно убеждал в этом Роднея, предлагая сам провести головной корабль. Факт, что французы считали себя в безопасности в описанной позиции и что англичане успокоились на этом же убеждении, рельефно указывает, насколько дух этой войны отличался от духа войн Нельсона и Наполеона.
Значение попытки нападения на французов в Ньюпорте рассматривается здесь, однако же, не как отдельная операция, а по отношению ее ко всему ходу войны. Уступая противнику в силе, Англия везде действовала оборонительно. Из такого положения нет спасения иначе, как путем деятельности, энергичной почти до отчаянности. "Мы не можем, - писал вполне верно первый лорд Адмиралтейства к Роднёю, - иметь везде флот, превосходящий противника, и если только наши главнокомандующие не станут на высоту положения, как сделали это вы, и не будут считать предметом своих забот все владения короля, то наши враги найдут нас где-нибудь неподготовленными и достигнут цели своих действий против нас"{148}. Атаки, которые, рассматриваемые сами по себе, могли бы считаться не логичными, были прямо обязательными для английских командиров. Союзный флот был ключом положения, и такие большие отряды его, как стоявший в Ньюпорте, следовало пытаться уничтожить ценою какого бы то ни было риска. Влияние такого образа действий на политику французского правительства представляет вопрос спорный, относительно которого автор настоящего труда не имеет, однако, сомнений. Но ни один из английских офицеров, командовавших отдельными эскадрами, не стал на уровень положения, за исключением Худа и, может быть, Хоу. Родней был уже стар, слаб и хотя и обладал большими способностями, но был скорее осторожным тактиком, чем великим адмиралом.
Поражение Грэвса и последовавшая затем сдача Корнуо-лиса не окончили морских операций в западном полушарии. Напротив, один из самых интересных тактических подвигов и самая блестящая победа во всей войне должны были все-таки украсить английский флот в Вест-Индии, но с событиями в Йорктауне патриотический интерес войны для американцев заканчивается. Прежде, чем проститься с этой борьбой за независимость, должно еще раз подтвердить, что ее успешный результат, или по крайней мере такое быстрое достижение его, был следствием господства на море союзников американцев - большой морской силы в руках французов и неправильного распределения своих сил англичанами. Такой вывод можно безопасно основать на авторитете одного человека, который в совершенстве, лучше всех других, знал средства страны, характер народа и трудности борьбы, и имя которого до сих пор еще служит высочайшей гарантией глубокого, спокойного и непоколебимого здравого смысла и патриотизма высказывавшихся им суждений.
Ключ ко всем соображениям Вашингтона находится в его меморандуме о согласовании плана операций с действиями французской армии{149}, помеченном 15-м июля 1780 года и переданном французским начальником Лафайетом: "Маркиз де Лафайет имеет честь сообщить следующие общие соображения графу де Рошамбо и кавалеру де Тер-нзй, как мнение нижеподписавшегося:
1. Во всякой операции и при всех обстоятельствах решительное морское превосходство должно считаться основным принципом и базисом, па который, в конце концов, должна опираться вся надежда на успех".
Однако это, хотя и в высшей степени точное и решительное выражение взглядов Вашингтона, является только одним из многих других, одинаково ясных. Так, в письме к Франклину 20-го декабря 1780 года он говорит:
"Обманутые в ожидании второй дивизии французских войск (блокированной в Бресте), а особенно в предполагавшемся морском превосходстве, на котором все вращалось, как на центральном штыре, мы вынуждены были истратить время на бездеятельную кампанию после заманчивой перспективы, улыбнувшейся нам при открытии ее... Недавно нам пришлось сделаться зрителями прохождения нескольких отрядов из армии в Нью-Йорке на помощь лорду Кор-нуолису, тогда как наша морская слабость и политическая распущенность значительной части нашей армии лишили нас возможности противодействовать врагу на юге или взять перевес над ним здесь".
Месяц спустя, 15-го января 1781 года, в памятной записке к полковнику Лоренсу (Laurens), посланному со специальным поручением во Францию, он говорит: "После займа денег постоянное морское превосходство у этих берегов является наиболее интересным предметом. Достижение такого превосходства сейчас же привело бы неприятеля к трудному оборонительному положению... В самом деле, нельзя себе представить, как могла бы существовать большая сила его в этой стране, если бы мы имели обладание морями для пресечения правильной доставки ей припасов из Европы. Это превосходство, с помощью денег, дало бы нам возможность обратить войну в энергичное наступление. По отношению к нам оно, кажется, должно считаться одним из двух решающих факторов".
В другом письме, от 9-го апреля, к тому же лицу, бывшему тогда в Париже, он пишет: "Если Франция не подаст нам своевременной и сильной помощи в нашем критическом положении, то позднейшие ее старания не будут уже иметь для нас никакой цены... Зачем входить мне в подробности, когда можно все высказать одним словом, что мы истощили все свои средства и что наше освобождение должно наступить теперь или никогда? Как легко было бы обратить планы неприятеля против него самого, если бы все можно было согласовать с общим планом войны - т. е. если бы у нас был флот всегда сильнее неприятельского в этих морях и если бы Франция развязала нам руки ссудой денег".
Корабли и деньги - предметы его крика о помощи. 23-го мая 1781 года он пишет кавалеру де ла Люзерну (Chevalier de la Luzerne): "Я не вижу, как возможно оказать действительную поддержку Южным Штатам и предотвратить угрожающее зло, пока мы уступаем неприятелю в морской силе в этих водах". По мере приближения времени года, благоприятного для энергичных операций, его жалобы становятся более частыми и настоятельными. Так, он пишет 1-го июня 1781 года генерал-майору Грину (Green), который боролся в это время с затруднениями в Южной Каролине: "Наши дела внимательно обсуждались со всех точек зрения, и было окончательно решено сделать попытку нападения на Нью-Йорк, предпочтительно перед операциями на юге, так как мы не имели решительного обладания водами".
8-го июня Джефферсону (Jefferson): "Если бы я встретил такую поддержку от соседних штатов, какую ожидал, то неприятель, я надеюсь, был бы приведен к необходимости отозвать с Юга часть своих сил для поддержки Нью-Йорка, иначе он подвергался бы неминуемому риску быть прогнанным с этого поста, который для него неоценим; и если бы мы, счастливым стечением обстоятельств, приобрели морское превосходство, то его уничтожение было бы неизбежно... Пока мы остаемся слабейшими в море... политика требует, чтобы была сделана попытка выручить страну, терпящую бедствие (т. е. Юг), путем диверсии, скорее, чем немедленной посылкой туда подкреплений".
13-го июня он пишет к Рошамбо: "Ваше превосходительство припомнит, что мы смотрели на Нью-Йорк, как на единственный целесообразный предмет действий при настоящих обстоятельствах; но если бы мы могли обеспечить морское превосходство, то, может быть, мы могли бы найти и другие предметы действий, еще более подходящие и одинаково желательные". Около 15-го августа были получены письма от де Грасса, извещавшие об отплытии его к Чесапику, и корреспонденции Вашингтона с тех пор обильно свидетельствуют о деятельных приготовлениях к походу в Виргинию, базировавшемуся на так долго замешкавшийся флот. Упадок духа де Грасса и его намерение идти в море после того, как он узнал, что английский флот в Нью-Йорке получил подкрепления, вызвали полное упреков письмо Вашингтона от 25-го сентября, которое слишком длинно для цитирования его здесь; но когда опасность прошла, упования Вашингтона возвратились. Через день после капитуляции он пишет де Грассу: Покорение Йорка... честь которого принадлежит вашему превосходительству, значительно предупредило (во времени) наши самые пылкие предположения". Затем он продолжает торопить дальнейшие операции на Юге, видя, что осталось еще так много благоприятного времени для морских операций: "Общее морское превосходство британцев до вашего прибытия давало им решительные преимущества на Юге в возможности для них быстрой перевозки войск и припасов, тогда как огромные сухопутные переходы наших подкреплений, слишком медлительные и расходные во всех отношениях, подвергли нас разбитию по частям. От вас будет зависеть, поэтому, ваше превосходительство, закончить войну". Де Грасс, отказав ему в помощи на этот раз, выказал, однако, намерение содействовать ему в кампанию следующего года, и Вашингтон немедленно соглашается: "Мне нет необходимости настаивать перед вашим превосходительством на безусловной необходимости в морской силе, способной дать вам абсолютную власть в этих морях... Вы сами усмотрите, что при всех усилиях сухопутных армий, флот должен иметь решающий голос в настоящей борьбе". Две недели спустя, 15-го ноября, он пишет Лафайету, почти в момент его отплытия во Францию: "Так как вы выразили желание знать мои мнения относительно операции в следующую кампанию, то я, без утомительных рассуждений, заявляю коротко, что исход зависит всецело от морской силы, какая будет действовать в этих морях, и от времени ее появления в следующем году. Никакая сухопутная сила не может действовать решительно, если при этом на нашей стороне не будет морского превосходства... Не было сомнения, и нет его ни у кого в настоящий момент, в неизбежности полного истребления британской силы в обеих Каро-линах и в Джорджии, в случае, если бы граф де Грасс мог продлить совместные с нами операции еще на два месяца".
Таково, по мнению почтенного главнокомандующего американскими армиями, было влияние морской силы на борьбу, которую он направлял с таким большим искусством и с таким бесконечным терпением и которую, посреди бесчисленных испытаний и препятствий, он довел до славного конца.
Читатели обратят внимание на то, что дело американцев испытывало такие затруднения, несмотря на большие и признанные убытки, какие терпела британская торговля от действий крейсеров союзников и американских приватиров. Этот факт и малые результаты общей войны, в плане которой господствовала идея об уничтожении торговли неприятеля, резко обнаруживает второстепенное и нерешительное влияние такой политики на главные результаты войны.
Глава ХI.
Морская война в Европе
Предшествуюциая глава закончена мнениями Вашингтона, выражавшимися в различной форме и неоднократно, относительно влияния морской силы на ход Американской войны за независимость. Если бы позволяло место, то эти мнения можно было бы еще значительно подкрепить подобными же доводами сэра Генри Клинтона, английского главнокомандующего{150}. В Европе результаты войны были еще в более полной зависимости от того же фактора. Здесь союзники имели три отдельных предмета действий, по отношению к каждому из которых англичане занимали строго оборонительное положение. Первым из них была сама Англия, т. е. вторжение в нее, и - как предварительная для подготовки к нему операция - уничтожение флота Канала, однако если проект этот и был задуман серьезно, то едва ли можно сказать, что были сделаны серьезные попытки его осуществления. Вторым было отнятие от Англии Гибралтара, третьим - взятие Менорки. Только на этом последнем пункте театра военных действий союзники имели успех. Трижды Англии угрожал флот, значительно превосходивший ее собственный, и каждый раз угроза была безрезультатной. Трижды Гибралтар был поставлен в критическое положение, и каждый раз он выручался искусством и счастьем английских моряков, несмотря на подавлявшее численное превосходство противника.
После сражения Кеппеля близ Уэссана не было ни одного генерального столкновения между флотами в европейских морях в течение 1778 года и первой половины 1779 года. Между тем Испания увлекалась ходом событий к разрыву с Англией и деятельному союзу с Францией. Она объявила войну первой державе 16-го июня 1779 года, но договор между двумя королевствами Бурбонов о наступательной войне с Англией был подписан еще 12-го апреля. Согласно ему должно было предпринять вторжение в Великобританию или Ирландию и употребить все усилия к отвоеванию для Испании Менорки, Пенсаколы и Мобиля - и два двора обязались взаимно не соглашаться ни на мир, ни на перемирие, ни на перерыв враждебных действий до тех пор, пока не будет взят Гибралтар{151}.
Союзники воздерживались от объявления войны, пока не были еще готовы к нанесению противнику удара, но английскому правительству без сомнения следовало держаться настороже ввиду натянутых отношений с обеими враждебными странами и приготовиться воспрепятствовать соединению союзных флотов. Но в действительности не было организовано серьезной блокады Бреста, и двадцать восемь французских линейных кораблей вышли оттуда беспрепятственно{152} 3-го июня 1779 года, под начальством Д'Орвилье, бывшего противником Кеппеля за год перед тем. Флот этот направился к берегам Испании, где должен был найти испанские корабли; но соединение всех союзных сил состоялось не ранее 22-го. июля. Семь драгоценных летних недель были таким образом упущены, но потеря этим не ограничилась: французы были снабжены провизией только на тринадцать недель, и эта поистине великая армада из шестидесяти шести линейных кораблей и четырнадцати фрегатов могла рассчитывать не более, как на сорок рабочих дней. Кроме того, болезни опустошали экипаж ее, и хотя счастье помогло ей войти в Канал, пока английский флот был в море, последний, число кораблей которого было немногим более половины числа союзных, сумел пройти среди них к своим берегам. Присущая коалициям вялость действий еще более увеличилась вследствие недостаточной подготовленности; большая и естественная паника на берегах английского Канала н взятие одного линейного корабля были единственными результатами крейсерства, продолжавшегося свыше пятнадцати недель{153}. Обвинения в беспорядках, явившихся следствием дурной подготовки, главным образом со стороны Испании - хотя и французское министерство отнеслось крайне беспечно к настоятельным нуждам своего флота - пали, конечно, на неповинного ни в чем адмирала Д'Орвилье. Этот храбрый и образованный, но несчастный офицер, единственный сын которого умер от эпидемии, бичевавшей союзников, не мог выдержать такого несправедливого отношения. Будучи глубоко религиозным человеком, он не обратился к самоубийству, в котором нашел успокоение Вильнев после Трафальгара, но отказался от командования и удалился в монастырь.
Скудный морской интерес военных действий в Европе в 1780 году сосредоточивается около Кадикса и Гибралтара. Эта крепость была осаждена испанцами немедленно после объявления войны, и хотя она успешно противостояла непосредственной атаке, тем не менее снабжение ее боевыми и продовольственными припасами составляло для Англии серьезный вопрос и было сопряжено с затруднениями и опасностями. Для целей этого снабжения Родней отплыл из Англии 29-го декабря 1779 года, имея под своей командой двадцать линейных кораблей и большой отряд транспортов с подкреплениями для Гибралтара и Менорки, а также и караван коммерческих судов Вест-Индской торговли. Караван этот отделился 7-го января, под конвоем четырех фрегатов, а на следующее утро Родней встретился с испанской эскадрой из семи военных кораблей и шестнадцати продовольственных судов, которые и взял в плен. Двенадцать из последних, нагруженные провизией, были отведены в Гибралтар. Неделю спустя, в час пополудни 16-го января, на юго-востоке показался испанский флот из одиннадцати линейных кораблей, он продолжал свой путь, предполагая, что видит только продовольственные корабли для Гибралтара, не охраняемые военными кораблями,- несчастная ошибка, от которой он очнулся уже слишком поздно, чтобы успеть избежать опасности, так как по еще более несчастной оплошности испанский флот не высылал вперед разведочных фрегатов. Когда испанский адмирал, Дон Хуан де Лангара, понял свою ошибку, то пытался бежать; но английские корабли были обшиты медью в подводной части, и Родней, сделав сигнал общей погони, нагнал неприятеля, перерезал ему путь к порту его назначения, став между ним и этим портом, несмотря на свежий ветер и ночное время, близость подветренного берега и опасные мели, и успел взять в плен главнокомандующего с шестью линейными кораблями. Седьмой был взорван. Бурная погода продолжалась, так что один из призов потерпел крушение, и один был загнан в Ка-дикс; несколько английских кораблей были также в большой опасности, но счастливо избежали ее, и через несколько дней весь флот вошел в Гибралтарскую бухту. Сейчас же за тем были посланы на Менорку предназначенные для нее суда с провизией и подкреплениями, и немедленно после возвращения конвоировавших их военных кораблей, 13-го февраля, Родней отплыл в Вест-Индию с четырьмя линейными кораблями, послав остальную часть своей силы, с призами, в Англию, под начальством адмирала Дигби (Digby).
Командовавшему французским флотом, де Грассу, следует воздать должное за его энергию, предусмотрительность и решимость, - удивительные в сопоставлении с его упущениями в других случаях. Решение взять с собой все корабли, какие только было возможно, сделавшее операции его независимыми от неудач миссии де Барра, прохождение через Багамский канал для того, чтобы скрыть свои движения, ловкость, с какою он достал требовавшиеся деньги и войска от испанских и французских военных властей, предусмотрительность, которая заставила его еще 29-го марта, вскоре после выхода из Бреста, написать Рошамбо, чтобы были высланы лоцманы американского побережья к Французскому мысу (на Гаити) и хладнокровие, с каким он задерживал Грэвса, пока не проскользнула в бухту эскадра де Барра... Все это достойно похвалы. Своему отечеству адмирал также оказал услугу, удержав двести коммерческих кораблей "вест-индской торговли" у Французского мыса, где они оставались от июля до ноября, когда окончание операций дало ему возможность конвоировать их военными кораблями. Случай этот иллюстрирует слабое место торговой страны с представительным правительством по сравнению с чисто военной державой. "Если бы британское правительство,- писал один английский офицер той эпохи, - санкционировало, или британский адмирал принял такую меру, то первое было бы свергнуто, а второй повешен"{144}. Родней в то же самое время нашел необходимым отрядить пять линейных кораблей для конвойной службы, кроме еще полдюжины других, отправленных им в Англию с торговыми судами из Ямайки.
Легче критиковать разделение английского флота между Вест-Индией и Северной Америкой в следующих 1780 и 1781 годах, чем ясно представить себе затруднительность тогдашнего положения Англии. Положение это было только отражением тех затруднений, какие испытывала Англия с военной точки зрения во всем мире в течение рассматриваемой великой и неравной войны. Везде ей приходилось иметь дело со сложными препятствиями и с сильнейшим врагом, как это испытывала она всегда как монархия, многочисленные пункты которой были уязвимы. В Европе плававший в Канале флот ее неоднократно загонялся в порты подавлявшими силами противника. Гибралтар, тесно блокированный с суши и с моря, едва держался при отчаянном сопротивлении, только благодаря искусству английских моряков, торжествовавших над неспособностью и несогласиями враждебных им союзников. В Ост-Индии сэр Эдуард Хьюджес (Edward Hughes) встретил в Сюффрене противника, столько же сильнейшего по численности флота, сколько был де Грасс сильнее Худа, и значительно превосходившего его по способностям, как флотоводец. Менорка, покинутая правительством метрополии на произвол судьбы, пала перед превосходною силою, как должны были пасть, один за другим, менее важные из английских Антильских островов. Положение Англии, с того времени как Франция и Испания открыли морскую войну против нее, было везде оборонительным, за исключением Северной Америки, и поэтому, с военной точки зрения, - неправильным по существу. Она везде ожидала атак, которые неприятель, во всех пунктах сильнейший, мог предпринять по собственному выбору места и времени; да собственно и Северная Америка не представляла исключения, несмотря на некоторые наступательные операции, которые никоим образом не вредили ее настоящим, т. е. морским врагам.
Принимая во внимание такое положение Англии и устраняя при этом вопросы национальной гордости или чувствительности, спросим, что предписывала ей военная мудрость? Вопрос этот доставил бы превосходный предмет изучения для военного исследователя, и на него нельзя отвечать бегло; но мы можем однако указать некоторые очевидные истины. Во-первых, следовало определить, какую часть атакованной монархии наиболее необходимо было сохранить. После самих Британских островов наиболее ценными владениями в глазах Англии были в то время Северо-Американские колонии. Затем надлежало решить, какие другие владения, по их естественной важности, были наиболее достойны забот о сохранении их, а по их собственной силе, или по силе монархии, которая была, главным образом, морскою силою, представляли наиболее обеспечения для успеха таких забот. В Средиземном море, например, Гибралтар и Магон - оба были весьма ценными позициями. Можно ли было удержать их обе? Которая представляла более легкий доступ и большую возможность поддержки ее для флота? Если не представлялось вероятности удержать за собою обе, то следовало, без колебаний, одну из них покинуть, а силы, необходимые для ее обороны, сосредоточить где-нибудь в другом месте. Так и в Вест-Индии очевидные стратегические преимущества Барбадоса и Сайта-Лючии подсказывали необходимость очищения от гарнизонов других малых островов сейчас же по достижении неприятельским флотом численного превосходства над английским, если не раньше. Условия такого большого острова, как Ямайка, должны быть изучены и отдельно, и в связи с общим вопросом. Самостоятельная оборона такого острова могла быть организована так, чтобы ему не приходилось бояться нападения, за исключением только нападения со стороны многочисленных и больших сил, и в этом последнем случае Англии надлежало бы стянуть к нему все ее силы с наветренных станций на Барбадосе и Санта-Лючии.
При таком сосредоточении обороны великое английское оружие - флот надлежало бы употребить для энергичных наступательных действий. Опыт научил, что свободные нации с народными правительствами редко отваживаются удалять из пределов своей страны силу, которая расположена между вторгающимся в их владения противником и их берегами или столицею. Как бы ни была, поэтому, мудра, с военной точки зрения, посылка флота Канала для встречи неприятеля прежде соединения отдельных отрядов его, мера эта могла оказаться невозможной. Но в пунктах менее жизненных англичанам следовало бы предупредить атаку союзников. Это особенно правильно по отношению к тому театру войны, который мы до сих пор рассматривали. Если Северная Америка была важнейшим объектом, то Ямайкою и другими островами следовало бы смело рисковать. Родней правильно претендует на то, что адмиралы на Ямайке и в Нью-Йорке не послушались его в 1781 году и что вследствие этого факта флот Грэвса численно уступал противнику.
По почему же в 1780 году, когда отплытие де Гишена в Европу дало Роднёю весьма значительное численное превосходство над врагом в течение его кратковременного пребывания в Северной Америке, с 14-го сентября по 14-е ноября, не было сделано никакой попытки уничтожить стоявший в Ньюпорте французский отряд из семи линейных кораблей? Эти корабли прибыли туда в июле месяце, и хотя они сейчас же усилили свою позицию земляными укреплениями, весть о появлении Роднея близ берега сильно встревожила их экипаж. Две недели, проведенные Роднеем в Нью-Йорке, а французами в деятельной работе, дали возможность последним, по их собственному мнению, занять положение, при котором можно было презирать всю морскую силу Англии. "Дважды мы боялись, и более всего во время прибытия Роднея, - писал начальник штаба французской эскадры,- что англичане могут атаковать нас на самом рейде; и был промежуток времени, в течение которого такое предприятие не было бы поступком опрометчивым. Теперь же (20-го октября) наша якорная стоянка укреплена так, что мы можем презирать всякую морскую силу Англии"{145}.
Позиция французов была несомненно очень сильна{146}. Она образовывала входящий угол, немногим больший девяноста градусов и составлявшийся линиями, проведенными от Козьего острова (Goat Island), одна - к пункту, который назывался тогда Брентон Пойнт (Brenton's Point) и занят теперь фортом Адаме (Fort Adams), другая - к Розовому острову (Rose Island). На последнем, т. е. на правом фланге позиции, была поставлена батарея из тридцати шести 24-фунтовых пушек, а на левом фланге, у Брентон Пойнт, стояли двенадцать таких же пушек. Четыре корабля, расположенные по направлению линии WNW между упомянутыми островами, защищали вход, угрожая флоту, который решился бы подойти близко, продольным огнем, и линия этого огня пересекалась под прямым углом с линией огня трех других кораблей, поставленных между Козьим островом и Брентон Пойнт.
С другой стороны, летом ветер дует прямо во вход, и часто с большою силою; и потому тогда войти в бухту не составило бы вопроса даже для корабля с сильно перебитым рангоутом, а раз неприятель смешался бы с французскими кораблями, то береговые батареи были бы парализованы. Верк на Розовом острове конечно, а на Брентон Пойнте вероятно, имел меньшую высоту, чем две верхние батареи линейного корабля, и по числу орудий мог сильно уступать последним. Он не мог быть казематированным, и меткое обстреливание его вязаной картечью бесспорно могло бы заставить его замолчать. К Розовому острову можно было подойти с фронта и с западного фланга на двести ярдов, а с севера - на полмили. Ничто не предохраняло правого фланга французов, со включением линии их кораблей, от анфилирования и разбития ее артиллерией противника, если бы флот его занял позицию к западу от Розового острова. Таким образом, английский флот, в котором было двадцать кораблей против семи французских, мог воспользоваться существенными тактическими элементами - близкой дистанцией и большей высотой своих батарей. Успешно уничтожив неприятельские корабли и заставив замолчать батареи Розового острова, он мог найти якорную стоянку в глубине бухты и, выждав там благоприятного ветра, удалиться. Но мнению одного выдающегося английского офицера рассматриваемого времени{147}, хорошо знакомого с лоцией тех вод, здесь не было сомнения в успехе атаки; и он неоднократно убеждал в этом Роднея, предлагая сам провести головной корабль. Факт, что французы считали себя в безопасности в описанной позиции и что англичане успокоились на этом же убеждении, рельефно указывает, насколько дух этой войны отличался от духа войн Нельсона и Наполеона.
Значение попытки нападения на французов в Ньюпорте рассматривается здесь, однако же, не как отдельная операция, а по отношению ее ко всему ходу войны. Уступая противнику в силе, Англия везде действовала оборонительно. Из такого положения нет спасения иначе, как путем деятельности, энергичной почти до отчаянности. "Мы не можем, - писал вполне верно первый лорд Адмиралтейства к Роднёю, - иметь везде флот, превосходящий противника, и если только наши главнокомандующие не станут на высоту положения, как сделали это вы, и не будут считать предметом своих забот все владения короля, то наши враги найдут нас где-нибудь неподготовленными и достигнут цели своих действий против нас"{148}. Атаки, которые, рассматриваемые сами по себе, могли бы считаться не логичными, были прямо обязательными для английских командиров. Союзный флот был ключом положения, и такие большие отряды его, как стоявший в Ньюпорте, следовало пытаться уничтожить ценою какого бы то ни было риска. Влияние такого образа действий на политику французского правительства представляет вопрос спорный, относительно которого автор настоящего труда не имеет, однако, сомнений. Но ни один из английских офицеров, командовавших отдельными эскадрами, не стал на уровень положения, за исключением Худа и, может быть, Хоу. Родней был уже стар, слаб и хотя и обладал большими способностями, но был скорее осторожным тактиком, чем великим адмиралом.
Поражение Грэвса и последовавшая затем сдача Корнуо-лиса не окончили морских операций в западном полушарии. Напротив, один из самых интересных тактических подвигов и самая блестящая победа во всей войне должны были все-таки украсить английский флот в Вест-Индии, но с событиями в Йорктауне патриотический интерес войны для американцев заканчивается. Прежде, чем проститься с этой борьбой за независимость, должно еще раз подтвердить, что ее успешный результат, или по крайней мере такое быстрое достижение его, был следствием господства на море союзников американцев - большой морской силы в руках французов и неправильного распределения своих сил англичанами. Такой вывод можно безопасно основать на авторитете одного человека, который в совершенстве, лучше всех других, знал средства страны, характер народа и трудности борьбы, и имя которого до сих пор еще служит высочайшей гарантией глубокого, спокойного и непоколебимого здравого смысла и патриотизма высказывавшихся им суждений.
Ключ ко всем соображениям Вашингтона находится в его меморандуме о согласовании плана операций с действиями французской армии{149}, помеченном 15-м июля 1780 года и переданном французским начальником Лафайетом: "Маркиз де Лафайет имеет честь сообщить следующие общие соображения графу де Рошамбо и кавалеру де Тер-нзй, как мнение нижеподписавшегося:
1. Во всякой операции и при всех обстоятельствах решительное морское превосходство должно считаться основным принципом и базисом, па который, в конце концов, должна опираться вся надежда на успех".
Однако это, хотя и в высшей степени точное и решительное выражение взглядов Вашингтона, является только одним из многих других, одинаково ясных. Так, в письме к Франклину 20-го декабря 1780 года он говорит:
"Обманутые в ожидании второй дивизии французских войск (блокированной в Бресте), а особенно в предполагавшемся морском превосходстве, на котором все вращалось, как на центральном штыре, мы вынуждены были истратить время на бездеятельную кампанию после заманчивой перспективы, улыбнувшейся нам при открытии ее... Недавно нам пришлось сделаться зрителями прохождения нескольких отрядов из армии в Нью-Йорке на помощь лорду Кор-нуолису, тогда как наша морская слабость и политическая распущенность значительной части нашей армии лишили нас возможности противодействовать врагу на юге или взять перевес над ним здесь".
Месяц спустя, 15-го января 1781 года, в памятной записке к полковнику Лоренсу (Laurens), посланному со специальным поручением во Францию, он говорит: "После займа денег постоянное морское превосходство у этих берегов является наиболее интересным предметом. Достижение такого превосходства сейчас же привело бы неприятеля к трудному оборонительному положению... В самом деле, нельзя себе представить, как могла бы существовать большая сила его в этой стране, если бы мы имели обладание морями для пресечения правильной доставки ей припасов из Европы. Это превосходство, с помощью денег, дало бы нам возможность обратить войну в энергичное наступление. По отношению к нам оно, кажется, должно считаться одним из двух решающих факторов".
В другом письме, от 9-го апреля, к тому же лицу, бывшему тогда в Париже, он пишет: "Если Франция не подаст нам своевременной и сильной помощи в нашем критическом положении, то позднейшие ее старания не будут уже иметь для нас никакой цены... Зачем входить мне в подробности, когда можно все высказать одним словом, что мы истощили все свои средства и что наше освобождение должно наступить теперь или никогда? Как легко было бы обратить планы неприятеля против него самого, если бы все можно было согласовать с общим планом войны - т. е. если бы у нас был флот всегда сильнее неприятельского в этих морях и если бы Франция развязала нам руки ссудой денег".
Корабли и деньги - предметы его крика о помощи. 23-го мая 1781 года он пишет кавалеру де ла Люзерну (Chevalier de la Luzerne): "Я не вижу, как возможно оказать действительную поддержку Южным Штатам и предотвратить угрожающее зло, пока мы уступаем неприятелю в морской силе в этих водах". По мере приближения времени года, благоприятного для энергичных операций, его жалобы становятся более частыми и настоятельными. Так, он пишет 1-го июня 1781 года генерал-майору Грину (Green), который боролся в это время с затруднениями в Южной Каролине: "Наши дела внимательно обсуждались со всех точек зрения, и было окончательно решено сделать попытку нападения на Нью-Йорк, предпочтительно перед операциями на юге, так как мы не имели решительного обладания водами".
8-го июня Джефферсону (Jefferson): "Если бы я встретил такую поддержку от соседних штатов, какую ожидал, то неприятель, я надеюсь, был бы приведен к необходимости отозвать с Юга часть своих сил для поддержки Нью-Йорка, иначе он подвергался бы неминуемому риску быть прогнанным с этого поста, который для него неоценим; и если бы мы, счастливым стечением обстоятельств, приобрели морское превосходство, то его уничтожение было бы неизбежно... Пока мы остаемся слабейшими в море... политика требует, чтобы была сделана попытка выручить страну, терпящую бедствие (т. е. Юг), путем диверсии, скорее, чем немедленной посылкой туда подкреплений".
13-го июня он пишет к Рошамбо: "Ваше превосходительство припомнит, что мы смотрели на Нью-Йорк, как на единственный целесообразный предмет действий при настоящих обстоятельствах; но если бы мы могли обеспечить морское превосходство, то, может быть, мы могли бы найти и другие предметы действий, еще более подходящие и одинаково желательные". Около 15-го августа были получены письма от де Грасса, извещавшие об отплытии его к Чесапику, и корреспонденции Вашингтона с тех пор обильно свидетельствуют о деятельных приготовлениях к походу в Виргинию, базировавшемуся на так долго замешкавшийся флот. Упадок духа де Грасса и его намерение идти в море после того, как он узнал, что английский флот в Нью-Йорке получил подкрепления, вызвали полное упреков письмо Вашингтона от 25-го сентября, которое слишком длинно для цитирования его здесь; но когда опасность прошла, упования Вашингтона возвратились. Через день после капитуляции он пишет де Грассу: Покорение Йорка... честь которого принадлежит вашему превосходительству, значительно предупредило (во времени) наши самые пылкие предположения". Затем он продолжает торопить дальнейшие операции на Юге, видя, что осталось еще так много благоприятного времени для морских операций: "Общее морское превосходство британцев до вашего прибытия давало им решительные преимущества на Юге в возможности для них быстрой перевозки войск и припасов, тогда как огромные сухопутные переходы наших подкреплений, слишком медлительные и расходные во всех отношениях, подвергли нас разбитию по частям. От вас будет зависеть, поэтому, ваше превосходительство, закончить войну". Де Грасс, отказав ему в помощи на этот раз, выказал, однако, намерение содействовать ему в кампанию следующего года, и Вашингтон немедленно соглашается: "Мне нет необходимости настаивать перед вашим превосходительством на безусловной необходимости в морской силе, способной дать вам абсолютную власть в этих морях... Вы сами усмотрите, что при всех усилиях сухопутных армий, флот должен иметь решающий голос в настоящей борьбе". Две недели спустя, 15-го ноября, он пишет Лафайету, почти в момент его отплытия во Францию: "Так как вы выразили желание знать мои мнения относительно операции в следующую кампанию, то я, без утомительных рассуждений, заявляю коротко, что исход зависит всецело от морской силы, какая будет действовать в этих морях, и от времени ее появления в следующем году. Никакая сухопутная сила не может действовать решительно, если при этом на нашей стороне не будет морского превосходства... Не было сомнения, и нет его ни у кого в настоящий момент, в неизбежности полного истребления британской силы в обеих Каро-линах и в Джорджии, в случае, если бы граф де Грасс мог продлить совместные с нами операции еще на два месяца".
Таково, по мнению почтенного главнокомандующего американскими армиями, было влияние морской силы на борьбу, которую он направлял с таким большим искусством и с таким бесконечным терпением и которую, посреди бесчисленных испытаний и препятствий, он довел до славного конца.
Читатели обратят внимание на то, что дело американцев испытывало такие затруднения, несмотря на большие и признанные убытки, какие терпела британская торговля от действий крейсеров союзников и американских приватиров. Этот факт и малые результаты общей войны, в плане которой господствовала идея об уничтожении торговли неприятеля, резко обнаруживает второстепенное и нерешительное влияние такой политики на главные результаты войны.
Глава ХI.
Морская война в Европе
Предшествуюциая глава закончена мнениями Вашингтона, выражавшимися в различной форме и неоднократно, относительно влияния морской силы на ход Американской войны за независимость. Если бы позволяло место, то эти мнения можно было бы еще значительно подкрепить подобными же доводами сэра Генри Клинтона, английского главнокомандующего{150}. В Европе результаты войны были еще в более полной зависимости от того же фактора. Здесь союзники имели три отдельных предмета действий, по отношению к каждому из которых англичане занимали строго оборонительное положение. Первым из них была сама Англия, т. е. вторжение в нее, и - как предварительная для подготовки к нему операция - уничтожение флота Канала, однако если проект этот и был задуман серьезно, то едва ли можно сказать, что были сделаны серьезные попытки его осуществления. Вторым было отнятие от Англии Гибралтара, третьим - взятие Менорки. Только на этом последнем пункте театра военных действий союзники имели успех. Трижды Англии угрожал флот, значительно превосходивший ее собственный, и каждый раз угроза была безрезультатной. Трижды Гибралтар был поставлен в критическое положение, и каждый раз он выручался искусством и счастьем английских моряков, несмотря на подавлявшее численное превосходство противника.
После сражения Кеппеля близ Уэссана не было ни одного генерального столкновения между флотами в европейских морях в течение 1778 года и первой половины 1779 года. Между тем Испания увлекалась ходом событий к разрыву с Англией и деятельному союзу с Францией. Она объявила войну первой державе 16-го июня 1779 года, но договор между двумя королевствами Бурбонов о наступательной войне с Англией был подписан еще 12-го апреля. Согласно ему должно было предпринять вторжение в Великобританию или Ирландию и употребить все усилия к отвоеванию для Испании Менорки, Пенсаколы и Мобиля - и два двора обязались взаимно не соглашаться ни на мир, ни на перемирие, ни на перерыв враждебных действий до тех пор, пока не будет взят Гибралтар{151}.
Союзники воздерживались от объявления войны, пока не были еще готовы к нанесению противнику удара, но английскому правительству без сомнения следовало держаться настороже ввиду натянутых отношений с обеими враждебными странами и приготовиться воспрепятствовать соединению союзных флотов. Но в действительности не было организовано серьезной блокады Бреста, и двадцать восемь французских линейных кораблей вышли оттуда беспрепятственно{152} 3-го июня 1779 года, под начальством Д'Орвилье, бывшего противником Кеппеля за год перед тем. Флот этот направился к берегам Испании, где должен был найти испанские корабли; но соединение всех союзных сил состоялось не ранее 22-го. июля. Семь драгоценных летних недель были таким образом упущены, но потеря этим не ограничилась: французы были снабжены провизией только на тринадцать недель, и эта поистине великая армада из шестидесяти шести линейных кораблей и четырнадцати фрегатов могла рассчитывать не более, как на сорок рабочих дней. Кроме того, болезни опустошали экипаж ее, и хотя счастье помогло ей войти в Канал, пока английский флот был в море, последний, число кораблей которого было немногим более половины числа союзных, сумел пройти среди них к своим берегам. Присущая коалициям вялость действий еще более увеличилась вследствие недостаточной подготовленности; большая и естественная паника на берегах английского Канала н взятие одного линейного корабля были единственными результатами крейсерства, продолжавшегося свыше пятнадцати недель{153}. Обвинения в беспорядках, явившихся следствием дурной подготовки, главным образом со стороны Испании - хотя и французское министерство отнеслось крайне беспечно к настоятельным нуждам своего флота - пали, конечно, на неповинного ни в чем адмирала Д'Орвилье. Этот храбрый и образованный, но несчастный офицер, единственный сын которого умер от эпидемии, бичевавшей союзников, не мог выдержать такого несправедливого отношения. Будучи глубоко религиозным человеком, он не обратился к самоубийству, в котором нашел успокоение Вильнев после Трафальгара, но отказался от командования и удалился в монастырь.
Скудный морской интерес военных действий в Европе в 1780 году сосредоточивается около Кадикса и Гибралтара. Эта крепость была осаждена испанцами немедленно после объявления войны, и хотя она успешно противостояла непосредственной атаке, тем не менее снабжение ее боевыми и продовольственными припасами составляло для Англии серьезный вопрос и было сопряжено с затруднениями и опасностями. Для целей этого снабжения Родней отплыл из Англии 29-го декабря 1779 года, имея под своей командой двадцать линейных кораблей и большой отряд транспортов с подкреплениями для Гибралтара и Менорки, а также и караван коммерческих судов Вест-Индской торговли. Караван этот отделился 7-го января, под конвоем четырех фрегатов, а на следующее утро Родней встретился с испанской эскадрой из семи военных кораблей и шестнадцати продовольственных судов, которые и взял в плен. Двенадцать из последних, нагруженные провизией, были отведены в Гибралтар. Неделю спустя, в час пополудни 16-го января, на юго-востоке показался испанский флот из одиннадцати линейных кораблей, он продолжал свой путь, предполагая, что видит только продовольственные корабли для Гибралтара, не охраняемые военными кораблями,- несчастная ошибка, от которой он очнулся уже слишком поздно, чтобы успеть избежать опасности, так как по еще более несчастной оплошности испанский флот не высылал вперед разведочных фрегатов. Когда испанский адмирал, Дон Хуан де Лангара, понял свою ошибку, то пытался бежать; но английские корабли были обшиты медью в подводной части, и Родней, сделав сигнал общей погони, нагнал неприятеля, перерезал ему путь к порту его назначения, став между ним и этим портом, несмотря на свежий ветер и ночное время, близость подветренного берега и опасные мели, и успел взять в плен главнокомандующего с шестью линейными кораблями. Седьмой был взорван. Бурная погода продолжалась, так что один из призов потерпел крушение, и один был загнан в Ка-дикс; несколько английских кораблей были также в большой опасности, но счастливо избежали ее, и через несколько дней весь флот вошел в Гибралтарскую бухту. Сейчас же за тем были посланы на Менорку предназначенные для нее суда с провизией и подкреплениями, и немедленно после возвращения конвоировавших их военных кораблей, 13-го февраля, Родней отплыл в Вест-Индию с четырьмя линейными кораблями, послав остальную часть своей силы, с призами, в Англию, под начальством адмирала Дигби (Digby).