Страница:
– Замолчи! Замолчи немедленно. Благочестивый брат фон Хохенлох, пекущийся только лишь о благе ордена…
– Ну что ты заладил – фон Хохенлох, да фон Хохенлох?! Где он сейчас, твой фон Хохенлох? Как вошел в Райские ворота, с первым ударом колокола Сен-Мари-де-Латен, так и не возвращался оттуда. А ведь прежде Хранители в свою крепость на Храмовой горе не впускали никого. Почему же сейчас…
– Не желаю более слушать! Не желаю! – этот голос становился тихим, испуганным.
Другой, наоборот, наливался силой:
– И почему Хранители Гроба решили вдруг уйти из Иерусалима? Почему покидают святыню, которую должны беречь пуще зеницы ока?
Бурцев затаил дыхание. Вот еще одно подтверждение: эвакуация в полном разгаре.
– Почему бегут они, а, брат Иоганн? – наседал тот, кого называли Себастьяном. – Уж не потому ли, что в словах повешенного пилигрима звучала истина? Не оттого ли, что близится к нам всепожирающее адово пламя?
– За-мол-чи! – простонал Иоганн.
Его собеседник, однако, не знал жалости:
– А если все так, то верны, стало быть, и другие слова безвинно убиенного странника. Помнишь, он говорил, чью волю исполняют Хранители и, значит, мы, помогающие им? Не волю Божию, нет, но…
– Изыди! – в ужасе перебил один тевтонский рыцарь другого.
Звяканье кольчуги свидетельствовало о крестном знамении, которым часто и торопливо осенял себя перепуганный брат ордена Святой Марии.
– Именем Божием заклинаю, замкни уста свои, ибо ими речет сейчас… сам… сам…
Бурцева тронули за плечо – Мункыз знаком показывал, что нужно идти дальше.
Прошли совсем немного. Сделали несколько шагов, и факел старика качнулся к разобранной кладке. Пламя весело затрепетало в незримом воздушном потоке. Дышать стало легче.
Горшков «прослушки» здесь не было. Не слушать сюда пришли – действовать. Широкие щели и пустоты свидетельствовали о том, что камни лишь подпирают изнутри тайный вход в подземелье, но не преграждали путь монолитной стеной.
– Все уже готово, – шепнул алхимик. – Нужно только расчистить дорогу.
Не произнося ни слова, не тревожа тишину ни единым звуком, они разобрали завал.
За камнями обнаружилась дверь. Запертая. Засов, массивный, ржавый, но щедро смазанный бараньим жиром, подался легко, скользнул по пазам без скрипа.
Мункыз потушил факел.
Бурцев открыл дверь.
Они вышли в нишу. Глубокую, без окон, едва-едва освещенную единственной лампадкой. Стены все сплошь покрыты мозаикой на библейские сюжеты. Глаза разбегаются от обилия разноцветных мутных стеклышек. Лампадный огонек гоняет чудные тени. И в вечно царящем здесь почти живом полумраке весьма мудрено рассмотреть неприметные щели меж мозаичных выступов. Если вглядеться пристальней, даже если прощупать пальцами, возможно, пришла бы мысль о выкрошившейся штукатурке. О том же, что мозаика наложена на потаенную дверь, мысли бы не возникло.
Из ниши попали в ротонду с двумя десятками массивных колонн и громадным куполом. В самом центре округлого помещения – мраморная часовенка. Дверь часовенки открыта.
Бурцев заглянул внутрь.
Пещерка. Лампады. Запах ладана. Двухметровая гробница, прикрытая сверху мраморной плитой.
– Храм Гроба Господня! – тихо, но истово прошептали над ухом.
Бурцев вздрогнул, оглянулся. Рядом стоял Франсуа де Крюе. По щекам экзальтированного рыцаря текли слезы. Госпитальер опускался на колени.
– А там внизу – место захоронения Христа и лавица, на коей покоилось тело Его.
Христиане крестились. И католики, и православные. Бурцев невольно поддался общему порыву, хоть особо верующим себя никогда не считал. Мусульмане терпеливо ждали. Потом…
Шаги! Голоса! Где-то у входа в церковь…
Тевтоны?!
– Убить! – процедил Освальд.
– Не здесь, – возразил Жан д'Ибелен. – Не в храме.
Сир Бейрута, таясь в густой тени, направился на звук. Вынутая из ножен сталь не скрежетнула, не звякнула. За Жаном бесшумно скользнул Освальд. Тоже с мечом наголо. Бурцев поспешил следом.
Церковные двери – нараспашку. В дверном проеме – две человеческие фигуры. Белые плащи, черные кресты, непокрытые головы… Рыцари ордена Святой Марии. Видимо, те двое, чьи голоса Бурцев слышал в подземелье. Тевтоны выходили из храма. Тевтоны продолжали неоконченный разговор.
– …У Иосафатских ворот нам с тобой выпало испытание, пройти которое не смог ни ты, ни я, – проговорил один.
– Последний раз прошу: уйми свой грешный язык, брат Себастьян! – потребовал другой. – Ибо в противном случае я вынужден буду, невзирая на нашу дружбу, а равно во спасение твоей и своей души сообщить об услышанном брату-комтуру. Или самому магистру фон Хохенлоху, как только он вернется из крепости Хранителей.
Бурцев, Жан д'Ибелен и пан Освальд вышли из Церкви вслед за орденскими рыцарями.
– Ничего-то ты не понял, брат Иоганн! Ни-че-го! Что мне твои доносы, что мне брат-комтур, что мне фон Хохенлох, если душа моя полна скверны! По сию пору гласом небесным звучат у меня в ушах речи повешенного паломника. Этот Божий человек…
– Он безумец! Одержимый!
– Ошибаешься, брат Иоганн! Нам с тобой следовало встать на защиту богомольца, как сделал это брат Конрад.
– Брат Конрад мертв. И мы бы тоже…
– Пусть! Пусть пали бы, пусть приняли мученическую смерть, но искупили бы тем самым великий грех, – заводился новоявленный проповедник, – ибо согрешили мы, приняв сторону врага рода человеческого. И нет нам отныне прощения. Чую я приближение десницы карающей, брат Иоганн.
И десница приблизилась. Сразу две десницы. В образе сира Бейрута Жана Ибеленского и польского разбойничьего пана Освальда Добжиньского.
Тевтоны извлечь мечи из ножен не успели. Брат Иоганн не успел. Брат Себастьян – тот даже не пытался. Разведя руки в стороны, он принял смертельный удар с покорной печальной улыбкой. И с молитвой на устах.
Начиналась битва за Иерусалим…
Глава 47
Глава 48
Глава 49
– Ну что ты заладил – фон Хохенлох, да фон Хохенлох?! Где он сейчас, твой фон Хохенлох? Как вошел в Райские ворота, с первым ударом колокола Сен-Мари-де-Латен, так и не возвращался оттуда. А ведь прежде Хранители в свою крепость на Храмовой горе не впускали никого. Почему же сейчас…
– Не желаю более слушать! Не желаю! – этот голос становился тихим, испуганным.
Другой, наоборот, наливался силой:
– И почему Хранители Гроба решили вдруг уйти из Иерусалима? Почему покидают святыню, которую должны беречь пуще зеницы ока?
Бурцев затаил дыхание. Вот еще одно подтверждение: эвакуация в полном разгаре.
– Почему бегут они, а, брат Иоганн? – наседал тот, кого называли Себастьяном. – Уж не потому ли, что в словах повешенного пилигрима звучала истина? Не оттого ли, что близится к нам всепожирающее адово пламя?
– За-мол-чи! – простонал Иоганн.
Его собеседник, однако, не знал жалости:
– А если все так, то верны, стало быть, и другие слова безвинно убиенного странника. Помнишь, он говорил, чью волю исполняют Хранители и, значит, мы, помогающие им? Не волю Божию, нет, но…
– Изыди! – в ужасе перебил один тевтонский рыцарь другого.
Звяканье кольчуги свидетельствовало о крестном знамении, которым часто и торопливо осенял себя перепуганный брат ордена Святой Марии.
– Именем Божием заклинаю, замкни уста свои, ибо ими речет сейчас… сам… сам…
Бурцева тронули за плечо – Мункыз знаком показывал, что нужно идти дальше.
Прошли совсем немного. Сделали несколько шагов, и факел старика качнулся к разобранной кладке. Пламя весело затрепетало в незримом воздушном потоке. Дышать стало легче.
Горшков «прослушки» здесь не было. Не слушать сюда пришли – действовать. Широкие щели и пустоты свидетельствовали о том, что камни лишь подпирают изнутри тайный вход в подземелье, но не преграждали путь монолитной стеной.
– Все уже готово, – шепнул алхимик. – Нужно только расчистить дорогу.
Не произнося ни слова, не тревожа тишину ни единым звуком, они разобрали завал.
За камнями обнаружилась дверь. Запертая. Засов, массивный, ржавый, но щедро смазанный бараньим жиром, подался легко, скользнул по пазам без скрипа.
Мункыз потушил факел.
Бурцев открыл дверь.
Они вышли в нишу. Глубокую, без окон, едва-едва освещенную единственной лампадкой. Стены все сплошь покрыты мозаикой на библейские сюжеты. Глаза разбегаются от обилия разноцветных мутных стеклышек. Лампадный огонек гоняет чудные тени. И в вечно царящем здесь почти живом полумраке весьма мудрено рассмотреть неприметные щели меж мозаичных выступов. Если вглядеться пристальней, даже если прощупать пальцами, возможно, пришла бы мысль о выкрошившейся штукатурке. О том же, что мозаика наложена на потаенную дверь, мысли бы не возникло.
Из ниши попали в ротонду с двумя десятками массивных колонн и громадным куполом. В самом центре округлого помещения – мраморная часовенка. Дверь часовенки открыта.
Бурцев заглянул внутрь.
Пещерка. Лампады. Запах ладана. Двухметровая гробница, прикрытая сверху мраморной плитой.
– Храм Гроба Господня! – тихо, но истово прошептали над ухом.
Бурцев вздрогнул, оглянулся. Рядом стоял Франсуа де Крюе. По щекам экзальтированного рыцаря текли слезы. Госпитальер опускался на колени.
– А там внизу – место захоронения Христа и лавица, на коей покоилось тело Его.
Христиане крестились. И католики, и православные. Бурцев невольно поддался общему порыву, хоть особо верующим себя никогда не считал. Мусульмане терпеливо ждали. Потом…
Шаги! Голоса! Где-то у входа в церковь…
Тевтоны?!
– Убить! – процедил Освальд.
– Не здесь, – возразил Жан д'Ибелен. – Не в храме.
Сир Бейрута, таясь в густой тени, направился на звук. Вынутая из ножен сталь не скрежетнула, не звякнула. За Жаном бесшумно скользнул Освальд. Тоже с мечом наголо. Бурцев поспешил следом.
Церковные двери – нараспашку. В дверном проеме – две человеческие фигуры. Белые плащи, черные кресты, непокрытые головы… Рыцари ордена Святой Марии. Видимо, те двое, чьи голоса Бурцев слышал в подземелье. Тевтоны выходили из храма. Тевтоны продолжали неоконченный разговор.
– …У Иосафатских ворот нам с тобой выпало испытание, пройти которое не смог ни ты, ни я, – проговорил один.
– Последний раз прошу: уйми свой грешный язык, брат Себастьян! – потребовал другой. – Ибо в противном случае я вынужден буду, невзирая на нашу дружбу, а равно во спасение твоей и своей души сообщить об услышанном брату-комтуру. Или самому магистру фон Хохенлоху, как только он вернется из крепости Хранителей.
Бурцев, Жан д'Ибелен и пан Освальд вышли из Церкви вслед за орденскими рыцарями.
– Ничего-то ты не понял, брат Иоганн! Ни-че-го! Что мне твои доносы, что мне брат-комтур, что мне фон Хохенлох, если душа моя полна скверны! По сию пору гласом небесным звучат у меня в ушах речи повешенного паломника. Этот Божий человек…
– Он безумец! Одержимый!
– Ошибаешься, брат Иоганн! Нам с тобой следовало встать на защиту богомольца, как сделал это брат Конрад.
– Брат Конрад мертв. И мы бы тоже…
– Пусть! Пусть пали бы, пусть приняли мученическую смерть, но искупили бы тем самым великий грех, – заводился новоявленный проповедник, – ибо согрешили мы, приняв сторону врага рода человеческого. И нет нам отныне прощения. Чую я приближение десницы карающей, брат Иоганн.
И десница приблизилась. Сразу две десницы. В образе сира Бейрута Жана Ибеленского и польского разбойничьего пана Освальда Добжиньского.
Тевтоны извлечь мечи из ножен не успели. Брат Иоганн не успел. Брат Себастьян – тот даже не пытался. Разведя руки в стороны, он принял смертельный удар с покорной печальной улыбкой. И с молитвой на устах.
Начиналась битва за Иерусалим…
Глава 47
Ротонду Церкви Гроба, увенчанную позолоченным куполом, и островерхую Сен-Мари-де-Латен немцы обнесли каменным забором в полтора человеческих роста, превратив два церковных двора в единую неприступную цитадель. Снаружи неприступную. Но дружина Бурцева и повстанцы Мункыза уже находились внутри.
Бурцев оценивал обстановку. Хозяйственные пристройки, кельи монахов и небольшой странноприимный дом были переоборудованы теперь под нужды тевтонского братства. Так… Казарма, конюшня… А этот здоровенный сарай без окон и с запертой дверью?
– Арсенал, – подсказал Мункыз. – Там часто звенит оружие, и редко говорят люди.
М-да, замечательная вещь – прослушка!
Оружейный склад ордена Святой Марии располагался удобно – сразу за Церковью Гроба, откуда немцы ну никак не могли ждать нападения. И охранялся всего двумя кнехтами. Обоих сняли быстро и бесшумно. Нож-кольтелло Джеймса и голые руки Сыма Цзяна проворачивали и не такие дела.
Дверь взломал Гаврила. Алексичу даже не потребовалось пускать в ход булаву – новгородец просто навалился плечом. Хрустнуло не громче, чем полено в костре. И – готово!
Доспехов и отточенной стали внутри хватило бы, чтобы вооружить до зубов не одну роту. Так что городские партизаны Мункыза буквально на глазах перевоплощались в грозных бойцов. Бойцы рвались и битву.
Во дворе Церкви Гроба и Сен-Мари-де-Латен горели, разгоняя сгущающийся вечерний сумрак, костры. Стражники лениво прохаживались вдоль защитной ограды. У ворот стояли часовые. И у казармы. И у конюшни. Много часовых. Тихо перебить сразу и всех? Наверное, удалось бы, но…
Но над церковью Святой Марии Латинской, выступая за ограждение тевтонских позиций, высокой островерхой шапкой нависает башня с колоколом. И Бурцеву очень не нравилась эта каланча в три этажа. На третьем – под самой звонницей – торчит ствол пулемета и уже включен прожектор. К счастью, там, наверху, тоже не ждут нападения с тыла: луч прожектора шарит где-то за пределами церковного подворья.
– Колдовской огонь! – с ненавистью процедил Франсуа. – Холодное слепящее пламя немецких магов.
На втором этаже мерцают отблески уже живого, не «колдовского» пламени, а из узких, больше похожих на бойницы окошек выглядывают арбалеты. Арбалеты – это хорошо. Пригодятся. Вот арбалетчики – плохо. Сколько их там? Двое? Трое? Четверо? Плюс стража у входа в колокольню.
Да, именно с этой трехэтажной башни следует начинать операцию. Кто стоит наверху – у пулемета, тот и будет контролировать ситуацию в районе Церкви Гроба и Сен-Мари-де-Латен.
Бурцев вытянул меч из ножен.
– Всем сидеть здесь. Я – на колокольню. Бурангул, дядька Адам, подсобите – снимите стражу внизу. Джеймс, идешь со мной.
Брави кивнул, вынул верный кольтелло из рукава. Иного оружия брать не стал.
– А нам чего делать-то, воевода? – подал голос Гаврила. – У нас тоже руки чешутся.
– Почешете, когда сверху посвечу на дозоры. Как ослеплю немцев «колдовским огнем» – действуйте. Только тихо. Шуметь нам пока нельзя.
Возле колокольни тоже горел костерок. Вход стерегли двое: ведроголовый тевтонский брат в кольчуге и кнехт в широкополой каске-шапеле и черной кожаной куртке. Спины к косякам. Ноги расставлены. Стоят неподвижно. Не люди – статуи. Настороженные, готовые среагировать на любой шум, на движение тени. Хорошие сторожа – к таким незаметно не подберешься. На расстояние удара – никак. Но вот если из лука, да из темноты…
Бурангул и дядька Адам свое дело знали. А неподвижность чутких стражей была стрелкам только на руку. Скрипа натягиваемых луков расслышать тевтоны не могли. А звон тетивы и свист… Это было уже не важно.
Оперенная смерть прошелестела в воздухе. Стрела бородача-прусса пробила легкий кожаный доспех кнехта. Татарский юзбаши вогнал свою точнехонько в смотровую щель тевтонского топхельма.
– Теперь прячьтесь, – приказал Бурцев лучникам. – Валите любого, кто приблизится к колокольне. Джеймс, за мной!
Первым делом они выдернули стрелы из убитых. Усадили обоих, так, чтоб издали казалось: ничего страшного не произошло, просто притомились ребята стоять навытяжку, расслабились, присели отдохнуть малость, сердечные.
Дверь в колокольню заперта. Изнутри. Но так, одно название – заперта. Джеймс пошурудил своим ножичком у косяка, подцепил что-то… Вот уже и не заперто! Вошли. Двинулись наверх. На ощупь.
Темно. Непроглядно темно. Под ногами – винтовая лестница. Деревянная и, ох, скрипучая же, зараза!
Наверху вдруг глухо стукнуло. И стало светло.
Грозный «Вер ист дас?»[56] грянул как гром среди ясного неба. Говорили в освещенный проем открытого люка.
– Брат Иоганн и брат Себастьян, – Бурцев брякнул по-немецки первое, что пришло в голову. – Проверка постов…
– Какая такая проверка, братья?!
Все-таки засевшие на втором этаже арбалетчики соображали медленно. И тугодумов тех было всего двое. И оба пялились сейчас вниз, тщась разглядеть нежданных гостей получше. Удивленные лица. Длинные кинжалы в ножнах. Парни даже не потрудились обнажить сталь…
С этими справились легко, быстро и тихо. Рывок вперед и вверх, клинком по горлу – и на лестницу. Тела не бросали – укладывали на скрипучие ступеньки бережно, аккуратно.
Поднялись на площадку второго этажа. Отдышались. Огляделись.
Так… Заряженные арбалеты в оконных нишах. И еще запасные – со спущенными тетивами под каждым окном. Четыре ниши – восемь арбалетов. Наверное, во время боя тут должен стоять дым коромыслом. Одни стреляют, другие заряжают…
А из узких бойниц видно далеко. И на все четыре стороны света видно. Да, хороший обзор. А выше, должно быть, еще лучше.
Бурцев, подумав, взял заряженный арбалет. Еще один протянул Джеймсу. Брави принял метательное оружие без возражений. Самострелы были большими и тяжелыми дальнобойными машинами. И жутко неудобными. Но сейчас лучше с ними. Там, на самой верхотуре, где дежурят эсэсовцы с пулеметом, ножа и меча может оказаться недостаточно.
Бурцев оценивал обстановку. Хозяйственные пристройки, кельи монахов и небольшой странноприимный дом были переоборудованы теперь под нужды тевтонского братства. Так… Казарма, конюшня… А этот здоровенный сарай без окон и с запертой дверью?
– Арсенал, – подсказал Мункыз. – Там часто звенит оружие, и редко говорят люди.
М-да, замечательная вещь – прослушка!
Оружейный склад ордена Святой Марии располагался удобно – сразу за Церковью Гроба, откуда немцы ну никак не могли ждать нападения. И охранялся всего двумя кнехтами. Обоих сняли быстро и бесшумно. Нож-кольтелло Джеймса и голые руки Сыма Цзяна проворачивали и не такие дела.
Дверь взломал Гаврила. Алексичу даже не потребовалось пускать в ход булаву – новгородец просто навалился плечом. Хрустнуло не громче, чем полено в костре. И – готово!
Доспехов и отточенной стали внутри хватило бы, чтобы вооружить до зубов не одну роту. Так что городские партизаны Мункыза буквально на глазах перевоплощались в грозных бойцов. Бойцы рвались и битву.
Во дворе Церкви Гроба и Сен-Мари-де-Латен горели, разгоняя сгущающийся вечерний сумрак, костры. Стражники лениво прохаживались вдоль защитной ограды. У ворот стояли часовые. И у казармы. И у конюшни. Много часовых. Тихо перебить сразу и всех? Наверное, удалось бы, но…
Но над церковью Святой Марии Латинской, выступая за ограждение тевтонских позиций, высокой островерхой шапкой нависает башня с колоколом. И Бурцеву очень не нравилась эта каланча в три этажа. На третьем – под самой звонницей – торчит ствол пулемета и уже включен прожектор. К счастью, там, наверху, тоже не ждут нападения с тыла: луч прожектора шарит где-то за пределами церковного подворья.
– Колдовской огонь! – с ненавистью процедил Франсуа. – Холодное слепящее пламя немецких магов.
На втором этаже мерцают отблески уже живого, не «колдовского» пламени, а из узких, больше похожих на бойницы окошек выглядывают арбалеты. Арбалеты – это хорошо. Пригодятся. Вот арбалетчики – плохо. Сколько их там? Двое? Трое? Четверо? Плюс стража у входа в колокольню.
Да, именно с этой трехэтажной башни следует начинать операцию. Кто стоит наверху – у пулемета, тот и будет контролировать ситуацию в районе Церкви Гроба и Сен-Мари-де-Латен.
Бурцев вытянул меч из ножен.
– Всем сидеть здесь. Я – на колокольню. Бурангул, дядька Адам, подсобите – снимите стражу внизу. Джеймс, идешь со мной.
Брави кивнул, вынул верный кольтелло из рукава. Иного оружия брать не стал.
– А нам чего делать-то, воевода? – подал голос Гаврила. – У нас тоже руки чешутся.
– Почешете, когда сверху посвечу на дозоры. Как ослеплю немцев «колдовским огнем» – действуйте. Только тихо. Шуметь нам пока нельзя.
Возле колокольни тоже горел костерок. Вход стерегли двое: ведроголовый тевтонский брат в кольчуге и кнехт в широкополой каске-шапеле и черной кожаной куртке. Спины к косякам. Ноги расставлены. Стоят неподвижно. Не люди – статуи. Настороженные, готовые среагировать на любой шум, на движение тени. Хорошие сторожа – к таким незаметно не подберешься. На расстояние удара – никак. Но вот если из лука, да из темноты…
Бурангул и дядька Адам свое дело знали. А неподвижность чутких стражей была стрелкам только на руку. Скрипа натягиваемых луков расслышать тевтоны не могли. А звон тетивы и свист… Это было уже не важно.
Оперенная смерть прошелестела в воздухе. Стрела бородача-прусса пробила легкий кожаный доспех кнехта. Татарский юзбаши вогнал свою точнехонько в смотровую щель тевтонского топхельма.
– Теперь прячьтесь, – приказал Бурцев лучникам. – Валите любого, кто приблизится к колокольне. Джеймс, за мной!
Первым делом они выдернули стрелы из убитых. Усадили обоих, так, чтоб издали казалось: ничего страшного не произошло, просто притомились ребята стоять навытяжку, расслабились, присели отдохнуть малость, сердечные.
Дверь в колокольню заперта. Изнутри. Но так, одно название – заперта. Джеймс пошурудил своим ножичком у косяка, подцепил что-то… Вот уже и не заперто! Вошли. Двинулись наверх. На ощупь.
Темно. Непроглядно темно. Под ногами – винтовая лестница. Деревянная и, ох, скрипучая же, зараза!
Наверху вдруг глухо стукнуло. И стало светло.
Грозный «Вер ист дас?»[56] грянул как гром среди ясного неба. Говорили в освещенный проем открытого люка.
– Брат Иоганн и брат Себастьян, – Бурцев брякнул по-немецки первое, что пришло в голову. – Проверка постов…
– Какая такая проверка, братья?!
Все-таки засевшие на втором этаже арбалетчики соображали медленно. И тугодумов тех было всего двое. И оба пялились сейчас вниз, тщась разглядеть нежданных гостей получше. Удивленные лица. Длинные кинжалы в ножнах. Парни даже не потрудились обнажить сталь…
С этими справились легко, быстро и тихо. Рывок вперед и вверх, клинком по горлу – и на лестницу. Тела не бросали – укладывали на скрипучие ступеньки бережно, аккуратно.
Поднялись на площадку второго этажа. Отдышались. Огляделись.
Так… Заряженные арбалеты в оконных нишах. И еще запасные – со спущенными тетивами под каждым окном. Четыре ниши – восемь арбалетов. Наверное, во время боя тут должен стоять дым коромыслом. Одни стреляют, другие заряжают…
А из узких бойниц видно далеко. И на все четыре стороны света видно. Да, хороший обзор. А выше, должно быть, еще лучше.
Бурцев, подумав, взял заряженный арбалет. Еще один протянул Джеймсу. Брави принял метательное оружие без возражений. Самострелы были большими и тяжелыми дальнобойными машинами. И жутко неудобными. Но сейчас лучше с ними. Там, на самой верхотуре, где дежурят эсэсовцы с пулеметом, ножа и меча может оказаться недостаточно.
Глава 48
Снова темная тесная винтовая лестница. Ступать старались осторожно. Шли, готовые к бою вслепую. Самострел в руках, у брави – нож в зубах, у Бурцева – меч на поясе. И не видно ни зги. А ступеньки скрипе-е-ели! Так и пели проклятые рассохшиеся ступени. Если фашики услышат…
Их не услышали.
И не могли!
Бурцев уперся теменем в низкий потолок. Не сразу и сообразил, что над головой – крышка люка. Попытался поднять. А ни фига! Даже не шелохнулась.
Вот ведь е-пс! Он поскребся о доски арбалетом. Стукнул пару раз. Сверху ответили – грубо, раздраженно:
– В чем дело? Сказано же: после вечерней молитвы сюда не лезть.
– Господин Хранитель, премного извиняюсь, но там внизу брат Себастьян говорит крамольные речи, – жалобно проблеял Бурцев. – Об одержимом в веригах, которого повесили у Иосафатских ворот. Говорит, это был посланник Господа, которого…
Оборвали:
– Завтра! Все завтра.
– Но завтра может быть поздно, господин. Брат Себастьян подбивает других братьев на бунт. Неспокойно у нас.
– Сработало. Наверху лязгнуло. Тяжелый люк приподнялся.
– Ну?
В проеме возникло недовольное лицо. Каска надвинута до бровей. Но только до бровей. Рядом с каской ствол «шмайсера» – ищет, кого бы поймать на мушку. Но пока только ищет…
Толстую короткую стрелу Бурцев всадил точнехонько промеж глаз – в незащищенную переносицу. Стрелял почти в упор, так что арбалетный болт прошел сквозь череп, как сквозь сгнившую труху.
Звякнуло где-то за затылком фрица: тупорылый наконечник, уткнулся в каску, приподнял ее так, словно у эсэсовца волосы вдруг встали дыбом. Тугой ремешок каски впечатался в горло, вздернув кверху бритый подбородок гитлеровца.
«Шмайсер» выпал. Губы немца искривились, часто-часто задергались. Глаза выпучились. С оперенья закапало. А Бурцев уже откидывал крышку люка, отпихивал навалившийся труп. Откинул. Отпихнул. Выскочил на верхнюю площадку.
В центре – пулемет МG-42. Треногая станина позволяла крутить ствол на 360 градусов. Дальше – прожектор. И деревянный щит с прикрепленным к нему – ого! – полевым телефоном. Связь с Проходом Шайтана? В самом деле: телефонный кабель переплетался с электрическим и, поддерживаемый стальным тросом, тянулся от звонницы к проволочным заграждениям основных позиций цайткоманды. Между прожектором и телефоном – второй номер пулеметного расчета. Или, наоборот, первый. Фриц суетился. К телефону не лез. Понимал – не успеть уже. Одной рукой рвал из кобуры пистолет, другую тянул к веревке, что свисала сверху. Дотянулся, вцепился в узловатый конец… Мля! Это ж колокол! Щ-щас ка-а-ак громыхнет!
И рот эсэсовца уже раззявлен для вопля.
Рот – заткнуть!
Что было сил Бурцев засадил дужкой арбалета фрицу под кадык. Захлебываясь собственным хрипом, фашик осел под треногу МО-42.
Колокол – остановить!
Всем телом Бурцев повис на потревоженной веревке. Остановил раскачивающийся маятник. И увидел ствол «вальтера». Ствол смотрел в лицо. Привалившийся спиной к пулеметной станине эсэсовец хрипел и держал пистолет обеими руками. Кричать он сейчас не мог, а вот стрелять…
Эсэсовец жал спусковой крючок и…
«Не промажет», -мелькнула мысль, холодная, как сама смерть.
…и не дожал.
Джеймс – вот кто не промазал. Брави опередил немца на долю секунды. В этот раз наемный убийца пустил в ход не привычный кольтелло. Нож остался в зубах брави. Хватать его – означало терять драгоценное время. Дзинькнула арбалетная тетива. Короткий болт пригвоздил фашика к деревянному ограждению звонницы.
Немец выронил пистолет.
Бурцев утер лоб.
– Спасибо, Джеймс.
– Не за что, – криво усмехнулся брави. – Не для тебя стараюсь – для себя. Если ты погибнешь, русич, кто мне тогда выдаст секреты Хранителей? Не забывай, ради чего я пошел за тобой.
– Хорошо. Постараюсь.
Все верно. Папский шпион и тайный убийца Джеймс Банд не бескорыстный помощник и не верный вассал. Наемник. И платой за его услуги будет информация о Хранителях Гроба. Но это позже. Когда они разберутся с немцами и вырвут из лап цайткоманды Аделаидку.
Бурцев осмотрелся, прислушался. Было тихо. И тревоги не было. И колокольня с пулеметом была в их полном распоряжении.
И под пулеметом – коробка с лентой на две с половиной сотни патронов. И рядом еще одна – неоткрытая, непочатая. И можно действовать дальше.
Ну что… Понеслась?!
Бурцев развернул прожектор, полоснул лучом по стражам ордена Святой Марии. Те – ослепленные, удивленные, озадаченные – прикрыли глаза руками, опустили оружие, отступили от костров и постов. И попали под удар. В электрическом свете мелькнули арбалетные болты и стрелы лучников, сверкнули клинки, секиры, наконечники копий… Люди Мункыза и дружинники Бурцева навалились со всех сторон. Часовые не вскрикнули, не пикнули.
Все! Бурцев развернул прожектор, убрал свет. Иллюминации больше не требовалось. Спящих тевтонских братьев, полубратьев и кнехтов повстанцы Эль Кудса вырежут в темноте.
Расправа была недолгой. Церковь Гроба и Сен-Мари-де-Латен больше не принадлежала немцам. Но вот остальной город…
Темнело. В сгущающихся сумерках на улицах отчетливо виднелись факелы и фары рыцарско-фашистских патрулей. От Яффских ворот доносилось лошадиное ржание и рокот двигателей. Похоже, готовился к эвакуации очередной караван цайткоманды. Где-то у Северной стены вспугнула тишину трескучая очередь. И еще. Грохнула граната. Неведомые нарушители комендантского часа напоролись на патруль. А может, прошла зачистка в подозрительном доме. Потом коротко рявкнул и умолк пулемет в южной части города – за Проходом Шайтана. М-да, стрельба после отбоя здесь, по-видимому, в порядке вещей.
Бурцев не без труда выдрал «шмайсер» из рук мертвеца с арбалетным болтом в черепе. Повесил пистолет-пулемет на плечо. Спустился с колокольни. Бросил коротко:
– Работаем.
Работали споро. Бурангул и дядька Адам при помощи Мункыза сколотили небольшой отрядец из лучших стрелков. Два с половиной десятка человек, вооруженные тевтонскими луками и арбалетами, по подземному ходу отправились к развалинам госпитальерской резиденции.
Снаряды и горшки с порохом, предназначавшиеся для атаки на Иосафатские ворота, Бурцев распорядился пока припрятать в опустевшем арсенале. Посудины с «греческим огнем» подняли на второй этаж колокольни Сен-Мари-де-Латен. Туда Бурцев поставил Хабибуллу, умеющего обращаться с горючими смесями, и бойцов Бейбарса для прикрытия «огнеметчика».
На самой верхотуре – у пулемета – дежурил Сыма Цзян. Любознательный китаец, как и Ядвига, в свое время изучал под руководством Бурцева стрелковое дело, так что, в случае чего, мог и пальнуть. Впрочем, стрелять без крайней необходимости – без очень крайней – Бурцев категорически запретил. У Сыма Цзяна была иная задача: шарить лучом «колдовского огня» по окрестностям, дабы колокольня не вызвала подозрений у немцев.
Теперь предстояла охота за «шайтановой повозкой». Охотников было немного, чтоб не спугнуть «добычу»: Бурцев, Жан Ибеленский, Джеймс Банд, Гаврила Алексич, Дмитрий, Освальд, Збыслов, да еще Бейбарс пожелал пренепременно сопровождать в этой вылазке «каида Василия-Вацлава». Не доверял ему эмир, опасался предательства. Пришлось брать с собой – такого не переупрямишь.
Вывели из конюшни рослых тевтонских лошадей. Вся группа захвата облачилась в одежды и доспехи орденских братьев и полубратьев. Напялили кольчуги, плащи с черными крестами, закрытые шлемы-топхельмы. Бурцев сунул в седельную сумку «шмайсер». А вот латные перчатки надевать не стал: без них все ж таки стрелять удобней.
Бейбарс тоже готовился к операции на свой лад. Нацепил под накидку пращу, прикрепил к рыцарской перевязи суму с десятком небольших булыжников. Что ж, у будущих султанов свои причуды.
Выехали…
Их не услышали.
И не могли!
Бурцев уперся теменем в низкий потолок. Не сразу и сообразил, что над головой – крышка люка. Попытался поднять. А ни фига! Даже не шелохнулась.
Вот ведь е-пс! Он поскребся о доски арбалетом. Стукнул пару раз. Сверху ответили – грубо, раздраженно:
– В чем дело? Сказано же: после вечерней молитвы сюда не лезть.
– Господин Хранитель, премного извиняюсь, но там внизу брат Себастьян говорит крамольные речи, – жалобно проблеял Бурцев. – Об одержимом в веригах, которого повесили у Иосафатских ворот. Говорит, это был посланник Господа, которого…
Оборвали:
– Завтра! Все завтра.
– Но завтра может быть поздно, господин. Брат Себастьян подбивает других братьев на бунт. Неспокойно у нас.
– Сработало. Наверху лязгнуло. Тяжелый люк приподнялся.
– Ну?
В проеме возникло недовольное лицо. Каска надвинута до бровей. Но только до бровей. Рядом с каской ствол «шмайсера» – ищет, кого бы поймать на мушку. Но пока только ищет…
Толстую короткую стрелу Бурцев всадил точнехонько промеж глаз – в незащищенную переносицу. Стрелял почти в упор, так что арбалетный болт прошел сквозь череп, как сквозь сгнившую труху.
Звякнуло где-то за затылком фрица: тупорылый наконечник, уткнулся в каску, приподнял ее так, словно у эсэсовца волосы вдруг встали дыбом. Тугой ремешок каски впечатался в горло, вздернув кверху бритый подбородок гитлеровца.
«Шмайсер» выпал. Губы немца искривились, часто-часто задергались. Глаза выпучились. С оперенья закапало. А Бурцев уже откидывал крышку люка, отпихивал навалившийся труп. Откинул. Отпихнул. Выскочил на верхнюю площадку.
В центре – пулемет МG-42. Треногая станина позволяла крутить ствол на 360 градусов. Дальше – прожектор. И деревянный щит с прикрепленным к нему – ого! – полевым телефоном. Связь с Проходом Шайтана? В самом деле: телефонный кабель переплетался с электрическим и, поддерживаемый стальным тросом, тянулся от звонницы к проволочным заграждениям основных позиций цайткоманды. Между прожектором и телефоном – второй номер пулеметного расчета. Или, наоборот, первый. Фриц суетился. К телефону не лез. Понимал – не успеть уже. Одной рукой рвал из кобуры пистолет, другую тянул к веревке, что свисала сверху. Дотянулся, вцепился в узловатый конец… Мля! Это ж колокол! Щ-щас ка-а-ак громыхнет!
И рот эсэсовца уже раззявлен для вопля.
Рот – заткнуть!
Что было сил Бурцев засадил дужкой арбалета фрицу под кадык. Захлебываясь собственным хрипом, фашик осел под треногу МО-42.
Колокол – остановить!
Всем телом Бурцев повис на потревоженной веревке. Остановил раскачивающийся маятник. И увидел ствол «вальтера». Ствол смотрел в лицо. Привалившийся спиной к пулеметной станине эсэсовец хрипел и держал пистолет обеими руками. Кричать он сейчас не мог, а вот стрелять…
Эсэсовец жал спусковой крючок и…
«Не промажет», -мелькнула мысль, холодная, как сама смерть.
…и не дожал.
Джеймс – вот кто не промазал. Брави опередил немца на долю секунды. В этот раз наемный убийца пустил в ход не привычный кольтелло. Нож остался в зубах брави. Хватать его – означало терять драгоценное время. Дзинькнула арбалетная тетива. Короткий болт пригвоздил фашика к деревянному ограждению звонницы.
Немец выронил пистолет.
Бурцев утер лоб.
– Спасибо, Джеймс.
– Не за что, – криво усмехнулся брави. – Не для тебя стараюсь – для себя. Если ты погибнешь, русич, кто мне тогда выдаст секреты Хранителей? Не забывай, ради чего я пошел за тобой.
– Хорошо. Постараюсь.
Все верно. Папский шпион и тайный убийца Джеймс Банд не бескорыстный помощник и не верный вассал. Наемник. И платой за его услуги будет информация о Хранителях Гроба. Но это позже. Когда они разберутся с немцами и вырвут из лап цайткоманды Аделаидку.
Бурцев осмотрелся, прислушался. Было тихо. И тревоги не было. И колокольня с пулеметом была в их полном распоряжении.
И под пулеметом – коробка с лентой на две с половиной сотни патронов. И рядом еще одна – неоткрытая, непочатая. И можно действовать дальше.
Ну что… Понеслась?!
Бурцев развернул прожектор, полоснул лучом по стражам ордена Святой Марии. Те – ослепленные, удивленные, озадаченные – прикрыли глаза руками, опустили оружие, отступили от костров и постов. И попали под удар. В электрическом свете мелькнули арбалетные болты и стрелы лучников, сверкнули клинки, секиры, наконечники копий… Люди Мункыза и дружинники Бурцева навалились со всех сторон. Часовые не вскрикнули, не пикнули.
Все! Бурцев развернул прожектор, убрал свет. Иллюминации больше не требовалось. Спящих тевтонских братьев, полубратьев и кнехтов повстанцы Эль Кудса вырежут в темноте.
Расправа была недолгой. Церковь Гроба и Сен-Мари-де-Латен больше не принадлежала немцам. Но вот остальной город…
Темнело. В сгущающихся сумерках на улицах отчетливо виднелись факелы и фары рыцарско-фашистских патрулей. От Яффских ворот доносилось лошадиное ржание и рокот двигателей. Похоже, готовился к эвакуации очередной караван цайткоманды. Где-то у Северной стены вспугнула тишину трескучая очередь. И еще. Грохнула граната. Неведомые нарушители комендантского часа напоролись на патруль. А может, прошла зачистка в подозрительном доме. Потом коротко рявкнул и умолк пулемет в южной части города – за Проходом Шайтана. М-да, стрельба после отбоя здесь, по-видимому, в порядке вещей.
Бурцев не без труда выдрал «шмайсер» из рук мертвеца с арбалетным болтом в черепе. Повесил пистолет-пулемет на плечо. Спустился с колокольни. Бросил коротко:
– Работаем.
Работали споро. Бурангул и дядька Адам при помощи Мункыза сколотили небольшой отрядец из лучших стрелков. Два с половиной десятка человек, вооруженные тевтонскими луками и арбалетами, по подземному ходу отправились к развалинам госпитальерской резиденции.
Снаряды и горшки с порохом, предназначавшиеся для атаки на Иосафатские ворота, Бурцев распорядился пока припрятать в опустевшем арсенале. Посудины с «греческим огнем» подняли на второй этаж колокольни Сен-Мари-де-Латен. Туда Бурцев поставил Хабибуллу, умеющего обращаться с горючими смесями, и бойцов Бейбарса для прикрытия «огнеметчика».
На самой верхотуре – у пулемета – дежурил Сыма Цзян. Любознательный китаец, как и Ядвига, в свое время изучал под руководством Бурцева стрелковое дело, так что, в случае чего, мог и пальнуть. Впрочем, стрелять без крайней необходимости – без очень крайней – Бурцев категорически запретил. У Сыма Цзяна была иная задача: шарить лучом «колдовского огня» по окрестностям, дабы колокольня не вызвала подозрений у немцев.
Теперь предстояла охота за «шайтановой повозкой». Охотников было немного, чтоб не спугнуть «добычу»: Бурцев, Жан Ибеленский, Джеймс Банд, Гаврила Алексич, Дмитрий, Освальд, Збыслов, да еще Бейбарс пожелал пренепременно сопровождать в этой вылазке «каида Василия-Вацлава». Не доверял ему эмир, опасался предательства. Пришлось брать с собой – такого не переупрямишь.
Вывели из конюшни рослых тевтонских лошадей. Вся группа захвата облачилась в одежды и доспехи орденских братьев и полубратьев. Напялили кольчуги, плащи с черными крестами, закрытые шлемы-топхельмы. Бурцев сунул в седельную сумку «шмайсер». А вот латные перчатки надевать не стал: без них все ж таки стрелять удобней.
Бейбарс тоже готовился к операции на свой лад. Нацепил под накидку пращу, прикрепил к рыцарской перевязи суму с десятком небольших булыжников. Что ж, у будущих султанов свои причуды.
Выехали…
Глава 49
Искать пришлось недолго. На конно-автомобильный патруль они наткнулись неподалеку от Скорнячной улицы. Свет фар, отблески факелов – и вот из-за угла выруливает армейский грузовик в сопровождении полудюжины тевтонских рыцарей. «Опель-Блитц» – машина той же марки, что и душегубка с Хлебного рынка, только без брезентового верха. В открытом кузове трясутся Хранители Гроба. Человек восемь. Хорошо так трясутся: фашистские каски с рожками едва не бьются друг о дружку. Все-таки улочки средневекового Иерусалима – это не ровные немецкие автобаны.
Бурцев мысленно выругался. Много… слишком много германцев. Такой патруль мог оказаться не по зубам. Но поздно – не свернуть уже, не проехать мимо.
Грузовик затормозил. Отворилась и с грохотом захлопнулась дверь кабины. Поджарый краснощекий утерштурмфюрер с кобурой на боку выскочил из машины, замахал руками:
– Стой! Сто-о-ой, говорю!
Они попридержали коней. Бурцев не давал команды «к бою», но знаком приказал приблизиться к автомобилю. Максимально приблизиться.
– Почему одни?! – гавкнул унтерштурмфюрер.
Ах, вот оно что! Немцев смущает отсутствие во встречном патруле солдат цайткоманды. Н-да, непорядок. Прокол-с, прокол-с, многомудрый каид!
Пока Бурцев соображал, что бы ответить, гитлеровец повернулся к рыцарскому конвою:
– Комтур, твои люди? Разберись.
Вперед выехал пожилой тевтон. Единственный всадник, не обремененный факелом. Как же – орденская шишка! Целый комтур. Бо-о-ольшой начальник. Рыцарь держал шлем в руках и взирал грозно, негодующе.
– Брат во Христе, где Хранители Гроба из вашего дозора? – строго вопросил орденский босс.
Ох! «Брат во Христе» – надо же! Смешно, кабы не было так грустно… Обращался рыцарь к тому, кто оказался ближе, – к Бейбарсу, чье лицо скрывал сейчас глухой топхельм. Мамлюк молчал: немецкого он не понимал.
– Ты что, оглох, свинья?
Да, «дойча» Бейбарс не знал. Однако тон и манеры разгневанного собеседника крайне не понравились уроженцу кыпчакских степей. Да и без того ясно: драки не избежать. Рука эмира легла на меч.
– Аллах Акбар! – негромко, но выразительно прогудел «брат во Христе» из-под шлема.
– Что?! – Комтур не верил своим ушам. – Что ты сказал? Брат? Во Христе?
Так, заварушка заваривается…
– Давай-ка я тебе все объясню.
«Братан. Во Христе!»
Бурцев уже подъехал к тевтону вплотную. Чуть потеснил конем комтурскую лошадь. Ошеломленный рыцарь и вовсе выпал в осадок от подобной дерзости.
– Как?! Что?!
– Глянь сюда.
«Братело, блин, во Христе».
Бурцев вынул из седельной сумки «шмайсер». Эсэсовцы не могли пока видеть его за конным магистром. Комтур видел. И грозное оружие Хранителей узнал сразу. Немец изменился в лице: ствол смотрел ему в левый бок.
– Сиди спокойно и не дергайся, – вежливо попросил Бурцев.
Им требовалось время, чтобы окружить машину.
Тевтон действительно обратился в каменную статую.
Эсэсовцы в кузове тянули шеи, стараясь разглядеть, что происходит. Из кабины выглядывало бледное лицо водителя. Унтерштурмфюрер сделал шаг вперед. И в сторону. И увидел, как рыцаря братства Святой Марии держат на прицеле.
– О майн готт! – ахнул эсэсовский летеха.
Ошарашенный комтур мигом пришел в себя.
– Готт мит унс! – прохрипел тевтон, не отрывая взгляда от «шмайсера».
Рыцарь рванул клинок из ножен.
Унтерштурмфюрер выдернул из кобуры «вальтер».
И на-ча-лось…
Бурцев шарахнул очередями от бедра, с седла. Только одна пуля предназначалась комтуру. Остальные прошивали правый борт грузовика. И тех, кто сидел за ним.
Бейбарс вздыбил коня. Обрушил тяжеленную тушу на унтерштурмфюрера. Подкованные копыта сбили человека с ног. Рыцарский меч довершил расправу. Тяжелым прямым и обоюдоострым клинком мамлюкский эмир орудовал не так ловко, как легкой сабелькой, но все же достаточно умело, чтобы добить оглушенного противника.
Тевтоны побросали факелы, похватали мечи. Джеймс, Гаврила, Дмитрий, Збыслав, Освальд и Жан д'Ибелен атаковали рыцарей. Рухнул первый орденский брат: булава Алексича разнесла щит с черным крестом и смяла в лепешку топхельм противника. Пал конь под Освальдом…
А Бурцев все поливал «опель» из «шмайсера».
Подстреленный комтур, пачкая кровью попону, медленно сползал с лошади. Эсэсовцы валились в кузове один на другого. Раненые, убитые… Кто-то огрызнулся длиннющей слепой очередью. Палили через борт, наобум, с поднятых рук, не высовываясь, не целясь, укрывшись за баррикадой из шевелящихся еще тел. Кажись, на звук били. По нему, по Бурцеву!
Конь под Бурцевым дернулся, начал заваливаться набок. Но, даже соскальзывая с седла, автоматчик в рыцарских доспехах не прекратил огня. Нельзя! Главное сейчас – не дать фашикам поднять головы.
Бурцев старался стрелять экономно, коротко – в два-три патрона. Старался утихомирить невидимого противника и не вывести при этом машину из строя. А расточительный «шмайсер» в грузовике все не смолкал, щедро разбрасывая свинец смертоносным веером.
Проклятье! Обвис в седле, схватившись за бок, сир Бейрута. Шальная пуля, мля!
И у фрица кончились патроны. Ну, наконец-то!
Что-то мелькнуло в воздухе, с хлюпаньем упало в придорожную канаву.
Граната!
Бурцев перекатился за всхрапывающую конскую тушу. Взрыв… Дождь из осколков, грязи и помоев. Ну и пакость! Зато жив остался. Подстреленному коняге вот повезло меньше: разворотило весь круп – от хвоста до задней седельной луки.
Бурцев мысленно выругался. Много… слишком много германцев. Такой патруль мог оказаться не по зубам. Но поздно – не свернуть уже, не проехать мимо.
Грузовик затормозил. Отворилась и с грохотом захлопнулась дверь кабины. Поджарый краснощекий утерштурмфюрер с кобурой на боку выскочил из машины, замахал руками:
– Стой! Сто-о-ой, говорю!
Они попридержали коней. Бурцев не давал команды «к бою», но знаком приказал приблизиться к автомобилю. Максимально приблизиться.
– Почему одни?! – гавкнул унтерштурмфюрер.
Ах, вот оно что! Немцев смущает отсутствие во встречном патруле солдат цайткоманды. Н-да, непорядок. Прокол-с, прокол-с, многомудрый каид!
Пока Бурцев соображал, что бы ответить, гитлеровец повернулся к рыцарскому конвою:
– Комтур, твои люди? Разберись.
Вперед выехал пожилой тевтон. Единственный всадник, не обремененный факелом. Как же – орденская шишка! Целый комтур. Бо-о-ольшой начальник. Рыцарь держал шлем в руках и взирал грозно, негодующе.
– Брат во Христе, где Хранители Гроба из вашего дозора? – строго вопросил орденский босс.
Ох! «Брат во Христе» – надо же! Смешно, кабы не было так грустно… Обращался рыцарь к тому, кто оказался ближе, – к Бейбарсу, чье лицо скрывал сейчас глухой топхельм. Мамлюк молчал: немецкого он не понимал.
– Ты что, оглох, свинья?
Да, «дойча» Бейбарс не знал. Однако тон и манеры разгневанного собеседника крайне не понравились уроженцу кыпчакских степей. Да и без того ясно: драки не избежать. Рука эмира легла на меч.
– Аллах Акбар! – негромко, но выразительно прогудел «брат во Христе» из-под шлема.
– Что?! – Комтур не верил своим ушам. – Что ты сказал? Брат? Во Христе?
Так, заварушка заваривается…
– Давай-ка я тебе все объясню.
«Братан. Во Христе!»
Бурцев уже подъехал к тевтону вплотную. Чуть потеснил конем комтурскую лошадь. Ошеломленный рыцарь и вовсе выпал в осадок от подобной дерзости.
– Как?! Что?!
– Глянь сюда.
«Братело, блин, во Христе».
Бурцев вынул из седельной сумки «шмайсер». Эсэсовцы не могли пока видеть его за конным магистром. Комтур видел. И грозное оружие Хранителей узнал сразу. Немец изменился в лице: ствол смотрел ему в левый бок.
– Сиди спокойно и не дергайся, – вежливо попросил Бурцев.
Им требовалось время, чтобы окружить машину.
Тевтон действительно обратился в каменную статую.
Эсэсовцы в кузове тянули шеи, стараясь разглядеть, что происходит. Из кабины выглядывало бледное лицо водителя. Унтерштурмфюрер сделал шаг вперед. И в сторону. И увидел, как рыцаря братства Святой Марии держат на прицеле.
– О майн готт! – ахнул эсэсовский летеха.
Ошарашенный комтур мигом пришел в себя.
– Готт мит унс! – прохрипел тевтон, не отрывая взгляда от «шмайсера».
Рыцарь рванул клинок из ножен.
Унтерштурмфюрер выдернул из кобуры «вальтер».
И на-ча-лось…
Бурцев шарахнул очередями от бедра, с седла. Только одна пуля предназначалась комтуру. Остальные прошивали правый борт грузовика. И тех, кто сидел за ним.
Бейбарс вздыбил коня. Обрушил тяжеленную тушу на унтерштурмфюрера. Подкованные копыта сбили человека с ног. Рыцарский меч довершил расправу. Тяжелым прямым и обоюдоострым клинком мамлюкский эмир орудовал не так ловко, как легкой сабелькой, но все же достаточно умело, чтобы добить оглушенного противника.
Тевтоны побросали факелы, похватали мечи. Джеймс, Гаврила, Дмитрий, Збыслав, Освальд и Жан д'Ибелен атаковали рыцарей. Рухнул первый орденский брат: булава Алексича разнесла щит с черным крестом и смяла в лепешку топхельм противника. Пал конь под Освальдом…
А Бурцев все поливал «опель» из «шмайсера».
Подстреленный комтур, пачкая кровью попону, медленно сползал с лошади. Эсэсовцы валились в кузове один на другого. Раненые, убитые… Кто-то огрызнулся длиннющей слепой очередью. Палили через борт, наобум, с поднятых рук, не высовываясь, не целясь, укрывшись за баррикадой из шевелящихся еще тел. Кажись, на звук били. По нему, по Бурцеву!
Конь под Бурцевым дернулся, начал заваливаться набок. Но, даже соскальзывая с седла, автоматчик в рыцарских доспехах не прекратил огня. Нельзя! Главное сейчас – не дать фашикам поднять головы.
Бурцев старался стрелять экономно, коротко – в два-три патрона. Старался утихомирить невидимого противника и не вывести при этом машину из строя. А расточительный «шмайсер» в грузовике все не смолкал, щедро разбрасывая свинец смертоносным веером.
Проклятье! Обвис в седле, схватившись за бок, сир Бейрута. Шальная пуля, мля!
И у фрица кончились патроны. Ну, наконец-то!
Что-то мелькнуло в воздухе, с хлюпаньем упало в придорожную канаву.
Граната!
Бурцев перекатился за всхрапывающую конскую тушу. Взрыв… Дождь из осколков, грязи и помоев. Ну и пакость! Зато жив остался. Подстреленному коняге вот повезло меньше: разворотило весь круп – от хвоста до задней седельной луки.