Мельников Руслан. Пески Палестины

   – Он должен был умереть, – пророкотал Бурцев.
   Окровавленный меч указал на крестоносца.
   – И он тоже.
   Красная капля сорвалась с выщербленного острия на черный балахон медиума.
   – Сдайте оружие, фон Хохенлох! – потребовал гауптштурмфюрер.
   Ладно… Спрятать ухмылку под шлемом было нетрудно. Можно и сдать. Пока за спиной эсэсовского офицера стоит брави с кольтелло – это запросто. А уж брави не предаст. «Хранители Гроба», угрожающие Святому Престолу, не тот враг, с которым захочет поладить папский шпион.
   Бурцев театральным жестом швырнул клинок к ногам немца. Процедил презрительно:
   – Такова, значит, ваша благодарность, брат во Христе?!
   – Благодарить? Вас? – нахмурился гауптштурм-фюрер. – За что?
   – А кто, по-вашему, только что спас гроссмейстера-рейхсфюрера от коварного убийцы? От посланника красноармейских орд?
   – От кого, от кого?
   – От мага, чье имя Полковник Исаев.
   – Это…
   Гауптштурмфюрер в изумлении воззрился на тело фон Хохенлоха. Подошел к убитому ближе. Джеймс неотступной тенью проследовал за эсэсовцем. Встал рядом. На расстоянии вытянутой руки. На расстоянии удара.
   – Так это и есть полковник Исаев? Вы уверены?
   – Я увидел его впервые два года назад. На Кульмском турнире. И в Иерусалиме узнал сразу.
   – Но почему? Как он здесь очутился? – Эсэсовец запутывался все сильнее, пытаясь найти рациональное объяснение услышанному.
   – Как – мне неизвестно. Чудеса – это по вашей части. Я знаю только, что, воспользовавшись суматохой в Святом Городе, этот человек выдал себя за меня.
   – Невозможно!
   – Тем не менее это случилось, – продолжал заговаривать зубы Бурцев. – Если бы мне не помог благочестивый Хранитель Гроба брат Рудольф…
   – Стоп! А это кто? – Эсэсовец склонился над телом медиума.
   – Не имею представления, – ответил Бурцев. – И желания выяснять – тоже. Вероятно, слуга или помощник негодяя.
   Немец сбросил с разрубленной головы располовиненный капюшон, повернулся к Джеймсу:
   – Знаешь его?
   – Наин, – ответил брави. Коротко. И честно.
   В самом деле, откуда Джеймс Банд мог знать сотрудника эзотерической службы СС?
   – Ладно, – задумчиво проговорил офицер. – Разберемся. И все проверим.
   Гауптштурмфюрер сунул «вальтер» в кобуру, поднял меч Бурцева. В другую руку взял клинок фон Хохенлоха.
   – Я должен встретиться с вашим гроссмейстером, – напомнил Бурцев.
   – Встретитесь, господин фон Хохенлох. Обязательно встретитесь, как только хм… наш гроссмейстер сочтет нужным. Он сейчас занят. Там… – немец кивнул на запертую решетку. – В камере допросов…
   Очень хорошо! Можно сказать, цель почти достигнута.
   – …господин рейхсфю… э-э-э… гроссмейстер беседует с пленницей, обладающей ценной, очень ценной для нас информацией. До конца допроса он приказал его не беспокоить. Нет, я, конечно же, доложу о вас. Но не раньше, чем вы расскажете все, что вам известно. Можете начинать прямо сейчас. Итак…
   Бурцев шагнул к решетке. За крепкими стальными прутьями тянулся небольшой коридорчик. Глухие – ни окошка – стены. На противоположном конце коридора – одна-единственая дверь. Судя по всему, такая же массивная и звуконепроницаемая, как та, что запер за ними гауптштурмфюрер. Правда, в двери за решеткой имелось смотровое окошко для наблюдения за узником. Небольшое и наглухо закрытое металлическим щитком.
   Там, там, там… Там должна быть Аделаидка! Слава богу, топхельм громоздкой шапкой-невидимкой по-прежнему скрывал от окружающих его истинные чувства. Автоматчики охраны смотрели на обезоруженного рыцаря с любопытством и без опаски.
   – Итак, фон Хохенлох, – поторопил гаупт-штурмфюрер, – вы утверждаете, что…
   – Я пришел сюда говорить не с вами, – процедил Бурцев. – Мне нужно…
   – Вы будете делать то, что нужно нам, магистр, – холодно перебил офицер. – Здесь не орден Святой Марии. Так что мой вам совет – не упрямьтесь. Я должен знать, ради чего прерываю важный допрос и отвлекаю господина рейхсфюрера.
   – Но время!
   – Мы находимся в таком месте, где время уже не является абсолютной категорией, господин фон Хохенлох. Время подождет.
   Ох, и упертый же тип!
   – Не подождет, – тряхнул топхельмом Бурцев. – Это важно. Очень. Речь идет об «атоммине», брат во Христе, и о цайт-тоннеле…
   – Что-о-о?!
   Тяжелые клинки в руках мешали гауптштурмфюреру. Эсэсовец бросил мечи. Металл грохнул о бетон.
   – Что вам известно об «атоммине», фон Хохенлох?! Что вы знаете о цайт-тоннеле?! Откуда?!
   «Вальтер» снова выскользнул из кобуры…
   Прокол! А за базаром надо было следить, Васек! И думать! Вряд ли Хранители Гроба посвящали тевтонского магистра в тайну «атоммине». Да и «цайт-тоннель» тоже странновато как-то звучит в устах средневекового рыцаря… В старонемецком, наверное, и понятий таких нет.
   – Джеймс, работаем!

Глава 70

   Сообразительный брави уже извлек из рукава их единственный козырь. Ударил. Кольтелло вошел под левую лопатку гауптштурмфюрера. Вошел и вышел… Со стороны могло показаться, будто «брат Рудольф» просто дружески похлопал эсэсовца по спине.
   Еще прежде, чем офицер повалился на пол, нож брави мелькнул в воздухе. А метать ножи Джеймс тоже мастер. Маленький, прекрасно сбалансированный клинок по рукоять вошел в правый глаз автоматчику, что стоял справа.
   Эсэсовец осел – медленно и неуклюже. Готов!
   Левый охранник был ближе к Бурцеву. В каких-то двух-трех метрах. Бурцев занялся им сам. Вплотную. Ну, то есть очень вплотную.
   Короткий – в пару шажков – разбег. Прыжок в лучших традициях сумо. И всей тяжестью обвешенного железом тела – на врага. Он навалился, припечатал гитлеровца к решетке – тот аж прихрюкнул. Тевтонский топхельм звякнул о фашистскую каску. Охранник дернулся, попытался высвободить прижатый к животу МП-40.
   Не вышло: Бурцев шарахнул латными рукавицами по рукам противника. Вскрик. Ладони эсэсовца отлипли от «шмайсера». И почти сразу же Бурцев почувствовал тычок под левый бок. И второй, и третий…
   Придавленный, придушенный немец пыхтел и яростно колол кинжалом-динсдольхом. Искал вслепую уязвимое место на доспехе противника. И бил, бил… К счастью, эсэсовский кинжал – не мизерикордия с узким граненым клинком, созданным специально, чтобы разрывать кольчужные звенья и прокалывать сочленения лат.
   Бурцев развернулся, подпер трепыхающегося немца наплечником. Перехватил руку с кинжалом, вывернул запястье. Динсдольх выпал и…
   Подсечка, толчок…
   Фриц провел простой прием быстро и неожиданно. И ничего тут поделать было нельзя: в доспехах Бурцев чувствовал себя медлительным и неповоротливым, как бревно. Да еще эти долбаные шпоры!
   Он упал со звоном и грохотом. Встал сразу, не разлеживаясь. Встал, ожидая «шмайсеровской» очереди в упор. А очереди все не было. Зато…
   Черная балохонистая фигура Джеймса коршуном налетела на автоматчика. А уж брави, в отличие от Бурцева, атаковал не с пустыми руками. Рукоять кольтэлло все еще торчала из глазницы убитого охранника, и Джеймс размахивал окровавленным мечом. Тем самым, что у Бурцева изъял гауптштурм-фюрер.
   Эсэсовец машинально подставил под удар «шмайсер». Немецкий рыцарский клинок и немецкая оружейная сталь столкнулись. Послышался тошнотворный скрежет. На лезвии меча появилась новая щербина. С МП-40 посыпались детали. Стрелять эта штуковина теперь вряд ли будет.
   А Джеймс рубил снова: представитель папских спецслужб спасал в лице Бурцева ценный источник информации. И расчищал путь к другому – еще более ценному источнику. К гроссмейстеру-рейхсфюреру.
   Брави наступал. А эсэсовец… Что ж, парня неплохо обучали рукопашному бою. Но не с противником, вооруженным полуторным мечом.
   Изрубленный «шмайсер» отлетел в одну сторону. Сбитая каска – в другую. Решетку щедро окропило красным. Пачкаясь в горячей липкой крови, Бурцев дернул стальные прутья. Заперто! Как и следовало ожидать. Потряс. За-пер-то! Вот замок, вот замочная скважина, и голыми руками эту преграду не одолеть. А ведь за ней, быть может, уже пытают Аделаидку!
   Мысль эта приводила Бурцева в состояние, близкое к помешательству. Он зажмурился, пытаясь вызвать перед мысленным взором образ Агделайды Краковской. Незримая связь между шлюссель-меншами установилась мгновенно. Бурцев будто стоял перед чисто вымытым стеклом. В шаге, в полшаге… И смотрел, не в силах ничего более предпринять. И видел…
   Сейчас той непроглядной тьмы, как в прошлый раз, не было. А его Аделаидка… Беззащитная. Растерянная. Обозленная. Обнаженная. В цепях. В каменной нише. В пятне электрического света. Он чувствовал ее стыд, ужас, отчаяние и ненависть.
   Рядом – ухмыляющийся тип в черной эсэсовской форме, в круглых очках. Эсэсовец тянет руку в белой перчатке к груди малопольской княжны, трогает своей лапой нежную упругую кожу со старым шрамиком под левым соском… У-у-у!
   Он открыл глаза, чтобы скрыть от себя все это. Ибо это было уже выше его сил. Рассудок стремительно сдавал позиции, и Бурцев действовал, повинуясь одним лишь эмоциям. Исступление, остервенение, безумие – и ничего больше!
   Динсдольх обезглавленного эсэсовца – в замочную скважину. Вряд ли с такой убогой отмычкой выйдет что-то путное, но хотя бы попытаться… пр-р-ровернуть… Дзинь-к! Кончик кинжала обломился, остался в замке. Проклятье! Бурцев грохнул окольчуженным кулаком по решетке. Застрявший кусочек металла вывалился из скважины. Нет, так не пойдет, так – дохлый номер.
   Он обернулся, поискал глазами. Кольтелло брави больше не торчал из глазницы мертвого эсэсовца. Сам Джеймс возился над трупом гауптштурмфюрера. Мародер!
   Под руку попался… Ага! А если так?
   Бурцев поднял меч фон Хохенлоха. Всадил в щель между решеткой и косяком – там, где замок входит в пазы. Надавил… Клинок изогнулся дугой и… Хрясь! Меч напополам. Ладно… Бурцев потянулся к «шмайсеру». Расстрелять, на фиг, замок – и дело с концом! Даже если звукоизоляция местных застенков на такое не рассчитана – плевать! Плевать, если сбежится весь хронобункер!
   – На вот, попробуй лучше этим, русич…
   В протянутую руку легла связка ключей. Брави насмешливо кривил губы. А гауптштурмфюрер лежал на спине с вывернутыми карманами. Ну да, все гениальное просто…
   Бурцев схватил ключи с жадностью наркомана, дорвавшегося до долгожданной дозы. Связка дергалась, как живая. Выскользнула из латной рукавицы, упала. Бурцев ругнулся, поднял…
   – Давай я? – предложил Джеймс.
   – Пошел ты… – огрызнулся Бурцев.
   Он звенел металлом о металл, судорожно подбирая ключ. Подошел третий. Самый большой.
   Ключ повернулся трижды. Решетка сдвинулась в сторону.
   Забыв об оружии, забыв о спутнике, забыв об «атоммине» и о хронобункере, обо всем на свете забыв, Бурцев бросился в коридор. Побежал, громыхая доспехами и шпорами. Уткнулся в дверь. Припал, прильнул. Не удержался – откинул щиток смотрового окошка.
   Все было в точности как ему привиделось минуту назад. Аделаидка без одежды и, кажется, без сознания, беспомощной куклой обвисла на цепях в каменной нише. И эсэсовец… Бурцев видел сейчас лишь его спину. Эсэсовец бил пленницу.
   По лицу.
   Лицо Аделаидки было в крови.
   Подонок!
   Немец зажал девушке рот, навалился.
   По-до-нок!
   Бурцев снова возился с замком, снова звенел связкой в дрожащих руках.
   Тяжелая дверь екрежетяула, открылась.
   Немец по-прежнему стоял к нему спиной. Но стоял уже не возле Аделаиды, а у массивного стола черного дерева. На столе – пухлая папка со свастикой и лампа, освещающая пленницу.
   Дочь Лешко Белого подняла голову. Посмотрела. Недоумение, и мольба, и безысходная тоска были в том взгляде.
   – Пшел вон! – не оборачиваясь, прорычал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.
   Принял за охранника?
   Бурцев не сказал в ответ ни слова. Безумие и исступление вдруг ушли. Осталась только ненависть. И обжигающе-ледяная ярость.
   – Я же просил меня не беспокоить, – раздраженно добавил Гиммлер.
   Так и не соизволив обернуться.
   Бурцев перешагнул через порог камеры…

Глава 71

   Когда вошел Джеймс Банд, все было кончено. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер с разбитой головой лежал в углу. На стене темнело кровавое пятно. Бурцев, уже без шлема и латных рукавиц, освобождал рыдающую пленницу: ключи от браслетов-наручников и ножных кандалов, пристегнутых к цепям, тоже отыскались на связке гауптштурмфюрера.
   – Отвернись, брави!
   – Да не смотрю я…
   Джеймс действительно смотрел сейчас не на обнаженную зареванную дочь Лешко Белого. На распростертое тело рейхсфюрера он смотрел.
   – Ты обещал, что я смогу поговорить с верховным магистром Хранителей Гроба, русич. Ты не сдержал своего слова.
   – Извини. Не сложилось как-то.
   Бурцев снял наконец с Аделаиды эсэсовские оковы. Набросил на княжну плащ с тевтонским крестом. Дрожа и всхлипывая, полячка прильнула к посеченной кольчуге мужа.
   Джеймс обиженно сопел.
   – Да не расстраивайся так, брави. Видишь, грамотки на столе? Бери. Даю голову на отсечение – там полно секретов Хранителей. Вот выберемся отсюда – почитаем в спокойной обстановке. А я объясню, если что непонятно будет.
   Брави сердито сдернул папку со стола. Мельком глянул на свастику. Перевел взгляд на Аделаиду, зябко кутавшуюся в тевтонский плащ. Осведомился хмуро:
   – Она сможет идти? Нам убираться надо.
   – Понесу, если не сможет, – ответил Бурцев.
   – Смогу-смогу! – запротестовала дочь Лешко Белого. – С тобой, Вацлав, да отсюда, да хоть на край света.
   – Не-е, на край света не надо. Нам малость поближе.
   Улыбка и слезы… Бурцев узнавал жену – свою прежнюю Аделаидку. Настоящую, самую что ни на есть.
   Княжну оставили за дверью. Сунули в руки папку Гиммлера.
   – Жди, – шепотом приказал Бурцев.
   К пулеметчикам гауптштурмфюрера они вышли вдвоем с брави.
   Спокойно. Уверенно.
   Шаг, другой…
   Джеймс Банд'– улыбающийся, безоружный. Только правый рукав чуть топорщится. А балахон перемазан кровью. Бурцев – без плаща, с топхельмом на голове. Иссеченный доспех тоже обильно запятнан свежими красными потеками.
   Левая рука придерживает трофейный «шмайсер». Ремень пистолета-пулемета перекинут через наплечник – если потребуется, можно пальнуть от живота. Но это – нежелательно. Желательно – чтоб без лишнего шума.
   Правая – лежит на рукояти меча.
   – Что случилось?! Где господин гауптштурмфюрер?! – Настороженный голос и взгляды.
   Немцы пялились на их окровавленные одежды и тянулись к пистолетам. Не успеют!
   Еще шаг.
   – Там, – неопределенно мотнул капюшоном брави.
   – Отдыхает ваш гауптштурмфюрер, – прогудел из-под шлема Бурцев.
   – А-а-а… О-о-о…
   И больше – ничего.
   Джеймс пырнул кольтелло. Бурцев взмахнул мечом. Два тела сползли под треногу МG-42. Чисто…
   – Аделаидка, выходи! – позвал Бурцев.
   Сталь наскоро вытерта об эсэсовскую форму. Полуторный рыцарский клинок скользнул обратно в ножны. Кольтелло скрылся в рукаве брави.
   Дальше был знакомый коридор к хронобункеру. Только в этот раз тихо пройти не удалось. Вот незадача-то – из бокового хода вывалил патруль. Обход совершали всего-то двое фрицев. Но оба оказались в паре десятков метров. Мечом не достать, для метания ножа дистанция тоже не самая подходящая.
   Значит, придется…
   Эсэсовцы остолбенели. Уставились на медиума в окровавленном балахоне. На тевтонского рыцаря с мечом на перевязи и пистолетом-пулеметом в руках. На девицу, кое-как прикрывающую наготу грязным белым плащом с черным крестом. Эсэсовцы вцепились в «шмайсеры».
   …стрелять придется, значит!
   Бурцев не стал дожидаться, пока немцы начнут пальбу. Вдарил сам. Длинной трескучей очередью.
   Фрицы упали. Путь был свободен. Но по подземным лабиринтам уже раскатывалось гулкое эхо. И почти сразу же – с секундным запозданием – не больше – на выстрелы отозвалась сирена. Пронзительный вой шел отовсюду, вой наполнял, захлестывал пространство. Вой ощущался не только барабанными перепонками – всей кожей.
   Тре-во-га!
   – Не стоять! – поторопил Бурцев спутников. – Бегом марш!
   Джеймс подобрал полы балахона, прижал к боку папку рейхсфюрера. Аделаида вцепилась в Бурцева. Сам же он крыл матом злополучные шпоры, которые так и не удосужился снять. С этакими колодками быстро не побегаешь. Но он бежал. Так быстро, как только мог. Бежал и тащил за собой перепуганную жену.
   Где-то поблизости кричали по-немецки. Где-то бухали сапоги. Скоро, очень скоро здесь будет черным-черно от эсэсовских мундиров.
   Часовые, дежурившие у входа в хронобункер, видели, как под вой сирены из коридора выскочила странная троица. Но тоже не решились сразу открыть огонь. Эсэсовцев смутили одежды медиума эзотерической службы – службы, которой надлежало не препятствовать, а оказывать содействие. Ну а тот, кто не стреляет сразу, рискует упустить эту возможность навсегда.
   Бурцев снова нажал курок «шмайсера» первым. Пули застучали по бронированной двери, по бетонным стенам, сбили дисциплинированных солдат цайткоманды…
   Потом он отчаянно барабанил в запертую дверь. И сапогом, и прикладом, и рукоятью меча. Целую вечность, казалось, барабанил. Подумалось: ушла-таки верная дружина по неведомым магическим тропам времени и пространства. Оставила, бросила своего воеводу…
   Нет, не бросила!
   Дверь открылась.
   Встревоженные лица, вопросы, в смысл которых Бурцев сейчас и не пытался вникнуть. Беглецы ввалились внутрь.
   Дверь закрылась.
   Аделаида стыдливо запахнулась. Спряталась за мужа.
   – Заходи, Аделаидушка, не стесняйся, – дружелюбно и печально – никак, вспомнил свою Дездемону – прогудел Гаврила.
   – Здрасвуйся, здрасвуйся, – радушно заулыбался Сыма Цзян.
   Эти двое стояли ближе всех.
   – Аделаидка! – Юрким рыжим чертенком из-за спин новгородца и китайца выскочила Ядвига. – Ты?!
   Освальдова женушка обняла подружку и названую сестрицу, оторвала от Бурцева, потащила за глыбы платц-башни. Ну все, дочь Лешко Белого теперь под надежной опекой.
   Бурцев огляделся.
   Погасшие (а ведь все равно дождались ребята своего воеводу!) огни в чашах. И трупы. Лежат вповалку под бетонной стеной хронобункера. Н-да… Перебита вся команда эзотерической службы СС. Бедолага Ганс – тоже.
   А сирена надрывается, сирена воет так, что разговаривать можно лишь на повышенных тонах.
   – Что у вас стряслось?! – проорал Бурцев.
   – Да вот… – развел руками Гаврила. – Шум поднялся, немецкие колдуны шибко занервничали. Ну, мы их и того… Уж не серчай, воевода.
   Вообще-то у Бурцева имелись сомнения в том, что расправа над пленными была так уж необходима, но и особой жалости к убитым он не испытывал.
   – Ладно, все за камни! Быстрее!
   Сколько времени теперь подарят им фашики? Вряд ли очень много…
   Сам он в круге древнеарийского мегалита очутился одним из первых. Но задержался в платц-башне ненадолго. Вскочил на «Кеттенкрафтрад». Завел.
   Полугусеничный мотоцикл-вездеходик, натужно подвывая, поволок по широкому проходу меж камней тяжелый прицеп. Опрокинул и раздавил по пути пару чаш. И вы-ы-ытянул из-за глыб «гроб» Хранителей.
   Бурцев заглушил мотор. «Атоммине» должна остаться здесь. В этом времени, в этом месте. И не просто остаться.
   – Бурангул, давай свой колчан!
   Юзбаши отдал. Бурцев вытряхнул стрелы, вытащил взрыватель с часовым механизмом. «Будильник» для германского чудо-оружия… Сколько там выставлено времени-то? Четыре минуты? Сойдет. Успеют убраться. А не успеют – так лучше уж очутиться в эпицентре ядерного взрыва, чем в камере допросов по коридору направо.

Глава 72

   Он вставил запал в гнездо соединительной трубки на крышке атомного «гроба». Взрыватель вошел легко, вкрутился быстро. Слава богу, ни Мункыз, ни булава Гаврилы не повредили резьбу. Щелкнул фиксатор. Ага… назад уже никак. Назад не выкрутишь. И не надо!
   Бурцев сорвал красный предохранительный колпачок. Запустил часовой механизм. Дрогнула, сдвинулась с места секундная стрелка. Скоро оживет и минутная. А без предохранителя любая попытка остановить ее ход и обезвредить ядерный заряд лишь вызовет преждевременную детонацию.
   «Атоммине» теперь не поддается разминированию. Отсчет пошел. Бурцев побежал. Назад – к платц-башне.
   Прощай, центральный хронобункер СС! Гореть тебе атомным пламенем со всеми коридорами, тоннелями и допросными камерами. Ровно через четыре минуты гореть… Нет, уже меньше!
   – Сыма Цзян, заклинание перехода!
   – Твоя башня? – уточнил китаец.
   – Да, Сема, моя башня!
   Шлюссель-менш в роли шлюссель-башни – часть вторая… В принципе, поработать башней сейчас могла бы и Аделаидка, и Ядвига. Тоже ведь «шлюссели». Но пусть уж лучше не отвлекаются девочки. Одна вон еще не пришла в себя, вторая успокаивает…
   В запертые изнутри ворота, в бронированную дверцу с закрученным до упора поворотным кольцом уже стучали приклады.
   Сыма Цзян бормотал заклинание.
   Откуда-то из-под ног заструилось багровое колдовское сияние.
   Магия платц-башни просыпалась снова.
   Ну, а дальше? Цайт-прыжок забросит их туда, куда пожелает шлюссель-менш. И в «когда» он пожелает. Бурцев пытался разобраться со своими желаниями. В первый раз было легче. В первый раз шлюссель-менш точно знал, куда и в какое «когда» он хочет попасть. Достаточно было представить Аделаидку – и пожалуйте в хронобункер СС. А сейчас… Что? Что сейчас?
   Опять Иерусалим? Венеция? Псковская балво-хвальская башня? Дерпт? Кульм? Священный лес прусских вайделотов? Взгужевежа? Безымянная башня перехода на Силезской дороге беженцев, с развалин которой Бурцев начал свой путь в прошлом? Или попробовать что-нибудь новенькое? А век? А год? Думай, шлюссель-менш, думай! Точные мысленные координаты – вот что от тебя требуется.
   Арийская магия уже окутывала их зыбкой пеленой цвета крови. Стародавнее колдовство в последний раз ткало свой чародейский кокон. Кокон перехода.
   А рядом отсчитывал секунды часовой механизм «атоммине».
   И надрывалась сирена.
   Но в ворота и в дверь почему-то больше не ломились. Будут взрывать?
   Шипение… Сверху… Бурцев поднял голову. Из-под потолка – из маленьких отдушин валили клубы… Пара? Да нет, конечно же, нет!
   Газ!
   Вот о чем он не подумал. А ведь мог бы! Однажды в Венеции их так уже подловили. Напустили усыпляющей дряни – и взяли голыми руками. Здесь, правда, пространства побольше. Пока еще наполнится весь бункер…
   Бункер наполнялся быстро. В багровом сиянии пробудившейся магии газовое облако, струящееся, расползающееся по бетонной коробке, было заметно особенно хорошо. И выглядело весьма зловеще.
   Зрелище это мешало сосредоточиться, сбивало с мысли. Вся предыдущая концентрация – коту под хвост. Но если шлюссель-менш не задаст координаты перехода, куда их занесет древнее колдовство?
   Бурцев попытался собраться. Не вышло. Думалось совсем о другом. Чем фашики хотят их заставить дышать в этот раз? Опять усыпляющей дрянью? Или травят ипритом? Чтоб уж наверняка…
   А красноватая газовая муть все оседала сверху смертоносным туманом. Магический кокон почти сформировался. Почти… А вдруг они не успеют? Вдруг надышатся прежде, чем… Вдруг в путешествие через время и пространство отправятся лишь их трупы? Или переход сорвется и трупы останутся здесь – дожидаться ядерного взрыва?
   – Сесть! – приказал Бурцев. – Лечь!
   Поближе к полу, подальше от потолка. Так они выиграют хотя бы доли секунды.
   – Вдохнуть глубоко!– Вдохнули.
   – Теперь – не дышать! ЭТИМ – не дышать!
   И – сам задержал дыхание. И привлек к себе Аделаиду. И широкой ладонью закрыл лицо дочери Лешко Белого. И рот, и нос. Прижал крепко, чтоб не вырвалась, не вдохнула…
   Не вдохнуть! Только бы не вдохнуть…
   Потерпи, милая…
   Аделаида дернулась. Бурцев сгреб жену в охапку – нельзя сейчас трепыхаться, нельзя тратить драгоценный кислород. Одной рукой держал. Другой гладил – нежно, успокаивающе.
   И задавал…
   Потерпи, родная!
   Координаты…
   От недостатка кислорода перед глазами плыли радужные пятна.
   Перехода.
   Не-вы-шло!
   Пятна смешивались с колдовской дымкой. Краснота вокруг становилась нестерпимой. Даже закрыв глаза, он видел ее. В такт сердцебиению пульсировал магический кокон перехода.
   «Не дышать! Не дышать!» – мысленно приказывал он кому-то. Себе, наверное. И больше уже не был способен ни на что.
   А нужно думать о чем-то еще… о чем? Переход… Цайт-прыжок… Нужно сосредоточиться. Но мысли скакали обезумевшим табуном. Невнятные, отрывочные образы сюрреалистическим калейдоскопом мельтешили перед внутренним взором. Образы не держались долго. Распадались, расплывались.
   Гулким колоколом стучало в барабанные перепонки. В клочья рвались легкие. Что-то давило, распирало изнутри, закладывая уши и нос. Воздуха! Воздух! Дух… Дых…
   Аделаидка перестала биться в его руках. Аделаидка затихла. Неужели? Он? Ее? Сам?..
   Зачем-то его рука на ее лице. Так надо. Почему-то. Он забыл, почему делал это, но делал. Машинально. Бездумно.
   Кто-то всхрапнул рядом. И кто-то еще. Или это он сам?
   Рука держала… Что? Для чего? Сознание неумолимо ускользало, как ускользает поутру яркий и такой, казалось бы, отчетливый сон.