короткие промежутки. Деловая жизнь Америки замерла. Затем она стала
чахнуть и, наконец, скончалась. Сбыт падал, торговые агенты аннулировали
заказы; страх пополз от розничных торговцев к оптовикам, затем к
транспортным конторам и промышленникам, затем к первоисточникам сырья и
энергии. Прибыли иссякали, и акции падали. "У рынка провалилось дно", -
говорили маклеры, увольняли своих служащих, закрывали конторы и шли на
пристань Ист-Ривер и бросались в воду или подымались в лифте на крыши
зданий, в которых помещались их конторы, и летели через перила вниз
головой.
От первого краха и до кульминационного пункта кризиса прошло три с
половиной года - почти все царствование "Великого инженера". Кризис
отравил жизнь бедняги Герберта, потому что он не видел за собой вины и все
же принужден был принимать упреки. Все, что он мог придумать, это
заставить конгресс утвердить огромные субсидии его друзьям и благодетелям,
крупным банкам и трестам, которые дали денег на предвыборную кампанию.
Предполагалось, что эти субсидии просочатся к потребителю и будут
содействовать оживлению торговли. Но случилось так, что деньги застряли в
банках; банки не могли открывать кредит, если не рассчитывали на прибыль,
а как мог предприниматель гарантировать прибыль, когда не было никого, кто
бы мог тратить деньги? Это был конец эры процветания.
Американец, текущий счет которого шел на убыль, естественно, первым
долгом экономил на том, что оставался при старом автомобиле и не покупал
нового. Поэтому первый удар пришелся по автомобильной промышленности. В
год с небольшим только в одном Детройте 175 тысяч рабочих очутились без
работы. Город оказывал помощь сорока тысячам остро нуждающихся семейств, и
дефицит его достиг 46 миллионов долларов.
Естественно, автомобильным промышленникам пришлось сократить излишки,
хранимые в банках, а простые люди были вынуждены изымать вклады, чтобы
дотянуть до конца недели. И вот как-то Эбнер Шатт, выйдя из ворот завода,
купил у знакомого газетчика вечернюю газету и увидел заголовок, сообщавший
о затруднениях одного банка, а этот банк был именно тот, в котором он
хранил свои сбережения. Дрожа от страха, он кинулся к своему потрепанному
"форду", к одной из многих моделей Т, выстроившихся в отведенном для них
месте. Он помчался к банку, но, разумеется, часы приема уже кончились, и
ему не оставалось ничего другого, как стоять перед закрытой дверью и
расспрашивать других вкладчиков, не менее его напуганных и несведущих.
Крах банка! Эбнер всегда уповал на это солидное учреждение с
внушительными колоннами и бронзовыми перилами так же, как он уповал на
Генри Форда, на правительство Соединенных Штатов и своего бога, которому
он вверил свое вечное будущее; эта четверка была нерушима на веки веков,
она была выше и вне понимания бедного трудящегося люда. И вдруг он узнал,
что банк может лопнуть, и что правительство взяло его под опеку, и что
никто не сможет получить свои деньги, по крайней мере в течение некоторого
времени. Но в конце концов все уладится, успокаивали газеты; когда
затрагивались такие темы, то в заключение всегда говорилось, что Америка
крепка, и что в конце концов все уладится, и что требуется только одно -
"доверие".
На следующее утро Эбнер рассказал мастеру о своей беде и попросил
разрешения уйти часа на два, чтобы получить в банке деньги. Мастер ответил
приветливо: "Ладно, Шатт, ступай в банк по своим делам, но раньше возьми
расчет, нам, знаешь, нужны рабочие, которые не бросают работу среди дня, а
потом я давно замечаю, что ты не управляешься с работой".
И вот Эбнер стоял посреди мастерской, слезы текли по его щекам, он
умолял начальника, снова и снова рассказывал ему длинную историю о том,
как давно он работает на великого и доброго мистера Генри - вот уже
двадцать восемь лет, и, казалось бы, это должно дать кое-какие права. "Как
же это, мистер, ведь у меня жена и дети, что же я буду делать?" Но мастер
был неумолим. Дело в том, что он получил распоряжение немедленно уволить
десяток рабочих, и он все раздумывал, на ком остановить выбор, и вот этот
несчастный старикан сам напросился; высунул голову и - хрясь, топор
опустился. Мастер в конце концов всего только человек, и не очень-то
весело смотреть, как такая старая кляча трусит от станка к станку,
уставленных в ряд длиной с полквартала, и не поспевает, и еще нужно
покрикивать на него. Когда в цехе надо наводить экономию, неплохо начинать
с того, что может сберечь мастеру голосовые связки.
Лет двадцать назад, когда Генри был еще идеалистом, он провел на своем
предприятии перепись и, убедившись, что процент старых рабочих меньше
процента стариков в населении Америки, отдал управляющим приказ принимать
на работу побольше стариков. Но теперь мир изменился. Предприятие Генри
выросло в десять раз, и сам Генри стал стариком; он перепоручил свои
заботы другим и старался не ведать, что они творят.
И вот Эбнер снова очутился на улице, и в таком настроении, что не имел
бы ничего против, чтобы один из мчавшихся по улице автомобилей налетел на
него и отправил в мир иной. Он подъехал к закрытому банку и постоял
немного перед дверью, обмениваясь скорбными замечаниями с товарищами по
несчастью, - это было перед тем, как все банки Детройта закрылись, и
пятьдесят тысяч семейств сели на мель вместе с Шаттами. На двери висело
объявление, гласившее, что банк закрыт по приказу правительственного
инспектора. Хотите знать больше, купите газету - если вам удалось получить
из банка достаточно денег.
Эбнер не решался вернуться домой с такими убийственными вестями. Он
объехал другие автомобильные заводы и мастерские. Рабочие, уволенные с
фордовского завода, где они получали семь долларов в день, нередко
устраивались на предприятиях, изготовлявших автомобильные части для Форда,
и работали за два-три доллара в день. Это был тоже один из трюков, с
помощью которых Генри втирал очки рабочим и читателям его интервью. Все
больше и больше отдавал он на откуп изготовление частей и всегда на таких
условиях, что предприятие, выполнявшее его заказ, выжимало все соки из
рабочих. Никто не мог взвалить на Генри ответственность за заработную
плату, выплачиваемую тем, кто изготовлял для его автомобилей подушки, или
шины, или счетчики, или стеклоочистители, или другие принадлежности.
Но как раз теперь ни одно из этих предприятий не производило набора; у
ворот многих заводов стояли сторожа, которые даже не допускали в контору:
"Нет работы, приятель". Иногда у контор стояли длинные очереди, и Эбнер
видел, как много на рынке труда рабочих получше его. Ему уже стукнуло
пятьдесят три года, у него были седые волосы, глубокие морщины на лице и
расслабленная походка, - словом, он потерпел поражение еще до начала боя.
Он стал одним из тех, кто зимой прочищает дымоходы, а летом подстригает
газоны и берется за любую работу. Больше доллара в день на таком деле не
заработаешь; то и дело приходили люди и предлагали свои услуги в обмен на
обед. Богачи, давая кому-нибудь работу, всегда подчеркивали это, а затем
шли играть в бридж или на званый обед, где обсуждались проблемы
современности, и они говорили, что большинство безработных отказывается от
работы, когда им предлагаешь ее.
Другие члены семейства Шатт пока еще каждую неделю получали заработную
плату. Но Дэйзи только что вышла замуж за своего бухгалтера; ну и
подарочек преподнесла ей компания по изготовлению подушек! Начальник Дэйзи
сообщил ей, что он очень сожалеет, но у них есть распоряжение уволить
двести служащих, и все замужние женщины получат расчет.
Итак, Дэйзи пришлось жить на жалование бухгалтера; он был занят два дня
в неделю и не был уверен, что сохранит даже эту работу. Ради экономии
молодая чета поселилась с родителями Дэйзи, которые, погасили платежи за
свой дом. Дэйзи садилась в маленький "курятник", который они с мужем
купили, и целый день разъезжала в поисках работы. Когда она окончательно
убедилась, что молодой замужней женщине невозможно устроиться на работу,
она решила продать машину, но, по-видимому, эта мысль пришла в голову
стольким людям, что рынок был забит автомобилями; тысячи подержанных
автомобилей вывозились из Детройта, только чтобы не дать цене упасть до
нуля. В конце концов Дэйзи взяла сорок два доллара за автомобиль, который
был куплен за двести двадцать пять.
Сто тысяч семейств Хайленд-Парка были заняты тем же, чем и семейство
Шатт, - раздумывали, как бы достать немного денег. Самые бедные
выпрашивали пять центов на сандвичи; самые богатые пытались занять
миллион, чтобы спасти банк или промышленное предприятие. В высших
общественных кругах появилась новая мода: если в былые времена спекулянт
или финансист хвастал тем, сколько он нажил на той или иной сделке, то
теперь он хвастал тем, сколько потерял. Довольно странный повод для
похвальбы, но другого не было.
Когда товаров мало, цены поднимаются; а когда денег мало, цены падают
на все, кроме как на деньги. Эбнер и Милли проводили грустные дни и ночи,
совещаясь, как бы обойти этот экономический закон. Поскольку ни он, ни она
ничего не знали о таких законах, они не могли понять, что случилось с
ценами на дома, мебель, автомобили. Когда Эбнер и Дэйзи продавали или
закладывали что-нибудь, Милли бранила их за то, что они не получили
настоящей цены. Всю жизнь она скаредничала, держалась за каждый грош,
жаловалась на молодежь, которая хотела бы все промотать. А теперь выходило
так, что копи, не копи, - один черт.
Шаттам не по силам были даже налоги на дом, и они хотели продать его и
переехать в меблированные комнаты. Но что можно было получить за дом в
Хайленд-Парке? Генри Форд сыграл с этим городом скверную-шутку, когда
перенес свой большой завод в Ривер-Руж, за десять - двенадцать миль от
Хайленд-Парка; все фордовские рабочие стали продавать свои дома, и цена на
недвижимость резко упала. Теперь две трети населения города были без
работы, и под дом нельзя было получить даже сотни-другой долларов.
Шатты решили выйти из затруднения, сдавая комнаты внаем. Они
потеснились, и началась неудачливая охота за деньгами рабочих, которые
сами жили под постоянной угрозой безработицы. Они пускались на любые
хитрости, чтобы хоть на несколько дней иметь крышу над головой и кусок во
рту; а бедняжку Милли обмануть было нетрудно. Вскоре подвернулся
подходящий парень, который имел работу, но он начал приставать к Дэйзи, к
честной замужней женщине, посещавшей церковь. Когда она отвергла его, он
разобиделся и отплатил ей тем, что надул их долларов на пятнадцать.
Старик Том, который в последнее время уже еле двигался, умер в первую
зиму кризиса. С помощью детей Эбнер и Милли устроили его похороны, но
когда год спустя старенькая бабушка последовала за ним, семейству Шатт
пришлось пойти на унижение и предоставить городу схоронить ее. Тому, кто
этого не переживал, трудно понять, как удручающе действует это на бедняка,
который всегда сводил концы с концами и сохранял "респектабельность".
Теперь Эбнеру пришлось махнуть рукой на то, что его второй сын
контрабандист и бандит, и не препятствовать Милли с благодарностью
принимать от Генри деньги. К несчастью, в делах Генри тоже был застой; все
клиенты покупают дешевые сорта, говорил он.
Даже футбольная промышленность переживала кризис. Щедрые "старички"
колледжа, по примеру прочих, начали приносить извинения, а спортивный
комитет препровождал их футболистам. Томми был хорошим игроком, его ни в
чем нельзя упрекнуть, говорил комитет, но где найдешь легкую работу, -
придется ему топить печи и прислуживать за столом. Полгода такой жизни
было достаточно, чтобы изменить его отношение к колледжу; Томми решил, что
не время играть в футбол, когда мать с отцом не знают, где достать денег
на обед. Если приходится заниматься настоящей работой, то он и учиться
будет по-настоящему и посмотрит, что можно извлечь из учебы в колледже.
Преуспевающие и самодовольные молодые супруги - Джон Крок Шатт с женой
- вот уже три года жили в своем двухэтажном доме из желтого кирпича, с
кафельными ванными, паровым отоплением и с детской на двоих детей. Они
обязались выплачивать за дом семьдесят пять долларов ежемесячно плюс
проценты, и это был один из тех "мичиганских земельных договоров", по
которым продавец сохраняет за собой право на проданную собственность, пока
не будет выплачен последний взнос. И вот как раз, когда Аннабел готовилась
к приему гостей, ее муж получил извещение о том, что Фордовская
автомобильная компания больше не нуждается в его квалифицированных
услугах.
Безумный страх охватил их. У них почти не было наличных денег. Они не
могли рассчитывать на помощь отца Аннабел, который потерпел большие убытки
на бирже. Они могли занять немного под страховой полис Джона, но этого
было недостаточно. Они должны были ежемесячно вносить около ста
шестидесяти долларов в погашение платежей в рассрочку и процентов за дом,
мебель и новый форд модели А.
Джон делал отчаянные усилия, пытаясь найти какое-нибудь место. Он уже
не искал работы по специальности; он готов был принять любое предложение и
при этом условии получил работу в том же цехе завода Ривер-Руж, откуда был
уволен. Он выполнял почти ту же работу, только вместо ежемесячных трехсот
двадцати пяти долларов он стал получать шестидолларовый минимум, - Генри
успел за это время снизить минимум заработной платы, и завод работал
только по понедельникам, вторникам и средам. Восемнадцать долларов в
неделю!
Молодые супруги не имели, никакой возможности погасить всю свою
задолженность. Им пришлось отказаться от дома, за который они выплатили
около трех тысяч восьмисот долларов, им пришлось расстаться с мебелью, с
новым электрическим холодильником и с новым автомобилем, купленным для
Аннабел, - у Джона осталась старая машина, она была нужна ему, чтобы
ездить на работу. Им пришлось переехать с небольшим скарбом в одну
половину двухквартирного дома в отвратительный рабочий квартал, куда
Аннабел не могла пригласить никого из своих друзей. Вместо того чтобы
играть с гостями в бридж, ей пришлось скрести половицы и вытирать носы
двум своим ребятишкам. Джон вернулся в обстановку, в которой родился, в
рабочую среду.
Есть жестокая поговорка, которая гласит, что, когда нищета входит в
дверь, любовь вылетает в окно; и, по-видимому, она была приложима к
данному случаю. Аннабел, которая так решительно сражалась, стремясь
утвердить общественное положение своего мужа, теперь обратила свою
неистощимую энергию на то, чтобы обвинить его во всем. Она слишком плохо
разбиралась в делах, чтобы обвинять социальную систему, поэтому она ругала
тех, кто был у нее на глазах, и главным образом злобилась на то, что муж
давал деньги своим родителям. Она решила позаботиться о том, чтобы милые
родственнички не получили больше ни гроша. Пусть их красавец футболист
пойдет поработает! Пусть они подоят своего контрабандиста и бандита!
Аннабел знала все про Генри Шатта, потому что он опять попал в тюрьму и
в газетах появился его портрет. Он обвинялся в каких-то темных делишках в
предвыборной кампании - запугивал избирателей, говорилось в газете. Как
это ни странно, он работал в пользу кандидата, которого поддерживал Генри
Форд и которому будто бы Фордовская компания оказывала денежную помощь.
Что бы это могло значить?
Аннабел этого не знала и знать не хотела, потому что она восстала и на
великого властелина Дирборна. Он может одурачить Шаттов, но ее он не
проведет. Бесцеремонное увольнение Джона было всего-навсего подлым трюком,
чтобы с невинным видом снизить ему жалованье. Этот трюк применялся по
всему заводу; Аннабел не раз слыхала об этом, а недавно родной отец
признался ей, что это правда, что ему ведено так поступать. О, конечно,
крупных капиталистов, таких, как Генри, ни капельки не интересуют деньги,
они работают лишь ради удовольствия снабжать людей хорошими автомобилями.
"Меня тошнит от него", - говорила Аннабел, лексикон которой не отличался
изысканностью, когда она злилась.
У автомобильного короля были свои заботы. Когда-то он мог хвастать тем,
что ни у кого в Америке нет таких доходов, как у него, а теперь ему
приходилось хвастать тем, что никто не терпит таких убытков. В 1924, 1925
и 1926 годах он получал свыше ста миллионов долларов чистой прибыли в год.
На реконструкции завода он потерял шестьдесят миллионов в 1927 году и
столько же в следующем. Но в 1929 году новая модель А принесла ему
шестьдесят миллионов прибыли. В 1930 году ему удалось путем массового
увольнения рабочих и усиления эксплуатации избежать влияния кризиса и
снова нажить шестьдесят миллионов. Но в 1931 году ничто не могло
предохранить его от нарастающей волны бедствия; Фордовская автомобильная
компания потеряла пятьдесят три миллиона долларов, а в следующем году она
потеряла семьдесят пять миллионов.
Об этом красноречиво говорила сводка продажи фордовских автомобилей. В
последние три года существования старой модели Т Генри продавал около двух
миллионов автомобилей в год. Он продал почти два миллиона модели А в 1929
году. Но в следующем году сбыт его автомобилей упал до полутора миллионов.
В 1931 году он перестал сообщать о количестве выпускаемых машин, но было
известно, что сбыт его легковых автомобилей сократился почти до
полумиллиона.
Генри, разумеется, легче было выдержать нажим, чем кому бы то ни было
из промышленников Соединенных Штатов, потому что у него был запас
наличности в триста миллионов долларов. Но сколько продлится кризис? Генри
честно поддерживал Герберта, когда тот проповедовал "доверие", но в
глубине души он знал, что ни он, ни Герберт не имеют ни малейшего
представления о завтрашнем дне. Держись за свои денежки!
Особенно восстанавливало Детройт против Генри Форда не то, что он
выжимал все соки из рабочих и, не задумываясь, выбрасывал их на улицу, а
лицемерие, с которым он это делал. Валяй жми и спасай, если можешь, свою
шкуру, но, ради бога, не строй из себя благодетеля! Довольно ханжеской
болтовни в газетах! Довольно лживых заявлений о том, что ты делаешь и что
намерен сделать!
Генри хотел, чтобы люди верили, что хорошие времена возвращаются, это
придало бы им уверенность и они снова стали бы покупать автомобили. Ну что
ж, это уловка торгашей, которой пользуется каждый американский
промышленник всякий раз, как выступает с речью. Но честно ли было со
стороны Генри объявлять, что ввиду превосходного качества его новых
моделей и уверенности в увеличении сбыта он набирает десять, двадцать
тысяч новых рабочих? Расписать об этом в газетах, чтобы толпы голодных
безработных из очередей за обедом и в ночлежку хлынули в Ривер-Руж! Многие
приезжали в зимнюю стужу на товарных платформах, а когда они добирались до
ворот завода, их встречала банда молодцов из фабричной охраны с дубинками
в руках и револьверами на боку. Они не пропускали никого, кто не имел
табеля, и отгоняли безработных ударами дубинок, а если их собиралось
слишком много, поливали ледяной водой из сверхмощных брандспойтов.
Странный, надо сказать, результат чрезвычайной популярности, если
приходится отгонять от себя людей с помощью завзятых бандитов!
Прошло восемнадцать лет с тех пор, как Генри Форд стал центром
всеобщего внимания как идеал хозяина, пример и учитель для всех других
американских хозяев. За это время он опубликовал четыре книги за своей
подписью, несколько десятков журнальных статей и неисчислимое множество
интервью. Пришло время спросить, как же осуществились его теории... В
ответ на это можно сказать, что Генри Форд стал самым ненавистным
человеком в автомобильной промышленности. Заплатит его рабочий пять центов
за "Сатэрдэй ивнинг пост", увидит статью об идеальных условиях на
фордовском заводе, швырнет газету наземь и вытрет о нее свои грязные
башмаки.
Годами Генри говорил миру, что применение машин не вызывает
безработицы, и вот, полюбуйтесь! На заводе Ривер-Руж новые станки
устанавливают, как только их успевают сконструировать. На глазах у
двадцати рабочих, изготовляющих определенную деталь, вносят новый станок и
обучают одного из рабочих управлять им и выполнять работу всех двадцати.
Остальных девятнадцать сразу не увольняют, - по-видимому, это против
правил. Мастер переводит их на другую работу и вскоре так начинает к ним
придираться, что рабочие отлично понимают, к чему это приведет.
К каким только предлогам не прибегают, чтобы отделаться от рабочих!
Рядом с Эбнером Шаттом жил старик, проработавший в Фордовской компании
семнадцать лет, и его рассчитали за то, что он начал вытирать руки за
несколько секунд до конца смены. В конце улицы жил молодой парень, который
работал у Форда курьером и был уволен за то, что остановился купить
шоколадку. Существовала тысяча мелочных правил, на основании которых шпик
всегда мог придраться к рабочему. Рабочий разговаривал с мастером, - это
было против правил, - и он вылетал с завода. Двое рабочих перекинулись
словом во время работы - вылетали оба. Рабочего увольняли за то, что он
забыл прицепить табельный номер на левую сторону груди, за то, что он
задержался в уборной, за то, что завтракал сидя на полу, за то, что
заговорил с рабочими, пришедшими на смену. Было даже необязательным, чтобы
рабочий совершил один из этих проступков; достаточно, если один из
экс-боксеров "служебной организации" донес на него. Жаловаться было
некому.
Если рабочий остерегался и помнил все правила, его увольняли другим
способом; в настоящий момент ты не нужен, но ты можешь оставить у себя
свой табельный номер, ты будешь числиться в ведомости заработной платы и
тебя известят, когда будет вакансия. Таким образом у Форда фабриковались
статистические данные, но это означало, что нигде в другом месте ты не
получишь работу, потому что новый хозяин спросит о последнем месте работы
и для проверки позвонит на фордовский завод, и, конечно, не захочет взять
рабочего, который числится в фордовской ведомости заработной платы.
С каждым месяцем положение становилось все хуже и хуже. Двадцать пять
тысяч рабочих фордовского завода были доведены сверхнапряженной работой до
изнеможения. Временами кого-нибудь выносили на носилках - когда рабочие
так измучены, несчастные случаи неизбежны. Ни о чем другом Генри не писал
так красноречиво, как об охране безопасности; но то и дело его "отдел
охраны безопасности" уступал "отделу рационализации", и рабочие говорили,
что завод в среднем губит одну жизнь в день. У Форда был собственный
госпиталь, поэтому никаких точных сведений получить было нельзя.
Генри Форду теперь было уже под семьдесят, он стал богатейшим человеком
в мире и совершенным воплощением теории, известной под названием
"экономического детерминизма". Поначалу сколько у него было благих идей,
сколько в сердце благих желаний, сколько решимости сделать свою жизнь
полезной! И вот он стал миллиардером - и деньги держали его, как паутина
держит муху. Самый могущественный человек в мире был беспомощен в тисках
миллиарда долларов. Никогда не думал он быть таким, каким сделали его
деньги. Они были хозяевами не только его поступков, но и его мыслей, так
что Генри не знал, во что он превратился; он был слеп не только к тому,
что творилось на его предприятиях, но и к тому, что происходило в его
душе.
Он восхвалял индустрию, сделал ее своей религией: труд, труд - вот
спасение человека, производство - бог. Автомобильный король обладал самой
поразительной в мире производственной машиной - и она простаивала девять
десятых времени. Он нанял двести тысяч рабочих и внушал им, что они могут
положиться на него, - и вот теперь ему приходилось нанимать новые тысячи,
чтобы они дубинками и револьверами отгоняли их от него. Он сделал
зависимым от себя миллион людей, от куска хлеба, который он им давал, - и
теперь он предоставил им гибнуть на чердаках, в подвалах и пустых складах,
в шалашах, сделанных из жести и картона, в ямах, вырытых в земле, - где
угодно, только бы они не попадались на глаза Генри!
Когда-то он держался просто и был доступен для всех, но его миллиард
долларов предписал ему вести жизнь восточного деспота, замкнувшегося от
мира, окруженного шпионами и телохранителями. Он, который любил поболтать
с рабочими и показывать им, как надо работать, не осмеливался теперь
пройти мимо своего конвейера без охраны из шпиков. Он, который был таким
разговорчивым, стал теперь сдержанным и угрюмым, Он общался только с теми,
кто поддакивал ему, кто соглашался с ним во всем. Он редко встречался с
посторонними, потому что все выпрашивали у него денег, и ему это
смертельно надоело. Секретари Генри охраняли его одиночество, потому что
он много раз ставил себя в глупое положение, и у них никогда не было
уверенности, что он не выкинет какой-нибудь глупости.
Он пребывал в своем большом каменном доме или в собственном парке, где
были деревья, цветы и его любимицы - птицы. На них можно было положиться,
при хорошем обращении они ведут себя как положено, не то что злобные и
неблагодарные люди. Дети, старомодные танцы и скрипачи, играющие джиги, -
чахнуть и, наконец, скончалась. Сбыт падал, торговые агенты аннулировали
заказы; страх пополз от розничных торговцев к оптовикам, затем к
транспортным конторам и промышленникам, затем к первоисточникам сырья и
энергии. Прибыли иссякали, и акции падали. "У рынка провалилось дно", -
говорили маклеры, увольняли своих служащих, закрывали конторы и шли на
пристань Ист-Ривер и бросались в воду или подымались в лифте на крыши
зданий, в которых помещались их конторы, и летели через перила вниз
головой.
От первого краха и до кульминационного пункта кризиса прошло три с
половиной года - почти все царствование "Великого инженера". Кризис
отравил жизнь бедняги Герберта, потому что он не видел за собой вины и все
же принужден был принимать упреки. Все, что он мог придумать, это
заставить конгресс утвердить огромные субсидии его друзьям и благодетелям,
крупным банкам и трестам, которые дали денег на предвыборную кампанию.
Предполагалось, что эти субсидии просочатся к потребителю и будут
содействовать оживлению торговли. Но случилось так, что деньги застряли в
банках; банки не могли открывать кредит, если не рассчитывали на прибыль,
а как мог предприниматель гарантировать прибыль, когда не было никого, кто
бы мог тратить деньги? Это был конец эры процветания.
Американец, текущий счет которого шел на убыль, естественно, первым
долгом экономил на том, что оставался при старом автомобиле и не покупал
нового. Поэтому первый удар пришелся по автомобильной промышленности. В
год с небольшим только в одном Детройте 175 тысяч рабочих очутились без
работы. Город оказывал помощь сорока тысячам остро нуждающихся семейств, и
дефицит его достиг 46 миллионов долларов.
Естественно, автомобильным промышленникам пришлось сократить излишки,
хранимые в банках, а простые люди были вынуждены изымать вклады, чтобы
дотянуть до конца недели. И вот как-то Эбнер Шатт, выйдя из ворот завода,
купил у знакомого газетчика вечернюю газету и увидел заголовок, сообщавший
о затруднениях одного банка, а этот банк был именно тот, в котором он
хранил свои сбережения. Дрожа от страха, он кинулся к своему потрепанному
"форду", к одной из многих моделей Т, выстроившихся в отведенном для них
месте. Он помчался к банку, но, разумеется, часы приема уже кончились, и
ему не оставалось ничего другого, как стоять перед закрытой дверью и
расспрашивать других вкладчиков, не менее его напуганных и несведущих.
Крах банка! Эбнер всегда уповал на это солидное учреждение с
внушительными колоннами и бронзовыми перилами так же, как он уповал на
Генри Форда, на правительство Соединенных Штатов и своего бога, которому
он вверил свое вечное будущее; эта четверка была нерушима на веки веков,
она была выше и вне понимания бедного трудящегося люда. И вдруг он узнал,
что банк может лопнуть, и что правительство взяло его под опеку, и что
никто не сможет получить свои деньги, по крайней мере в течение некоторого
времени. Но в конце концов все уладится, успокаивали газеты; когда
затрагивались такие темы, то в заключение всегда говорилось, что Америка
крепка, и что в конце концов все уладится, и что требуется только одно -
"доверие".
На следующее утро Эбнер рассказал мастеру о своей беде и попросил
разрешения уйти часа на два, чтобы получить в банке деньги. Мастер ответил
приветливо: "Ладно, Шатт, ступай в банк по своим делам, но раньше возьми
расчет, нам, знаешь, нужны рабочие, которые не бросают работу среди дня, а
потом я давно замечаю, что ты не управляешься с работой".
И вот Эбнер стоял посреди мастерской, слезы текли по его щекам, он
умолял начальника, снова и снова рассказывал ему длинную историю о том,
как давно он работает на великого и доброго мистера Генри - вот уже
двадцать восемь лет, и, казалось бы, это должно дать кое-какие права. "Как
же это, мистер, ведь у меня жена и дети, что же я буду делать?" Но мастер
был неумолим. Дело в том, что он получил распоряжение немедленно уволить
десяток рабочих, и он все раздумывал, на ком остановить выбор, и вот этот
несчастный старикан сам напросился; высунул голову и - хрясь, топор
опустился. Мастер в конце концов всего только человек, и не очень-то
весело смотреть, как такая старая кляча трусит от станка к станку,
уставленных в ряд длиной с полквартала, и не поспевает, и еще нужно
покрикивать на него. Когда в цехе надо наводить экономию, неплохо начинать
с того, что может сберечь мастеру голосовые связки.
Лет двадцать назад, когда Генри был еще идеалистом, он провел на своем
предприятии перепись и, убедившись, что процент старых рабочих меньше
процента стариков в населении Америки, отдал управляющим приказ принимать
на работу побольше стариков. Но теперь мир изменился. Предприятие Генри
выросло в десять раз, и сам Генри стал стариком; он перепоручил свои
заботы другим и старался не ведать, что они творят.
И вот Эбнер снова очутился на улице, и в таком настроении, что не имел
бы ничего против, чтобы один из мчавшихся по улице автомобилей налетел на
него и отправил в мир иной. Он подъехал к закрытому банку и постоял
немного перед дверью, обмениваясь скорбными замечаниями с товарищами по
несчастью, - это было перед тем, как все банки Детройта закрылись, и
пятьдесят тысяч семейств сели на мель вместе с Шаттами. На двери висело
объявление, гласившее, что банк закрыт по приказу правительственного
инспектора. Хотите знать больше, купите газету - если вам удалось получить
из банка достаточно денег.
Эбнер не решался вернуться домой с такими убийственными вестями. Он
объехал другие автомобильные заводы и мастерские. Рабочие, уволенные с
фордовского завода, где они получали семь долларов в день, нередко
устраивались на предприятиях, изготовлявших автомобильные части для Форда,
и работали за два-три доллара в день. Это был тоже один из трюков, с
помощью которых Генри втирал очки рабочим и читателям его интервью. Все
больше и больше отдавал он на откуп изготовление частей и всегда на таких
условиях, что предприятие, выполнявшее его заказ, выжимало все соки из
рабочих. Никто не мог взвалить на Генри ответственность за заработную
плату, выплачиваемую тем, кто изготовлял для его автомобилей подушки, или
шины, или счетчики, или стеклоочистители, или другие принадлежности.
Но как раз теперь ни одно из этих предприятий не производило набора; у
ворот многих заводов стояли сторожа, которые даже не допускали в контору:
"Нет работы, приятель". Иногда у контор стояли длинные очереди, и Эбнер
видел, как много на рынке труда рабочих получше его. Ему уже стукнуло
пятьдесят три года, у него были седые волосы, глубокие морщины на лице и
расслабленная походка, - словом, он потерпел поражение еще до начала боя.
Он стал одним из тех, кто зимой прочищает дымоходы, а летом подстригает
газоны и берется за любую работу. Больше доллара в день на таком деле не
заработаешь; то и дело приходили люди и предлагали свои услуги в обмен на
обед. Богачи, давая кому-нибудь работу, всегда подчеркивали это, а затем
шли играть в бридж или на званый обед, где обсуждались проблемы
современности, и они говорили, что большинство безработных отказывается от
работы, когда им предлагаешь ее.
Другие члены семейства Шатт пока еще каждую неделю получали заработную
плату. Но Дэйзи только что вышла замуж за своего бухгалтера; ну и
подарочек преподнесла ей компания по изготовлению подушек! Начальник Дэйзи
сообщил ей, что он очень сожалеет, но у них есть распоряжение уволить
двести служащих, и все замужние женщины получат расчет.
Итак, Дэйзи пришлось жить на жалование бухгалтера; он был занят два дня
в неделю и не был уверен, что сохранит даже эту работу. Ради экономии
молодая чета поселилась с родителями Дэйзи, которые, погасили платежи за
свой дом. Дэйзи садилась в маленький "курятник", который они с мужем
купили, и целый день разъезжала в поисках работы. Когда она окончательно
убедилась, что молодой замужней женщине невозможно устроиться на работу,
она решила продать машину, но, по-видимому, эта мысль пришла в голову
стольким людям, что рынок был забит автомобилями; тысячи подержанных
автомобилей вывозились из Детройта, только чтобы не дать цене упасть до
нуля. В конце концов Дэйзи взяла сорок два доллара за автомобиль, который
был куплен за двести двадцать пять.
Сто тысяч семейств Хайленд-Парка были заняты тем же, чем и семейство
Шатт, - раздумывали, как бы достать немного денег. Самые бедные
выпрашивали пять центов на сандвичи; самые богатые пытались занять
миллион, чтобы спасти банк или промышленное предприятие. В высших
общественных кругах появилась новая мода: если в былые времена спекулянт
или финансист хвастал тем, сколько он нажил на той или иной сделке, то
теперь он хвастал тем, сколько потерял. Довольно странный повод для
похвальбы, но другого не было.
Когда товаров мало, цены поднимаются; а когда денег мало, цены падают
на все, кроме как на деньги. Эбнер и Милли проводили грустные дни и ночи,
совещаясь, как бы обойти этот экономический закон. Поскольку ни он, ни она
ничего не знали о таких законах, они не могли понять, что случилось с
ценами на дома, мебель, автомобили. Когда Эбнер и Дэйзи продавали или
закладывали что-нибудь, Милли бранила их за то, что они не получили
настоящей цены. Всю жизнь она скаредничала, держалась за каждый грош,
жаловалась на молодежь, которая хотела бы все промотать. А теперь выходило
так, что копи, не копи, - один черт.
Шаттам не по силам были даже налоги на дом, и они хотели продать его и
переехать в меблированные комнаты. Но что можно было получить за дом в
Хайленд-Парке? Генри Форд сыграл с этим городом скверную-шутку, когда
перенес свой большой завод в Ривер-Руж, за десять - двенадцать миль от
Хайленд-Парка; все фордовские рабочие стали продавать свои дома, и цена на
недвижимость резко упала. Теперь две трети населения города были без
работы, и под дом нельзя было получить даже сотни-другой долларов.
Шатты решили выйти из затруднения, сдавая комнаты внаем. Они
потеснились, и началась неудачливая охота за деньгами рабочих, которые
сами жили под постоянной угрозой безработицы. Они пускались на любые
хитрости, чтобы хоть на несколько дней иметь крышу над головой и кусок во
рту; а бедняжку Милли обмануть было нетрудно. Вскоре подвернулся
подходящий парень, который имел работу, но он начал приставать к Дэйзи, к
честной замужней женщине, посещавшей церковь. Когда она отвергла его, он
разобиделся и отплатил ей тем, что надул их долларов на пятнадцать.
Старик Том, который в последнее время уже еле двигался, умер в первую
зиму кризиса. С помощью детей Эбнер и Милли устроили его похороны, но
когда год спустя старенькая бабушка последовала за ним, семейству Шатт
пришлось пойти на унижение и предоставить городу схоронить ее. Тому, кто
этого не переживал, трудно понять, как удручающе действует это на бедняка,
который всегда сводил концы с концами и сохранял "респектабельность".
Теперь Эбнеру пришлось махнуть рукой на то, что его второй сын
контрабандист и бандит, и не препятствовать Милли с благодарностью
принимать от Генри деньги. К несчастью, в делах Генри тоже был застой; все
клиенты покупают дешевые сорта, говорил он.
Даже футбольная промышленность переживала кризис. Щедрые "старички"
колледжа, по примеру прочих, начали приносить извинения, а спортивный
комитет препровождал их футболистам. Томми был хорошим игроком, его ни в
чем нельзя упрекнуть, говорил комитет, но где найдешь легкую работу, -
придется ему топить печи и прислуживать за столом. Полгода такой жизни
было достаточно, чтобы изменить его отношение к колледжу; Томми решил, что
не время играть в футбол, когда мать с отцом не знают, где достать денег
на обед. Если приходится заниматься настоящей работой, то он и учиться
будет по-настоящему и посмотрит, что можно извлечь из учебы в колледже.
Преуспевающие и самодовольные молодые супруги - Джон Крок Шатт с женой
- вот уже три года жили в своем двухэтажном доме из желтого кирпича, с
кафельными ванными, паровым отоплением и с детской на двоих детей. Они
обязались выплачивать за дом семьдесят пять долларов ежемесячно плюс
проценты, и это был один из тех "мичиганских земельных договоров", по
которым продавец сохраняет за собой право на проданную собственность, пока
не будет выплачен последний взнос. И вот как раз, когда Аннабел готовилась
к приему гостей, ее муж получил извещение о том, что Фордовская
автомобильная компания больше не нуждается в его квалифицированных
услугах.
Безумный страх охватил их. У них почти не было наличных денег. Они не
могли рассчитывать на помощь отца Аннабел, который потерпел большие убытки
на бирже. Они могли занять немного под страховой полис Джона, но этого
было недостаточно. Они должны были ежемесячно вносить около ста
шестидесяти долларов в погашение платежей в рассрочку и процентов за дом,
мебель и новый форд модели А.
Джон делал отчаянные усилия, пытаясь найти какое-нибудь место. Он уже
не искал работы по специальности; он готов был принять любое предложение и
при этом условии получил работу в том же цехе завода Ривер-Руж, откуда был
уволен. Он выполнял почти ту же работу, только вместо ежемесячных трехсот
двадцати пяти долларов он стал получать шестидолларовый минимум, - Генри
успел за это время снизить минимум заработной платы, и завод работал
только по понедельникам, вторникам и средам. Восемнадцать долларов в
неделю!
Молодые супруги не имели, никакой возможности погасить всю свою
задолженность. Им пришлось отказаться от дома, за который они выплатили
около трех тысяч восьмисот долларов, им пришлось расстаться с мебелью, с
новым электрическим холодильником и с новым автомобилем, купленным для
Аннабел, - у Джона осталась старая машина, она была нужна ему, чтобы
ездить на работу. Им пришлось переехать с небольшим скарбом в одну
половину двухквартирного дома в отвратительный рабочий квартал, куда
Аннабел не могла пригласить никого из своих друзей. Вместо того чтобы
играть с гостями в бридж, ей пришлось скрести половицы и вытирать носы
двум своим ребятишкам. Джон вернулся в обстановку, в которой родился, в
рабочую среду.
Есть жестокая поговорка, которая гласит, что, когда нищета входит в
дверь, любовь вылетает в окно; и, по-видимому, она была приложима к
данному случаю. Аннабел, которая так решительно сражалась, стремясь
утвердить общественное положение своего мужа, теперь обратила свою
неистощимую энергию на то, чтобы обвинить его во всем. Она слишком плохо
разбиралась в делах, чтобы обвинять социальную систему, поэтому она ругала
тех, кто был у нее на глазах, и главным образом злобилась на то, что муж
давал деньги своим родителям. Она решила позаботиться о том, чтобы милые
родственнички не получили больше ни гроша. Пусть их красавец футболист
пойдет поработает! Пусть они подоят своего контрабандиста и бандита!
Аннабел знала все про Генри Шатта, потому что он опять попал в тюрьму и
в газетах появился его портрет. Он обвинялся в каких-то темных делишках в
предвыборной кампании - запугивал избирателей, говорилось в газете. Как
это ни странно, он работал в пользу кандидата, которого поддерживал Генри
Форд и которому будто бы Фордовская компания оказывала денежную помощь.
Что бы это могло значить?
Аннабел этого не знала и знать не хотела, потому что она восстала и на
великого властелина Дирборна. Он может одурачить Шаттов, но ее он не
проведет. Бесцеремонное увольнение Джона было всего-навсего подлым трюком,
чтобы с невинным видом снизить ему жалованье. Этот трюк применялся по
всему заводу; Аннабел не раз слыхала об этом, а недавно родной отец
признался ей, что это правда, что ему ведено так поступать. О, конечно,
крупных капиталистов, таких, как Генри, ни капельки не интересуют деньги,
они работают лишь ради удовольствия снабжать людей хорошими автомобилями.
"Меня тошнит от него", - говорила Аннабел, лексикон которой не отличался
изысканностью, когда она злилась.
У автомобильного короля были свои заботы. Когда-то он мог хвастать тем,
что ни у кого в Америке нет таких доходов, как у него, а теперь ему
приходилось хвастать тем, что никто не терпит таких убытков. В 1924, 1925
и 1926 годах он получал свыше ста миллионов долларов чистой прибыли в год.
На реконструкции завода он потерял шестьдесят миллионов в 1927 году и
столько же в следующем. Но в 1929 году новая модель А принесла ему
шестьдесят миллионов прибыли. В 1930 году ему удалось путем массового
увольнения рабочих и усиления эксплуатации избежать влияния кризиса и
снова нажить шестьдесят миллионов. Но в 1931 году ничто не могло
предохранить его от нарастающей волны бедствия; Фордовская автомобильная
компания потеряла пятьдесят три миллиона долларов, а в следующем году она
потеряла семьдесят пять миллионов.
Об этом красноречиво говорила сводка продажи фордовских автомобилей. В
последние три года существования старой модели Т Генри продавал около двух
миллионов автомобилей в год. Он продал почти два миллиона модели А в 1929
году. Но в следующем году сбыт его автомобилей упал до полутора миллионов.
В 1931 году он перестал сообщать о количестве выпускаемых машин, но было
известно, что сбыт его легковых автомобилей сократился почти до
полумиллиона.
Генри, разумеется, легче было выдержать нажим, чем кому бы то ни было
из промышленников Соединенных Штатов, потому что у него был запас
наличности в триста миллионов долларов. Но сколько продлится кризис? Генри
честно поддерживал Герберта, когда тот проповедовал "доверие", но в
глубине души он знал, что ни он, ни Герберт не имеют ни малейшего
представления о завтрашнем дне. Держись за свои денежки!
Особенно восстанавливало Детройт против Генри Форда не то, что он
выжимал все соки из рабочих и, не задумываясь, выбрасывал их на улицу, а
лицемерие, с которым он это делал. Валяй жми и спасай, если можешь, свою
шкуру, но, ради бога, не строй из себя благодетеля! Довольно ханжеской
болтовни в газетах! Довольно лживых заявлений о том, что ты делаешь и что
намерен сделать!
Генри хотел, чтобы люди верили, что хорошие времена возвращаются, это
придало бы им уверенность и они снова стали бы покупать автомобили. Ну что
ж, это уловка торгашей, которой пользуется каждый американский
промышленник всякий раз, как выступает с речью. Но честно ли было со
стороны Генри объявлять, что ввиду превосходного качества его новых
моделей и уверенности в увеличении сбыта он набирает десять, двадцать
тысяч новых рабочих? Расписать об этом в газетах, чтобы толпы голодных
безработных из очередей за обедом и в ночлежку хлынули в Ривер-Руж! Многие
приезжали в зимнюю стужу на товарных платформах, а когда они добирались до
ворот завода, их встречала банда молодцов из фабричной охраны с дубинками
в руках и револьверами на боку. Они не пропускали никого, кто не имел
табеля, и отгоняли безработных ударами дубинок, а если их собиралось
слишком много, поливали ледяной водой из сверхмощных брандспойтов.
Странный, надо сказать, результат чрезвычайной популярности, если
приходится отгонять от себя людей с помощью завзятых бандитов!
Прошло восемнадцать лет с тех пор, как Генри Форд стал центром
всеобщего внимания как идеал хозяина, пример и учитель для всех других
американских хозяев. За это время он опубликовал четыре книги за своей
подписью, несколько десятков журнальных статей и неисчислимое множество
интервью. Пришло время спросить, как же осуществились его теории... В
ответ на это можно сказать, что Генри Форд стал самым ненавистным
человеком в автомобильной промышленности. Заплатит его рабочий пять центов
за "Сатэрдэй ивнинг пост", увидит статью об идеальных условиях на
фордовском заводе, швырнет газету наземь и вытрет о нее свои грязные
башмаки.
Годами Генри говорил миру, что применение машин не вызывает
безработицы, и вот, полюбуйтесь! На заводе Ривер-Руж новые станки
устанавливают, как только их успевают сконструировать. На глазах у
двадцати рабочих, изготовляющих определенную деталь, вносят новый станок и
обучают одного из рабочих управлять им и выполнять работу всех двадцати.
Остальных девятнадцать сразу не увольняют, - по-видимому, это против
правил. Мастер переводит их на другую работу и вскоре так начинает к ним
придираться, что рабочие отлично понимают, к чему это приведет.
К каким только предлогам не прибегают, чтобы отделаться от рабочих!
Рядом с Эбнером Шаттом жил старик, проработавший в Фордовской компании
семнадцать лет, и его рассчитали за то, что он начал вытирать руки за
несколько секунд до конца смены. В конце улицы жил молодой парень, который
работал у Форда курьером и был уволен за то, что остановился купить
шоколадку. Существовала тысяча мелочных правил, на основании которых шпик
всегда мог придраться к рабочему. Рабочий разговаривал с мастером, - это
было против правил, - и он вылетал с завода. Двое рабочих перекинулись
словом во время работы - вылетали оба. Рабочего увольняли за то, что он
забыл прицепить табельный номер на левую сторону груди, за то, что он
задержался в уборной, за то, что завтракал сидя на полу, за то, что
заговорил с рабочими, пришедшими на смену. Было даже необязательным, чтобы
рабочий совершил один из этих проступков; достаточно, если один из
экс-боксеров "служебной организации" донес на него. Жаловаться было
некому.
Если рабочий остерегался и помнил все правила, его увольняли другим
способом; в настоящий момент ты не нужен, но ты можешь оставить у себя
свой табельный номер, ты будешь числиться в ведомости заработной платы и
тебя известят, когда будет вакансия. Таким образом у Форда фабриковались
статистические данные, но это означало, что нигде в другом месте ты не
получишь работу, потому что новый хозяин спросит о последнем месте работы
и для проверки позвонит на фордовский завод, и, конечно, не захочет взять
рабочего, который числится в фордовской ведомости заработной платы.
С каждым месяцем положение становилось все хуже и хуже. Двадцать пять
тысяч рабочих фордовского завода были доведены сверхнапряженной работой до
изнеможения. Временами кого-нибудь выносили на носилках - когда рабочие
так измучены, несчастные случаи неизбежны. Ни о чем другом Генри не писал
так красноречиво, как об охране безопасности; но то и дело его "отдел
охраны безопасности" уступал "отделу рационализации", и рабочие говорили,
что завод в среднем губит одну жизнь в день. У Форда был собственный
госпиталь, поэтому никаких точных сведений получить было нельзя.
Генри Форду теперь было уже под семьдесят, он стал богатейшим человеком
в мире и совершенным воплощением теории, известной под названием
"экономического детерминизма". Поначалу сколько у него было благих идей,
сколько в сердце благих желаний, сколько решимости сделать свою жизнь
полезной! И вот он стал миллиардером - и деньги держали его, как паутина
держит муху. Самый могущественный человек в мире был беспомощен в тисках
миллиарда долларов. Никогда не думал он быть таким, каким сделали его
деньги. Они были хозяевами не только его поступков, но и его мыслей, так
что Генри не знал, во что он превратился; он был слеп не только к тому,
что творилось на его предприятиях, но и к тому, что происходило в его
душе.
Он восхвалял индустрию, сделал ее своей религией: труд, труд - вот
спасение человека, производство - бог. Автомобильный король обладал самой
поразительной в мире производственной машиной - и она простаивала девять
десятых времени. Он нанял двести тысяч рабочих и внушал им, что они могут
положиться на него, - и вот теперь ему приходилось нанимать новые тысячи,
чтобы они дубинками и револьверами отгоняли их от него. Он сделал
зависимым от себя миллион людей, от куска хлеба, который он им давал, - и
теперь он предоставил им гибнуть на чердаках, в подвалах и пустых складах,
в шалашах, сделанных из жести и картона, в ямах, вырытых в земле, - где
угодно, только бы они не попадались на глаза Генри!
Когда-то он держался просто и был доступен для всех, но его миллиард
долларов предписал ему вести жизнь восточного деспота, замкнувшегося от
мира, окруженного шпионами и телохранителями. Он, который любил поболтать
с рабочими и показывать им, как надо работать, не осмеливался теперь
пройти мимо своего конвейера без охраны из шпиков. Он, который был таким
разговорчивым, стал теперь сдержанным и угрюмым, Он общался только с теми,
кто поддакивал ему, кто соглашался с ним во всем. Он редко встречался с
посторонними, потому что все выпрашивали у него денег, и ему это
смертельно надоело. Секретари Генри охраняли его одиночество, потому что
он много раз ставил себя в глупое положение, и у них никогда не было
уверенности, что он не выкинет какой-нибудь глупости.
Он пребывал в своем большом каменном доме или в собственном парке, где
были деревья, цветы и его любимицы - птицы. На них можно было положиться,
при хорошем обращении они ведут себя как положено, не то что злобные и
неблагодарные люди. Дети, старомодные танцы и скрипачи, играющие джиги, -