Вдохновленная красноречием Вудро Вильсона, Америка ринулась, наконец,
спасать мир для демократии. Эбнер Шатт удвоил бдительность, присматривая,
как бы немецкие шпионы не нанесли вреда потоку автомобилей, которые теперь
свободно поставлялись государствам Антанты, другими словами - обменивались
на их обязательства, от которых они впоследствии откажутся. Вечерняя
газета предупреждала Эбнера об опасности шпионажа и о том, как кайзеровы
агенты замышляют вредить на американских заводах. Это зло называлось
"саботажем", и Эбнер был готов отдать свою жизнь, чтобы предупредить его.
Но, увы, в цехе по завинчиванию гаек такой возможности не представилось.
Генри тоже делал свое дело. Он по-прежнему выпускал автомобили, но
пожертвовал увеличением производства ради изготовления военных грузовиков,
зарядных ящиков, санитарных автомобилей и полмиллиона цилиндров для
"моторов свободы", как назывались двигатели самолетов. Он изготовлял
стальные шлемы, слуховые аппараты и поставил опытное производство брони
как для людей, так и для судов. Он выпустил пять тысяч тракторов,
предназначенных к отправке в Англию на случай угрозы голода вследствие
подводной блокады. Он купил большой земельный участок на Ривер-Руж, вблизи
Детройта, и построил здание длиною в треть мили и добрых два квартала
шириной, где начал массовое производство истребителей подводных лодок,
названных "лодка-орел", длиною в две сотни футов, сплошь обшитых сталью.
Туго приходилось здесь рабочим, а морякам, попавшим в эти мышеловки,
рожденные фантазией фермерского сына, - и подавно.
В течение двух лет у Эбнера Шатта работы было по уши, и его заработная
плата увеличилась до восьми с четвертью долларов в день, цифры, казалось
бы, астрономической, но, по существу, не такой большой, потому что
квалифицированные плотники и каменщики получали по восемнадцати долларов в
день, и цены на все росли так же быстро, как и ставки. При таком положении
вещей у семейства Шатт было одно реальное преимущество - платежи за дом
оставались неизменными, и никакой домовладелец не мог повысить им
квартирную плату, как это делали многие домовладельцы. Всякий раз, как
Эбнер заходил в банк, чтобы внести очередной платеж, он ухмылялся про
себя, потому что деньги были так дешевы.
Помощник мастера с важностью ездил на работу в своей машине и, когда
погода была плохая, подвозил кого-нибудь из товарищей, и они платили ему
по пяти центов за рейс. Это не устраивало трамвайные компании, и они
провели в муниципальном совете постановление, прекратившее этот промысел,
что послужило для Эбнера Шатта и его товарищей поводом заинтересоваться
политикой. Другим поводом явилось то, что мистер Форд баллотировался от
штата Мичиган в сенат Соединенных Штатов, в связи с чем разгорелась
ожесточенная предвыборная кампания, и на время ее на фордовском
предприятии в первый и последний раз было разрешено говорить о политике.
Противником Форда был морской офицер, и предвыборная кампания, по
существу, явилась попыткой Лиги пропаганды за усиление военного флота
наказать еретика. Противная сторона собрала пять миллионов долларов и
подкупила штат Мичиган; Генри также истратил на предвыборную кампанию
пропасть денег, но он потратил еще больше, собирая свидетельские показания
о расходах своего противника, и впоследствии имел удовольствие видеть, как
тот сел на скамью подсудимых по обвинению в подкупе.
Благодаря усилиям Эбнера и Генри Америка выиграла войну; но что-то еще
мешало сделать мир полностью безопасным для демократии. Вскоре возникла
новая угроза, появилась неслыханная до сего времени порода людей,
называемых большевиками. Много их появилось в Америке, и их боялись даже
больше, чем немецких шпионов. В газетах Эбнеру советовали быть начеку, и
он был готов пойти на все, но задача затруднялась тем обстоятельством, что
большевиков изображали с косматыми черными бородами, а с таким украшением
он видел только еврея-коробейника, который как-то зашел к ним и уговаривал
Милли купить у него кружева и чулки из вискозы.
В цехах, разумеется, были недовольные, но они бывали и раньше, и они
выглядели как всегда, то есть утомленными от непосильного труда рабочими;
трудно было представить, что теперь они находятся на содержании у Москвы.
Люди были неспокойны, до предела взвинчены войной, а она закончилась с
досадной внезапностью, они не успели даже совершить геройские подвиги, к
которым готовились. Эбнер видел, как на перекрестках улиц какие-то люди
выступали с речами перед толпами народа, он проезжал мимо в своем форде,
никогда не задерживаясь, но время от времени читал в газетах о том, что
полиция арестовывала таких людей и при этом происходили беспорядки.
Генри Форд, больше чем добросовестно поработав на войну, поехал в
Калифорнию отдыхать. Он снял скромный домик в городке Алтадена, где с
женой и сыном Эдзелом, которому исполнилось уже двадцать пять лет, провел
спокойную зиму.
По соседству с ними проживал писатель, он навестил их и нашел отца и
сына в мастерской, устроенной в гараже, как на Бэгли-стрит в те времена,
когда Эдзела еще не было на свете. В гараже они обнаружили старый
карбюратор незнакомой для них конструкции; они очутились в положении
Агасиза, воссоздающего скелет допотопного человека по обломку кости. Генри
и Эдзел были крайне заинтригованы одним отверстием в карбюраторе,
назначение которого не могли себе уяснить. Они показали находку писателю и
спросили его мнение, но тот оказался велосипедистом и не имел понятия о
карбюраторе.
Писатель этот был идеалист вроде Генри, мечтающий о вечном мире и
братстве народов. Он видел насилие в современном мире, ждал еще большего в
будущем и искал способа избежать его и убедить людей объединиться ради
создания изобилия и безопасности для всех. Он надеялся обратить Генри в
свою веру, а поскольку Генри был худощав и длинноног, они часами бродили
по холмам Сиерры Мадры, любуясь видом снежных вершин и долин, зеленеющих
апельсиновыми рощами, и обсуждая, каким способом можно привести в порядок
карбюратор мира.
Генри Форду исполнилось уже пятьдесят пять лет; он был стройный,
седовласый, с выразительными чертами лица и быстрыми нервными движениями;
его длинные тонкие руки никогда не оставались в покое, всегда играли
чем-нибудь. Он был добрым, не зазнавался, огромный успех не изменил его.
Он не окончил даже начальной школы, и речь его была пересыпана народными
выражениями Среднего Запада. Он не умел оперировать теориями и, когда
сталкивался с такой необходимостью, прятался за факты, как кролик в свою
нору. Тому, что он знал, он научился на опыте, и если ему суждено было еще
чему-нибудь научиться, то это могло произойти только таким же путем.
Писатель спросил его, что он думает о системе прибылей, и Генри
смутился. "Что это такое?" Этот вопрос в свою очередь поразил писателя.
Величайший в Америке мастер по получению прибылей не знал о существовании
системы прибылей! Мольеровский Журден, с изумлением узнающий, что он всю
жизнь говорил прозой! Когда Генри выслушал объяснение, он стал настаивать,
что прибыль необходима. Кто ж тогда станет работать? Кому это нужно?
В умах людей, не привыкших к отвлеченному мышлению, могут бок о бок
существовать всевозможные противоречия. Генри Форд только что настаивал,
что никто не может, не будет и не должен работать без прибыли, а спустя
несколько минут начал рассказывать о том, как в день разрыва
дипломатических сношений с Германией он обедал в доме у морского министра
с президентом и миссис Вильсон и заявил им о своем намерении предоставить
в распоряжение правительства свое предприятие и запасы сырья и работать
без всякой прибыли.
Когда писатель указал ему на его непоследовательность, Генри
воскликнул: "Да, но тогда же была война!"
- Но, - сказал писатель, - почему же не служить обществу в мирное
время? Почему бы с тем же рвением, с каким убивали людей, не попытаться
кормить и одевать их?
Генри охотно допускал, что инженеры и изобретатели делают свою работу
из любви к ней. Они не принадлежат к числу стяжателей. То же самое может
быть верно в отношении поэтов и им подобных - Генри слишком мало знал их.
Лично ему деньги были нужны только затем, чтобы создавать вещи. Если
общество обеспечит ему возможность осуществлять большие начинания, он
будет доволен. Но когда писатель заговорил о передаче автомобильной
промышленности в руки народа и назначении Генри ее руководителем,
промышленник явно забеспокоился. Нет, Генри не желает, чтобы политики
вмешивались в его дела. Он тут же стал приводить примеры взяточничества,
невежества и кумовства: всего этого не существовало на фордовском
предприятии.
Он указал на железные дороги. Они пришли в упадок за время войны, и
правительству пришлось взять их в свои руки. Они требовали полной
реконструкции. Генри беседовал с министром финансов, который вел это дело,
и тот предложил ему представить свой проект и смету. Генри это сделал
ценой некоторых издержек и хлопот, но все это оказалось ни к чему. Министр
финансов держался за Уолл-стрит, он верил в банки Уолл-стрит и служил им
и, следовательно, не мог служить общественным интересам.
- Вот в этом-то и все дело, - согласился писатель. - Именно частный
интерес мешает политике и создает взяточничество, подкуп общественных
деятелей.
Но такой скачок мысли был недоступен Генри Форду. Взяточничество, а
также бездарность и пустая болтовня были, по его мнению, неотделимы от
политики. Он утверждал, что на частных началах может наладить работу
почтового ведомства лучше, чем это делает правительство. Он считал, что
даже пожарная часть Алтадены не должна находиться в общественном владении.
Пусть какой-нибудь знающий свое дело предприниматель займется тушением
пожаров.
Писатель рассказал о том, как он шаг за шагом выбирался из этих
проблем. Еще юношей, читая историю, он заметил, что монархия - чудесная
вещь, когда попадается хороший король; неприятности начинаются лишь тогда,
когда король попадается неважный и нет возможности сменить его. Поэтому-то
королевское предприятие в конце концов и обанкротилось; а предприятие
промышленных королей трещит по всем швам потому, что слишком мало имеется
Генри Фордов. Скромность слушателя не позволила ему согласиться с этим
аргументом; но немного погодя он косвенно согласился, заявив, что на
фордовских заводах нет профсоюзов лишь потому, что рабочие их не желают.
Если бы они хотели, они могли бы иметь их.
Одним из самых строгих критиков Генри был Теодор Рузвельт; и Генри
очень удивился; когда писатель сказал, что Генри сходится во взглядах с
Рузвельтом. "Я с ним беседовал, мистер Форд, и принужден был отказаться от
попыток убедить его в существовании экономической силы или социальной
системы. Он видит только личности, плохие или хорошие. Он увидел злодеев -
обладателей огромных состояний, совершающих преступления на Уолл-стрит, и
повел против них войну; но это была словесная война, потому что он не
знал, что надо делать. Сейчас он сосредоточил свое внимание на зарубежных
врагах и хочет помахивать дубинкой в Европе [речь идет о Теодоре
Рузвельте, президенте США в 1901-1909 гг.]; а это означает, что отныне он
пойдет рука об руку с реакционерами. Смотрите, мистер Форд, как бы с вами
не случилось того же".
В этом солнечном краю, благоухающем апельсиновым цветом, жил еще один
американский промышленник, не столь богатый, как Генри Форд, но, пожалуй,
не менее известный, ибо его портрет красовался на каждом конвертике с
бритвенным лезвием, которые продавались в те дни. Он также мечтал о
братстве и мире. Он разработал детальный план, по которому хозяева Америки
без разрушения и потерь могли перейти от частной анархии к общественному
порядку. Он предлагал образовать гигантскую "народную корпорацию", которая
использовала бы народные деньги на покупку акций всех действующих
предприятий и стала бы управлять ими в интересах народа.
Король С.Жиллетт был уже стар, и такая задача была ему не под силу, но
он мечтал найти какого-нибудь выдающегося промышленника, который смог бы
ее выполнить. Он решил побеседовать с Генри Фордом, и они встретились в
доме писателя и целых два часа просидели у камина, обмениваясь мыслями. Их
встреча походила на столкновение двух биллиардных шаров; шары столкнулись,
резко щелкнули и разлетелись в разные стороны, не изменив ни своей формы,
ни цвета и не оставив друг на друге следа.
Генри Форд оставался сверхиндивидуалистом, который с удовольствием
передал бы народные школы в частные руки. Он был уверен, что рано или
поздно каждый постигнет мудрость его метода - производить самые лучшие
товары и продавать их по самой низкой цене, что непременно приведет к
изобилию и всеобщей безопасности. Никто не убедит его, что автомобиль,
новое изобретение, получившее мировое распространение, является частным
случаем в промышленности. То же самое он делает в стальной, цементной,
резиновой, стекольной, в многочисленных отраслях производства, и он
несомненно может сделать любую продукцию доступной массовому покупателю и
платить каждому рабочему шесть-семь долларов в день.
Король С.Жиллетт, толстый, грузный мужчина, в точности соответствовал
представлению карикатуриста о плутократе; но в этом тучном теле нежность
женщины сочеталась с робостью ребенка. Он не переносил мысли о чужих
страданиях и съеживался перед столкновением взглядов и злом мира. Он жил
замкнувшись в себе, изучая развитие капитализма от первых его проявлений,
через предсмертные судороги настоящего, вплоть до его неизбежного и
ужасного крушения. В течение тридцати или сорока лет он записывал
бесчисленные и разнообразные случаи непроизводительной затраты сил при
капитализме; их было такое множество, что ему пришлось держать секретаршу,
которая перепечатывала его заметки и точила ему карандаши, чтобы он мог
продолжать свое занятие.
Король бритв потратил больше часа, раскрывая глаза автомобильному
королю на безумие системы конкуренции; товары создаются вслепую, каждый
промышленник изо всех сил старается скрыть от других промышленников то,
что он делает, и ввести в заблуждение покупателя относительно истинной
природы своей продукции. На каждый пример человеческих страданий,
создаваемых этой системой, у автомобильного короля имелся ответ, который
вскоре стал формулой: "Это воспитывает".
- Люди учатся на этом, мистер Жиллетт.
- Да, мистер Форд, но чему они учатся? Недостаточно сказать, что это
"воспитывает". Воспитывать - значит учить, а прежде чем учить, надо
решить, во что сам веришь.
- Люди сами разберутся, мистер Жиллетт.
- Но почему бы нам с вами не разобраться? Вы говорите, что мы учимся на
своих ошибках. А чему, к примеру, научила нас мировая война?
После некоторого колебания Генри Форд решился сказать, что мировая
война помогла людям осознать необходимость Лиги наций.
- Политической организации правительств? Но разве вы не понимаете, что
поскольку правительства представляют экономические интересы групп,
борющихся за сырье и рынки, то они неминуемо будут создавать блоки и
проводить политику великих держав, то есть делать как раз то, что вовлекло
нас в войну.
Генри не мог этого понять; а если и понимал, то не мог в этом сознаться
даже себе. Что станет со всеми его планами - освоить новые земли, овладеть
новой техникой, использовать новую водяную энергию, увеличить
производство, улучшить качество продукции, - если он признает, что чем
полнее он будет осуществлять свои планы при системе прибылей, тем быстрее
он вызовет перепроизводство и выбросит миллионы рабочих на улицу?
Кто-то из руководителей журнала "Нью-Соот" завладел умом Генри, и его
вера в систему прибылей окрасилась мистикой. Он прочел "Межзвездного
скитальца" Джека Лондона и уверовал в идею перевоплощения. "Мы пребываем в
предвечном", - объявил он. Жиллетт ничего не имел против, чтобы все жили в
предвечном, но к чему припутывать эту туманную идею к проблеме
производства и распределения материальных ценностей? В конце бесплодной
беседы король бритв сказал автомобильному королю: "На вашем собственном
предприятии, мистер Форд, царит порядок, вы не терпите непроизводительных
трат. Но вне его царит хаос и анархия, и вы защищаете этот мир и называете
свою защиту "оптимизмом"!
Весной Генри вернулся в Детройт. У него было несколько дел, требующих
его присутствия, среди них два важных судебных процесса.
В горестные дни 1916 года, когда, казалось, Соединенные Штаты вот-вот
начнут войну с Мексикой, Генри Форд объявил своим рабочим, что тот из них,
кто вступит в национальную гвардию, будет уволен с работы. "Чикаго трибюн"
назвала его за это анархистом; Генри пришел в ярость и предъявил иск за
клевету в миллион долларов.
В сущности говоря, Генри не совсем точно представлял себе, что такое
анархист; не больше ясности было и в представлении "Чикаго трибюн" и ее
читателей. Лучшим примером активного анархиста является Иисус Христос, но
скажи кто-нибудь об этом читателям "Чикаго трибюн", они учинили бы над ним
самосуд. Для них анархист был опасный и не подчиняющийся законам человек;
им не надо было далеко ходить за примером, прекрасным образчиком такого
анархиста был сам издатель "Чикаго трибюн", которая называла себя
"крупнейшей газетой мира" и изо всех сил старалась быть самой зловредной и
ненавистнической газетой Америки.
Суд состоялся в маленьком городке Маунт Клименс, штат Мичиган, и
оказался таким же фарсом, как "корабль мира". Свидетелями были конные
стражники и прочие патриоты; толпы репортеров и в их лице весь мир.
Судебный процесс по обвинению в клевете сводится к детальному изучению
жизни, моральных и умственных качеств человека, возбудившего иск, и
поэтому бедному Генри пришлось пережить несколько тягостных месяцев. Одна
из крупнейших сыскных организаций мира три года работала, выискивая каждую
ошибку или нелепость, когда-либо совершенную или сказанную им, и вот
теперь хитроумнейшие адвокаты, каких только можно было нанять, подвергали
его перекрестному допросу и разоблачали его.
Они подобрали книги с длинными словами, намереваясь предложить Генри
прочесть эти слова и сделать его посмешищем. Генри избежал этого самым
простым приемом - он оставил дома очки. Люди могли подумать, что он не
умеет читать, но Генри возразил на это: людям предоставляется полная
свобода думать все, что им угодно. На самом деле он умел читать, но
медленно, и не знал, как произносить длинные слова.
Он не знал еще многого; например, когда адвокаты спросили его о
Бенедикте Арнольде, он ответил, что это писатель. В Америке и Англии
покатывались со смеху; миллионы образованных умников получили возможность
почувствовать свое превосходство над архимиллионером. Но средний
американец, который покупал автомобили Генри и ездил на них, больше
интересовался тем, как он поставил производство усовершенствованного
стартера, чем запасом его знаний по американской истории и английской
литературе. "Я в любую минуту могу найти человека, который мне про все
расскажет", - сказал Генри, и большинство его покупателей нашли этот ответ
разумным.
Генри выиграл дело; то есть суд постановил, что он не анархист. Но они
решили, что в миллионе долларов он не нуждается, поэтому присудили ему
шесть центов. Генри вернулся домой, обогатив свой опыт; он не только узнал
разницу между Бенедиктом Арнольдом и Арнольдом Беннетом, но он узнал
бесполезность обвинения в клевете, и с тех пор газеты могли наговаривать
на него что угодно, - он продолжал выпускать свои автомобили.
У Генри на руках было еще одно и более серьезное дело: предъявили иск
"Братья Додж", те самые владельцы механической мастерской, которые
приобрели акции Фордовской компании, поставив шестьсот пятьдесят моторов
для первых фордовских автомобилей. Вскоре братья Додж начали производить
собственные автомобили и теперь были хозяевами крупной фирмы. Они все еще
владели фордовскими акциями; но какая от них польза, если Генри не платит
дивидендов?
По этому вопросу у Генри была особая точка зрения. Он не признавал, что
за пользование деньгами надо платить, и сам ни разу не занимал у банкиров.
Он не признавал, что люди должны получать деньги, если они не заработали
их полезным трудом; поэтому в течение шестнадцати лет он вкладывал всю
прибыль компании в новые земли, здания, машины и другие орудия
производства автомобилей. Для Генри это было хорошо, но для братьев Додж
не так-то хорошо; им были нужны деньги на изготовление доджевских
автомобилей, а Генри использовал эти деньги на производство фордовских
автомобилей!
Братья Додж добились судебного предписания, запрещающего Генри тратить
деньги на расширение производства, пока он не выплатит дивиденды
держателям его акций. Дело рассматривалось в суде, братья Додж его
выиграли, и это чуть не разбило сердце Генри. Он пустил слух, что они с
Эдзелом собираются основать новую компанию и выпускать новый автомобиль,
стоимостью в двести пятьдесят долларов: это так напугало мелких держателей
акций, что они распродали свои акции по цене много ниже рыночной. И все же
они выручили в тысячу раз больше того, что когда-то вложили в предприятие.
Тот самый Джеме Казенс, который, будучи клерком угольной фирмы, вложил в
Фордовскую компанию свои сбережения, заработал тридцать семь миллионов
долларов и использовал их на то, чтобы получить пост сенатора Соединенных
Штатов от штата Мичиган - тот самый пост, которого тщетно в свое время
добивался Генри Форд. Поскольку Казенс был человеком неглупым и терпимым,
из него вышел хороший сенатор, чего, возможно, не случилось бы с Генри.
Газеты давали подробную информацию об этих финансовых сделках, и Эбнер
читал все эти сообщения вслух старику Тому. Они вспоминали тот день, когда
Том вместе с Эбнером, который был еще мальчишкой, ходили смотреть, как
мистер Форд испытывает свою детскую коляску перед мастерской на
Бэгли-стрит. Они так гордились этим случаем, что всю жизнь рассказывали о
нем всем своим знакомым. Если бы они только знали, какое будущее таилось в
этой детской коляске с двигателем; почему они не прицепили свой фургон к
автомобилю Генри Форда! Они подсчитывали, сколько у них лежало в то время
денег в сберегательной кассе; если бы они вложили их в акции Фордовской
автомобильной компании, сколько бы теперь у них было!
Все, кто знал Генри в те давние времена, занимались такими же
подсчетами. Ими занимались миллионы американцев по той лишь причине, что
они жили в Детройте, или владели одним из фордов раннего выпуска, или
выражали веру в будущее автомобиля. Все это было романтикой Америки, тем,
что придавало жизни блеск, скрашивало скуку будничного мира. "Делать
деньги" - это такая же лотерея, как и женитьба. Тот факт, что на чью-то
долю выпадали крупные выигрыши, заставлял кровь быстрее обращаться в
жилах. Миллионы мужчин и женщин читали историю фордовского богатства,
доджевского богатства, казенсовского богатства, и это до такой степени
взвинчивало их, что они готовы были войти в любую азартную игру. Поэтому
продавцам дутых угольных акций, нефтяных акций и всевозможных рецептов
быстрого обогащения удавалось из года в год извлекать из карманов
американцев миллионы долларов.
Но от автомобильного короля об этом нельзя было услышать ни словечка.
Такие разговоры можно было слышать только от короля бритв.
Джону Кроку Шатту, старшему сыну Эбнера, исполнилось пятнадцать лет;
это был высокий, круглолицый парень, с ясными голубыми глазами, с
вздернутым, как у матери, носом и непокорными космами. Он учился в средней
школе и особенно прилежно занимался изучением металлов и механики. И вот
на его долю выпала частичка счастья, которая определила всю его дальнейшую
судьбу.
За год до вступления Америки в войну Генри Форд открыл заводскую школу
с целью помочь подросткам, вынужденным бросить учение, и сделать из них
квалифицированных рабочих, в которых он постоянно нуждался. Это была
школа, где занимались по методу Генри; ребята учились по книгам, но, кроме
того, учились на практической работе в цехах фордовских заводов и получали
тридцать пять центов в час, больше, чем они заработали бы, бросив школу и
устроившись где-нибудь на производство.
Поступить в эту школу было мечтой жизни Джонни Шатта с того самого дня,
как он услышал о ней. Он подал заявление, не забыв упомянуть, что его отец
работает в Фордовской автомобильной компании с первого года ее
существования. Его опросили, прочли его школьное свидетельство и приняли.
Он был вне себя от радости; каждый день, возвращаясь домой, он рассказывал
отцу и матери о всех чудесах, которые он видел и делал. Теперь он все
узнает о производстве автомобиля, и великое предприятие Генри Форда станет
его миром.
Итак, один сын был пристроен; но увы, на долю следующего не выпало
такой удачи. Как жаль, что не Джонни назвали Генри Фордом, - это помогло
бы ему в его карьере. Генри, второй сынишка, был "трудновоспитуемым
ребенком", как выражаются преподаватели; он косил на один глаз, что
спасать мир для демократии. Эбнер Шатт удвоил бдительность, присматривая,
как бы немецкие шпионы не нанесли вреда потоку автомобилей, которые теперь
свободно поставлялись государствам Антанты, другими словами - обменивались
на их обязательства, от которых они впоследствии откажутся. Вечерняя
газета предупреждала Эбнера об опасности шпионажа и о том, как кайзеровы
агенты замышляют вредить на американских заводах. Это зло называлось
"саботажем", и Эбнер был готов отдать свою жизнь, чтобы предупредить его.
Но, увы, в цехе по завинчиванию гаек такой возможности не представилось.
Генри тоже делал свое дело. Он по-прежнему выпускал автомобили, но
пожертвовал увеличением производства ради изготовления военных грузовиков,
зарядных ящиков, санитарных автомобилей и полмиллиона цилиндров для
"моторов свободы", как назывались двигатели самолетов. Он изготовлял
стальные шлемы, слуховые аппараты и поставил опытное производство брони
как для людей, так и для судов. Он выпустил пять тысяч тракторов,
предназначенных к отправке в Англию на случай угрозы голода вследствие
подводной блокады. Он купил большой земельный участок на Ривер-Руж, вблизи
Детройта, и построил здание длиною в треть мили и добрых два квартала
шириной, где начал массовое производство истребителей подводных лодок,
названных "лодка-орел", длиною в две сотни футов, сплошь обшитых сталью.
Туго приходилось здесь рабочим, а морякам, попавшим в эти мышеловки,
рожденные фантазией фермерского сына, - и подавно.
В течение двух лет у Эбнера Шатта работы было по уши, и его заработная
плата увеличилась до восьми с четвертью долларов в день, цифры, казалось
бы, астрономической, но, по существу, не такой большой, потому что
квалифицированные плотники и каменщики получали по восемнадцати долларов в
день, и цены на все росли так же быстро, как и ставки. При таком положении
вещей у семейства Шатт было одно реальное преимущество - платежи за дом
оставались неизменными, и никакой домовладелец не мог повысить им
квартирную плату, как это делали многие домовладельцы. Всякий раз, как
Эбнер заходил в банк, чтобы внести очередной платеж, он ухмылялся про
себя, потому что деньги были так дешевы.
Помощник мастера с важностью ездил на работу в своей машине и, когда
погода была плохая, подвозил кого-нибудь из товарищей, и они платили ему
по пяти центов за рейс. Это не устраивало трамвайные компании, и они
провели в муниципальном совете постановление, прекратившее этот промысел,
что послужило для Эбнера Шатта и его товарищей поводом заинтересоваться
политикой. Другим поводом явилось то, что мистер Форд баллотировался от
штата Мичиган в сенат Соединенных Штатов, в связи с чем разгорелась
ожесточенная предвыборная кампания, и на время ее на фордовском
предприятии в первый и последний раз было разрешено говорить о политике.
Противником Форда был морской офицер, и предвыборная кампания, по
существу, явилась попыткой Лиги пропаганды за усиление военного флота
наказать еретика. Противная сторона собрала пять миллионов долларов и
подкупила штат Мичиган; Генри также истратил на предвыборную кампанию
пропасть денег, но он потратил еще больше, собирая свидетельские показания
о расходах своего противника, и впоследствии имел удовольствие видеть, как
тот сел на скамью подсудимых по обвинению в подкупе.
Благодаря усилиям Эбнера и Генри Америка выиграла войну; но что-то еще
мешало сделать мир полностью безопасным для демократии. Вскоре возникла
новая угроза, появилась неслыханная до сего времени порода людей,
называемых большевиками. Много их появилось в Америке, и их боялись даже
больше, чем немецких шпионов. В газетах Эбнеру советовали быть начеку, и
он был готов пойти на все, но задача затруднялась тем обстоятельством, что
большевиков изображали с косматыми черными бородами, а с таким украшением
он видел только еврея-коробейника, который как-то зашел к ним и уговаривал
Милли купить у него кружева и чулки из вискозы.
В цехах, разумеется, были недовольные, но они бывали и раньше, и они
выглядели как всегда, то есть утомленными от непосильного труда рабочими;
трудно было представить, что теперь они находятся на содержании у Москвы.
Люди были неспокойны, до предела взвинчены войной, а она закончилась с
досадной внезапностью, они не успели даже совершить геройские подвиги, к
которым готовились. Эбнер видел, как на перекрестках улиц какие-то люди
выступали с речами перед толпами народа, он проезжал мимо в своем форде,
никогда не задерживаясь, но время от времени читал в газетах о том, что
полиция арестовывала таких людей и при этом происходили беспорядки.
Генри Форд, больше чем добросовестно поработав на войну, поехал в
Калифорнию отдыхать. Он снял скромный домик в городке Алтадена, где с
женой и сыном Эдзелом, которому исполнилось уже двадцать пять лет, провел
спокойную зиму.
По соседству с ними проживал писатель, он навестил их и нашел отца и
сына в мастерской, устроенной в гараже, как на Бэгли-стрит в те времена,
когда Эдзела еще не было на свете. В гараже они обнаружили старый
карбюратор незнакомой для них конструкции; они очутились в положении
Агасиза, воссоздающего скелет допотопного человека по обломку кости. Генри
и Эдзел были крайне заинтригованы одним отверстием в карбюраторе,
назначение которого не могли себе уяснить. Они показали находку писателю и
спросили его мнение, но тот оказался велосипедистом и не имел понятия о
карбюраторе.
Писатель этот был идеалист вроде Генри, мечтающий о вечном мире и
братстве народов. Он видел насилие в современном мире, ждал еще большего в
будущем и искал способа избежать его и убедить людей объединиться ради
создания изобилия и безопасности для всех. Он надеялся обратить Генри в
свою веру, а поскольку Генри был худощав и длинноног, они часами бродили
по холмам Сиерры Мадры, любуясь видом снежных вершин и долин, зеленеющих
апельсиновыми рощами, и обсуждая, каким способом можно привести в порядок
карбюратор мира.
Генри Форду исполнилось уже пятьдесят пять лет; он был стройный,
седовласый, с выразительными чертами лица и быстрыми нервными движениями;
его длинные тонкие руки никогда не оставались в покое, всегда играли
чем-нибудь. Он был добрым, не зазнавался, огромный успех не изменил его.
Он не окончил даже начальной школы, и речь его была пересыпана народными
выражениями Среднего Запада. Он не умел оперировать теориями и, когда
сталкивался с такой необходимостью, прятался за факты, как кролик в свою
нору. Тому, что он знал, он научился на опыте, и если ему суждено было еще
чему-нибудь научиться, то это могло произойти только таким же путем.
Писатель спросил его, что он думает о системе прибылей, и Генри
смутился. "Что это такое?" Этот вопрос в свою очередь поразил писателя.
Величайший в Америке мастер по получению прибылей не знал о существовании
системы прибылей! Мольеровский Журден, с изумлением узнающий, что он всю
жизнь говорил прозой! Когда Генри выслушал объяснение, он стал настаивать,
что прибыль необходима. Кто ж тогда станет работать? Кому это нужно?
В умах людей, не привыкших к отвлеченному мышлению, могут бок о бок
существовать всевозможные противоречия. Генри Форд только что настаивал,
что никто не может, не будет и не должен работать без прибыли, а спустя
несколько минут начал рассказывать о том, как в день разрыва
дипломатических сношений с Германией он обедал в доме у морского министра
с президентом и миссис Вильсон и заявил им о своем намерении предоставить
в распоряжение правительства свое предприятие и запасы сырья и работать
без всякой прибыли.
Когда писатель указал ему на его непоследовательность, Генри
воскликнул: "Да, но тогда же была война!"
- Но, - сказал писатель, - почему же не служить обществу в мирное
время? Почему бы с тем же рвением, с каким убивали людей, не попытаться
кормить и одевать их?
Генри охотно допускал, что инженеры и изобретатели делают свою работу
из любви к ней. Они не принадлежат к числу стяжателей. То же самое может
быть верно в отношении поэтов и им подобных - Генри слишком мало знал их.
Лично ему деньги были нужны только затем, чтобы создавать вещи. Если
общество обеспечит ему возможность осуществлять большие начинания, он
будет доволен. Но когда писатель заговорил о передаче автомобильной
промышленности в руки народа и назначении Генри ее руководителем,
промышленник явно забеспокоился. Нет, Генри не желает, чтобы политики
вмешивались в его дела. Он тут же стал приводить примеры взяточничества,
невежества и кумовства: всего этого не существовало на фордовском
предприятии.
Он указал на железные дороги. Они пришли в упадок за время войны, и
правительству пришлось взять их в свои руки. Они требовали полной
реконструкции. Генри беседовал с министром финансов, который вел это дело,
и тот предложил ему представить свой проект и смету. Генри это сделал
ценой некоторых издержек и хлопот, но все это оказалось ни к чему. Министр
финансов держался за Уолл-стрит, он верил в банки Уолл-стрит и служил им
и, следовательно, не мог служить общественным интересам.
- Вот в этом-то и все дело, - согласился писатель. - Именно частный
интерес мешает политике и создает взяточничество, подкуп общественных
деятелей.
Но такой скачок мысли был недоступен Генри Форду. Взяточничество, а
также бездарность и пустая болтовня были, по его мнению, неотделимы от
политики. Он утверждал, что на частных началах может наладить работу
почтового ведомства лучше, чем это делает правительство. Он считал, что
даже пожарная часть Алтадены не должна находиться в общественном владении.
Пусть какой-нибудь знающий свое дело предприниматель займется тушением
пожаров.
Писатель рассказал о том, как он шаг за шагом выбирался из этих
проблем. Еще юношей, читая историю, он заметил, что монархия - чудесная
вещь, когда попадается хороший король; неприятности начинаются лишь тогда,
когда король попадается неважный и нет возможности сменить его. Поэтому-то
королевское предприятие в конце концов и обанкротилось; а предприятие
промышленных королей трещит по всем швам потому, что слишком мало имеется
Генри Фордов. Скромность слушателя не позволила ему согласиться с этим
аргументом; но немного погодя он косвенно согласился, заявив, что на
фордовских заводах нет профсоюзов лишь потому, что рабочие их не желают.
Если бы они хотели, они могли бы иметь их.
Одним из самых строгих критиков Генри был Теодор Рузвельт; и Генри
очень удивился; когда писатель сказал, что Генри сходится во взглядах с
Рузвельтом. "Я с ним беседовал, мистер Форд, и принужден был отказаться от
попыток убедить его в существовании экономической силы или социальной
системы. Он видит только личности, плохие или хорошие. Он увидел злодеев -
обладателей огромных состояний, совершающих преступления на Уолл-стрит, и
повел против них войну; но это была словесная война, потому что он не
знал, что надо делать. Сейчас он сосредоточил свое внимание на зарубежных
врагах и хочет помахивать дубинкой в Европе [речь идет о Теодоре
Рузвельте, президенте США в 1901-1909 гг.]; а это означает, что отныне он
пойдет рука об руку с реакционерами. Смотрите, мистер Форд, как бы с вами
не случилось того же".
В этом солнечном краю, благоухающем апельсиновым цветом, жил еще один
американский промышленник, не столь богатый, как Генри Форд, но, пожалуй,
не менее известный, ибо его портрет красовался на каждом конвертике с
бритвенным лезвием, которые продавались в те дни. Он также мечтал о
братстве и мире. Он разработал детальный план, по которому хозяева Америки
без разрушения и потерь могли перейти от частной анархии к общественному
порядку. Он предлагал образовать гигантскую "народную корпорацию", которая
использовала бы народные деньги на покупку акций всех действующих
предприятий и стала бы управлять ими в интересах народа.
Король С.Жиллетт был уже стар, и такая задача была ему не под силу, но
он мечтал найти какого-нибудь выдающегося промышленника, который смог бы
ее выполнить. Он решил побеседовать с Генри Фордом, и они встретились в
доме писателя и целых два часа просидели у камина, обмениваясь мыслями. Их
встреча походила на столкновение двух биллиардных шаров; шары столкнулись,
резко щелкнули и разлетелись в разные стороны, не изменив ни своей формы,
ни цвета и не оставив друг на друге следа.
Генри Форд оставался сверхиндивидуалистом, который с удовольствием
передал бы народные школы в частные руки. Он был уверен, что рано или
поздно каждый постигнет мудрость его метода - производить самые лучшие
товары и продавать их по самой низкой цене, что непременно приведет к
изобилию и всеобщей безопасности. Никто не убедит его, что автомобиль,
новое изобретение, получившее мировое распространение, является частным
случаем в промышленности. То же самое он делает в стальной, цементной,
резиновой, стекольной, в многочисленных отраслях производства, и он
несомненно может сделать любую продукцию доступной массовому покупателю и
платить каждому рабочему шесть-семь долларов в день.
Король С.Жиллетт, толстый, грузный мужчина, в точности соответствовал
представлению карикатуриста о плутократе; но в этом тучном теле нежность
женщины сочеталась с робостью ребенка. Он не переносил мысли о чужих
страданиях и съеживался перед столкновением взглядов и злом мира. Он жил
замкнувшись в себе, изучая развитие капитализма от первых его проявлений,
через предсмертные судороги настоящего, вплоть до его неизбежного и
ужасного крушения. В течение тридцати или сорока лет он записывал
бесчисленные и разнообразные случаи непроизводительной затраты сил при
капитализме; их было такое множество, что ему пришлось держать секретаршу,
которая перепечатывала его заметки и точила ему карандаши, чтобы он мог
продолжать свое занятие.
Король бритв потратил больше часа, раскрывая глаза автомобильному
королю на безумие системы конкуренции; товары создаются вслепую, каждый
промышленник изо всех сил старается скрыть от других промышленников то,
что он делает, и ввести в заблуждение покупателя относительно истинной
природы своей продукции. На каждый пример человеческих страданий,
создаваемых этой системой, у автомобильного короля имелся ответ, который
вскоре стал формулой: "Это воспитывает".
- Люди учатся на этом, мистер Жиллетт.
- Да, мистер Форд, но чему они учатся? Недостаточно сказать, что это
"воспитывает". Воспитывать - значит учить, а прежде чем учить, надо
решить, во что сам веришь.
- Люди сами разберутся, мистер Жиллетт.
- Но почему бы нам с вами не разобраться? Вы говорите, что мы учимся на
своих ошибках. А чему, к примеру, научила нас мировая война?
После некоторого колебания Генри Форд решился сказать, что мировая
война помогла людям осознать необходимость Лиги наций.
- Политической организации правительств? Но разве вы не понимаете, что
поскольку правительства представляют экономические интересы групп,
борющихся за сырье и рынки, то они неминуемо будут создавать блоки и
проводить политику великих держав, то есть делать как раз то, что вовлекло
нас в войну.
Генри не мог этого понять; а если и понимал, то не мог в этом сознаться
даже себе. Что станет со всеми его планами - освоить новые земли, овладеть
новой техникой, использовать новую водяную энергию, увеличить
производство, улучшить качество продукции, - если он признает, что чем
полнее он будет осуществлять свои планы при системе прибылей, тем быстрее
он вызовет перепроизводство и выбросит миллионы рабочих на улицу?
Кто-то из руководителей журнала "Нью-Соот" завладел умом Генри, и его
вера в систему прибылей окрасилась мистикой. Он прочел "Межзвездного
скитальца" Джека Лондона и уверовал в идею перевоплощения. "Мы пребываем в
предвечном", - объявил он. Жиллетт ничего не имел против, чтобы все жили в
предвечном, но к чему припутывать эту туманную идею к проблеме
производства и распределения материальных ценностей? В конце бесплодной
беседы король бритв сказал автомобильному королю: "На вашем собственном
предприятии, мистер Форд, царит порядок, вы не терпите непроизводительных
трат. Но вне его царит хаос и анархия, и вы защищаете этот мир и называете
свою защиту "оптимизмом"!
Весной Генри вернулся в Детройт. У него было несколько дел, требующих
его присутствия, среди них два важных судебных процесса.
В горестные дни 1916 года, когда, казалось, Соединенные Штаты вот-вот
начнут войну с Мексикой, Генри Форд объявил своим рабочим, что тот из них,
кто вступит в национальную гвардию, будет уволен с работы. "Чикаго трибюн"
назвала его за это анархистом; Генри пришел в ярость и предъявил иск за
клевету в миллион долларов.
В сущности говоря, Генри не совсем точно представлял себе, что такое
анархист; не больше ясности было и в представлении "Чикаго трибюн" и ее
читателей. Лучшим примером активного анархиста является Иисус Христос, но
скажи кто-нибудь об этом читателям "Чикаго трибюн", они учинили бы над ним
самосуд. Для них анархист был опасный и не подчиняющийся законам человек;
им не надо было далеко ходить за примером, прекрасным образчиком такого
анархиста был сам издатель "Чикаго трибюн", которая называла себя
"крупнейшей газетой мира" и изо всех сил старалась быть самой зловредной и
ненавистнической газетой Америки.
Суд состоялся в маленьком городке Маунт Клименс, штат Мичиган, и
оказался таким же фарсом, как "корабль мира". Свидетелями были конные
стражники и прочие патриоты; толпы репортеров и в их лице весь мир.
Судебный процесс по обвинению в клевете сводится к детальному изучению
жизни, моральных и умственных качеств человека, возбудившего иск, и
поэтому бедному Генри пришлось пережить несколько тягостных месяцев. Одна
из крупнейших сыскных организаций мира три года работала, выискивая каждую
ошибку или нелепость, когда-либо совершенную или сказанную им, и вот
теперь хитроумнейшие адвокаты, каких только можно было нанять, подвергали
его перекрестному допросу и разоблачали его.
Они подобрали книги с длинными словами, намереваясь предложить Генри
прочесть эти слова и сделать его посмешищем. Генри избежал этого самым
простым приемом - он оставил дома очки. Люди могли подумать, что он не
умеет читать, но Генри возразил на это: людям предоставляется полная
свобода думать все, что им угодно. На самом деле он умел читать, но
медленно, и не знал, как произносить длинные слова.
Он не знал еще многого; например, когда адвокаты спросили его о
Бенедикте Арнольде, он ответил, что это писатель. В Америке и Англии
покатывались со смеху; миллионы образованных умников получили возможность
почувствовать свое превосходство над архимиллионером. Но средний
американец, который покупал автомобили Генри и ездил на них, больше
интересовался тем, как он поставил производство усовершенствованного
стартера, чем запасом его знаний по американской истории и английской
литературе. "Я в любую минуту могу найти человека, который мне про все
расскажет", - сказал Генри, и большинство его покупателей нашли этот ответ
разумным.
Генри выиграл дело; то есть суд постановил, что он не анархист. Но они
решили, что в миллионе долларов он не нуждается, поэтому присудили ему
шесть центов. Генри вернулся домой, обогатив свой опыт; он не только узнал
разницу между Бенедиктом Арнольдом и Арнольдом Беннетом, но он узнал
бесполезность обвинения в клевете, и с тех пор газеты могли наговаривать
на него что угодно, - он продолжал выпускать свои автомобили.
У Генри на руках было еще одно и более серьезное дело: предъявили иск
"Братья Додж", те самые владельцы механической мастерской, которые
приобрели акции Фордовской компании, поставив шестьсот пятьдесят моторов
для первых фордовских автомобилей. Вскоре братья Додж начали производить
собственные автомобили и теперь были хозяевами крупной фирмы. Они все еще
владели фордовскими акциями; но какая от них польза, если Генри не платит
дивидендов?
По этому вопросу у Генри была особая точка зрения. Он не признавал, что
за пользование деньгами надо платить, и сам ни разу не занимал у банкиров.
Он не признавал, что люди должны получать деньги, если они не заработали
их полезным трудом; поэтому в течение шестнадцати лет он вкладывал всю
прибыль компании в новые земли, здания, машины и другие орудия
производства автомобилей. Для Генри это было хорошо, но для братьев Додж
не так-то хорошо; им были нужны деньги на изготовление доджевских
автомобилей, а Генри использовал эти деньги на производство фордовских
автомобилей!
Братья Додж добились судебного предписания, запрещающего Генри тратить
деньги на расширение производства, пока он не выплатит дивиденды
держателям его акций. Дело рассматривалось в суде, братья Додж его
выиграли, и это чуть не разбило сердце Генри. Он пустил слух, что они с
Эдзелом собираются основать новую компанию и выпускать новый автомобиль,
стоимостью в двести пятьдесят долларов: это так напугало мелких держателей
акций, что они распродали свои акции по цене много ниже рыночной. И все же
они выручили в тысячу раз больше того, что когда-то вложили в предприятие.
Тот самый Джеме Казенс, который, будучи клерком угольной фирмы, вложил в
Фордовскую компанию свои сбережения, заработал тридцать семь миллионов
долларов и использовал их на то, чтобы получить пост сенатора Соединенных
Штатов от штата Мичиган - тот самый пост, которого тщетно в свое время
добивался Генри Форд. Поскольку Казенс был человеком неглупым и терпимым,
из него вышел хороший сенатор, чего, возможно, не случилось бы с Генри.
Газеты давали подробную информацию об этих финансовых сделках, и Эбнер
читал все эти сообщения вслух старику Тому. Они вспоминали тот день, когда
Том вместе с Эбнером, который был еще мальчишкой, ходили смотреть, как
мистер Форд испытывает свою детскую коляску перед мастерской на
Бэгли-стрит. Они так гордились этим случаем, что всю жизнь рассказывали о
нем всем своим знакомым. Если бы они только знали, какое будущее таилось в
этой детской коляске с двигателем; почему они не прицепили свой фургон к
автомобилю Генри Форда! Они подсчитывали, сколько у них лежало в то время
денег в сберегательной кассе; если бы они вложили их в акции Фордовской
автомобильной компании, сколько бы теперь у них было!
Все, кто знал Генри в те давние времена, занимались такими же
подсчетами. Ими занимались миллионы американцев по той лишь причине, что
они жили в Детройте, или владели одним из фордов раннего выпуска, или
выражали веру в будущее автомобиля. Все это было романтикой Америки, тем,
что придавало жизни блеск, скрашивало скуку будничного мира. "Делать
деньги" - это такая же лотерея, как и женитьба. Тот факт, что на чью-то
долю выпадали крупные выигрыши, заставлял кровь быстрее обращаться в
жилах. Миллионы мужчин и женщин читали историю фордовского богатства,
доджевского богатства, казенсовского богатства, и это до такой степени
взвинчивало их, что они готовы были войти в любую азартную игру. Поэтому
продавцам дутых угольных акций, нефтяных акций и всевозможных рецептов
быстрого обогащения удавалось из года в год извлекать из карманов
американцев миллионы долларов.
Но от автомобильного короля об этом нельзя было услышать ни словечка.
Такие разговоры можно было слышать только от короля бритв.
Джону Кроку Шатту, старшему сыну Эбнера, исполнилось пятнадцать лет;
это был высокий, круглолицый парень, с ясными голубыми глазами, с
вздернутым, как у матери, носом и непокорными космами. Он учился в средней
школе и особенно прилежно занимался изучением металлов и механики. И вот
на его долю выпала частичка счастья, которая определила всю его дальнейшую
судьбу.
За год до вступления Америки в войну Генри Форд открыл заводскую школу
с целью помочь подросткам, вынужденным бросить учение, и сделать из них
квалифицированных рабочих, в которых он постоянно нуждался. Это была
школа, где занимались по методу Генри; ребята учились по книгам, но, кроме
того, учились на практической работе в цехах фордовских заводов и получали
тридцать пять центов в час, больше, чем они заработали бы, бросив школу и
устроившись где-нибудь на производство.
Поступить в эту школу было мечтой жизни Джонни Шатта с того самого дня,
как он услышал о ней. Он подал заявление, не забыв упомянуть, что его отец
работает в Фордовской автомобильной компании с первого года ее
существования. Его опросили, прочли его школьное свидетельство и приняли.
Он был вне себя от радости; каждый день, возвращаясь домой, он рассказывал
отцу и матери о всех чудесах, которые он видел и делал. Теперь он все
узнает о производстве автомобиля, и великое предприятие Генри Форда станет
его миром.
Итак, один сын был пристроен; но увы, на долю следующего не выпало
такой удачи. Как жаль, что не Джонни назвали Генри Фордом, - это помогло
бы ему в его карьере. Генри, второй сынишка, был "трудновоспитуемым
ребенком", как выражаются преподаватели; он косил на один глаз, что