Это было большое событие - первые автомобильные гонки. Они состоялись
на ипподроме Гросс-Пойнта, невдалеке от Детройта, и газеты подогрели
интерес к ним. Прибыло много зрителей, преимущественно на велосипедах; в
их числе молодой рабочий по имени Эбнер Шатт, приехавший на модели,
известной под названием "Желтое колесо Стирна", которую он ценой многих
лишений приобрел из вторых или третьих рук. На нем был велосипедный
картуз, но не было соответствующего костюма. Его лучшие воскресные брюки
были схвачены у лодыжек зажимками.
Девять лет прошло с тех пор, как Эбнер видел мистера Форда латавшим
свою первую детскую коляску. Эбнер никогда не забывал этих дней и всякий
раз, встречая изобретателя, едущего в автомобиле, в знак приветствия махал
ему рукой; когда он читал в газетах об успехах мистера Форда, он испытывал
гордость, потому что с самого начала был причастен к этому делу. Эбнер
Шатт, облокотившись о перила трибуны, - лицо у него было красное и рот
широко открыт, - громкими криками подбодрял своего героя. Кричали и другие
зрители, но герой не обращал на это внимания, он весь сосредоточился на
стоявшей перед ним задаче - гонки могли принести славу и богатство, но
могли и кончиться несчастным случаем, даже смертью.
Автомобиль мистера Уинтона назывался "Пулей", автомобиль же мистера
Форда просто "Фордом". Раздался сигнальный выстрел; моторы взревели,
автомобили помчались; почти сразу мистер Форд вышел вперед; и он продолжал
держать первенство, и толпа кричала, а Эбнер Шатт приплясывал от
возбуждения и восторга. Он был одним из сотни зрителей, с криками "ура"
окруживших победителя. Мистер Форд не узнал Эбнера и даже не видел его, но
Эбнер с гордостью рассказывал стоящим поблизости: "Я знал этого парня, еще
когда он делал свою первую машину. Точно вам говорю. На Бэгли-стрит, в
маленьком сарайчике". Он повторял это до самой своей смерти.
Весь Детройт убедился теперь, что автомобиль может выиграть гонки; но в
том, что автомобиль представляет какую-то реальную пользу, еще никто не
был убежден. Генри Форд выехал зимой на лед и проехал на своем автомобиле
отмеренную милю со скоростью больше тридцати миль в час; он побил рекорд
Вандербильта и отпраздновал свою победу, устроив обед на льду. Но даже это
не заставило людей отнестись к нему серьезно. Кому, кроме сумасшедшего,
вздумается ехать со скоростью тридцать миль в час? Но гонки пользовались
успехом, и мистер Форд решил показать, что такое настоящая гонка. Он
сделал с приятелем специальный гоночный автомобиль с четырехцилиндровым
двигателем в восемьдесят лошадиных сил. Когда они завели мотор, он
заревел, как Ниагарский водопад. Мистер Форд сам не захотел ехать, и они
пригласили велосипедного гонщика Бэрни Олдфилда, сумасшедшего черта,
который зарабатывал на гонках. Шоссе не было приподнято на поворотах, и
тут можно было свернуть себе шею, тем более что руль был тяжелый и толкать
его приходилось обеими руками.
Эта настоящая "чертова карета" была названа "999" и участвовала в
гросс-пойнтских гонках в 1903 году. Эбнер Шатт опять был тут как тут с
двумя товарищами из погрузочного отделения инструментального завода. Гонки
были трехмильные, и сорвиголова Бэрни пришел на полмили впереди других.
Эбнер приплясывал, и кричал, и опять говорил всем, кто хотел слушать: "Я
знал этого мистера Форда. Точно вам говорю!"
Когда вое кончилось, Эбнер поехал на своем "Желтом колесе Стирна"
обратно в Детройт, и, работая педалями, обменивался с приятелями
впечатлениями дня, и обсуждал автомобильные модели, о которых они читали в
газетах. Эбнер и его приятели родились в век скорости и гордились этим.
Каждый велосипедист защищал марку своего велосипеда с такой одержимостью,
словно завод принадлежал ему; каждый из них был "гонщиком" и почитал делом
чести не дать другому объехать себя. И вот теперь появились на сцене эти
автомобили, гораздо более быстрые, опасные и увлекательные. Молодые
рабочие, имеющие дело с машинами, заговорили о зажигании, передачах и
системах охлаждения.
Все были уверены, что новое дело пойдет, и по дороге домой Эбнеру
пришла на ум мысль: "А почему бы мистеру Форду не дать мне работу!"
Как раз в это время Эбнер переживал что-то вроде кризиса. Ему было
двадцать четыре года, крепким здоровьем он не отличался; он три года
проработал в Инструментальной компании и пришел к выводу, что там у него
нет будущности. Начальник отдела был из таких, которые продвигают своих
приятелей и тех, кто им льстит и преподносит подарки. Эбнер не владел
искусством устраиваться, и воскресная школа и газеты учили его, что путь к
благополучию - это путь упорного и честного труда.
Пять лет назад романтическое приключение нарушило однообразие
безрадостной жизни Эбнера Шатта. Ее звали Милли Крок; родители ее были
рабочие и принадлежали к баптистской секте. Милли была блондинкой с
блестящими голубыми глазами; она была хрупкого сложения, но Эбнер не
замечал этого; ему она казалась существом необыкновенным, и уж во всяком
случае такой противный урод, как он, был недостоин ее. Он едва мог
поверить тому, что нравится ей, но мало-помалу это стало очевидным; они
стали встречаться на всех религиозных беседах, а потом Эбнер набрался
смелости и пришел к ней домой. Оба они были простодушны и очень робки, и
Эбнеру потребовалось много времени, прежде чем он догадался просить ее
руки. Когда все было решено, он пережил счастливейшие минуты своей жизни.
Но у них не было денег, и они не могли пожениться. Они должны были
работать и копить; и теперь, к концу пятого года, они все еще копили. Они
начали тяготиться ожиданием; ими владело безотчетное стремление внести
свою лепту в дело быстрого роста детройтского населения. Это было время
Тедди Рузвельта, кумира маленьких людей и пламенного борца против
"самоубийства нации". Дела шли блестяще - все богатели, как казалось
Эбнеру Шатту, все, кроме самого Эбнера.
Такие мысли бродили в голове молодого рабочего, когда он на велосипеде
возвращался с гонок домой.
- Надо как-нибудь вылезать, - повторял он без конца и заключил: - Схожу
к мистеру Форду!
Он решил, что разумней всего не говорить своим спутникам об этой
блестящей идее.
Случилось так, что как раз в это время мистер Форд тоже переживал
кризис. Ему было сорок лет, а он еще не достиг успеха. Он все еще делал
автомобили чуть ли не собственными руками и видел, как другие опережают
его. Интерес к его идее возрастал, появились автомобильные заводы, но он
оставался в стороне.
Среди его приятелей был некий Малколмсон, торговец углем, поставлявший
уголь Электрической компании, когда Генри Форд там работал. Малколмсон
ездил в фордовском автомобиле и был заражен фордовским энтузиазмом; после
блестящей победы Бэрни Олдфилда он провозгласил себя приверженцем
фордовской веры и предложил Форду организовать "Фордовскую автомобильную
компанию" и поделить между собой пятьдесят один процент ее акций, что
обеспечило бы им контроль. Торговец углем внес семь тысяч долларов на
покрытие организационных расходов. Завербовали еще пайщиков; конторщик
Малколмсона, Джеме Казенс, наскреб тысячу долларов, и то же сделал его
бухгалтер. Вошел в предприятие и плотник, чью мастерскую компания сняла, а
два брата Додж, владельцы механической мастерской, согласились поставлять
моторы для новых автомобилей и получать вознаграждение акциями. Пригласили
двух молодых юристов выработать устав, и они тоже рискнули войти в долю.
Новая компания начала свою деятельность с капиталом в двадцать восемь
тысяч долларов. Ни магнаты американской промышленности, ни финансовые тузы
не были представлены в этой компании; снабжение американцев дешевыми
колясками без лошадей взяли на себя люди, в большинстве своем скопившие
деньги на покупку акций из своего жалованья и знавшие Форда лично или
через друзей.
Если бы Эбнер Шатт и знал об этом, все равно пользы ему было бы мало,
ибо у него за душой не было и ста долларов и он не имел понятия, что такое
акционерная компания. Он даже не знал, куда переехал мистер Форд и как
найти его адрес. Чисто случайно, проезжая по Мак-авеню, он увидел
двухэтажное здание с новой вывеской: "Фордовская автомобильная компания".
Это была мастерская, которую мистер Форд снимал у плотника, одного из
своих акционеров, за семьдесят пять долларов в месяц. Здание имело искусно
сделанный "фальшивый фасад": передняя стена поднималась над крышей так,
что строение казалось более высоким, чем было на самом деле. Но это никого
не могло обмануть, потому что вблизи видны были низкие боковые стены.
Много таких фальшивых фасадов в Америке и не только у зданий.
Эбнер слез с велосипеда и прислонил его к стене. Мистер Форд был здесь;
он фактически всегда был здесь - и не в конторе, просиживая сиденье
вертушки, а в мастерской, присматривая за производством. Эбнер почтительно
подождал с кепкой в руке, пока не представился удобный случай. Тогда он
выступил вперед.
- Мистер Форд, меня зовут Эбнер Шатт. Вы меня не помните, но я еще
мальчишкой бегал к вам в мастерскую на Бэгли-стрит смотреть на вашу
работу. Один раз я даже помог подвезти ваш автомобиль к дому, когда
заглохла машина.
- Вот как, Эбнер? - сказал мистер Форд. - Кажется, я припоминаю тебя.
Как твои дела?
- Не больно хороши, мистер Форд. Я работаю на инструментальном заводе и
стараюсь изо всех сил, но меня не выдвигают, и ждать мне там, видно,
нечего. Я знаю, что ваше дело пойдет, мистер Форд, и я с охотой поработал
бы у вас.
- В механизмах разбираешься, Эбнер?
- Да ничего, мистер Форд, кое-чего понабрался. Я езжу на велосипеде, и
приходится чинить его. Я читал о вашем автомобиле и как он устроен. Я был
на гонках - видел, как вы побили мистера Уинтона, и видел гонки Бэрни
Олдфилда. Я гордился вами, честное слово! - Увидев, что мистер Форд
улыбается, Эбнер поспешно добавил: - Я хороший работник, мистер Форд. Я
непьющий и никогда не прогуливаю. Если бы вы меня взяли, я уж так старался
бы угодить вам! Я помню, как вы были добры к нам, ребятишкам...
На лице изобретателя появилось суровое выражение. Теперь он был
вице-президентом и главным директором компании, несущим ответственность за
предприятие.
- У нас тут не благотворительное общество, Эбнер. Мы собираемся делать
автомобили, и очень много автомобилей. Тот, кто на нас работает, должен
работать как следует, мы шутки шутить не собираемся.
- Мистер Форд, - поспешно вскричал Эбнер, - я не хотел сказать ничего
такого! Я прошу только дать мне работу. Вы такого усердного работника, как
я, во всем городе не сыщете, а уж как я был бы благодарен!
Пока Эбнер говорил, главный директор смотрел на него оценивающим
взглядом. Эбнер был молод, и глаза у него были чистые, подтверждавшие его
заявление, что он не пьет. Его руки и платье говорили о знакомстве с
тяжелым трудом. Лицо у него было простодушное и честное. Умение и опыт для
мистера Форда не имели такого значения, как желание учиться: ведь он
намеревался изготовлять автомобили, по возможности точь-в-точь похожие
друг на друга, а работу предполагалось распределить таким образом, чтобы
каждый человек делал всего несколько операций.
- Ладно, Эбнер, - сказал он, - я возьму тебя на работу, и если ты
сдержишь обещание - чего-нибудь добьешься.
- Вот спасибо, мистер Форд, вот спасибо! - Эбнер был на седьмом небе.
Он уже давно решил про себя, что Генри Форд великий человек, и теперь был
уверен в этом, а также в том, что им обоим обеспечена удача.
Директор провел его через набитую людьми мастерскую к мастеру, который
уже надевал пальто, собираясь уходить.
- Форстер, это Эбнер Шатт, которого я знал, когда он был еще
мальчишкой. Зачислите его, и пусть он покажет, на что годится. Как вы
думаете, когда он может приступить к работе?
- Да хоть сейчас, мистер Форд, если хочет.
- Ну как, Эбнер?
- Я приду завтра, сэр. Мне ведь надо зайти на старую работу и взять
расчет. Ничего, если я приду в половине девятого?
- Ладно, в половине девятого, - сказал мастер.
Эбнер поблагодарил с горячностью, которая растрогала бы их, если бы они
не были так поглощены вопросами производства.
Итак, Эбнер Шатт сделался винтиком в машине, которая зародилась в мозгу
Генри Форда и теперь претворялась в жизнь. В своей мастерской на
Бэгли-стрит мистер Форд мог делать все, что хотел; но как только он
появлялся среди людей и принимал участие в их начинаниях, он был обязан
делать то, что ему говорили. И вот первый раз в жизни он стал во главе
собственного предприятия; люди будут повиноваться ему, действовать
согласно его воле.
Он будет думать не только за себя, но и за Эбнера, - и это как нельзя
лучше устраивало Эбнера; его мыслительные способности были ограничены да и
никогда не развивались. Если бы ему пришлось в этой битком набитой людьми
мастерской самому себе искать работу, он был бы очень несчастлив. Но
мастер точно показал Эбнеру, что надо делать, и тот был благодарен ему;
теперь Эбнеру только приладиться, и работа пойдет, и чем меньше она будет
меняться, тем лучше. Главный директор не ошибся, наняв этого
двадцатичетырехлетнего баптиста.
Предприятие, где начал работать Эбнер, по существу, не было
автомобильным заводом. Там не было станков для производства деталей; почти
все производилось на стороне, по спецификации мистера Форда, и бывшая
плотницкая была лишь сборочной мастерской. За первый год предполагалось
собрать 1708 автомобилей, то есть по шесть автомобилей за рабочий день, -
цифра неслыханная в новой, автомобильной промышленности. Задачей главного
директора было разделить эту работу на несколько частей с таким расчетом,
чтобы каждая часть заполняла десятичасовой рабочий день при максимальной
загрузке рабочего.
Партии колес с шинами прибывали на подводах, запряженных лошадьми. На
Эбнере лежала обязанность ходить к складу, брать два колеса, подкатывать
их к почти собранному автомобилю, насаживать на ось и завинчивать ключом
гайки. Насаживать гайки надо было осторожно, чтобы не сорвать нарезку, и
завинчивать туго, а то, того и гляди, какой-нибудь шофер свалится в канаву
и станет проклинать "Фордовскую автомобильную компанию". Так как Эбнер не
раз снимал колеса со своего велосипеда и снова надевал их, с этой работой
он легко освоился. Однажды в припадке усердия он показал, как быстро может
выполнить задание, и это стало нормой; если случалось, что он не выполнял
ее, на него смотрели косо и делали ему замечания.
Когда Эбнер вполне овладел искусством насаживать колеса, ему показали,
как надо прикреплять сигнальный рожок, помещавшийся на передке автомобиля,
а также и фонарь, который был больше велосипедного и привинчивался к
щитку. Нечто подобное Эбнер уже проделывал с велосипедом, и ему не
доставляло это никаких хлопот. Наконец ему поручили носить и укладывать на
место подушки, обтирать с них грязь и сообщать о всяких царапинах и
недоделках. Таковы были обязанности, которые заполняли весь его день; но
он не тужил, - он получал семнадцать с половиной центов в час - лучший
заработок за все время его работы, и мистер Форд обещал, что если он будет
хорошо работать, то получит повышение. Чего еще мог желать рабочий?
Исполненный надежд, Эбнер и голубоглазая Милли Крок, собравшись с
духом, обвенчались в выбеленной церкви, а потом прокатились на пароходе, -
это был первый и последний праздник в их жизни. Они посмотрели Ниагарский
водопад и снялись на фоне величественного пейзажа. Фотография заняла свое
место в семейном альбоме, дабы внуки могли любоваться ею: оба
торжественные и без улыбки, - Милли с буфами на рукавах и Эбнер в
крахмальном воротничке, с пышным галстуком и с торчащими кончиками рыжих
усов, тонко закрученных и крепко навощенных.
Не прошло и года, как доверчивая молодая чета пополнила население
своего быстро растущего города. Это был мальчик, и они назвали его Джоном
Крок, по отцу Милли. В общей сложности у них родилось шестеро детей, из
которых четверо выжили - три мальчика и одна девочка; самого младшего
назвали Томом, по имени отца Эбнера, и они звали его Томми, пока дедушка
был жив.
В то время как Эбнер и Милли таким образом осуществляли свою мечту,
мистер Форд был занят своей мечтой: сделать так, чтобы, когда маленькие
Шатты подрастут, а также и маленькие Смиты, и Шульцы, и Слюпские, и
Штейны, - они смогли бы по доступной цене купить миллионы маленьких
колясок без лошади, и ехать в любое место, и достичь любого пункта на
поверхности земного шара, за исключением нескольких горных вершин.
Движимый этой целью, мистер Форд беспрестанно сновал по бывшей
плотницкой, в которой уже работало около трехсот рабочих. Он замечал,
когда они мешали друг другу, и старался устранить помехи. Он осматривал
материалы, проверял заказы, обсуждал возможности сбыта и составлял
рекламы, взывающие к сознанию среднего американца, которое до тонкости
было ему знакомо, потому что в течение сорока лет он сам был этим средним
американцем. По его теории всякий, кто хотел преуспеть в делах, не должен
был забывать о сознании среднего американца. Он полжизни проверял эту
теорию на практике, прежде чем начал ее проповедовать.
В первый год своего существования "Фордовская автомобильная компания"
выручила от продажи автомобилей полтора миллиона долларов; почти четвертая
часть этой суммы оказалась прибылью. И с этих пор у Генри Форда всегда
имелось достаточно денег для осуществления своих идей. Он берег свои
деньги и использовал их для этой цели.
Первый автомобиль, известный как модель А, был продан за 850 долларов,
и Генри намеревался снизить цену и в 1904 году продать еще больше
автомобилей. Это вызвало отпор со стороны его компаньонов, которые
придерживались старого взгляда на автомобиль, как на игрушку для богачей;
они хотели поднять цену и выпускать более шикарные модели, чтобы продавцам
было что расхваливать. Автомобили были подчинены моде, как дамские шляпки
и платья. Фасон машин приходилось менять каждый год, так, чтобы богатые
чувствовали, что они отстают от моды, и спешили бы приобрести новый
автомобиль. Конструкторы пристраивали в задней части автомобиля так
называемую "Tonneau" [бочка (фр.)], что-то вроде ящика с двумя добавочными
сиденьями; один год они низко опускали его, на следующий - высоко
поднимали; один год в него надо было входить сзади, а на следующий -
сбоку. В Париже они подхватили изысканное словечко "автомобиль", и теперь
каждую зиму в Нью-Йорке устраивались автомобильные выставки, где торговцы
автомобилями собирались стаями, приманивая покупателей.
Генри Форд не прочь был продавать автомобили на автомобильных
выставках, но он хотел также продавать их на главной улице в Ошкоше и
Топека и был убежден, что это можно сделать при одном и только одном
условии - при низкой цене. Он спорил со своими компаньонами, но
большинство было против него. Фордовская автомобильная компания прекратила
производство модели А стоимостью в 850 долларов и начала производить
модель С стоимостью в 900 долларов, модель F стоимостью в тысячу долларов
и модель В стоимостью в две тысячи. Спрос на эти автомобили упал с 1708 в
первом году до 1695 - во втором. В следующем году компания перестала
производить самую дешевую модель, и спрос упал до 1599. Компания
регрессировала.
Происходило ли это потому, что высока была цена, как говорил Генри
Форд, или потому, что не хватало новых моделей, как утверждали торговцы и
акционеры? Последние были уверены, что фордовская политика приведет к
краху; но Форд не интересовался никакой иной политикой. Он приберегал свои
дивиденды и пользовался всяким случаем для скупки акций недовольных
акционеров. Прежде всего он скупил акции плотника Стрелоу, владельца
мастерской; доля плотника в предприятии равнялась пяти тысячам долларов, и
он решил, что лучше вложить их в золотой прииск. Следующим на очереди
оказался старый приятель Малколмсон; Генри Форд решил, что ему не ужиться
с этим торговцем углем, а торговец углем по прошествии трех лет понял, что
ему не ужиться с Генри. Малколмсон продал свои акции, и Генри таким
образом получил, наконец, полный контроль над производством, а те, кто не
соглашался, с его политикой, вышли из компании. С этого времени в
Фордовской компании установилось правило: тот, кто не соглашался с
политикой Генри, немедленно выходил из компании.
Фордовский завод больше не выпускал туристских автомобилей, как
назывались дорогие модели; он производил стандартные и дешевые. Самый
дорогой фордовский автомобиль продавался теперь по 750 долларов, а самый
дешевый по 600 долларов. Результат сказался немедленно: в 1906 году
Фордовская компания продала в пять раз больше автомобилей, чем в
предыдущем году. Генри Форд начал свое восхождение к богатству.
В то время как решались эти споры, Эбнер Шатт усердно работал на
заводе: катал колеса, то с железными спицами, то с деревянными, в
зависимости от моды, и завинчивал гайки с правой и левой нарезками. Он
привинчивал звонки, а впоследствии механизмы с резиновой грушей, при
сжимании которой издавалось что-то среднее между звуком рожка и писком. Он
привинчивал фонари, сначала керосиновые, затем карбидные с металлическим
цилиндром. Все эти разнообразные операции Эбнер выполнял добросовестно, -
он торопливо шел к складу за парой новых колес, гнул спину, завинчивая
гайки, остерегался насадить гайку с правой нарезкой на ось с левой
нарезкой.
И вдруг наступил переворот. Никто, разумеется, не говорил Эбнеру о
контрольном пакете акций и тому подобных вещах, он знал только, что модели
менялись и что автомобили станут дешевле и будет их больше. Вскоре начали
поступать новые части, и Эбнеру сразу пришлось работать быстрее, а потом
стало ясно, что у него не хватает времени для привинчивания гудков, и он
передал эту работу другому рабочему. Производство все увеличивалось, и
вскоре Эбнер перестал справляться и с фонарями. Раньше, чем он успел
сообразить, как это случилось, он стал в фордовском предприятии
специалистом по завинчиванию гаек.
В один памятный день Эбнер собрался с духом и задержался на заводе
после работы. Он дрожал от страха, потому что Генри Форд был теперь
человек, обремененный заботами, и не дай бог было попасть ему на глаза или
обеспокоить его в неподходящую минуту, - он мог прийти в бешенство. Но
Эбнер раздумывал целый месяц и, наконец, решился. Дела компании шли
хорошо, и если он теперь не получит повышения, значит, повсюду одно и то
же.
И вот, с шапкой в руке, Эбнер подошел к своему хозяину, который
собирался сесть в автомобиль.
- Добрый вечер, мистер Форд, я - Эбнер Шатт.
- Здравствуй, Эбнер! - сказал хозяин, у которого была хорошая память. -
Как дела?
- Не могу пожаловаться, мистер Форд. Но если вы соизволите выслушать
простого рабочего, я вам кое-что сказал бы про работу.
Мистер Форд торопился к обеду, но миссис Форд уже привыкла к тому, что
прежде - дело, а удовольствие потом.
- А что такое, Эбнер?
- Ваше дело быстро растет, мистер Форд, и будет расти. Я слышу, что
люди говорят, всем им нравятся ваши автомобили и каждому охота купить себе
такой.
- Вот как, Эбнер? - Это был путь к сердцу хозяина.
- Вам придется добирать рабочих в мой цех. А" я замечаю в нем много
неполадок.
- Неполадки, Эбнер? А какие?
- А вот гайки поступают к нам смешанные, и с правой и с левой нарезкой,
- все вместе. Я еще ни одной не испортил, но кто-нибудь испортит. И вот
еще: приходится ходить к складу за колесами, а надо бы так, чтобы мне их
подкатывали, потому что насадка колес - это уже работа квалифицированная,
и я мог бы насаживать больше, если бы работал не отрываясь. Я делаю все,
что в моих силах, но если вы будете расширять свое предприятие, то вам
придется иметь одного рабочего для правых гаек, а другого - для левых. А
уже насадка колес, мистер Форд, будет самостоятельной работой, и ее надо
поручить человеку опытному, чтобы она не на глазок делалась.
- Кажется, ты дело говоришь, Эбнер. Утром я этим займусь.
- Я работаю у вас вот уже три года, мистер Форд, и не пропустил еще ни
одного дня, кроме дня своей свадьбы. Я говорил вам, что вы можете
рассчитывать на меня, и вы сказали, что если я буду работать усердно и
добросовестно, то я поправлю свои дела. Вот я и хочу просить вас, мистер
Форд... - От страха у Эбнера захватило дыхание, так как наступил
решительный момент. - Придет время, когда у вас будет специальный цех
насадки колес; так уж вы имейте в виду, что я это дело знаю и доказал, что
справлюсь с ним, могу и показать всякому и присмотреть. Поэтому я хочу
просить вас не ставить никого надо мной - мне самому желательно быть
мастером, - ну, начальником, что ли, этого цеха.
Сказал, и как гора с плеч. Мистер Форд не пришел в ярость, напротив,
по-видимому, он считал это разумным и сказал, что все рассмотрит и никто
не будет назначен начальником над Эбнером Шаттом. На следующий день мистер
Форд пришел в цех и некоторое время наблюдал за работой - у бедного Эбнера
так стучало сердце, что он едва дышал, но, к счастью, он так хорошо знал
свою работу, что мог делать ее во сне. В результате гайки начали поступать
в цех уже рассортированными, и в цехе появился рабочий, обязанностью
на ипподроме Гросс-Пойнта, невдалеке от Детройта, и газеты подогрели
интерес к ним. Прибыло много зрителей, преимущественно на велосипедах; в
их числе молодой рабочий по имени Эбнер Шатт, приехавший на модели,
известной под названием "Желтое колесо Стирна", которую он ценой многих
лишений приобрел из вторых или третьих рук. На нем был велосипедный
картуз, но не было соответствующего костюма. Его лучшие воскресные брюки
были схвачены у лодыжек зажимками.
Девять лет прошло с тех пор, как Эбнер видел мистера Форда латавшим
свою первую детскую коляску. Эбнер никогда не забывал этих дней и всякий
раз, встречая изобретателя, едущего в автомобиле, в знак приветствия махал
ему рукой; когда он читал в газетах об успехах мистера Форда, он испытывал
гордость, потому что с самого начала был причастен к этому делу. Эбнер
Шатт, облокотившись о перила трибуны, - лицо у него было красное и рот
широко открыт, - громкими криками подбодрял своего героя. Кричали и другие
зрители, но герой не обращал на это внимания, он весь сосредоточился на
стоявшей перед ним задаче - гонки могли принести славу и богатство, но
могли и кончиться несчастным случаем, даже смертью.
Автомобиль мистера Уинтона назывался "Пулей", автомобиль же мистера
Форда просто "Фордом". Раздался сигнальный выстрел; моторы взревели,
автомобили помчались; почти сразу мистер Форд вышел вперед; и он продолжал
держать первенство, и толпа кричала, а Эбнер Шатт приплясывал от
возбуждения и восторга. Он был одним из сотни зрителей, с криками "ура"
окруживших победителя. Мистер Форд не узнал Эбнера и даже не видел его, но
Эбнер с гордостью рассказывал стоящим поблизости: "Я знал этого парня, еще
когда он делал свою первую машину. Точно вам говорю. На Бэгли-стрит, в
маленьком сарайчике". Он повторял это до самой своей смерти.
Весь Детройт убедился теперь, что автомобиль может выиграть гонки; но в
том, что автомобиль представляет какую-то реальную пользу, еще никто не
был убежден. Генри Форд выехал зимой на лед и проехал на своем автомобиле
отмеренную милю со скоростью больше тридцати миль в час; он побил рекорд
Вандербильта и отпраздновал свою победу, устроив обед на льду. Но даже это
не заставило людей отнестись к нему серьезно. Кому, кроме сумасшедшего,
вздумается ехать со скоростью тридцать миль в час? Но гонки пользовались
успехом, и мистер Форд решил показать, что такое настоящая гонка. Он
сделал с приятелем специальный гоночный автомобиль с четырехцилиндровым
двигателем в восемьдесят лошадиных сил. Когда они завели мотор, он
заревел, как Ниагарский водопад. Мистер Форд сам не захотел ехать, и они
пригласили велосипедного гонщика Бэрни Олдфилда, сумасшедшего черта,
который зарабатывал на гонках. Шоссе не было приподнято на поворотах, и
тут можно было свернуть себе шею, тем более что руль был тяжелый и толкать
его приходилось обеими руками.
Эта настоящая "чертова карета" была названа "999" и участвовала в
гросс-пойнтских гонках в 1903 году. Эбнер Шатт опять был тут как тут с
двумя товарищами из погрузочного отделения инструментального завода. Гонки
были трехмильные, и сорвиголова Бэрни пришел на полмили впереди других.
Эбнер приплясывал, и кричал, и опять говорил всем, кто хотел слушать: "Я
знал этого мистера Форда. Точно вам говорю!"
Когда вое кончилось, Эбнер поехал на своем "Желтом колесе Стирна"
обратно в Детройт, и, работая педалями, обменивался с приятелями
впечатлениями дня, и обсуждал автомобильные модели, о которых они читали в
газетах. Эбнер и его приятели родились в век скорости и гордились этим.
Каждый велосипедист защищал марку своего велосипеда с такой одержимостью,
словно завод принадлежал ему; каждый из них был "гонщиком" и почитал делом
чести не дать другому объехать себя. И вот теперь появились на сцене эти
автомобили, гораздо более быстрые, опасные и увлекательные. Молодые
рабочие, имеющие дело с машинами, заговорили о зажигании, передачах и
системах охлаждения.
Все были уверены, что новое дело пойдет, и по дороге домой Эбнеру
пришла на ум мысль: "А почему бы мистеру Форду не дать мне работу!"
Как раз в это время Эбнер переживал что-то вроде кризиса. Ему было
двадцать четыре года, крепким здоровьем он не отличался; он три года
проработал в Инструментальной компании и пришел к выводу, что там у него
нет будущности. Начальник отдела был из таких, которые продвигают своих
приятелей и тех, кто им льстит и преподносит подарки. Эбнер не владел
искусством устраиваться, и воскресная школа и газеты учили его, что путь к
благополучию - это путь упорного и честного труда.
Пять лет назад романтическое приключение нарушило однообразие
безрадостной жизни Эбнера Шатта. Ее звали Милли Крок; родители ее были
рабочие и принадлежали к баптистской секте. Милли была блондинкой с
блестящими голубыми глазами; она была хрупкого сложения, но Эбнер не
замечал этого; ему она казалась существом необыкновенным, и уж во всяком
случае такой противный урод, как он, был недостоин ее. Он едва мог
поверить тому, что нравится ей, но мало-помалу это стало очевидным; они
стали встречаться на всех религиозных беседах, а потом Эбнер набрался
смелости и пришел к ней домой. Оба они были простодушны и очень робки, и
Эбнеру потребовалось много времени, прежде чем он догадался просить ее
руки. Когда все было решено, он пережил счастливейшие минуты своей жизни.
Но у них не было денег, и они не могли пожениться. Они должны были
работать и копить; и теперь, к концу пятого года, они все еще копили. Они
начали тяготиться ожиданием; ими владело безотчетное стремление внести
свою лепту в дело быстрого роста детройтского населения. Это было время
Тедди Рузвельта, кумира маленьких людей и пламенного борца против
"самоубийства нации". Дела шли блестяще - все богатели, как казалось
Эбнеру Шатту, все, кроме самого Эбнера.
Такие мысли бродили в голове молодого рабочего, когда он на велосипеде
возвращался с гонок домой.
- Надо как-нибудь вылезать, - повторял он без конца и заключил: - Схожу
к мистеру Форду!
Он решил, что разумней всего не говорить своим спутникам об этой
блестящей идее.
Случилось так, что как раз в это время мистер Форд тоже переживал
кризис. Ему было сорок лет, а он еще не достиг успеха. Он все еще делал
автомобили чуть ли не собственными руками и видел, как другие опережают
его. Интерес к его идее возрастал, появились автомобильные заводы, но он
оставался в стороне.
Среди его приятелей был некий Малколмсон, торговец углем, поставлявший
уголь Электрической компании, когда Генри Форд там работал. Малколмсон
ездил в фордовском автомобиле и был заражен фордовским энтузиазмом; после
блестящей победы Бэрни Олдфилда он провозгласил себя приверженцем
фордовской веры и предложил Форду организовать "Фордовскую автомобильную
компанию" и поделить между собой пятьдесят один процент ее акций, что
обеспечило бы им контроль. Торговец углем внес семь тысяч долларов на
покрытие организационных расходов. Завербовали еще пайщиков; конторщик
Малколмсона, Джеме Казенс, наскреб тысячу долларов, и то же сделал его
бухгалтер. Вошел в предприятие и плотник, чью мастерскую компания сняла, а
два брата Додж, владельцы механической мастерской, согласились поставлять
моторы для новых автомобилей и получать вознаграждение акциями. Пригласили
двух молодых юристов выработать устав, и они тоже рискнули войти в долю.
Новая компания начала свою деятельность с капиталом в двадцать восемь
тысяч долларов. Ни магнаты американской промышленности, ни финансовые тузы
не были представлены в этой компании; снабжение американцев дешевыми
колясками без лошадей взяли на себя люди, в большинстве своем скопившие
деньги на покупку акций из своего жалованья и знавшие Форда лично или
через друзей.
Если бы Эбнер Шатт и знал об этом, все равно пользы ему было бы мало,
ибо у него за душой не было и ста долларов и он не имел понятия, что такое
акционерная компания. Он даже не знал, куда переехал мистер Форд и как
найти его адрес. Чисто случайно, проезжая по Мак-авеню, он увидел
двухэтажное здание с новой вывеской: "Фордовская автомобильная компания".
Это была мастерская, которую мистер Форд снимал у плотника, одного из
своих акционеров, за семьдесят пять долларов в месяц. Здание имело искусно
сделанный "фальшивый фасад": передняя стена поднималась над крышей так,
что строение казалось более высоким, чем было на самом деле. Но это никого
не могло обмануть, потому что вблизи видны были низкие боковые стены.
Много таких фальшивых фасадов в Америке и не только у зданий.
Эбнер слез с велосипеда и прислонил его к стене. Мистер Форд был здесь;
он фактически всегда был здесь - и не в конторе, просиживая сиденье
вертушки, а в мастерской, присматривая за производством. Эбнер почтительно
подождал с кепкой в руке, пока не представился удобный случай. Тогда он
выступил вперед.
- Мистер Форд, меня зовут Эбнер Шатт. Вы меня не помните, но я еще
мальчишкой бегал к вам в мастерскую на Бэгли-стрит смотреть на вашу
работу. Один раз я даже помог подвезти ваш автомобиль к дому, когда
заглохла машина.
- Вот как, Эбнер? - сказал мистер Форд. - Кажется, я припоминаю тебя.
Как твои дела?
- Не больно хороши, мистер Форд. Я работаю на инструментальном заводе и
стараюсь изо всех сил, но меня не выдвигают, и ждать мне там, видно,
нечего. Я знаю, что ваше дело пойдет, мистер Форд, и я с охотой поработал
бы у вас.
- В механизмах разбираешься, Эбнер?
- Да ничего, мистер Форд, кое-чего понабрался. Я езжу на велосипеде, и
приходится чинить его. Я читал о вашем автомобиле и как он устроен. Я был
на гонках - видел, как вы побили мистера Уинтона, и видел гонки Бэрни
Олдфилда. Я гордился вами, честное слово! - Увидев, что мистер Форд
улыбается, Эбнер поспешно добавил: - Я хороший работник, мистер Форд. Я
непьющий и никогда не прогуливаю. Если бы вы меня взяли, я уж так старался
бы угодить вам! Я помню, как вы были добры к нам, ребятишкам...
На лице изобретателя появилось суровое выражение. Теперь он был
вице-президентом и главным директором компании, несущим ответственность за
предприятие.
- У нас тут не благотворительное общество, Эбнер. Мы собираемся делать
автомобили, и очень много автомобилей. Тот, кто на нас работает, должен
работать как следует, мы шутки шутить не собираемся.
- Мистер Форд, - поспешно вскричал Эбнер, - я не хотел сказать ничего
такого! Я прошу только дать мне работу. Вы такого усердного работника, как
я, во всем городе не сыщете, а уж как я был бы благодарен!
Пока Эбнер говорил, главный директор смотрел на него оценивающим
взглядом. Эбнер был молод, и глаза у него были чистые, подтверждавшие его
заявление, что он не пьет. Его руки и платье говорили о знакомстве с
тяжелым трудом. Лицо у него было простодушное и честное. Умение и опыт для
мистера Форда не имели такого значения, как желание учиться: ведь он
намеревался изготовлять автомобили, по возможности точь-в-точь похожие
друг на друга, а работу предполагалось распределить таким образом, чтобы
каждый человек делал всего несколько операций.
- Ладно, Эбнер, - сказал он, - я возьму тебя на работу, и если ты
сдержишь обещание - чего-нибудь добьешься.
- Вот спасибо, мистер Форд, вот спасибо! - Эбнер был на седьмом небе.
Он уже давно решил про себя, что Генри Форд великий человек, и теперь был
уверен в этом, а также в том, что им обоим обеспечена удача.
Директор провел его через набитую людьми мастерскую к мастеру, который
уже надевал пальто, собираясь уходить.
- Форстер, это Эбнер Шатт, которого я знал, когда он был еще
мальчишкой. Зачислите его, и пусть он покажет, на что годится. Как вы
думаете, когда он может приступить к работе?
- Да хоть сейчас, мистер Форд, если хочет.
- Ну как, Эбнер?
- Я приду завтра, сэр. Мне ведь надо зайти на старую работу и взять
расчет. Ничего, если я приду в половине девятого?
- Ладно, в половине девятого, - сказал мастер.
Эбнер поблагодарил с горячностью, которая растрогала бы их, если бы они
не были так поглощены вопросами производства.
Итак, Эбнер Шатт сделался винтиком в машине, которая зародилась в мозгу
Генри Форда и теперь претворялась в жизнь. В своей мастерской на
Бэгли-стрит мистер Форд мог делать все, что хотел; но как только он
появлялся среди людей и принимал участие в их начинаниях, он был обязан
делать то, что ему говорили. И вот первый раз в жизни он стал во главе
собственного предприятия; люди будут повиноваться ему, действовать
согласно его воле.
Он будет думать не только за себя, но и за Эбнера, - и это как нельзя
лучше устраивало Эбнера; его мыслительные способности были ограничены да и
никогда не развивались. Если бы ему пришлось в этой битком набитой людьми
мастерской самому себе искать работу, он был бы очень несчастлив. Но
мастер точно показал Эбнеру, что надо делать, и тот был благодарен ему;
теперь Эбнеру только приладиться, и работа пойдет, и чем меньше она будет
меняться, тем лучше. Главный директор не ошибся, наняв этого
двадцатичетырехлетнего баптиста.
Предприятие, где начал работать Эбнер, по существу, не было
автомобильным заводом. Там не было станков для производства деталей; почти
все производилось на стороне, по спецификации мистера Форда, и бывшая
плотницкая была лишь сборочной мастерской. За первый год предполагалось
собрать 1708 автомобилей, то есть по шесть автомобилей за рабочий день, -
цифра неслыханная в новой, автомобильной промышленности. Задачей главного
директора было разделить эту работу на несколько частей с таким расчетом,
чтобы каждая часть заполняла десятичасовой рабочий день при максимальной
загрузке рабочего.
Партии колес с шинами прибывали на подводах, запряженных лошадьми. На
Эбнере лежала обязанность ходить к складу, брать два колеса, подкатывать
их к почти собранному автомобилю, насаживать на ось и завинчивать ключом
гайки. Насаживать гайки надо было осторожно, чтобы не сорвать нарезку, и
завинчивать туго, а то, того и гляди, какой-нибудь шофер свалится в канаву
и станет проклинать "Фордовскую автомобильную компанию". Так как Эбнер не
раз снимал колеса со своего велосипеда и снова надевал их, с этой работой
он легко освоился. Однажды в припадке усердия он показал, как быстро может
выполнить задание, и это стало нормой; если случалось, что он не выполнял
ее, на него смотрели косо и делали ему замечания.
Когда Эбнер вполне овладел искусством насаживать колеса, ему показали,
как надо прикреплять сигнальный рожок, помещавшийся на передке автомобиля,
а также и фонарь, который был больше велосипедного и привинчивался к
щитку. Нечто подобное Эбнер уже проделывал с велосипедом, и ему не
доставляло это никаких хлопот. Наконец ему поручили носить и укладывать на
место подушки, обтирать с них грязь и сообщать о всяких царапинах и
недоделках. Таковы были обязанности, которые заполняли весь его день; но
он не тужил, - он получал семнадцать с половиной центов в час - лучший
заработок за все время его работы, и мистер Форд обещал, что если он будет
хорошо работать, то получит повышение. Чего еще мог желать рабочий?
Исполненный надежд, Эбнер и голубоглазая Милли Крок, собравшись с
духом, обвенчались в выбеленной церкви, а потом прокатились на пароходе, -
это был первый и последний праздник в их жизни. Они посмотрели Ниагарский
водопад и снялись на фоне величественного пейзажа. Фотография заняла свое
место в семейном альбоме, дабы внуки могли любоваться ею: оба
торжественные и без улыбки, - Милли с буфами на рукавах и Эбнер в
крахмальном воротничке, с пышным галстуком и с торчащими кончиками рыжих
усов, тонко закрученных и крепко навощенных.
Не прошло и года, как доверчивая молодая чета пополнила население
своего быстро растущего города. Это был мальчик, и они назвали его Джоном
Крок, по отцу Милли. В общей сложности у них родилось шестеро детей, из
которых четверо выжили - три мальчика и одна девочка; самого младшего
назвали Томом, по имени отца Эбнера, и они звали его Томми, пока дедушка
был жив.
В то время как Эбнер и Милли таким образом осуществляли свою мечту,
мистер Форд был занят своей мечтой: сделать так, чтобы, когда маленькие
Шатты подрастут, а также и маленькие Смиты, и Шульцы, и Слюпские, и
Штейны, - они смогли бы по доступной цене купить миллионы маленьких
колясок без лошади, и ехать в любое место, и достичь любого пункта на
поверхности земного шара, за исключением нескольких горных вершин.
Движимый этой целью, мистер Форд беспрестанно сновал по бывшей
плотницкой, в которой уже работало около трехсот рабочих. Он замечал,
когда они мешали друг другу, и старался устранить помехи. Он осматривал
материалы, проверял заказы, обсуждал возможности сбыта и составлял
рекламы, взывающие к сознанию среднего американца, которое до тонкости
было ему знакомо, потому что в течение сорока лет он сам был этим средним
американцем. По его теории всякий, кто хотел преуспеть в делах, не должен
был забывать о сознании среднего американца. Он полжизни проверял эту
теорию на практике, прежде чем начал ее проповедовать.
В первый год своего существования "Фордовская автомобильная компания"
выручила от продажи автомобилей полтора миллиона долларов; почти четвертая
часть этой суммы оказалась прибылью. И с этих пор у Генри Форда всегда
имелось достаточно денег для осуществления своих идей. Он берег свои
деньги и использовал их для этой цели.
Первый автомобиль, известный как модель А, был продан за 850 долларов,
и Генри намеревался снизить цену и в 1904 году продать еще больше
автомобилей. Это вызвало отпор со стороны его компаньонов, которые
придерживались старого взгляда на автомобиль, как на игрушку для богачей;
они хотели поднять цену и выпускать более шикарные модели, чтобы продавцам
было что расхваливать. Автомобили были подчинены моде, как дамские шляпки
и платья. Фасон машин приходилось менять каждый год, так, чтобы богатые
чувствовали, что они отстают от моды, и спешили бы приобрести новый
автомобиль. Конструкторы пристраивали в задней части автомобиля так
называемую "Tonneau" [бочка (фр.)], что-то вроде ящика с двумя добавочными
сиденьями; один год они низко опускали его, на следующий - высоко
поднимали; один год в него надо было входить сзади, а на следующий -
сбоку. В Париже они подхватили изысканное словечко "автомобиль", и теперь
каждую зиму в Нью-Йорке устраивались автомобильные выставки, где торговцы
автомобилями собирались стаями, приманивая покупателей.
Генри Форд не прочь был продавать автомобили на автомобильных
выставках, но он хотел также продавать их на главной улице в Ошкоше и
Топека и был убежден, что это можно сделать при одном и только одном
условии - при низкой цене. Он спорил со своими компаньонами, но
большинство было против него. Фордовская автомобильная компания прекратила
производство модели А стоимостью в 850 долларов и начала производить
модель С стоимостью в 900 долларов, модель F стоимостью в тысячу долларов
и модель В стоимостью в две тысячи. Спрос на эти автомобили упал с 1708 в
первом году до 1695 - во втором. В следующем году компания перестала
производить самую дешевую модель, и спрос упал до 1599. Компания
регрессировала.
Происходило ли это потому, что высока была цена, как говорил Генри
Форд, или потому, что не хватало новых моделей, как утверждали торговцы и
акционеры? Последние были уверены, что фордовская политика приведет к
краху; но Форд не интересовался никакой иной политикой. Он приберегал свои
дивиденды и пользовался всяким случаем для скупки акций недовольных
акционеров. Прежде всего он скупил акции плотника Стрелоу, владельца
мастерской; доля плотника в предприятии равнялась пяти тысячам долларов, и
он решил, что лучше вложить их в золотой прииск. Следующим на очереди
оказался старый приятель Малколмсон; Генри Форд решил, что ему не ужиться
с этим торговцем углем, а торговец углем по прошествии трех лет понял, что
ему не ужиться с Генри. Малколмсон продал свои акции, и Генри таким
образом получил, наконец, полный контроль над производством, а те, кто не
соглашался, с его политикой, вышли из компании. С этого времени в
Фордовской компании установилось правило: тот, кто не соглашался с
политикой Генри, немедленно выходил из компании.
Фордовский завод больше не выпускал туристских автомобилей, как
назывались дорогие модели; он производил стандартные и дешевые. Самый
дорогой фордовский автомобиль продавался теперь по 750 долларов, а самый
дешевый по 600 долларов. Результат сказался немедленно: в 1906 году
Фордовская компания продала в пять раз больше автомобилей, чем в
предыдущем году. Генри Форд начал свое восхождение к богатству.
В то время как решались эти споры, Эбнер Шатт усердно работал на
заводе: катал колеса, то с железными спицами, то с деревянными, в
зависимости от моды, и завинчивал гайки с правой и левой нарезками. Он
привинчивал звонки, а впоследствии механизмы с резиновой грушей, при
сжимании которой издавалось что-то среднее между звуком рожка и писком. Он
привинчивал фонари, сначала керосиновые, затем карбидные с металлическим
цилиндром. Все эти разнообразные операции Эбнер выполнял добросовестно, -
он торопливо шел к складу за парой новых колес, гнул спину, завинчивая
гайки, остерегался насадить гайку с правой нарезкой на ось с левой
нарезкой.
И вдруг наступил переворот. Никто, разумеется, не говорил Эбнеру о
контрольном пакете акций и тому подобных вещах, он знал только, что модели
менялись и что автомобили станут дешевле и будет их больше. Вскоре начали
поступать новые части, и Эбнеру сразу пришлось работать быстрее, а потом
стало ясно, что у него не хватает времени для привинчивания гудков, и он
передал эту работу другому рабочему. Производство все увеличивалось, и
вскоре Эбнер перестал справляться и с фонарями. Раньше, чем он успел
сообразить, как это случилось, он стал в фордовском предприятии
специалистом по завинчиванию гаек.
В один памятный день Эбнер собрался с духом и задержался на заводе
после работы. Он дрожал от страха, потому что Генри Форд был теперь
человек, обремененный заботами, и не дай бог было попасть ему на глаза или
обеспокоить его в неподходящую минуту, - он мог прийти в бешенство. Но
Эбнер раздумывал целый месяц и, наконец, решился. Дела компании шли
хорошо, и если он теперь не получит повышения, значит, повсюду одно и то
же.
И вот, с шапкой в руке, Эбнер подошел к своему хозяину, который
собирался сесть в автомобиль.
- Добрый вечер, мистер Форд, я - Эбнер Шатт.
- Здравствуй, Эбнер! - сказал хозяин, у которого была хорошая память. -
Как дела?
- Не могу пожаловаться, мистер Форд. Но если вы соизволите выслушать
простого рабочего, я вам кое-что сказал бы про работу.
Мистер Форд торопился к обеду, но миссис Форд уже привыкла к тому, что
прежде - дело, а удовольствие потом.
- А что такое, Эбнер?
- Ваше дело быстро растет, мистер Форд, и будет расти. Я слышу, что
люди говорят, всем им нравятся ваши автомобили и каждому охота купить себе
такой.
- Вот как, Эбнер? - Это был путь к сердцу хозяина.
- Вам придется добирать рабочих в мой цех. А" я замечаю в нем много
неполадок.
- Неполадки, Эбнер? А какие?
- А вот гайки поступают к нам смешанные, и с правой и с левой нарезкой,
- все вместе. Я еще ни одной не испортил, но кто-нибудь испортит. И вот
еще: приходится ходить к складу за колесами, а надо бы так, чтобы мне их
подкатывали, потому что насадка колес - это уже работа квалифицированная,
и я мог бы насаживать больше, если бы работал не отрываясь. Я делаю все,
что в моих силах, но если вы будете расширять свое предприятие, то вам
придется иметь одного рабочего для правых гаек, а другого - для левых. А
уже насадка колес, мистер Форд, будет самостоятельной работой, и ее надо
поручить человеку опытному, чтобы она не на глазок делалась.
- Кажется, ты дело говоришь, Эбнер. Утром я этим займусь.
- Я работаю у вас вот уже три года, мистер Форд, и не пропустил еще ни
одного дня, кроме дня своей свадьбы. Я говорил вам, что вы можете
рассчитывать на меня, и вы сказали, что если я буду работать усердно и
добросовестно, то я поправлю свои дела. Вот я и хочу просить вас, мистер
Форд... - От страха у Эбнера захватило дыхание, так как наступил
решительный момент. - Придет время, когда у вас будет специальный цех
насадки колес; так уж вы имейте в виду, что я это дело знаю и доказал, что
справлюсь с ним, могу и показать всякому и присмотреть. Поэтому я хочу
просить вас не ставить никого надо мной - мне самому желательно быть
мастером, - ну, начальником, что ли, этого цеха.
Сказал, и как гора с плеч. Мистер Форд не пришел в ярость, напротив,
по-видимому, он считал это разумным и сказал, что все рассмотрит и никто
не будет назначен начальником над Эбнером Шаттом. На следующий день мистер
Форд пришел в цех и некоторое время наблюдал за работой - у бедного Эбнера
так стучало сердце, что он едва дышал, но, к счастью, он так хорошо знал
свою работу, что мог делать ее во сне. В результате гайки начали поступать
в цех уже рассортированными, и в цехе появился рабочий, обязанностью