которого было подносить гайки к Эбнеру и подкатывать колеса. Со временем
Эбнер стал завинчивать только гайки с правой нарезкой, а гайки с левой
нарезкой завинчивал другой рабочий, и гордый Эбнер показывал ему, как надо
работать.
В свое время были сделаны дальнейшие усовершенствования. Завинчивать
гайки стали две бригады, в каждой из них были рабочие по завинчиванию гаек
с правой и левой нарезками, и обучал рабочих тот же Эбнер. Наконец -
величайший день всей жизни Эбнера - в цехе стали работать пять рабочих,
один из них наблюдал за остальными, присматривал, чтобы они с достаточной
быстротой передвигались от одного автомобиля к другому, чтобы колеса
поступали к ним в надлежащий момент и чтобы они не сбивали нарезок и не
портили колпаков. Эти важные обязанности выполнял Эбнер Шатт, окрыленный
помощник мастера цеха по завинчиванию гаек Фордовской автомобильной
компании, с окладом два доллара семьдесят пять центов в день, - можете вы
себе это представить?
В то время, когда происходили эти события, Эбнер и его растущее
семейство снимали верхний этаж небольшого дома. У Эбнера были три сына и
дочка, и жили они в большой тесноте; наступившее благополучие и
уверенность в покровительстве мистера Форда придали ему смелость, и он
стал мечтать об отдельном домике. Однажды в воскресенье Эбнер пустился на
поиски и нашел дом в пять комнат, который сдавался за девять долларов в
месяц; в доме имелись водопровод и уборная, что показалось этому скромному
семейству высшей ступенью цивилизации. На несколько лет семейство Шатт
приютилось в этом доме.
Генри Форд со своей стороны тоже испытывал отцовскую гордость; его
детищем было трехэтажное кирпичное заводское здание на углу Пикет-стрит и
Бобьен-стрит, построенное целиком на прибыли компании. Когда пришло время
переезжать из плотницкой, площадь которой едва равнялась трем десятым
акра, в новое роскошное здание, занимающее более двух с половиной акров, и
с оборудованием стоимостью в четверть миллиона долларов, Генри Форд был
вне себя от радости; но его верный слуга радовался ничуть не меньше. Они
оба видели, как это предприятие выросло из ничего, и каждый из них
способствовал его росту.
Все в новом помещении было распланировано заранее; на полу мелом было
отмечено место для каждой части оборудования. Как только в старом
помещении закончилась сборка последнего автомобиля, станки и инструменты
были перевезены в новое; рабочие перебрались сами и вскоре начали собирать
новые автомобили на новом месте. Генри был тут как тут, присматривая за
всякой мелочью, "всюду сует свой нос", - говорили про него некоторые
рабочие, но таким путем он добивался результатов. "Эй там, пошевеливайся!
Давай поживей! Давай продукцию!" - таков был девиз завода. Отдыхать можно
дома, но рабочее время оплачивается компанией, и достаются эти деньги в
поте лица.
Генри Форд поехал во Флориду на автомобильные гонки, в которых
участвовал один из его автомобилей; на гонках произошел несчастный случай
- разбился вдребезги французский автомобиль; мистер Форд подобрал от него
обломок и подумал, что никогда раньше не держал в руках более легкого и
прочного материала. Он привез обломок домой и велел исследовать его; это
была ванадиевая сталь, новый сплав, который имел прочность на разрыв в три
раза большую; чем сталь, употреблявшаяся в Америке. Вот это был подходящий
материал для автомобилей, во всяком случае, для фордовских; Генри выписал
из Англии человека, который знал в этом толк, и после некоторых трудностей
наладил производство новой стали.
Это было началом новой эпохи; автомобили будут легче, прочнее, дешевле.
Пусть, кому охота, смеется над фордовским автомобилем, говоря, что он
сделан из жести; Генри наплевать. Люди убеждались, что фордовские
автомобили двигаются; они покупали их и платили наличными, - а Генри
собирал наличные. "Видел ли ты, - сказал Соломон, - человека проворного в
своем деле? Он будет стоять перед царями". Генри не часто цитировал
священное писание, но многие из его клиентов знали его наизусть.
На новом заводе Эбнер Шатт по-прежнему был специалистом по завинчиванию
гаек. Сам он их не завинчивал, разве только в крайнем случае или когда
требовалось показать кому-нибудь, как надо работать. Он ходил от
автомобиля к автомобилю, наблюдая за работой других. Это было еще до того,
как додумались до сборочного конвейера; автомобили делали так же, как
строили дома, - на одном месте. Рабочие бригады передвигались от
автомобиля к автомобилю с соответствующими деталями и инструментами. В
результате множество людей суетилось, рабочие сталкивались друг с другом,
а каждое такое столкновение сказывалось на цене готового автомобиля.
Эбнер Шатт добросовестно выполнял свою работу, но в глубине души не
переставал побаиваться. Если бы не высокая оплата, он предпочел бы, как
бывало, держать в руках ключ и завинчивать гайки. Он страшился
ответственности и необходимости быстро соображать. Он не представлял себе,
до чего хлопотная вещь человеческая натура, пока не столкнулся вплотную с
людьми; раньше он имел дело с частями машин, которые все были одинаковы, а
если почему-либо и не были, то Эбнер тут был ни при чем. Люди в рабочее
время уходили из цеха, пили водку и возвращались с головной болью и в
плохом настроении. Они не могли сосредоточиться на работе, а когда им
делали выговор, они, вместо того чтобы винить во всем себя, бранили
хозяина. Эбнер был по природе покладистым парнем и никому не любил
доставлять неприятностей, но теперь этого нельзя было избежать, потому что
работа требовала добросовестного исполнения. Ему приходилось повышать
голос и "давать встрепку", а если это не помогало, - сообщать фамилию
рабочего мистеру Форстеру, и тот увольнял виновного. Эбнер никогда не
претендовал на право увольнения; он вообще ни на что не претендовал, даже
на более высокую оплату.
Осенью 1907 года разразился новый кризис, который наполнил город
безработными и голодающими и научил смирению тех, кто остался на работе.
Продажа фордовских автомобилей сократилась, но не сильно, потому что спрос
на них все возрастал, и среди сотни миллионов американцев всегда
находились такие, которые могли купить то, что хотели. Генри Форд без
устали изыскивал новые пути, которые позволили бы ему продавать свой товар
по более дешевой цене. В первый год после кризиса он выпустил 6181
автомобиль - свыше трех автомобилей на каждого рабочего; за три года он
сумел выжать тридцать пять тысяч автомобилей из шести тысяч рабочих.
Разумеется, никто никогда не показывал этих цифр Эбнеру Шатту, да и они
мало бы что объяснили ему. В этот период, учась тому, как делать для
своего хозяина вдвое больше автомобилей, Эбнер получал пятнадцать
процентов надбавки к заработной плате и считал себя одним из счастливейших
рабочих Америки. Возможно, что так оно и было. Две зимы подряд в Детройте
стояли очереди за обедом, напоминая ему ужасные годы его отрочества,
которые ослабили его тело, ум и душу.
Милли Крок, когда Эбнер предложил ей выйти за него замуж, была
миловидным существом; яркий цвет лица, смеющиеся голубые глаза и светлые
волосы, которые не нуждались в завивке. Но после пяти лет ожидания брака и
шести лет, ушедших на деторождение и работу по хозяйству, - вся эта
красота поблекла. Она часто прихварывала, и заботы о четверых детях тяжело
отражались на ее здоровье. Пятый ребенок родился хилым, и доктор сказал,
что лучше ей больше не иметь детей; но он не сказал ей, как это сделать, -
в то время это считалось неэтичным. Вскоре после смерти пятого ребенка
родился шестой, темно-синего цвета, матери его даже не показали.
Милли стала выказывать нерасположение к мужу и все свое внимание
отдавала детям. Эбнеру это было тяжело, он был человеком недалеким, но
добрым; но он примирился, - в конце концов в этом мире нельзя иметь все и
нужно исполнять свой долг и обеспечить себе лучшую участь в ином мире.
Эбнер любил своих детей и охотно поиграл бы с ними, придя домой после
работы, но нередко Милли жаловалась на них, и ему приходилось поступать с
ними согласно заветам священного писания.
Четверо подрастающих детей поглощали много пищи и изнашивали много
обуви и одежды. Милли стряпала, и штопала, и чистила, и бранилась, и
ожидала дня, когда эти требовательные создания начнут ходить в школу и на
несколько часов развяжут ей руки. Шесть дней в неделю, в летнюю жару и в
зимнюю стужу, Эбнер вставал в половине шестого, одевался, приносил уголь и
растопку и разводил огонь, съедал кусок мяса с жареным картофелем, выпивал
горячего кофе, забеленного сгущенным молоком, затем садился на велосипед и
ехал к фордовскому заводу. В любую погоду, при любых обстоятельствах он
пробивал свой табель в табельных часах за несколько минут до гудка и
следил, чтобы каждый рабочий и каждый гаечный ключ были наготове.
Затем начиналась сутолока людей и машин, треск и грохот. Постороннего
это оглушало, но для Эбнера это была естественная обстановка работы; он
различал каждый звук и сразу настораживался, если звук был непривычный,
грозивший аварией. Все, чего он требовал, - это, чтобы рабочие не нарушали
темпа работы, а колеса и гайки поступали вовремя; чтобы гаечный ключ не
соскальзывал, гайки не падали и чтобы не слышно было ругани или ворчания
по адресу его самого, мистера Форда, Фордовской компании и фордовских
автомобилей; ничего, кроме беспрерывной и рассчитанной гонки, - а к концу
долгого дня - блаженного сознания, что он заработал еще три доллара и в
субботу отдаст их Милли, и она спрячет их в свой объемистый чулок и нехотя
истратит потом на квартиру, на газ, на топливо и пищу.
Иные не стали бы завидовать такой жизни, но Эбнер не знал таких людей и
не был знаком с их идеями. Он не считал фордовский завод огромной
потогонной камерой; он считал его предприятием, где нужно исполнять свои
обязанности в надежде на повышение и где он делал, что ему приказывали, и
взамен получал средства к жизни. Если бы его попросили высказать свое
суждение о заводе, он сперва пришел бы в замешательство и в конце концов
ответил бы, что это замечательное предприятие, где более пяти тысяч
самостоятельных частей, изготовленных из разнообразных материалов и
различных по размеру и форме, соединяются вместе, образуя волшебное целое,
в котором можно ехать и взбираться куда угодно, только не на стену. Если
бы его спросили, в чем он видит предел счастья на земле, он ответил бы,
что мечтает иметь достаточно денег, чтобы купить автомобиль - пусть
ободранный и помятый, только бы двигался, и тогда в дождь он мог бы ездить
на работу под прикрытием, а по воскресеньям, усадив в него Милли и
ребятишек, возил бы их в деревню, где его старший брат работал батраком, и
там они покупали бы овощи за полцены по сравнению с ценами зеленной на
углу.
Генри Форд к этому времени уже сконструировал восемь различных моделей.
Первая, модель А, имела двухцилиндровый мотор, расположенный у задней оси,
и цепную передачу. Постепенно от этой системы отказались.
Четырехцилиндровый двигатель под капотом на передке, с карданной
передачей, стал стандартом фордовского автомобиля. В 1908 году Генри
решился осуществить свою идею производства дешевого автомобиля для
массового покупателя. Однажды, не предупредив свой отдел продажи, он
объявил, что модели А, В, С, F, N, R, S и К навсегда отменяются, отныне
единственной фордовской моделью будет модель Т. Он закончил свое сообщение
знаменитыми словами: "Каждый покупатель может приобрести автомобиль любого
цвета, при условии, что цвет будет черный".
Модель Т, на которую пал выбор мистера Форда, была довольно безобразным
сооружением: с поднятым верхом она походила на маленький черный ящик на
колесах. Но имелось сиденье, на котором можно было сидеть, крыша, под
которой можно было укрыться от дождя, мотор, который работал на совесть, и
колеса, которые вертелись без отказа. Генри держался той точки зрения, что
средний американец похож на него самого, - мало заботится о красоте и
много о пользе. Он хочет сесть в автомобиль и поехать. Может быть, он не
всегда знает, куда ему хочется ехать или что он будет делать, когда
приедет на место, но эти проблемы уже Генри не касались.
Возможности сбыта ограничились; автомобильные дельцы предсказывали, что
через полгода Генри Форд сядет на мель. В ответ на это Генри купил
шестьдесят акров земли в городе Хайленд-Парке, милях в десяти к северу от
Детройта, и начал строить самый большой автомобильный завод, какой
когда-либо видел мир. В этом году он назначил цену 950 долларов за
туристский автомобиль, продал таких автомобилей более восемнадцати тысяч и
получил несколько миллионов прибыли, чем и оплатил участок и стройку. В
следующем году он снизил цену на туристский автомобиль до 780 долларов,
продал вдвое больше и нажил еще несколько миллионов.
Генри пошел в гору. Он выиграл битву и стал хозяином положения. Он
может приказывать, и ему будут повиноваться. Он может делать вещи и
строить машины, чтобы делать еще больше вещей. Сто автомобилей в день -
только начало, утверждал он, вскоре он будет выпускать тысячу в день; за
свою жизнь он выпустит миллион фордов.
Он окружил себя специалистами: людьми, которые знали свойства металлов
- и как их плавить, и как обрабатывать, и как делать сплавы и прессовать;
людьми, которые знали топливо и как получать высокую температуру по низкой
стоимости; людьми, которые знали сотни материалов, идущих на изготовление
автомобиля или могущих пойти на его изготовление; людьми, которые умели
строить, руководить, вести отчетность, перевозить, рекламировать - тысячу
и одно искусство, помогавшие производить автомобили и продавать их и
получать деньги, так чтобы Генри мог выпускать еще больше автомобилей и
продавать их и наживать еще больше денег.
Желающие могли смеяться, - это не тревожило Генри. Он знал, что ему
надо делать: произвести переворот в транспорте Америки, переделать ее
дороги и изменить нравы и обычаи людей. Он переделает американцев по
своему образу и подобию. Они станут трезвыми, честными и трудолюбивыми,
как он; механиками и поклонниками машин, как он; богатыми - ну, возможно,
не такими богатыми, как он, но в такой мере, как им подобает. Они будут
получать высокую заработную плату и научатся понемногу откладывать каждую
неделю, пока не скопят достаточно, чтобы внести аванс за фордовскую модель
Т, которая будет служить им десять, двадцать лет, - вырастут внуки Генри,
а эти автомобили все еще будут бегать по дорогам.
Все это зачиналось в Хайленд-Парке. Генри строил свою собственную
силовую установку, свой собственный сталелитейный завод, свои собственные
кузницы. Скоро у него будут свои собственные железные и угольные рудники,
пароходы и железные дороги. Это будет гигантская империя, и она будет
простираться по всей земле; и Генри будет основателем ее, хозяином ее; его
мудрость и его здравый смысл будут править ею. Предпочтение он отдавал
последнему. "Я - здравый смысл", - говорила душа Генри Форда.
Эбнер Шатт не мог знать всего, о чем думал его всемогущий хозяин, но
догадывался. Эбнер превзошел своего старика отца хотя бы в том, что каждый
вечер приносил домой газету и, несмотря на усталость, просматривал ее.
Время от времени он читал сообщения о том, что готовилось на новом заводе.
Иногда по воскресеньям он ездил с другими рабочими смотреть на стройку, и
всю неделю они говорили о том, что видели.
Большинство этих рабочих, как и Эбнер, гордились своим хозяином и его
успехами; но некоторые относились к нему недоброжелательно, это были
прирожденные "брыкуны". По их мнению, благополучие Генри выросло на их
спинах. "Будто они сами могли придумать это! - говорил Эбнер. - Будто они
понимают, какие автомобили надо выпускать!" "Социалисты", называл он их, -
слово, вычитанное им в газетах. Но он не очень разбирался в значении этого
слова. Разговоры о политике не поощрялись на заводе. Мистер Форд не
одобрял политики.
В начале 1912 года, когда Фордовская автомобильная компания выпускала
более двухсот автомобилей в день, Эбнер впервые серьезно заболел. Он лег
спать, чувствуя себя неважно, и проснулся с высокой температурой и сильным
головокружением. В это морозное утро он с трудом поднялся с постели и, по
обыкновению, хотел затопить печь; Милли пришлось уложить его обратно в
постель и накрыть его грудой одеял, чтобы согреть. Она перепугалась и
побежала за врачом, и врач пришел и сказал, что у Эбнера инфлуенца. Ему
велели лежать в постели и сказали, что за ослушание он может поплатиться
жизнью.
Врач прописал ему лекарство, которое могло помочь его телу, но,
разумеется, не помогло его душе. Вот уже восемь лет, как он не пропустил
ни одного дня на службе у Генри Форда, и ужас объял его. В полубреду он
заставил Милли пойти в ближайший магазин, сообщить по телефону в контору о
его болезни и попросить, чтобы его не увольняли. Даже когда пришел агент
компании и убедился, что Эбнер действительно болен и обещал, что его место
останется за ним, он успокоился только наполовину. Он хорошо знал
заведенный на заводе порядок и понимал, как опасно дать почувствовать, что
без него, Эбнера, можно обойтись. Если в течение нескольких дней можно
ежедневно завинчивать восемьсот гаек и обходиться при этом без помощника
мастера, так зачем же тратить впустую три доллара?
У него было немного денег в сберегательной кассе; он принадлежал также
к организации, называемой "ПФОАБ", - другими словами, к "Передовому
филантропическому обществу американских бобров". Члены этого общества
имели свое помещение, знамена, плюмажи и торжественный ритуал и раз в
месяц покидали своих жен, курили сигары и обсуждали особенно интересующие
их дела родного города. В "ПФОАБ" входили заводские рабочие, вроде Эбнера,
и несколько мелких торговцев; важно, что они были многочисленны и каждую
неделю делали из своих заработков небольшие отчисления на помощь детям в
случае болезни отца.
Так и лежал Эбнер, пока природа не вылечила его с помощью или без
помощи врача. Он так ослаб, что несколько дней просидел дома, и у него
было время поближе познакомиться со своими детьми. Старшему мальчику,
Джону, исполнилось семь лет, и он ходил в школу, когда позволяла погода;
он был серьезным и хорошим мальчиком. Второго звали Генри Форд, он был
предприимчив, как и его тезка, и его матери приходилось с ним нелегко.
Дейзи, девочка, хрупкая и белокурая, во многом напоминала мать. Меньшему,
Томми, было всего три годика, и о нем еще трудно было что-нибудь сказать,
но ему нравилось, когда отец вырезал из газеты фигурки; Томми размалевывал
их цветными карандашами, обнаруживая, по мнению отца, большой талант.
Наконец Эбнеру разрешили отправиться на работу; не на велосипеде по
глубокому снегу, а в переполненном трамвае. Он исхудал и постарел лет на
десять, и то и дело присаживался во время работы, что нарушало дисциплину.
Рабочие жалели его, ничем его не тревожили, и постепенно силы вернулись к
нему. Но пережитое сильно подействовало на него, воскресив в нем жестокие
страхи отроческих лет.
Больше чем когда-либо он был благодарен доброму и могущественному
мистеру Форду, который обеспечил его надежной работой и даже выплатил ему
тантьемы в размере семи с половиной процентов его заработка за истекший
год. Для Эбнера это составило почти семьдесят долларов и явилось находкой,
позволившей ему оплатить счета врача и другие непредвиденные расходы.
Эбнеру не представилось случая выразить свои чувства мистеру Форду; но,
по-видимому, мистер Форд догадывался о них, ибо несколько лет спустя он
написал, что, когда он думает о тысячах семей, зависящих от его
предприятий, Фордовская автомобильная компания представляется ему
святилищем.
Наступил год президентских выборов. Демократическая партия выставила
кандидатом ректора университета по имени Вильсон, и этот Вильсон изо всех
сил старался переманить стойкого республиканца Эбнера на свою сторону при
помощи пламенных речей о "новой свободе". Эбнер прочел в газетах его
золотые слова; но он прочел также, что, когда в свое время демократическая
партия победила на выборах, наступили тяжелые времена, а он страшился
тяжелых времен больше любого тирана. Ректор университета был избран, и
действительно начался застой в делах, и этого было достаточно, чтобы на
всю жизнь убедить Эбнера в неизбежности таких последствий. Он редко
говорил о политике, но он подавал свой голос за Хьюза, Гардинга, Кулиджа,
Гувера, Лэндона, не говоря уже о всех губернаторах, сенаторах и членах
конгресса прославленной Старой партии.
Тяжелые времена лишь слегка задели Генри Форда. Он снизил цену
автомобиля до 600 долларов и продавал ежедневно свыше пятисот автомобилей.
В следующем году он снизил цену до 550 долларов и продавал ежедневно почти
тысячу. Этот процесс снижения цен и увеличения продажи будет продолжаться,
утверждал Генри; и, по-видимому, покупателям его идея нравилась.
Миллионы людей вдруг обнаружили, что им хочется поездить и поглядеть
мир. Их деды пересекали континент в фургонах, и на это уходил год; теперь
внуки хотели пересекать тот же континент за месяц, и недалеко то время,
когда они будут это делать в течение недели. Маленькие черные жуки ползали
по всем дорогам, и их стали называть ласкательными именами; их называли
"фордиками", их называли "трясучками", их называли "жестянками", а иногда
"генриками". О них сочиняли анекдоты, всюду можно было слышать "фордовские
шутки". Все они в основном сводились к тому, что пять жестянок из-под
томата и матрацную пружину по ошибке приняли за фордовский автомобиль,
произвели надлежащий ремонт, и машина поехала. Каждая такая шутка была
бесплатной рекламой.
Эбнер Шатт перевез свою семью поближе к новому заводу; куда пойдет
хозяин, туда пойдут и они. Эбнер все еще руководил завинчиванием гаек, и
можно не сомневаться, что человеку, которому нужно следить, чтобы
ежедневно было завинчено четыре тысячи гаек, хватало дела. Завод стал
такой большой, что рабочие не могли видеть, что творилось вокруг; но слухи
об этом доходили до Эбнера, и ему казалось, что он присутствует при
сотворении мира. И сказал бог: да будет свет, и стал свет. И сказал Генри:
да будут "форды", и в одной "фордовской шутке" рассказывалось про
человека, который, осмотрев завод Хайленд-Парк, вышел, почесывая в голове,
и воскликнул: "Так и ползают по мне эти букашки!"
Перед автомобильными промышленниками встала проблема. Чем больше они
нанимали рабочих, тем больше рабочие впустую тратили время, переходя от
одной машины к другой и мешая друг другу. В компании "Дженерал моторс"
кому-то пришла в голову блестящая идея: зачем рабочему идти к работе, не
лучше ли пододвинуть работу к рабочему?
Компания "Дженерал моторе" начала ставить опыты, и вскоре лазутчики
Генри донесли ему об этом. Он не мог допустить, чтобы его опередили, и
занялся тем же. Работа по сборке магнето, небольшой, но сложной части,
стала производиться на скользящем столе такой вышины, чтобы рабочим,
сидящим на табуретах, было удобно работать, причем каждый выполнял только
одну операцию на партии магнето, медленно проползавших мимо. Раньше
рабочий, выполнявший работу по сборке магнето, выпускал одно магнето
каждые двадцать минут; теперь эта же работа была разбита на двадцать
девять операций, производимых двадцатью девятью рабочими, и на сборку
одного магнето уходило тринадцать минут десять секунд. Это был настоящий
переворот.
Тот же метод был применен к изготовлению мотора. Один рабочий
изготовлял мотор за девять часов пятьдесят четыре минуты. Когда сборка
была поделена между восемьюдесятью четырьмя рабочими, время сборки мотора
сократилось больше чем на сорок процентов.
В начале 1913 года этот переворот ударил по Эбнеру Шатту, помощнику
мастера по завинчиванию гаек. Однажды солнечным утром ему велели идти на
Джон Р.-стрит, которая проходит через завод Хайленд-Парк, и принять
участие в опыте по сборке шасси, а шасси - это автомобиль на колесах, но
без кузова. Для опыта была приготовлена платформа на колесах и веревка,
длиною в двести пятьдесят футов, с воротом, чтобы тянуть платформу.
Необходимые материалы были кучками разложены вдоль маршрута, и шестеро
сборщиков передвигались вместе с платформой и по пути собирали шасси, в то
время как люди с секундомерами и блокнотами записывали время.
При старом способе производства, когда автомобиль, как дом, строился на
одном месте, на сборку шасси уходили двенадцать часов двадцать восемь
минут рабочего времени. Этот примитивный опыт сократил срок изготовления
шасси более чем вдвое. Поэтому вскоре пришлось сломать несколько больших
корпусов и перестроить их. Была установлена движущаяся платформа, и
различные части шасси поступали или при помощи крюков, подвешенных на
цепях, или на небольших моторных тележках. Вскоре сборочный конвейер
приподняли до пояса, а потом не замедлили появиться два конвейера - один
для высоких и один для низких ростом.
Давно прошло то время, когда Эбнер Шатт путешествовал к складу, руками
катил пару колес и отделял гайки с правой нарезкой от гаек с левой
Эбнер стал завинчивать только гайки с правой нарезкой, а гайки с левой
нарезкой завинчивал другой рабочий, и гордый Эбнер показывал ему, как надо
работать.
В свое время были сделаны дальнейшие усовершенствования. Завинчивать
гайки стали две бригады, в каждой из них были рабочие по завинчиванию гаек
с правой и левой нарезками, и обучал рабочих тот же Эбнер. Наконец -
величайший день всей жизни Эбнера - в цехе стали работать пять рабочих,
один из них наблюдал за остальными, присматривал, чтобы они с достаточной
быстротой передвигались от одного автомобиля к другому, чтобы колеса
поступали к ним в надлежащий момент и чтобы они не сбивали нарезок и не
портили колпаков. Эти важные обязанности выполнял Эбнер Шатт, окрыленный
помощник мастера цеха по завинчиванию гаек Фордовской автомобильной
компании, с окладом два доллара семьдесят пять центов в день, - можете вы
себе это представить?
В то время, когда происходили эти события, Эбнер и его растущее
семейство снимали верхний этаж небольшого дома. У Эбнера были три сына и
дочка, и жили они в большой тесноте; наступившее благополучие и
уверенность в покровительстве мистера Форда придали ему смелость, и он
стал мечтать об отдельном домике. Однажды в воскресенье Эбнер пустился на
поиски и нашел дом в пять комнат, который сдавался за девять долларов в
месяц; в доме имелись водопровод и уборная, что показалось этому скромному
семейству высшей ступенью цивилизации. На несколько лет семейство Шатт
приютилось в этом доме.
Генри Форд со своей стороны тоже испытывал отцовскую гордость; его
детищем было трехэтажное кирпичное заводское здание на углу Пикет-стрит и
Бобьен-стрит, построенное целиком на прибыли компании. Когда пришло время
переезжать из плотницкой, площадь которой едва равнялась трем десятым
акра, в новое роскошное здание, занимающее более двух с половиной акров, и
с оборудованием стоимостью в четверть миллиона долларов, Генри Форд был
вне себя от радости; но его верный слуга радовался ничуть не меньше. Они
оба видели, как это предприятие выросло из ничего, и каждый из них
способствовал его росту.
Все в новом помещении было распланировано заранее; на полу мелом было
отмечено место для каждой части оборудования. Как только в старом
помещении закончилась сборка последнего автомобиля, станки и инструменты
были перевезены в новое; рабочие перебрались сами и вскоре начали собирать
новые автомобили на новом месте. Генри был тут как тут, присматривая за
всякой мелочью, "всюду сует свой нос", - говорили про него некоторые
рабочие, но таким путем он добивался результатов. "Эй там, пошевеливайся!
Давай поживей! Давай продукцию!" - таков был девиз завода. Отдыхать можно
дома, но рабочее время оплачивается компанией, и достаются эти деньги в
поте лица.
Генри Форд поехал во Флориду на автомобильные гонки, в которых
участвовал один из его автомобилей; на гонках произошел несчастный случай
- разбился вдребезги французский автомобиль; мистер Форд подобрал от него
обломок и подумал, что никогда раньше не держал в руках более легкого и
прочного материала. Он привез обломок домой и велел исследовать его; это
была ванадиевая сталь, новый сплав, который имел прочность на разрыв в три
раза большую; чем сталь, употреблявшаяся в Америке. Вот это был подходящий
материал для автомобилей, во всяком случае, для фордовских; Генри выписал
из Англии человека, который знал в этом толк, и после некоторых трудностей
наладил производство новой стали.
Это было началом новой эпохи; автомобили будут легче, прочнее, дешевле.
Пусть, кому охота, смеется над фордовским автомобилем, говоря, что он
сделан из жести; Генри наплевать. Люди убеждались, что фордовские
автомобили двигаются; они покупали их и платили наличными, - а Генри
собирал наличные. "Видел ли ты, - сказал Соломон, - человека проворного в
своем деле? Он будет стоять перед царями". Генри не часто цитировал
священное писание, но многие из его клиентов знали его наизусть.
На новом заводе Эбнер Шатт по-прежнему был специалистом по завинчиванию
гаек. Сам он их не завинчивал, разве только в крайнем случае или когда
требовалось показать кому-нибудь, как надо работать. Он ходил от
автомобиля к автомобилю, наблюдая за работой других. Это было еще до того,
как додумались до сборочного конвейера; автомобили делали так же, как
строили дома, - на одном месте. Рабочие бригады передвигались от
автомобиля к автомобилю с соответствующими деталями и инструментами. В
результате множество людей суетилось, рабочие сталкивались друг с другом,
а каждое такое столкновение сказывалось на цене готового автомобиля.
Эбнер Шатт добросовестно выполнял свою работу, но в глубине души не
переставал побаиваться. Если бы не высокая оплата, он предпочел бы, как
бывало, держать в руках ключ и завинчивать гайки. Он страшился
ответственности и необходимости быстро соображать. Он не представлял себе,
до чего хлопотная вещь человеческая натура, пока не столкнулся вплотную с
людьми; раньше он имел дело с частями машин, которые все были одинаковы, а
если почему-либо и не были, то Эбнер тут был ни при чем. Люди в рабочее
время уходили из цеха, пили водку и возвращались с головной болью и в
плохом настроении. Они не могли сосредоточиться на работе, а когда им
делали выговор, они, вместо того чтобы винить во всем себя, бранили
хозяина. Эбнер был по природе покладистым парнем и никому не любил
доставлять неприятностей, но теперь этого нельзя было избежать, потому что
работа требовала добросовестного исполнения. Ему приходилось повышать
голос и "давать встрепку", а если это не помогало, - сообщать фамилию
рабочего мистеру Форстеру, и тот увольнял виновного. Эбнер никогда не
претендовал на право увольнения; он вообще ни на что не претендовал, даже
на более высокую оплату.
Осенью 1907 года разразился новый кризис, который наполнил город
безработными и голодающими и научил смирению тех, кто остался на работе.
Продажа фордовских автомобилей сократилась, но не сильно, потому что спрос
на них все возрастал, и среди сотни миллионов американцев всегда
находились такие, которые могли купить то, что хотели. Генри Форд без
устали изыскивал новые пути, которые позволили бы ему продавать свой товар
по более дешевой цене. В первый год после кризиса он выпустил 6181
автомобиль - свыше трех автомобилей на каждого рабочего; за три года он
сумел выжать тридцать пять тысяч автомобилей из шести тысяч рабочих.
Разумеется, никто никогда не показывал этих цифр Эбнеру Шатту, да и они
мало бы что объяснили ему. В этот период, учась тому, как делать для
своего хозяина вдвое больше автомобилей, Эбнер получал пятнадцать
процентов надбавки к заработной плате и считал себя одним из счастливейших
рабочих Америки. Возможно, что так оно и было. Две зимы подряд в Детройте
стояли очереди за обедом, напоминая ему ужасные годы его отрочества,
которые ослабили его тело, ум и душу.
Милли Крок, когда Эбнер предложил ей выйти за него замуж, была
миловидным существом; яркий цвет лица, смеющиеся голубые глаза и светлые
волосы, которые не нуждались в завивке. Но после пяти лет ожидания брака и
шести лет, ушедших на деторождение и работу по хозяйству, - вся эта
красота поблекла. Она часто прихварывала, и заботы о четверых детях тяжело
отражались на ее здоровье. Пятый ребенок родился хилым, и доктор сказал,
что лучше ей больше не иметь детей; но он не сказал ей, как это сделать, -
в то время это считалось неэтичным. Вскоре после смерти пятого ребенка
родился шестой, темно-синего цвета, матери его даже не показали.
Милли стала выказывать нерасположение к мужу и все свое внимание
отдавала детям. Эбнеру это было тяжело, он был человеком недалеким, но
добрым; но он примирился, - в конце концов в этом мире нельзя иметь все и
нужно исполнять свой долг и обеспечить себе лучшую участь в ином мире.
Эбнер любил своих детей и охотно поиграл бы с ними, придя домой после
работы, но нередко Милли жаловалась на них, и ему приходилось поступать с
ними согласно заветам священного писания.
Четверо подрастающих детей поглощали много пищи и изнашивали много
обуви и одежды. Милли стряпала, и штопала, и чистила, и бранилась, и
ожидала дня, когда эти требовательные создания начнут ходить в школу и на
несколько часов развяжут ей руки. Шесть дней в неделю, в летнюю жару и в
зимнюю стужу, Эбнер вставал в половине шестого, одевался, приносил уголь и
растопку и разводил огонь, съедал кусок мяса с жареным картофелем, выпивал
горячего кофе, забеленного сгущенным молоком, затем садился на велосипед и
ехал к фордовскому заводу. В любую погоду, при любых обстоятельствах он
пробивал свой табель в табельных часах за несколько минут до гудка и
следил, чтобы каждый рабочий и каждый гаечный ключ были наготове.
Затем начиналась сутолока людей и машин, треск и грохот. Постороннего
это оглушало, но для Эбнера это была естественная обстановка работы; он
различал каждый звук и сразу настораживался, если звук был непривычный,
грозивший аварией. Все, чего он требовал, - это, чтобы рабочие не нарушали
темпа работы, а колеса и гайки поступали вовремя; чтобы гаечный ключ не
соскальзывал, гайки не падали и чтобы не слышно было ругани или ворчания
по адресу его самого, мистера Форда, Фордовской компании и фордовских
автомобилей; ничего, кроме беспрерывной и рассчитанной гонки, - а к концу
долгого дня - блаженного сознания, что он заработал еще три доллара и в
субботу отдаст их Милли, и она спрячет их в свой объемистый чулок и нехотя
истратит потом на квартиру, на газ, на топливо и пищу.
Иные не стали бы завидовать такой жизни, но Эбнер не знал таких людей и
не был знаком с их идеями. Он не считал фордовский завод огромной
потогонной камерой; он считал его предприятием, где нужно исполнять свои
обязанности в надежде на повышение и где он делал, что ему приказывали, и
взамен получал средства к жизни. Если бы его попросили высказать свое
суждение о заводе, он сперва пришел бы в замешательство и в конце концов
ответил бы, что это замечательное предприятие, где более пяти тысяч
самостоятельных частей, изготовленных из разнообразных материалов и
различных по размеру и форме, соединяются вместе, образуя волшебное целое,
в котором можно ехать и взбираться куда угодно, только не на стену. Если
бы его спросили, в чем он видит предел счастья на земле, он ответил бы,
что мечтает иметь достаточно денег, чтобы купить автомобиль - пусть
ободранный и помятый, только бы двигался, и тогда в дождь он мог бы ездить
на работу под прикрытием, а по воскресеньям, усадив в него Милли и
ребятишек, возил бы их в деревню, где его старший брат работал батраком, и
там они покупали бы овощи за полцены по сравнению с ценами зеленной на
углу.
Генри Форд к этому времени уже сконструировал восемь различных моделей.
Первая, модель А, имела двухцилиндровый мотор, расположенный у задней оси,
и цепную передачу. Постепенно от этой системы отказались.
Четырехцилиндровый двигатель под капотом на передке, с карданной
передачей, стал стандартом фордовского автомобиля. В 1908 году Генри
решился осуществить свою идею производства дешевого автомобиля для
массового покупателя. Однажды, не предупредив свой отдел продажи, он
объявил, что модели А, В, С, F, N, R, S и К навсегда отменяются, отныне
единственной фордовской моделью будет модель Т. Он закончил свое сообщение
знаменитыми словами: "Каждый покупатель может приобрести автомобиль любого
цвета, при условии, что цвет будет черный".
Модель Т, на которую пал выбор мистера Форда, была довольно безобразным
сооружением: с поднятым верхом она походила на маленький черный ящик на
колесах. Но имелось сиденье, на котором можно было сидеть, крыша, под
которой можно было укрыться от дождя, мотор, который работал на совесть, и
колеса, которые вертелись без отказа. Генри держался той точки зрения, что
средний американец похож на него самого, - мало заботится о красоте и
много о пользе. Он хочет сесть в автомобиль и поехать. Может быть, он не
всегда знает, куда ему хочется ехать или что он будет делать, когда
приедет на место, но эти проблемы уже Генри не касались.
Возможности сбыта ограничились; автомобильные дельцы предсказывали, что
через полгода Генри Форд сядет на мель. В ответ на это Генри купил
шестьдесят акров земли в городе Хайленд-Парке, милях в десяти к северу от
Детройта, и начал строить самый большой автомобильный завод, какой
когда-либо видел мир. В этом году он назначил цену 950 долларов за
туристский автомобиль, продал таких автомобилей более восемнадцати тысяч и
получил несколько миллионов прибыли, чем и оплатил участок и стройку. В
следующем году он снизил цену на туристский автомобиль до 780 долларов,
продал вдвое больше и нажил еще несколько миллионов.
Генри пошел в гору. Он выиграл битву и стал хозяином положения. Он
может приказывать, и ему будут повиноваться. Он может делать вещи и
строить машины, чтобы делать еще больше вещей. Сто автомобилей в день -
только начало, утверждал он, вскоре он будет выпускать тысячу в день; за
свою жизнь он выпустит миллион фордов.
Он окружил себя специалистами: людьми, которые знали свойства металлов
- и как их плавить, и как обрабатывать, и как делать сплавы и прессовать;
людьми, которые знали топливо и как получать высокую температуру по низкой
стоимости; людьми, которые знали сотни материалов, идущих на изготовление
автомобиля или могущих пойти на его изготовление; людьми, которые умели
строить, руководить, вести отчетность, перевозить, рекламировать - тысячу
и одно искусство, помогавшие производить автомобили и продавать их и
получать деньги, так чтобы Генри мог выпускать еще больше автомобилей и
продавать их и наживать еще больше денег.
Желающие могли смеяться, - это не тревожило Генри. Он знал, что ему
надо делать: произвести переворот в транспорте Америки, переделать ее
дороги и изменить нравы и обычаи людей. Он переделает американцев по
своему образу и подобию. Они станут трезвыми, честными и трудолюбивыми,
как он; механиками и поклонниками машин, как он; богатыми - ну, возможно,
не такими богатыми, как он, но в такой мере, как им подобает. Они будут
получать высокую заработную плату и научатся понемногу откладывать каждую
неделю, пока не скопят достаточно, чтобы внести аванс за фордовскую модель
Т, которая будет служить им десять, двадцать лет, - вырастут внуки Генри,
а эти автомобили все еще будут бегать по дорогам.
Все это зачиналось в Хайленд-Парке. Генри строил свою собственную
силовую установку, свой собственный сталелитейный завод, свои собственные
кузницы. Скоро у него будут свои собственные железные и угольные рудники,
пароходы и железные дороги. Это будет гигантская империя, и она будет
простираться по всей земле; и Генри будет основателем ее, хозяином ее; его
мудрость и его здравый смысл будут править ею. Предпочтение он отдавал
последнему. "Я - здравый смысл", - говорила душа Генри Форда.
Эбнер Шатт не мог знать всего, о чем думал его всемогущий хозяин, но
догадывался. Эбнер превзошел своего старика отца хотя бы в том, что каждый
вечер приносил домой газету и, несмотря на усталость, просматривал ее.
Время от времени он читал сообщения о том, что готовилось на новом заводе.
Иногда по воскресеньям он ездил с другими рабочими смотреть на стройку, и
всю неделю они говорили о том, что видели.
Большинство этих рабочих, как и Эбнер, гордились своим хозяином и его
успехами; но некоторые относились к нему недоброжелательно, это были
прирожденные "брыкуны". По их мнению, благополучие Генри выросло на их
спинах. "Будто они сами могли придумать это! - говорил Эбнер. - Будто они
понимают, какие автомобили надо выпускать!" "Социалисты", называл он их, -
слово, вычитанное им в газетах. Но он не очень разбирался в значении этого
слова. Разговоры о политике не поощрялись на заводе. Мистер Форд не
одобрял политики.
В начале 1912 года, когда Фордовская автомобильная компания выпускала
более двухсот автомобилей в день, Эбнер впервые серьезно заболел. Он лег
спать, чувствуя себя неважно, и проснулся с высокой температурой и сильным
головокружением. В это морозное утро он с трудом поднялся с постели и, по
обыкновению, хотел затопить печь; Милли пришлось уложить его обратно в
постель и накрыть его грудой одеял, чтобы согреть. Она перепугалась и
побежала за врачом, и врач пришел и сказал, что у Эбнера инфлуенца. Ему
велели лежать в постели и сказали, что за ослушание он может поплатиться
жизнью.
Врач прописал ему лекарство, которое могло помочь его телу, но,
разумеется, не помогло его душе. Вот уже восемь лет, как он не пропустил
ни одного дня на службе у Генри Форда, и ужас объял его. В полубреду он
заставил Милли пойти в ближайший магазин, сообщить по телефону в контору о
его болезни и попросить, чтобы его не увольняли. Даже когда пришел агент
компании и убедился, что Эбнер действительно болен и обещал, что его место
останется за ним, он успокоился только наполовину. Он хорошо знал
заведенный на заводе порядок и понимал, как опасно дать почувствовать, что
без него, Эбнера, можно обойтись. Если в течение нескольких дней можно
ежедневно завинчивать восемьсот гаек и обходиться при этом без помощника
мастера, так зачем же тратить впустую три доллара?
У него было немного денег в сберегательной кассе; он принадлежал также
к организации, называемой "ПФОАБ", - другими словами, к "Передовому
филантропическому обществу американских бобров". Члены этого общества
имели свое помещение, знамена, плюмажи и торжественный ритуал и раз в
месяц покидали своих жен, курили сигары и обсуждали особенно интересующие
их дела родного города. В "ПФОАБ" входили заводские рабочие, вроде Эбнера,
и несколько мелких торговцев; важно, что они были многочисленны и каждую
неделю делали из своих заработков небольшие отчисления на помощь детям в
случае болезни отца.
Так и лежал Эбнер, пока природа не вылечила его с помощью или без
помощи врача. Он так ослаб, что несколько дней просидел дома, и у него
было время поближе познакомиться со своими детьми. Старшему мальчику,
Джону, исполнилось семь лет, и он ходил в школу, когда позволяла погода;
он был серьезным и хорошим мальчиком. Второго звали Генри Форд, он был
предприимчив, как и его тезка, и его матери приходилось с ним нелегко.
Дейзи, девочка, хрупкая и белокурая, во многом напоминала мать. Меньшему,
Томми, было всего три годика, и о нем еще трудно было что-нибудь сказать,
но ему нравилось, когда отец вырезал из газеты фигурки; Томми размалевывал
их цветными карандашами, обнаруживая, по мнению отца, большой талант.
Наконец Эбнеру разрешили отправиться на работу; не на велосипеде по
глубокому снегу, а в переполненном трамвае. Он исхудал и постарел лет на
десять, и то и дело присаживался во время работы, что нарушало дисциплину.
Рабочие жалели его, ничем его не тревожили, и постепенно силы вернулись к
нему. Но пережитое сильно подействовало на него, воскресив в нем жестокие
страхи отроческих лет.
Больше чем когда-либо он был благодарен доброму и могущественному
мистеру Форду, который обеспечил его надежной работой и даже выплатил ему
тантьемы в размере семи с половиной процентов его заработка за истекший
год. Для Эбнера это составило почти семьдесят долларов и явилось находкой,
позволившей ему оплатить счета врача и другие непредвиденные расходы.
Эбнеру не представилось случая выразить свои чувства мистеру Форду; но,
по-видимому, мистер Форд догадывался о них, ибо несколько лет спустя он
написал, что, когда он думает о тысячах семей, зависящих от его
предприятий, Фордовская автомобильная компания представляется ему
святилищем.
Наступил год президентских выборов. Демократическая партия выставила
кандидатом ректора университета по имени Вильсон, и этот Вильсон изо всех
сил старался переманить стойкого республиканца Эбнера на свою сторону при
помощи пламенных речей о "новой свободе". Эбнер прочел в газетах его
золотые слова; но он прочел также, что, когда в свое время демократическая
партия победила на выборах, наступили тяжелые времена, а он страшился
тяжелых времен больше любого тирана. Ректор университета был избран, и
действительно начался застой в делах, и этого было достаточно, чтобы на
всю жизнь убедить Эбнера в неизбежности таких последствий. Он редко
говорил о политике, но он подавал свой голос за Хьюза, Гардинга, Кулиджа,
Гувера, Лэндона, не говоря уже о всех губернаторах, сенаторах и членах
конгресса прославленной Старой партии.
Тяжелые времена лишь слегка задели Генри Форда. Он снизил цену
автомобиля до 600 долларов и продавал ежедневно свыше пятисот автомобилей.
В следующем году он снизил цену до 550 долларов и продавал ежедневно почти
тысячу. Этот процесс снижения цен и увеличения продажи будет продолжаться,
утверждал Генри; и, по-видимому, покупателям его идея нравилась.
Миллионы людей вдруг обнаружили, что им хочется поездить и поглядеть
мир. Их деды пересекали континент в фургонах, и на это уходил год; теперь
внуки хотели пересекать тот же континент за месяц, и недалеко то время,
когда они будут это делать в течение недели. Маленькие черные жуки ползали
по всем дорогам, и их стали называть ласкательными именами; их называли
"фордиками", их называли "трясучками", их называли "жестянками", а иногда
"генриками". О них сочиняли анекдоты, всюду можно было слышать "фордовские
шутки". Все они в основном сводились к тому, что пять жестянок из-под
томата и матрацную пружину по ошибке приняли за фордовский автомобиль,
произвели надлежащий ремонт, и машина поехала. Каждая такая шутка была
бесплатной рекламой.
Эбнер Шатт перевез свою семью поближе к новому заводу; куда пойдет
хозяин, туда пойдут и они. Эбнер все еще руководил завинчиванием гаек, и
можно не сомневаться, что человеку, которому нужно следить, чтобы
ежедневно было завинчено четыре тысячи гаек, хватало дела. Завод стал
такой большой, что рабочие не могли видеть, что творилось вокруг; но слухи
об этом доходили до Эбнера, и ему казалось, что он присутствует при
сотворении мира. И сказал бог: да будет свет, и стал свет. И сказал Генри:
да будут "форды", и в одной "фордовской шутке" рассказывалось про
человека, который, осмотрев завод Хайленд-Парк, вышел, почесывая в голове,
и воскликнул: "Так и ползают по мне эти букашки!"
Перед автомобильными промышленниками встала проблема. Чем больше они
нанимали рабочих, тем больше рабочие впустую тратили время, переходя от
одной машины к другой и мешая друг другу. В компании "Дженерал моторс"
кому-то пришла в голову блестящая идея: зачем рабочему идти к работе, не
лучше ли пододвинуть работу к рабочему?
Компания "Дженерал моторе" начала ставить опыты, и вскоре лазутчики
Генри донесли ему об этом. Он не мог допустить, чтобы его опередили, и
занялся тем же. Работа по сборке магнето, небольшой, но сложной части,
стала производиться на скользящем столе такой вышины, чтобы рабочим,
сидящим на табуретах, было удобно работать, причем каждый выполнял только
одну операцию на партии магнето, медленно проползавших мимо. Раньше
рабочий, выполнявший работу по сборке магнето, выпускал одно магнето
каждые двадцать минут; теперь эта же работа была разбита на двадцать
девять операций, производимых двадцатью девятью рабочими, и на сборку
одного магнето уходило тринадцать минут десять секунд. Это был настоящий
переворот.
Тот же метод был применен к изготовлению мотора. Один рабочий
изготовлял мотор за девять часов пятьдесят четыре минуты. Когда сборка
была поделена между восемьюдесятью четырьмя рабочими, время сборки мотора
сократилось больше чем на сорок процентов.
В начале 1913 года этот переворот ударил по Эбнеру Шатту, помощнику
мастера по завинчиванию гаек. Однажды солнечным утром ему велели идти на
Джон Р.-стрит, которая проходит через завод Хайленд-Парк, и принять
участие в опыте по сборке шасси, а шасси - это автомобиль на колесах, но
без кузова. Для опыта была приготовлена платформа на колесах и веревка,
длиною в двести пятьдесят футов, с воротом, чтобы тянуть платформу.
Необходимые материалы были кучками разложены вдоль маршрута, и шестеро
сборщиков передвигались вместе с платформой и по пути собирали шасси, в то
время как люди с секундомерами и блокнотами записывали время.
При старом способе производства, когда автомобиль, как дом, строился на
одном месте, на сборку шасси уходили двенадцать часов двадцать восемь
минут рабочего времени. Этот примитивный опыт сократил срок изготовления
шасси более чем вдвое. Поэтому вскоре пришлось сломать несколько больших
корпусов и перестроить их. Была установлена движущаяся платформа, и
различные части шасси поступали или при помощи крюков, подвешенных на
цепях, или на небольших моторных тележках. Вскоре сборочный конвейер
приподняли до пояса, а потом не замедлили появиться два конвейера - один
для высоких и один для низких ростом.
Давно прошло то время, когда Эбнер Шатт путешествовал к складу, руками
катил пару колес и отделял гайки с правой нарезкой от гаек с левой