нарезкой и сам завинчивал их. Теперь он присматривал за группой рабочих,
каждое движение которых было рассчитано инженерами. Готовые колеса,
собранные на специальном конвейере, двигались на крюках и спускались точно
до высоты, необходимой, чтобы их сняли и надели на ось. Рабочий, который
делал это, не делал ничего иного, другой рабочий ставил гайки и слегка
подвинчивал их рукой; и, наконец, третий рабочий завершал работу гаечным
ключом. Прежде чем инженеры закончили изучение этих операций, они
сократили время сборки шасси с двенадцати часов двадцати восьми минут до
одного часа тридцати трех минут.
Когда этот метод производства был налажен, появилось непреоборимое
желание увеличивать скорость конвейера. Генри Форд мог утверждать, как он
постоянно и делал, что конкуренция не нужна и что он не признает ее; но в
действительности он всю свою жизнь ни на минуту не прекращал конкуренции.
На сотне различных заводов, разбросанных по Соединенным Штатам, делались
попытки побить его. В конечном счете победить должен был тот, кто тем или
иным способом сумеет больше выжать из рабочей силы. Это была истина,
открывшаяся с первым движением первого рабочего, который добывал железную
руду или собирал сок на каучуковых плантациях в тропических джунглях.
Отдел сбыта настойчиво требовал увеличения выпуска автомобилей. Когда
завод выпускал тысячу автомобилей в день, те, кто руководил производством,
знали, что, увеличив скорость сборочного конвейера на одну минуту в час,
они в тот же день получат шестнадцать добавочных автомобилей. Почему же не
попробовать? Несколько недель спустя, когда рабочие привыкнут к более
быстрым движениям, почему не попробовать еще?
Никогда еще не было такого усовершенствованного аппарата для ускорения
темпа работы. Достаточно было повернуть выключатель, и тысячи рабочих
ускоряли движения. Это был невидимый налог, вроде акциза, который
потребитель платит не сознавая того. Рабочий не имеет секундомера и не
может сосчитать, сколько автомобилей поступает к нему за час. Даже если он
узнает об этом от того, кто устанавливает скорость конвейера, - все равно
это вроде косвенного налога, против которого он ничего не может поделать.
Если он слабосилен, десяток здоровяков поджидают за воротами, чтобы занять
его место; Молчи и делай, что тебе сказано!
Все это было очевидным, и никто не знал этого лучше Генри Форда. Это
смущало его совесть, ибо он был идеалистом и хотел бы видеть людей
счастливыми. Кроме того, он был в некотором роде экономистом и, опередив
экономистов-профессионалов, понял, что, если он будет платить, рабочим
высокую заработную плату, они смогут покупать фордовские автомобили. Чего
Генри бояться высокой заработной платы, когда он может быть уверен, что
получит все деньги обратно, - а между тем он будет иметь удовольствие
изготовлять автомобили? Все основано на здравом смысле!
Генри заготовил "бомбу" и 5 января 1914 года бросил ее в публику.
Фордовская автомобильная компания решила ежегодно распределять между
своими рабочими премию в десять миллионов таким образом, что самым
низкооплачиваемым рабочим завода будет обеспечен минимум в пять долларов в
день. На эту премию уйдет около половины прибылей, которые компания
ожидала получить в будущем году. В то же время рабочий день сокращался с
девяти часов до восьми.
Это извещение прежде всего создало славу Генри Форду. До того был
известен его автомобиль, но сам он был всего-навсего промышленником, каких
много. И вот в мгновение ока он стал одним из национальных героев Америки.
Возникла яростная полемика: на одной стороне рабочие и сторонники
социальных переворотов, на другой - промышленники, коммерсанты и газеты,
которые служили рупором этим последним. Первые говорили, что Генри Форд
великий мыслитель, государственный ум в промышленности; вторые говорили,
что он рекламист, помешанный, угроза общественному благополучию.
Промышленность не может платить такой заработной платы, и всякий, кто
говорит, что это возможно, заманивает рабочих в ловушку. "Явная утопия и
противоречит всякому опыту", - говорила торжественная "Нью-Йорк таймс", и
редакция послала в Детройт одного из своих сотрудников спросить Генри
Форда: "Вы социалист?" Генри не знал точно, что такое социалист, но был
уверен, что не является таковым.
Вторым следствием было то, что огромное количество рабочих Америки
помчалось с первыми товарными поездами в Хайленд-Парк. Компания выпустила
предупреждения, но слишком поздно. В первый день у ворот завода собралось
десять тысяч рабочих, а к концу недели, когда фордовский проект должен был
начать действовать, их была уже целая армия. На рабочих направили струи
ледяной воды, и полиция два часа сражалась, отгоняя их от ворот. В окна
полетели камни - печальный конец многообещающего дня. Полузамерзшие
рабочие ушли, затаив злобу против Генри; но счастливцы, вроде Эбнера
Шатта, которые были по другую сторону ворот, не очень-то тревожились. В
мире идет жестокая борьба, и если у тебя есть что-нибудь, не выпускай из
рук.
Мистер и миссис Форд проехались в Нью-Йорк и на себе почувствовали, что
значит быть знаменитыми в Америке. Стая репортеров встретила их на
вокзале, и вспышки магния возвестили о том, что прибыл герой. В вестибюле
отеля фотографы переломали все пальмы в погоне за удачным снимком. Его
ожидала гора писем, и в его номере пришлось выключить телефон. До сих пор
Генри был обыкновенным американским гражданином; отныне ему придется жить
как европейскому монарху, с вооруженной охраной и кордоном из секретарей,
отделяющим его от простых смертных, которые одновременно и обожали и
боялись его, - но в том и другом случае непременно хотели знать, что он
думает о рабочих союзах, о сухом законе, о регулировании прироста
населения и о положении в Европе; а также, что он ест за завтраком и какую
зубную пасту употребляет.
Все эти новости появились в детройтских газетах, и четырнадцать тысяч
рабочих, которые должны были получать объявленный минимум заработной
платы, впервые узнали, каким поистине великим человеком был их хозяин.
Когда он вернулся, они прочитали все о его домашней жизни, которая до того
времени была скрыта от них. Они прочли о его любви к птичкам и о том, как
он оборудовал у себя помещения для двух тысяч пернатых; как он две недели
отказывался пользоваться парадной дверью своего дома, потому что две
коноплянки свили над ней свое гнездышко. "Какая бы ни была погода, -
говорил он, - рисовые трупиалы всегда возвращаются в Дирборн второго мая".
Рабочие увидели его портреты - вот он сидит в своей библиотеке, а вот
за столом в конторе и по телефону отдает распоряжения относительно
создания нового мира. Они увидели, как он занимается зимним спортом -
катается на коньках, а потом, как он занимается летним спортом -
раскидывает сено на ферме вместе со своим сыном Эдзелом, которому уже
исполнился двадцать один год. Они видели его также сидящим в своей первой
коляске без лошади, которую Эбнер Шатт однажды помог вытащить из канавы на
Бэгли-стрит. Мистер Форд приобрел эту реликвию и теперь хранил ее в одной
из комнат своей конторы и время от времени выкатывал ее, чтобы показать,
что она все еще действует, и снимался в ней: он сам за рулем, а миссис
Форд рядышком, или вместо нее сидел Томас А.Эдисон, или Джон Бэрроуз, или
кто другой из его друзей.
В обществе создалось мнение, что Фордовская автомобильная компания
собирается платить каждому своему рабочему не меньше пяти долларов в день;
того же мнения придерживались и рабочие, и они приуныли, когда
обнаружилось, что компания ничего подобного делать не собиралась. Прежняя
заработная плата оставалась без изменений, но каждые две недели рабочие
должны были получать премию - при условии, что они прошли "проверку".
Слово это было загадкой, и загадка эта была сложна, и некоторые рабочие
так никогда и не разгадали ее.
Рабочие делились на три группы. Женатые должны были "жить со своей
семьей и заботиться о ней". Холостые старше двадцати двух лет должны были
вести "здоровую и скромную" жизнь. Мужчинам моложе двадцати двух лет и
всем женщинам "надлежало быть "единственной опорой своих ближайших
родственников". Установить все эти данные относительно четырнадцати тысяч
рабочих Фордовской компании было задачей нелегкой. Для ее выполнения Генри
Форд учредил себе в помощь "Социальный отдел Фордовской автомобильной
компании" со штатом в пятьдесят тщательно отобранных молодых джентльменов.
Два года спустя он убедил священника епископальной церкви, настоятеля
собора св.Павла в Детройте, отказаться от этой почетной должности и взять
на себя заботу о нравственности фордовских рабочих.
Генри и его новые сотрудники условились относительно основных
принципов. Они искоренят вредный обычай рабочих-иммигрантов сдавать
комнаты внаем, что превращало дома рабочих в доходные предприятия и,
несомненно, способствовало разврату. Они заставят холостяков, прежде чем
обзаводиться своим хозяйством, посещать священника или мирового судью. Они
отучат молодых людей от привычки удирать из дома и оставлять без поддержки
своих престарелых родственников. Они покончат по крайней мере с
беспробудным пьянством и присмотрят за тем, чтобы жилища рабочих
содержались в чистоте и чтобы за детьми и больными был уход. То были
возвышенные цели, и рабочего, отвечающего требованиям "Социального
отдела", раз в две недели ожидала награда в виде чека на сумму от двадцати
пяти до пятидесяти долларов.
В отношении семейства Шатт вопрос разрешился легко и просто. Брачное
свидетельство Милли, вставленное в рамку, висело на стене, и чулок, в
котором она хранила деньги, приносимые по субботам Эбнером, был набит
довольно туго. Правда, нельзя сказать, чтобы в доме у нее все блестело, но
это уже была не ее вина, ибо она страдала обмороками, она даже
советовалась об этом с врачом. Молодой человек, который пришел ее
опрашивать, был очень мил и полон сочувствия и надавал ей столько полезных
советов, что она не могла всех упомнить. Он посоветовал ей истратить
немного денег и нанять здоровую женщину, которая приходила бы раз в неделю
делать уборку. Он объяснил ей, какие бывают сорта мяса и как можно путем
долгого кипячения сделать дешевое мясо хорошим. Он сказал ей, как полезно
давать детям свежие овощи в большом количестве и сырые фрукты в небольшом.
Он коснулся также вопроса квартирной платы, которая быстро повышалась в
Хайленд-Парке и его окрестностях; Милли сказала, что мечтой их жизни было
иметь собственный домик, и охотно согласилась употребить на это часть
премии. Молодой человек ушел, и факты, собранные им, были занесены в
обширную картотеку "Социального отдела", а Эбнеру Шатту сообщили, что он
"проверку" прошел. В дополнение к его основной заработной плате - сорок
два цента в час - он будет теперь получать часть прибыли в сумме двадцати
шести с половиной центов в час, другими словами - раз в две недели он
будет получать добавочный чек на двадцать пять долларов сорок четыре
цента.
У Эбнера не укладывалось в мозгу, как это люди могут не чувствовать
благодарности за такую божественную милость со стороны мистера Форда. Но
испорченность человеческой натуры общеизвестна, и многие рабочие были
весьма недовольны вмешательством в их частную жизнь и переименовали
"Социальный отдел" в "шпионский". Вместо того чтобы честно исполнять все
пункты соглашения, они пускались на дьявольские увертки, чтобы обойти их.
Иммигранты превращали своих постояльцев в братьев или зятьев; молодые
парни до поры припрятывали своих подружек или выдавали их за сестер-сирот;
кое-кто из самых отпетых дошел до того, что стал нанимать себе в
родственники стариков, лишь бы пройти проверку. Иногда обман раскрывали,
обманщиков увольняли, и подсиживание, сплетни и шпионство расцвели пышным
цветом.
Единственным недостатком новой системы, по мнению семьи Шатт, был
слишком быстрый рост цен. Прежде всего злодеи домовладельцы начали
повышать квартирную плату. Шатты платили двенадцать долларов в месяц, а
теперь им объявили, что нужно платить двадцать. Разумеется, они подняли
вой, но агент сказал, что если не желают - могут убираться.
Эбнер потратил целое воскресенье на разъезды по городу и беседы с
другими агентами, что послужило для него уроком элементарной экономики.
Жизнь в Хайленд-Парке начала дорожать с тех пор, как добрый мистер Форд
стал ежегодно распределять десять миллионов долларов сверх заработной
платы. Почему бы домовладельцам не иметь своей доли в этом благополучии?
Домовладельцам так же, как и Эбнеру, пришла в голову мысль, что неплохо бы
купить фордовский автомобиль и по воскресеньям возить семью за город. Или
поехать летом на мичиганские озера ловить рыбу, или провести зиму во
Флориде, - почему бы и нет?
Эбнер и Милли решили пойти на риск и немедленно купить дом; но тут они
получили второй урок по экономике - с нововведением в Фордовской
автомобильной компании цены на дома почти удвоились. Эх, если б Эбнер
купил дом до введения премии! Если бы хоть кто-нибудь его надоумил!
Кое-кто из фордовских компаньонов вовремя смекнул и поспешил приобрести
земельные участки - и так вздули на них цену, что для семейства Шатт
купить дом стало так же трудно, как если бы никакой премии и не было!
Время шло, и жестокие уроки повторялись снова и снова. Милли, всегда
чрезвычайно экономная, теперь стала держать семью на голодном пайке и
сбилась с ног, отыскивая лавку, где продукты продавались бы по ценам эры,
предшествовавшей введению премии. Но таких лавок не оказывалось, торговцы
же спешили разъяснить, что они платят теперь повышенную плату за помещение
и повышенное жалованье продавцам. Кто станет работать в Хайленд-Парке за
прежнее жалованье, когда цены на продукты и квартирная плата возросли?
Что-то неладное творится в мире!
Единственный человек, которому премия дала именно то, чего он
добивался, был сам Генри Форд. Прежде всего он получил репутацию
американского хозяина Номер первый; недурная реклама для фордовского
автомобиля, который продавался простым смертным, из коих многие были
рабочие, а многие - идеалисты вроде самого Генри. Когда они продавали
старый "форд", чтобы купить новый, они делали вид, что содействуют
великому филантропическому начинанию. "Помогай ближнему" - гласили
плакаты, расклеенные по всему заводу в назидание посетителям, а равно и
рабочим.
Кроме того, это означало, что Генри получил отборную рабочую силу
Америки. Он мог проверять и выбирать, и когда он нанимал рабочего, ему
нетрудно было удержать его. Текучесть рабочей силы была чрезвычайно
велика. Чтобы иметь на заводе четырнадцать тысяч рабочих во времена,
предшествующие премии, ежегодно приходилось нанимать пятьдесят три тысячи
рабочих. Но уже в первый год новой эры понадобилось нанять только 6508
рабочих, и большинство из них было принято на новую работу, так как дело
расширялось.
Агент по продаже недвижимости завладел Эбнером и Милли, Он торжественно
заверил их, что в его руках находится последняя выгодная сделка в
Хайленд-Парке. Он говорил это ради их пользы, а не ради своей: если они
упустят эту возможность, кто-нибудь ее перехватит, и они будут сожалеть об
этом всю жизнь. В доме было шесть комнат - больше, чем они хотели, но они
чувствовали себя богачами и знали, что мальчишки подрастут, а девочка не
может же вечно спать в одной комнате с родителями. После долгих и
мучительных колебаний они решились.
Они уплатили три тысячи сто пятьдесят долларов за дом, который до
введения премии могли купить дешевле на тысячу долларов. Они внесли
шестьсот долларов наличными, то есть почти все, что им удалось скопить за
десять лет, и согласились выплачивать двадцать долларов в месяц плюс
проценты, которые составили в начале платежей дополнительную сумму в
тринадцать долларов.
Им предстоял неприятный сюрприз - налоги; агент избегал говорить о них,
а у семейства Шатт никогда не было собственности. Проценты будут
уменьшаться, но основную сумму задолженности им придется выплачивать в
течение одиннадцати лет. Агент доказывал, что ведь все равно они бы
платили квартирную плату, а квартирная плата непременно будет подниматься
- и в этом, как оказалось, агент не ошибся.
Все дорожало по какой-то непонятной и страшной причине. Европейские
государства, во всяком случае, большинство из них, нашли это лето
подходящим, чтобы ввязаться в войну. Эбнер узнал о ней из тревожных
заголовков вечерней газеты, за несколько дней до того, как они с женой
подписали контракт на покупку дома. После ужина, сидя на крыльце, Эбнер
прочел Милли вслух газетные сообщения. Каждый день еще какое-нибудь
государство бросалось в пропасть; армии выступали в поход, а затем
происходили сражения, и заголовки кричали: "Убито двадцать тысяч немцев" -
или французов, русских, австрийцев, или сербов. Все эти нации были пустым
звуком для Эбнера, и он понятия не имел, за что они сражаются. Он
радовался тому, что живет в свободной стране, где люди обладают достаточно
здравым смыслом, чтобы не пускаться на такое безумие.
Так реагировали на войну почти все, кого он знал, включая и его
хозяина. Мистер Генри Форд не одобрял войны. Он не раз высказывал свое
суждение о ней попутно с мнением о высоких пошлинах, золотом стандарте,
банкирах, рабочих союзах и положении в Мексике. Эта война была наихудшим
из всего, что произошло за последнее время, и началась она потому, что
одни хотят обогатиться, захватив богатства других, вместо того чтобы
заставить свои мозги поработать на создание собственных богатств. Если
люди хотят воевать, это их личное дело; но что касается президента
Фордовской автомобильной компании, то он решительно заявляет: его компания
не будет работать на войну и ничего не продаст ни одному из ее участников.
Так заявил он и, к изумлению воюющих сторон, держал свое слово. Агенты
британского правительства прибыли в Хайленд-Парк, намереваясь закупить
автомобили, но им сказали, что для них таковых в продаже не имеется. Они
не поверили своим ушам и сказали, что их, очевидно, не поняли, они
заплатят наличными; они готовы выдать чек на старинный банкирский дом
Дж.П.Моргана и Кo, помещающийся на углу Брод-стрит и Уолл-стрит в
Нью-Йорке. Да, мистер Форд слыхал об этом концерне, но это ничего не
меняет, он не продает автомобилей для военных целей.
Разумеется, нельзя ручаться, что британцы не нашли способа заполучить в
свои руки несколько фордовских автомобилей вопреки упрямству одного
промышленника-пацифиста. Трудно предположить, чтобы все фордовские
управляющие и агенты по продаже его автомобилей оказались такими же
идеалистами, как их хозяин. Утверждение, что деньги не пахнут, - старо,
как и мнение, что древние римляне - лучшие коммерсанты своего времени. Не
мог же Генри Форд самолично следить за всеми автомобилями, купленными у
него, и воспрепятствовать их проникновению в страну, известную под
названием Канады, которая отделена от Детройта всего узкой речонкой. В
первый год войны Генри продал свыше трехсот тысяч автомобилей, во второй -
свыше полумиллиона, а в третий - свыше трех четвертей миллиона. Но это
увеличение сбыта могло произойти и оттого, что все другие автомобильные
промышленники, снабжая воюющие государства, предоставили Генри широкие
возможности на внутреннем рынке.
Семейство Шатт переехало в новое жилье и думало, что теперь уж на всю
жизнь. Их новый дом сильно нуждался в покраске, забор, казалось, вот-вот
завалится, а земельный участок, пятьдесят на сто двадцать, сплошь зарос
сорняком; но им казалось, что они поселились в роскошной усадьбе, и Эбнер,
приходя с работы домой, забывал об усталости и всегда находил силы
вскопать несколько футов земли и посадить лук и репу. Милли наняла
женщину, которая целых два дня скребла и чистила, и дети заразились
всеобщим волнением и непременно хотели помогать взрослым. Мистер Форд был
прав, как всегда: хорошо иметь свой собственный домик.
Если взять семейство Шатт, то не было никаких сомнений, что
благотворительный замысел распределения части прибылей между рабочими
увенчался полным успехом. Эбнер и Милли тратили свои деньги только для
таких целей, какие одобрял мистер Форд. Симпатичный агент "социального
отдела" пришел к ним и осмотрел их владения, и все семейство с жаром
благодарило его и богоподобного человека, который разрешил столько проблем
в их жизни и столько доставил им счастья.
Завод работал в две восьмичасовые смены; Эбнер начинал работать в шесть
утра и возвращался домой после полудня. У него оставалось сколько угодно
времени для возни в огороде и на починку изгороди - чтобы не лазили
соседские куры. Осенью он так расхрабрился, что даже покрасил дом; в
будущем это окупится, ведь дом-то не чей-нибудь, а их собственный.
У него хватало также времени заниматься детьми и учить их. Джонни
исполнилось уже десять лет, он был серьезный и усидчивый мальчик и
интересовался всем, что делал и говорил отец. Он провожал своих младших
братьев и сестру в школу и, когда приходил домой, помогал матери, полол
сорняки на огороде, стараясь в работе подражать Эбнеру. Джонни был
способный мальчик, и никто не сомневался, что он далеко пойдет.
Со вторым сыном, Генри Фордом, было много хлопот. "Заводилу", как
прозвали его мальчишки, не увлекали ни подметание крыльца, ни полка
сорняков. Он не терпел насилия и даже не позволял старшему брату вести его
за руку, когда они переходили улицу. Изгородь, по его мнению, существовала
только для того, чтобы перелезать через нее, и он всегда оказывался не на
своей стороне и непременно что-нибудь вытворял со своей "бандой" - то окно
разобьет бейсбольным мячом, то еще как-нибудь насолит соседям. Когда
выговоры матери не помогали, призывался на помощь Эбнер, чтобы "всыпать
ему", но и это не достигало цели, а только заставляло его таиться от
родителей и скрывать от них свои проделки.
Дэйзи была милым и кротким ребенком, в восемь лет она уже умела
работать по хозяйству и любила это занятие. Она была совершенно счастлива,
играя на крыльце с тряпичной куклой и ласково беседуя с ней. Как-то она
подобрала бездомного котенка, и с этих пор единственной заботой ее жизни
было оберегать его от озорных мальчишек. Эбнер отгородил во дворе угол и
завел несколько кур, и весной, когда вывелись цыплята, Дэйзи невозможно
было вытащить оттуда.
Наблюдать за раскрытием детской души - увлекательное занятие. Все
четверо детей учились легко, но они учились разным вещам. Джонни, это уж
сейчас было ясно, станет механиком, как его отец; мечтой его жизни было
получить позволение снять велосипедные колеса, прочистить и смазать
подшипники и снова все собрать и поставить на место. А Томми, тот будет
командовать людьми; несмотря на то, что он был самый младший, он всегда
хотел всем указывать, и когда ему не подчинялись мальчики, он командовал
девочками. Он был хорошеньким мальчуганом, пылким и восприимчивым, с
обостренным чувством справедливости, что должно было доставить ему много
неприятностей в жизни.
Время шло, Фордовская автомобильная компания продолжала процветать, а
Эбнер Шатт продолжал получать по субботам свою заработную плату и раз в
две недели - премию. Он вносил платежи за дом, кормил свою семью и даже
немного откладывал, несмотря на то, что цены ползли вверх. В газетах
писали, что это все из-за войны; европейские государства засылают в
Америку своих агентов, и те закупают все, что попадется на глаза.
И вот в душе Эбнера стала оживать старая мечта. Его дом находился почти
в трех милях от места работы, удобного трамвайного сообщения не было, и не
очень-то приятно ехать на завод на велосипеде, когда идет дождь или снег,
и потом работать в мокрой одежде. Многие рабочие обзавелись подержанными
автомобилями и теперь с фасоном ездили на завод, а иногда выручали
несколько центов, подвозя других. Семьи этих счастливцев по воскресеньям
выезжали за город; можно было навестить своих стариков или прокатиться в
деревню и закупить овощей, фруктов и яиц по ценам ниже городских. Почему
же семейству Шатт не доставить себе этих удовольствий?
В Хайленд-Парке была организована постоянная распродажа подержанных
автомобилей, цена которых была почти стандартизована, как все, к чему
Генри Форд имел хотя бы косвенное отношение. "Форды" не теряли своей
ценности так быстро, как другие автомобили, потому что те, кто ездил на
них, не слишком гонялись за модой. Генри заявил, и не раз повторял свое
заявление, что бессмысленно менять модель ради удовольствия менять ее и
что фордовская модель Т останется фордовской моделью Т. И как он сказал,
так и было. Но американцы все же хотели следовать моде, и фордовские
агенты поддерживали их в этом. Поэтому вышло так, что появилась модель Т
образца 1913 года, а потом модель Т образца 1914 года, и готовилась модель
Т образца 1915 года. Тот, кто мог себе позволить роскошь следовать моде
или считал это хорошей рекламой для своих коммерческих дел, спешил продать
каждое движение которых было рассчитано инженерами. Готовые колеса,
собранные на специальном конвейере, двигались на крюках и спускались точно
до высоты, необходимой, чтобы их сняли и надели на ось. Рабочий, который
делал это, не делал ничего иного, другой рабочий ставил гайки и слегка
подвинчивал их рукой; и, наконец, третий рабочий завершал работу гаечным
ключом. Прежде чем инженеры закончили изучение этих операций, они
сократили время сборки шасси с двенадцати часов двадцати восьми минут до
одного часа тридцати трех минут.
Когда этот метод производства был налажен, появилось непреоборимое
желание увеличивать скорость конвейера. Генри Форд мог утверждать, как он
постоянно и делал, что конкуренция не нужна и что он не признает ее; но в
действительности он всю свою жизнь ни на минуту не прекращал конкуренции.
На сотне различных заводов, разбросанных по Соединенным Штатам, делались
попытки побить его. В конечном счете победить должен был тот, кто тем или
иным способом сумеет больше выжать из рабочей силы. Это была истина,
открывшаяся с первым движением первого рабочего, который добывал железную
руду или собирал сок на каучуковых плантациях в тропических джунглях.
Отдел сбыта настойчиво требовал увеличения выпуска автомобилей. Когда
завод выпускал тысячу автомобилей в день, те, кто руководил производством,
знали, что, увеличив скорость сборочного конвейера на одну минуту в час,
они в тот же день получат шестнадцать добавочных автомобилей. Почему же не
попробовать? Несколько недель спустя, когда рабочие привыкнут к более
быстрым движениям, почему не попробовать еще?
Никогда еще не было такого усовершенствованного аппарата для ускорения
темпа работы. Достаточно было повернуть выключатель, и тысячи рабочих
ускоряли движения. Это был невидимый налог, вроде акциза, который
потребитель платит не сознавая того. Рабочий не имеет секундомера и не
может сосчитать, сколько автомобилей поступает к нему за час. Даже если он
узнает об этом от того, кто устанавливает скорость конвейера, - все равно
это вроде косвенного налога, против которого он ничего не может поделать.
Если он слабосилен, десяток здоровяков поджидают за воротами, чтобы занять
его место; Молчи и делай, что тебе сказано!
Все это было очевидным, и никто не знал этого лучше Генри Форда. Это
смущало его совесть, ибо он был идеалистом и хотел бы видеть людей
счастливыми. Кроме того, он был в некотором роде экономистом и, опередив
экономистов-профессионалов, понял, что, если он будет платить, рабочим
высокую заработную плату, они смогут покупать фордовские автомобили. Чего
Генри бояться высокой заработной платы, когда он может быть уверен, что
получит все деньги обратно, - а между тем он будет иметь удовольствие
изготовлять автомобили? Все основано на здравом смысле!
Генри заготовил "бомбу" и 5 января 1914 года бросил ее в публику.
Фордовская автомобильная компания решила ежегодно распределять между
своими рабочими премию в десять миллионов таким образом, что самым
низкооплачиваемым рабочим завода будет обеспечен минимум в пять долларов в
день. На эту премию уйдет около половины прибылей, которые компания
ожидала получить в будущем году. В то же время рабочий день сокращался с
девяти часов до восьми.
Это извещение прежде всего создало славу Генри Форду. До того был
известен его автомобиль, но сам он был всего-навсего промышленником, каких
много. И вот в мгновение ока он стал одним из национальных героев Америки.
Возникла яростная полемика: на одной стороне рабочие и сторонники
социальных переворотов, на другой - промышленники, коммерсанты и газеты,
которые служили рупором этим последним. Первые говорили, что Генри Форд
великий мыслитель, государственный ум в промышленности; вторые говорили,
что он рекламист, помешанный, угроза общественному благополучию.
Промышленность не может платить такой заработной платы, и всякий, кто
говорит, что это возможно, заманивает рабочих в ловушку. "Явная утопия и
противоречит всякому опыту", - говорила торжественная "Нью-Йорк таймс", и
редакция послала в Детройт одного из своих сотрудников спросить Генри
Форда: "Вы социалист?" Генри не знал точно, что такое социалист, но был
уверен, что не является таковым.
Вторым следствием было то, что огромное количество рабочих Америки
помчалось с первыми товарными поездами в Хайленд-Парк. Компания выпустила
предупреждения, но слишком поздно. В первый день у ворот завода собралось
десять тысяч рабочих, а к концу недели, когда фордовский проект должен был
начать действовать, их была уже целая армия. На рабочих направили струи
ледяной воды, и полиция два часа сражалась, отгоняя их от ворот. В окна
полетели камни - печальный конец многообещающего дня. Полузамерзшие
рабочие ушли, затаив злобу против Генри; но счастливцы, вроде Эбнера
Шатта, которые были по другую сторону ворот, не очень-то тревожились. В
мире идет жестокая борьба, и если у тебя есть что-нибудь, не выпускай из
рук.
Мистер и миссис Форд проехались в Нью-Йорк и на себе почувствовали, что
значит быть знаменитыми в Америке. Стая репортеров встретила их на
вокзале, и вспышки магния возвестили о том, что прибыл герой. В вестибюле
отеля фотографы переломали все пальмы в погоне за удачным снимком. Его
ожидала гора писем, и в его номере пришлось выключить телефон. До сих пор
Генри был обыкновенным американским гражданином; отныне ему придется жить
как европейскому монарху, с вооруженной охраной и кордоном из секретарей,
отделяющим его от простых смертных, которые одновременно и обожали и
боялись его, - но в том и другом случае непременно хотели знать, что он
думает о рабочих союзах, о сухом законе, о регулировании прироста
населения и о положении в Европе; а также, что он ест за завтраком и какую
зубную пасту употребляет.
Все эти новости появились в детройтских газетах, и четырнадцать тысяч
рабочих, которые должны были получать объявленный минимум заработной
платы, впервые узнали, каким поистине великим человеком был их хозяин.
Когда он вернулся, они прочитали все о его домашней жизни, которая до того
времени была скрыта от них. Они прочли о его любви к птичкам и о том, как
он оборудовал у себя помещения для двух тысяч пернатых; как он две недели
отказывался пользоваться парадной дверью своего дома, потому что две
коноплянки свили над ней свое гнездышко. "Какая бы ни была погода, -
говорил он, - рисовые трупиалы всегда возвращаются в Дирборн второго мая".
Рабочие увидели его портреты - вот он сидит в своей библиотеке, а вот
за столом в конторе и по телефону отдает распоряжения относительно
создания нового мира. Они увидели, как он занимается зимним спортом -
катается на коньках, а потом, как он занимается летним спортом -
раскидывает сено на ферме вместе со своим сыном Эдзелом, которому уже
исполнился двадцать один год. Они видели его также сидящим в своей первой
коляске без лошади, которую Эбнер Шатт однажды помог вытащить из канавы на
Бэгли-стрит. Мистер Форд приобрел эту реликвию и теперь хранил ее в одной
из комнат своей конторы и время от времени выкатывал ее, чтобы показать,
что она все еще действует, и снимался в ней: он сам за рулем, а миссис
Форд рядышком, или вместо нее сидел Томас А.Эдисон, или Джон Бэрроуз, или
кто другой из его друзей.
В обществе создалось мнение, что Фордовская автомобильная компания
собирается платить каждому своему рабочему не меньше пяти долларов в день;
того же мнения придерживались и рабочие, и они приуныли, когда
обнаружилось, что компания ничего подобного делать не собиралась. Прежняя
заработная плата оставалась без изменений, но каждые две недели рабочие
должны были получать премию - при условии, что они прошли "проверку".
Слово это было загадкой, и загадка эта была сложна, и некоторые рабочие
так никогда и не разгадали ее.
Рабочие делились на три группы. Женатые должны были "жить со своей
семьей и заботиться о ней". Холостые старше двадцати двух лет должны были
вести "здоровую и скромную" жизнь. Мужчинам моложе двадцати двух лет и
всем женщинам "надлежало быть "единственной опорой своих ближайших
родственников". Установить все эти данные относительно четырнадцати тысяч
рабочих Фордовской компании было задачей нелегкой. Для ее выполнения Генри
Форд учредил себе в помощь "Социальный отдел Фордовской автомобильной
компании" со штатом в пятьдесят тщательно отобранных молодых джентльменов.
Два года спустя он убедил священника епископальной церкви, настоятеля
собора св.Павла в Детройте, отказаться от этой почетной должности и взять
на себя заботу о нравственности фордовских рабочих.
Генри и его новые сотрудники условились относительно основных
принципов. Они искоренят вредный обычай рабочих-иммигрантов сдавать
комнаты внаем, что превращало дома рабочих в доходные предприятия и,
несомненно, способствовало разврату. Они заставят холостяков, прежде чем
обзаводиться своим хозяйством, посещать священника или мирового судью. Они
отучат молодых людей от привычки удирать из дома и оставлять без поддержки
своих престарелых родственников. Они покончат по крайней мере с
беспробудным пьянством и присмотрят за тем, чтобы жилища рабочих
содержались в чистоте и чтобы за детьми и больными был уход. То были
возвышенные цели, и рабочего, отвечающего требованиям "Социального
отдела", раз в две недели ожидала награда в виде чека на сумму от двадцати
пяти до пятидесяти долларов.
В отношении семейства Шатт вопрос разрешился легко и просто. Брачное
свидетельство Милли, вставленное в рамку, висело на стене, и чулок, в
котором она хранила деньги, приносимые по субботам Эбнером, был набит
довольно туго. Правда, нельзя сказать, чтобы в доме у нее все блестело, но
это уже была не ее вина, ибо она страдала обмороками, она даже
советовалась об этом с врачом. Молодой человек, который пришел ее
опрашивать, был очень мил и полон сочувствия и надавал ей столько полезных
советов, что она не могла всех упомнить. Он посоветовал ей истратить
немного денег и нанять здоровую женщину, которая приходила бы раз в неделю
делать уборку. Он объяснил ей, какие бывают сорта мяса и как можно путем
долгого кипячения сделать дешевое мясо хорошим. Он сказал ей, как полезно
давать детям свежие овощи в большом количестве и сырые фрукты в небольшом.
Он коснулся также вопроса квартирной платы, которая быстро повышалась в
Хайленд-Парке и его окрестностях; Милли сказала, что мечтой их жизни было
иметь собственный домик, и охотно согласилась употребить на это часть
премии. Молодой человек ушел, и факты, собранные им, были занесены в
обширную картотеку "Социального отдела", а Эбнеру Шатту сообщили, что он
"проверку" прошел. В дополнение к его основной заработной плате - сорок
два цента в час - он будет теперь получать часть прибыли в сумме двадцати
шести с половиной центов в час, другими словами - раз в две недели он
будет получать добавочный чек на двадцать пять долларов сорок четыре
цента.
У Эбнера не укладывалось в мозгу, как это люди могут не чувствовать
благодарности за такую божественную милость со стороны мистера Форда. Но
испорченность человеческой натуры общеизвестна, и многие рабочие были
весьма недовольны вмешательством в их частную жизнь и переименовали
"Социальный отдел" в "шпионский". Вместо того чтобы честно исполнять все
пункты соглашения, они пускались на дьявольские увертки, чтобы обойти их.
Иммигранты превращали своих постояльцев в братьев или зятьев; молодые
парни до поры припрятывали своих подружек или выдавали их за сестер-сирот;
кое-кто из самых отпетых дошел до того, что стал нанимать себе в
родственники стариков, лишь бы пройти проверку. Иногда обман раскрывали,
обманщиков увольняли, и подсиживание, сплетни и шпионство расцвели пышным
цветом.
Единственным недостатком новой системы, по мнению семьи Шатт, был
слишком быстрый рост цен. Прежде всего злодеи домовладельцы начали
повышать квартирную плату. Шатты платили двенадцать долларов в месяц, а
теперь им объявили, что нужно платить двадцать. Разумеется, они подняли
вой, но агент сказал, что если не желают - могут убираться.
Эбнер потратил целое воскресенье на разъезды по городу и беседы с
другими агентами, что послужило для него уроком элементарной экономики.
Жизнь в Хайленд-Парке начала дорожать с тех пор, как добрый мистер Форд
стал ежегодно распределять десять миллионов долларов сверх заработной
платы. Почему бы домовладельцам не иметь своей доли в этом благополучии?
Домовладельцам так же, как и Эбнеру, пришла в голову мысль, что неплохо бы
купить фордовский автомобиль и по воскресеньям возить семью за город. Или
поехать летом на мичиганские озера ловить рыбу, или провести зиму во
Флориде, - почему бы и нет?
Эбнер и Милли решили пойти на риск и немедленно купить дом; но тут они
получили второй урок по экономике - с нововведением в Фордовской
автомобильной компании цены на дома почти удвоились. Эх, если б Эбнер
купил дом до введения премии! Если бы хоть кто-нибудь его надоумил!
Кое-кто из фордовских компаньонов вовремя смекнул и поспешил приобрести
земельные участки - и так вздули на них цену, что для семейства Шатт
купить дом стало так же трудно, как если бы никакой премии и не было!
Время шло, и жестокие уроки повторялись снова и снова. Милли, всегда
чрезвычайно экономная, теперь стала держать семью на голодном пайке и
сбилась с ног, отыскивая лавку, где продукты продавались бы по ценам эры,
предшествовавшей введению премии. Но таких лавок не оказывалось, торговцы
же спешили разъяснить, что они платят теперь повышенную плату за помещение
и повышенное жалованье продавцам. Кто станет работать в Хайленд-Парке за
прежнее жалованье, когда цены на продукты и квартирная плата возросли?
Что-то неладное творится в мире!
Единственный человек, которому премия дала именно то, чего он
добивался, был сам Генри Форд. Прежде всего он получил репутацию
американского хозяина Номер первый; недурная реклама для фордовского
автомобиля, который продавался простым смертным, из коих многие были
рабочие, а многие - идеалисты вроде самого Генри. Когда они продавали
старый "форд", чтобы купить новый, они делали вид, что содействуют
великому филантропическому начинанию. "Помогай ближнему" - гласили
плакаты, расклеенные по всему заводу в назидание посетителям, а равно и
рабочим.
Кроме того, это означало, что Генри получил отборную рабочую силу
Америки. Он мог проверять и выбирать, и когда он нанимал рабочего, ему
нетрудно было удержать его. Текучесть рабочей силы была чрезвычайно
велика. Чтобы иметь на заводе четырнадцать тысяч рабочих во времена,
предшествующие премии, ежегодно приходилось нанимать пятьдесят три тысячи
рабочих. Но уже в первый год новой эры понадобилось нанять только 6508
рабочих, и большинство из них было принято на новую работу, так как дело
расширялось.
Агент по продаже недвижимости завладел Эбнером и Милли, Он торжественно
заверил их, что в его руках находится последняя выгодная сделка в
Хайленд-Парке. Он говорил это ради их пользы, а не ради своей: если они
упустят эту возможность, кто-нибудь ее перехватит, и они будут сожалеть об
этом всю жизнь. В доме было шесть комнат - больше, чем они хотели, но они
чувствовали себя богачами и знали, что мальчишки подрастут, а девочка не
может же вечно спать в одной комнате с родителями. После долгих и
мучительных колебаний они решились.
Они уплатили три тысячи сто пятьдесят долларов за дом, который до
введения премии могли купить дешевле на тысячу долларов. Они внесли
шестьсот долларов наличными, то есть почти все, что им удалось скопить за
десять лет, и согласились выплачивать двадцать долларов в месяц плюс
проценты, которые составили в начале платежей дополнительную сумму в
тринадцать долларов.
Им предстоял неприятный сюрприз - налоги; агент избегал говорить о них,
а у семейства Шатт никогда не было собственности. Проценты будут
уменьшаться, но основную сумму задолженности им придется выплачивать в
течение одиннадцати лет. Агент доказывал, что ведь все равно они бы
платили квартирную плату, а квартирная плата непременно будет подниматься
- и в этом, как оказалось, агент не ошибся.
Все дорожало по какой-то непонятной и страшной причине. Европейские
государства, во всяком случае, большинство из них, нашли это лето
подходящим, чтобы ввязаться в войну. Эбнер узнал о ней из тревожных
заголовков вечерней газеты, за несколько дней до того, как они с женой
подписали контракт на покупку дома. После ужина, сидя на крыльце, Эбнер
прочел Милли вслух газетные сообщения. Каждый день еще какое-нибудь
государство бросалось в пропасть; армии выступали в поход, а затем
происходили сражения, и заголовки кричали: "Убито двадцать тысяч немцев" -
или французов, русских, австрийцев, или сербов. Все эти нации были пустым
звуком для Эбнера, и он понятия не имел, за что они сражаются. Он
радовался тому, что живет в свободной стране, где люди обладают достаточно
здравым смыслом, чтобы не пускаться на такое безумие.
Так реагировали на войну почти все, кого он знал, включая и его
хозяина. Мистер Генри Форд не одобрял войны. Он не раз высказывал свое
суждение о ней попутно с мнением о высоких пошлинах, золотом стандарте,
банкирах, рабочих союзах и положении в Мексике. Эта война была наихудшим
из всего, что произошло за последнее время, и началась она потому, что
одни хотят обогатиться, захватив богатства других, вместо того чтобы
заставить свои мозги поработать на создание собственных богатств. Если
люди хотят воевать, это их личное дело; но что касается президента
Фордовской автомобильной компании, то он решительно заявляет: его компания
не будет работать на войну и ничего не продаст ни одному из ее участников.
Так заявил он и, к изумлению воюющих сторон, держал свое слово. Агенты
британского правительства прибыли в Хайленд-Парк, намереваясь закупить
автомобили, но им сказали, что для них таковых в продаже не имеется. Они
не поверили своим ушам и сказали, что их, очевидно, не поняли, они
заплатят наличными; они готовы выдать чек на старинный банкирский дом
Дж.П.Моргана и Кo, помещающийся на углу Брод-стрит и Уолл-стрит в
Нью-Йорке. Да, мистер Форд слыхал об этом концерне, но это ничего не
меняет, он не продает автомобилей для военных целей.
Разумеется, нельзя ручаться, что британцы не нашли способа заполучить в
свои руки несколько фордовских автомобилей вопреки упрямству одного
промышленника-пацифиста. Трудно предположить, чтобы все фордовские
управляющие и агенты по продаже его автомобилей оказались такими же
идеалистами, как их хозяин. Утверждение, что деньги не пахнут, - старо,
как и мнение, что древние римляне - лучшие коммерсанты своего времени. Не
мог же Генри Форд самолично следить за всеми автомобилями, купленными у
него, и воспрепятствовать их проникновению в страну, известную под
названием Канады, которая отделена от Детройта всего узкой речонкой. В
первый год войны Генри продал свыше трехсот тысяч автомобилей, во второй -
свыше полумиллиона, а в третий - свыше трех четвертей миллиона. Но это
увеличение сбыта могло произойти и оттого, что все другие автомобильные
промышленники, снабжая воюющие государства, предоставили Генри широкие
возможности на внутреннем рынке.
Семейство Шатт переехало в новое жилье и думало, что теперь уж на всю
жизнь. Их новый дом сильно нуждался в покраске, забор, казалось, вот-вот
завалится, а земельный участок, пятьдесят на сто двадцать, сплошь зарос
сорняком; но им казалось, что они поселились в роскошной усадьбе, и Эбнер,
приходя с работы домой, забывал об усталости и всегда находил силы
вскопать несколько футов земли и посадить лук и репу. Милли наняла
женщину, которая целых два дня скребла и чистила, и дети заразились
всеобщим волнением и непременно хотели помогать взрослым. Мистер Форд был
прав, как всегда: хорошо иметь свой собственный домик.
Если взять семейство Шатт, то не было никаких сомнений, что
благотворительный замысел распределения части прибылей между рабочими
увенчался полным успехом. Эбнер и Милли тратили свои деньги только для
таких целей, какие одобрял мистер Форд. Симпатичный агент "социального
отдела" пришел к ним и осмотрел их владения, и все семейство с жаром
благодарило его и богоподобного человека, который разрешил столько проблем
в их жизни и столько доставил им счастья.
Завод работал в две восьмичасовые смены; Эбнер начинал работать в шесть
утра и возвращался домой после полудня. У него оставалось сколько угодно
времени для возни в огороде и на починку изгороди - чтобы не лазили
соседские куры. Осенью он так расхрабрился, что даже покрасил дом; в
будущем это окупится, ведь дом-то не чей-нибудь, а их собственный.
У него хватало также времени заниматься детьми и учить их. Джонни
исполнилось уже десять лет, он был серьезный и усидчивый мальчик и
интересовался всем, что делал и говорил отец. Он провожал своих младших
братьев и сестру в школу и, когда приходил домой, помогал матери, полол
сорняки на огороде, стараясь в работе подражать Эбнеру. Джонни был
способный мальчик, и никто не сомневался, что он далеко пойдет.
Со вторым сыном, Генри Фордом, было много хлопот. "Заводилу", как
прозвали его мальчишки, не увлекали ни подметание крыльца, ни полка
сорняков. Он не терпел насилия и даже не позволял старшему брату вести его
за руку, когда они переходили улицу. Изгородь, по его мнению, существовала
только для того, чтобы перелезать через нее, и он всегда оказывался не на
своей стороне и непременно что-нибудь вытворял со своей "бандой" - то окно
разобьет бейсбольным мячом, то еще как-нибудь насолит соседям. Когда
выговоры матери не помогали, призывался на помощь Эбнер, чтобы "всыпать
ему", но и это не достигало цели, а только заставляло его таиться от
родителей и скрывать от них свои проделки.
Дэйзи была милым и кротким ребенком, в восемь лет она уже умела
работать по хозяйству и любила это занятие. Она была совершенно счастлива,
играя на крыльце с тряпичной куклой и ласково беседуя с ней. Как-то она
подобрала бездомного котенка, и с этих пор единственной заботой ее жизни
было оберегать его от озорных мальчишек. Эбнер отгородил во дворе угол и
завел несколько кур, и весной, когда вывелись цыплята, Дэйзи невозможно
было вытащить оттуда.
Наблюдать за раскрытием детской души - увлекательное занятие. Все
четверо детей учились легко, но они учились разным вещам. Джонни, это уж
сейчас было ясно, станет механиком, как его отец; мечтой его жизни было
получить позволение снять велосипедные колеса, прочистить и смазать
подшипники и снова все собрать и поставить на место. А Томми, тот будет
командовать людьми; несмотря на то, что он был самый младший, он всегда
хотел всем указывать, и когда ему не подчинялись мальчики, он командовал
девочками. Он был хорошеньким мальчуганом, пылким и восприимчивым, с
обостренным чувством справедливости, что должно было доставить ему много
неприятностей в жизни.
Время шло, Фордовская автомобильная компания продолжала процветать, а
Эбнер Шатт продолжал получать по субботам свою заработную плату и раз в
две недели - премию. Он вносил платежи за дом, кормил свою семью и даже
немного откладывал, несмотря на то, что цены ползли вверх. В газетах
писали, что это все из-за войны; европейские государства засылают в
Америку своих агентов, и те закупают все, что попадется на глаза.
И вот в душе Эбнера стала оживать старая мечта. Его дом находился почти
в трех милях от места работы, удобного трамвайного сообщения не было, и не
очень-то приятно ехать на завод на велосипеде, когда идет дождь или снег,
и потом работать в мокрой одежде. Многие рабочие обзавелись подержанными
автомобилями и теперь с фасоном ездили на завод, а иногда выручали
несколько центов, подвозя других. Семьи этих счастливцев по воскресеньям
выезжали за город; можно было навестить своих стариков или прокатиться в
деревню и закупить овощей, фруктов и яиц по ценам ниже городских. Почему
же семейству Шатт не доставить себе этих удовольствий?
В Хайленд-Парке была организована постоянная распродажа подержанных
автомобилей, цена которых была почти стандартизована, как все, к чему
Генри Форд имел хотя бы косвенное отношение. "Форды" не теряли своей
ценности так быстро, как другие автомобили, потому что те, кто ездил на
них, не слишком гонялись за модой. Генри заявил, и не раз повторял свое
заявление, что бессмысленно менять модель ради удовольствия менять ее и
что фордовская модель Т останется фордовской моделью Т. И как он сказал,
так и было. Но американцы все же хотели следовать моде, и фордовские
агенты поддерживали их в этом. Поэтому вышло так, что появилась модель Т
образца 1913 года, а потом модель Т образца 1914 года, и готовилась модель
Т образца 1915 года. Тот, кто мог себе позволить роскошь следовать моде
или считал это хорошей рекламой для своих коммерческих дел, спешил продать