- Даже его родному брату?
- Захочет, так сам скажет. Я ничего не скажу тебе о нем и ему о тебе.
- Гм! - сказал Том. - Отмена сухого закона, надо думать, прихлопнула
коммерцию Генри.
- Думай как знаешь.
- Я слышал, что все эти субъекты теперь обзавелись пивными. Что ж,
никто не хочет его пристроить?
- Он привык к вольной жизни. Не думаю, чтобы ему понравилось сидеть за
кассой.
- Он предпочитает шпионить, так, что ли?
- Нечестно спрашивать меня об этом, Том.
- Ладно, не буду. Я и так знаю, что завод Форда - шпионское гнездо. А
забавно будет, если я наскочу на родного брата. Как знать, он, может,
будет шпионить за мной, а я за ним. Что ты скажешь на это, сестренка?
- Мамино здоровье очень плохо, - сказала Дэйзи, - я думаю, она недолго
протянет. Доктора никак не поймут, что с нею такое.
Семья радовалась, что Том опять дома. Все готовы были благоговеть перед
его ученостью, но он не заносился ни перед родными, ни перед их знакомыми.
Он остался тем же славным малым, каким был всегда; лучшего жильца трудно
было найти, потому что деньги он приносил аккуратно и больше, чем с него
причиталось.
Он пошел прямо на фордовский завод и устроился на работу. Вот что
значит молодость, здоровье и умение разговаривать с людьми. К концу июня
много студентов стало появляться у заводских ворот в надежде заработать
денег на лето и на зимнее учение, и многие хозяева убедились, что энергии
у них хоть отбавляй и что они не скупятся на нее. Студенты поколения Тома
в конце концов оказались не такими уж "лишними"; годы, проведенные в
колледже, не прошли зря, юный бакалавр имел все преимущества перед
ветеранами труда, и ему охотно поручали рытье канав и погрузку мешков с
цементом в товарные вагоны; а также требующую особых качеств работу в
многочисленных новых профессиях, созданных современной промышленностью:
заправлять автомобиль и вытирать ветровые стекла, усаживать пассажиров в
аэроплан, демонстрировать электрические холодильники, читать лекции о том,
как надо пользоваться электрическими приборами, - самые разнообразные виды
деятельности, необходимыми атрибутами которых являлись красивая форма,
энтузиазм и личное обаяние.
Тома Шатта поставили к станкам, изготовляющим шестерни, До кризиса один
рабочий работал на четырех станках. Станки были все те же, но компания
заставляла теперь одного рабочего обслуживать двенадцать станков, и тот,
кто работал на них до Тома, измотался вконец. В какие-нибудь десять минут
Тому показали, что ему надо делать, и это было все, что ему требовалось
знать об автомобильной промышленности. Он быстро ходил взад и вперед вдоль
станков, останавливался, чтобы вынуть готовую часть и заправить новый
кусок стали. Ему это даже нравилось, утверждал Том; работа не мешала
думать о том, что его интересовало, и каждую пятницу он будет получать
пять долларов шестьдесят пять центов, помноженные на пять. Том охотно
проработал бы так всю жизнь, но что-то подсказывало ему, что этому не
бывать.
Он купил в рассрочку легковой автомобиль, форд, разумеется, -
автомобиль другой марки нельзя было поставить на огромном участке,
отведенном для машин фордовских рабочих. Фордовская компания всегда
отрицала существование такого негласного правила, но если бы какой-нибудь
рабочий осмелился появиться на шевроле, не прошло бы и часа, как мастер
начал бы к нему придираться. Том не хотел ни с кем ссориться; он был
старателен и кроток, как агнец; делал, что ему говорили, и изучал правила
внутреннего распорядка так же, как прежде на уроках экономики изучал
отношение заработной платы к прибыли.
Ему хотелось поближе познакомиться с товарищами по работе; но это было
не так просто, как казалось с первого взгляда. Утром рабочие поспешно
входили, пробивали табель, сбрасывали пальто и приступали к работе. В
перерыв, когда надо было достать завтрак, проглотить его, вытереть руки и
встать на место - ровно в пятнадцать минут, разговаривать много не
приходилось. После смены рабочие бежали к своим фордам или к трамваю и
отправлялись домой, а дом находился где-нибудь в пределах окружности
радиусом в пятьдесят миль.
Но Том как-то находил время, и, познакомившись с рабочим, он
заговаривал с ним о его жизни и о том, как живут другие рабочие, и доволен
ли он, а если недоволен, то чем. Не прошло и нескольких недель, как Том
уже успел побеседовать со многими рабочими; и вскоре, без особых стараний
с его стороны, они стали вечерами потихоньку собираться друг у друга и
говорить о том, что больше всего их интересовало.
Во многих колледжах были группы молодежи, которых волновал рабочий
вопрос; их можно было назвать маленькими "мозговыми трестами", и когда они
оканчивали колледж, они поддерживали между собой связь. Не все они были
согласны между собой; напротив, они много времени тратили попусту, споря о
тактике. Но они сходились на том, что называли "первоочередными задачами",
и одной из таких задач было устанавливать личную связь с рабочими,
узнавать, что они думают, и при случае внушать им новые мысли. Поэтому
многие из них, и студенты и студентки, делали то же, что и Том Шатт;
поступали на завод, добывали на жизнь и готовились вступить в рабочий
союз, если - и как только - он будет создан.
Эти маленькие "мозговые тресты" считали, что массовая безработица в
Америке вызвана слабой покупательной способностью американских масс.
Слишком большая доля доходов от промышленности поступает к хозяевам,
которые тратят их на расширение производства и не повышают оплаты рабочим,
что позволило бы тем тратить больше на продукты питания, одежду и
удовлетворение других своих нужд. Рабочие получают такую заработную плату,
что не могут покупать производимые ими продукты, и поэтому производство
сокращается, заработная плата падает еще ниже, и фермерам некому продавать
свою кукурузу и пшеницу. Обувные фабрики загружены наполовину, потому что
рабочие автомобильной промышленности донашивают старые башмаки - одни
заколдованные круги.
Хуже всего было то, что лекарства, прописанные "новым курсом", не
помогали. Правительственная политика займов и расходования средств оживила
промышленность, но почти не уменьшила безработицу. Друзья Тома видели это
своими глазами на фордовском заводе, где в каждом цехе устанавливали новые
станки и повышали скорость работы старых, и таким образом рабочих, которые
уменьшались в числе, заставляли увеличивать продукцию. Выпуск продукции
поднялся до предкризисного уровня, а число рабочих, занятых в
производстве, сократилось на одну треть. Десять миллионов безработных,
по-видимому, становилось постоянным фактором в жизни Америки; безработные
будут толпиться у заводских ворот и сбивать ставки тех, кто имеет работу.
Большой "мозговой трест" в Вашингтоне попробовал было найти выход - с
помощью Н.А.В. установить твердые ставки и твердые цены. Но верховный суд
живо прихлопнул эту затею, тем дело и кончилось. Маленькие "мозговые
тресты" в Хайленд-Парке, Дирборне и в тысячах других индустриальных
центров говорили теперь: "Мы сами должны это сделать". Том Шатт говорил:
"Нам нужен союз автомобильной промышленности; массовая организация для
настоящего дела, а не кучка бюрократов, которые просиживают брюки и
получают жирные оклады".
В Детройте уже было положено начало. В разгар кризиса в городе была
создана организация - "Общество механиков". Обществом руководили
инструментальщики и красильщики, самые квалифицированные рабочие, которых
мастера побаивались. Они провели несколько кратковременных забастовок, и
все они кончились победой. А что еще важнее, они успешно пропагандировали
свои взгляды и побуждали всех рабочих к активности.
По всей Америке началось движение за профсоюзы по производственному, а
не по профессиональному признаку. Идея эта была не новая, но она
оставалась втуне, пока рабочие не осознали ее значения. В момент
наибольшего обострения массового обнищания и массовой безработицы рабочие
Детройта задались целью организовать единый профсоюз рабочих автомобильной
промышленности, независимо от выполняемой ими работы. Генри Форду,
владеющему трудом двухсот тысяч рабочих, придется иметь дело с одним
объединяющим всех профсоюзом, а не с сотней мелких.
Все лето Том Шатт проработал на заводе и отложил немного денег. Подъем
в автомобильной промышленности продолжался, и все мужское население
семейства Шатт работало полную неделю. Дэйзи вела хозяйство, потому что ее
мать была очень слаба - у нее оказался рак желудка, она очень страдала, и
всем было очень тяжело. К концу года она отмучилась, и у Шаттов нашлись
деньги на приличные похороны.
Эбнер работал пять полных рабочих дней в неделю на конвейере по сборке
магнето. Цены росли, но он помнил прошлые горести и радовался, что они
миновали. Он гордился сыном, окончившим колледж, хотя и огорчался его
радикальными убеждениями. Том никогда не затевал споров с отцом. Пусть его
приходит домой и наслаждается заслуженным покоем: чинит забор, возится с
курами, играет с внуком или сидит на крыльце и попыхивает трубкой. Сорок
два года он жил на собственный заработок, производя во много раз больше,
чем получая; но для него поздно было наверстывать упущенное.
Дела семейства Джона Шатта тоже поправились. Автомобильная
промышленность быстро восстанавливалась, и Джон снова перешел в разряд
людей, получающих месячный оклад. Супруги Шатт снова приобрели дом в
рассрочку, но на этот раз более скромный. Из кризиса они вышли,
перепуганные насмерть и с твердым решением никогда больше не попадаться.
Когда наступит новая заминка, у Джона будет такая высокая квалификация, а
у Аннабел столько влиятельных друзей, что они удержатся на поверхности.
Они жаждали успеха в жизни и с таким рвением поклонялись фордовскому
предприятию и всем, кто имел к нему отношение, что Том с трудом переносил
их.
Они платили ему тем же. Джон и Аннабел считали, что Том заносится перед
ними, потому что он окончил колледж и у него образованные друзья. Аннабел
фыркала: ее муж не корпел над книжными пустяками, а вот достиг же такого
положения, какого нет и никогда не будет у Тома. Она читала в газете про
"мозговой трест" и возненавидела молодых снобов, которые забавлялись тем,
что переворачивали все хозяйство Америки вверх дном. Она отзывалась о
своем девере как о бунтовщике и настойчиво твердила всем своим друзьям,
что они с мужем за него не отвечают, не видятся с ним и знать его не
хотят.
Аннабел была матрона решительная, острая на язык, детей своих
воспитывала круто, с прислугой не церемонилась и с такой же
непоколебимостью высказывала свое мнение по социальным и политическим
вопросам. Она требовала, чтобы с агитацией среди рабочих было покончено
немедленно, пока не поздно, и то, что агитация продолжалась, она принимала
как личное оскорбление.
Великая империя, подобная фордовской, именно такое действие оказывает
на тех, кто живет в ней и благодаря ей. Она выдвигает свои задачи и своих
верноподданных для их осуществления. Ее придворные и слуги могут ссориться
между собой как угодно, но они должны признавать основы, на которых
покоится величественное здание. Если они живут в коммерческой империи, они
должны признавать деньги и символы денег, ее кодексы роскоши и
фешенебельности. Сам автомобильный король с высокой горы, где он обитает,
изрек закон: "Люди работают ради денег". И Джон и Аннабел подчинялись
этому закону.
Как это ни странно, почти так же относился и Генри Шатт к своему
младшему брату. Теперь Генри тоже достиг респектабельности - не думайте,
что, когда он был вне закона, он этого не чувствовал, не думайте, что ему
было приятно, когда его родные смотрели на него сверху вниз, стыдясь даже
имя его произнести, хотя и были вынуждены брать у него деньги! Ему
удалось, наконец, приобщиться к закону и порядку, за ним стояла
могущественная фордовская организация, и вдруг является какой-то мальчишка
и хочет все испортить - щенок, набравшийся всяких выдумок у людей, которые
за всю свою жизнь палец о палец не ударили и ничего не знают о том, какие
среди рабочих бывают злодеи и как опасно призывать их к насилию.
Между обоими братьями с детства существовала вражда. Генри был старше
Тома на четыре года, и Том должен бы смотреть на старшего брата снизу
вверх: но младший брат с самых ранних лет заметил, что Генри жульничает в
играх и лжет, чтобы выгородить себя. Мало-помалу у Тома завелась своя
компания. И вот прошло почти двадцать лет, и они опять стояли друг против
друга, каждый со своими друзьями, но горе-то было в том, что между обеими
компаниями разгоралась война.
Генри пришел поговорить об этом с сестрой. Он сказал, что Том может
засыпаться и что Дэйзи надо потолковать с сумасшедшим мальчишкой. Она
спросила, почему он сам не поговорит с ним, и он сказал, что этого нельзя.
- Не могу я открывать ему свои карты.
- Мне думается, что Том и так обо всем догадывается, - сказала Дэйзи.
- Одно дело догадываться, а другое дело, если он будет говорить, что я
ему сам сказал. Мне нельзя разговаривать с рабочим агитатором.
- А если я скажу, это можно?
- Чертово положение! - вырвалось у Генри. - Что же мне теперь делать,
выдавать родного брата?
- Поступай как знаешь. Генри.
- Рано или поздно начальник сам все узнает и скажет мне: "Какого черта!
Ты что же, на два фронта работаешь? Для рабочих союзов чего лучше, если у
них будут свои люди в фордовской "служебной организации".
- Верно, Генри. Я прекрасно тебя понимаю. Но и ты пойми Тома. Он тоже
рискует. Для фордовской "служебной организации" чего лучше, если у нее
будут свои люди в рабочих союзах. И надо думать, их там немало.
- Об этом я не буду говорить, - мрачно сказал Генри.
- А я и не спрашиваю, и Том мне ничего не говорил. Я просто объясняю
тебе, что он мне скажет. Ему так же неловко перед товарищами по профсоюзу,
как тебе перед хозяином.
- Я уже был на этой работе, когда он объявился, - проворчал Генри.
- Так-то оно так, но ведь ты ничего ему не сказал. А он согласен был
уехать отсюда, если он семье не по нраву.
- А знаешь, Дэйзи, ведь это выход. Уговори его уехать куда-нибудь.
Пусть устроится в "Дженерал моторе". Деньгами я его пока обеспечу. Скажи,
что я сотни долларов не пожалею, а если только за этим дело, накинь еще
сотню. Прямо бы гора с плеч.
Дэйзи пошла к Тому, но тот рассмеялся и объявил, что Генри опоздал, он
уже начал войну и не покинет своих друзей. Что же касается денег, то пусть
лучше они достанутся Генри. Том уверен, что он смог бы раздобыть
сотню-другую долларов, если только Генри сообщит ему все о фордовской
"служебной организации" и особенно о шпионах среди агитаторов.
Генри побледнел, когда услышал об этом предложении.
- Видишь, в какой я попал переплет? Это самое подумает и хозяин. Как я
ему докажу, что я не пошел на такое дело?
- А ты, пожалуй, не прочь бы, Генри?
- Если я пущусь на такие штуки, меня живо прихлопнут. В таких случаях у
них разговор короткий.
- Я никому ни слова не скажу, - сказала Дэйзи. - Можешь на этот счет не
беспокоиться.
- Да, но это ничего не меняет. Что же мне делать с Томом?
- Я его спрашивала, и он сказал: "Пусть исполняет свои обязанности".
Дэйзи попыталась улыбнуться, но Генри было не до смеха.
- Легко сказать, идти к хозяину и сообщить, что мой родной брат -
красный?
- Хозяин тебя за это похвалит.
- Терпеть не могу мелодрам, слишком много надо объясняться. - И,
помолчав, прибавил: - А кроме того, не хочется мне топить малыша.
- Об этом не тревожься. Увольнение не пугает Тома.
- Говорят тебе, Дэйзи, его жизнь в опасности!
- Он это знает, - спокойно ответила Дэйзи.
- Метит в мученики, так, что ли? Дешевой славы ищет. Полоумные
бунтовщики, дьяволы окаянные! - Генри разразился было потоком ругательств,
но Дэйзи сказала:
- Не принимай, милый, так близко к сердцу. Помни - ведь ты всего лишь
Генри Форд Шатт, а не Генри Форд!
В середине зимы, а зима была снежная, началась оттепель, потом за ночь
подморозило, и когда Том ехал утром на работу, он врезался в чужую машину,
и после оказалось, что у его машины погнулась передняя ось, и ее взяли на
буксир и повезли чинить. В результате Том опоздал больше чем на час, и
когда он пришел в цех, на его станках уже работал другой рабочий.
Это, конечно, было в порядке вещей; он ждал жестокого нагоняя. Но когда
он стал объясняться с мастером, то увидел, что дело обстоит хуже.
- Хватит, Шатт, - сказал мастер. - Натерпелся я от тебя. Ступай и
получи расчет.
- Чего же вы от меня натерпелись? - спросил Том.
- Я не хочу с тобой разговаривать. Твое место занято. Катись отсюда.
Том огляделся. Многие рабочие этого цеха знали его, и он раздумывал, не
позвать ли их. Так начинались многие забастовки и заканчивались победой
рабочих. Но перед ним очутились двое здоровенных детин в штатском.
Молодчиков из "служебной организации" всегда можно было узнать по
сломанным переносицам и изуродованным ушам. Один из них держал правую руку
в кармане, вероятно, сжимая кастет. Такова была цена человеческой жизни на
фордовском заводе, если грозил беспорядок.
- Ну, ладно, - спокойно сказал Том, повернулся и пошел в раздевалку.
Верзилы в штатском последовали за ним и присмотрели, чтобы он получил
расчет, сдал табельный номер и вышел с завода через ближайшие ворота.
Итак, Том вступил на путь "мученичества"; теперь он - бывший фордовский
рабочий, занесенный в черный список, а это значило, что ему уже нельзя
будет работать под собственным именем ни в одной крупной компании
Детройта. Его спросят о последнем месте работы, позвонят туда по телефону,
и вопрос будет исчерпан. Новый хозяин вряд ли станет говорить: "Нам не
нужны агитаторы". Нет, ибо теперь в Белом доме сидит агитатор, и в
конгрессе их много, и они проводят дурацкие законы, так что
предпринимателям приходится крепко защищаться. Он вежливо скажет: "Очень
жаль, приятель, но пришел парень, раньше работавший на этом месте, а мы
всегда стараемся сохранить своих рабочих".
У Тома было немного денег, отложенных именно на такой случай, и теперь
ему ничего не мешало вести жизнь рабочего агитатора. Днем он посещал
собрания комитета и встречался с рабочими ночных смен с разных заводов; по
вечерам он встречался с рабочими дневной смены или выступал на митингах,
которые проводились в неприметных помещениях рабочих районов. Рабочие
прибывали окольными дорогами, оставляли свои маленькие машины где-нибудь
подальше и пробирались в зал с черного хода или надвинув на глаза кепку и
прикрывая лицо носовым платком. Митинги происходили в полной темноте, и
несколько рослых рабочих стояли у выключателей, чтобы никто не мог зажечь
свет. Вот как обстояло дело во всех городах автомобильной промышленности,
в городах стальной, резиновой и нефтяной промышленности этой страны
свободных и отчизны храбрых; всякая попытка собраться и обсудить свои
нужды считалась чуть ли не преступлением, и тот, на кого падало
подозрение, рисковал не только работой, но и своей жизнью.
Бывшая соученица Тома Шатта, которую он описывал своей сестре как
"толковая девушка в круглых очках, небольшого роста и слегка сутулая",
приехала в Детройт и поступила на работу в городской отдел социального
обеспечения. Ее звали Делл Брейс, и она была девушка серьезная, ушедшая с
головой в рабочее движение. Ее отец - сенатор штата Айова - был
реакционным республиканцем, считавшим свою дочь жертвой предательской
студенческой пропаганды. Вот почему Делл хотела работать где угодно,
только не в родном штате. Она выбрала Детройт, потому что они с Томом
почти решили пожениться.
Как раз когда она получила работу, Том лишился своей, и в нем вдруг
заговорило мужское достоинство, и он заявил, что не желает, чтобы его
содержала жена; тут глаза Делл наполнились слезами, она обвинила его в
"буржуазных предрассудках". Сам-то он верит в свои принципы или нет? Если
женщина с мужчиной равноправны, то почему она не может содержать его, так
же как он бы ее содержал? Томми, не выносивший женских слез, уступил, и
они тут же уладили дело, отправившись получать брачное свидетельство.
И вот он привел свою молодую жену домой познакомиться со всем
семейством; и Дэйзи, благоговевшая перед молодой леди, окончившей колледж,
чуть не расплакалась от радости, когда та поцеловала ее и выразила
надежду, что они будут друзьями. Дэйзи, заняв место матери, теперь тащила
на себе всю тяжесть домашней работы. От былой миловидности не осталось и
следа; Дэйзи похудела и осунулась, волосы потускнели, она редко их
завивала. Но романтика, навеянная грошовыми журналами, еще жила в ее
сердце, а что могло быть романтичнее свободного брака двух юных рабочих
агитаторов, только что со студенческой скамьи. Даже то, что оба они были
"красные", не казалось особенно тяжким прегрешением; жена Джима Бэггза за
годы кризиса нагляделась на нужду рабочих и готова была поверить, что
рабочие организаторы совсем не такие, какими их изображают газеты.
Она нашла о чем поговорить с Делл: о своем четырехлетнем малыше,
который был слабеньким и не мог подолгу гулять в зимнюю стужу. Делл знала
все о витаминах и протеинах и тому подобном и объяснила ей, что нужно
давать мальчику и как можно это подешевле достать. Обязанностью Делл как
работника отдела социального обеспечения было разъезжать по городу и
опрашивать нуждающихся. Она была добрая, не по летам серьезная и болела за
них душой, потому что они были лишены самого необходимого. В наши дни
нелегко иметь дело с бедняками, и богачи поступают очень разумно, возлагая
эти обязанности на оплачиваемых специалистов с университетским
образованием.
Вскоре пришел Эбнер и очень удивился, узнав, что у него новая невестка.
Он не знал, что делать, что сказать, и очень смутился, когда она подошла к
нему и поцеловала в морщинистую щеку с отпечатками жирных пальцев. У
Эбнера не было ни малейшего представления о том, что творилось в душе этой
молодой леди, которая так сильно выделялась среди них, хотя и была очень
скромно одета. Он не мог понять, что она была склонна идеализировать
рабочих, и видела в его мозолистой руке, на которой не хватало одного
пальца, символ честного труда, медаль ветерана промышленности. Но Эбнер
понял, что она леди добрая и что его сыну посчастливилось. То, что она
сочувствовала опасным идеям Тома, не удивляло его. У старика в мозгу были
несообщающиеся отделения, он считал "агитаторов" опасными и вредными
людьми и в то же время умудрялся разговаривать с двумя такими людьми и во
всем соглашаться с ними.
Движение за организацию производственных профсоюзов в крупной
промышленности быстро распространялось по всей Америке; оно возникало
стихийно в тысячах различных пунктов, порождаемое отчаянной нищетой
рабочих. Оставалось только наметить программу и тактику: а это уже было
сделано крупными профсоюзами горняков и швейников, организованных по
предприятиям. Вскоре был создан Комитет производственных профсоюзов,
сокращенное название которого приобрело магическое значение для миллионов
тружеников, не знавших даже точно, за что они борются.
Крупные профсоюзы собрали денег, и в каждую отрасль промышленности были
посланы организаторы. И Том снова получил работу. То обстоятельство, что
платили только по двадцать пять долларов в неделю плюс десять долларов на
организационные расходы, не имело в его глазах никакого значения, равно
как и то, что более опасную работу трудно было себе представить. В городе
Детройте рабочий организатор не подвергался непосредственной опасности, но
в некоторых маленьких городах "охота на бунтовщиков" была разрешена, к ним
принадлежали и фордовские города, где миллиард долларов Генри заботился о
своей сохранности.
Тому было поручено посещать окрестности фордовских заводов и
встречаться с рабочими у них на дому и повсюду, где возможно. Он так и
делал; но как-то двое мужчин в штатском остановили его, показали ему свои
значки и велели следовать за ними. В полицейском участке его допрашивал
начальник агентуры в присутствии нескольких помощников. Том назвал свою
фамилию и адрес и сообщил сведения о себе: окончил Мичиганский
университет, бывший фордовский рабочий, занесен в черный список, а в
настоящее время организатор союза рабочих автомобильной промышленности
Америки.
- Я получаю жалованье, и у меня есть текущий счет в банке, так что вы
не можете сказать, что я не имею определенных средств к существованию. Я
настаиваю на своем праве позвонить адвокату и предупреждаю, что если вы
лишите меня этого права, то, как только я буду освобожден, я немедленно
подниму дело о незаконном аресте и содержании под стражей. Что еще вам
нужно?
- Нам нужно знать имена тех, с кем вы работаете.
- Можете посадить меня под замок и избивать до потери сознания, но об
этом я не скажу ни слова. Могу я позвонить адвокату?
- Погоди, красавчик, ты у нас заговоришь! - сказал начальник.
Они отвели его в подвал и поместили в так называемую "дыру" - в
подземную камеру с крохотным глазком в железной двери; в камере было
только зловонное помойное ведро и ведро с водой, которое, очевидно, лишь
недавно перестало быть помойным. Том остался один, и всякий раз, когда
- Захочет, так сам скажет. Я ничего не скажу тебе о нем и ему о тебе.
- Гм! - сказал Том. - Отмена сухого закона, надо думать, прихлопнула
коммерцию Генри.
- Думай как знаешь.
- Я слышал, что все эти субъекты теперь обзавелись пивными. Что ж,
никто не хочет его пристроить?
- Он привык к вольной жизни. Не думаю, чтобы ему понравилось сидеть за
кассой.
- Он предпочитает шпионить, так, что ли?
- Нечестно спрашивать меня об этом, Том.
- Ладно, не буду. Я и так знаю, что завод Форда - шпионское гнездо. А
забавно будет, если я наскочу на родного брата. Как знать, он, может,
будет шпионить за мной, а я за ним. Что ты скажешь на это, сестренка?
- Мамино здоровье очень плохо, - сказала Дэйзи, - я думаю, она недолго
протянет. Доктора никак не поймут, что с нею такое.
Семья радовалась, что Том опять дома. Все готовы были благоговеть перед
его ученостью, но он не заносился ни перед родными, ни перед их знакомыми.
Он остался тем же славным малым, каким был всегда; лучшего жильца трудно
было найти, потому что деньги он приносил аккуратно и больше, чем с него
причиталось.
Он пошел прямо на фордовский завод и устроился на работу. Вот что
значит молодость, здоровье и умение разговаривать с людьми. К концу июня
много студентов стало появляться у заводских ворот в надежде заработать
денег на лето и на зимнее учение, и многие хозяева убедились, что энергии
у них хоть отбавляй и что они не скупятся на нее. Студенты поколения Тома
в конце концов оказались не такими уж "лишними"; годы, проведенные в
колледже, не прошли зря, юный бакалавр имел все преимущества перед
ветеранами труда, и ему охотно поручали рытье канав и погрузку мешков с
цементом в товарные вагоны; а также требующую особых качеств работу в
многочисленных новых профессиях, созданных современной промышленностью:
заправлять автомобиль и вытирать ветровые стекла, усаживать пассажиров в
аэроплан, демонстрировать электрические холодильники, читать лекции о том,
как надо пользоваться электрическими приборами, - самые разнообразные виды
деятельности, необходимыми атрибутами которых являлись красивая форма,
энтузиазм и личное обаяние.
Тома Шатта поставили к станкам, изготовляющим шестерни, До кризиса один
рабочий работал на четырех станках. Станки были все те же, но компания
заставляла теперь одного рабочего обслуживать двенадцать станков, и тот,
кто работал на них до Тома, измотался вконец. В какие-нибудь десять минут
Тому показали, что ему надо делать, и это было все, что ему требовалось
знать об автомобильной промышленности. Он быстро ходил взад и вперед вдоль
станков, останавливался, чтобы вынуть готовую часть и заправить новый
кусок стали. Ему это даже нравилось, утверждал Том; работа не мешала
думать о том, что его интересовало, и каждую пятницу он будет получать
пять долларов шестьдесят пять центов, помноженные на пять. Том охотно
проработал бы так всю жизнь, но что-то подсказывало ему, что этому не
бывать.
Он купил в рассрочку легковой автомобиль, форд, разумеется, -
автомобиль другой марки нельзя было поставить на огромном участке,
отведенном для машин фордовских рабочих. Фордовская компания всегда
отрицала существование такого негласного правила, но если бы какой-нибудь
рабочий осмелился появиться на шевроле, не прошло бы и часа, как мастер
начал бы к нему придираться. Том не хотел ни с кем ссориться; он был
старателен и кроток, как агнец; делал, что ему говорили, и изучал правила
внутреннего распорядка так же, как прежде на уроках экономики изучал
отношение заработной платы к прибыли.
Ему хотелось поближе познакомиться с товарищами по работе; но это было
не так просто, как казалось с первого взгляда. Утром рабочие поспешно
входили, пробивали табель, сбрасывали пальто и приступали к работе. В
перерыв, когда надо было достать завтрак, проглотить его, вытереть руки и
встать на место - ровно в пятнадцать минут, разговаривать много не
приходилось. После смены рабочие бежали к своим фордам или к трамваю и
отправлялись домой, а дом находился где-нибудь в пределах окружности
радиусом в пятьдесят миль.
Но Том как-то находил время, и, познакомившись с рабочим, он
заговаривал с ним о его жизни и о том, как живут другие рабочие, и доволен
ли он, а если недоволен, то чем. Не прошло и нескольких недель, как Том
уже успел побеседовать со многими рабочими; и вскоре, без особых стараний
с его стороны, они стали вечерами потихоньку собираться друг у друга и
говорить о том, что больше всего их интересовало.
Во многих колледжах были группы молодежи, которых волновал рабочий
вопрос; их можно было назвать маленькими "мозговыми трестами", и когда они
оканчивали колледж, они поддерживали между собой связь. Не все они были
согласны между собой; напротив, они много времени тратили попусту, споря о
тактике. Но они сходились на том, что называли "первоочередными задачами",
и одной из таких задач было устанавливать личную связь с рабочими,
узнавать, что они думают, и при случае внушать им новые мысли. Поэтому
многие из них, и студенты и студентки, делали то же, что и Том Шатт;
поступали на завод, добывали на жизнь и готовились вступить в рабочий
союз, если - и как только - он будет создан.
Эти маленькие "мозговые тресты" считали, что массовая безработица в
Америке вызвана слабой покупательной способностью американских масс.
Слишком большая доля доходов от промышленности поступает к хозяевам,
которые тратят их на расширение производства и не повышают оплаты рабочим,
что позволило бы тем тратить больше на продукты питания, одежду и
удовлетворение других своих нужд. Рабочие получают такую заработную плату,
что не могут покупать производимые ими продукты, и поэтому производство
сокращается, заработная плата падает еще ниже, и фермерам некому продавать
свою кукурузу и пшеницу. Обувные фабрики загружены наполовину, потому что
рабочие автомобильной промышленности донашивают старые башмаки - одни
заколдованные круги.
Хуже всего было то, что лекарства, прописанные "новым курсом", не
помогали. Правительственная политика займов и расходования средств оживила
промышленность, но почти не уменьшила безработицу. Друзья Тома видели это
своими глазами на фордовском заводе, где в каждом цехе устанавливали новые
станки и повышали скорость работы старых, и таким образом рабочих, которые
уменьшались в числе, заставляли увеличивать продукцию. Выпуск продукции
поднялся до предкризисного уровня, а число рабочих, занятых в
производстве, сократилось на одну треть. Десять миллионов безработных,
по-видимому, становилось постоянным фактором в жизни Америки; безработные
будут толпиться у заводских ворот и сбивать ставки тех, кто имеет работу.
Большой "мозговой трест" в Вашингтоне попробовал было найти выход - с
помощью Н.А.В. установить твердые ставки и твердые цены. Но верховный суд
живо прихлопнул эту затею, тем дело и кончилось. Маленькие "мозговые
тресты" в Хайленд-Парке, Дирборне и в тысячах других индустриальных
центров говорили теперь: "Мы сами должны это сделать". Том Шатт говорил:
"Нам нужен союз автомобильной промышленности; массовая организация для
настоящего дела, а не кучка бюрократов, которые просиживают брюки и
получают жирные оклады".
В Детройте уже было положено начало. В разгар кризиса в городе была
создана организация - "Общество механиков". Обществом руководили
инструментальщики и красильщики, самые квалифицированные рабочие, которых
мастера побаивались. Они провели несколько кратковременных забастовок, и
все они кончились победой. А что еще важнее, они успешно пропагандировали
свои взгляды и побуждали всех рабочих к активности.
По всей Америке началось движение за профсоюзы по производственному, а
не по профессиональному признаку. Идея эта была не новая, но она
оставалась втуне, пока рабочие не осознали ее значения. В момент
наибольшего обострения массового обнищания и массовой безработицы рабочие
Детройта задались целью организовать единый профсоюз рабочих автомобильной
промышленности, независимо от выполняемой ими работы. Генри Форду,
владеющему трудом двухсот тысяч рабочих, придется иметь дело с одним
объединяющим всех профсоюзом, а не с сотней мелких.
Все лето Том Шатт проработал на заводе и отложил немного денег. Подъем
в автомобильной промышленности продолжался, и все мужское население
семейства Шатт работало полную неделю. Дэйзи вела хозяйство, потому что ее
мать была очень слаба - у нее оказался рак желудка, она очень страдала, и
всем было очень тяжело. К концу года она отмучилась, и у Шаттов нашлись
деньги на приличные похороны.
Эбнер работал пять полных рабочих дней в неделю на конвейере по сборке
магнето. Цены росли, но он помнил прошлые горести и радовался, что они
миновали. Он гордился сыном, окончившим колледж, хотя и огорчался его
радикальными убеждениями. Том никогда не затевал споров с отцом. Пусть его
приходит домой и наслаждается заслуженным покоем: чинит забор, возится с
курами, играет с внуком или сидит на крыльце и попыхивает трубкой. Сорок
два года он жил на собственный заработок, производя во много раз больше,
чем получая; но для него поздно было наверстывать упущенное.
Дела семейства Джона Шатта тоже поправились. Автомобильная
промышленность быстро восстанавливалась, и Джон снова перешел в разряд
людей, получающих месячный оклад. Супруги Шатт снова приобрели дом в
рассрочку, но на этот раз более скромный. Из кризиса они вышли,
перепуганные насмерть и с твердым решением никогда больше не попадаться.
Когда наступит новая заминка, у Джона будет такая высокая квалификация, а
у Аннабел столько влиятельных друзей, что они удержатся на поверхности.
Они жаждали успеха в жизни и с таким рвением поклонялись фордовскому
предприятию и всем, кто имел к нему отношение, что Том с трудом переносил
их.
Они платили ему тем же. Джон и Аннабел считали, что Том заносится перед
ними, потому что он окончил колледж и у него образованные друзья. Аннабел
фыркала: ее муж не корпел над книжными пустяками, а вот достиг же такого
положения, какого нет и никогда не будет у Тома. Она читала в газете про
"мозговой трест" и возненавидела молодых снобов, которые забавлялись тем,
что переворачивали все хозяйство Америки вверх дном. Она отзывалась о
своем девере как о бунтовщике и настойчиво твердила всем своим друзьям,
что они с мужем за него не отвечают, не видятся с ним и знать его не
хотят.
Аннабел была матрона решительная, острая на язык, детей своих
воспитывала круто, с прислугой не церемонилась и с такой же
непоколебимостью высказывала свое мнение по социальным и политическим
вопросам. Она требовала, чтобы с агитацией среди рабочих было покончено
немедленно, пока не поздно, и то, что агитация продолжалась, она принимала
как личное оскорбление.
Великая империя, подобная фордовской, именно такое действие оказывает
на тех, кто живет в ней и благодаря ей. Она выдвигает свои задачи и своих
верноподданных для их осуществления. Ее придворные и слуги могут ссориться
между собой как угодно, но они должны признавать основы, на которых
покоится величественное здание. Если они живут в коммерческой империи, они
должны признавать деньги и символы денег, ее кодексы роскоши и
фешенебельности. Сам автомобильный король с высокой горы, где он обитает,
изрек закон: "Люди работают ради денег". И Джон и Аннабел подчинялись
этому закону.
Как это ни странно, почти так же относился и Генри Шатт к своему
младшему брату. Теперь Генри тоже достиг респектабельности - не думайте,
что, когда он был вне закона, он этого не чувствовал, не думайте, что ему
было приятно, когда его родные смотрели на него сверху вниз, стыдясь даже
имя его произнести, хотя и были вынуждены брать у него деньги! Ему
удалось, наконец, приобщиться к закону и порядку, за ним стояла
могущественная фордовская организация, и вдруг является какой-то мальчишка
и хочет все испортить - щенок, набравшийся всяких выдумок у людей, которые
за всю свою жизнь палец о палец не ударили и ничего не знают о том, какие
среди рабочих бывают злодеи и как опасно призывать их к насилию.
Между обоими братьями с детства существовала вражда. Генри был старше
Тома на четыре года, и Том должен бы смотреть на старшего брата снизу
вверх: но младший брат с самых ранних лет заметил, что Генри жульничает в
играх и лжет, чтобы выгородить себя. Мало-помалу у Тома завелась своя
компания. И вот прошло почти двадцать лет, и они опять стояли друг против
друга, каждый со своими друзьями, но горе-то было в том, что между обеими
компаниями разгоралась война.
Генри пришел поговорить об этом с сестрой. Он сказал, что Том может
засыпаться и что Дэйзи надо потолковать с сумасшедшим мальчишкой. Она
спросила, почему он сам не поговорит с ним, и он сказал, что этого нельзя.
- Не могу я открывать ему свои карты.
- Мне думается, что Том и так обо всем догадывается, - сказала Дэйзи.
- Одно дело догадываться, а другое дело, если он будет говорить, что я
ему сам сказал. Мне нельзя разговаривать с рабочим агитатором.
- А если я скажу, это можно?
- Чертово положение! - вырвалось у Генри. - Что же мне теперь делать,
выдавать родного брата?
- Поступай как знаешь. Генри.
- Рано или поздно начальник сам все узнает и скажет мне: "Какого черта!
Ты что же, на два фронта работаешь? Для рабочих союзов чего лучше, если у
них будут свои люди в фордовской "служебной организации".
- Верно, Генри. Я прекрасно тебя понимаю. Но и ты пойми Тома. Он тоже
рискует. Для фордовской "служебной организации" чего лучше, если у нее
будут свои люди в рабочих союзах. И надо думать, их там немало.
- Об этом я не буду говорить, - мрачно сказал Генри.
- А я и не спрашиваю, и Том мне ничего не говорил. Я просто объясняю
тебе, что он мне скажет. Ему так же неловко перед товарищами по профсоюзу,
как тебе перед хозяином.
- Я уже был на этой работе, когда он объявился, - проворчал Генри.
- Так-то оно так, но ведь ты ничего ему не сказал. А он согласен был
уехать отсюда, если он семье не по нраву.
- А знаешь, Дэйзи, ведь это выход. Уговори его уехать куда-нибудь.
Пусть устроится в "Дженерал моторе". Деньгами я его пока обеспечу. Скажи,
что я сотни долларов не пожалею, а если только за этим дело, накинь еще
сотню. Прямо бы гора с плеч.
Дэйзи пошла к Тому, но тот рассмеялся и объявил, что Генри опоздал, он
уже начал войну и не покинет своих друзей. Что же касается денег, то пусть
лучше они достанутся Генри. Том уверен, что он смог бы раздобыть
сотню-другую долларов, если только Генри сообщит ему все о фордовской
"служебной организации" и особенно о шпионах среди агитаторов.
Генри побледнел, когда услышал об этом предложении.
- Видишь, в какой я попал переплет? Это самое подумает и хозяин. Как я
ему докажу, что я не пошел на такое дело?
- А ты, пожалуй, не прочь бы, Генри?
- Если я пущусь на такие штуки, меня живо прихлопнут. В таких случаях у
них разговор короткий.
- Я никому ни слова не скажу, - сказала Дэйзи. - Можешь на этот счет не
беспокоиться.
- Да, но это ничего не меняет. Что же мне делать с Томом?
- Я его спрашивала, и он сказал: "Пусть исполняет свои обязанности".
Дэйзи попыталась улыбнуться, но Генри было не до смеха.
- Легко сказать, идти к хозяину и сообщить, что мой родной брат -
красный?
- Хозяин тебя за это похвалит.
- Терпеть не могу мелодрам, слишком много надо объясняться. - И,
помолчав, прибавил: - А кроме того, не хочется мне топить малыша.
- Об этом не тревожься. Увольнение не пугает Тома.
- Говорят тебе, Дэйзи, его жизнь в опасности!
- Он это знает, - спокойно ответила Дэйзи.
- Метит в мученики, так, что ли? Дешевой славы ищет. Полоумные
бунтовщики, дьяволы окаянные! - Генри разразился было потоком ругательств,
но Дэйзи сказала:
- Не принимай, милый, так близко к сердцу. Помни - ведь ты всего лишь
Генри Форд Шатт, а не Генри Форд!
В середине зимы, а зима была снежная, началась оттепель, потом за ночь
подморозило, и когда Том ехал утром на работу, он врезался в чужую машину,
и после оказалось, что у его машины погнулась передняя ось, и ее взяли на
буксир и повезли чинить. В результате Том опоздал больше чем на час, и
когда он пришел в цех, на его станках уже работал другой рабочий.
Это, конечно, было в порядке вещей; он ждал жестокого нагоняя. Но когда
он стал объясняться с мастером, то увидел, что дело обстоит хуже.
- Хватит, Шатт, - сказал мастер. - Натерпелся я от тебя. Ступай и
получи расчет.
- Чего же вы от меня натерпелись? - спросил Том.
- Я не хочу с тобой разговаривать. Твое место занято. Катись отсюда.
Том огляделся. Многие рабочие этого цеха знали его, и он раздумывал, не
позвать ли их. Так начинались многие забастовки и заканчивались победой
рабочих. Но перед ним очутились двое здоровенных детин в штатском.
Молодчиков из "служебной организации" всегда можно было узнать по
сломанным переносицам и изуродованным ушам. Один из них держал правую руку
в кармане, вероятно, сжимая кастет. Такова была цена человеческой жизни на
фордовском заводе, если грозил беспорядок.
- Ну, ладно, - спокойно сказал Том, повернулся и пошел в раздевалку.
Верзилы в штатском последовали за ним и присмотрели, чтобы он получил
расчет, сдал табельный номер и вышел с завода через ближайшие ворота.
Итак, Том вступил на путь "мученичества"; теперь он - бывший фордовский
рабочий, занесенный в черный список, а это значило, что ему уже нельзя
будет работать под собственным именем ни в одной крупной компании
Детройта. Его спросят о последнем месте работы, позвонят туда по телефону,
и вопрос будет исчерпан. Новый хозяин вряд ли станет говорить: "Нам не
нужны агитаторы". Нет, ибо теперь в Белом доме сидит агитатор, и в
конгрессе их много, и они проводят дурацкие законы, так что
предпринимателям приходится крепко защищаться. Он вежливо скажет: "Очень
жаль, приятель, но пришел парень, раньше работавший на этом месте, а мы
всегда стараемся сохранить своих рабочих".
У Тома было немного денег, отложенных именно на такой случай, и теперь
ему ничего не мешало вести жизнь рабочего агитатора. Днем он посещал
собрания комитета и встречался с рабочими ночных смен с разных заводов; по
вечерам он встречался с рабочими дневной смены или выступал на митингах,
которые проводились в неприметных помещениях рабочих районов. Рабочие
прибывали окольными дорогами, оставляли свои маленькие машины где-нибудь
подальше и пробирались в зал с черного хода или надвинув на глаза кепку и
прикрывая лицо носовым платком. Митинги происходили в полной темноте, и
несколько рослых рабочих стояли у выключателей, чтобы никто не мог зажечь
свет. Вот как обстояло дело во всех городах автомобильной промышленности,
в городах стальной, резиновой и нефтяной промышленности этой страны
свободных и отчизны храбрых; всякая попытка собраться и обсудить свои
нужды считалась чуть ли не преступлением, и тот, на кого падало
подозрение, рисковал не только работой, но и своей жизнью.
Бывшая соученица Тома Шатта, которую он описывал своей сестре как
"толковая девушка в круглых очках, небольшого роста и слегка сутулая",
приехала в Детройт и поступила на работу в городской отдел социального
обеспечения. Ее звали Делл Брейс, и она была девушка серьезная, ушедшая с
головой в рабочее движение. Ее отец - сенатор штата Айова - был
реакционным республиканцем, считавшим свою дочь жертвой предательской
студенческой пропаганды. Вот почему Делл хотела работать где угодно,
только не в родном штате. Она выбрала Детройт, потому что они с Томом
почти решили пожениться.
Как раз когда она получила работу, Том лишился своей, и в нем вдруг
заговорило мужское достоинство, и он заявил, что не желает, чтобы его
содержала жена; тут глаза Делл наполнились слезами, она обвинила его в
"буржуазных предрассудках". Сам-то он верит в свои принципы или нет? Если
женщина с мужчиной равноправны, то почему она не может содержать его, так
же как он бы ее содержал? Томми, не выносивший женских слез, уступил, и
они тут же уладили дело, отправившись получать брачное свидетельство.
И вот он привел свою молодую жену домой познакомиться со всем
семейством; и Дэйзи, благоговевшая перед молодой леди, окончившей колледж,
чуть не расплакалась от радости, когда та поцеловала ее и выразила
надежду, что они будут друзьями. Дэйзи, заняв место матери, теперь тащила
на себе всю тяжесть домашней работы. От былой миловидности не осталось и
следа; Дэйзи похудела и осунулась, волосы потускнели, она редко их
завивала. Но романтика, навеянная грошовыми журналами, еще жила в ее
сердце, а что могло быть романтичнее свободного брака двух юных рабочих
агитаторов, только что со студенческой скамьи. Даже то, что оба они были
"красные", не казалось особенно тяжким прегрешением; жена Джима Бэггза за
годы кризиса нагляделась на нужду рабочих и готова была поверить, что
рабочие организаторы совсем не такие, какими их изображают газеты.
Она нашла о чем поговорить с Делл: о своем четырехлетнем малыше,
который был слабеньким и не мог подолгу гулять в зимнюю стужу. Делл знала
все о витаминах и протеинах и тому подобном и объяснила ей, что нужно
давать мальчику и как можно это подешевле достать. Обязанностью Делл как
работника отдела социального обеспечения было разъезжать по городу и
опрашивать нуждающихся. Она была добрая, не по летам серьезная и болела за
них душой, потому что они были лишены самого необходимого. В наши дни
нелегко иметь дело с бедняками, и богачи поступают очень разумно, возлагая
эти обязанности на оплачиваемых специалистов с университетским
образованием.
Вскоре пришел Эбнер и очень удивился, узнав, что у него новая невестка.
Он не знал, что делать, что сказать, и очень смутился, когда она подошла к
нему и поцеловала в морщинистую щеку с отпечатками жирных пальцев. У
Эбнера не было ни малейшего представления о том, что творилось в душе этой
молодой леди, которая так сильно выделялась среди них, хотя и была очень
скромно одета. Он не мог понять, что она была склонна идеализировать
рабочих, и видела в его мозолистой руке, на которой не хватало одного
пальца, символ честного труда, медаль ветерана промышленности. Но Эбнер
понял, что она леди добрая и что его сыну посчастливилось. То, что она
сочувствовала опасным идеям Тома, не удивляло его. У старика в мозгу были
несообщающиеся отделения, он считал "агитаторов" опасными и вредными
людьми и в то же время умудрялся разговаривать с двумя такими людьми и во
всем соглашаться с ними.
Движение за организацию производственных профсоюзов в крупной
промышленности быстро распространялось по всей Америке; оно возникало
стихийно в тысячах различных пунктов, порождаемое отчаянной нищетой
рабочих. Оставалось только наметить программу и тактику: а это уже было
сделано крупными профсоюзами горняков и швейников, организованных по
предприятиям. Вскоре был создан Комитет производственных профсоюзов,
сокращенное название которого приобрело магическое значение для миллионов
тружеников, не знавших даже точно, за что они борются.
Крупные профсоюзы собрали денег, и в каждую отрасль промышленности были
посланы организаторы. И Том снова получил работу. То обстоятельство, что
платили только по двадцать пять долларов в неделю плюс десять долларов на
организационные расходы, не имело в его глазах никакого значения, равно
как и то, что более опасную работу трудно было себе представить. В городе
Детройте рабочий организатор не подвергался непосредственной опасности, но
в некоторых маленьких городах "охота на бунтовщиков" была разрешена, к ним
принадлежали и фордовские города, где миллиард долларов Генри заботился о
своей сохранности.
Тому было поручено посещать окрестности фордовских заводов и
встречаться с рабочими у них на дому и повсюду, где возможно. Он так и
делал; но как-то двое мужчин в штатском остановили его, показали ему свои
значки и велели следовать за ними. В полицейском участке его допрашивал
начальник агентуры в присутствии нескольких помощников. Том назвал свою
фамилию и адрес и сообщил сведения о себе: окончил Мичиганский
университет, бывший фордовский рабочий, занесен в черный список, а в
настоящее время организатор союза рабочих автомобильной промышленности
Америки.
- Я получаю жалованье, и у меня есть текущий счет в банке, так что вы
не можете сказать, что я не имею определенных средств к существованию. Я
настаиваю на своем праве позвонить адвокату и предупреждаю, что если вы
лишите меня этого права, то, как только я буду освобожден, я немедленно
подниму дело о незаконном аресте и содержании под стражей. Что еще вам
нужно?
- Нам нужно знать имена тех, с кем вы работаете.
- Можете посадить меня под замок и избивать до потери сознания, но об
этом я не скажу ни слова. Могу я позвонить адвокату?
- Погоди, красавчик, ты у нас заговоришь! - сказал начальник.
Они отвели его в подвал и поместили в так называемую "дыру" - в
подземную камеру с крохотным глазком в железной двери; в камере было
только зловонное помойное ведро и ведро с водой, которое, очевидно, лишь
недавно перестало быть помойным. Том остался один, и всякий раз, когда