вот что услаждало сердце несчастливого старого короля. Но дети, которых он
собирал вокруг себя, должны были быть хорошо упитанны и счастливы; да не
осмелится никто упомянуть о десяти тысячах голодающих ребят, которые
каждый день становятся в очередь за куском хлеба в городе Детройте! Да не
коснется никто наболевшего вопроса, не заговорит о требовании
муниципалитета, чтобы Генри взял на себя часть заботы об этих детях,
поскольку их родители в большинстве своем безработные, уволенные с
фордовского завода. Так как все заводы Генри помещались в окрестностях
Детройта, он не платил городу никаких налогов, но город считал, что это
несправедливо.
Когда-то в Детройте было добронравное городское управление, которое
финансировал Генри и которое выполняло его волю. Но жители города были
недовольны, они отозвали фордовского мэра и избрали нового по собственному
усмотрению, судью Мэрфи, ирландца-католика, и он был из тех, кого Генри
называл демагогами, мечтателями и агитаторами, всеми теми словами, которые
выражали ненавистное ему слово "политик". Детройт получил теперь что
хотел, и Генри предоставил городу вариться в собственном соку.
Мэр-"демагог" назначил "комитет по безработице", который установил, что
город расходует семьсот двадцать тысяч долларов в год на то, чтобы не дать
умереть с голоду бывшим фордовским рабочим. Отдел социального обеспечения
обвинил Генри в том, что он уволил отцов пяти тысяч семейств и ничего не
сделал для оказания им помощи. Великий промышленник и специалист по
улучшению рода человеческого потерял вкус к танцам, а сын его Эдзел,
который обычно не обращал внимания на газетные сплетни, поместил в
"Нью-Йорк таймс" пространную статью, пытаясь опровергнуть это обвинение.
Кого в конце концов считать фордовскими рабочими? До каких пор Фордовская
компания должна нести ответственность за тех, кто когда-то работал на ее
предприятиях? Отсюда можно было сделать вывод, что Фордовская компания
принимает на себя ответственность за тех, кто работал на нее в недалеком
прошлом. Эбнер Шатт, к примеру, был бы очень рад получить такую весть от
сына своего хозяина, но по неведомой причине об этом в статье не было
сказано ни слова.
Вскоре после войны американское правительство постаралось отделаться от
флотилии грузовых судов, которые были построены для снабжения армии и в
которых мировая торговля не нуждалась. Генри купил сто девяносто девять
этих судов, доставил их в Ривер-Руж и методически искромсал, всему найдя
место на своем огромном заводе. Он не рассчитывал нажиться, его это
забавляло, как других забавляет решение кроссвордов. Страстью Генри было
сохранять вещи и изыскивать способы изготовления вещей.
Вместе с судами прибыли их команды; и по мере того, как суда один за
другим шли на слом, освобождались люди, которым надо было найти место в
фордовской империи, - еще одна проблема, интересующая Генри. Среди них был
широко известный матрос-боксер Гарри Беннет; у него был внушительный вид и
такие же кулаки, и он обладал качеством, которое было основой закона и
порядка при древней системе феодализма, - когда он поступал на службу, он
считал хозяйское дело своим кровным. Генри, живя при системе современного
промышленного феодализма, испытывал потребность сродни той, которая
побудила турецкого султана обзавестись янычарами, а итальянских князей
эпохи Возрождения - кондотьерами; для охраны Генри и его миллиарда
долларов требовалась целая армия хорошо вооруженных и обученных людей.
Беннет стал начальником фордовской "служебной организации" - такой
титул можно было дать только после того, как миллиард долларов вытравил
весь запас юмора в душе его обладателя. В обязанности Беннета входили
организация и обучение трех тысяч шестисот частных полицейских, которые
охраняли заводские ворота, наблюдали за работой во всех цехах, сообщали о
нарушениях тысячи правил и толкались среди рабочих, выслеживая недовольных
и смутьянов, профсоюзных деятелей и "красных" агитаторов. Такую работу
надо было выполнять не только на территории завода, но и вне ее. Если в
город приезжал организатор рабочих, фордовская "служебная организация"
должна была знать, где он бывает и с кем встречается. Иными словами, в
армии Генри Форда был создан шпионский центр, с разведчиками и
контрразведчиками, необходимый во всякой войне. Поскольку лучшим средством
защиты является нападение, армия Генри нападала, не стесняясь в средствах;
это позволило Фрэнку Мэрфи, бывшему судье, а ныне мэру Детройта, на
основании собственного опыта заявить: "У Генри Форда состоят на службе
наихудшие из бандитов Детройта".
Контрабандная торговля спиртными напитками была уже не та, что прежде,
потому что головка контрабандистов с таким успехом подкупала
правительственных чиновников, что работа Генри Форда Шатта стала мало чем
отличаться от обязанностей шофера грузовой машины, и его заработок
соответственно сократился. Но случилось так, что брат хозяина Генри Шатта
занимал высокий пост в фордовском "секретном отделе", и он попросил Генри
разузнать ему всю подноготную о шайке контрабандистов, которая вмешивалась
в политическую жизнь Дирборна, где выборы находились под контролем Форда.
Информация, доставленная Генри Шаттом, оказалась столь полезной, что в
течение некоторого времени он имел двойную службу за двойное
вознаграждение; он был чем-то вроде шпика, следящего за шпиками, знал все
ходы и выходы детройтского дна, и ему были известны такие факты, которые
взорвали бы политический и промышленный режим Детройта, если бы он не
держал их за пазухой и не торговал ими с расчетом. У Генри опять завелись
деньги, и время от времени он навещал родителей и выручал их.
На протяжении многих лет американскому народу твердили, что милосердный
мистер Форд помогает бывшим преступникам загладить свою вину; американский
народ, считал, что это достойное и благородное дело. Но методы работы
Фордовской автомобильной компании постепенно менялись, и теперь компания
нанимала бывших преступников не для того, чтобы они учились жить
по-новому, а чтобы продолжали жить по-старому. Американскому народу еще
предстояло познакомиться с этим.
У Эдзела Форда было четверо чудесных детей, три мальчика и девочка, и
они стали главным утешением в жизни Генри. Они были отделены от всех детей
мира, потому что им предстояло унаследовать обширную фордовскую империю,
им предстояло продолжить род Форда и его традиции. Их тщательно готовили к
этой миссии, чтобы они достойно ее выполнили и оправдали дело всей жизни
Генри - апологию системы наследственной монархии в промышленности.
"Демократии не касается вопрос о том, кто должен быть хозяином" - так
писал Генри в одной из своих книг.
Одним из последствий кризиса было новое ужасающее явление в
американской жизни - волна похищений детей. Организованные шайки бандитов
уводили детей богатых родителей, требовали за них выкуп, нередко жестоко
обращались с ними, а то и убивали, если дело проваливалось. Страх омрачил
жизнь автомобильного короля; его преследовала мысль, что такая ужасная
судьба может ожидать и его обожаемых внуков.
Экономическая подоплека этих преступлений была достаточно ясна для
всякого, кто задумывался над этим. Дети бедняков играли на улице, и им не
грозила никакая опасность, во всяком случае, со стороны похитителей детей;
в те дни многие бедняки не имели бы ничего против, если бы похитили их
малышей, при условии, что дети будут сыты. Но когда про человека известно,
что у него в банке лежит двести миллионов наличных денег, есть надежда на
богатейший в истории выкуп. Бандиты знали это, и Генри знал, что они
знают; и покой его был нарушен, и любовь и братство умерли в его сердце, а
страх и подозрительность возросли. Покой бежит чела, венчанного короной.
Гарри Беннет был тем человеком, у которого Генри искал защиты от этой
опасности. Беннет подыщет таких людей, которым можно будет доверить охрану
внуков и которые не продадут их ни за какие бандитские доллары; они займут
в жизни автомобильного короля положение, какое в Англии занимает
королевская гвардия. Начальник "служебной организации" стал командиром
домашней охраны; он приходил в любое время, ему Генри никогда не отказывал
в личном приеме. Гарри часто приходилось проверять обращавшихся к Форду за
интервью, и иногда он решал по собственному усмотрению, кого допустить, а
кого нет.
И здесь миллиард долларов вмешивался в жизнь Генри; Беннет был
незаменимым человеком для миллиарда долларов; он умел крепко бить и метко
стрелять и был быстр в решениях; он не боялся ничего живого, и для него
право миллиарда долларов царствовать над миром было так же бесспорно, как
то, что сталь тверда, а кровь красна. Итак, он взял на себя заботу о жизни
Генри и вместе с тем воспитание его ума и характера.
Значение этой перемены станет очевидным, если вспомнить, что раньше то
же место в жизни Генри занимал преподобный Сэмюэл Марки,
высоконравственный джентльмен-христианин, променявший обязанности
настоятеля собора св.Павла на руководство "социальным отделом". Этот
священник не ужился с миллиардом долларов; доллары создали такую атмосферу
на фордовском заводе и в фордовском доме, что ему стало нечем дышать. Он
подал в отставку и написал книгу о Генри, в которой с грустной, но трезвой
проницательностью описал его характер. Настоятель, возможно, не сознавал
того, что Генри повторял историю его собственной религии - прогонял Христа
и ставил на его место Цезаря.
Эбнер Шатт шел по Форт-стрит в Детройте; он едва волочил ноги,
перебираясь от завода к заводу в надежде, что где-нибудь набирают рабочих.
Ему давно пришлось расстаться со своим фордом; поскольку расстояния надо
было преодолевать большие, он почти лишился возможности найти работу, а
если бы таковая и нашлась, он, по всей вероятности, не мог бы добираться
до нее. Как только ему удавалось наскрести на трамвайный билет, он ехал в
город и ходил от конторы к конторе; если у него хватало денег на газету,
он читал объявления и хронику, надеясь, что какое-нибудь предприятие
возобновило набор рабочих.
Он подошел к пустырю, где собралась толпа, - происходил какой-то
митинг. "Собрание фордовских рабочих" - было написано на большом белом
плакате; на грузовике стоял человек и что-то говорил. Эбнер все еще считал
себя фордовским рабочим и остановился узнать, в чем дело.
Он выслушал речь человека, который говорил, что он многие годы работал
у Форда. Эту повесть Эбнер знал наизусть: убийственная скорость конвейера
и произвол начальников, бессмысленные мелочные правила внутреннего
распорядка, отсутствие уверенности в постоянной работе, материальная
необеспеченность и тяжелые условия жизни. Да, этот парень знал, что
говорит, и когда толпа одобрительно кричала, у Эбнера теплей становилось
на сердце. Рабочие не могли так говорить на территории завода даже
шепотом; но здесь, за его воротами, Америка была еще свободна.
Оратор сказал, что они в знак протеста организуют поход в Дирборн. Они
подойдут к воротам завода и скажут Генри о своих обидах. Тут Эбнер понял,
в чем дело; он читал в газете, что организуется такой поход и что
разрешение от мэра Детройта уже получено. В газете говорилось, что поход
организуют коммунисты, пресловутые грозные "красные". Эбнеру следовало бы
помнить об этом предостережении, но он был выбит из колеи. Человек на
грузовике говорил правду о рабочих, и Эбнеру хотелось послушать еще.
Эбнер выслушал нескольких ораторов, которые говорили не только о
положении на заводе, - это было ему знакомо, - но еще многое о
политической деятельности Генри Форда и о Том, что он отказывается
помогать бывшим своим рабочим; о надвигающемся банкротстве города Детройта
и о том, как банкиры, под страхом закрытия кредита, вынудили городское
управление уволить сотни своих служащих; они не позволили городу
организовать дополнительные общественные работы и потребовали, чтобы отдел
социального обеспечения снял с пособия пятнадцать тысяч-нуждающихся семей.
Может быть, отцы некоторых из этих семей присутствуют на митинге;
послышались утвердительные возгласы.
Было седьмое марта 1932 года, дул резкий ветер. Люди дрожали от холода,
глаза слезились, рваные пальто были застегнуты наглухо, руки засунуты в
карманы. Серый, пасмурный день, на земле снег; люди топтались на месте,
чтобы согреть ноги. Жалкие, измученные лица, - и мечта о справедливости,
которой не существует в мире, о праве на труд - не только на голод, они
пойдут с этой мечтой к великому владыке Дирборна, который когда-то был их
другом, но теперь отвратил от них лицо свое.
Оратор зачитал требования рабочих, список был длинный: работа для всех
уволенных или выплата пятидесяти процентов заработка впредь до получения
работы; упразднение потогонной системы, отмена шпионажа, - да, в самом
деле, у Форда было бы куда приятнее работать, если бы этим ораторам
удалось добиться своего! "Согласны с этими требованиями?" Слушатели
закричали, что согласны.
По улице шла армия других оборванных и голодных людей, собравшихся с
нескольких митингов. Они шли по четыре в ряд, распевая старую песню
"Сплотим ряды", и несли плакаты, взывавшие к великому хозяину. Несколько
полицейских шли впереди и по сторонам шествия; мэр Мэрфи, называвший себя
либералом, сказал, что безработные имеют право высказывать свои обиды,
собираться на митингах и устраивать демонстрации. Организаторы похода
обещали не нарушать общественного порядка, и ораторы предупреждали
демонстрантов, что они не должны совершать насильственных действий, чтобы
не лишиться народного сочувствия - их единственной надежды.
"Мы безоружны. Мы не бунтовщики, мы рабочие и американские граждане. Мы
предъявляем обоснованные требования и отстаиваем свое право протестовать
против вопиющей несправедливости. Товарищи рабочие, присоединяйтесь к
нам!" С таким призывом обращались ораторы к толпе, предлагая всем, кто
согласен с ними, присоединиться к колонне. Вдали виднелся гигантский завод
Ривер-Руж, его стройные серебристые трубы высились, словно огромный орган.
Три тысячи из ста пятидесяти тысяч безработных, уволенных Генри, шли туда,
чтобы рассказать ему о своих горестях; и Эбнер Шатт был среди них.
Они подошли к городской черте Детройта, где кончалась власть мэра
Мэрфи. Дальше был Дирборн, где находился завод, город, в котором правил
Генри; мэр и все должностные лица были его ставленниками. Начальник
полиции был раньше фордовским полицейским и многие годы получал двойное
жалованье - одно у Форда, а другое в городском управлении Дирборна. Ему
только что доставили новую партию пулеметов.
Шествие остановилось, и дирборнская полиция предложила демонстрантам
разойтись. Один из руководителей колонны ответил, что они подойдут к
фордовскому заводу и попросят принять делегацию, которая передаст
требования рабочих. Он снова заверил, что они не нарушат общественного
порядка, и еще раз предупредил об этом всех демонстрантов.
Шествие двинулось, и полицейские начали бросать бомбы со слезоточивыми
и рвотными газами. Но шоссе было широкое, рабочие увертывались от бомб, и
колонна продолжала двигаться. Полицейские на автомобилях и мотоциклах
помчались к заводу, оглашая воздух воем сирен.
Генри перекинул широкие мосты через шоссе для того, чтобы рабочие,
идущие на его завод, не задерживали движения. На первом мосту стояли его
молодчики из "служебной организации" с газовыми бомбами и пулеметами. С
военной точки зрения это была превосходная позиция - при условии, что
противник безоружен. Отряд фордовской полиции вперемешку с дирборнской
полицией выстроился перед воротами. Репортеры утверждали, что в этом
отряде были детройтские полицейские, - по-видимому, мэр Мэрфи не умел
управлять своим собственным ведомством.
Требуется немалый запас мужества, чтобы идти прямо под пулеметы,
особенно если шагаешь впереди и знаешь, что в тебя метят. Может быть, на
это могли отважиться только фанатики-"красные", а может быть, наоборот, у
кого хватало мужества, того называли фанатиком-"красным". Как бы то ни
было, к заводу они подошли, полиция приказывала им разойтись, а они
настаивали, чтобы пропустили их делегацию и разрешили ей вручить список
требований.
Эбнер Шатт тоже был здесь, испуганный и недоумевающий. Он столько раз
проходил по этому мосту, что мост казался ему родным. Разве его сын не
работает здесь, в эту самую минуту? Конечно, Эбнер имеет право просить
работы; конечно, знай мистер Форд, что он без работы, он бы сразу его
устроил! Но когда Эбнер увидел, что люди на мосту бросают в него бомбы, и
услышал, как они разрываются возле него, он попятился; а когда рядом с ним
рабочий схватился за живот и рухнул на землю, простреленный пулей, Эбнер
повернул и побежал к пустырю, где он когда-то ставил свой автомобиль.
Что произошло потом, он не видел, но прочел об этом в газете. Ворота
завода отворились, и на машине выехал Гарри Беннет; он сидел рядом с
шофером и кричал толпе, чтобы она дала дорогу. Отчеты расходились
относительно того, из какого револьвера он стрелял; во всяком случае, он
стрелял, и кто-то бросил камень и угодил ему в голову и его отправили в
госпиталь. Люди на мосту немедленно стали поливать толпу из пулемета и не
прекращали огня, пока не ранило около пятидесяти рабочих и не убило
четверых.
Таков был ответ Генри Форда Эбнеру Шатту и остальным безработным. Или,
вернее, таков был ответ миллиарда долларов, который распоряжался жизнью
Генри. Несколько десятков рабочих с пулевыми ранами лежали по госпиталям в
- наручниках, прикованные к койкам цепями; но ни один полицейский и ни
один молодчик из "служебной организации" не получил пулевой раны.
Фордовская модель А вернулась к былым временам, когда фордовский
автомобиль окрашивался только в один цвет. Как ни называй его - цвет
"выжженной Аравийской пустыни", или цвет "утренней зари", или цвет
"голубых вод Ниагарского водопада", или цвет "вороненой стали", - все
равно это был цвет свежей человеческой крови.
Эбнер Шатт ехал в трамвае домой, и у него было достаточно времени,
чтобы поразмыслить о происшедшем. В него стреляли; он видел, как убили
человека, впервые был свидетелем преднамеренного убийства. Он был потрясен
и чем больше думал об этом, тем более удивлялся на самого себя. Привычка к
порядку и повиновению взяла верх, и он сказал: "Не надо было мне туда
ходить!" Он подумал о своем великом и добром друге Генри Форде и о том,
как он будет опечален этими событиями и участием в них Эбнера. Если бы
мистер Форд знал, что к нему идут рабочие, он поговорил бы с ними ласково
и дружески, как, бывало, говорил с Эбнером. Почему никто ничего не сказал
ему?
Эбнер нашел подтверждение своим мыслям, когда купил вечернюю газету и
прочел, что организаторами похода были самые прожженные "красные"
агитаторы Детройта и его окрестностей. В газете сообщались их имена, уже
знакомые Эбнеру по той же газете. Так вот оно что! Эти хитрецы сумели
завлечь в свою ловушку самого верного из стопроцентных американцев,
бывшего куклуксклановца! Тайные агенты большевиков, которые хотят
свергнуть правительство свободной Америки и превратить всех рабочих в
рабов, как в России! Эбнер был совершенно уверен, что в России рабочие
являются рабами, он читал об этом в "Дирборн индепендент".
Чем больше Эбнер размышлял над этим, тем большее замешательство он
испытывал. Ведь его родной сын Джон мог стоять на мосту, помогая защищать
завод от коммунистов! Его сын Генри мог быть в толпе и выслеживать врагов
Фордовской автомобильной компании! Эбнер решил, что, когда он будет
рассказывать семье о своем приключении, он немного уклонится от истины. Он
не участвовал в демонстрации, а просто шел за колонной, посмотреть, что
будут делать агитаторы. Очень возможно, что никто его не заметил, так с
какой стати пачкать свое имя?
Милли пришла в ужас от его рассказа и взяла с него слово, что он
никогда больше не будет делать таких глупостей. Дэйзи сказала, что он не
только подвергал свою жизнь опасности, но что из-за него могли уволить
Джона и ее мужа, и что они тогда стали бы делать? У нее было достаточно
оснований для таких опасений: ведь увольняли даже тех рабочих, которые
собирали деньги на похороны участников похода!
Когда несколько дней спустя явился Генри, он сказал, что был в толпе
демонстрантов и заметил отца, но не сообщил об этом куда следует. Старик,
должно быть, из ума выжил, что впутался в такое дело.
На самом же деле Генри даже и близко не подходил к демонстрации; Дэйзи
по телефону сообщила ему рассказ отца, и воображение Генри дополнило все
остальное. Поскольку он был в курсе многих тайных дел, он любил
порисоваться, показать себя вездесущим, облеченным доверием "больших
шишек", знающим всю подноготную обо всех и вся. Пока он похвалялся в кругу
таких незначительных людей, как его родные, он мог чувствовать себя
спокойно; у него хватало ума не заноситься перед своим хозяином.
В этот самый месяц Фордовская автомобильная компания выпустила две
новые модели А. Сделала она это с обычной помпой, предсказывая огромный
сбыт и новый набор рабочих. Но предсказания не сбылись; вскоре в Детройте
один за другим лопнули все банки, и нужда приняла еще большие размеры. В
этих банках лежали деньги Генри, и поскольку он был единственным человеком
в городе, у которого имелись наличные и который мог спасти банки, ему
пришлось взять их в свои руки. Таким образом к фордовской империи было
присоединено новое княжество.
Но от этого не стало легче рабочим Генри; время их работы было урезано
до одного-двух дней в неделю, и на этот раз минимум заработной платы был
сокращен до четырех долларов в день. Экономические факторы оказались
сильней фордовских теорий; но не думайте, что Генри откажется от своих
теорий! Он по-прежнему говорил, что путь к процветанию лежит через высокую
заработную плату, - это говорил тот, кто не платил ни гроша трем четвертям
своих рабочих.
Всевозрастающая нужда словно горой придавила население Детройта.
Семейство Шаттов превратило свой дом в меблированные, комнаты, сбилось в
двух комнатушках, а остальные пыталось сдать внаем. Эбнер бродил в поисках
работы, пока ноги не отказывались служить; заработки были случайные и
пустяковые, еле-еле хватало на обед. Он заложил часы, потом пальто;
летом-то было ничего, но настала осень, и ему пришлось попросить денег у
сына-бандита, чтобы выкупить пальто.
Милли почти не вставала с постели, и у них больше не было денег на
врача. Тот, который приходил в последний раз, прописал ей лекарство, но
оно было не по карману, да, видно, и плохо помогало. Дэйзи приходилось
вести все хозяйство, и она тоже прихварывала. Она очень боялась иметь
ребенка и сделала два аборта; но после второго долго болела, и на третий
не решилась, теперь у нее был ребенок, заботилась она о нем мало, и
ребенок был слабенький, потому что у нее не хватало молока. Она
превратилась в заезженную клячу домашнего хозяйства и стала такой неряхой,
что жильцы почти уж не покушались на ее добродетель.
А какие у нее когда-то были радужные мечты: стать элегантной
стенографисткой в конторе крупного предприятия, носить шелковые чулки и,
может быть, выйти замуж за хозяина. Вместо этого ей достался бедный
служащий, который работал всего день-два в неделю и получал
четырехдолларовый минимум; его перевели в расчетный отдел, но ведомости
заработной платы сократились почти до одной десятой своей нормы. Звали его
Джим Бэггз; он любил ходить на бейсбольные состязания и подзадоривать
игроков, а кроме того, увлекался игрой в шары; но теперь у него не было
денег на развлечения, и жена перестала интересоваться им.
Так кризис разбивал жизнь бедняков и тех, кого делал бедняками. По
Детройту бродили десятки тысяч бездомных, они спали в парках, рыли себе
норы в кучах песку, целыми днями просиживали на пристани в надежде
выловить рыбу. А в это время газеты печатали требования богачей, чтобы
управления городом и штатом "наводили экономию", под этим они
подразумевали сокращение расходов на пособие по безработице и лишение
помощи многих нуждающихся, - не заикаясь о том, что же этим людям делать.
Шатты не могли получить пособия по безработице в Хайленд-Парке, потому что
у них был свой дом; но что им было делать с этим домом, - сидеть в нем и
замерзнуть до смерти или подохнуть с голоду? Выручить за него нельзя было
ни гроша.
Когда этот довод приводили тем, кто распределял пособие, они отвечали,
что город накануне банкротства и денег больше нет; повышение налогов не
даст лишних средств, а лишь приведет к тому, что еще больше домохозяев
побросают свои дома и обратятся за пособием, а какой от того будет толк.
Никто в семействе Шаттов не умел разгадывать таких загадок, а если и был
на свете кто-нибудь, кто умел, - как найти этого волшебника?
Приближались новые президентские выборы, может, они помогут обнаружить
его. Республиканцы опять выдвинули кандидатуру "Великого инженера";
собирал вокруг себя, должны были быть хорошо упитанны и счастливы; да не
осмелится никто упомянуть о десяти тысячах голодающих ребят, которые
каждый день становятся в очередь за куском хлеба в городе Детройте! Да не
коснется никто наболевшего вопроса, не заговорит о требовании
муниципалитета, чтобы Генри взял на себя часть заботы об этих детях,
поскольку их родители в большинстве своем безработные, уволенные с
фордовского завода. Так как все заводы Генри помещались в окрестностях
Детройта, он не платил городу никаких налогов, но город считал, что это
несправедливо.
Когда-то в Детройте было добронравное городское управление, которое
финансировал Генри и которое выполняло его волю. Но жители города были
недовольны, они отозвали фордовского мэра и избрали нового по собственному
усмотрению, судью Мэрфи, ирландца-католика, и он был из тех, кого Генри
называл демагогами, мечтателями и агитаторами, всеми теми словами, которые
выражали ненавистное ему слово "политик". Детройт получил теперь что
хотел, и Генри предоставил городу вариться в собственном соку.
Мэр-"демагог" назначил "комитет по безработице", который установил, что
город расходует семьсот двадцать тысяч долларов в год на то, чтобы не дать
умереть с голоду бывшим фордовским рабочим. Отдел социального обеспечения
обвинил Генри в том, что он уволил отцов пяти тысяч семейств и ничего не
сделал для оказания им помощи. Великий промышленник и специалист по
улучшению рода человеческого потерял вкус к танцам, а сын его Эдзел,
который обычно не обращал внимания на газетные сплетни, поместил в
"Нью-Йорк таймс" пространную статью, пытаясь опровергнуть это обвинение.
Кого в конце концов считать фордовскими рабочими? До каких пор Фордовская
компания должна нести ответственность за тех, кто когда-то работал на ее
предприятиях? Отсюда можно было сделать вывод, что Фордовская компания
принимает на себя ответственность за тех, кто работал на нее в недалеком
прошлом. Эбнер Шатт, к примеру, был бы очень рад получить такую весть от
сына своего хозяина, но по неведомой причине об этом в статье не было
сказано ни слова.
Вскоре после войны американское правительство постаралось отделаться от
флотилии грузовых судов, которые были построены для снабжения армии и в
которых мировая торговля не нуждалась. Генри купил сто девяносто девять
этих судов, доставил их в Ривер-Руж и методически искромсал, всему найдя
место на своем огромном заводе. Он не рассчитывал нажиться, его это
забавляло, как других забавляет решение кроссвордов. Страстью Генри было
сохранять вещи и изыскивать способы изготовления вещей.
Вместе с судами прибыли их команды; и по мере того, как суда один за
другим шли на слом, освобождались люди, которым надо было найти место в
фордовской империи, - еще одна проблема, интересующая Генри. Среди них был
широко известный матрос-боксер Гарри Беннет; у него был внушительный вид и
такие же кулаки, и он обладал качеством, которое было основой закона и
порядка при древней системе феодализма, - когда он поступал на службу, он
считал хозяйское дело своим кровным. Генри, живя при системе современного
промышленного феодализма, испытывал потребность сродни той, которая
побудила турецкого султана обзавестись янычарами, а итальянских князей
эпохи Возрождения - кондотьерами; для охраны Генри и его миллиарда
долларов требовалась целая армия хорошо вооруженных и обученных людей.
Беннет стал начальником фордовской "служебной организации" - такой
титул можно было дать только после того, как миллиард долларов вытравил
весь запас юмора в душе его обладателя. В обязанности Беннета входили
организация и обучение трех тысяч шестисот частных полицейских, которые
охраняли заводские ворота, наблюдали за работой во всех цехах, сообщали о
нарушениях тысячи правил и толкались среди рабочих, выслеживая недовольных
и смутьянов, профсоюзных деятелей и "красных" агитаторов. Такую работу
надо было выполнять не только на территории завода, но и вне ее. Если в
город приезжал организатор рабочих, фордовская "служебная организация"
должна была знать, где он бывает и с кем встречается. Иными словами, в
армии Генри Форда был создан шпионский центр, с разведчиками и
контрразведчиками, необходимый во всякой войне. Поскольку лучшим средством
защиты является нападение, армия Генри нападала, не стесняясь в средствах;
это позволило Фрэнку Мэрфи, бывшему судье, а ныне мэру Детройта, на
основании собственного опыта заявить: "У Генри Форда состоят на службе
наихудшие из бандитов Детройта".
Контрабандная торговля спиртными напитками была уже не та, что прежде,
потому что головка контрабандистов с таким успехом подкупала
правительственных чиновников, что работа Генри Форда Шатта стала мало чем
отличаться от обязанностей шофера грузовой машины, и его заработок
соответственно сократился. Но случилось так, что брат хозяина Генри Шатта
занимал высокий пост в фордовском "секретном отделе", и он попросил Генри
разузнать ему всю подноготную о шайке контрабандистов, которая вмешивалась
в политическую жизнь Дирборна, где выборы находились под контролем Форда.
Информация, доставленная Генри Шаттом, оказалась столь полезной, что в
течение некоторого времени он имел двойную службу за двойное
вознаграждение; он был чем-то вроде шпика, следящего за шпиками, знал все
ходы и выходы детройтского дна, и ему были известны такие факты, которые
взорвали бы политический и промышленный режим Детройта, если бы он не
держал их за пазухой и не торговал ими с расчетом. У Генри опять завелись
деньги, и время от времени он навещал родителей и выручал их.
На протяжении многих лет американскому народу твердили, что милосердный
мистер Форд помогает бывшим преступникам загладить свою вину; американский
народ, считал, что это достойное и благородное дело. Но методы работы
Фордовской автомобильной компании постепенно менялись, и теперь компания
нанимала бывших преступников не для того, чтобы они учились жить
по-новому, а чтобы продолжали жить по-старому. Американскому народу еще
предстояло познакомиться с этим.
У Эдзела Форда было четверо чудесных детей, три мальчика и девочка, и
они стали главным утешением в жизни Генри. Они были отделены от всех детей
мира, потому что им предстояло унаследовать обширную фордовскую империю,
им предстояло продолжить род Форда и его традиции. Их тщательно готовили к
этой миссии, чтобы они достойно ее выполнили и оправдали дело всей жизни
Генри - апологию системы наследственной монархии в промышленности.
"Демократии не касается вопрос о том, кто должен быть хозяином" - так
писал Генри в одной из своих книг.
Одним из последствий кризиса было новое ужасающее явление в
американской жизни - волна похищений детей. Организованные шайки бандитов
уводили детей богатых родителей, требовали за них выкуп, нередко жестоко
обращались с ними, а то и убивали, если дело проваливалось. Страх омрачил
жизнь автомобильного короля; его преследовала мысль, что такая ужасная
судьба может ожидать и его обожаемых внуков.
Экономическая подоплека этих преступлений была достаточно ясна для
всякого, кто задумывался над этим. Дети бедняков играли на улице, и им не
грозила никакая опасность, во всяком случае, со стороны похитителей детей;
в те дни многие бедняки не имели бы ничего против, если бы похитили их
малышей, при условии, что дети будут сыты. Но когда про человека известно,
что у него в банке лежит двести миллионов наличных денег, есть надежда на
богатейший в истории выкуп. Бандиты знали это, и Генри знал, что они
знают; и покой его был нарушен, и любовь и братство умерли в его сердце, а
страх и подозрительность возросли. Покой бежит чела, венчанного короной.
Гарри Беннет был тем человеком, у которого Генри искал защиты от этой
опасности. Беннет подыщет таких людей, которым можно будет доверить охрану
внуков и которые не продадут их ни за какие бандитские доллары; они займут
в жизни автомобильного короля положение, какое в Англии занимает
королевская гвардия. Начальник "служебной организации" стал командиром
домашней охраны; он приходил в любое время, ему Генри никогда не отказывал
в личном приеме. Гарри часто приходилось проверять обращавшихся к Форду за
интервью, и иногда он решал по собственному усмотрению, кого допустить, а
кого нет.
И здесь миллиард долларов вмешивался в жизнь Генри; Беннет был
незаменимым человеком для миллиарда долларов; он умел крепко бить и метко
стрелять и был быстр в решениях; он не боялся ничего живого, и для него
право миллиарда долларов царствовать над миром было так же бесспорно, как
то, что сталь тверда, а кровь красна. Итак, он взял на себя заботу о жизни
Генри и вместе с тем воспитание его ума и характера.
Значение этой перемены станет очевидным, если вспомнить, что раньше то
же место в жизни Генри занимал преподобный Сэмюэл Марки,
высоконравственный джентльмен-христианин, променявший обязанности
настоятеля собора св.Павла на руководство "социальным отделом". Этот
священник не ужился с миллиардом долларов; доллары создали такую атмосферу
на фордовском заводе и в фордовском доме, что ему стало нечем дышать. Он
подал в отставку и написал книгу о Генри, в которой с грустной, но трезвой
проницательностью описал его характер. Настоятель, возможно, не сознавал
того, что Генри повторял историю его собственной религии - прогонял Христа
и ставил на его место Цезаря.
Эбнер Шатт шел по Форт-стрит в Детройте; он едва волочил ноги,
перебираясь от завода к заводу в надежде, что где-нибудь набирают рабочих.
Ему давно пришлось расстаться со своим фордом; поскольку расстояния надо
было преодолевать большие, он почти лишился возможности найти работу, а
если бы таковая и нашлась, он, по всей вероятности, не мог бы добираться
до нее. Как только ему удавалось наскрести на трамвайный билет, он ехал в
город и ходил от конторы к конторе; если у него хватало денег на газету,
он читал объявления и хронику, надеясь, что какое-нибудь предприятие
возобновило набор рабочих.
Он подошел к пустырю, где собралась толпа, - происходил какой-то
митинг. "Собрание фордовских рабочих" - было написано на большом белом
плакате; на грузовике стоял человек и что-то говорил. Эбнер все еще считал
себя фордовским рабочим и остановился узнать, в чем дело.
Он выслушал речь человека, который говорил, что он многие годы работал
у Форда. Эту повесть Эбнер знал наизусть: убийственная скорость конвейера
и произвол начальников, бессмысленные мелочные правила внутреннего
распорядка, отсутствие уверенности в постоянной работе, материальная
необеспеченность и тяжелые условия жизни. Да, этот парень знал, что
говорит, и когда толпа одобрительно кричала, у Эбнера теплей становилось
на сердце. Рабочие не могли так говорить на территории завода даже
шепотом; но здесь, за его воротами, Америка была еще свободна.
Оратор сказал, что они в знак протеста организуют поход в Дирборн. Они
подойдут к воротам завода и скажут Генри о своих обидах. Тут Эбнер понял,
в чем дело; он читал в газете, что организуется такой поход и что
разрешение от мэра Детройта уже получено. В газете говорилось, что поход
организуют коммунисты, пресловутые грозные "красные". Эбнеру следовало бы
помнить об этом предостережении, но он был выбит из колеи. Человек на
грузовике говорил правду о рабочих, и Эбнеру хотелось послушать еще.
Эбнер выслушал нескольких ораторов, которые говорили не только о
положении на заводе, - это было ему знакомо, - но еще многое о
политической деятельности Генри Форда и о Том, что он отказывается
помогать бывшим своим рабочим; о надвигающемся банкротстве города Детройта
и о том, как банкиры, под страхом закрытия кредита, вынудили городское
управление уволить сотни своих служащих; они не позволили городу
организовать дополнительные общественные работы и потребовали, чтобы отдел
социального обеспечения снял с пособия пятнадцать тысяч-нуждающихся семей.
Может быть, отцы некоторых из этих семей присутствуют на митинге;
послышались утвердительные возгласы.
Было седьмое марта 1932 года, дул резкий ветер. Люди дрожали от холода,
глаза слезились, рваные пальто были застегнуты наглухо, руки засунуты в
карманы. Серый, пасмурный день, на земле снег; люди топтались на месте,
чтобы согреть ноги. Жалкие, измученные лица, - и мечта о справедливости,
которой не существует в мире, о праве на труд - не только на голод, они
пойдут с этой мечтой к великому владыке Дирборна, который когда-то был их
другом, но теперь отвратил от них лицо свое.
Оратор зачитал требования рабочих, список был длинный: работа для всех
уволенных или выплата пятидесяти процентов заработка впредь до получения
работы; упразднение потогонной системы, отмена шпионажа, - да, в самом
деле, у Форда было бы куда приятнее работать, если бы этим ораторам
удалось добиться своего! "Согласны с этими требованиями?" Слушатели
закричали, что согласны.
По улице шла армия других оборванных и голодных людей, собравшихся с
нескольких митингов. Они шли по четыре в ряд, распевая старую песню
"Сплотим ряды", и несли плакаты, взывавшие к великому хозяину. Несколько
полицейских шли впереди и по сторонам шествия; мэр Мэрфи, называвший себя
либералом, сказал, что безработные имеют право высказывать свои обиды,
собираться на митингах и устраивать демонстрации. Организаторы похода
обещали не нарушать общественного порядка, и ораторы предупреждали
демонстрантов, что они не должны совершать насильственных действий, чтобы
не лишиться народного сочувствия - их единственной надежды.
"Мы безоружны. Мы не бунтовщики, мы рабочие и американские граждане. Мы
предъявляем обоснованные требования и отстаиваем свое право протестовать
против вопиющей несправедливости. Товарищи рабочие, присоединяйтесь к
нам!" С таким призывом обращались ораторы к толпе, предлагая всем, кто
согласен с ними, присоединиться к колонне. Вдали виднелся гигантский завод
Ривер-Руж, его стройные серебристые трубы высились, словно огромный орган.
Три тысячи из ста пятидесяти тысяч безработных, уволенных Генри, шли туда,
чтобы рассказать ему о своих горестях; и Эбнер Шатт был среди них.
Они подошли к городской черте Детройта, где кончалась власть мэра
Мэрфи. Дальше был Дирборн, где находился завод, город, в котором правил
Генри; мэр и все должностные лица были его ставленниками. Начальник
полиции был раньше фордовским полицейским и многие годы получал двойное
жалованье - одно у Форда, а другое в городском управлении Дирборна. Ему
только что доставили новую партию пулеметов.
Шествие остановилось, и дирборнская полиция предложила демонстрантам
разойтись. Один из руководителей колонны ответил, что они подойдут к
фордовскому заводу и попросят принять делегацию, которая передаст
требования рабочих. Он снова заверил, что они не нарушат общественного
порядка, и еще раз предупредил об этом всех демонстрантов.
Шествие двинулось, и полицейские начали бросать бомбы со слезоточивыми
и рвотными газами. Но шоссе было широкое, рабочие увертывались от бомб, и
колонна продолжала двигаться. Полицейские на автомобилях и мотоциклах
помчались к заводу, оглашая воздух воем сирен.
Генри перекинул широкие мосты через шоссе для того, чтобы рабочие,
идущие на его завод, не задерживали движения. На первом мосту стояли его
молодчики из "служебной организации" с газовыми бомбами и пулеметами. С
военной точки зрения это была превосходная позиция - при условии, что
противник безоружен. Отряд фордовской полиции вперемешку с дирборнской
полицией выстроился перед воротами. Репортеры утверждали, что в этом
отряде были детройтские полицейские, - по-видимому, мэр Мэрфи не умел
управлять своим собственным ведомством.
Требуется немалый запас мужества, чтобы идти прямо под пулеметы,
особенно если шагаешь впереди и знаешь, что в тебя метят. Может быть, на
это могли отважиться только фанатики-"красные", а может быть, наоборот, у
кого хватало мужества, того называли фанатиком-"красным". Как бы то ни
было, к заводу они подошли, полиция приказывала им разойтись, а они
настаивали, чтобы пропустили их делегацию и разрешили ей вручить список
требований.
Эбнер Шатт тоже был здесь, испуганный и недоумевающий. Он столько раз
проходил по этому мосту, что мост казался ему родным. Разве его сын не
работает здесь, в эту самую минуту? Конечно, Эбнер имеет право просить
работы; конечно, знай мистер Форд, что он без работы, он бы сразу его
устроил! Но когда Эбнер увидел, что люди на мосту бросают в него бомбы, и
услышал, как они разрываются возле него, он попятился; а когда рядом с ним
рабочий схватился за живот и рухнул на землю, простреленный пулей, Эбнер
повернул и побежал к пустырю, где он когда-то ставил свой автомобиль.
Что произошло потом, он не видел, но прочел об этом в газете. Ворота
завода отворились, и на машине выехал Гарри Беннет; он сидел рядом с
шофером и кричал толпе, чтобы она дала дорогу. Отчеты расходились
относительно того, из какого револьвера он стрелял; во всяком случае, он
стрелял, и кто-то бросил камень и угодил ему в голову и его отправили в
госпиталь. Люди на мосту немедленно стали поливать толпу из пулемета и не
прекращали огня, пока не ранило около пятидесяти рабочих и не убило
четверых.
Таков был ответ Генри Форда Эбнеру Шатту и остальным безработным. Или,
вернее, таков был ответ миллиарда долларов, который распоряжался жизнью
Генри. Несколько десятков рабочих с пулевыми ранами лежали по госпиталям в
- наручниках, прикованные к койкам цепями; но ни один полицейский и ни
один молодчик из "служебной организации" не получил пулевой раны.
Фордовская модель А вернулась к былым временам, когда фордовский
автомобиль окрашивался только в один цвет. Как ни называй его - цвет
"выжженной Аравийской пустыни", или цвет "утренней зари", или цвет
"голубых вод Ниагарского водопада", или цвет "вороненой стали", - все
равно это был цвет свежей человеческой крови.
Эбнер Шатт ехал в трамвае домой, и у него было достаточно времени,
чтобы поразмыслить о происшедшем. В него стреляли; он видел, как убили
человека, впервые был свидетелем преднамеренного убийства. Он был потрясен
и чем больше думал об этом, тем более удивлялся на самого себя. Привычка к
порядку и повиновению взяла верх, и он сказал: "Не надо было мне туда
ходить!" Он подумал о своем великом и добром друге Генри Форде и о том,
как он будет опечален этими событиями и участием в них Эбнера. Если бы
мистер Форд знал, что к нему идут рабочие, он поговорил бы с ними ласково
и дружески, как, бывало, говорил с Эбнером. Почему никто ничего не сказал
ему?
Эбнер нашел подтверждение своим мыслям, когда купил вечернюю газету и
прочел, что организаторами похода были самые прожженные "красные"
агитаторы Детройта и его окрестностей. В газете сообщались их имена, уже
знакомые Эбнеру по той же газете. Так вот оно что! Эти хитрецы сумели
завлечь в свою ловушку самого верного из стопроцентных американцев,
бывшего куклуксклановца! Тайные агенты большевиков, которые хотят
свергнуть правительство свободной Америки и превратить всех рабочих в
рабов, как в России! Эбнер был совершенно уверен, что в России рабочие
являются рабами, он читал об этом в "Дирборн индепендент".
Чем больше Эбнер размышлял над этим, тем большее замешательство он
испытывал. Ведь его родной сын Джон мог стоять на мосту, помогая защищать
завод от коммунистов! Его сын Генри мог быть в толпе и выслеживать врагов
Фордовской автомобильной компании! Эбнер решил, что, когда он будет
рассказывать семье о своем приключении, он немного уклонится от истины. Он
не участвовал в демонстрации, а просто шел за колонной, посмотреть, что
будут делать агитаторы. Очень возможно, что никто его не заметил, так с
какой стати пачкать свое имя?
Милли пришла в ужас от его рассказа и взяла с него слово, что он
никогда больше не будет делать таких глупостей. Дэйзи сказала, что он не
только подвергал свою жизнь опасности, но что из-за него могли уволить
Джона и ее мужа, и что они тогда стали бы делать? У нее было достаточно
оснований для таких опасений: ведь увольняли даже тех рабочих, которые
собирали деньги на похороны участников похода!
Когда несколько дней спустя явился Генри, он сказал, что был в толпе
демонстрантов и заметил отца, но не сообщил об этом куда следует. Старик,
должно быть, из ума выжил, что впутался в такое дело.
На самом же деле Генри даже и близко не подходил к демонстрации; Дэйзи
по телефону сообщила ему рассказ отца, и воображение Генри дополнило все
остальное. Поскольку он был в курсе многих тайных дел, он любил
порисоваться, показать себя вездесущим, облеченным доверием "больших
шишек", знающим всю подноготную обо всех и вся. Пока он похвалялся в кругу
таких незначительных людей, как его родные, он мог чувствовать себя
спокойно; у него хватало ума не заноситься перед своим хозяином.
В этот самый месяц Фордовская автомобильная компания выпустила две
новые модели А. Сделала она это с обычной помпой, предсказывая огромный
сбыт и новый набор рабочих. Но предсказания не сбылись; вскоре в Детройте
один за другим лопнули все банки, и нужда приняла еще большие размеры. В
этих банках лежали деньги Генри, и поскольку он был единственным человеком
в городе, у которого имелись наличные и который мог спасти банки, ему
пришлось взять их в свои руки. Таким образом к фордовской империи было
присоединено новое княжество.
Но от этого не стало легче рабочим Генри; время их работы было урезано
до одного-двух дней в неделю, и на этот раз минимум заработной платы был
сокращен до четырех долларов в день. Экономические факторы оказались
сильней фордовских теорий; но не думайте, что Генри откажется от своих
теорий! Он по-прежнему говорил, что путь к процветанию лежит через высокую
заработную плату, - это говорил тот, кто не платил ни гроша трем четвертям
своих рабочих.
Всевозрастающая нужда словно горой придавила население Детройта.
Семейство Шаттов превратило свой дом в меблированные, комнаты, сбилось в
двух комнатушках, а остальные пыталось сдать внаем. Эбнер бродил в поисках
работы, пока ноги не отказывались служить; заработки были случайные и
пустяковые, еле-еле хватало на обед. Он заложил часы, потом пальто;
летом-то было ничего, но настала осень, и ему пришлось попросить денег у
сына-бандита, чтобы выкупить пальто.
Милли почти не вставала с постели, и у них больше не было денег на
врача. Тот, который приходил в последний раз, прописал ей лекарство, но
оно было не по карману, да, видно, и плохо помогало. Дэйзи приходилось
вести все хозяйство, и она тоже прихварывала. Она очень боялась иметь
ребенка и сделала два аборта; но после второго долго болела, и на третий
не решилась, теперь у нее был ребенок, заботилась она о нем мало, и
ребенок был слабенький, потому что у нее не хватало молока. Она
превратилась в заезженную клячу домашнего хозяйства и стала такой неряхой,
что жильцы почти уж не покушались на ее добродетель.
А какие у нее когда-то были радужные мечты: стать элегантной
стенографисткой в конторе крупного предприятия, носить шелковые чулки и,
может быть, выйти замуж за хозяина. Вместо этого ей достался бедный
служащий, который работал всего день-два в неделю и получал
четырехдолларовый минимум; его перевели в расчетный отдел, но ведомости
заработной платы сократились почти до одной десятой своей нормы. Звали его
Джим Бэггз; он любил ходить на бейсбольные состязания и подзадоривать
игроков, а кроме того, увлекался игрой в шары; но теперь у него не было
денег на развлечения, и жена перестала интересоваться им.
Так кризис разбивал жизнь бедняков и тех, кого делал бедняками. По
Детройту бродили десятки тысяч бездомных, они спали в парках, рыли себе
норы в кучах песку, целыми днями просиживали на пристани в надежде
выловить рыбу. А в это время газеты печатали требования богачей, чтобы
управления городом и штатом "наводили экономию", под этим они
подразумевали сокращение расходов на пособие по безработице и лишение
помощи многих нуждающихся, - не заикаясь о том, что же этим людям делать.
Шатты не могли получить пособия по безработице в Хайленд-Парке, потому что
у них был свой дом; но что им было делать с этим домом, - сидеть в нем и
замерзнуть до смерти или подохнуть с голоду? Выручить за него нельзя было
ни гроша.
Когда этот довод приводили тем, кто распределял пособие, они отвечали,
что город накануне банкротства и денег больше нет; повышение налогов не
даст лишних средств, а лишь приведет к тому, что еще больше домохозяев
побросают свои дома и обратятся за пособием, а какой от того будет толк.
Никто в семействе Шаттов не умел разгадывать таких загадок, а если и был
на свете кто-нибудь, кто умел, - как найти этого волшебника?
Приближались новые президентские выборы, может, они помогут обнаружить
его. Республиканцы опять выдвинули кандидатуру "Великого инженера";