работу, его не касался крах Готтамского треста, и Монтегю должен был
выступать с речью как защитник. Он поздно вышел из суда и, несмотря на то,
что банки уже закрылись, видел толпы людей, собравшихся перед дверями
компаний. Газеты писали, что натиск на Готтамский трест уже идет вовсю.
В своей конторе Аллан нашел телеграмму от брата (Оливер все еще был в
горах Адирондаг): "Деньги в Федеральном банке, телеграфируй первом
признаке тревоги".
Он ответил, что оснований для беспокойства нет, но пока ехал на
фуникулере, обдумал, как поступить, и принял решение. В предприятие
Прентиса он вложил около шестидесяти тысяч долларов - больше половины
всего своего состояния. Прентис заявил ему, что банк вполне надежен. Он
верил этому и решил для себя, что не поддастся панике, что бы ни
случилось.
Монтегю пообедал дома с матерью, а потом вновь отправился на квартиру
Люси, так как все время думал о ней. В вечерних газетах он прочел, что
Стенли Райдер вышел из Готтамского треста.
- Дома ли миссис Тэйлор? - спросил он, назвав себя.
- Миссис Тэйлор просит вас подождать, сэр.
Монтегю остался ждать в прихожей. Через несколько минут мальчик принес
ему записку. Он разорвал конверт и прочел следующие строки, явно
написанные дрожащей рукой:
"Дорогой Аллан! Благодарю вас за то, что вы пытаетесь оказать мне
помощь, но я не могу принять ее. Пожалуйста, уходите. Лучше, если вы
забудете обо мне. Люси".
Между строк проскальзывала такая душевная мука, что Аллан готов был
разрыдаться, но ему больше нечего было здесь делать. Он вернулся на
Бродвей и пешком отправился домой.
Монтегю чувствовал, что следует поговорить с кем-нибудь, раньше чем
принять для себя окончательное решение. Он подумал о майоре и отправился в
клуб, но паника на бирже прогнала оттуда всех, в том числе и майора. Он
собирался на какую-то конференцию, и у него хватило времени только на то,
чтобы поздороваться с Монтегю и посоветовать ему "убрать паруса".
Тогда Монтегю вспомнил о Бейтсе и направился в "Экспресс".
Он нашел репортера сидящим у стола без сюртука, окруженного кипами
газет. Монтегю решил уйти, чтобы не мешать.
- Подождите. Я сейчас освобожусь, - сказал Бейтс.
- Вижу, вы вернулись, - заметил Аллан.
- Я, как старая лошадь на мельнице, - ответил Бейтс, - куда я денусь.
Он откинулся на спинку кресла, заложив пальцы за жилет.
- Итак, - сказал он, - они осуществили свой смертоубийственный план.
- Вот именно.
- Но этого им еще мало. Теперь они преследуют другую дичь.
- Кого еще?
- Я брал интервью у Дэвида Уорда по поводу Банковской расчетной палаты,
- сказал Бейтс. - Со мной был Гарри из "Курьера". Уорд по обыкновению
распространялся с полчаса. Он рассказал нам о доблестных попытках банкиров
остановить панику, заметив, что Федеральный банк тоже в опасности. Поэтому
было принято особое решение, способное его спасти. "Представьте, ведь не
было ни малейшего повода опасаться за судьбу этого банка", - заметил Уорд.
- "Мы можем опубликовать наше интервью?" - спросил Гарри. - "Разумеется!"
- ответил Уорд. - "Но это вызовет новую панику", - сказал Гарри. - "Что
поделаешь. От фактов никуда не денешься. А потому и публикуйте". Что вы об
этом скажете?
Монтегю нахмурился.
- Мне казалось, они обещали поддержку Прентису!
- Да, - сердито сказал Бейтс, - а теперь они собираются его уничтожить.
- Вы полагаете, что Уотерман знает об этом?
- Без сомнения, Уорд только один из его агентов.
- И "Курьер" это напечатает, вы думаете?
- Почему бы и не напечатать. Я спросил Гарри, поместит ли он этот
материал, и тот ответил утвердительно. Я сказал ему, что это вызовет новую
панику, и получил ответ: "А мне-то что за дело!"
Монтегю несколько минут сидел молча. Наконец, он произнес:
- Уверен, что Федеральный банк вполне надежен.
- Я в этом не сомневаюсь, - ответил Бейтс.
- Тогда в чем же...
Бейтс перебил его.
- Спросите у Уотермана. Вероятно, между ними произошла какая-то ссора.
Дан хочет кого-нибудь прижать. Может быть, просто надеется, что
банкротство второго концерна еще больше напугает президента. Или, быть
может, он хочет вызвать падение каких-нибудь акций. Я слышал, он выделил
семьдесят пять миллионов на приобретение акций, и не удивлюсь, если этот
слух оправдается. Кстати, Нефтяной трест обделал еще одно дельце!
Электрическая компания также на краю краха. А ведь это соперник одного из
предприятий треста.
Монтегю подумал немного.
- Для меня это очень важная новость, - сказал он. - Часть моих денег
вложена в Федеральный банк. Полагаете ли вы, что он может пошатнуться?
- Я говорил с Родни. Он слышал, что Уотерман поможет Прентису.
Единственное, что можно хорошего сказать о старом Дане, это то, что он
никогда не изменяет своему слову. Поэтому я полагаю, что он спасет его.
- Но зачем в таком случае распускать подобные слухи?
- Неужели вы не понимаете, - сказал Бейтс, - да им надо разыграть роль
спасителей.
- Да, - заметил Монтегю мрачно.
- Это так же верно, как то, что я говорю с вами. Завтра утром, когда
появится статья в "Курьере", объявят, что это чушь, бредни какого-то там
репортера. И тут в качестве благодетеля выступит Уотерман. Вот будет
комедия!
- Как вы думаете, - сказал Монтегю, - не следует ли предупредить
Прентиса. Он мой близкий друг... Впрочем, сомневаюсь, чтобы это принесло
ему пользу.
- Бедному старому Прентису никто не в силах помочь. Вы только лишите
его сна на всю ночь.
Монтегю ушел. Перед ним вставали вопросы, требовавшие немедленного
решения. Возвращаясь домой, он прошел мимо великолепного здания
Готтамского треста, перед которым собралась целая толпа, готовившаяся
провести тут всю ночь. До полудня возбужденная публика осаждала здание.
Миллионы долларов были выданы в течение нескольких часов. Монтегю знал,
что завтра утром такая же толпа будет осаждать подъезд Федерального банка,
но не собирался менять своего решения. Тем не менее он послал телеграмму
Оливеру, чтобы тот немедленно возвращался.
Дома Монтегю ждало письмо Люси.
"Дорогой Аллан, - писала она, - вы, наверное, слышали новость о том,
что Райдеру пришлось выйти из Готтамского треста, но частично я выполнила
свою задачу. Уотерман обещал, что, когда паника утихнет, он поможет
Райдеру вновь встать на ноги. Пока что мне советуют уехать. Это, наверное,
лучше всего - помните, и вы уговаривали меня уехать. Райдер не может
встретиться со мной: его преследуют репортеры. Я прошу вас не пытаться
меня искать. Я сама себе противна, и вы меня никогда больше не увидите. Но
кое-что вы еще можете для меня сделать. Помогите Стенли Райдеру, дайте ему
совет, как привести в порядок его дела. У него нет теперь друзей, и он в
отчаянном положении. Сделайте это для меня. Люси".
На следующий день в восемь утра пришел поезд из Адирондак. Оливер сразу
же с вокзала позвонил Аллану:
- Видел ли ты сегодня "Курьер"?
- Нет, - ответил Монтегю, - но знаю, что в нем напечатано.
- О Федеральном банке?
- Да. Поэтому я тебе телеграфировал.
- Но отчего же ты тогда не в городе?
- Я решил не забирать своего вклада.
- Что?
- Я уверен, что банк надежен, и не желаю оставлять Прентиса в беде. Ты
же можешь поступить так, как тебе угодно.
Прошло какое-то время, прежде чем Оливер нашел что ответить.
- Благодарю! - сказал он. - Тебе следовало бы еще кое-что сделать:
послать кого-нибудь, чтобы занять для меня очередь. Ты с ума сошел. Но
сейчас нет времени говорить об этом. Прощай.
И он бросил трубку.
Монтегю оделся. Во время завтрака он просмотрел "Курьер" и в хронике
событий дня нашел роковое заявление по поводу Федерального банка. Монтегю
с интересом читал газеты и следил за тем, как они преподносят происходящие
события публике. То, о чем нельзя было умолчать, то есть события, о
которых уже говорили везде и всюду, освещались широко. Но нигде не было ни
малейшего намека на причину всего происходящего. Можно было подумать, что
все страсти в банковском мире возникали как неожиданные вспышки молний на
ясном небе. И с каждым днем отводилось все больше места уверениям, что
несчастья вчерашнего дня последние.
Отправившись в город, Монтегю специально проехал одну остановку, чтобы
пройти мимо здания Федерального банка. Он увидел толпу у входа, причем
люди все время подходили. Полицейские сначала спокойно расхаживали по
улице, но потом вынуждены были, чтобы установить порядок, выдавать
акционерам номера.
Монтегю искал брата, но, сделав несколько шагов, с удивлением увидел
коротенькую, толстую, седовласую фигуру майора Винейбла.
- Винейбл! - крикнул он.
Майор повернулся.
- Монтегю! Боже мой, вы пришли как раз кстати, чтобы спасти меня от
смерти!
- Что случилось?
- Мне нужен стул! - с трудом произнес майор, причем его багровое лицо
казалось готово было лопнуть от напряжения. - Я стою здесь уже целых два
часа, и если бы вы не подошли, сел бы прямо на тротуар.
- Где же мне взять стул? - спросил Монтегю, с трудом удерживаясь от
смеха.
- На Бродвее, - сказал майор. - Зайдите в любую лавку и купите.
Заплатите, сколько спросят - мне все равно.
Монтегю отправился в магазин, торговавший изделиями из кожи, где увидел
несколько плетеных стульев. Объяснив продавцу, в чем дело, он предложил
ему пять долларов за стул. Тот не соглашался. Поторговавшись, Аллан купил
стул за десять долларов. Продавец при этом заявил, что даже и в этом
случае он рискует навлечь на себя неудовольствие хозяина. За пятьдесят
центов Монтегю нанял мальчика, чтобы тот отнес стул, и с торжеством
вернулся к своему почтенному другу.
- Я никогда не думал, что вы можете оказаться в подобном положении, -
заметил он, - я полагал, вы все всегда знаете заблаговременно.
- Монтегю! - простонал Винейбл. - Но ведь у меня здесь четверть
миллиона!
- А у меня здесь, пожалуй, четвертая часть моего состояния, - сказал
Монтегю.
- Как? - удивился майор. - Так о чем же вы думаете?
- Я намерен их тут и оставить, - заявил Монтегю. - Я думаю, что
сегодняшние известия в "Курьере" не больше, как газетная утка. Банк
надежен.
- Но посмотрите, что делает публика!
- Она и будет паниковать, если каждый последует вашему примеру. Вам
ведь не нужна сейчас эта четверть миллиона. Вам что, нечем уплатить за
завтрак?
Майор не нашел что ответить.
- Вы вносите свои деньги в какой-либо банк, - продолжал Аллан, - причем
вам известно, что он обязан иметь только пять процентов вкладов в наличии,
а выплатить должен вам все сто процентов. Как можно рассчитывать на то,
что такое условие выполнимо?
- Я не рассчитываю на это, - сердито отвечал майор, - а на то, что по
первому требованию получу свои деньги из этих пяти процентов. - И,
взглянув на длинный хвост людей, стоявших позади него, прибавил: -
Полагаю, что на меня у них денег хватит.
Монтегю прошел вперед и увидел брата. Впереди него стояло всего лишь
два десятка людей. По-видимому, те вкладчики банка, которые успели
прочитать газету до восьми утра.
- Может быть, и тебе нужен стул? - спросил Монтегю. - Я только что
добыл стул для майора.
- Так и он здесь? - воскликнул Оливер. - Боже милостивый! Нет, мне не
нужен стул, моя очередь подходит. Однако, Аллан, скажи мне, в чем дело? Ты
на самом деле полагаешь, что банк надежен?
- Да, - ответил тот. - И не к чему требовать свои вклады. Приходи в
контору, когда получишь деньги.
- Еще полминуты, и я опоздал бы на поезд, - сказал Оливер. - Бедный
Берти Стюайвесант не поспел и приедет экспрессом. У него здесь около
трехсот тысяч. Он собирал их на новую яхту.
- Вероятно, строители яхт теперь прогорят, - заметил Монтегю, уходя.
В это утро он услышал, что генерал Прентис, как член правления
Готтамского треста, голосовал за то, чтобы не закрывать банк. Но как
президент Федерального банка он забрал из Готтамского треста миллион
долларов. Ни одна газета ничего не сообщила об этом, но слухи передавались
из уст в уста, и весь город смеялся по этому поводу. Рассказывали, что эта
измена Прентиса так подействовала на членов правления Готтамского треста,
что привела к его закрытию.
Так началась паника, очевидцем которой был Монтегю. Все было разыграно
как по нотам. Фондовая биржа была совершенно потрясена; некоторые из
наиболее надежных акций падали на несколько пунктов между двумя сделками,
а Уайман, Хиган и заправилы Нефтяного и Стального трестов работали вовсю,
чтобы добиться полного краха на бирже. В то же время уполномоченные
Уотермана в Вашингтоне беседовали с президентом и представили ему
отчаянное положение Миссисипской стальной компании. Финансовое состояние
страны было шаткое, ожидались крупные банкротства. Учитывая сложившуюся
критическую ситуацию, Стальной трест соглашался сделать все от него
зависящее для спасения экономики страны. Он решил присоединить к себе
Миссисипскую стальную компанию, если только правительство не станет этому
препятствовать. Такие заверения были получены, и, таким образом, Уотерман
достиг своей цели.
Но остался еще один фактор, который не всеми учитывался. Это - широкие
слои населения, которые поставляли все эти деньги для игры финансовых
воротил, люди, которым доллары были необходимы для удовлетворения
жизненных нужд и являлись для них не просто денежными знаками или
средством обмена, заменяющим собой карты. Это - мелкие собственники,
нуждавшиеся в долларах для уплаты своим служащим по субботам; рабочие,
которым деньги были необходимы для уплаты за квартиру, за хлеб насущный;
беззащитные вдовы и сироты, для которых они означали спасение от голодной
смерти. Этот несчастный люд не понимал, что все эти банки, такие, казалось
бы, надежные и способные платить своим вкладчикам, могут быть
преднамеренно приведены к банкротству одним лишь ходом в финансовой игре.
Услышав о пошатнувшемся положении банков и начавшейся панике, эти люди
поняли, как велика опасность. Стало ясно, давно предсказываемый крах
угрожает именно им. Толпами бросились они на Уолл-стрит. Весь этот
финансовый район заполнили перепуганные массы людей. Сюда были брошены
конные отряды полисменов для наведения порядка.
"Все требуют доллары", - сказал один банкир, характеризуя создавшееся
положение. Уолл-стрит до сих пор обделывал дела, пользуясь бумагами взамен
реальных денег, а теперь вдруг кому-то потребовался настоящий доллар. И
тут выяснилось, что доллар-то исчез. Выход народа на сцену стал событием,
к которому финансовые воротилы совершенно не были подготовлены: они забыли
о народе. Это походило на катаклизм в природе, которая зачастую смеется
над человеком и приводит его в паническое состояние. Люди словно наблюдали
за приближающейся лавиной: они видят, как поднимается облако пыли, слышат
непонятный шум и знают, что через одну или две секунды лавина обрушится им
на голову и всех раздавит.
Толпы людей перед зданиями Готтамского треста и Федерального банка
блокировали эти учреждения. Каждый час приносил новые известия: блокада
распространялась на тот или другой банк. Среди толпы пайщиков были
женщины, ломавшие руки и кричавшие от нервного возбуждения; старики, плохо
державшиеся на ногах; едва поднявшиеся с постели больные, стоявшие у
банков уже сутки, дрожа от холодного октябрьского ветра.
Люди бросились и в ссудные кассы; в Ист-Сайде тревога охватила
иммигрантов. Паника с быстротой молнии распространилась по стране. Начался
штурм банков и в других городах. Десятки тысяч банков со всех концов
страны требовали от столицы денег, денег и денег. Но их не было.
Таким образом, мультимиллионеры увидели, к своей досаде, что ими
спущено с цепи такое чудовище, с которым уже, пожалуй, им и не справиться.
Крах грозил и тем банкам, в которых они сами были заинтересованы. При
подобной безумной панике даже двадцати пяти процентов наличных денег
национальных банков не могло хватить для удовлетворения потерявших голову
вкладчиков. На закупку зерна и хлопка Нью-Йорк потратил сотни миллионов.
Теперь не было никакой возможности где бы то ни было добыть средства для
выплаты вкладов. Куда ни обращались дельцы, всюду они сталкивались с
недостатком денег: ничего нельзя было продать, нигде нельзя было получить
займа. Те, кому удалось взять наличные, прятали их в металлические шкафы и
сейфы.
Таким образом, добившись исполнения своих желаний, банкиры были
вынуждены теперь укрощать выпущенного ими на волю зверя. Тревожные
телеграммы пошли в Вашингтон. В результате министерством финансов было
внесено шесть миллионов долларов в национальные банки столицы, а затем и
сам министр прибыл в Нью-Йорк на совещание.
Обратились к Дану Уотерману, всеми признанному главе банкирского мира.
Ввиду грозящей всем опасности соперничество различных компаний
прекратилось, и Уотерман внезапно превратился в самодержца с
неограниченной властью над всеми банками в городе. Правительство оказалось
в его руках. Министр финансов превратился в клерка миллионера, а
управляющие банками и разного рода финансисты, подобно перепуганным детям,
бросились в его контору. Самые самоуверенные и смелые люди, подобные
Уайману и Хигану, исполняли все его приказания и почтительно выслушивали
его.
Все эти события - исторический факт, и их развитие можно проследить изо
дня в день по газетам. Уотерман привел к панике и сделал это втайне от
народа. Никто о нем не ведал, никто его не подозревал. Но теперь газетные
репортеры присутствовали на всех конференциях и следовали за Уотерманом
повсюду, где бы он ни появлялся, и усердно рекламировали этого
"испытанного в боях ветерана, вступившего в последнюю отчаянную битву за
спасение чести и финансов".
Американцы прислушивались к каждому его слову, молились за него.
Министр финансов сидел в нью-йоркском отделении государственного
казначейства; по его чекам выдавали правительственные субсидии.
Тридцать два миллиона долларов были таким образом переданы в
национальные банки. Уотерман брал их оттуда и передавал в сейфы банков,
терпящих крах. Время было такое, что банкротство каждого промышленника
грозило общей опасностью и никто не должен был оставаться в стороне.
Уотерман распоряжался как деспот, властный и грозный. Управляющий одного
из банков заявил: "Я позаботился о своем банке и теперь намерен дождаться,
пока утихнет буря". - "Если вы так поступите, - отпарировал Уотерман, - то
я возведу вокруг вас такую стену, что вы никогда не выйдете из своего
банка". И банкиру пришлось-таки дать необходимые миллионы для общего дела.
Центром, вокруг которого шла битва, явился Федеральный банк. Было
признано, что если падет бастион Прентиса, то это приведет к общему
поражению. Все длиннее и длиннее становились ряды ожидающих выплаты
вкладчиков; сейфы банков опустели. Кассиры стремились выплачивать деньги
как можно медленнее. Полчаса требовалось только для просмотра одного чека.
Так они действовали в ожидании поступления новых вкладов. Городские
ссудные кассы приняли решение закрыть свои двери, опираясь на законное
право, дающее им льготный шестидесятидневный срок для оплаты. Национальные
банки выплачивали свои долги векселями. Газеты взывали к доверию и
ободряли публику. Даже мальчикам, выкрикивающим новости, приказано было
молчать, чтобы их крики не приводили к еще большей панике. Отряд конных
полисменов патрулировал улицы, не давая людям собираться в толпу.
И вот наступил наконец роковой четверг, когда паника достигла своего
апогея. Казалось, что над Уолл-стритом нависли черные тучи. Люди бегали
взад и вперед, бледные от страха. На бирже напряжение достигло предела.
Фондовая биржа, по существу, прекратила свою деятельность. Можно было
понижать курс сколько угодно: все равно не было никакой возможности занять
хотя бы один доллар. Проценты доходили до ста пятидесяти и даже до двухсот
за сто. Можно было предложить тысячу за сто и при этом не получить
сколько-нибудь крупной суммы. Маклеры даже не бегали как обычно по залу и
стояли молча, не глядя друг на друга. Таких времен никто не помнил.
Правительство пока отказывало в денежной поддержке бирже. Считалось,
что оно не должно помогать биржевым игрокам. Казалось, наступил час, когда
биржа закроется. Тогда разорятся тысячи фирм и торговля в стране будет
парализована. Пришло известие, что в Питсбурге биржа уже закрылась.
Перепуганные монополисты вновь собрались у Уотермана. Опять потекли
правительственные суммы в банки, а из банков к Уотерману. В самый острый
момент кризиса стало известно, что Уотерман дает ссуду в двадцать
миллионов долларов из десяти процентов.
Таким образом, гибель была предотвращена. Биржевые маклеры не знали,
куда деваться от радости, по всей Уолл-стрит раздавались крики "ура!".
Толпа народа собралась приветствовать Уотермана перед зданием его конторы.
Изо дня в день Монтегю следил за этими событиями. Он проходил в этот
четверг вечером по Уолл-стриту и слышал ликующий рев толпы. Аллан свернул
в сторону, на душе у него было больно и горько. Можно ли было сочинить
более трагическую по своей иронии пьесу, чем та, которая возвеличивала
перед всей страной, как спасителя, человека, ответственного за все
бедствия! Не было ли это самой яркой иллюстрацией наглого обмана населения
кучкой сильных мира сего?
Был только один человек, с которым Монтегю мог поделиться своими
чувствами, только один, кроме него, знавший истину. У Монтегю появилась
привычка: закончив работу, заходить в здание "Экспресса" и выслушивать
ворчание Бейтса.
Репортер ежедневно получал свежие новости из верных источников, не
только те, что публиковались в газетах, но и те, которым было не суждено
появиться в печати. И у него и у Монтегю оказалось достаточно причин для
возмущения. То это была передовая "Экспресса", в которой указывалось, что
резкие речи и безрассудная политика президента ныне приносят те плоды,
каких следовало ожидать, то письмо известного духовного лица, указывающего
на Уотермана как на преемника президента.
Многие восхищались великодушием Уотермана, ссудившего двадцать пять
миллионов из десяти процентов годовых. Но дал-то он не собственные деньги,
а взятые им из национальных банков, а те, в свою очередь, получили их от
правительства без уплаты процентов. "Легче всех вышли из положения
правления национальных банков, - твердил Бейтс. - Эти сладкоречивые
джентльмены пользуются народными деньгами для устройства своих дел.
Получая от правительства суммы, за которые не платят даже процента, они
сами берут их с народа. Они обладают привилегией выпускать на несколько
миллионов банковых билетов и получают на них проценты, а правительству не
дают ничего. И, в довершение всего, они пользуются своими барышами для
подкупа того же правительства! Стяжатели заполнили своими людьми все
министерство финансов, и, когда национальные банки оказались под угрозой
краха, казначейство опустошалось для пополнения их сейфов".
- Иногда кажется, - сказал как-то Аллану Бейтс, - что наш народ
находится под гипнозом. Вам известно, мистер Монтегю, какие
злоупотребления допускаются со страхованием жизни, а между тем против всех
этих зол имеется простое и очевидное средство - если бы у нас существовало
государственное страхование, то не было бы банкротств, а игроки с
Уолл-стрита лишились бы своих барышей. Это кажется невероятным, но едва ли
кто-нибудь в стране так интересовался государственным страхованием, как я,
и, однако, за все время ни одна заметка по этой проблеме не попала в
печать.
Монтегю поразили эти слова.
- Я сам бы в это никогда не поверил! - воскликнул он.
А Бейтс пожал плечами:
- Вот так-то оно и есть на самом деле!
Монтегю несколько дней думал о просьбе Люси. Выполнить ее ему было
нелегко, но он все же решился и отправился к Райдеру.
- Мистер Райдер занят, сэр, - сказал дворецкий, которому Аллан вручил
свою визитную карточку.
- Я по важному делу, - сказал Монтегю, - передайте ему карточку.
Он остался ждать в пышной приемной, потолок которой был расписан в духе
старых итальянских мастеров.
Наконец дворецкий вернулся.
- Мистер Райдер ждет вас, сэр.
Монтегю поднялся на лифте в квартиру Райдера. Посредине гостиной стоял
большой письменный стол, заваленный множеством бумаг, за ним в кресле
сидел Райдер.
Монтегю редко видел людей, охваченных таким горем. Щеголеватый светский
денди за одну неделю стал стариком.
- Мистер Райдер, - начал Аллан, когда они остались вдвоем. - Я получил
письмо от миссис Тэйлор, в котором она просила меня вас навестить.
- Знаю, - сказал Райдер, - это на нее похоже, и очень мило с вашей
стороны.
- Если я чем-либо могу вам быть полезен...
Райдер перебил его.
- Мне ничего не надо, - сказал он.
- Может быть, я могу помочь вам привести в порядок ваши личные дела?
- Тут уже ничем не поможешь, - сказал Райдер, - у меня нет ни одного
доллара.
- Неужели это возможно? - поразился Монтегю.
- Но это так! - воскликнул Райдер. - Я испробовал все, пытался
прикинуть и так и эдак, пока все не спуталось в голове.
Он взглянул на бумаги, лежавшие перед ним в беспорядке, и в отчаянии
закрыл лицо руками.
- Быть может, на свежую голову тут легче разобраться, - уговаривал его
Монтегю. - Трудно допустить, чтобы человек с вашими средствами мог
остаться без гроша.
- Все, что я имею, заложено. Я занимал деньги направо и налево,
рассчитывал на прибыли, на рост стоимости имущества. А теперь все пропало.
выступать с речью как защитник. Он поздно вышел из суда и, несмотря на то,
что банки уже закрылись, видел толпы людей, собравшихся перед дверями
компаний. Газеты писали, что натиск на Готтамский трест уже идет вовсю.
В своей конторе Аллан нашел телеграмму от брата (Оливер все еще был в
горах Адирондаг): "Деньги в Федеральном банке, телеграфируй первом
признаке тревоги".
Он ответил, что оснований для беспокойства нет, но пока ехал на
фуникулере, обдумал, как поступить, и принял решение. В предприятие
Прентиса он вложил около шестидесяти тысяч долларов - больше половины
всего своего состояния. Прентис заявил ему, что банк вполне надежен. Он
верил этому и решил для себя, что не поддастся панике, что бы ни
случилось.
Монтегю пообедал дома с матерью, а потом вновь отправился на квартиру
Люси, так как все время думал о ней. В вечерних газетах он прочел, что
Стенли Райдер вышел из Готтамского треста.
- Дома ли миссис Тэйлор? - спросил он, назвав себя.
- Миссис Тэйлор просит вас подождать, сэр.
Монтегю остался ждать в прихожей. Через несколько минут мальчик принес
ему записку. Он разорвал конверт и прочел следующие строки, явно
написанные дрожащей рукой:
"Дорогой Аллан! Благодарю вас за то, что вы пытаетесь оказать мне
помощь, но я не могу принять ее. Пожалуйста, уходите. Лучше, если вы
забудете обо мне. Люси".
Между строк проскальзывала такая душевная мука, что Аллан готов был
разрыдаться, но ему больше нечего было здесь делать. Он вернулся на
Бродвей и пешком отправился домой.
Монтегю чувствовал, что следует поговорить с кем-нибудь, раньше чем
принять для себя окончательное решение. Он подумал о майоре и отправился в
клуб, но паника на бирже прогнала оттуда всех, в том числе и майора. Он
собирался на какую-то конференцию, и у него хватило времени только на то,
чтобы поздороваться с Монтегю и посоветовать ему "убрать паруса".
Тогда Монтегю вспомнил о Бейтсе и направился в "Экспресс".
Он нашел репортера сидящим у стола без сюртука, окруженного кипами
газет. Монтегю решил уйти, чтобы не мешать.
- Подождите. Я сейчас освобожусь, - сказал Бейтс.
- Вижу, вы вернулись, - заметил Аллан.
- Я, как старая лошадь на мельнице, - ответил Бейтс, - куда я денусь.
Он откинулся на спинку кресла, заложив пальцы за жилет.
- Итак, - сказал он, - они осуществили свой смертоубийственный план.
- Вот именно.
- Но этого им еще мало. Теперь они преследуют другую дичь.
- Кого еще?
- Я брал интервью у Дэвида Уорда по поводу Банковской расчетной палаты,
- сказал Бейтс. - Со мной был Гарри из "Курьера". Уорд по обыкновению
распространялся с полчаса. Он рассказал нам о доблестных попытках банкиров
остановить панику, заметив, что Федеральный банк тоже в опасности. Поэтому
было принято особое решение, способное его спасти. "Представьте, ведь не
было ни малейшего повода опасаться за судьбу этого банка", - заметил Уорд.
- "Мы можем опубликовать наше интервью?" - спросил Гарри. - "Разумеется!"
- ответил Уорд. - "Но это вызовет новую панику", - сказал Гарри. - "Что
поделаешь. От фактов никуда не денешься. А потому и публикуйте". Что вы об
этом скажете?
Монтегю нахмурился.
- Мне казалось, они обещали поддержку Прентису!
- Да, - сердито сказал Бейтс, - а теперь они собираются его уничтожить.
- Вы полагаете, что Уотерман знает об этом?
- Без сомнения, Уорд только один из его агентов.
- И "Курьер" это напечатает, вы думаете?
- Почему бы и не напечатать. Я спросил Гарри, поместит ли он этот
материал, и тот ответил утвердительно. Я сказал ему, что это вызовет новую
панику, и получил ответ: "А мне-то что за дело!"
Монтегю несколько минут сидел молча. Наконец, он произнес:
- Уверен, что Федеральный банк вполне надежен.
- Я в этом не сомневаюсь, - ответил Бейтс.
- Тогда в чем же...
Бейтс перебил его.
- Спросите у Уотермана. Вероятно, между ними произошла какая-то ссора.
Дан хочет кого-нибудь прижать. Может быть, просто надеется, что
банкротство второго концерна еще больше напугает президента. Или, быть
может, он хочет вызвать падение каких-нибудь акций. Я слышал, он выделил
семьдесят пять миллионов на приобретение акций, и не удивлюсь, если этот
слух оправдается. Кстати, Нефтяной трест обделал еще одно дельце!
Электрическая компания также на краю краха. А ведь это соперник одного из
предприятий треста.
Монтегю подумал немного.
- Для меня это очень важная новость, - сказал он. - Часть моих денег
вложена в Федеральный банк. Полагаете ли вы, что он может пошатнуться?
- Я говорил с Родни. Он слышал, что Уотерман поможет Прентису.
Единственное, что можно хорошего сказать о старом Дане, это то, что он
никогда не изменяет своему слову. Поэтому я полагаю, что он спасет его.
- Но зачем в таком случае распускать подобные слухи?
- Неужели вы не понимаете, - сказал Бейтс, - да им надо разыграть роль
спасителей.
- Да, - заметил Монтегю мрачно.
- Это так же верно, как то, что я говорю с вами. Завтра утром, когда
появится статья в "Курьере", объявят, что это чушь, бредни какого-то там
репортера. И тут в качестве благодетеля выступит Уотерман. Вот будет
комедия!
- Как вы думаете, - сказал Монтегю, - не следует ли предупредить
Прентиса. Он мой близкий друг... Впрочем, сомневаюсь, чтобы это принесло
ему пользу.
- Бедному старому Прентису никто не в силах помочь. Вы только лишите
его сна на всю ночь.
Монтегю ушел. Перед ним вставали вопросы, требовавшие немедленного
решения. Возвращаясь домой, он прошел мимо великолепного здания
Готтамского треста, перед которым собралась целая толпа, готовившаяся
провести тут всю ночь. До полудня возбужденная публика осаждала здание.
Миллионы долларов были выданы в течение нескольких часов. Монтегю знал,
что завтра утром такая же толпа будет осаждать подъезд Федерального банка,
но не собирался менять своего решения. Тем не менее он послал телеграмму
Оливеру, чтобы тот немедленно возвращался.
Дома Монтегю ждало письмо Люси.
"Дорогой Аллан, - писала она, - вы, наверное, слышали новость о том,
что Райдеру пришлось выйти из Готтамского треста, но частично я выполнила
свою задачу. Уотерман обещал, что, когда паника утихнет, он поможет
Райдеру вновь встать на ноги. Пока что мне советуют уехать. Это, наверное,
лучше всего - помните, и вы уговаривали меня уехать. Райдер не может
встретиться со мной: его преследуют репортеры. Я прошу вас не пытаться
меня искать. Я сама себе противна, и вы меня никогда больше не увидите. Но
кое-что вы еще можете для меня сделать. Помогите Стенли Райдеру, дайте ему
совет, как привести в порядок его дела. У него нет теперь друзей, и он в
отчаянном положении. Сделайте это для меня. Люси".
На следующий день в восемь утра пришел поезд из Адирондак. Оливер сразу
же с вокзала позвонил Аллану:
- Видел ли ты сегодня "Курьер"?
- Нет, - ответил Монтегю, - но знаю, что в нем напечатано.
- О Федеральном банке?
- Да. Поэтому я тебе телеграфировал.
- Но отчего же ты тогда не в городе?
- Я решил не забирать своего вклада.
- Что?
- Я уверен, что банк надежен, и не желаю оставлять Прентиса в беде. Ты
же можешь поступить так, как тебе угодно.
Прошло какое-то время, прежде чем Оливер нашел что ответить.
- Благодарю! - сказал он. - Тебе следовало бы еще кое-что сделать:
послать кого-нибудь, чтобы занять для меня очередь. Ты с ума сошел. Но
сейчас нет времени говорить об этом. Прощай.
И он бросил трубку.
Монтегю оделся. Во время завтрака он просмотрел "Курьер" и в хронике
событий дня нашел роковое заявление по поводу Федерального банка. Монтегю
с интересом читал газеты и следил за тем, как они преподносят происходящие
события публике. То, о чем нельзя было умолчать, то есть события, о
которых уже говорили везде и всюду, освещались широко. Но нигде не было ни
малейшего намека на причину всего происходящего. Можно было подумать, что
все страсти в банковском мире возникали как неожиданные вспышки молний на
ясном небе. И с каждым днем отводилось все больше места уверениям, что
несчастья вчерашнего дня последние.
Отправившись в город, Монтегю специально проехал одну остановку, чтобы
пройти мимо здания Федерального банка. Он увидел толпу у входа, причем
люди все время подходили. Полицейские сначала спокойно расхаживали по
улице, но потом вынуждены были, чтобы установить порядок, выдавать
акционерам номера.
Монтегю искал брата, но, сделав несколько шагов, с удивлением увидел
коротенькую, толстую, седовласую фигуру майора Винейбла.
- Винейбл! - крикнул он.
Майор повернулся.
- Монтегю! Боже мой, вы пришли как раз кстати, чтобы спасти меня от
смерти!
- Что случилось?
- Мне нужен стул! - с трудом произнес майор, причем его багровое лицо
казалось готово было лопнуть от напряжения. - Я стою здесь уже целых два
часа, и если бы вы не подошли, сел бы прямо на тротуар.
- Где же мне взять стул? - спросил Монтегю, с трудом удерживаясь от
смеха.
- На Бродвее, - сказал майор. - Зайдите в любую лавку и купите.
Заплатите, сколько спросят - мне все равно.
Монтегю отправился в магазин, торговавший изделиями из кожи, где увидел
несколько плетеных стульев. Объяснив продавцу, в чем дело, он предложил
ему пять долларов за стул. Тот не соглашался. Поторговавшись, Аллан купил
стул за десять долларов. Продавец при этом заявил, что даже и в этом
случае он рискует навлечь на себя неудовольствие хозяина. За пятьдесят
центов Монтегю нанял мальчика, чтобы тот отнес стул, и с торжеством
вернулся к своему почтенному другу.
- Я никогда не думал, что вы можете оказаться в подобном положении, -
заметил он, - я полагал, вы все всегда знаете заблаговременно.
- Монтегю! - простонал Винейбл. - Но ведь у меня здесь четверть
миллиона!
- А у меня здесь, пожалуй, четвертая часть моего состояния, - сказал
Монтегю.
- Как? - удивился майор. - Так о чем же вы думаете?
- Я намерен их тут и оставить, - заявил Монтегю. - Я думаю, что
сегодняшние известия в "Курьере" не больше, как газетная утка. Банк
надежен.
- Но посмотрите, что делает публика!
- Она и будет паниковать, если каждый последует вашему примеру. Вам
ведь не нужна сейчас эта четверть миллиона. Вам что, нечем уплатить за
завтрак?
Майор не нашел что ответить.
- Вы вносите свои деньги в какой-либо банк, - продолжал Аллан, - причем
вам известно, что он обязан иметь только пять процентов вкладов в наличии,
а выплатить должен вам все сто процентов. Как можно рассчитывать на то,
что такое условие выполнимо?
- Я не рассчитываю на это, - сердито отвечал майор, - а на то, что по
первому требованию получу свои деньги из этих пяти процентов. - И,
взглянув на длинный хвост людей, стоявших позади него, прибавил: -
Полагаю, что на меня у них денег хватит.
Монтегю прошел вперед и увидел брата. Впереди него стояло всего лишь
два десятка людей. По-видимому, те вкладчики банка, которые успели
прочитать газету до восьми утра.
- Может быть, и тебе нужен стул? - спросил Монтегю. - Я только что
добыл стул для майора.
- Так и он здесь? - воскликнул Оливер. - Боже милостивый! Нет, мне не
нужен стул, моя очередь подходит. Однако, Аллан, скажи мне, в чем дело? Ты
на самом деле полагаешь, что банк надежен?
- Да, - ответил тот. - И не к чему требовать свои вклады. Приходи в
контору, когда получишь деньги.
- Еще полминуты, и я опоздал бы на поезд, - сказал Оливер. - Бедный
Берти Стюайвесант не поспел и приедет экспрессом. У него здесь около
трехсот тысяч. Он собирал их на новую яхту.
- Вероятно, строители яхт теперь прогорят, - заметил Монтегю, уходя.
В это утро он услышал, что генерал Прентис, как член правления
Готтамского треста, голосовал за то, чтобы не закрывать банк. Но как
президент Федерального банка он забрал из Готтамского треста миллион
долларов. Ни одна газета ничего не сообщила об этом, но слухи передавались
из уст в уста, и весь город смеялся по этому поводу. Рассказывали, что эта
измена Прентиса так подействовала на членов правления Готтамского треста,
что привела к его закрытию.
Так началась паника, очевидцем которой был Монтегю. Все было разыграно
как по нотам. Фондовая биржа была совершенно потрясена; некоторые из
наиболее надежных акций падали на несколько пунктов между двумя сделками,
а Уайман, Хиган и заправилы Нефтяного и Стального трестов работали вовсю,
чтобы добиться полного краха на бирже. В то же время уполномоченные
Уотермана в Вашингтоне беседовали с президентом и представили ему
отчаянное положение Миссисипской стальной компании. Финансовое состояние
страны было шаткое, ожидались крупные банкротства. Учитывая сложившуюся
критическую ситуацию, Стальной трест соглашался сделать все от него
зависящее для спасения экономики страны. Он решил присоединить к себе
Миссисипскую стальную компанию, если только правительство не станет этому
препятствовать. Такие заверения были получены, и, таким образом, Уотерман
достиг своей цели.
Но остался еще один фактор, который не всеми учитывался. Это - широкие
слои населения, которые поставляли все эти деньги для игры финансовых
воротил, люди, которым доллары были необходимы для удовлетворения
жизненных нужд и являлись для них не просто денежными знаками или
средством обмена, заменяющим собой карты. Это - мелкие собственники,
нуждавшиеся в долларах для уплаты своим служащим по субботам; рабочие,
которым деньги были необходимы для уплаты за квартиру, за хлеб насущный;
беззащитные вдовы и сироты, для которых они означали спасение от голодной
смерти. Этот несчастный люд не понимал, что все эти банки, такие, казалось
бы, надежные и способные платить своим вкладчикам, могут быть
преднамеренно приведены к банкротству одним лишь ходом в финансовой игре.
Услышав о пошатнувшемся положении банков и начавшейся панике, эти люди
поняли, как велика опасность. Стало ясно, давно предсказываемый крах
угрожает именно им. Толпами бросились они на Уолл-стрит. Весь этот
финансовый район заполнили перепуганные массы людей. Сюда были брошены
конные отряды полисменов для наведения порядка.
"Все требуют доллары", - сказал один банкир, характеризуя создавшееся
положение. Уолл-стрит до сих пор обделывал дела, пользуясь бумагами взамен
реальных денег, а теперь вдруг кому-то потребовался настоящий доллар. И
тут выяснилось, что доллар-то исчез. Выход народа на сцену стал событием,
к которому финансовые воротилы совершенно не были подготовлены: они забыли
о народе. Это походило на катаклизм в природе, которая зачастую смеется
над человеком и приводит его в паническое состояние. Люди словно наблюдали
за приближающейся лавиной: они видят, как поднимается облако пыли, слышат
непонятный шум и знают, что через одну или две секунды лавина обрушится им
на голову и всех раздавит.
Толпы людей перед зданиями Готтамского треста и Федерального банка
блокировали эти учреждения. Каждый час приносил новые известия: блокада
распространялась на тот или другой банк. Среди толпы пайщиков были
женщины, ломавшие руки и кричавшие от нервного возбуждения; старики, плохо
державшиеся на ногах; едва поднявшиеся с постели больные, стоявшие у
банков уже сутки, дрожа от холодного октябрьского ветра.
Люди бросились и в ссудные кассы; в Ист-Сайде тревога охватила
иммигрантов. Паника с быстротой молнии распространилась по стране. Начался
штурм банков и в других городах. Десятки тысяч банков со всех концов
страны требовали от столицы денег, денег и денег. Но их не было.
Таким образом, мультимиллионеры увидели, к своей досаде, что ими
спущено с цепи такое чудовище, с которым уже, пожалуй, им и не справиться.
Крах грозил и тем банкам, в которых они сами были заинтересованы. При
подобной безумной панике даже двадцати пяти процентов наличных денег
национальных банков не могло хватить для удовлетворения потерявших голову
вкладчиков. На закупку зерна и хлопка Нью-Йорк потратил сотни миллионов.
Теперь не было никакой возможности где бы то ни было добыть средства для
выплаты вкладов. Куда ни обращались дельцы, всюду они сталкивались с
недостатком денег: ничего нельзя было продать, нигде нельзя было получить
займа. Те, кому удалось взять наличные, прятали их в металлические шкафы и
сейфы.
Таким образом, добившись исполнения своих желаний, банкиры были
вынуждены теперь укрощать выпущенного ими на волю зверя. Тревожные
телеграммы пошли в Вашингтон. В результате министерством финансов было
внесено шесть миллионов долларов в национальные банки столицы, а затем и
сам министр прибыл в Нью-Йорк на совещание.
Обратились к Дану Уотерману, всеми признанному главе банкирского мира.
Ввиду грозящей всем опасности соперничество различных компаний
прекратилось, и Уотерман внезапно превратился в самодержца с
неограниченной властью над всеми банками в городе. Правительство оказалось
в его руках. Министр финансов превратился в клерка миллионера, а
управляющие банками и разного рода финансисты, подобно перепуганным детям,
бросились в его контору. Самые самоуверенные и смелые люди, подобные
Уайману и Хигану, исполняли все его приказания и почтительно выслушивали
его.
Все эти события - исторический факт, и их развитие можно проследить изо
дня в день по газетам. Уотерман привел к панике и сделал это втайне от
народа. Никто о нем не ведал, никто его не подозревал. Но теперь газетные
репортеры присутствовали на всех конференциях и следовали за Уотерманом
повсюду, где бы он ни появлялся, и усердно рекламировали этого
"испытанного в боях ветерана, вступившего в последнюю отчаянную битву за
спасение чести и финансов".
Американцы прислушивались к каждому его слову, молились за него.
Министр финансов сидел в нью-йоркском отделении государственного
казначейства; по его чекам выдавали правительственные субсидии.
Тридцать два миллиона долларов были таким образом переданы в
национальные банки. Уотерман брал их оттуда и передавал в сейфы банков,
терпящих крах. Время было такое, что банкротство каждого промышленника
грозило общей опасностью и никто не должен был оставаться в стороне.
Уотерман распоряжался как деспот, властный и грозный. Управляющий одного
из банков заявил: "Я позаботился о своем банке и теперь намерен дождаться,
пока утихнет буря". - "Если вы так поступите, - отпарировал Уотерман, - то
я возведу вокруг вас такую стену, что вы никогда не выйдете из своего
банка". И банкиру пришлось-таки дать необходимые миллионы для общего дела.
Центром, вокруг которого шла битва, явился Федеральный банк. Было
признано, что если падет бастион Прентиса, то это приведет к общему
поражению. Все длиннее и длиннее становились ряды ожидающих выплаты
вкладчиков; сейфы банков опустели. Кассиры стремились выплачивать деньги
как можно медленнее. Полчаса требовалось только для просмотра одного чека.
Так они действовали в ожидании поступления новых вкладов. Городские
ссудные кассы приняли решение закрыть свои двери, опираясь на законное
право, дающее им льготный шестидесятидневный срок для оплаты. Национальные
банки выплачивали свои долги векселями. Газеты взывали к доверию и
ободряли публику. Даже мальчикам, выкрикивающим новости, приказано было
молчать, чтобы их крики не приводили к еще большей панике. Отряд конных
полисменов патрулировал улицы, не давая людям собираться в толпу.
И вот наступил наконец роковой четверг, когда паника достигла своего
апогея. Казалось, что над Уолл-стритом нависли черные тучи. Люди бегали
взад и вперед, бледные от страха. На бирже напряжение достигло предела.
Фондовая биржа, по существу, прекратила свою деятельность. Можно было
понижать курс сколько угодно: все равно не было никакой возможности занять
хотя бы один доллар. Проценты доходили до ста пятидесяти и даже до двухсот
за сто. Можно было предложить тысячу за сто и при этом не получить
сколько-нибудь крупной суммы. Маклеры даже не бегали как обычно по залу и
стояли молча, не глядя друг на друга. Таких времен никто не помнил.
Правительство пока отказывало в денежной поддержке бирже. Считалось,
что оно не должно помогать биржевым игрокам. Казалось, наступил час, когда
биржа закроется. Тогда разорятся тысячи фирм и торговля в стране будет
парализована. Пришло известие, что в Питсбурге биржа уже закрылась.
Перепуганные монополисты вновь собрались у Уотермана. Опять потекли
правительственные суммы в банки, а из банков к Уотерману. В самый острый
момент кризиса стало известно, что Уотерман дает ссуду в двадцать
миллионов долларов из десяти процентов.
Таким образом, гибель была предотвращена. Биржевые маклеры не знали,
куда деваться от радости, по всей Уолл-стрит раздавались крики "ура!".
Толпа народа собралась приветствовать Уотермана перед зданием его конторы.
Изо дня в день Монтегю следил за этими событиями. Он проходил в этот
четверг вечером по Уолл-стриту и слышал ликующий рев толпы. Аллан свернул
в сторону, на душе у него было больно и горько. Можно ли было сочинить
более трагическую по своей иронии пьесу, чем та, которая возвеличивала
перед всей страной, как спасителя, человека, ответственного за все
бедствия! Не было ли это самой яркой иллюстрацией наглого обмана населения
кучкой сильных мира сего?
Был только один человек, с которым Монтегю мог поделиться своими
чувствами, только один, кроме него, знавший истину. У Монтегю появилась
привычка: закончив работу, заходить в здание "Экспресса" и выслушивать
ворчание Бейтса.
Репортер ежедневно получал свежие новости из верных источников, не
только те, что публиковались в газетах, но и те, которым было не суждено
появиться в печати. И у него и у Монтегю оказалось достаточно причин для
возмущения. То это была передовая "Экспресса", в которой указывалось, что
резкие речи и безрассудная политика президента ныне приносят те плоды,
каких следовало ожидать, то письмо известного духовного лица, указывающего
на Уотермана как на преемника президента.
Многие восхищались великодушием Уотермана, ссудившего двадцать пять
миллионов из десяти процентов годовых. Но дал-то он не собственные деньги,
а взятые им из национальных банков, а те, в свою очередь, получили их от
правительства без уплаты процентов. "Легче всех вышли из положения
правления национальных банков, - твердил Бейтс. - Эти сладкоречивые
джентльмены пользуются народными деньгами для устройства своих дел.
Получая от правительства суммы, за которые не платят даже процента, они
сами берут их с народа. Они обладают привилегией выпускать на несколько
миллионов банковых билетов и получают на них проценты, а правительству не
дают ничего. И, в довершение всего, они пользуются своими барышами для
подкупа того же правительства! Стяжатели заполнили своими людьми все
министерство финансов, и, когда национальные банки оказались под угрозой
краха, казначейство опустошалось для пополнения их сейфов".
- Иногда кажется, - сказал как-то Аллану Бейтс, - что наш народ
находится под гипнозом. Вам известно, мистер Монтегю, какие
злоупотребления допускаются со страхованием жизни, а между тем против всех
этих зол имеется простое и очевидное средство - если бы у нас существовало
государственное страхование, то не было бы банкротств, а игроки с
Уолл-стрита лишились бы своих барышей. Это кажется невероятным, но едва ли
кто-нибудь в стране так интересовался государственным страхованием, как я,
и, однако, за все время ни одна заметка по этой проблеме не попала в
печать.
Монтегю поразили эти слова.
- Я сам бы в это никогда не поверил! - воскликнул он.
А Бейтс пожал плечами:
- Вот так-то оно и есть на самом деле!
Монтегю несколько дней думал о просьбе Люси. Выполнить ее ему было
нелегко, но он все же решился и отправился к Райдеру.
- Мистер Райдер занят, сэр, - сказал дворецкий, которому Аллан вручил
свою визитную карточку.
- Я по важному делу, - сказал Монтегю, - передайте ему карточку.
Он остался ждать в пышной приемной, потолок которой был расписан в духе
старых итальянских мастеров.
Наконец дворецкий вернулся.
- Мистер Райдер ждет вас, сэр.
Монтегю поднялся на лифте в квартиру Райдера. Посредине гостиной стоял
большой письменный стол, заваленный множеством бумаг, за ним в кресле
сидел Райдер.
Монтегю редко видел людей, охваченных таким горем. Щеголеватый светский
денди за одну неделю стал стариком.
- Мистер Райдер, - начал Аллан, когда они остались вдвоем. - Я получил
письмо от миссис Тэйлор, в котором она просила меня вас навестить.
- Знаю, - сказал Райдер, - это на нее похоже, и очень мило с вашей
стороны.
- Если я чем-либо могу вам быть полезен...
Райдер перебил его.
- Мне ничего не надо, - сказал он.
- Может быть, я могу помочь вам привести в порядок ваши личные дела?
- Тут уже ничем не поможешь, - сказал Райдер, - у меня нет ни одного
доллара.
- Неужели это возможно? - поразился Монтегю.
- Но это так! - воскликнул Райдер. - Я испробовал все, пытался
прикинуть и так и эдак, пока все не спуталось в голове.
Он взглянул на бумаги, лежавшие перед ним в беспорядке, и в отчаянии
закрыл лицо руками.
- Быть может, на свежую голову тут легче разобраться, - уговаривал его
Монтегю. - Трудно допустить, чтобы человек с вашими средствами мог
остаться без гроша.
- Все, что я имею, заложено. Я занимал деньги направо и налево,
рассчитывал на прибыли, на рост стоимости имущества. А теперь все пропало.