Михайличенко Елизавета. Гармония по Дерибасову

   - У меня получится! - обрадовался Осоавиахим. - У меня уже даже получается! Только меня, Миша, надо одеть попредставительнее. В товары народного потребления со знаком качества. Знаешь, это, - Осоавиахим мечтательно пощупал взглядом прохожих, - вот шляпу такую, а то моя зеленая совсем истлела. Костюм вон, блестящий, кожа это, что ли? И сумку, Миш, вот такую, ладно? - Осоавиахим тяпнул ремень чужой сумки, удивился оскорблению, но не стал отвлекаться. - Не обидь дядю, племяш!..
   Обедали в пельменной. Осоавиахим выпросил у Мишеля три порции, а четвертую, повздыхав, купил сам, разменяв дерибасовский четвертак. Пока он долго считал сдачу, Мишель снова жалел деньги.
   В квартале от пельменной, на Сретенке, наткнулись на рекламу брачного кооператива «Контакт».
   - Я пошел искать этот адрес! - воодушевился Дерибасов.
   Осоавиахим увязался за ним, заявив, что раз женщины в Москве даются так легко, то нужно выбрать что-то самое хорошее, чтобы не продешивить. Саньку взяли для познания жизни.
   Женщин предложили много. Мишель ломался. Предложили еще. Мишель попросился подумать. Разрешили, но дома, предварительно заанкетив. Мишель явно не хотел уходить. Тогда ушел консультант - вышел по звонку. Вернувшись, он нашел все на прежних местах. Наконец, Мишель и К° откланялись.
   - Э-эх! - сетовал возбужденный Дерибасов. - Когда большой выбор, выбирать страшно. Но ... Девушка!!! - Дерибасов шарахнулся к шедшей навстречу даме. - Мгновение!!!
   Дама ошалела.
   - Простите меня! - попросил Мишель. - Но с вами на днях произойдет удивительная вещь! Долгожданная встреча настигнет вас на 37-м году жизни. Верьте! На этой неделе вам позвонят. Этот звонок решит вашу судьбу. Вы поняли?
   Дама покраснела и взглянула на часики:
   - Пропустите.
   - Разве я не прав? - интимно зашептал Дерибасов. - Разве вам не 36, хотя вы выглядите на 29? Разве не зовут вас э... Алла? Разве вы не бухгалтер?
   - Откуда вы знаете?! - заволновалась дама.
   Дерибасов самодовольно улыбнулся и посмотрел мудро:
   - Дело в том, что я... Впрочем, Дерибасов... Чхумлиан. Буддо-христианин... Экстрасенс. Путем самоусовершенствования достиг ясновидения. - Мишель подумал и добавил: - В общем, когда убедитесь, что я прав, и захотите пойти моей тропой, то... - Мишель выдал адрес Зинаиды Владимировны, как врач - рецепт. - Я не афиширую свой приезд. До встречи.
   Пока Санька думал, удобно ли задавать вопросы, а Осоавиахим искал для них слова, Мишель уже перехватил истонченную дрожащую женщину.
   - Мишка-то это, - сказал Осоавиахим Саньке, - чего он на эту болонку бросился? Первая хоть крепкая была... Знаешь, Санька, это он мне завидует. Что я так быстро в Москве обустроился. Вот и наскакивает.
   Дерибасов на скамейке вершил чудеса общения:
   - У вас, Оленька, возбужденное состояние, - тихо мурлыкал он. - Но это все суета. 28 лет - это начало жизни. И вы это должны знать лучше меня, вы ведь библиотекарь? Ну вот. Поверьте, боязнь будущего отнюдь не причина горести в настоящем. А ваша надежда уже стучится... вернее звонит. Один человек позвонит. И последующая за этим встреча может решить вашу судьбу. Но при условии, - Дерибасов воздел палец, - при условии отсутствия действия частицы «Ом». С этой минуты неделю не ешьте мясного... Позвольте оставить вам адрес... Только никому не давайте сведений. Я живу у учеников. Время жизни отмеряется посещениями. Захотите понять себя и будущее - спросите Чхумлиана.
   Конечно же, Дерибасов забавлялся. Но не на пустом месте. На столе консультанта были отложены пять женских анкет с фотокарточками. Это были счастливицы, на которых, кто-то «положил глаз». Сделал это и Дерибасов, когда консультант выходил. А теперь женщины тянулись от метро к конторе ознакомиться с анкетами избравших их кавалеров и решить - позволить ли сообщить свой телефон.
   Естественно, и Алла, и Оленька после встречи с Чхумлианом позволили. И кооператоры дали волю мужской инициативе.
   С Зинаидой Владимировной Осоавиахим поссорился глубокой ночью, когда Дерибасову снился пронзительный сон о непреклонной Евдокии. Он как раз обнимал женину спину, припадая к ней, как к дереву, всей сущностью, и уже почти слился со спиной в едином потоке древесного сока, как вдруг за стеной низко и угрожающе, словно пылесос, взвыл Осоавиахим. Он упрекал Зинаиду Владимировну в чреслопоклонничестве и растлении ветеранов труда, грозил Богом и призывал в свидетели мир.
   Зинаида Владимировна что-то отвечала, словно играла с кнопкой включения пылесоса - Осоавиахим замолкал и тут же завывал снова.
   Воровато лязгнул замок, и Мишель, рванувшись в коридор, успел цапнуть за штанину уходящего в ночь Саньку.
   - Ну, дезертир! - свирепо рыкнул Дерибасов.
   - Я, дядь Миш, не дезертир! Я свободный гражданин своей страны, и в ее пределах могу идти куда хочу, - виновато объяснял Санька. - А деньги ваши я положил на стол. Кроме, конечно, вот этих 50 рублей, которые верну со стипендии.
   Дерибасов задумался. Упускать Саньку не хотелось - в его лице можно было упустить случай. Мишелевская интуиция твердо знала, что Саньку можно положить на нужную чашу весов. Но сейчас Дерибасов не доверял никому, даже собственной интуиции.
   - Будем разбираться утром! - объявил он, и Санька не нашел причин для отказа.
   Утром восхитительный завтрак-оправдание, называющийся «Осоавиахиму Будулаевичу», съел Мишель. Затем он растрогал Саньку речью о родстве, а после заворожил его открывающимися перспективами.
   Санька сник, грустно забрал со стола деньги и вздохнул:
   - Ладно, дядь Миша. Только жить я буду в общежитии. Мне теперь учиться надо, а с вами хоть и не соскучишься, но и не поучишься.
 
    Глава 19. Заезжий генерал
 
   Почему в наш век всеобщей телефонизации телеграфу не угрожает гибель? Потому что телеграммы не пахнут. А заплетающийся и запинающийся голос «пахнет» перегаром, даже профильтрованный через телефонные мембраны. И, конечно, позвони после Елисеичевых поминок председатель колхоза «Красная новь» Дерибас Анисимович Назаров в соответствующие инстанции, ему бы строго напомнили об указе о усилении борьбы с пьянством. Но он не позвонил, а, как и обещал своему коллеге - председателю сельсовета, дал телеграмму «о наличии в избе покойного макетов изобретений, имеющих оборонное значение».
   Поначалу события развивались вполне мирно - через неделю приехал из района Лаврентий Скуратов, шлепнул Дуню пониже поясницы, походил по избе, пощелкал фотоаппаратом и снова переключил внимание на Дуню. Но после оплеухи Лаврентий обиделся, именем закона выгнал Евдокию Назарову из помещения, а входную дверь опечатал. Гордая и самостоятельная Евдокия жить, как придурок Мишка, под портиком не пожелала и удалилась дожидаться справедливости в Елисеичев сарай.
   Однако справедливость торжествовать не спешила. Через два дня приехали трое из Ташлореченска, просидели в доме больше суток, позволили Дуне забрать личные вещи и уехали, опечатав не только дверь, но и окна.
   Пока председатель сельсовета Назар Назаров соображал, как найти Евдокии мужа еще до холодов, чтобы вместо опечатанного наследства не восстанавливать ей сгоревшую хату, в Назарьино въехала колонна из трех автомашин. Первой катила черная «Волга».
   Евдокия, взяв вилы, застыла у забора, тревожно всматриваясь в сгущающиеся сумерки, готовая дать достойный отпор бесстыже вернувшемуся бывшему мужу Михаилу. Но «Волга», а за ней и «газик» остановились поодаль. Перед Дуней затормозил крытый грузовик с надписью «люди» на брезенте. «Арбатовы!» - со счастливым облегчением прошептала Дуня. Но из кабины что-то рявкнули, и из кузова посыпались солдатики. «Наемники!» - смекнула не пропускавшая программу «Время» Дуня и, ахнув, всадила вилы в покрышку грузовика. Отрезвленная матюгами шофера, она сообразила, что одной бабе с армией не справиться, и огородами кинулась к церкви. Не успел вылезший из черной «Волги» красавец генерал размять ноги и расправить седеющие усы, как над Назарьино грянул набат.
   - На звук! - скомандовал генерал.
   Немало повидал генерал-майор инженерных войск Гиви Отарович Курашвили за 62 года богатой приключениями, злоключениями и похождениями жизни. И все-таки застыл, пораженный внезапностью зрелища. На воздетом к небу персте колокольни неистово металась женщина, вырывая язык колокола. Развевались волосы и юбка. Казалось, что это ядреное тело звенит и гудит, ударяясь о стены звонницы.
   Народ сбегался. Генерал, сидя в машине, недоумевал.
   - Евдокия! - раздался мощный, как бы смутно знакомый генералу бас незнакомого священнослужителя. - Чего дуришь?! А ну, спускайся, пока за косу не стащил!
   Баба перегнулась через перила и истошно завопила:
   - Так Мишка ж вернулся!!! - она обличительно указала на черную «Волгу». - Против всего мира пошел! А с ним наемников целый грузовик! Обороняться надо!
   - Подъедь к фонарю! - приказал генерал, слегка обеспокоенный нехорошей паузой и недобрыми взглядами в затемненное стекло. - Надо появиться с наибольшим эффектом, - пояснил он незнакомому местному шоферу, дабы тот не заподозрил его в малодушии.
   Генерал вылез из машины. И эффект превзошел все ожидания!
   То есть в первую секунду все, как и положено, замерли и подтянулись. Но потом, как с неба, громыхнул все тот же бас:
   - Сержант Курашвили! Втяни живот! И воротник застегни!
   Вальяжный генерал дернулся, рука его непроизвольно потянулась к вороту, лицо озарила мечтательно-бессмысленная улыбка и, раскинув руки, Гиви Отарович кинулся к батюшке с криком:
   - Командир! Дорогой! Кацо! Тебя же расстреляли!
   Два комплекта побитых ревматизмом костей затрещали в могучих объятиях.
   - Слезай, дура! - крикнул Федор Назаров, обижавшийся на не пожелавшую перейти в дом к брату Евдокию. - Все тебе твой Мишка мерещится! Мишка, понимаешь, к ней вернулся - во главе армии и орденов до пупа. Ты в стариковском сарае скоро напрочь свихнешься!
   В звоннице погас свет и раздались рыдания.
   - ...Ну вот... - растроганно басил отец Василий. - Перед смертью хоть ребят из эскадрона будет с кем помянуть...
   Рядовой Гиви Курашвили и взводный Василий Осинов познакомились в начале 1942 года, на втором месяце совместной службы, после кавалерийской атаки на танки. Оставшись вдвоем из всего эскадрона, они решили, что бы ни было, но служить вместе. И до конца войны ничья рука или пуля не поднялась их разлучить. А в конце войны поднялась.
   Уполномоченного СМЕРШа искренне возмутили сведения о высказываниях новоиспеченного подполковника Осинова, вроде того, что немецкие села больше напоминают ему родное Назарьино, чем российские, украинские и белорусские. Тут же выяснилось, что подполковник Осинов, пренебрегая заботой о вверенном ему воинском подразделении, часами напролет учит немецкий язык, а затем активно устанавливает контакты с местным населением, дотошно выясняя все нюансы хозяйствования бауэров. А это уже свидетельствовало о кулацком желании реставрировать в СССР капитализм. Короче, постепенно стало ясно, что причины слишком уж успешных разведрейдов Василия Осинова по неприятельским тылам объяснялись просто: завербованный немецкой разведкой, он больше сведений уносил, чем приносил! И лишь по случаю победы высшая мера была заменена на «четвертак». Так прервалась военная карьера подполковника Осинова, чтобы через десять лет, после реабилитации, началась духовная карьера отца Василия.
   В Назарьине, действительно, как и говорил Михаил Дерибасов сотруднице молодежной газеты Эвелине Пранской, жили люди честные, прямые и простые. Однако взгляд имели зоркий, ухо чуткое, ум крепкий и намеки понимали хорошо, а иногда видели их там, где тех и не было. Поэтому многие назарьинцы и назарьинки, возвращаясь от храма, думали: «Чем же батюшка-то поминать эскадронных ребят будет? Чтоб вино покупал - никто не видел... И самогонку не гонит... Как бы ему не осрамиться перед заезжим генералом...»
   И не успела попадья растопить баньку, как потянулась к их дому вереница прихожан - кто гордо нес бутылку коньяка, кто, не слишком таясь, штоф самогона, а кто бутыль сладкого назарьинского вина. В общем, посидели отец Василий и генерал Курашвили, пока топилась банька, недолго, но форсированно. А когда Гиви Отарович вышел во двор перекурить, с неба раздался долгий и горестный всхлип.
   - Эта яростная женщина, что, еще там? - удивился Курашвили.
   - Гордая, - ласково улыбнулся подошедший отец Василий, - будет сидеть, пока кругом ни души. Пока хоть одно окно в селе горит - не спустится.
   - Значит, всю ночь не спустится. Мы же до утра сидеть будем?..
   - Значит, всю ночь...
   - Слушай, это не хорошо. Скажи, чтоб спускалась...
   - Бесполезно. Не послушается.
   - А если я попрошу? - генерал разгладил усы.
   Отец Василий оценивающе оглядел гостя:
   - Бесполезно. Четверть века назад - еще может быть. И то сомнительно. Ты знаешь, что такое женская гордость?
   Ответом отцу Василию был юношеский блеск глаз и томная грузинская песня, с которой Гиви Отарович полез на колокольню - снимать Дуню. И казалось захмелевшему генералу, что взбирается он на сванскую башню, чтобы похитить гордую красавицу. А Дуне казалось, что горбоносый и стройный дьявол из оперы «Фауст» соскочил с экрана и пришел по ее душу, которая слабо вибрировала в потоке древней мелодии.
   Отец Василий стоял, прислонившись к дверному косяку и с живым интересом вслушивался в происходящее. Пение оборвалось на пронзительной ноте.
   - Здравствуй! Идем со мной! - сказал красивый баритон.
   - Кто вы?! - дрожащее контральто.
   - Я Гиви. Не бойся. Я отведу тебя домой. Как тебя зовут?
   - Евдокия Платоновна! И никуда я с вами не пойду!
   - Я слышал - ты гордая, - согласился Гиви. - Но гордая женщина не должна ходить одна ночью. Правильно говорю?
   - Но это же не город, - неуверенно ответила Дуня.
   - Красавиц крадут везде!
   - Да ну вас! - хихикнула Дуня. - Никуда я с вами не пойду!
   - Неправильно говоришь, - укорил Гиви. - Ты знаешь, что теперь в селе воинские патрули и комендантский час? Убивают без предупреждения.
   - Откуда?! - ахнула Дуня.
   - Я приказал, - скромно сказал Гиви.
   - Зачем?!!! - ужаснулась Дуня.
   - Как зачем? Была, понимаешь, попытка спровоцировать столкновение местного населения с военнослужащими. Какой-то местный террористический элемент вилами вывел из строя военный грузовик. Без меня тебя сразу арестуют.
   - Так вы меня так арестовываете? - покорно и грустно спросила Дуня.
   - Конечно! - обрадовался Гиви. - Давай руку. Следуй за мной теперь. - И Гиви запел ликующий победный гимн, сводя полонянку с колокольни.
   Всю дорогу генерал был галантен и предупредителен. Узнав, что такая красавица вынуждена ночевать в сарае, тут же передислоцировал туда всех своих офицеров. Пока те недовольно собирались, солдаты уже вносили в комнату Дунину перину, подушки и прочие принадлежности. Дуня стыдливо ахала, вырывая из рук ухмыляющихся солдат то, что поинтимнее. Избавившись от низших чинов, Гиви Отарович, без всякой артподготовки полез в атаку, получил чувствительную оплеуху, преисполнился уважения и пошел обратно.
   Проигравший пари отец Василий, выбирая лучшую бутылку коньяка, с грустью размышлял о женской душе. О ее уязвимости, беззащитной потребности в поддержке и легкости, с которой она планирует с небес на землю.

А в это время его однофамилец Осип с еще большей грустью размышлял о событиях ушедшего дня. Наконец он вздохнул и, обмакнув школьную изгрызанную ручку в чернильницу-непроливайку, накорябал:

 
   «Как дом без домового, Назарьино не может без антихриста, своего, разумеется, сельского масштаба, которого обозначу не иначе как Антиназарий.
   Едва изгнали из здорового народного тела бесноватого Мишку, как тут же возник преемник, выходящий за рамки прежнего.
   Принужден умозаключить: черная «Волга» - «конь блед» для Назарьина, а если поразмыслить, то и для всей страны. Воистину, нет пророка в своем отечестве - о, Евдокия, запечатанные уста моей души! - о, Кассандра, узревшая падшее в прах Назарьино! О, вещий скуратовский глаз! Не колоколом по ушам, но молотом по головам надо было пробуждать ожиревшие в довольстве мозги односельчан! О, Дуняша моя, осмеянный пророк и тайный порок моего сердца... Вывожу: бездетность Евдокии Назаровой - не биологической, но духовной природы. Ибо женщина эта есть воплощение вечной назарьинской матери».
 
   Пока Осип Осинов умозаключал, что надлежит вывести из объятий отца Василия и Антихриста, те уже хлестали друг друга березовыми вениками, горланя «Катюшу». Село изумленно прислушивалось. Смущенная попадья молилась.
   После «Катюши» Гиви сказал, что будет петь песню «о нас с тобой» и долго ее пел.
   - Переведи! - попросил прослезившийся отец Василий.
   - Форель из своей речки спустилась в большое озеро. Там было много пищи и теплая вода. И произошло землетрясение. Оно сдвинуло горы и образовало в устье большой водопад. И разжиревшая форель не может теперь подняться назад...
   Помолчали.
   - Приедешь в дом моего отца, форелью угощу, - сказал Гиви.
   - Твой отец еще жив? - удивился отец Василий.
   - Женился недавно, - признался Гиви. - Нехорошо, дай ему бог здоровья. У нас в роду мужчины живут дольше женщин, поэтому.
   Отец Василий восхитился:
   - Давай за него выпьем! А потом я тебе тоже песню спою.
   И отец Василий спел не звучавшую более полувека балладу, сочиненную в гражданскую войну его отцом - школьным учителем Созонтием Федоровичем Осиновым и певшуюся его матерью вместо колыбельной:
 
   Скакал по Назарьину Троцкий Лев,
   Сваливший сиамских орлов.
   За ним, от вольности охмелев,
   Сотня лихих казаков.
 
   Копыта бьют, и трубы поют,
   И пукает броневик.
   Яркий наличник сулит уют,
   Но шашка славу сулит.
 
   Назаров луг. Там водит круг
   Сотня назарьинских дев. -
   Конь под наркомом споткнулся вдруг
   Спешился грозный Лев.
 
   Въехал в Назарьино Троцкий Лев,
   Сваливший сиамских орлов.
   Его людей к себе на согрев
   Пустили сто лучших дворов.
 
   Три дня потом собирал нарком
   Сотню по всем дворам.
   Стога безжалостным броневиком
   Заваливал по утрам.
 
   В стогах нашел девяносто семь
   И застыдил вконец.
   Но трое остались в селе насовсем,
   Чтобы пойти под венец.
 
   Ушел из Назарьина Троцкий Лев,
   Сваливший сиамских орлов.
   А позади плелась, поскучнев,
   Сотня без трех казаков...
 
   - Троцкий что, правда приезжал? - поинтересовался Гиви.
   - Говорят, - развел руками отец Василий и невольно соврал, потому что об этом не говорили с тех самых пор, как были выкорчеваны из села три так недолго просуществовавших рода - все три бывших казака с чадами и домочадцами. За левый уклон и за связь с Мексикой. - Тут вообще, по слухам, много кто проезжал, - вздохнув, продолжил отец Василий. - Кто ехал на Кавказ, тот обязательно об Назарьино спотыкался. Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Толстой, Маяковский, когда от поезда отстал, этот, как его, с наволочкой... Хлебников. Есенин был, но, правда, немножко не в себе - утром вышел из избы, ведро воды на голову опрокинул, долго на Лушку Назарову щурился, говорят, красавица была, потом головой помотал: «Во, - говорит, - дела... В Азербайджане - и такие бабы».
   - А Ленин был? - недоверчиво спросил Гиви.
   - Нет, - сокрушенно признался отец Василий. - Потому что на Кавказ не ездил. Зато Киров три раза был и...
   - А Сталин был? - посуровел Гиви.
   - Был. Но я тебе об этом рассказывать не буду.
   Гиви обиделся:
   - Почему?!
   - Обидишься.
   - А-а, - махнул рукой Гиви. - Теперь все можно говорить. Мужчины перестали отвечать за свои слова... Ты просто Иосифу Виссарионовичу Нюрку простить не можешь. Что она, к сожалению, не тебя выбрала:
   - Какую Нюрку?! - опешил отец Василий.
   Курашвили внимательно посмотрел на него и вздохнул:
   - Забыл. А мне уже не забыть! Я ведь в сорок пятом на ней женился.
   - Стой! - встрепенулся отец Василий. - На нашей Нюрочке?! Ну, молодцы! Давай за нее выпьем! А Сталин тут при чем?
   - Сам за нее пей! - Гиви отодвинул стакан, расплескав коньяк. - Забыл, как ей говорил: «Почему любишь Гиви? Я офицер, должна меня любить!» Правильно говорил! Не помнишь, что она ответила? Она сказала: «Командир, люблю Гиви, потому что он грузин, как товарищ Сталин!»
   - Не помню, - развел руками отец Василий.
   Гиви заметался по баньке:
   - Я на ней больше не женат! Четыре дня не женат! Я долго ждал! Я еще при Хрущеве развестись хотел! Слушай, а Хрущев у вас в Назарьино был?
   - Был, Гиви, был...
   - Но тут сокращения в армии начались... А мне в запас еще совсем рано было... а им только предлог дай. А она тогда все поняла... Значит, когда в следующий раз развестись захотел, Нюрка мне говорит: «Рапорт на тебя напишу, что ты морально-политически грязный. Дома поносишь своих командиров и партийных лидеров. И восхищаешься американской армией. Останешься без погон и партбилета!» А как без них жить? Слушай, никому не говорил, тебе, как священнику, скажу, убить ее хотел! Эта женщина не только меня опозорила! Весь наш род опозорила! Всю фамилию... Знаешь, ее как зовут? Я случайно услышал... Генеральша Курва Швили! - генерал Курашвили замычал от унижения. - Теперь понял, как я сюда попал? Еще нет? Правда думаешь, в этой избе дел для генерала? Просто пока ее доносы разбирать будут, я написал рапорт об отставке. А сам в первую дурацкую командировку убежал... А тут ты, командир... Давай выпьем!
   Выпили за судьбу, которая хоть и делала все, чтобы их разлучить, но притяжение, их душ было так сильно, что преодолело пространство, время и командно-административный аппарат.
 
    Глава 20. Частица «Ом» приходит в полночь
 
   Ну да ладно. Пить за судьбу у нас в стране может всякий, достигший 21 года. А вот предсказывать судьбу - удел избранных. Свою избранность новоявленный москвич Чхумлиан Венедиктович Дерибасов остро ощутил ясным сентябрьским утром, когда в дверь позвонила библиотекарша Оленька и робко поинтересовалась, здесь ли живет Чхумлиан. Пока Осоавиахим, привыкший, что его имя извращают, как могут, соображал - не о нем ли речь, в коридор выпорхнул Дерибасов, принял букет хризантем и роскошную коробку конфет, сунул их Осоавиахиму и надменно повелел:
   - Отнеси в ту комнату и жди. Понадобишься - позову.
   После этого Мишель пригласил Оленьку в комнату и, скромно потупив взор в ее щиколотки, упредил слова благодарности:
   - Я. вижу, Оленька, что ваше счастье... индуцированное мной - состоялось!
   - Да! - покраснела Оленька. - То есть еще нет... То есть я пришла посоветоваться...
   - Знаю, знаю, - ответствовал Дерибасов, глядя сквозь Оленьку куда-то вдаль. - Но то, что вас в нем смущает, не должно вас смущать. Строго говоря, ваше счастье было бы вообще гарантировано, если бы не одно обстоятельство... - Дерибасов вдохнул поглубже и, решившись, поводил ладонями перед Оленькиным лицом, выдохнул и возложил их на ее лоб и грудь. Грудь вздымалась.
   Глядя на проступившее на лице Дерибасова страдание, Оленька испугалась и предъявила раскаянье в развернутом виде:
   - Только один пирожок... Меня угостили... Он был не с мясом, а с печенкой. Вы же про печенку ничего не говорили, вот я и подумала, что можно... Это уже никак не поправить?
   А грудь все вздымалась. Дерибасов сглотнул:
   - Да нет... Для усовершенствовавшегося буддо-христианина нет ничего невозможного. Но теперь изменить направленность частицы «ОМ» будет сложно, ну просто очень сложно. Это потребует долгих ночных медитаций. Вы сможете долго медитировать по ночам?
   - Я?! Нет, - растерялась Оленька. - Я не умею.
   - Я тоже нет, - развел руками Дерибасов. - К сожалению. Несколько моих учеников достигли стадии «Шен», требующей для дальнейшего продвижения круглосуточных упражнений. Днем я должен наблюдать за их занятиями, а ночью - разгружать вагоны, чтобы прокормить их. К счастью, я достиг уровня совершенства, когда потребность в сне не превышает 12 минут в сутки.
   - Что же меня теперь ждет? - перебила Оленька, решившись, наконец, заглянуть в бездну.
   - Все будет хорошо, - успокоил ее Мишель. - Во всяком случае первые 3-4 месяца точно.
   - А потом?!
   - А потом - частица «Ом»! - выдал Дерибасов, впервые почувствовавший себя в Москве так же вольготно, как на ташлореченском рынке. - Частица «Ом» приходит в полночь, - добавил он, шалея от ощущения фарта.
   Дерибасов снял руку с горячей груди и вытер потную ладонь о штаны.
   - Так чего же мне больше всего опасаться? - настаивала Оленька.
   Дерибасов учуял верный ход. Одновременно пришло томление от предстоящей подлости и облегчение от сбрасывания провинциальных комплексов.
   - Детей. Остерегайтесь заводить детей, - сочувственно посоветовал он.
   Оленька потухла:
   - Как? Какое же это тогда счастье? Я же только ради этого... А почему нельзя?.. Из-за одного пирожка?.. Не может быть!
   Мишель развел руками:
   - Мне очень жаль... Так получается...
   Оленька вцепилась в Дерибасова:
   - Помогите мне! Я сама буду кормить ваших учеников! Только молитесь за меня!
   Дерибасов подсек:
   - Буддо-христиане не молятся, а медитируют. И к сожалению, кормить пребывающих в стадии «Шен» учеников можно только специально приготовленной пищей. Это могу делать один я...
   - Сколько вы зарабатываете на разгрузке? - осенило Оленьку. - Я все компенсирую.
   После Оленькиной компенсации Дерибасов расправил плечи. Он барабанил пальцами по столу, смотрел в окно и вспоминал невнятные гулкие речи психбольничного Гуру. Дерибасов пытался воззвать к глубинам своего естества, нежданно приоткрывшимся тогда.
   И вот момент просветления возник! Упорное стремление к интеллектуально-эмоциональному самоутверждению закончилось скрещением всего самого наилучшего в той самой оптимальной светлой точке.