Страница:
«Как замечали и до меня - в Назарьино возвращаются. Индивидуумы уходят из Назарьина только в землю. Острополер улетел к солнцу не как индивид, но как весь род назарьинских Острополеров в количестве - один экземпляр».
И вывел:
«Острополер тоже приземлился в Казахстане, ибо он - род».
Глава 12. Километр «вишневых»
Нет, не о таком новоселье мечтал Дерибасов. Собственный портик сверху - это было еще неплохо, но ископаемая раскладушка снизу - старая кляча, с подкашивающимися при каждом движении ногами - опошляла всю античную атмосферу. И, страдай Дерибасов бессонницей, к каким бы мыслям и обобщениям мог он прийти в такую ночь!
Вместо этого плейер сна преподносил Дерибасову попурри из античного мира. То в тоге, то в хитоне шлялся Мишель по немыслимо мозаичному коллажу, торговал мосластыми неповоротливыми рабами с севера, предлагал весталкам подбросить их на массивном черном паланкине и приставал к гетерам: «Эй, мадам, не имеете ли вы мне сообщить, в смысле вот этим вот моим рабам, как им пронести меня до Дерибасовской?» После этого Мишель высовывался из паланкина, рискуя вывалиться, греб руками воздух и вопил вслед удаляющимся тонким щиколоткам с толстыми золотыми браслетами: «Постойте, мадам! Я имею пригласить вас с собой к Одиссею на маленький, но изящно обставленный сабантуй одесситов. Все будет красиво - в строго патрицианском стиле: оргии, вакханалии и философские диспуты!»
Одиссей оказался мужиком правильным, хоть и разводил вино водой. После первой амфоры Мишель стал от избытка теплых чувств звать его Одиссеичем, а тот, хоть и обижался все больше, обнимал Мишеля все крепче.
Испуганный Мишель попросил сменить сорт вина. И пока Одиссей объяснял, что надо делать только что купленному у Дерибасова огромному лысому рабу с уже оттопыренной краденной чашей тогой, Дерибасов зайцем запетлял между колоннами и залег в тени портика.
- Огня!!! - потребовал разгневанный Одиссей. И тут же рабы с факелами заметались по апельсиновому саду.
- Распять Мишку-предателя! - крикнул кто-то.
Дерибасов вздрогнул и понял, что надо бежать. Но вспомнив, что при малейшем движении раскладушка рухнет, остался неподвижным: «Чего дергаться, все равно сон».
- Тогда лучше линчевать! - восторженно завопил слишком знакомый голос Саньки Дерибасова.
Мишель испуганно протер глаза. Раскладушка рухнула. От сна остался портик и море факелов вокруг. Но напротив мрачнел Дунин дом с пристройками. Лаяли собаки, пахло навозом и мятой.
- Мало его линчевать! Хату ему спалить!
- Так хата ж Дунина...
- Тьфу! Выродок - он и есть выродок! Ни детей, ни дома.
Факелы сжались в огненное кольцо, и Дерибасов взвыл:
- Рехнулись, быки назарьинские!!! Да Арбатовы сейчас свободнее всех вас! Завтра здесь будут! У нас свое родственное дело! А тебе, Санька, оба уха оторву!
- Э-эх, прибить бы гада, - вздохнул кто-то, - да Евдокию жалко.
- А вот если б его выгнать, а Дуньке другого найти. А что - баба справная, гладкая...
- Может, поучить его?!
- Ну-ну, - отступил Дерибасов. - Не те времена.
- Нет, ты объясни, - потребовал всеми уважаемый бригадир Тихон Назаров, - он же на тебя день и ночь пахал не разгибаясь! Что ж ты, пакостник, рубишь сук, на котором сидишь?!
- Это кто же это из них на меня пахал?! - сощурился Дерибасов. - Где это вы видели пашущего Арбатова?!
- Мишка, кончай ваньку валять! - приказал шурин Федор. - За что Елисеича засадил?!
- Что?! Что ты сказал?! Елисеича?! Кто?!!! Кто его арестовал?! За что?! А-а-а-а-а-а! - обхватил голову Дерибасов и завыл в факельной ночи вдовой, потерявшей кормильца.
Крик, как гудок тонущего в тумане парохода, завис над молчащим Назарьино, и только из безжизненно замершего Дуниного дома послышался глухой сдавленный всхлип.
- Жалеет, - приутихли назарьинцы, - какой-никакой, а муж... И Мишка весь в соплях...
- Называется крокодиловы слезы, - встрял Санька Дерибасов. - По легендам - съев свою жертву, крокодил плачет... Хотя какой из Михаила Венедиктовича крокодил... Так, пиранья...
- Чего это за пиранья?
- Килька с зубами.
- Вот мы сейчас ему томат из носу и пустим. Чтоб, значит, в собственном томате...
Ничто так не возвышает человека в собственных глазах, как несправедливое оскорбление. Дерибасов поднялся. Он стоял очень прямо, был очень бледен, но сколько презрения и надменности вмерзло в его зрачки!
- Да, я шут, - тихо сказал Дерибасов ровным и тусклым голосом. - Все вы серьезные хозяева, а я паяц. Я выродок, а вы - оплот. И самое смешное, что в глубине души я и сам в это верил. Верил, пока этой ночью вы не высветили мне свои лица... - Дерибасов горько усмехнулся и поднял лицо к побледневшим на светлеющем небе звездам.
- Понимает... - озадаченно протянул Тихон Назаров. - Это...
- М-а-а-лча-а-ать!!! - затрясся Дерибасов. - Я - шут?! Вы, вы все шуты. Вы шуты всерьез! Шуты навозные! Старик на нарах, с ворьем, а вы балаган устроили?! Развлекаетесь?! А вы знаете, как там?! Там сейчас в камере такая же трусливая шваль, как вы, над Елисеичем измывается! Судом пришли потешиться?! Конечно, оно веселее, чем Елисеича вызволять! В город не ехать, бензин не жечь, резину не снашивать... Куркули! Дерьмо свинячье! - Дерибасов задохнулся и замолчал.
Тихон Назаров прокашлялся:
- Ну чего... Тут Михаил в общем-то верно... Правильно, в общем, сказал... С ним после разберемся...
- По машинам!!! - задорно пропел дед Степан и, внезапно приосанившись, широко зашагал, загребая кривоватыми ногами и похлопывая по голенищу несуществующей нагайкой.
В то время как назарьинцы разрабатывали стратегию и тактику, доливали в баки бензин и оборудовали дерибасовскую «Волгу» обнаружившейся у Еремихи «мигалкой», Арбатовы по очереди продирали и протирали глаза.
Пока цыгане сворачивали табор, Арбатовы выцыганивали себе завтрак, доставляя дающим неизведанное доселе моральное удовлетворение. Притупив хронический голод до фонового уровня, Арбатовы сбились в кучу, опасливо косясь на мелькавших под ногами цыганят.
Строго говоря, первой среди Арбатовых протерла глаза бабка Пелагиада. Не спалось старухе на такой чистой и такой продавленной койке инфекционной больницы. Бабка побродила по полутемному коридору, поскрипела скрытыми линолеумом половицами, придирчиво осмотрела разметавшуюся на кушетке медсестричку, затем подошла к окну и, увидев полившийся из-за края земли свет, перекрестилась и застыла валуном.
Так она простояла утренние клизмы, уколы, раздачу термометров и таблеток, не шевелясь и не реагируя на оклики, окрики и механические воздействия миниатюрной медсестрички. Так бы и простояла она до приближающегося завтрака, не выходи больница окнами на объездную дорогу.
Когда за толпой цыган появилась огромная арба, Пелагиада вздрогнула и, подавшись вперед, выдавила лбом стекло. В том, что она не замечала ни поднявшийся вокруг нее суматохи, ни текущей по морщинам крови, не было ничего удивительного - ведь Пелагиада была в числе прочих сопливых детей, въехавших в Назарьино на заре столетия в легендарной арбе.
- Вера горами двигает, - прошептала бабка Пелагиада, когда за арбой появился бодрый Осоавиахим, а за ним, чуть приотстав, топали остальные Арбатовы, навьюченные практичными цыганами.
На все попытки задержать ее бабка говорила одно:
- Вера горами двигает, - и так легко отодвигала в сторону весь медперсонал в своем неотвратимом движении к выходу, что опровергнуть ее никому не удалось.
А тем временем на Ташлореченск накатывалась моторизованная колонна. Впереди, дико вращая синим глазом «мигалки», неслись на черной «Волге» Михаил и Санька Дерибасовы. За ними, в шеренге по два, тянулись, два с половиной километра «Жигулей». Первый километр был вишневый. Затем 500 желтых метров и столько же белых. Последние 500 метров пестрели всеми остальными видами автомобильных красок, кроме черной.
Осчастливленный допуском в мужское сообщество и воодушевленный необычностью, даже ненормальностью происходящего, Санька Дерибасов тяпнул так и не выкупленный гидом мегафон, высунулся в окно и проорал:
- Даешь Ташлореченск!
Михаил Венедиктович покровительственно улыбнулся. Встречный ветер дергал Саньку за длинные волосы, и они трепались вокруг головы, отгоняя хоть сколько-нибудь серьезные мысли. На повороте Санька охватил взглядом всю ленту и от восхищения загорланил в мегафон:
Генерал от знаменосца в двух шагах,
Первый полк выходит в красных башлыках!
Ты, Кубань моя, родимая река!
Первый полк выходит в красных башлыках!
Не ромашки зацвели по-над горой -
Это в желтых башлыках идет второй!
Ты, Кубань моя, родимая река!
Это в желтых башлыках идет второй!
В башлыках почти что белых третий полк!..
- Эй, ты, запевала! - Михаил Венедиктович вдернул Саньку в салон и голосом, мутным от поднявшегося осадка воспоминаний, спросил: - Ты чего, тоже стишки сочиняешь?
- Да нет, - приостыл Санька и осторожно пощупал Дерибасова настороженным взглядом. - Я переделывать люблю.Михаил Венедиктович отчужденно молчал.
- А это песня Кубанской казачьей дивизии, - объяснил Санька. - А почему тоже? Разве у нас кто-то сочиняет стихи?
- Нет, - хохотнул подобревший Михаил Венедиктович. - Но я лично очень верю в наше Назарьино! Это не красные словца, нет! Дай только, Санька, время, и у нас вырастут великие поэты и художники!..
И оба Дерибасова погрузились в свои мысли.
- Что это?! - изумился молоденький ефрейтор на посту ГАИ у въезда в Ташлореченск.
- С ВАЗа перегоняют. Вишь, блестят, - объяснил старшина. - Железная дорога, видать, не справляется. Когда последняя пара «Жигулей» - перламутровые и шоколадные - проскочили пост ГАИ, Дерибасов уже приближался к центру Ташлореченска. Он свернул на тихую улочку, ведущую к городской милиции, и она перестала быть тихой. Тихон Назаров остановился и забибикал. Тут же две сотни клаксонов «вишневых» слились в едином реве, поддерживая флагмана.
Дерибасов, как ошпаренный, выскочил из своей черной кастрюли. Затем нырнул обратно и, появившись с мегафоном, попытался перекрыть вой одуревших от безнаказанности уже пяти сотен механических глоток:
- М-а-а-алча-а-ать!!!
Но Тихон только постучал пальцем по лбу и что-то крикнул.
- Тихо!!! Здесь роддом!!! - взревел Дерибасов, срывая железные связки пустившего петуха мегафона.
Вой стал отступать и, наконец, юркнул в клаксон перламутровых «Жигулей» в нескольких кварталах от Дерибасова.
- Мишка! Давай, вертайся! - мощный рык Тихона преодолел сотню метров. - Милиция туда, в другую сторону! Я помню!
Дерибасов, ощущавший себя почти городским и знавший о милиции не понаслышке, возмутился:
- Твою память я видел в гробу в белых тапочках! У него, понимаешь, память! А у меня что?!
- А у тебя вся память в язык ушла! Язык длинный, а память короткая! - рассердился Тихон. - Память ему моя не понравилась!.. Вертайся назад, а то хуже будет!
- У тебя сомнительная память, - пытался вразумить Дерибасов. - А у меня твердые знания! А знания - сила, слышал?!
- Кому стоим? - выкрикнул из девятого ряда Витька Гуров.
- Опять Мишка! - огрызнулся Тихон. - Баламут чертов. Ни ума, ни памяти! А гонора...
- Че там, Витька?! - кричали уже из-за поворота. - Приехали, что ль?
- Да у Мишки что-то с памятью...
- С памятью что-то, - покатилось дальше.
- Память...
- Память...
- Память...
- Что там стряслось? - недовольно спросил водитель КрАЗа у шоколадных «Жигулей»,
- Память, - по-назарьински солидно объяснил бухгалтер Андрей Осинов, присоединившийся к колонне главным образом, чтобы навестить учившуюся в университете дочь Зою.
- Я думал, хоть у нас этой сволочи нет. Откуда только повылазили?! - водитель затейливо выругался.
- Это кто же здесь сволочь?! - обидевшись за назарьинцев, медленно спросил не похожий на бухгалтера могучий Андрей Осинов.
- Брось, Петр! С этими лучше не связываться, - одернул водителя сидевший с ним в кабине прораб. - Разгромят машину, будешь собирать до конца квартала.
Примерно такие же разговоры случились почти на всех запруженных блестящими «Жигулями» перекрестках. И тут же от центральной улицы по ответвляющимся зажурчали ручейки слухов.
Ближе к центру говорили о героическом молодом усатом милиционере в штатском, который один задержал целую летящую на демонстрацию колонну. Обогнал их на черной «Волге» и резанул в мегафон: «Я вас всех сфотографировал! Всех теперь знаю, а знание - сила!»
В ответственных же кругах циркулировала следующая информация: утром, с севера, организованно въехали в город на «Жигулях» в сопровождении милицейской «Волги» неизвестного происхождения несколько сотен боевиков общества «Память». Кургузость информации порождала парализующие сомнения. Неясно было, кто и на каком уровне выделил сопровождение и тем самым санкционировал демонстрацию. Каковы требования общества «Память», и что они собираются громить в первую очередь? По кабинетам прошелестел слушок, что все идет в плановом порядке - будут громить зарвавшихся «перестроечников» из народного фронта.
Тем временем назарьинцы разобрались, что Мишель перепутал городскую милицию с областной. Наличие подобных нюансов привело к выводу о раздробленности власти в Ташлореченске. Общими усилиями припомнили, что, кроме милиции, существуют еще и другие учреждения, с не до конца ясными функциями.
Короче, Тихон Назаров повел «вишневых» к областному УВД, Федор Назаров повернул «желтых» к областной прокуратуре, «белые» покатили за дедом Степаном в Дом правосудия, а краевед-любитель Осип Осинов погнал «разноцветных» к зданью тюрьмы, представлявшему, помимо прочего, большой исторический интерес.
* * *
Владимир Викторович Ивлев и одних штанах сидел у пыльного окошка на лучших в камере нарах, глядел на небезызвестную пронзительно-желтую бочку с квасом и мыслил. При всех раскладах выходила вышка: две старые судимости, организация вооруженной банды, один подстреленный мент уже кончился, да и второй за ним мылится. Тут уж никакое чистосердечное не прокапает. Жену жалко. Скоро тридцать, как сошлись, а вместе - и пяти лет не наберется. А не скурвилась - ждала. Дочкам образование дала. И их, конечно, жалко, а больше всего внучку. Безотцовщина, а теперь и деда не будет. Так толком и не обеспечил. Теперь еще и конфискация, За Мурым, правда, должок немалый. Но он же, падла, теперь не отдаст. Надо бы прямо сейчас к нему за капустой слать... Да разве передашь... Свиданку бы... Да пока дадут, в Ростове уже прочухают, что Ивлеву хана...
Жара прибывала. По коже сочился пот. Ивлев проследил как капля стекла по щеке вытатуированной красотки с рыбьим хвостом. На животе остался грязный подтек. К 30 годам своей накожной жизни русалка расплылась, обрюзгла и стала похожа на продавщицу кваса.
Загремела дверь:
- Ивлев! На выход.
- ...Вот ты и упустил свой шанс, Ивлев, - посочувствовал Павел Константинович. - Другие нам Матвея Дерибасова отдали... Ладно, кури. Сейчас опознавать будешь, но это уже формальности.
- Не буду, - лениво сказал Ивлев. - Неохота. Мне теперь о душе думать надо.
- О душе тебе думать поздно, - объяснил Павел Константинович.
- Плевать. Только опознавать не стану. Я повернул глаза зрачками в душу.
- Это как? - хмыкнул Павел Константинович.
- Так мой лагерный кореш говорил. Когда перед ним была противная ему морда. Тонкий был человек - стихи писал, деньги рисовал.
- Да ладно тебе. Все равно его с поличным взяли. Не ломайся. Я передачу разрешу.
- За женой я соскучился, - задумчиво процедил Ивлев. - Свидание дашь?
- Черт с тобой, - махнул рукой Павел Константинович. - Я сегодня добрый...
Кроме почерневшего Елисеича, в комнату ввели еще четырех. В двух по хозяйски-спокойным манерам, выправке и стрижкам рецидивист угадал «граждан начальников». Третий был азиат, и Матвеем Дерибасовым оказаться никак не мог. У четвертого были руки бухгалтера.
- Гражданин Ивлев, знаком вам кто-нибудь из этих людей?
- Ну, - буркнул Ивлев, косясь в сторону. - Вот тот самый здоровый. Ну второй слева. Он мне пушки делал.
- Ты чего, сказился?! - заревел Елисеич. - Отродясь пушек не делал! И тебя первый раз вижу! А танки я тебе не делал?!
Потрясенный Елисеич переводил гневный недоумевающий взгляд со следователя на рецидивиста.
- Да ладно, Матвей, - сплюнул Ивлев, входя во вкус подлости. - Нам-то с тобой чего упираться? Все одно - хана. Так что давай, Мотя, поворачивай глаза зрачками в душу...
- Ишь ты, сукин кот, - изумился Елисеич. - И имя мое знает! - старик даже возмущаться перестал, увлекшись поиском разгадки - как ни крути, выходило, что и дурной человек может быть провидцем.
Назарьинцы, несмотря на повальное здравомыслие, в ясновидение верили. Сам Назарий, по преданиям, едва освоив грамоту, начал читать мысли, причем не только у людей, но и у коров. Свойство это через старшую дочь Ангелину перешло к Скуратовым и таилось в их генах, проявляясь раз в несколько поколений, причем у самых морально чистых, непримиримых, бескомпромиссных и беззаветных особей. На веку Елисеича мысли читала только Марфа Скуратова, во всяком случае у Моти Дерибасова она их считывала саженей с десяти...
Глава 13. Сексуально расторможенный
...Брошенный армией и даже адъютантом, Мишель включил «мигалку» и, наслаждаясь щекочущим холодком страха, поехал на красный свет. Кроме правил дорожного движения, нарушил он и строгий наказ назарьинцев ехать к Дуне и ждать над собой суда. Но иметь собственную «мигалку» и не покуражиться - было свыше дерибасовских сил, и Мишель въехал в ворота рынка.
По широкому центральному проходу он подкатил к сиротливо стоящим у безлюдного прилавка дачникам, удовлетворенно отметил, что после группового отравления Арбатовых шампиньоны дедов не берут даже по цене картошки, немного «помигал» и только после этого вышел сам.
- А я за вами, - сурово сказал он. - Руки за спину и по одному в машину. А то там вас Елисеич заждался. Во-первых, статья номер... х-ха, ну, клевета. Слыхали? Но это вам так, на закуску. На адаптацию к тюряге. На первые год-полтора.
Дачники испуганно застыли. Дерибасов выдержал эффектную паузу и начал обидно ржать. Поначалу смех был немного неестественным, но потом Мишель вошел во вкус, у него отлегло от сердца, и даже на глазах выступили слезы.
Тем временем юрист, отметив, что в машине никого нет, незаметно исчез.
Дерибасов с большим удовольствием досмеялся и, прежде чем красиво уехать, включив «мигалку», поведал начальнику и шоферу, что четверо из отравленных ими людей скончались, в том числе трое - это двое детей и одна беременная женщина.
К Мишелю потянулись рыночные старушки.
- Да! - довольно сказал Дерибасов. - Но это еще не все! Пятнадцать человек уже признаны врачебной комиссией абсолютно негодными к дальнейшей жизни, и трое из них в эти минуты агонизируют со страшной силой! Целый полк добровольцев из числа военнослужащих безвозмездно и бесперебойно отдает кровь жертвам массового грибного отравления. Но, как сказал вызванный по такому случаю из Одессы крупный профессор: «Если это, что ждет тех, кто выздоровеет, вы называете жизнью, то тогда - да, два-три человека будут немножко жить». Это сказало одесское светило нашему главному хирургу. И знаете, что сказал главный хирург, поигрывая скальпелем, пока медсестра вытирала ему слезы тампоном? Он сказал: «Хотел бы я видеть на этом операционном столе того, кто продает такие грибы!»
Ох, не к добру занесло Мишеля в медицинский антураж! Может, и в Дерибасове ненадолго очнулся от спячки таинственный назарьев ген? Недолго еще изгалялся Мишель над сединами дачников.
В проход, распугивая домохозяек, влетел белый «рафик». Щуплый фельдшер и решительный врач пошли на Мишеля. И душа его затосковала.
- Вольно, ребята! - разрешил озирающийся Мишель. - Я капитан госбезопасности! Расследую дело о массовом отравлении. А вот мой служебный автомобиль! - Дерибасов замолчал, почувствовав, что, натягивая капитанский мундир, попал обеими ногами в одну штанину.
- Конечно, товарищ капитан, - заискивающе улыбнулся врач. - Нас как раз прислали за вами по этому делу. Там случай особо злостного отравления... Садитесь!
- Где ж вы вчера были? - пугаясь повисшей над ним паузы, потерянно сказал Дерибасов. - Вчера здесь отравленных много было. Ползали, как мухи, в проходах...
- Извините, - сказал врач, - вчера бензина не было.
- Только я на своей поеду, - строго сказал Дерибасов (мундир не только не надевался, но уже и не снимался). - Я служебную машину оставить не имею права. Там подслушивающее устройство и засекреченные материалы... И здесь тоже! - он постучал по плейеру.
- А мы ее запрем! - объяснил врач. - Вы же дороги не знаете. Наш шеф так и сказал: капитану Дерибасову приказываю машину запереть и поехать с медицинскими работниками...
Так завершилась психическая атака Михаила Дерибасова на дачников. Мишель уехал с рынка почти как и предполагал - с включенной «мигалкой». И даже с включенной сиреной.
За отраженной психической атакой последовала психиатрическая контратака. В приемном покое, криво обложенном третьесортным кафелем на манер общественного туалета, Дерибасова усадили перед настороженным трепетным созданием в белом халате. Алина Ершова была вся погружена в густой ужас первого дежурства.
Дерибасов не любил насилия, но уважал силу. Мастак поднимать с земли на полном скаку что плохо лежит, он не понимал, как можно идти на танки в конном строю. И когда колесница судьбы залязгала гусеницами, Мишель спешился, юркнул в окопчик и постарался обрести спокойствие снайпера: на первые формальные вопросы отвечал по-военному четко, стремясь казаться даже нормальнее, чем есть на самом деле. И не острил до того самого момента, пока не вгляделся в испуганные, доверчиво распахнутые медовые глазки, пока не заметил в проеме стола трогательно стиснутые тоненькие щиколотки.
Убедившись, что Дерибасов кидаться на нее не собирается, Алина слегка успокоилась и решила перейти на неофициальное общение, в котором пока еще было больше фальши, чем неформальности.
- Так все-таки, Михаил Венедиктович, что случилось? Никак не пойму - почему вы к нам попали?!
Неискушенный в психиатрии, Дерибасов фальши не заметил. Дуло, задержав на нем свой черный зрак, двинулось дальше. И Мишель тоже почувствовал себя в безопасности и тоже решил перейти на неформальное общение, в котором было больше развязности, чем неформальности:
- Чтобы пригласить вас сегодня в «Ночное», - шепнул Мишель и вручил визитную карточку.
- Ну-у-у, - укоризненно протянула Алевтина. - А вдруг вы там вытащите топор и начнете бегать по ресторану? Ну, как на днях по рынку, помните?
- Х-ха! - сказал реанимированный Дерибасов. - Лично я считаю, что кляузников надо убивать. А вы? Кстати, девушка, отметьте там у себя, что по рынку я бегал с топором на фоне полного психического и морального здоровья!
- Я не девушка, а доктор! - отрезала Алина и покраснела.
Дерибасов уже собрался пустить прямиком в лузу очередную напрашивающуюся пошлость, но спохватился и сделал вид, что не заметил «подставки».
- На вас когда-нибудь писали кляузы?! - спросил вместо этого посуровевший Дерибасов. - Массовыми тиражами?! Вот я на вас напишу, тогда посмотрим. Может, вы меня маникюрными ножницами резать придете! - он хихикнул.
Человек - не кошка. Он не умеет втягивать ногти. Поэтому Алине пришлось прятать броский маникюр под стол.
- А зачем вы оборудовали машину «мигалкой»? - Алина решила умерить диагностическое рвение и не волновать больного разговорами о колюще-режущих предметах.
- Это не я, - объяснил Дерибасов. - Это всем селом. Дело в том, что я сегодня утром возглавлял моторизованную колонну из пяти сотен «Жигулей». Представляете?! Сначала двести, и все вишневые! Потом желтых штук сто...
- А вот скажите, Михаил Венедиктович, - проворковала Алина, боясь спугнуть дерибасовское откровение. - Это все вы видели наяву, или, так сказать, мысленным взором?
- Чего? - спросил Дерибасов.
- Ну, что это было как в жизни или как на сцене? Или еще как-то?
- Это было как в кино! - гордо ответил Дерибасов. - Грандиозное зрелище! Без ложной скромности.
- Ну, скромность, - с горечью сказала Алина, - это нынче не модно. А вот признайтесь, Михаил Венедиктович, вы любите быть на виду? Чтобы все обращали на вас внимание?
- Кто ж этого не любит?! - удивился Дерибасов.
- Так вы ради этого изображали на рынке то капитана, то режиссера, снимающего кино?
Дерибасов возмутился:
- Что я - дурак?! А кто вам это сказал?!
- Ну что вы! - испугалась Алина, и пресловутая профессиональная улыбка снова попыталась непрофессионально улизнуть с лица. Мышечным усилием Алина водворила ее на место. - Будь вы дурак, я бы с вами так не разговаривала!
Дерибасов успокоился:
- Ладно. Я догадываюсь, кто. Просто я не люблю, когда меня считают шутом. Капитаном КГБ, скажу честно, врачей хотел напугать, чтобы они не приставали... А кино делал ради коммерческого успеха...
- Ну и как? Достигли вы своего коммерческого успеха?
- А! - махнул рукой Дерибасов. - Куда там! Французы все грибы растащили. Такой, знаете, народ...
- Минуточку! - попросила не успевавшая записывать Алина и утвердительно спросила:
- Съемки были во Франции?
Дерибасов принужденно рассмеялся и съежился:
- Съемки были на рынке. Вроде как скрытой камерой.
- Так съемки были?!
- Съемок не было, - объяснил Дерибасов, цепляясь за обломки спокойствия. - Но я сделал так, что все думали, что съемки есть!