Михайличенко Елизавета. Гармония по Дерибасову

   Елисеич невольно заворочался и запереминался. Мишель резко и независимо отошел от прилавка и рявкнул в мегафон:
   - Эй, на первой скрытой камере! Чего рот раззявили?! Снимайте сюда!.. Да не меня, сапожник! Вот эту самую девушку! Веди, веди за ней камеру! Еще! Еще!!! Ее серьга - твоя звезда!
   Девушка остановилась, готовая поверить своему счастью. Торговки за соседними прилавками посмеивались, ожидая, что отмочит Дерибасов на этот раз. И Дерибасов их не разочаровал:
   - Так, русский богатырь! Сделайте из шампиньонов букетик и предложите девушке, когда она приблизится!.. Нет, это долго, - с сожалением сказал Мишель, видя, что Елисеич уже вдеревенел в прилавок. - Бутафор! К завтра я хочу иметь шампиньонный букетик! Компране ву? Значит, вторая скрытая камера, крупный план! Девушка, улыбайтесь! Миллионы зрителей хотят вашей улыбки!
   На поводке дерибасовского импровиза девушка, улыбаясь в разные стороны, дошла до Елисеича и уперлась в ценник.
   - Что, дорого? - добродушно хохотнул Мишель в мегафон. - Конечно, вам жалко 15 рублей... Это читается на вашем лице... Так... Нет, нет! Не надо скрывать это выражение! Вы можете поторговаться. Миллионам молодых зрителей будет интересно увидеть, как вы торгуетесь!
   Изваяния девушки и Елисеича с ужасом смотрели друг на друга.
   - Что вы стоите, как два Дюка Ришелье?! - рявкнул Мишель. - Вы же снимаетесь в кино, а не в фотографии! Мой дедушка-фотограф умер, не дождавшись таких клиентов!
   Три «пятерки» сползли с потной ладони в негнущуюся.
   - Первая скрытая камера! - ликующе воскликнул Мишель. - У вас что, телеобъектив запотел?! А ну, давай - удаляющиеся щиколотки - крупным планом!!! Ах, какие тонкие точеные щиколотки... Вы видели что-нибудь подобное у нас в Одессе?.. Товарищи, не притесь в кадр! От молочницы до мясного прилавка - все в кадре! Чтобы в нем никакой стихийной массовки!!! Кроме актеров и продавцов вход с моего разрешения! Некиногеничным за разрешением не обращаться!.. Так... Что? Нет, вы - нет. Простите, вас не могу... А вот вы - да! Ну-ка, в профиль... Ладно, попробуем. Первая скрытая камера! Мотор!!! Проба 583! Русский богатырь, улыбнитесь покупателю!.. Что? Откуда мы? Конечно же, с Одесской киностудии, мадам!..
   ...Перегруженный молчанием, старенький дерибасовский «Запорожец» еле тащился. Елисеич с заднего сиденья обиженно таращился на дорогу. Дерибасов искал аргументы. Фирма была в опасности - ее раздирали внутренние противоречия, ей грозила междоусобица - оказалось, что с Елисеичем нельзя было ходить в разведку боем в экономической войне. Вместо того, чтобы зубами вгрызаться в завоеванный сегодня плацдарм, Елисеич решил дезертировать - заявил, что торговать шампиньонами не будет, и все, хоть ты, Мишка, сдохни. А если ты, Мишка, еще раз попробуешь над стариком надсмеяться, да еще принародно, то вот этими самыми руками (бугры на стариковских ладонях пахли землей и грибами)...
   Было ясно - из Назарьино Елисеича больше не вытащить. Однако толстая пачка денег в заднем кармане, прыгая на колдобинах вместе с «Запорожцем», фамильярно похлопывала Дерибасова по ягодице и успокаивала: «Нормалялек, Мишель! С башлями не кормят вшей!»
   В конце концов, все выходило не так уж плохо. Как говорится, каждому - свое. Пусть старик унавоживает шампиньонницу и сочиняет компост. А творческий сбыт товара Дерибасов возьмет целиком на себя.
   Дерибасов закусил ус и засвистел. Творческий сбыт товара, как и любое творчество, таил в себе гигантские возможности и огромные трудности. Дерибасов мужественно выдвинул подбородок и придавил акселератор. Было ясно, что рынок Ташлореченска не созрел для дорогостоящего деликатеса. Требовались люди, счастливо сочетающие тонкий вкус и толстый кошелек. Спецконтингент. И Дерибасов верил, что такие люди в Ташлореченске есть. Иначе для кого и за счет кого живут хорошо одетые девушки с тонкими талиями и щиколотками.
   Стоявшая на развилке, как иллюстрация к указателю «Назарьино», Анжелика, внучка махровой цветочницы Еремихи, тонкостями сечений не обладала. «А ведь, - подумал Дерибасов, тормозя, - взяла и десантировалась в гущу спецконтингента».
   Анжелика тяпнула пятерней ручку и просунула в дверцу открытую сельскую улыбку:
   - Здрась, Матвей Елисеич! Здрась, Михал Венедиктч! - Анжелика лупанула глазами на колени Елисеича, торчавшие вместо переднего сиденья, и, скользнув взглядом по его босым ступням с блаженно шевелящимися пальцами, хмыкнула: - Чего это? Сиденье пропили? Во даете! Отпад!
   - Давай, маркиза ангелов, - сказал Дерибасов, - впархивай в салон. Ну?! Удивляюсь на тебя - работаешь в таком месте, а не знаешь, как больших людей возят.
   - Да ну, к нам их всяко возят. Вчера вон одного вообще на носилках привезли. С охоты. Грибами, мол, отравился. Да куда ж там, грибами! Больно эти грибы перегаром воняли!..
   Грудастое и задастое, задорное молодое тело вытеснило из «Запорожца» остатки гнетущего молчания, и машина весело и легко покатила по проселку.
   Анжелика была жизнерадостной жертвой одной из своеобычных назарьинских традиций. Дело в том, что в свое время у основателя села Назария было три сына и выводок дочерей. Очевидно, собственный горький опыт и вложил в его уста поразительный по пронзительности афоризм: «Старая дева губит все дело, а баба без мужика на всякую дрянь падка». Несколько поколений назарьинцев переварили это предостережение в крепкую традицию - когда парней забирали в армию, их девки подавались в Ташлореченск. Исключение допускалось только для самостоятельных хозяек. Отслужив, солдатики шли из военкомата в ЗАГС, чтобы заявиться на родину не мальчиком, но мужем: лычки, тугой вещмешок, жена. Невостребованным девкам предлагалось два выхода. Один из них был выход замуж за кого угодно. Он давал право на более-менее почетное возвращение в Назарьино. При этом полоненный муж попадал как бы в примаки ко всему селу, то есть отношение к нему было специфическим. Но дети за иногородность родителя уже не отвечали и получали полноправное назарьинское гражданство. А гордость учителя биологии - Санька Дерибасов - вообще утверждал, что «примаки» спасли назарьинцев от вырождения, принеся свои гены на алтарь общественного воспроизводства.
   А вот второй выход для невостребованных девок был, скорее, тупиком. Тут все основывалось на прецеденте: Назарий умирал, окруженный всеми своими чадами и домочадцами, кроме младшей, Серафимы, так и не нашедшей ни сначала, в Назарьино, ни позже - в Ташлореченске, куда сослал ее отец за распутство, своего суженого. Прогнав близких, Назарий посовещался с лекарем и объявил: «Разрешить Серафиме вернуться в отчий дом после пятидесяти и непременно с дитем - хоть своим, хоть приемышем. Чтобы не быть в тягость обществу, чтобы было кому ходить за ней в старости», - и испустил дух. Так и повелось. Жизнь подтвердила мудрость этого последнего, как, впрочем, и других поучений Назария. В Назарьино был самый низкий по области процент разводов, да и процент этот давали в основном Арбатовы. А когда по области проходила кампания организации сельских клубов «Кому за 30», Назарьино сорвало району 100-процентный показатель. Председатель сельсовета Назар Назаров уже вывесил было афишу о вечере знакомств и даже написал Елисеичу первую открытку-приглашение, когда сообразил, что на момент кампании все вдовы уже пристроились, а помереть никто не успел...
   - Непорядок! - осудил Михаил Венедиктович. - Спецконтингент травится недоброкачественными грибами, а мы в это время, как ни в чем не бывало, спиной к городу, катим домой в комфортабельном автомобиле!
   Анжелика захихикала.
   - Вот ты смеешься, - констатировал Михаил Венедиктович, - а вот скажи мне, как работник специальной системы усиленного медицинского обслуживания, что лично ты сделала для профилактики грибных отравлений?!
   - Я?! - удивилась Анжелика. - А я-то тут при чем?
   - Вот! - строго сказал Михаил Венедиктович. - Вот поэтому у нас везде такой бардак! Потому что каждый, кто легко бы мог решить вопрос, говорит, что он ни при чем. А тот, кто при чем, тот суетится, но не может. А между прочим, у тебя деревенский корень. Это почти женьшень! В данной ситуации.
   - Да в какой такой ситуации?
   - В ситуации всебелкового голодания, - трагично вздохнул Михаил Венедиктович. - Это я тебе как зоотехник говорю. В смысле диетолог животноводства... Короче, пока эти люди решают за нас с тобой, не говоря уже о Елисеиче...
   - Трепло ты, Мишка, - отозвался Елисеич. - Лучше б в мотор глянул. Через три километра сломаешься.
   - Плевать! - Дерибасов ткнул в сторону указателя «с. Назарьино - 3 км». - Спокойно, Елисеич! Все рассчитано. Сломаюсь как раз над собственной ямой. Ты поняла, маркиза? Если они решают наши проблемы, то кто должен решать ихние?
   - А у них нет проблем, - сообщила Анжелика.
   - Чушь! - отрезал Дерибасов. - Основная проблема спецконтингента - деликатес. Причем такой, которого нет у товарища по контингенту. Думаешь, нет такого деликатеса? А это - шампиньон! Причем круглогодично.
   - Сам ты шампиньон! - буркнул Елисеич.
   Анжелика радостно захихикала.
   - Короче! - рубанул Дерибасов, завидев огромную полиэтиленовую пирамиду Анжеликовой бабки - Еремихи. - От тебя требуется Ф.И.О., адрес, должность, возраст и диагноз. По рублю за мордашку.
   - А зачем?!
   - Приехали! - сообщил Михаил Венедиктович. - Вон тебя бабка ждет. Здрась, Еремовна!
   Старуха кивнула, поджав губы, и, подозрительно пройдясь взглядом по Дерибасову, неодобрительно уставилась на его транспортное средство.
   Дело в том, что дерибасовский «Запорожец» был одинок. А Назарьино любило четные числа. Цифра же «один» вообще всегда настораживала. Право на нестандартность зарабатывалось с трудом, иногда в течение всей жизни. Пока что это право получил один Елисеич. А единственный в Назарьино «Запорожец» на фоне велосипедов и новеньких «Жигулей» (все «Жигули» всегда выглядели как новенькие) не только настораживал, но и раздражал. И даже возмущал. Поэтому, когда дерибасовский «Запорожец» сломался в самом центре села, перед почтой, помочь ему никто не вызвался. Сам же Дерибасов в моторах принципиально не разбирался.
   Самым обидным было то, что Елисеич дал Еремихе затащить себя во двор для срочного ремонта лилиесборочного комбайна. Это елисеичевское изобретение было выполнено на базе игрушечного кораблика с дистанционным управлением. Вооруженный острым скальпелем, он брал лилию на абордаж и буксировал к берегу. Очарованная корабликом, Еремиха все свободное время забавлялась на берегу своего искусственного водоема - вытворяла лилиесборочным комбайном такой немыслимый слалом в охоте на лягушек, что кнопки дистанционного управления в ужасе западали.
   - Рухлядь, а не машина! - в сердцах прошептал Дерибасов, хлопнув дверцей. В капоте звякнуло. - Ржавый металл!!! - последнее слово он уже орал.
   Мгновение спустя из дверей почты вылетел счастливый человек со сложенными «козой» пальцами.
   - М-ме-ме-та-а-а-алл!!! - возопил он и боднул рукой воздух. Это был экс-металлист Митька-Козел.
   Михаил Венедиктович оправил пиджак, солидно кашлянул и уточнил:
   - Металлолом.
   Митька вмиг «протрезвел», потух, с тоской осмотрел окружавшие его добротные заборы, яркие ставни, резные наличники, безмятежное синее небо и, непокоренно сказав Назарьино:
   - М-ме-ме-щане! - исчез.
   Еще месяц назад Митька-Козел, оторванный матерью-одиночкой от Ташлореченска, был единственным представителем одной из двух существовавших в Назарьино неформальных молодежных групп. Вторую группу представлял приемыш Матрены Дерибасовой - Андрюшка, который отказался при получении паспорта от фамилии приемной матери, взял себе неслыханную для Назарьино фамилию Панков, да еще требовал, чтобы ему прямо в паспорте проставили ударение на первом слоге. А когда ему отказали, сделал это сам. Но Назарьино плевать хотело на формальности и прозвало единственного панка - за его гребень - Петухом.
   Из-за Андрея Петуха, собственно, и погибло в Назарьино все неформальное молодежное движение. Андрюха не мог быть сам по себе, как Митька-Козел, все глубже погружавшийся в раскаленный поток музыкального металла.
   Приехал Митька в Назарьино с матерью, стареньким магнитофоном, рюкзачком кассет и тоской в глазах. После школы он уходил на берег Назарки и дотемна все слушал и слушал свои ансамбли. Музыка выковывала на наковальне памяти видения Ташлореченского зеленого театра и сотни рук, вскинувшихся в единой «козе», когда в пьянящей какофонии образовалось окошко, в которое музыканты выкинули, как флаг, фразу: «В огне рождается металл!»
   «М-ме-ме-та-а-лл! - кричал Митька. - М-ме-ме-та-а-аал! - и сам трезвел от ужасающего одиночества своего крика.
   Вечерело. В прохладе застывали звуки раскаленного металла - садились батарейки. Заводили любовные песни лягушки, вдалеке за околицей начинала ежевечерние страдания гармонь. Пахло тиной и навозом. Плескалась об илистые берега Назарка, медленно унося течением звезды. Появлялся молодой месяц, и к рогам его устремлял юноша свою «козу», звеня, как кандалами, металлическими браслетами, и уже совсем по-иному звучал его клич. Но лишь встревоженно и тоскливо мычали из своей купальни запоздалые коровы, да равнодушное эхо возвращало отброшенное черным монолитом Лукового леса:
   - ...та-а-алл! ...а-а-алл!
   Ни один металлист «от Ромула до наших дней» не мог вложить в заветное слово столько разных чувств: и счастье сопричастности, и безысходное отчаяние изгнанника, и тоску по утрате, и протест против всего мира, и вызов жестокой судьбе, и жажду любви, и агрессивность, и самоутверждение, и мечту, и... да мало ли что еще мог обложить в одно слово Вергилий «металла» - Митька Скуратов по прозвищу Козел.
   Нет, не таков был Андрюха Петух. Человек непосредственного действия, он не мог и не хотел предаваться одиночеству и воспоминаниям. Он нес культуру и прогресс в сельские массы: вымазавшись яркими красками, с серьгой в ухе, со склеенными в петушиный гребень волосами, одетый в иноземные лохмотья, он выпрыгивал, как черт из табакерки, перед чинными и осанистыми назарьинскими старухами и, смерив их презрительным взглядом, исчезал.
   Так же неожиданно, как прыщи в переходном возрасте, выскакивали на крепких назарьинских заборах непонятные и, по всей вероятности, неприличные надписи, вроде: «Бей фур, как кур!» или «Убей фуру на радость маме».
   Назарьино понимало, что так не по-людски метить заборы могли либо Козел, либо Петух. Но Назарьино несправедливости не любило. Поэтому был поставлен следственный эксперимент: каждого из подозреваемых, как бы невзначай, спросили: «Что такое фура?» Петух, почувствовав, что пахнет жареным, задумчиво почесал в гребне:
   - Вроде по литературе что-то такое было. Связанное с крепостным балетом. Точно не знаю.
   Митька же Козел дал получасовую консультацию, затянувшуюся, правда, не вследствие празднословия, а из-за заикания. Так назарьинцы узнали, что в Ташлореченске объявились «фурапеты», сокращенно - «фуры», получившие название от больших, собственноручно сшитых фуражек. Такая вот у этих фур жесткая униформа для головы. В отношении же тела единообразия не требуется, но модная одежда отвергается. Более того, модная шмотка действует на фур, как красная тряпка на быка, и все, что находится в модной одежде, они избивают.
   Назарьинцы переглянулись, разошлись и снова сошлись - решать, как быть с Козлом.
   На следующий день, придя с занятий, Митька наполнил неподвижный воздух нечеловеческим воплем, от которого коровы на три дня снизили удои:
   - М-ме-ме-е-е-ерза-а-а-авцы-ыы!!!!!
   Отовсюду с ветвей, полных солнца и густого яблоневого цвета, словно развившиеся девичьи локоны, а для Митьки - как кишки, свисали обрывки магнитных лент. Митька кинулся к магнитофону. Он был цел! В нем даже сохранилась кассета! Митька обрушил на клавишу «пуск» все свое горе и прижался лбом к целительному холодку металлического корпуса.
   - Митька - козел! - добила лежачего равнодушная электроника.
   Потом замекал ликующий хор. В конце кассеты прозвучала суровая мораль, без которой назарьинцы, конечно же, обойтись не могли - так уж сложилось, что виновному всегда исчерпывающе и доступно объяснялось - за что, почему и что будет в следующий раз.
   Вместо того, чтобы осознать, раскаяться и покориться, Митька враз одичал и ушел из дома. Днем он укрывался в Луковом лесу, а по ночам бродил по селу, колотил в ставни, выл: «М-ме-ме-талл!», и назарьинские матери, томимые недобрыми предчувствиями, крепче прижимали к себе детей, пристально вглядываясь в пока еще безмятежные детские лица.
   Неизвестно, когда бы и чем все это закончилось, если бы через пару дней не нагрянул в Назарьино карательный отряд фурапетов, - невесть как прознавших про надписи на заборах. В отличие от назарьинцев, их не мучили сомнения по поводу автора этих перлов.
   Мрачной колонной вошли фурапеты в томленое молоко весеннего назарьинского вечера и уже успели повалить несколько расписанных заборов, когда за одним из них мелькнул Андрюхин петушиный гребень.
   - Ага! Отброс! - констатировали фурапеты, поймали Андрюху Панкова и повели казнить в центр села.
   На неожиданное вторжение внешнего мира Назарьино отреагировало оперативно. «Хоть поганый, да свой», - можно было бы вышить на знамени дружины, окружившей фурапетов. Заодно поучили и преждевременно обрадовавшегося нежданному спасению Андрюху Петуха, а также вышедшего из леса на шум брани Митьку-Козла. Фурапеты оказались способными учениками. Потом им дали умыться, и, верное традиции, Назарьино вывело мораль: если бы фурапеты пришли заставить Андрюху замазать надписи, то отчего же, глядишь, им бы разрешили поучить его чуток - понятное дело, не в центре, а за околицей. Но, завалив уже первый назарьинский забор, пришельцы поставили себя вне закона.
   К утру фурапеты восстановили все заборы и уехали первым автобусом. Андрюха же махал кистью до полудня.
   А через несколько дней Зоенька Осинова, внешкор областной молодежной газеты, староста лучшей группы первого курса филологического факультета Ташлореченского университета и активный член литературного объединения «Поросль», написала корреспонденцию о том, что молодежь Назарьино провела большую работу, после чего в селе не осталось места обеим существовавшим ранее неформальным молодежным группам.
   Материал этот, отшлифованный переделками штатного корреспондента, зав. отделом, ответственного секретаря, зам. редактора и редактора, имел такое же отношение к реальности, как и умозаключение ее дяди Осипа, выведшего, что Назарьино выиграло свою Куликовскую битву. Статья увидела свет вместе со второй опытной партией шампиньонов.
 
    Глава 7
    С лукошком по спецконтингент
 
   Как хороши, как свежи были шампиньоны второй опытной партии!
   ...Дом, у подножия которого стоял дерибасовский «Запорожец», встречался в Анжеликином списке чаще других. И дом этот понравился Дерибасову с первого взгляда. Михаил Венедиктович бодро нанизал несколько лукошек на левое предплечье и, как по грибы, пошел по спецконтингент, вернее, - по его лучшую половину. Генный и индивидуальный опыты хором подсказали Дерибасову, что соваться с парадного крыльца к областному начальству не стоит. Люди это были непонятные, весьма отдаленные, и кто его знает, какого нрава - а что если дикого? Поэтому проникать к ним следовало через черный ход, то есть через кухню, в смысле - через жен. То, что жена начальника работать не пойдет, Дерибасов взял за аксиому. Поэтому лифт возносил его на верхний этаж в самое что ни на есть рабочее время.
   Квартира № 63 отозвалась на щебетание звонка настороженно - шаги замерли за дверью. Дверь держала паузу. Дерибасов почти струсил.
   - Кто?! - спросила наконец дверь-циклоп и впилась в Дерибасова угрожающе вспыхнувшим смотровым глазком.
   - Дерибасов, - тупо сказал Дерибасов.
   Реплика циклопу понравилась. Крякнув, как орех, дверь раскололась на длину цепочки. Женское лицо, маячившее в полумраке коридора, было равнодушно-усталым.
   - А вам кого?
   - Здравствуйте! - улыбнулся Дерибасов. - А мне Лавра Федоровича.
   - Да. Здравствуйте, - имя сработало, как пароль, и женщина откинула цепочку. - Лавр Федорович на работе.
   - Я знаю, - согласился Дерибасов. - Дело в том, что... э... вот, - он небрежно кивнул на лукошки, - это...
   - А Лавр Федорович в курсе? - перебила женщина. - Если да, то давайте.
   Внезапно Дерибасов испытал странное чувство - словно он участвует в многократно игравшейся сцене с до автоматизма отработанными репликами. Но было поздно - не сенсибилизированный подобным опытом, инстинкт собственности вовремя не сработал - Дерибасов безвольно протянул лукошко... Женщина нанизала его на левую руку и потянулась за следующим. И все повторилось и повторялось до последнего лукошка.
   - Спасибо, - равнодушно кивнула хозяйка. - Значит, Лавр Федорович знает, от кого?
   - От меня, - убито сказал Дерибасов. - От Дерибасова Михаила Венедиктовича, диетолога, из Назарьино.
   - Угу, - рассеянно сказала хозяйка. - Ну, ладно.
   - Нет уж, вы запишите!!! - взвился Дерибасов.
   На второй заход Дерибасов решил взять только одно лукошко. В этот раз дверь не открывали еще дольше. Наконец она широко распахнулась, и проем заполнил маленький толстячок с доброжелательно натянутой улыбкой.
   - Здравствуйте, Виктор Фадеевич! - почтительно сказал Дерибасов, справедливо предположив, что перед ним - хозяин квартиры - председатель ДСО В. Ф. Гоменюк. Дерибасов еще раз повторил про себя все три диагноза спортивного руководителя и веско представился:
   - Михаил Венедиктович Дерибасов. Диетолог.
   - Диетолог - это хорошо! - Не без радостного облегчения ответил Виктор Фадеевич. - Но диетолог нам уже не нужен. Тебя кто ко мне направил?
   - Видите ли, - сказал Дерибасов. - У меня есть хобби. Выращивание шампиньонов. В некотором роде даже селекция. Вот видите эту новую породу? - он вытащил из лукошка гриб и немного помахал им. - Этот новый сорт счастливо сочетает изысканнейший вкус с рядом целебных свойств!
   Жаждавшая реабилитации интуиция торопливо подсказала Дерибасову, что, открывая дверь, хозяин был готов к худшему, чем неизвестный диетолог-любитель Дерибасов М. В., и, случайно оказавшись на гребне короткого всплеска хозяйской робости, Дерибасов вкатился в квартиру со словами:
   - Мои грибы отлично помогают от диабета! - и докатился до молодой женщины с бокалом легкого вина в загорелой руке.
   Женщина испуганно вскинула глаза.
   - Дерибасов, Михаил, - успокаивающе промурлыкал Дерибасов, поражаясь, что мир начальства оказывается антимиром, в котором в рабочее время дома вместо жен - мужья, а привычные и здоровые товаро-денежные отношения трансформируются в товаро-благодарственные.
   - Ларочка! - сладко сказал Виктор Фадеевич. - Скажи мне, как без пяти минут врач, могут грибы помогать при диабете?
   Дерибасов и хозяин с надеждой впились в Ларочкину физиономию. Из всех тем для разговора Ларочка больше всего не любила медицинские. За пять лет обучения в институте она побывала на 20 соревнованиях, 20 сборах и примерно стольких же лекциях. Ларочка с заметным усилием изобразила задумчивость и изрекла:
   - Вообще-то, может быть... Конечно. Если грибы продуцируют массу биологически активных веществ, то почему бы и нет?.. А народная медицина - это вообще... Тем более, что этиология диабета еще во многом не ясна...
   Все трое облегченно улыбнулись.
   - Да что диабет! - начал закрепляться на плацдарме Дерибасов. - От моих грибков весь атеросклероз проходит, как с белых яблонь дым!
   - Уговорил! Беру! - рассмеялся Михаил Фадеевич. - Ларочка, ты случайно не умеешь жарить шампиньоны? Дерибасов, сколько ты за свою корзинку хочешь?
   Стой, Михаил Дерибасов! Не играй с судьбой! Называй цену, бери деньги и продолжай сканировать здание! Вспомни бессмертное произведение великого русского поэта, если ты его читал! Не ставь на третью карту, как Германн из «Пиковой дамы»! Не входи в раж! Но Дерибасов уже вошел в него, и уже виделось Мишелю, как, козырнув невзначай третьим гоменюковским диагнозом, заломит он такую цену, что компенсирует все сданные в 68-ю квартиру лукошки.
   - Но самый поразительный эффект, Виктор Фадеевич, - со значением сказал Дерибасов, - это при микрогенитосомии. То есть там вообще ничего не остается, просто как корова - языком! Можете себе представить такое?
   Такое первой смогла представить Ларочка. Она опознала диагноз, когда глоток вина еще не успел необратимо кануть в недра ее тренированного организма. К несчастью для своего платья, из всего обширного курса медицинских дисциплин не манкировала Ларочка только сексопатологией. Прежде чем донестись до ушей Виктора Фадеевича и глубоко его травмировать, взрывная волна веселого девичьего смеха вытолкнула вино на платье. Заметив это, Ларочка собралась было огорчиться, но тут на глаза ей попалась уже вовсю травмированная физиономия Виктора Фадеевича. Если с высокими материями Ларочка была не в ладах, то с низкими у нее проблем не возникало. То есть женский инстинкт срабатывал у нее безотказно. Когда он сработал и преподнес Ларочке цепочку из трех звеньев-диагнозов, ей стало так весело и так на все наплевать - от платья до хозяина, что смех ее расстреливал Виктора Фадеевича Гоменюка длинными очередями вдоль и поперек...
   Подержав пятак под левым глазом, Дерибасов сжал зубы, запустил монетой в дверь Гоменюковской квартиры и пошел за новым лукошком...
   ... - Кто там? - спросил детский голосок.