Михайличенко Елизавета. Гармония по Дерибасову

   - Мировой у тебя пацан, Федор, - подскочил он к протиравшему лобовое стекло шурину. - Племяш, а ну иди сюда! Видно уже - шофером будешь... Да иди, не пожалеешь! Шофером будешь? Точно? Тогда держи пятерку - купи в городе конструктор.
   Славка и Федор онемели - один от счастья, другой от удивления.
   - Ну так чего ждем? - напористо сказал Дерибасов. - Билеты - вот они, поехали. А остальных по дороге подберем. Заедем за ними, лады?
   - Остальные тоже Арбатовы? - поинтересовался Федор, уяснив причину дерибасовской щедрости.
   - Ну.
   - А зачем тебе?
   - Надо, - сухо сказал Дерибасов. - Дело. Там у меня в машине товарищ из органов, так что следуй за нами и не обгоняй.
   Федор усмехнулся, покрутил головой, вздохнул, подумав о сестре Дуняше, и полез в кабину.
   Арбатовы селились на выезде, вокруг того самого места, где по преданию сломалась легендарная арба.
   У первого же покосившегося забора автобус послушно затормозил вслед за «Волгой». Оголтелый Дерибасов ворвался в запущенный двор, выволок нечесаную Людку Арбатову с двумя сопливыми детишками и запихнул в автобус.
   - А че это он, - не поняла бегемотообразная Людка, когда автобус тронулся.
   - Лютует, - солидно объяснил Осоавиахим.
   У следующего косого плетня автобус пополнился сонным рябым Сенькой и его престарелой матерью - бабкой Пелагиадой.
   - Чего это, - бурчал недовольный с похмелья Сенька, - куда ще там ехать. Не желаю никуда ехать.
   - Только попробуй не поедь! - угрожал Дерибасов и щурил глаза.
   Павел Константинович хоть и курил невозмутимо, как шериф, но уже посматривал с интересом. Запихнув в автобус последнего Арбатова, Дерибасов повеселел, и на вопрос Павла Константиновича о смысле происходящего, долго развлекал того назарьинскими легендами об Арбатовых.
   - А все-таки, - перебил Павел Константинович километров через пятьдесят, - зачем вы так энергично загоняли в автобус этих Арбатовых?
   Дерибасов вцепился в руль и опасливо покосился на соседа:
   - Это я их на экскурсию везу. Наиболее отсталых односельчан, значит. Я же это, кооператив у меня. Откликнулся на призыв. «Деликатес» - может, слыхали? Полгорода, считай, мои шампиньоны ест. Будет время - загляните, мы всегда с радостью... Ну и зарабатываю, понятно, прилично. А нас-то всего с Евдокией двое. Детей бог, значит, не дал. Ну я и это, осуществляю от кооператива социальную программу. Хочу повысить культурный уровень на селе, а как же! За свой счет везу, а они видали, как упираются? Арбатов - он и в Африке Арбатов.
   Павел Константинович живо заинтересовался рассказом Дерибасова:
   - Ай-я-яй, ну надо же! А много народу в вашем кооперативе, Михаил э-э...
   - Нет, нет, это, просто Михаил, - с готовностью улыбнулся Дерибасов. - Махонький у нас кооперативчик. Я, старик пенсионер да девочка - в училище не поступила, год коротает. Но честно скажу: вкалывать приходится...
   - Ага, - заинтересованно перебил Павел Константинович, - только не пойму, пенсионер-то вам зачем? Взяли бы напарника помоложе, глядишь и полегче бы было.
   - Да руки у него дюже умные, - простосердечно объяснил Дерибасов. - Что хочешь сделать может.
   - Так уж и все? - усомнился попутчик.
   - Абсолютно, - кивнул Дерибасов, обрадовавшись, что разговор отходит от затеи с Арбатовыми к безобидному Елисеичу. - Этот старик любой завод переплюнет. Потому как от почвы...
   - Надо же! - восхитился собеседник. - Так это же сколько станков надо иметь! И инструментов...
   - Да у него такие инструменты, что никому и не снилось, - убеждал Дерибасов. - Он их сам делает. У него это, в подвале еще с войны настоящая мастерская.
   - А почему с войны?
   - Вот видно, что вы не местный, - улыбнулся Дерибасов. - У нас весь район про это знает, даже из Москвы приезжали. Да он же во время войны целый партизанский отряд оружием снабжал! - тут Дерибасов споткнулся о слишком пристальный взгляд собеседника, осекся и с ужасом вспомнил последний пункт анонимного письма. - А вы это, - расплылся он в судорожной улыбке, - к нам в Назарьино, извиняюсь, по какому делу? Может, помочь чем? Я с радостью!
   - Спасибо, Михаил. Я, собственно, по чисто служебным делам...
 
    * * *
   ...Валерий Александрович Калугин, тот самый зам. редактора «Ташлореченских известий», был слегка раздосадован, что уже второй день подряд ему не удавалось использовать редакционную машину в личных целях и приходилось пользоваться городским транспортом. Да еще рядом уселась огромная корявая неопрятная баба, вдавила его в окно, да впридачу усадила на каждое мосластое колено по замызганному ребенку.
   Через пару остановок, баба, не меняя выражения лица, неторопливо ссадила детей с колен, завалилась на бок, заорала и упала в проход. Младший ребенок заревел в унисон.
   - Что с вами?! - тщедушный старичок тщетно старался приподнять громоздкое тело.
   - Ой, умираю, - неторопливо сообщила баба. - Грибами на рынке отравили. У стариков купила. У дачников. - Она снова издала могучий предсмертный вой.
   - Скорую! - завопил кто-то. - Врача!!!
   Старший ребенок влепил младшему подзатыльник:
   - Не ори, дура! Знаешь же, сейчас мамка оклемается.
   - Дети, вы тоже грибы ели?! - испугался кто-то.
   - Да вы, дяденька, не бойтесь, - успокоил старший. - Мама уже третий раз от грибов умирает. Ее дядя Дерибасов грибами отравил.
   Бабу взгромоздили на сиденье, обмахивали газетами.
   - Это какой дядя Дерибасов?! - подскочил Валерий Александрович, услышав ненавистную фамилию. - Это который шампиньонами торгует? Из Назарьино? А как его зовут?!
   - Ага. Дядя Миша зовут. Ладно, мам, хватит. Пошли теперь в троллейбус!
   А на работе Валерия Александровича уже ждал зав. отделом писем, морали и права. Один из вопросов, по которым он счел нужным советоваться, был о том, стоит ли браться за то самое заявление, с которым так любезно ознакомила Дерибасова директор рынка.
   - Безусловно! - прорычал Валерий Александрович. - Кооперативы - сейчас актуально, сам знаешь! Тем более, народ уже вовсю травится этими самыми грибочками...
   ...А тем временем Ташлореченск наполнялся отравлениями. Эпицентром отравлений, естественно, стал рынок.

Юрист и шофер довольно щурились на закрытый дерибасовский ларек. Грибы брали, хоть и ворчали, что недавно были дешевле. Даже очередь маленькая образовалась.

   А на другом конце рынка уже бродила, погрузившись в прояснившиеся вдруг воспоминания, бабка Пелагиада Арбатова. Ох, и молода была Пелагиада в далекие тридцатые! Ох и белая, ох и гладкая, широкая да спокойная, как Назарка в половодье! И рынок тогда был иной - веселее, бойчее, дешевле.
   - А тута лаптями торговали, - прогудела бабка Пелагиада, топая между рядами. - Батюшка, царствие ему небесное, еще один лапоток прихватил, дак его чуть не забили, окаянные... - Бабка Пелагиада смиренно и внушительно застыла около бочки с солеными огурцами. - Сынок, Христос с тобой, дай бабушке посолонцовать...
   Наконец бабка Пелагиада увидела шампиньоны, долго и тупо разглядывала обоих торговцев и, удовлетворившись осмотром, подшаркала к весам, сообщила укоризненно:
   - А тута раньше мясные ряды были, - и басом заухала: - Ой, ратуйте! Ой, люди добрые! Бабку грибами отравили, злодеи! Я вчерась тута у их грибочков купила, сжарила, а вутром чуть не померла! Из последних силушек приплелась, хоть других от погибели спасу! Ой, моченьки моей нету! Ой, окаянные! Креста на вас нету! Отравители!
   - Да ты чего, бабка!!! - испуганно заорал шофер. - Быть того не может! Я их сам каждый день ем! И дети! И даже внучата!
   Бабка Пелагиада, кряхтя, уселась на землю и спокойно сообщила окружающим:
   - Помирать буду. На глазах у злодеев.
   Юрист и шофер подхватили бабку и, согнувшись под тяжестью истинно арбатовского корпуса, с трудом дотащили ее к машине. Пока шофер гнал до больницы, юрист вручал испуганной бабке компенсации: за грибы, за ущерб здоровью, на лекарства, на гостинцы внучатам и за молчание.
   Принимая каждую порцию денег, бабка Пелагиада испуганно таращилась, трубно шептала:
   - Господь тебя спаси, спасибо, господь тебя спаси, спасибо, господь тебя спаси, спасибо... - и, перекрестив юриста, комкала деньги, прежде чем заключить их в недра широкой ситцевой пазухи.
   Когда, сдав бабку, кооператоры вернулись на рынок, они с трудом протолкались к своему месту. Под их прилавком умирали уже три мосластые личности.
   Несчастные жертвы из последних сил сползались со всех сторон к прилавку своих мучителей и корчились там в жестоких судорогах.
   Это уже становилось даже однообразным, и у потерявших было дар речи, насмерть перепуганных дачников начали восстанавливаться элементарные мыслительные процессы. Во всяком случае, шофер сообразил сгонять за шефом, и тот разом пресек все переговоры серого, как тюремная наволочка, юриста с вялыми жертвами о возмещении стоимости грибов, выплате компенсаций, пособиях на лекарство и на хозрасчетную поликлинику.
   - Это заговор! - только и успел произнести шеф, когда во всем блеске полуденного солнца возник Осоавиахим, ударил страусиным яйцом головы о прилавок и трубно зарыдал:
   - Ироды! Волки! Бога бы побоялись! Где, где мои пышные кудри?! Сатанинской пищей торгуете!
   - Гражданин! - сухим начальственным тоном приказал шеф. - Уберите голову с прилавка!
   Но Осоавиахим только обхватил лысину и горько застенал:
   - Господи! Обрати десницу карающую на торговцев отравою!
   - А ну-ка встаньте! - потребовал шеф. - Встаньте, я посмотрю - покупали ли вы у нас грибы?
   Осоавиахим отер глаза и вытянулся во фрунт.
   - Кто видел его раньше? - строго спросил начальник компаньонов. - Покупал он у нас грибы?!
   - Нет! - хором ответили компаньоны. - Впервые видим!
   - О, боже! - Осоавиахим зарыдал еще безутешнее. - Теперича никто не признает! И покойница-мать, царство ей небесное, не узнала бы! А я намедни у вас грибы брал. У меня тогда кудри были рыжие, во! - и он описал лапами вокруг головы шар полуметрового диаметра. - И чуб все время на глаза спадал! Верните мне мои пышные кудри!
   - Гражданин, прекратите юродствовать! - ударил по прилавку начальник. - От любых грибов, даже ядовитых, волосы не выпадают!
   - Вот ироды! - упрямо сказал. Осоавиахим. - А у меня выпали! Потому что в ваших грибах, кроме простой отравы, еще и радиация имеется!
   - Ну это уже наглость! - взвился юрист. - Это кто вас надоумил?! Чтобы определять радиоактивность, специальная лаборатория нужна!
   - А мне доктор смерил! - упорствовал Осоавиахим. - Он как начал мерить, так аж стрелку вышибло! И жена заметила, что я ночью во тьме свечусь, как херувим... А-ай, горе, горе!!! - Осоавиахим воздел руки.
   Но как расширился научный кругозор нашего народа! Услышав о свечении, люди не бросились на колени, наоборот, рыночная толпа мгновенно рассосалась. Арбатовы отряхнулись и дружным стадом потопали на обеденный перерыв.
   Обед Дерибасов закатил аристократический - с цыганами и шампиньонами. А что еще оставалось ему делать? Где было разместить такую ораву оборванцев, как не в цыганском таборе? А из-за всех неурядиц кризис перепроизводства грибов достиг размеров как раз арбатовской популяции. Но кто бы мог подумать, что это толстокожее семейство окажется таким внушаемым! Вернее, самовнушаемым.
   Кто в наше время не измучен противоречиями? Чье «Я» не оказывалось привязанным к двум скакунам инстинктов, рвущихся в разные стороны, или к двум склоненным разными причинами деревьям? Кто не стоял, как осел, парализованный обилием глубокомысленных аргументов между двумя охапками сена? Арбатовы. Любые противоречия были им чужды органически. В их нервной системе не могли одновременно сосуществовать два инстинкта, два желания, две идеи, а злые назарьинские языки утверждали, что и две мысли. Все это овладевало Арбатовыми не параллельно, а строго последовательно, периодически сменяя друг друга, как президенты в латиноамериканском государстве: более сильное на данный момент вытесняло ослабевшее.
   То есть, когда Арбатовы учуяли и увидели приготовленный обед, то главным стало - не дать себя объесть. И каждый уважающий себя Арбатов достиг состояния, когда следующий гриб уже перекрыл бы доступ воздуха.
   И тут власть узурпировал инстинкт самосохранения. Все замерли, напряженно прислушиваясь к тяжким стонам плотно запломбированного грибной массой желудка.
   - Чего-то томно, - сообщила обществу Людка. - Дюже томно.
   - Еще и впрямь траванемся, - поддержал Афонька,
   - Говорил, что не поеду, - заныл Сенька Арбатов, - и не поехал бы, если б не уговорили. Не надо было ехать, за смертью нечего ездить...
   - Меня Мишкина мать, сестра родная, чуть колбасой, как пса, не отравила, - счел не лишним напомнить Осоавиахим.
   Людка, схватившись за живот, потопала за куст.
   Через час цыгане горько сожалели о своем гостеприимстве, даже хотели перекочевать на несколько сотен метров.
   Разбив лоб о монолит арбатовской уверенности в том, что подлец Мишка выманил из родных мест и потравил в отместку за прошлое, Дерибасов психанул, прыгнул в машину и, крикнув:
   - Да что б вы тут все передохли, питекантропы! - рванул в Назарьино - припасть к новообретенной Дуне.
   Но новообретенная Дуня оказалась недоступной, как валютный бар. И это было так же обидно и несправедливо. Более того - все личные вещи Михаила Венедиктовича Дерибасова, кооператора, были, словно для гигантской стирки, свалены в разбитое корыто недостроенного фонтана. Под псевдоантичным портиком стояла на подгибающихся ножках продавленная раскладушка защитного цвета.
   Дверь в Дунин дом была заперта.
   - Евдокия?! - позвал Дерибасов. - Это за какие ж грехи?!
   - Сам знаешь, - глухо и печально ответили из-за двери.
   - Ни сном ни духом! - честно сказал Дерибасов.
   Он представил как Дуня, припав сильным телом к двери, чутко вслушивается в нюансы интонаций. И это вселяло некоторую уверенность:
   - Почему я должен спать на этом прикрытом шинелишкой металлоломе? В честь чего? Что я такого сделал?
   Взрывная волна Дуниного гнева с грохотом распахнула дверь. Перед Дерибасовым стояла чужая, пугающе величественная, пылающая Евдокия:
   - Иуда! - провозгласила она.
   Назарьино притихло, даже коровы перестали мычать и жевать.
   - Людьми торговать начал, выродок?! - продолжила она. - За сколько продал Арбатовых?!
   - Дура! - пытался урезонить жену муж Михаил. - У меня на работорговлю патента нет! Да и сама подумай - будь хоть крепостное право, какой дурак Арбатовых купит?!
   Но Евдокия блюла серьезность:
   - Нет, ты шутом не прикидывайся! Не шут ты, а мерзавец! Иуда! Сам же наполовину Арбатов! Самого бы тебя с ними в Казахстан выселить! Козел-провокатор! Не на раскладушке тебе спать надо, а на нарах, как и родственникам, тобою проданным! Запомни, Мишка, мы всем миром решили - устроим тебе здесь жизнь солоней, чем у Арбатовых в Казахстане!
   - Евдокия, - серьезно спросил Дерибасов, - это тебе дачники сказали? Когда только успели? Ну, что я подрядился Арбатовых выселять? - тут Дерибасов зашелся в нервном хихиканьи.
   - Червяк ты на сковородке, а не человек, - горько сказала Дуня. - Все ж село видало, как ты с краснокнижечником людей из домов выгонял! Чисто всех вымел - и старых, и малых... - Дуня всхлипнула. - Анютку бы хоть пожалел - два года дитю не исполнилось, а уже по этапу... Дите малое... она-то чем виноватая... лучше б я ее в дочки взяла... - И бездетная Дуня в голос зарыдала.
   Нервный смех перешел у Дерибасова в икоту:
   - Дунь'а, не дури! - выдавил он. - Они у меня в гор'оде, как у Христа за паз'ухой... Скоро вер'нутся... Даже поправятся, как в сан'атории!
   Дуня вытерла слезы, с надеждой взглянула на мужа Михаила, но бдительная Марфа Скуратова погрозила внучке из небытия, и та сникла:
   - Значит так, - подавленно сказала Евдокия. - Как Арбатовы вернутся, тогда и ты вернуться сможешь. Не раньше.
   Икающий Дерибасов всей своей страдающей душой проклял Павла Константиновича, и тому чувствительно икнулось.
   - Мы тут посоветовались и решили, что вам надо съездить в Америку по обмену опытом. В Чикаго, я полагаю... Вы как, готовы? - ласково проговорил седеющий генерал и испытующе посмотрел красными от бессонницы глазами.
   Пока Павел Константинович, боясь спугнуть удачу, выбирал между торжественным: «Служу Советскому Союзу!» и решительно-сдержанным «Есть!», генерал, вмазав по столу сразу обоими кулаками, что, по слухам, служило свидетельством сильного гнева, взревел:
   - Потому что у нас в стране такого опыта больше нет нигде, чтобы две сберкассы за неделю! Вы сами утверждали после первой, что взяли банду целиком! Откуда вторая?! А главное, откуда у нее самодельное оружие? Причем такое же! У нас под носом уголовники чуть ли не военный завод открыли! Что вы добыли по этому вопросу?! Кто оружейник?! Где он?! Какие версии?!
   Жгучая краска стыда бросилась в лицо Павлу Константиновичу:
   - Задержанные молчат, товарищ генерал, - потупился Павел Константинович. - Молодые хором поют, что оружие им давал главарь. Может, запугали, что за сдачу оружейника в лагере пришьют, но, по-моему, правда. Ну а главарь матерый, да и терять ему уже нечего. Есть, правда, один сигнал, сейчас его проверяем.
   - И что? - устало спросил генерал.
   - Довольно подозрительный субъект, - затараторил Павел Константинович. - Характеризуется положительно, но как-то слишком положительно. Живет замкнуто. В войну изготовлял оружие для партизан. Так что опыт богатый. Но сейчас стал стяжателем - занимался нелегальной индивидуальной трудовой деятельностью - умело фальсифицировал фирменные джинсы. Сейчас - один из основателей кооператива «Деликатес». Его домашней мастерской колхоз завидует. Сам изготовляет уникальные инструменты.
   - Да-а, - нахмурил седые брови генерал. - Такой, похоже, не то что пистолет или автомат, но и ракету соберет.
   Павел Константинович закивал:
   - И участковый так говорит. Я - ему: «Пистолет сделать сможет?» А он смеется, мол, Елисеич - это в селе так подозреваемого зовут - если уж пистолеты делать станет, то такие, что в нужное время по нужному адресу сами придут и нужному человеку в нужное место нужное число пуль всадят, а уходя дверь за собой запрут.
   Генерал распечатал третью за день пачку папирос:
   - Ну что ж... Раз так, проверяйте быстрее. А если чувствуете, что не справляетесь, я отстраню от работы по этому делу. А то мне начинает казаться, что у вас лишние звезды на погонах...
   Тем временем в цыганском таборе Арбатовы готовились принимать мученическую смерть. Каждому становилось все хуже и хуже. Десятки глаз с немым укором смотрели в ту сторону, куда скрылся злодей Дерибасов. А оттуда, словно знамение приближающегося конца рода, надвигался на табор родовой тотем - огромная четырехколесная арба. И это было последней господней милостью.
   - Братья! - возопил Осоавиахим. - Господь послал за нами арбу, на которой все мы отправимся в рай!
   Тут Осоавиахим представил, как они являются в рай на арбе. Это выходило слишком похожим на легендарное пришествие в Назарьино его бабки и деда с малолетней матерью и целым выводком других детей, как своих, так дальних и близких родственников, а то и приблудных, и невольно наводило на грустную мысль, что и в раю Арбатовы окажутся у параши. И тут Осоавиахим отчетливо вспомнил, как Мишка брал грибы из общего котла и ел вместе с другими, разве что поменьше.
   Получив помилование, Осоавиахим не стал тут же амнистировать сородичей. Он довольно огляделся: справа - живописно разбросанные помирающие Арбатовы. Слева - пестрая таборная жизнь. Впереди - дорога, позади - город, сверху - синее небо, под ногами - свежая трава... Осоавиахим еще несколько минут полюбовался просветлевшими на пороге вечности лицами сородичей, а потом его вдруг потянуло к цыганам и он пошел к кострам.
   В том, что Осоавиахима потянуло к цыганам, нет ничего странного. Дело в том, что отца своего он не знал. И вообще, никто в Назарьино, кроме его матери, не ведал, кто отец Осоавиахима и красавицы Зинки. Только перед смертью рассказала Надежда Арбатова, как прокочевала с табором целых два года. Отсюда-то и пошли нездешняя красота Зинки, осоавиахимовское хроническое выцыганивание и цыгановатость Михаила Дерибасова.
   В таборе Осоавиахиму понравилось. Цыгане были разве что шумноваты и суетливы, но в целом - то, что надо, даже божились. Осоавиахиму Арбатову было близко здесь все: и то, что цыгане, в отличие от назарьинцев, не делают из работы культа, и то, что склонны к безобидному плутовству, и то, что не портят «сегодня» заботами о «завтра», и их терпимость ко всем человеческим проявлениям.
   И вдруг ощутил Осоавиахим, насколько велик мир за пределами Назарьино! Захотелось неспешно дивиться на новые места с высокой арбы, засыпать под скрип ее колес, а просыпаясь, видеть новые лица, встречать неправильных бестолковых людей и толковать с ними о жизни. И впервые в Осоавиахиме возникла не свойственная Арбатовым двойственность. Он уже открыл рот, чтобы попроситься в табор, как вдруг возник страх оказаться совершенно одному среди чужих проворных людей.
   Тут, наконец, подъехала арба с цыганами и мешками. Осоавиахим походил вокруг нее, как кот вокруг сметаны, пощупал потемневшие борта, по примеру назарьинских владельцев «Жигулей» попинал колеса, утробно засмеялся и побежал к своим. Так же радостно, как Осоавиахим по зеленому лугу, бежал в свое время Архимед по улицам Сиракуз, ибо нашел!
   - Братья! - кричал Осоавиахим, пиная арбатовские туши. - Восстаньте, братья, ибо мы спасены! Ибо во спасение послал нам арбу Господь! Приложился я к ней и исцелился! Спасайтесь и вы! В едином порыве!
   И загудела степь под десятками тяжелых ног. И в страхе отступили от недоразгруженной арбы цыгане, прощаясь с ее содержимым.

- Братья! - продолжил взгромоздившийся на арбу после чудотворного исцеления всех Арбатовых Осоавиахим. - Не пренебрежем же знамением господним! Ибо послана нам арба наших предков с двумя архангелами во плоти цыганской, чтобы спасти нас от дьявола-отравителя и беса-поджигателя! И указать, с кем нам отныне скитаться, подобно предкам нашим!.. Праздничными колоннами прошествуем перед всей страной!

   В своем публицистическом пафосе Осоавиахим неожиданно приблизился к Осипу Осинову, который усмотрел в исчезновении Арбатовых весьма зловещий символ:
 
   «Мишка Дерибасов, словно Гаммельнский крысолов, выманил из Назарьина тащивших падающие со скатерти крошки Арбатовых.
   Страшно даже в мыслях уподобить Арбатовых крысам, ибо что ждет назарьинцев, остающихся на корабле?
   Умозаключаю: очевидно, источник зла и опасности для Назарьина таится в Мишке».
 
   Но Осип Осинов ничего не вывел из этого своего умозаключения, а впервые за весь 31-й том жирно перечеркнул запись. Интуиция подсказывала, что истина лежит глубже. Медленно и осторожно, как штопор в трухлявую пробку, начал он углубляться в суть вопроса и добрался до четвертой дочери основоположника Назария.
   Добился-таки тяжким трудом и смекалкой басурманин Ахмет Делибаш, чтоб отдали ему в жены крутобедрую Дарью вместе с коромыслом. А как исполнилось их первенцу семь лет, созвал Делибаш всех на той по случаю обрезания. Самым мрачным в истории Назарьино оказался тот праздник! Не остановилась кровь, так вся и вытекла.
   Повыла Дарья, а спустя год второго сына под нож не дала, да и все село за него грудью встало. Пришлось Делибашу воспитывать детей в православной вере. И чем больше становилось детей, тем сильнее боялся Делибаш гнева аллаха. Задумчивым стал, по ночам кричать начал. А потом и вовсе исчез. Решили - навсегда, рукой махнули да стали всем селом детей растить. А он через три года возьми да объявись! И турчонка с собой привез - маленького, видать, только от груди отнятого.
   Дарья в крик: «Где нагулял?!» А он: «Племянник» - и все!
   И уж племянника своего - Али Дели-баши - он не только обрезал, но и воспитал таким правоверным мусульманином, хоть в муллы отдавай. И как исполнилось Али пятнадцать лет, снова исчез Ахмет Делибаш, но на этот раз ненадолго. Украл где-то для племянника двух басурманских жен, да выделил всю молодую семью в отдельный хутор, подальше от мужских завистливых глаз.
   Так и разводили Делибашевы курдючных овец на своем хуторе до самого двадцатого века и, в отличие от Дерибасовых, были истыми мусульманами.
   Когда с Кавказа стали высылать турок, Делибашевы, по совету Кира Дерибасова, записались чеченами и остались. Еще на несколько лет. Вплоть до «великого» переселения народов. Так и затерялись в Казахстане.
   Так что с Арбатовыми все повторилось один к одному - ложились спать - был род, проснулись - а его уж нет.
   Растравил себе душу Осип Осинов, вспомнил, как встретил Рустама Делибашева в Долинке, под Карагандой, когда, не досидев по 58-й, замерзал с профессором Жичевским и завалил в кочегарку...
   Пять лет без двух месяцев отсидел Осип. Самые студенческие годы. И знаменитая назарьинская хватка проявилась у Осипа на свой лад - сообразил парень, что хоть при шмоне все и отбирают, но в мозги пальцы не запустишь. Вот и постарался он вынести из зоны побольше знаний. Многих профессоров утомил он своими расспросами. А вернувшись, почувствовал: системы не хватает! И сцементировал все разрозненные знания, проштудировав Большую Советскую Энциклопедию. Сочтя свое образование законченным, первый на деревне энциклопедист начал уединенно наблюдать и размышлять, с чистой совестью не читая ничего, кроме «районки» и «Литературной газеты».
   Проанализировав исторический прецедент, Осип Осинов умозаключил: