Михайличенко Елизавета. Гармония по Дерибасову

   - Шут гороховый! - беззлобно говорила Дуня, после чего муж Михаил отворачивался к стенке на 3-4 дня.
   - Алкоголик?! - удивилась Эвелина Пранская и отложила блокнот. - А может быть, тезка?
   - Нет, алкоголик, - упрямо сказал Дерибасов, - они уже давно... Мне ли не знать...
   - Что давно?!

- То самое давно! - сказал Дерибасов с сельской непосредственностью. - Да если бы только! Хоть бы это... людей стеснялись! Так нет! Она ему стишок, а он в тот же вечер, если до клуба доползает, ей частушку. Прямо при всех!

   - Частушку?!
   - Ну да. Тоже, поэт. Это... снюхались. А частушки такие! - и Дерибасов исполнил единственную сочиненную им еще до женитьбы частушку:
 
   Я у милки две груди
   накручу на бигуди!
   Если пышной будет грудь,
   замуж выйдет как-нибудь!
 
   - Кошмар, - оценила Эвелина Пранская.
   - Могу еще спеть, - предложил Дерибасов. - Только это самая приличная. Он раньше, это, что «Я у Зойки две груди...» пел. Мать ее не выдержала, кипятком его ошпарила. Теперь «я у милки» поет.
   - Надо же! - огорчилась Эвелина Пранская. - А я бросила все, дочка болеет, муж в командировке... а... как же это?
   - А так, - мстительно сказал Дерибасов.
   - А... Зоя? - осторожно спросила Эвелина Пранская.
   - Зоенька? - рассмеялся Дерибасов. - Мне очень неудобно вам так в лицо... Но... простите меня, у меня самого четверо детей, нет, пятеро, три дочки... если хоть одна будет похожа на эту... эту Зоеньку, с вашего разрешения, и не то, что в десятом классе, а хоть в сороковом, я ее... - Дерибасов раздул ноздри, вытолкнул воздух и грозно продолжил: - Я простой сельский парень, у меня это... Ну, полный дом детей! И люди у нас честные, прямые. А Зойка - выродок, общедеревенское мнение - шлюха она, простите за выражение, но я простой человек, я говорю, что есть!
   - Как? - растерянно сказала Эвелина Пранская. - В 10 классе?!
   - Так! - уверенно сказал Дерибасов. И вдруг его осенило. Мысль, пришедшая к нему, была так хороша, что он даже зажмурился.
   - То есть была, - сказал он печально.
   - Почему была? - спросила Эвелина Пранская.
   - А позавчера утопилась, - развел руками Дерибасов. - Плакали мы, но даже с облегчением, честно говоря. Да и бог с ней, может, что поняла. Вы знаете, я простой парень, говорю, что думаю, у нас в Назарьино все простые люди, так вот нам ее не жаль! Старухи говорили - только могила исправит. Старость мудра. Мать однажды кричала: «Хоть бы убил кто - позор на всю семью!» Знаете, что такое осуждение коллектива? - сурово спросил Дерибасов.
   Эвелина Пранская машинально кивнула.
   - В общем - утопилась. Или еще кто вмешался - милиция понаехала, выясняют...
   - Милиция? - испуганно спросила Эвелина Пранская. - А стихи?
   - И вот ведь стерва, - продолжал Дерибасов грозно, - ну умерла бы так умерла, простите за прямоту, я говорю, что думаю, я простой парень, так она за день до смерти письма разослала-содрала стихи откуда-то, вот, вам написала, еще в милицию письмо отправила: «Меня убили!» А братишка ее видел - Витька, хороший пацан - плачет, за сестру стыдно, но рассказывает и мать утешает еще - мужик будет!
   - Да-а-а?! - сказала Эвелина Пранская и перевела дыхание.
   Перевел дыхание и Дерибасов. На него накатила какая-то волна, он врал так, словно бился насмерть за свою жизнь. В голове звенело, он даже дрожал, отчего звенела в унисон серебряная цепочка для Заиньки, спрятанная в «пистон» от дотошной и глазастой Евдокии.
   - А... это, - сказал Дерибасов, - а вас в Назарьино уже ждут. Да-а... Витька как рассказал - и смех и грех, уже между собой шепчутся: «Скоро из газеты приедут. Посмотрим на представителей средств массовой информации...»
   - А Михаил Венедиктович? - обреченно спросила Эвелина Пранская.
   - В ЛТП, - отрезал Дерибасов.
   - Да, - сказала потерянно Эвелина Пранская, - спасибо, Михаил, - повторила Эвелина Пранская, - конечно, ехать туда не стоит... милиция работает... и дочку не с кем...
   - Конечно! Гос-с-споди! Как божий день! До свидания! - Дерибасов решительно встал и протянул руку. - До свидания. Я лично очень верю в наше Назарьино. Это не красные словца, нет! У нас живут и работают прекрасные люди, и у нас еще вырастут великие поэты и художники, только дайте время!
   Эвелина Пранская машинально жала протянутую руку, блуждала взглядом. Потом закинула сумку за спину, и, отстраненно повторив:
   - Да, Михаил, да! - привычно улыбнулась и ушла.
   Через полчаса автобус отошел, а в пять с минутами, дернувшись в последний раз, затих. Дерибасов похлопал себя по карману с деньгами и, насвистывая, легко соскочил на землю.
   В деревне было тихо, но странным это не казалось - по воскресеньям Назарьино любило поспать.
 
   - ...Это, - Евдокия зевнула, - скоко привез?
   Муж Михаил хохотнул и чмокнул жену в подбородок.
   - Евдокия, - сказал он грозно, - как дела? Блюла ли себя?
   Евдокия послюнявила пальцы, и, считая бумажки, сказала:
   - Это... восемь... девять... хорошо... тринадцать... вчера у Осиновых девка топилась, всю деревню переполошила... это... двадцать...
   Дерибасов застыл.
   - Как?! Как утопилась? - наконец спросил он. - А почему сегодня тихо?
   - ...сорок, - сказала Евдокия, - говорю тебе - не утопилась, а топилась. Витька вытащил - мужик будет! Откачали... сорок два... два... два... черт, сбилась!
   Дерибасов ходил по комнате, трогал щеки, глубоко дышал, посмотрелся в зеркало.
   - Дуня, - наконец выронил он, - смотри, что я тебе привез: цепочка серебряная, весь город носит... - И полез в «пистон»...
   Посадив жену Евдокию на серебряную цепь, Дерибасов отметил появившиеся на ее тугих щеках ямочки и испытал законную супружескую гордость.
   - Ну как? - спросила жена Евдокия.
   - Гармония... - грустно улыбнулся муж Михаил.
 
    ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. «ЧТО НАПИСАНО ПЕРОМ...»
 
    Глава 5. «Не хлебом единым...»
 
   - Гармония, - сказал Михаил Дерибасов.
   - Что гармония? - подозрительно спросила Евдокия Дерибасова.
   - А то, - ухмыльнулся муж Михаил и щелкнул замками кейса. Зачитанная тощенькая брошюрка «Гармония супружеской жизни» смущенно примостилась на дальнем от Евдокии углу стола.
   Дунины кулаки вдавились в бедра, она покраснела.
   - Королева, - гордо сказал муж Михаил.
   - Шут! - отрезала Дуня.
   - Деревня! - ласково хихикнул муж Михаил. - «Королева Марго». Дюма. Ах, Дуня, в Ташлореченске на книжной менялке стоимость стоящих книг измеряется в «Королевах». За «Гармонию» просили полторы, я убил их иронией и взял за одну...
   - Скоко? - перебила Дуня.
   - Ну, пятнадцать, - поскучнел Михаил. - Одна «Королева» - полтора червонца, знать надо...
   Дуня двинулась вокруг стола. Муж Михаил обходил стол в том же направлении и с той же скоростью. «Гармонию» он прихватил с собой.
   - Дуня, - убеждал муж Михаил, - не дури. Слышишь?! Я же о тебе заботился... Знаешь, что тут уже в предисловии написано?.. Вот остановись, я прочту...
   Но остановилась Евдокия не вдруг. А вспомнив о деле.
   - Это, - сказала она, нахмурившись. - Тут Елисеич заходил.
   - Да ну?! - поспешно обрадовался муж Михаил. - Что ж ты молчишь, дура? - сконтратаковал он. - Мужик приходит к мужику, можно сказать, компаньон приходит к компаньону, и дело, на котором, значит, зиждется материальное благосостояние нашей семьи, простаивает.
   Зажав «Гармонию» под подбородком, Дерибасов шустро натянул сапоги, сунул брошюру за голенище, вернулся к кейсу и выхватил из него стопку исписанных листков. Дуня метнула острый взгляд. На верхнем значилось: «Расписка дана мною, студенткой 4 курса Ташлореченского университета Сапега Натальей Борисовной в получении от М. В. Дерибасова ста рублей за перевод с французского монографии Поля Жирара «Шампиньоны в моем доме».
   - В моем доме! - со значением сказала Дуня и взяла паузу.
   Дом был действительно Дунин. В семейной игре в «дурака» этот аргумент был козырным тузом и придерживался до конца.
   Чаще всего под шестым чувством подразумевают интуицию. Шестое же чувство Евдокии была здоровая бдительность. Шла она от бабки по материнской линии Марфы Скуратовой, выявившей в тридцатые годы в окрестностях Назарьино с полдюжины агентов различных иностранных разведок. В обоих полушариях Дуниного мозга вспыхнуло по красной лампочке тревоги, и их отблеск проступил на щеках: сто пятнадцать рублей осталось в городе, причем большая часть у молоденькой девчонки. Городской. В дом же прибыло: стыдная книжонка, что и на полку-то не поставишь, и пачка каракулей. Евдокия пригнула голову и, как на рога, нанизала мужа Михаила на острый тяжелый взгляд. Муж Михаил спокойно слез с рогов и треснул кулаком по столу:
   - Не бабьего ума! - рявкнул он. - Не лезь в мой бизнес! - И, дождавшись, когда взгляд Дуни стал комолым, примирительно добавил: - И потом, Елисеич в доле и в курсе. Так что полтинник сейчас с компаньона взыщу.
   - И книжонку ему подари, - прыснула Дуня, и ямочки заняли привычное место на ее щеках.
   Дерибасов хохотнул, шлепнул Дуню по заду и вышмыгнул.
   Вообще-то с книжной полкой Дуня была не права. За год, прошедший с покупки «стенки», Дерибасов забил книжный «сектор» так плотно, что только брошюрку туда и можно было просунуть. В книголюбстве Дерибасову импонировало все: отсчитывать нешуточные суммы за престижные красивые книги, читать их, упоминать о том, что их читал, цитировать смачные обороты, обменивать книги, подбирать серии, продавать за солидные деньги, наконец, называть Евдокию примитивом и необразованной дурой.
   - Дура и есть, - соглашалась Дуня, оценивающе глядя на мужа.
   И Дерибасов замолкал и сдавал назад, ибо кроткая фраза прикрывала невыносимый для самолюбия подтекст. И услышать его открытым текстом Дерибасов не хотел.
   Чего греха таить - в браке Дерибасов получал больше, чем давал. Но из полученного более всего ценил освобожденную от рабства нужды инициативу.
   Теперь, когда можно было не думать о куске хлеба, Дерибасов начал думать о том, что не хлебом единым жив человек.
   Министерство здравоохранения допускает, что мозг совершенствуется до 20-25 лет. Михаил Венедиктович составил исключение из этого правила. Стимулирующее воздействие женитьбы на Дуне преодолело возрастной барьер! В обретенных условиях мозг его стал совершенствоваться как никогда.
   Беззастенчиво не заботясь о хлебе насущном, Дерибасов родил массу идей относительно продуктов с большей пищевой ценностью. И сейчас он завернул на улицу Г. Острополера, реализовывать одну из них.
   Семидесятилетний Елисеич озорничал - отложив недопочиненный сапог, доругивался с группкой приехавших за штанами горожан по переговорному устройству. Горожане бестолково толпились у причудливого забора, затейливых ворот и калитки из дверцы от «КамАЗа».
   - Уважаемые граждане Ташлореченска! - воззвал Дерибасов. - В связи с улучшением снабжения населения брючными изделиями из джинсовых и других тканей, пользующихся повышенным спросом, Матвей Елисеич Дерибасов прекратил свою общественно полезную, индивидуальную трудовую деятельность.
   - Мишка, - жалобно сказал динамик, - ну скажи им, чтоб они убирались. А то я поливальный агрегат включу, а там вода с удобрениями. И удобрений жалко, и людей.
   - Ну, товарищи, - сказал Дерибасов, - оглянитесь вокруг - джинсы - это уже пройденный этап. А приезжайте-ка вы лучше через месяц к нам за шампиньонами. Спросите Михаила Венедиктовича Дерибасова...
   Тут в огороде ожило чучело-манекен. Оно помахало руками, распугивая птиц, а потом повернулось и повиляло «фирменным» задом с большой кожаной наклейкой «Назарьино». Подключенное к ходикам с кукушкой, чучело-манекен совершало ритуальные телодвижения каждые полчаса.
   Подростки присвистнули.
   - Дед! - крикнул один. - Продай штаны с чучела!
   - Не, - засомневался динамик. - Хотя оно и чучело, а срам у него есть.
   - Правильно, Елисеич, - оживился Дерибасов. - А то, глядишь, за порнографию привлекут.
   - А если я с ним махнусь? - сообразил подросток.
   - Ишь ты, - одобрил Елисеич, - предприимчивый... Ну, валяй.
   Ворота разъехались.
   - Балбес ты все-таки, Мишка, - подытожил Елисеич, пролистав рукопись, и демонстративно свернул из титульного листа цигарку.
   - Дать прикурить ассигнацией?! - обозлился Дерибасов. - Раз уж ты цигарки из рублевых страничек крутишь! Это же научно-техническая информация!
   - А на кой нам эта информация? Я и так с квадратного метра втрое больше этого француза беру.
   Дерибасов окаменел от восторга, боясь поверить.
   - И потом, прикинь, - Елисеич поводил толстым корявым пальцем, - сколько денег француз на свой бункер убухал. А у меня, считай, никаких затрат... Окромя, правда, полусотенной, что ты с меня за эти листки слупил... Хорошо, хоть самодельную тебе дал... Ночью не спалось, вот и изготовил.
   Дерибасов метнулся к окну и долго молча рассматривал пятидесятирублевку на свет, пока не сообразил, что мятая и засаленная, она никак не может быть «новорожденной». Елисеич хохотал. Любые намеки или прямые обвинения в противозаконности очередного увлечения Елисеич отвергал всем своим существом. Он лез в лицо оппонента огромными шершавыми ладонями и возмущался:
   - Ими сделал!
   А вообще-то Елисеич был человеком совестливым и щепетильным. Но более всего застенчивым. В отличие от большинства стеснительных людей, застенчивость сковывала его буквально. То есть, вся верхняя половина могучего даже для Назарьино тела каменела, и, переминаясь на дрожащих ногах, Елисеич крушил саженными плечами все подряд.
   Когда двадцатилетний Мотя сватался к своей единственной любви Марфе Скуратовой, в плотно заставленной горнице он застеснялся и снес стенд семейных фотографий, зеркало, икону, настенный шкафчик с посудой, И. В. Сталина. Когда пал последний из семи фарфоровых слоников - аристократов среди прочих гипсовых и каменных назарьинских сородичей, Марфа сжала кофту у горла и сказала:
   - Лучше помру в девках.
   Репродуктор ликовал - страна приветствовала своих героев. Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Моти. Ткнувшись во все четыре стены, он развернулся, наступил нетвердой ногой на поверженный репродуктор и, выломав дверной косяк, ушел.
   В девках Марфа не померла. Бобылем остался Елисеич. После смерти Марфы он, незаметно для себя, стал звать Дуню внучкой, что, скорее всего, и довело его до компаньонства с Михаилом Дерибасовым.
   Много чего наломал Елисеич за свою долгую жизнь. Совестливый и щепетильный, Елисеич все, что ломал, ремонтировал. Кроме, правда, скуратовских: фотостенда, зеркала, иконы, шкафчика с посудой, И. В. Сталина, слоников-аристократов и репродуктора. Человек малых знаний, но буйной творческой фантазии, Елисеич не воссоздавал, а созидал. Из-под ремонта Елисеича выходили: швейная машинка, набивающая охотничьи патроны, утюг-самоглад, велосипед-миникомбайн, телега-амфибия и так далее.
   Порадовавшись удачной шутке, деликатный Елисеич тут же начал сомневаться, не обидел ли он Дерибасова. Но Дерибасову было не до мелочного самолюбия - неожиданно вознесшись втрое выше мечтаемого, он судорожно пытался обозреть новые горизонты:

- Эх... - задохнулся счастьем Дерибасов. - Да что же это делается... Родной мой Елисеич! Это ж угловой столик!.. Француз, он страшно быстро разбогател! Так мы ж тогда вообще!.. Машина - «Волга», «Мерседес»... нет, сначала дом. С колоннами и фонтаном. А из Дунькиной хаты - образцовый свинарник. Х-ха!.. Елисеич, - Дерибасов блаженно хихикнул, - да мы на международную арену выйдем! Подорвем экономику Общего рынка! Завалим Францию шампиньонами по демпинговым ценам! Дунька мне: «Шут!» А я ей: «Да, я шут, я циркач, так что же? Зато на международной арене...» И по всем областным центрам, от Владивостока до Парижа - постоянные угловые столики в ресторанах! - Дерибасов неожиданно замолчал, покрутил головой, вышел в сени и долго пил большими глотками холодную колодезную воду...

   События этого дня насторожили краеведа-любителя и подпольного летописца Осипа Осинова. В тридцатом томе «Уединенных наблюдений и размышлений над людьми, природой и временем» появилась следующая запись:
 
   «Горько видеть идущие из города тенденции - молодые люди вместо того, чтобы обмениваться кольцами с молодыми девами, обмениваются штанами с чучелом. Символическое значение этого акта явно омерзительно, хотя до конца постигнуть его трудно.
   Удручает и происходящее в недрах Назарьина в самом буквальном смысле. Мишка Дерибасов использует Елисеича для выращивания в подвале подземных грибов.
   Какой может быть душа такого гриба?!
   Умозаключаю: душу его составит вытяжка из могильного ада. Но мертвые души не имут...
   Вывожу: есть эти грибы - все равно что носить штаны с чучела».
 
    Глава 6. По демпинговым ценам - во Францию
 
   Дерибасов обихаживал Елисеича, Елисеич обихаживал шампиньоны. Дуня большими сковородками жарила продукцию для дегустаций. После пятой сковородки природный артистизм Дерибасова начал перерастать в режиссерство. Вышитую Дуней косоворотку Елисеич принял охотно, даже растроганно. А за лапти обиделся:
   - Может, мне ещё и суму в руки?
   - Какую суму? - отмахнулся Дерибасов. - Где ты видел суму с шампиньонами? Партия лукошек поступит завтра к пятнадцати ноль-ноль.
   - Мишка, - заворчал Елисеич, - ты этой торговлей сам занимайся. Не умею я торговать. Мы с тобой так и договаривались.
   - Нельзя работать по-старому! - жарко заговорил Дерибасов. - Давай, Елисеич, осваивай смежную профессию. Я все организую, но за прилавком должен стоять ты.
   - Ты чего придуриваешься! - встряла Дуня. - Совсем Елисеичу на голову сел. Свинину-то продаешь не хуже других, даже пошустрее...
   Дерибасов высокомерно улыбнулся, выдержал паузу и заорал:
   - Примитив! А городская специфика! Это свежая свинина требует подвижного и остроумного конферанса! А гриб, он же от земли! Он дремучего старика требует. Могучего, сказочного, неповоротливого. В лаптях и косоворотке. Старик от земли, и гриб от земли. Поняла?!
   - Ага, - сказала Дуня. - Все поняла. Гриб от земли, свинина - от помоев. - Дуня повела крутым плечом и ушла на кухню.
   С минуту Дерибасов ощупывал намек, потом выдавил:
   - Гадом буду, свиней пущу! А из вот этого комода - корыто сделаю!
 
   ...Лапти жали. Дерибасов нарочно заказал их на полразмера меньше, чтобы Елисеич переминался с ноги на ногу и привлекал внимание к обувке. Смущенный, растерянный, огромный Елисеич был великолепен. Дремучий русский богатырь притягивал любовные взгляды областных русофилов. Однако до демпинговых цен и Общего рынка было еще далеко. Рынок был тот же, что и несколько десятков страниц тому назад. Новорожденное «дело» требовало капиталовложений, как младенец - молока. Поэтому цены были такие, что горожане, словно норовистые лошадки, испуганно косились на шампиньонные ценники и шарахались. Совестливый Елисеич пунцовел и искал глазами Дерибасова. Тот успокаивающе поднимал руку в международном молодежном жесте «о'кей». Елисеич таращился на образованный большим и указательным дерибасовскими пальцами кружок и, наконец, решил, что нужно замазать ноль на ценнике, что и сделал. Тут рыночная толпа раздвинулась, и перед Елисеичем возник выводок стариков и старух в легкомысленной одежде, и это было не смешно, потому что говорили они не по-русски.
   Иностранцы лопотали, гид-переводчик отступал к прилавку, отстреливаясь короткими очередями через мегафон. Дерибасов на цыпочках потянулся к происходящему, вертя головой, как радаром. На его глазах лукошко деликатеса изменило родине за смятый рубль. Сомнамбулический Елисеич совал лукошки в аляповатые иностранные пакеты.
   - По демпинговым ценам во Францию, - чуть не плача прошептал Дерибасов и сжал кулаки.
   Через восемь лукошек французский табор двинулся дальше. Гид замешкался, нетерпеливо застучал металлическим рублем по прилавку. Раскаленный Дерибасов возник за секунду до того, как Елисеич чуть не похоронил девятое лукошко в блеклом гидовском пакете.
   - Стоп! - заявил Дерибасов. - Вы продемонстрировали полную профессиональную непригодность, - холодно бросил он.
   Елисеич сокрушенно развел руками, а у Гида забегали глаза.
   - Перед вами - простой советский труженик, - строго продолжил Михаил Венедиктович. - У него пятеро детей, которых он должен прокормить собственными руками, - Дерибасов помахал сжатыми кулаками, а Елисеич рефлекторно сунул в лицо Гиду бугристые от мозолей ладони и тут же испуганно отдернул их. - Но он знает свой патриотический долг! - Михаил Венедиктович пронзительно посмотрел Гиду в глаза. - Он понес семьдесят два трудовых рубля убытка на замазанном при появлении иностранных гостей нуле, ради одной вашей фразы...
   - Моей фразы?!
   - Именно вашей. Не моей же, в самом деле. Государство не тратило средств на обучение меня французскому языку. «Мадам и месье! - должны были воскликнуть вы. - Обратите внимание! Может ли в вашей капиталистической Франции рядовой труженик лакомиться шампиньонами? То-то! А у нас шампиньоны на каждом столе по цене картошки!»
   - А вы, собственно, кто?! - спросил Гид, неприязненно глядя на потихоньку стягивающийся к ним базарный люд.
   - Я-то представитель общественности... - Михаил Венедиктович сделал нажим на начале фразы и многозначительно оборвал ее на середине.
   В толпе зашептались.
   - Какой общественности?! - Гид попытался уложить Дерибасова в конкретные рамки, но Дерибасов не укладывался:
   - Какой общественности?! - переспросил Михаил Венедиктович в толпу. - Да уж не международной! Или мы для вас уже не общественность? Похоже, мы для таких, как он, - хуже собак! Особенно, если эта собака - французская болонка.
   - Вы что, против советско-французской дружбы?! - сделал Гид ответный ход.
   В любой игре существуют правила. И обычно выигрывает тот, кто их устанавливает. Вот, например, коррида. Как бы она проходила, устанавливай правила не испанцы, а быки?
   Гид помахал фразой-мулетой о советско-французской дружбе и приосанился, ожидая, как Дерибасов ринется и обломает рога о заграждение. Но бык пожевал губами, встал на задние ноги, и облокотившись одним копытом на прилавок, ткнул другим в сторону Гида:
   - Нет! Я не против советско-французской дружбы! Я против тех, кто, прикрываясь ею, примазывается к иностранщине.
   - Больно культурными стали, - сказали из толпы.
   - Больно другое, - подхватил Михаил Венедиктович. - Больно, что некоторые приспособленцы нагло пользуются патриотическим порывом бесхитростного крестьянина в корыстных целях. Для личного обогащения.
   - Э, а что этот тип сделал? - спросили из толпы.
   - Милицию вызвать? - обрадовался кто-то.
   - Шампиньонов по рублю за лукошко ему захотелось, - пояснил Дерибасов. - Чтобы наш брат разводил для него деликатесы по рублю за лукошко! А он для нас за это с француженками шуры-муры разводил.
   - Деловой! - то ли осудил, то ли одобрил Гида флегматичный человек в неряшливом фартуке, с топориком, неторопливо пришедший от мясного прилавка. Дерибасов узнал его и обрадовался - год назад в один июньский день они бок о бок торговали свининой.
   - Х-хе! - сказал Дерибасов. - Привет, дядя! Может быть, удовлетворишь его во имя советско-французской дружбы - продашь свинину один к десяти? А что? Свинина - по сорок копеек за кило!
   - Товарищи! - Гид перешел к круговой обороне. - Товарищи! День рождения у меня сегодня! - Гид переводил взгляд с топорика дерибасовского знакомого на низколобого упитанного малого, поигрывающего чугунной гирькой.
   - А у них?! - горько сказал Дерибасов, плавно поведя рукой в сторону толпы.
   - Могу паспорт показать! - замельтешил Гид. - Друзья зайдут. Вот и хотел угостить... Я же не потому, что дешевле... Сколько они стоят? Сколько стоят, столько и заплачу! - Гид полез в карман, вытащил смятую трешку, посмотрел на Дерибасова и снова зашарил по карманам. В левом заднем оказался рубль с мелочью.
   - Вот… - вздохнул Гид и протянул деньги Елисеичу. - На все, пожалуйста.
   - Продукция отпускается лукошками, - сказал Дерибасов.
   Елисеич потупился.
   - У меня больше нету. - Видно было, что Гид готов вывернуть карманы по первому требованию.
   - В виде исключения, - объявил Дерибасов. - Исключительно ради дня рождения и советско-французской дружбы, ладно, оставляй залог.
   Цепким взглядом Дерибасов прошелся по Гиду, как пианист по клавишам, глаза его блеснули, и приговор был вынесен:
   - Мегафон!
   Дерибасов был человеком конкретного ухватистого мышления. Горячие чугунки идей со стуком выставлялись на широкий крепкий стол назарьинской предприимчивости, и нетерпеливый, вечно голодный Дерибасов восторженно обжигался недоваренным варевом.
   Мысль о мегафоне возникла внезапно и, слегка поизвивавшись, застыла, прочно вписавшись в одну из дерибасовских извилин. В ту самую, где завалялось недостершееся воспоминание: какие-то кадры из какого-то фильма, в которых снимали какой-то другой фильм. И режиссер в клетчатой кепке споро орал в мегафон:
   - Мотор! Мотор! Дубль! Уберите из кадра!
   - Все! - торопливо сказал Мишель Гиду. - Катись из кадра жарить грибы!
   Когда толпа рассосалась, Мишель заразительно заржал в мегафон и интимно поинтересовался у Елисеича:
   - Девушка, хочешь сниматься в кино?
   После этого он сменил ценник, жирно и нагло выведя фломастером цифру 15.
   - Окстись! - сурово сказал Елисеич. - И по червонцу не брали!
   - Нормалялек, Елисеич! - бросил распираемый идеями Мишель. - Щас народ сменится, и бум компенсировать твои опыты внешней торговли!.. Ах, какая девушка, - вздохнул Мишель, высмотрев жертву. - Будь моя воля, я бы одарил ее букетиком из шампиньонов! Когда фирма встанет на ноги, будем продавать таким за полцены... Веселей, Елисеич! Лапти не жмут? Ты что, уже разносил?!