Михайлов Владимир Дмитриевич. Один на дороге

происходит второй взрыв, верхний. Он перебивает верхнее перекрытие, и
одновременно поднимает на воздух десять метров грунта. Общая конфигурация
заряда такова, что грунт этот практически не падает в возникшую воронку, но
образует на некотором расстоянии от нее кольцевой вал. Своего рода модель
лунного кратера. Какой в этом смысл?
- Никакого, - буркнул Лидумс.
- Второй вариант: одновременность. При этом ударные волны встречаются
примерно на уровне второго этажа, двухстороннего обжатия перекрытий не
происходит и они, как и в первом варианте, все перебиваются. Но поскольку
нижний заряд мощнее, с учетом многократного отражения, выброс вещества на
поверхность будет несколько больше, чем в первом варианте, и кроме грунта
наверху могут оказаться какие-то обломки внутреннего оборудования. В этом ты
видишь смысл?
- Ни малейшего, - Лидумс пожал плечами. - А ты?
- Ровно столько же.
- Сказочно. Давай третий.
- Сначала взрывается верхний заряд. Перебивается перекрытие и
выбрасывается грунт. Возникает как бы колодец от поверхности до внутренности
третьего этажа. Затем срабатывает нижний заряд, и на этот раз весьма
значительная часть того, что находится в помещениях, выбрасывается на
поверхность - хотя бы в виде обломков.
- В этом варианте есть хоть какая-то мысль, - хмуро проговорил Лидумс,
- но мысль сумасшедшая. Понятно - что может произойти. Совершенно непонятно
- кому и зачем это могло понадобиться.
- Пока мы туда не проникнем, - сказал я, - ничего больше мы и не
поймем.
- Легко сказать - проникнуть ... У тебя возникла хоть тень
представления - как это сделать?
- Нет еще.
- Вот... Досадно, конечно, что об уничтожении на месте теперь никто
даже разговаривать не станет, не только одна Иванова. А времени никто ведь
не прибавит ... И действительно - кто скажет, что при этом оказалось бы на
поверхности? Там какие-то баллоны с газом, если дешифровальщики не
нафантазировали. Хорошо, если это кислород, азот или хотя бы горючий газ. А
если там какой-нибудь "табун" или иная высокотоксичная пакость? Если это
попадет в атмосферу, нас вряд ли поблагодарят, как думаешь?
- Это был бы не подарок. Но может быть, через столько лет .ничего
страшного и не произошло бы? Придется консультироваться с химиками.
- Вот ты это и сделаешь завтра с утречка в Риге. Значит, надо всерьез
начинать думать о раскупорке. Учитывая, что неудача здесь даст тот же
результат, что и преднамеренный подрыв.
- Это понятно. Значит, исходим из третьего варианта?
- Видимо. Начальство будет в диком восторге, - вздохнул он. - Особенно
гражданское. Будет буря ... Мы помолчали.
- Ладно, - сказал я. - Какие будут приказания? Лидумс задумчиво глянул
в окно.
- Смотри-ка, день прошел, а я и не заметил как-то. Что это, мы и без
обеда остались?
- Наука заела, - усмехнулся я.
- Значит, ты - у химиков. А я тут, на месте, начну потихоньку
прикидывать, как попасть в эту мышеловку. Чуть что - позвоню. И ты звони. И
мне, и в округ.
- Ясно, - сказал я. - Значит, я на сегодня свободен?
- Лети, - разрешил он, - машина ждет.

Глава четвертая

I

Я был почти уверен, что не застану Ольгу в номере, или, напротив, она
окажется там не одна. Она была одна, и спала. Я успел сходить под душ и
переодеться, лишь тогда она показалась на пороге гостиной.
- Вы не умерли с голоду? - Я чувствовал себя не очень уверенно, потому
что, оказавшись в номере, сразу же четко восстановил в памяти все, что
произошло здесь сегодня утром, и хотя, не было моей вины в том, что я застал
ее нагой, но и заслугой это не назовешь. Мне было неловко, а в таких случаях
шутливая интонация лучше всего.
- А вы? - спросила она в ответ.
Я действительно хотел есть. Давно уже минули все сроки, когда в войсках
по распорядку полагается получать котловое довольствие. Теперь, когда я
постоянно нахожусь вне части, я порой с сожалением вспоминаю времена, когда
носил погоны без просветов (не с зигзагами, конечно: до этого мне не
дорасти, ушло время).
Самым простым было спуститься в ресторан. Но я не хотел. В моем
представлении ресторан вдруг накрепко связался с тем южным мужчиной,
которого сам же я придумал несколько часов назад и который стал для меня
реальным настолько, что я не сомневался, что, войдя в зал, сразу же увижу
его за столиком, и он будет там же раздевать и ласкать Ольгу глазами, как
делал это в измышленном мною немом фильме. И почему-то я сейчас не мог
сказать себе "все равно, какое мое дело" - видимо, в какой-то мере это меня
все же касалось. И, отбросив мысли о ресторане, я сказал, когда Ольга одетой
вышла из спальни в гостиную:
- Самое время заняться вашими делами. Она кивнула.
- Я просто не хотела уходить без вас. Мало ли что вы могли подумать.
- Куда же вы ушли бы?
Она улыбнулась и неопределенно махнула рукой. Сейчас, выспавшаяся и,
наверное, немного пришедшая в себя, Ольга выглядела совсем иной, чем прошлой
ночью: уверенной в себе. Я подумал вдруг, что, может быть, никуда и не надо
идти? Пожила она день у меня в номере, может остаться и еще, а там... А там
видно будет, нет смысла загадывать надолго, все равно такие расчеты никогда
не оправдываются - у меня, по крайней мере.
- Я хотел вместе с вами нанести визит моим старым знакомым. Вы, я
думаю, сможете пожить у них, пока... пока ваши дела не выяснятся. Но вот
думаю, - я поднял руку с часами, - не поздно ли?
- Это не мне решать, - сказала она спокойно.
- Может быть, завтра?
Это было с моей стороны недвусмысленным предложением. Она так и поняла
это.
- Здесь я не останусь, - сказала она не задумываясь, ровным голосом. -
Вы сами должны понять.
Я понял. Что-то все-таки произошло между нами утром в те секунды,
здесь, в номере, мысленно мы - не тогда, а чуть позже - были вместе, и
именно потому, что это произошло в мыслях, опасно было оставаться вдвоем,
потому что это могло бы случиться и на деле. Значит, она не хотела этого. А
я? Если подумать, то и я нет. Бездумно, сразу - да, тогда не страшно. А
когда перед этим думаешь, все начинает казаться куда более серьезным.
- Ладно, - сказал я, - идемте. Не убьют же нас, в конце концов.
- А если даже - что изменится? - словно про себя сказала Ольга.
Это мне не понравилось. Легко говорить о смерти может тот, кто на самом
деле находится от нее достаточно далеко, для кого она - понятие в общем-то
фантастическое, к нему не относящееся. Но у военных смерть - и порой весьма
конкретно - принадлежит к заранее оговоренным условиям жизни и службы.
Начиная с присяги, где сказано: "Не щадя своих сил и самой жизни". И я не
люблю, когда по этому поводу зря треплют языком. Это свидетельствует о
несерьезности человека.
- Не говорите глупостей, - сказал я.
Мы вышли без приключений и молча миновали несколько кварталов. Порой я
ловил на себе взгляд Ольги, любопытный и слегка иронический: я в ее глазах
выглядел великим молчальником, женщины таких не любят, но на какое-то время
проявляют определенный интерес; женщина пытается понять, что же кроется за
молчанием: большая глубина - или же полная пустота? Редкая женщина может
удержаться от искушения растормошить молчуна и удовлетворить свое
любопытство; и непохоже было, чтобы Ольга принадлежала к таким. И
действительно, ее терпения хватило еще метров на сто, потом она строго
спросила:
- Вы не сказали мне, что это за дом, куда меня ведете.
- Шестиэтажный, - сказал я хмуро. Об этом доме мне говорить не очень
хотелось, с ним было связано многое, и не всегда радостное, хотя в общем
бывало всяко. Именно сейчас, в момент, когда она заговорила, я пытался
убедить себя в том, что дом этот - всего лишь обиталище моих старых
знакомых, и ничто иное. Я уже почти уговорил себя, когда Ольга вспугнула
мысли.
- Кто там живет?
Спрошено это было тоном светской дамы, боящейся унизиться общением с
людьми не своего круга. По меньшей мере, неуместно.
- Во всяком случае, зто не вокзальная публика.
- Вокзалов я как раз не очень боюсь, - сказала она уже иначе, как бы
задумчиво. - Там, на худой конец, есть милиция.
- Бы, кажется, очень напуганы мужиками, - не удержался я. Она ответила
сразу же:
- Да.
Я покосился на нее. И в самом деле, так оно и должно было быть. И не
только из-за ее красоты; она даже сейчас, рядом со мной, человеком зрелого
возраста, шла очень вызывающе, как бы заявляя каждым шагом, каждым движением
бедра, каждым поворотом головы:
"Вот иду я. Заметили? Хочется подойти? Попробуйте..." Причем в этом
"попробуйте" не содержалось угрозы, скорее - легкая подначка: "Слабо ведь
подойти, а? Ну, рискните же!.." Поэтому легко было поверить, что "рисковали"
часто.
- Может быть, вы сами виноваты?
- Нет, - убежденно ответила она. - Умный человек понимает, что все это
ровно ничего не значит. - Она сразу догадалась, что я имел в виду, наверное,
доброжелатели уже не раз делали ей подобные замечания. - К сожалению, умных
- меньшинство. Но разве из-за этого надо скрывать свою суть? Да, мне приятно
нравиться - к ничего больше. - Она глянула на меня и улыбнулась. - Вы ведь
знаете.
- Ну ... - начал я.
- Именно. И совсем не потому, что вы не проявили настойчивости. Стало
бы только хуже: мне пришлось бы подумать о вас нехорошо.
"А мне-то что до вашего мнения", - подумал я, но вслух не сказал этого,
а лишь вернулся к началу разговора.
- Не беспокойтесь, там хорошие люди. Военный в годах и его жена.
- У вас есть знакомые среди военных?
- И немало, - сказал я.
- Они кажутся вам интересными людьми?
- Как кто. Как и среди всех остальных.
- Не знаю, - сказала она, - мне они кажутся людьми достаточно
ограниченными.
- Ну, с этим я не согласен, - возразил я. - Армия настолько велика, что
люди в ней бывают самые разные.
И в самом деле, подумал я. Мы редко пытаемся понять, что такое армия, в
самом общем виде. Армия - это особая страна, особое мировоззрение и образ
жизни. В армии есть все, что есть в гражданской жизни, и сверх того многое,
чего в ней нет. В армии есть своя аристократия и свой плебс. Своя
интеллигенция и свои тупицы. Свои ученые и писатели. Свои артисты и
композиторы. Свои таланты и бездари. Свои изобретатели и исполнители. Свои
художники и инженеры. Свои философы и люди действия. Люди необходимые и люди
случайные. Люди принципа и конъюнктурщики. Свои спортсмены и свои
гиподинамики. Свои герои и свои трусы. Свои независимые и свои подхалимы.
Свои мечтатели и свои прагматики. Свои карьеристы и свои работяги. Свои
удачники и неудачники. Свои трезвенники и пьяницы. Свои мудрецы и свои
дураки; правда, говорят, что уж если дурак армейский, то он всем дуракам
дурак. Может быть. Но какими бы ни были люди в армии, они - кроме всего
прочего, или прежде всего - солдаты, люди приказа и подчинения, люди не
самой легкой судьбы...
Я чуть было не проскочил мимо нужного нам дома и остановился в самый
последний миг. Ольгу, кажется, охватила нерешительность, она смотрела на
меня чуть испуганно. Я взял ев за руку и сказал строго: "Ольга, не советую
пререкаться со старшими, куда попало я вас не повел бы, можете мне поверить.
Пошли!"
Мы вошли в тесный, кособокий лифт; дергаясь и поскрежетывая, спотыкаясь
на каждом этаже, он тем не менее поднял нас на нужную высоту. Мы вышли; на
двери была все та же табличка со знакомой фамилией,
И я позвонил.

II

Открыла нам Варвара. Годы почти не изменили ее, разве что чуть
отяжелили, в рыжеватых волосах не было и намека на седину; впрочем, в
прихожей было сумеречно. Она не узнала меня и спросила: "Вам кого?", я
молчал и, улыбаясь, смотрел на нее, и она узнала и чуть покраснела и
сказала: "Ох!", и тут же из глубины квартиры донесся знакомый, зычный и
хрипловатый голос Семеныча: "Кто там, Варя?", а она ответила тоже своим
всегдашним, резким голосом: "Ваня, Вова приехал, Вова!" Из комнаты раздался
рев, и Семеныч выкатился в прихожую, приземистый, массивный, в прошлом
гвардии майор, сейчас уже в отставке. Прошла минута похлопываний и
междометий, и только тут я вспомнил об Ольге; она, вроде бы обидевшись,
стояла в самом углу, рядом с вешалкой: не привыкла, наверное, чтобы на нее
не обращали внимания. Я взял ее за руку и сказал: "Знакомьтесь, Ольга", -
хозяева поздоровались с ней - сдержанно, хотя и не сухо; статус ее был им
неясен, но, по старой памяти, они мне верили. Нас пригласили в комнату; это
была старая комната, а не другая, бывшая моя, которую они отвоевали у КЭЧа,
когда мне дали квартиру и мы переехали. Я им тогда немного помог в этой
кампании, и мы остались навсегда если не друзьями, - мы были слишком разными
людьми, - то, во всяком случае, хорошими приятелями. На это, собственно, я и
рассчитывал сейчас.
Обстановка в их комнате осталась прежней, и мы сели за знакомый стол;
Семеныч что-то буркнул, и Варя тут же убыла на кухню, где загремела посудой.
Я из вежливости сказал: "Не надо, Семеныч, мы в общем не голодны", - это
было чистое вранье. Он мотнул головой: "Это не но правилам, не знаю, я
ничего не видел". Варя вошла, неся бутылочку, из серванта были извлечены
рюмки и тарелки, и я перестал изображать сопротивление. Семеныч смотрел на
бутылку теплым дружеским взглядом, Варвара перехватила его взгляд, но ничего
не сказала: .видимо, повод был признан достойным. Появилась селедочка,
помидоры, огурцы, лучок; здесь любили кушать просто, но помногу. Пока
Варвара хозяйничала, Семеныч критически обозрел меня и приготовился что-то
спросить. Когда Семеныч собирался задать вопрос, тому предшествовал
определенный и неизменный ритуал: он глубоко вздыхал раз, другой, кашлял,
вытирал губы тыльной стороной ладони, одновременно прикрыв глаза, и только
после этого начинали звучать слова. Так что при желании любой его вопрос
ничего не стоило предупредить; так я и поступил сейчас, потому что знал, о
чем он спросит: почему я в гражданском - вышел в отставку, что ли? Или же...
Он не успел еще вытереть губ, как я сказал:
- Ну что же, Семеныч, первым делом разреши доложить: у меня никаких
особых перемен, я все там же и занимаюсь тем же - копаюсь в земле
понемножку. И давай больше не будем на эту тему, ладно?
Семеиыч выглядел, как велогонщик, которому на старте кто-то сунул палку
в спицы. Однако вопреки первому впечатлению, он был мужиком сообразительным;
вместо вопроса он пробормотал "Я сейчас", вышел на кухню, побыл там немного
и вернулся, неся хлеб и, видимо, не забыв предупредить Варвару о необходимой
сдержанности. Но она, кажется, вряд ли поняла это в нужном смысле, у женщин
всегда другое на уме, и решила меня не щадить. Мы уселись, Семеныч,
торжественно откашлявшись, стал наливать. Я перевернул свою рюмку вверх
донышком и он, вторично оскорбленный в лучших чувствах, застыл с бутылкой в
руке.
- Ты что, завязал? - недоверчиво спросил он. Я решил не пускаться в
объяснения.
- Нет. Просто я на работе.
- Так-так. Тут, у нас? Я ничего не слыхал...
- Не совсем. Невдалеке. Он кивнул.
- А то сейчас все завязывают, - сказал он. - Мода такая пошла. А зачем?
Не по-русски. Ты лучше не перебирай, а завязывать тоже, понимаешь ли,
крайность.
- Ладно, - сказала Варвара, - не принуждай человека, раз он на работе,
тебе же сказано. Сейчас, Вова, я тебе принесу. - Она отлучилась и вернулась
с каким-то питьем в глиняном кувшине. Я понюхал - это мне годилось. Семеныч
нетерпеливо сопел.
- Ну, за встречу, - провозгласил он, едва я успел налить Ольге водки, а
себе водички - и он лихо выпил, крякнул, провел по губам рукавом домашней
куртки и подцепил селедочку. Варвара опрокинула рюмку, не отставая; она была
вовсе не против такого времяпрепровождения, если только и сама принимала в
нем участие и если Семеныч не перебирал - правда, в годы нашего знакомства
такое случалось не часто. Но тогда бутылки стояли в серванте, а не где-то на
кухне, в каком-то, наверное, тайничке; что поделать, со временем многое
меняется... Ольга взглянула на меня, и я сказал ей:
- Выпейте, Оля, сегодня вам не помешает.
- Я вообще-то почти не пью, - чуть растерянно призналась она, но все же
выпила, и тоже до дна. Рюмки, правда, были маленькие, до национальной нормы
- граненого стакана - им было далеко. Я пригубил сладковатую водичку и тоже
крякнул, чтобы сделать приятное хозяину дома. Положил на тарелку селедки, и
только тут по-настоящему понял, до чего проголодался.
- Ну, так как же ты? - спросила Варвара через несколько минут, когда мы
взяли первую передышку. Глаза ее безостановочно сновали между мной и Ольгой,
видимо, хозяйка дома никак не могла решить уравнение с одним, самое малое,
неизвестным. - Где лето провел? На юге?
- На юге, - согласился я.
- Я и смотрю, загар курортный, - сказал Семеныч.
- Да, солнца хватало, - подтвердил я.
- Доходили слухи, что ты за рубежом.
- Выезжал. Но ненадолго.
- Куда? - спросила Варвара, но Семеныч строго глянул на нее:
- Где был, там его больше нет.
- Угу, - сказал я и потянулся за маринованными грибками.
- Свои, - гордо сказала Варвара. - Прошлый год был грибной, да и этот
ничего. А у вас там как?
- Я теперь в другом месте, - сказал я. - Поближе к столице. Там все
почти как здесь.
- Вот Светка, наверное, радуется, - и Варвара выстрелила глазами на
Ольгу.
- Светлана на старом месте, - сказал я.
- Надолго задержалась?
- Не знаю.
- Что же так?
- Да так.
- А сын?
- С нею.
- Что же вы - совсем? - спросила Варвара.
- Так вышло.
- И почему?
Этого я и сам как следует не знал. Так получилось, и все.
- Да, - сказала Варвара, - жалко. А вы, значит, - обратилась она к
Ольге официальным голосом, - будете новая Вовина супруга?
Ольга молча покачала головой и чуть улыбнулась.
- Мы просто знакомы, - сказал я, - и не хитри, Варя, не ищи там, где не
теряла. Кстати, хочу попросить: не приютите ли ее на денек-другой? Тут
случились обстоятельства.
Какие обстоятельства, я объяснять не собирался: раз друзья, то приютят
и так, а нет - то и объяснения не помогут. Семеныч взглянул на Варю:
гарнизоном командовала она. Варвара немного помолчала, для солидности.
Ольга, краснея, пробормотала: "Да не надо, я обойдусь..." Варвара сказала:
- Почему же - не надо? Вова зря просить не станет. Вову мы уважаем, он
человек хороший, очень даже, мы его любим, мы его давно знаем, уж и не
помню, сколько. - Я внутренне улыбнулся: женщина... Если бы она пришла к
выводу, что у нас с Ольгой что-то есть, то попыталась бы вколотить клинышек,
то ли из уважения к далекой теперь Светлане, то ли из неосознанной,
беспредметной женской ревности; но раз все оказалось наоборот, ей уже нужно
было, чтобы девушка не увертывалась, если уж ей так повезло, что на нее пал
мой выбор. - В твоей бывшей комнате, - повернулась Варвара ко мне. - Мы с
Ваней ее так и называем: твоя комната. Вовина. Только диванчик там узенький,
мы в ней не спим. Кресла, что ли, подставить?..
Мысленно она уже уложила нас в одну постель, и я поспешил разуверить
ее:
- Я стою в гостинице, обо мне не беспокойтесь.
- А то мог бы и у нас, - проворчал Семеныч, - устроились бы, не
впервой.
- Нет, - сказал я. - Есть обстоятельства.
Теперь настроение Варвары стало совсем радужным: все выходило очень
достойно, все было, как надо, и никого нельзя было ни в чем упрекнуть.
- Значит, договорились, - заключила она. - Тогда пойдемте, Оля, покажу
вам комнату.
Ольга послушно поднялась, а мы с Семенычем остались вдвоем.
- Значит, еще служишь, - негромко сказал он, выполнив положенный ритуал
- на сей раз я не стал прерывать его.
- Я ведь еще молодой.
- Все мы молоды, - буркнул он. - Только управление кадров этого не
видит. Что сюда занесло? Переводят?
- Временно прикомандирован. Понадобилась экспертиза.
- Серьезное дело?
- Похоже на то. А сперва показалось - простенькое.
- А в войсках чем занимаешься? По-прежнему на батальоне?
- Давно уже нет. Занялся научной работой. Он кивнул.
- Я так и думал. Не обижайся, Вова, но настоящей строевой закваски в
тебе не было. Ты командиром не рожден, ты у нас всегда был интеллигентом и
либералом. Командовал, и самому тебе было словно бы неудобно за то, что ты
людьми командуешь. Так?
Я удивился. Семеныч в моем представлении был, что называется, простая
душа, иными словами, человек хороший, но наивный и недалекий, а он,
оказывается, аналитик...
- Ну, знаешь, - сказал я, - служил я всегда честно.
- А кто говорит? Служил бы нечестно - погнали бы, а ты вот служишь, и
растешь, наверное... Кто ты сейчас в звании?
- Подполковник.
- А я так майором и вышел, - сказал он невесело. - Видно, это мой
предел. Что называется, общей культуры не хватило. Да и откуда было ее
взять? А сейчас командир должен быть культурным, - протянул он выразительно.
- Потому что солдат имеет среднее образование, а то и повыше, и нельзя,
чтобы он над тобой посмеивался, хотя бы и про себя. Нет, правильно, Вова,
все это правильно. Можно было, конечно, дослужить где-нибудь в тихом
местечке до второй звездочки, но как-то горько стало на душе, да и возраст
подошел, выслуга была полная. Вот и подал.
- И как?
- Да грех жаловаться, - сказал он без энтузиазма. - Хорошо. Посидел
дома, но скучно стало, пошел на работу.
- Каким-нибудь директором, наверное?
- Да нет, ведаю кадрами в одной организации. Работа не пыльная,
начальство вежливое, и оклад ничего... Все правильно.
Но я ему не очень-то поверил: не тем голосом было сказано все это,
настолько-то я Семеныча знал.
- А ты что, - спросил он, оглянувшись на дверь и приняв еще рюмашку, -
снова закабалиться решил? Дураки мы, мужики...
- Нет, - сказал я. - Тут совсем другой коленкор. Просто надо помочь
человеку. А насчет этого - я и не думаю.
Он посмотрел на меня и ухмыльнулся.
- Это неважно, что ты не думаешь, - сказал он. - Гляди, как бы она не
подумала. Словно бы я тебя и не знаю; ты ведь и на Светлане не женился.
- Ну, это ты брось...
- Она на тебе женилась: выбрала, захотела и женилась. Ты в этом был -
лицо страдательное. Я же помню. И не хотел ты, и ерзал всячески, потому что
любить ты ее не любил, но слишком ты был нерешительный человек, чтобы кругом
- и шагом марш на выход. Это все видели, ты один, наверное, не видел.
Я махнул рукой.
- Все равно, - сказал я. - Дело прошлое.
- Дело-то прошлое, да ведь кусок жизни прошел и его не вернуть, а
кусков таких в жизни сколько? Раз, два - и жизнь вся, а в жизни от жены
зависит многое. Одна может тебя генералом сделать, а с другой... Не думай,
это я не о Варваре, я-то в жизни своего потолка достиг. А ты, значит, коли в
генералы не вышло, решил в профессора выходить? Ну, дай тебе бог, чтобы был
ты и профессором, и военным, а то ведь в таком положении бывает, что человек
ни профессор, ни военный, ни богу свечка - вообще ничего.
- Это ты про меня? Как же это ты - старшего-то в звании?
- Нет, Вова, в тебя я верю. Ты не командир, но ты - военный.
- Это как понимать?
- У тебя чувство долга в душе. И ответственности. И сознание того, что
сначала - дело, а ты - потом. Если это у человека есть, то он - военный,
если даже никогда формы не надевал. Потому что только на таких армия и может
держаться.
- В армии всяких много, - сказал я, хотя и не хотелось мне говорить
этого.
- Знаю. Но ты ...
Он не договорил: женщины вернулись. Они, видимо, пытались познакомиться
поближе, но это, кажется, не очень удалось: Ольга выглядела высокомерной,
Варвара - официально-доброжелательной, и только. Что между ними произошло,
можно было представить: Варвара попыталась по-женски залезть Ольге в душу,
допросить по-дружески, но с пристрастием, какое-нибудь словечко сказала не
так, а Ольге, как я уже начал понимать, этого хватило, она решила, что ее
обидели намеренно, и замкнулась. Я вздохнул и встал.
- Зайду в ту комнату на минутку, ладно?
- Зайди, зайди, - сказала Варвара, - как же не зайти. Да не бойся:
устроим твою знакомицу честь по чести.
Ольга дернула плечами и даже шагнула к двери; я посмотрел на нее как
можно выразительнее и внушительно кашлянул, чтобы она не пропустила этого
взгляда мимо своего внимания. Она, кажется, поняла, а может, просто
спохватилась, что не следует слишком уж показывать характер в доме, где ты
оказалась впервые в жизни, у незнакомых людей; сообразила, что подведет
меня, да и себе сделает только хуже. Вместо двери Ольга подошла к столу и
присела, а Семеныч, потерев руки, громко воззвал: "Ну что, еще по одной, что
ли?".
Я вышел из комнаты, медленно прошагал по коридору, где за минувшие годы
изменился разве что цвет; прошел, как тысячи раз до того. Что-то, наверное,
остается от человека в тех местах, где он жил подолгу. Смываются с пола
следы, выветривается запах, но что-то остается. Говорят, глаза человека не
только воспринимают свет, но и сами испускают какое-то излучение; может
быть, оно как-то влияет на окружающее, перестраивает его... А вернее всего,
ничего такого не происходит. И хорошо, не то обязательно изобрели бы такой
взрыватель, срабатывающий от взгляда, этакую хитрую ловушку: ты только
глянул - и взрыв...
Я стоял у окна в комнате, что так долго была моей, и червячок шевелился
под сердцем. Ну, вот ты и снова вышел на свой берег, а что толку? Река
протекла, и ты протек; другие стены, другая мебель, комнате все равно, кто
живет в ней, у нее нет памяти. Да и то - мало ли таких комнат или квартир в
стране? Куда больше десятка, наверное; ты жил в них где месяцы, где годы,
потом уходил - и все. Кому какое дело, что ты когда-то стоял на этом самом
месте, касался этого самого подоконника, и думал, думал ... Ты получил тогда
роту, ты был моложе и честолюбивее, дело было осенью, за стеклом моросило.
Ты только что принял пополнение из нового призыва и вновь переживал