Миллер Уолтер Майкл. Гимн Лейбовичу

   - Будь милостив, - бормотал он вслух, обращаясь к святому. Он возносил мольбу о прохладной погоде, остром рассудке и большей ясности вместо предчувствия опасности. "Может быть, это от сыра? - подумал он. - В этом году сыр был липкий и какой-то зеленый. Я мог бы избавиться от этого, если соблюдать диету. Но нет, все это уже было. Признайся честно, Пауло: не пища для желудка этому причина, а пища для мозга. Что-то там наверху оказалось неудобоваримым. Но что?"
   Деревянный святой не давал ответа. Кашка. Ревизия старого хлама. Иногда его сознание работало урывками. Лучше не думать об этом, когда у тебя спазм и гири на весах окружающего мира становятся тяжелее. Что взвешивает мир?
   Он взвешивает то, что нельзя взвесить. Иногда его весы врут. Он взвешивает жизнь и труд, а другую чашу уравнивает серебром и золотом. Чаши весов никогда не уравниваются, но упорно и жестоко он продолжает взвешивать. При этом он просыпает довольно много жизней, а иногда и немного золота. И через пустыню идет царь с завязанными глазами, неся испорченные весы и пару шулерских игральных костей, залитых свинцом. А на знаменах вышито - Vexilla Regis...[ Знамена Князя... (лат.)]
   - Нет! - промычал аббат, отгоняя видение.
   "Но ведь это так!" - настаивала улыбка святого.
   С невольным содроганием дом Пауло отвел глаза от статуи. Иногда ему казалось, что святой насмехается именно над ним. "Разве там, на небесах, смеются над нами?" - вопрошал он. Сама святая Мейзи из Нью-Йорка - вспомни ее, старик, - умерла от припадка смеха. Но это не то. Она умерла, смеясь над собой. Хотя различие, пожалуй, не так уж велико.
   - У-у-уп - снова отрыгнул аббат.
   Воистину, вторник - праздник святой Мейзи. Хор почтительно смеется во время мессы в ее честь: "Аллилуйя, ха-ха! Аллилуйя, хо-хо!"
   - Sancta Maisie, interride pro me. [Святая Мейзи, посмейся за меня, (лат.)]
   И вот царь со своими испорченными весами пришел, чтобы взвесить лежащие в подвале книги. Почему "испорченными", Пауло? И что дает тебе право думать, что Книга Памяти полностью свободна от сладкой кашки? Даже почтенный Боэдулус однажды презрительно заметил, что почти половина ее может быть названа Книгой Неисповедимого. Там, несомненно, были подлинные фрагменты погибшей цивилизации. Но сколько из них было низведено до бессмысленной тарабарщины, разукрашено оливковыми ветвями и херувимами сорока поколениями монастырских невежд, детей средневековой темноты? А другие, заученные наизусть и веками передаваемые изустно, были заполнены совершенно непонятными сведениями.
   "Я заставил его проделать долгий путь от Тексарканы через враждебную страну, - подумал Пауло. - Теперь меня волнует только одно: то, что у нас есть, может оказаться "бесполезным для него, вот и все."
   Но нет, и это не все. Он снова посмотрел на улыбающегося святого. И снова вспомнилось: Vexilla Regis Inferai prodeunt... [Знамена Князя Тьмы грядут... (лат.)]
   Грядут знамена Князя Тьмы, слышен шепот, напоминающий извращенные строки из древней комедии. Это изводило его, словно неотвязная мелодия.
   Он сильнее сжал кулаки, опустил веер и застонал сквозь зубы, стараясь не смотреть на святого. Жестокий ангел, притаившийся в своей засаде, дохнул пламенем и взорвал свою телесную оболочку. Дом Пауло наклонился над столом. Он чувствовал, будто в нем лопнула какая-то раскаленная струна. Его тяжелое дыхание выдуло чистое пятно в слое пустынной пыли, скопившейся на столешнице. Запах пыли удушал. Комната стала розовой, заполнилась роем черных мошек. "Я не решаюсь отрыгнуть, боюсь выплюнуть что-то, оторвавшееся у меня внутри, но... наш святой заступник, я должен сделать это. Это кара. Ergo sum. [Следовательно, существую, (лат.)] Господи Боже, прими этот дар."
   Он отрыгнул и, чувствуя на губах соленое, уронил голову на стол.
   "Настал уже час, о Господи, когда чаше предстоит переполниться, или я могу еще немного подождать? Но распятие всегда предстоит. Предстоит со времен Авраама, всегда предстоит. И Пфардентротту тоже предстоит. Каждый тем или иным образом будет прибит гвоздями к кресту, и будет висеть на нем, а если упадет с него, то будет забит до смерти мотыгами, так что делай это с достоинством, старик. Коль скоро ты можешь отрыгивать с достоинством, то попадешь на небеса, если, конечно, чувствуешь себя достаточно виноватым за испорченный коврик." Он горячо покаялся.
   Он ждал долго. Мошкара понемногу исчезла, комната потеряла свою яркую окраску, сделалась туманной и серой. "Так что, Пауло, ты сейчас изойдешь кровью или оставишь их всех в дураках?"
   Он вгляделся сквозь окружающий туман и снова отыскал лицо святого. Улыбка была едва заметка - печальная, понимающая и какая-то еще. Смеется над палачом? Нет, смеется для палача. Смеется над Stuitus Maximus [Великими глупцами (лат.)], над самим Сатаною. Впервые он ясно это понял. Испивая смертную чашу, он торжествующе хихикал. Haes commixtio... [Такая смесь... (лат.)]
   Приор Голт нашел его лежащим на столе, почти ушедшим в небытие. Кровь сочилась между губами аббата. Молодой священник быстро нащупал пульс. Дом Пауло сразу очнулся, выпрямился в кресле и повелительно произнес, словно все еще во власти сна:
   - Говорю вам, это совершенно нелепо! Абсолютный идиотизм! Не может быть ничего абсурднее.
   - Какой абсурд, домине?
   Аббат дернул головой и несколько раз моргнул.
   - Что?
   - Я сейчас позову брата Эндрю.
   - А? Именно это и есть абсурд. Уходите отсюда. Что вам нужно?
   - Ничего, отец аббат. Я вернусь, как только найду брата...
   - О, не надо врача. Вы же зашли сюда не просто так. Двери были закрыты. Закройте их снова, сядьте и скажите, что вам нужно.
   - Испытание прошло успешно. Я имею в виду лампу брата Корнхауэра.
   - Вот и хорошо, расскажите-ка мне об этом. Садитесь, начинайте говорить, расскажите мне об этом все...
   Он оправил свою рясу и вытер куском льняного полотна губы. Голова у него еще кружилась, но кулак в желудке разжался. Его меньше всего интересовал рассказ приора об испытаниях, но он изо всех сил старался выглядеть внимательным и бодрым. "Господи, пусть он останется здесь до тех пор, пока я окончательно не приду в себя. Не дай ему пойти за врачом... еще не время. А то поползут слухи: "Старик кончается". Богу решать, действительно ли пришло время кончаться или нет."
   15
   Хонган Ос был исключительно справедливым и добрым человеком. Увидев, что его воины забавляются с пленниками из Ларедана, он остановился, чтобы понаблюдать за ними. Но когда они привязали трех лареданцев за ноги к лошадям и пустили их в бешеный галоп, Хонган Ос решил вмешаться. Он приказал немедленно высечь воинов. Хонган Ос - Бешеный Медведь - был известен своим милосердием. Мог ли он позволить, чтобы так обращались с лошадями.
   - Убивать пленников - женское дело, - презрительно прорычал он виновным, которых тем временем секли. - Очиститесь, чтобы на вас не было знака скво, и убирайтесь из лагеря до новой луны. Я изгоняю вас на двенадцать дней. - И, отвечая на их протестующие вопли, добавил: - А если бы какая-нибудь лошадь проскакала через лагерь? Начальники травоядных наши гости, и нам известно, что их легко испугать видом крови. Особенно, если это та же кровь, что течет и в их жилах. Имейте это в виду.
   - Но эти-то травоядные с Юга, - запротестовал один из воинов, показывая на искалеченных пленников. - А наши гости - травоядные с Востока. Разве между нами, настоящими людьми, и Востоком нет соглашения о войне против Юга?
   - Бели ты скажешь об этом еще хоть слово, твой язык будет отрублен и кинут собакам! - грозно предостерег Бешеный Медведь. - Забудь, что ты слышал об этом.
   - Разве эти люди травы будут у нас много дней, о сын могущества?
   - Кто может знать, что задумали эти крестьянские дети? - ответил вопросом Бешеный Медведь. - Их мысли не такие, как у нас. Они говорят, что некоторые из них уйдут отсюда, чтобы пересечь Сухие Земли и достичь места, где живут чернорясники. Другие останутся здесь для переговоров... но это не для ваших ушей и мозгов. А теперь идите, и пусть вам будет стыдно двенадцать дней.
   Он повернулся к ним спиной, чтобы они могли улизнуть, не чувствуя его пристального взгляда. За последнее время дисциплина ослабела, в кланах не на кого стало опереться. Среди людей Равнины распространился слух, что он, Хонган Ос, скрестил руки в пожатии над костром переговоров с посланником Тексарканы, и что шаман остриг волосы и ногти у каждого их них, чтобы сделать куклу-фетиш для защиты от измены любой из сторон. Стало известно, что договор заключен, а любой договор между настоящими людьми и травоядными воспринимался племенем как позорный. Бешеный Медведь ощущал скрытое презрение молодых воинов, но ничего не мог объяснить им, пока не пришло время.
   Сам Бешеный Медведь всегда готов был выслушать хороший совет, даже если он исходил от собаки. Советы травоядных редко бывали хорошими, но на вождя произвело впечатление послание от восточного правителя травоядных, в котором он разъяснял ценность тайны и сожалел о пустом бахвальстве. Если Ларедан узнает, что племена вооружаются Ханеганом, все планы, конечно, рухнут. Бешеный Медведь долго размышлял над этим советом. Он не нравился ему: было бы куда благороднее и мужественнее сказать врагу, что он собирается предпринять против него, прежде чем это сделать. И все же, чем больше он думал над этим советом, тем мудрее он ему казался. Или правитель травоядных малодушный трус, или он так же мудр, как настоящий человек. Бешеный Медведь не мог определить, что из этого правильно, но про себя решил, что совет мудрый. Тайна была важным делом, пусть даже это выглядело по-женски. Если бы люди Бешеного Медведя знали, что оружие, которое они получают, исходит от Ханегана, то Ларедая быстро бы узнал обо всех планах от пленников, захваченных во время приграничных набегов. Значит, следовало позволить соплеменниками поворчать о позорных мирных переговорах с травоядными Востока.
   Но переговоры были вовсе не о мире. Переговоры были хорошими - они в будущем обещали грабежи.
   Несколько недель назад Бешеный Медведь сам возглавил "военную экспедицию" на Восток и возвратился с сотней лошадей, четырьмя дюжинами длинных ружей, несколькими бочонками черного пороха, достаточным количеством пуль и одним пленником. Но даже сопровождавшие его воины не знали, что склад с запасом оружия был сооружен людьми Ханегана в условленном месте специально для него, и что пленник на самом деле был тексарканским кавалерийским офицером, и ему в будущем предстояло стать советником Бешеного Медведя по вопросам тактики Ларедана. Все мысли травоядных были недостойны настоящих людей, но опыт офицера мог помочь распознать мысли травоядных с Юга. Но они не могли распознать хитрости Хонгана Оса.
   Бешеный Медведь справедливо считался удачливым торговцем. Он обещал лишь воздержаться от военных действий против Тексарканы и прекратить угон крупного рогатого скота на восточных границах, но только пока Ханеган снабжает его оружием и провиантом. Соглашение о войне против Ларедана не было обещано у костра, но оно отвечало естественным склонностям Бешеного Медведя и не требовало формального договора. Союз с одним из своих врагов позволял ему выступить против другого, и в конце концов он сможет вернуть себе пастбища, которые в предыдущем столетии были захвачены и заселены крестьянами.
   Когда вождь въехал в лагерь, уже наступила ночь, и с Равнины потянуло холодом. Его гости с Востока сидели, съежившись под своими одеялами, вокруг костра совета племена вместе с тремя стариками. Непременное кольцо любопытных ребятишек окружало костер в наступившей темноте, они украдкой, из под шкур шатров, разглядывали чужеземцев. Тех было всего двенадцать человек, и они разделялись на две группы, которые хоть и путешествовали вместе, но почти не интересовались друг другом. Предводителем одной группы был явный сумасшедший. Хотя Бешеный Медведь не осуждал помешательство - оно весьма высоко ценилось шаманами, как несомненное проявление сверхъестественного начала - он не подозревал, что крестьяне тоже считали сумасшествие хорошим качеством для руководителя. Половину времени тот проводил, копая землю в высохшем русле реки, а потом что-то записывал в небольшую книжицу. Явный одержимый и, вероятно, безнадежный.
   Бешеный Медведь чуть задержался: ему надо было надеть свой церемониальный костюм из волчьей шкуры, а шаману - нарисовать родовой тотем на лбу вождя.
   - Берегись! - в соответствии с церемониалом завопил старый воин, как только глава клана вступил в светлый круг костра. - Берегись, ибо могущественный идет среди своих детей. Падите ниц, о соплеменники, ибо имя его - Бешеный Медведь. И он по праву получил это имя, ибо еще в юности победил обезумевшую медведицу - голыми руками он задушил ее. Это произошло в северных землях...
   Хонган Ос, не обращая внимания на панегирик в его честь, взял из рук старой женщины, следящей за костром совета племени, чашу с кровью. Кровь была свежей, от только что убитого молодого вола, и еще теплой. Он осушил ее, прежде чем повернуться и кивнуть гостям с Востока, которые наблюдали за краткой пирушкой с видимым беспокойством.
   - А-а-а-ах! - произнес глава клана.
   - А-а-а-ах! - откликнулись три старца, и один из травоядных отважился ответить вместе с ними. Туземцы с отвращением посмотрели на травоядного.
   Сумасшедший попытался загладить ошибку своего собрата.
   - Скажи мне, - произнес он, когда вождь сел, - почему твои люди не пьют воды? Или твои боги не велят?
   - Кто знает, что пьют боги? - пророкотал Бешеный Медведь. - У нас говорят, что вода - для скота и крестьян, молоко - для детей, а кровь - для мужчин. Разве может быть иначе?
   Сумасшедший не обиделся. Он несколько мгновений изучал вождя своими пытливыми серыми глазами, а затем наклонил голову к одному из своих спутников.
   - Это "вода для скота" все объясняет, - сказал он. - Здесь вечная засуха. Пастушьи племена сохраняют бесценную воду только для животных. Интересно узнать, не поддерживают ли они этот обычай с помощью религиозных запретов?
   Его коллега состроил гримасу и сказал на языке Тексарканы:
   - Вода! О господи, почему мы не можем пить воду, дон Таддео? Не слишком ли мы подстраиваемся к ним? - Он сплюнул без слюны. - Кровь! Черт побери! В глотку не лезет. Почему мы не можем сделать один маленький глоток...
   - Ни в коем случае, пока мы не уедем!
   - Но дон...
   - Нет, - отрезал ученый.
   Затем, заметив, что туземцы внимательно наблюдают за ними, снова обратился к Бешеному Медведю на языке Равнины.
   - Мой товарищ говорил сейчас о мужестве и отличном здоровье твоих людей, - сказал он. - Очевидно, это благодаря вашей пище.
   - Ха! - выдохнул вождь, а затем почти весело обратился к старухе. Дай этому чужестранцу чашу красного.
   Спутник дона Таддео содрогнулся, но не выразил ни малейшего протеста.
   - У меня, о вождь, есть просьба, достойная твоего величия, - сказал ученый. - Завтра мы продолжим путь на запад. Если бы несколько твоих воинов могли сопровождать наш отряд, мы были бы польщены.
   - Зачем?
   - Ну... как проводники, - ответил дон Таддео после недолгой паузы. Неожиданно он улыбнулся. - Нет, я буду откровенен до конца. Некоторые твои люди не одобряют нашего присутствия. Пока твое гостеприимство...
   Хонган Ос запрокинул голову и расхохотался.
   - Они боятся молодых воинов, - сказал он, обращаясь к старикам. - Они опасаются, что попадут в засаду, как только покинут мои шатры. Они едят траву и боятся битвы.
   Дон Таддео слегка покраснел.
   - Не бойся ничего, чужестранец! - объявил вождь клана. - Тебя будут сопровождать настоящие люди.
   Дон Таддео наклонил голову в знак благодарности.
   - Скажи нам, - спросил Бешеный Медведь, - что ты собираешься искать в западной Сухой Земле? Новые места для полей? Я могу сразу сказать, что их там нет. Если не считать нескольких мест, расположенных вокруг колодцев с водой, там не растет ничего, что мог бы есть скот.
   - Мы ищем не новые земли, - ответил гость. - Не все мы земледельцы, ты же знаешь. Мы едем взглянуть на... - он запнулся: на языке племени было невозможно объяснить цель их путешествия в аббатство святого Лейбовича. ...на искусство древних волшебников.
   Один из стариков, шаман, насторожился.
   - Древние волшебники на Западе? Я не знаю ни одного шамана в тех землях. Или ты имеешь в виду чернорясников?
   - Именно их.
   - Ха! Какое волшебство они могут сделать, чтобы на него стоило посмотреть? Их посыльных так легко поймать, что это даже не назовешь хорошим состязанием... Правда, они хорошо переносят пытки. Какому чародейству вы можете научиться у них?
   - Что касается меня, то я согласен с тобой, - сказал дон Таддео. - Но говорят, что в одном из их жилищ собраны рукописи, гм-м... заклинаний, пробуждающих могучие силы. Если это правда, то очевидно, что чернорясники не умеют использовать их. Мы же надеемся изучить их для собственной пользы.
   - Разрешат ли вам чернокнижники изучать их тайны?
   Дон Таддео улыбнулся.
   - Я думаю, что да. Они не отважатся скрывать их далее. Мы сможем получить их, если захотим.
   - Смелые слова, - с издевкой заметил Бешеный Медведь. - Похоже, земледельцы храбры в отношениях друг с другом, хотя и робеют, встречаясь с настоящими людьми.
   Ученый, по горло сытый издевательствами язычников, предпочел удалиться пораньше, прочие же остались у костра совета племени, обсуждая с Хонганом Осом будущие военные действия. Но война, в конце концов, не имела никакого отношения к делам дона Таддео. Политические амбиции его безграмотного кузена были далеки от его собственной миссии возрождения науки в этом темном мире. За исключением, впрочем, тех случаев, когда монаршее покровительство оказывалось полезным, как это уже не раз бывало.
   16
   Старый отшельник стоял на выступе столовой горы и наблюдал за пыльным облачком, которое медленно двигалось по дороге. Отшельник причмокивал губами, что-то бормотал и улыбался. Его кожа была выжжена солнцем и приобрела цвет старого ремня, а спутанная борода до подбородка стала желтой. На нем была соломенная шляпа и набедренная повязка из грубого домотканого холста - весь его наряд, не считая сандалий и меха для воды, пошитого из овечьей шкуры.
   Он наблюдал за облаком пыли, а оно тем временем миновало Санли-Бувитс и снова появилось на дороге, проходящей мимо горы.
   - О! - прохрипел отшельник, его глаза загорелись. - Его владения будут расширены, но это не будет концом его мира. Он придет управлять своим миром.
   Неожиданно он начал, перепрыгивая с камня на камень, спускаться вниз, к высохшему ложу реки, словно кошка на трех ногах. Он помогал себе посохом, а большую часть пути просто съезжал по склону. От этого спуска поднялось облако пыли, быстро уносимое ветром.
   У подножия горы он забрался в заросли москитовых деревьев к улегся в ожидании. Вскоре он услышал ленивую рысь приближающегося пони и начал прокрадываться к дороге, внимательно рассматривая ее сквозь деревья. Пони, покрытый тонким слоем пыли, появился из-за изгиба дороги. Отшельник стрелой выскочил на дорогу и поднял вверх руки.
   - Остановись! - закричал он, а когда всадник остановился, бросился вперед, схватил уздечку и со страстным нетерпением стал разглядывать человека, сидящего в седле.
   На мгновение глаза его вспыхнули.
   - Ради Дитя, рожденного для нас, и Сына, ниспосланного нам... - Но затем страстное нетерпение перешло в досаду. - Это не от Него! раздраженно возроптал он, обращаясь к небу.
   Всадник откинул капюшон и рассмеялся. На мгновение отшельник сердито прищурился, глядя на него. Теперь он его узнал.
   - А, - проворчал он. - Это ты! Я думал, ты уже умер. Что ты здесь делаешь?
   - Я привез назад твое промотанное имущество, Беньямин, - ответил дом Пауло. Он дернул за веревку, и из-за пони выбежала синеголовая коза. Она заблеяла и, увидев отшельника, натянула привязь. - И... я подумал, что пора уже навестить тебя.
   - Это животное принадлежит Поэту, - проворчал отшельник. - Он честно выиграл эту тварь, хотя и пытался плутовать. Верни ее ему. И позволь мне дать тебе совет: не вмешивайся в мирские плутни, они тебя не касаются. Будь здоров.
   Он повернулся в сторону высохшего ручья.
   - Постой, Беньямин. Возьми свою козу, а то я отдам ее крестьянам. Я не хочу, чтобы она бегала по аббатству и блеяла в церкви.
   - Это не коза, - возразил отшельник. - Это животное, которое видел наш пророк, и оно было создано для того, чтобы на нем скакала верхом женщина. Рекомендую тебе проклясть ее и отвести в пустыню. Или ты не видишь, что у нее раздвоенные копыта и она жует жвачку.
   Он снова двинулся прочь.
   Улыбка аббата поблекла.
   - Беньямин, ты и впрямь собираешься снова забраться на свою гору, даже не сказав "привет" старому другу?
   - Привет, - бросил старый еврей и, негодуя, пошел дальше. Сделав несколько шагов, он остановился и бросил взгляд через плечо.
   - Не прикидывайся, будто тебя это задевает, - сказал он. - Прошло пять лет, пока ты соизволил навестить меня, "старый друг". Ха!
   - Так вот в чем дело! - пробормотал аббат. Он спешился и поспешил за старым евреем. - Беньямин, Беньямин, я давно хотел прийти, но был очень занят.
   Отшельник остановился.
   - Ладно, Пауло, раз ты уж здесь... Неожиданно он рассмеялся и обнял аббата.
   - Все в порядке, старый брюзга, - сказал отшельник.
   - Это я-то брюзга?
   - Ладно, я согласен, что у меня тоже есть причуды. Последнее столетие было для меня очень тяжелым.
   - Я слышал, что ты кидал камни в послушников, которые приходили сюда, чтобы провести в пустыне великопостные дни. Это правда? - Он посмотрел на отшельника с мягким упреком.
   - Только гальку.
   - Замшелый старый сухарь!
   - Ладно-ладно, Пауло. Один из них однажды принял меня за моего дальнего родственника по имени Лейбович. Он подумал, будто я послан для того, чтобы передать ему некое послание... да и другие ваши прохвосты так думали. Я не хотел, чтобы это случилось опять, поэтому я иногда кидал в них галькой. Ха! Я не хотел, чтобы меня опять приняли за этого моего родственника, поскольку он прервал всякие отношения со мной.
   Священник посмотрел на него с недоумением.
   - За кого он тебя принял? За святого Лейбовича? Брось, Беньямин! Ты зашел слишком далеко.
   Беньямин повторил слегка нараспев:
   - Принял меня за моего дальнего родственника по имени Лейбович, поэтому я и кидал в него галькой!
   Дом Пауло был в полном замешательстве.
   - Святой Лейбович умер двенадцать столетий назад. Как мог... - Он оборвал фразу и внимательно посмотрел на старого отшельника.
   - Ладно, Беньямин, давай не будем снова заводить этот дикий разговор. Ты не мог прожить двенадцать сто...
   - Чепуха! - прервал его старый еврей. - Я вовсе не говорю, что прошло двенадцать столетий. Это было всего шестьсот лет тому назад. Много позже того времени, когда умер ваш святой. Вот почему это было так нелепо. Конечно, в те времена ваши послушники были куда набожнее и легковернее. Я помню, его звали Франциск. Бедный парень. Позднее я похоронил его. Передай в Новый Рим, где его можно откопать. Тогда вы получите его скелет.
   Аббат, пробираясь сквозь заросли москитовых деревьев к колодцу и ведя за собой лошадь и козу, с изумлением смотрел на старика. "Франциск? удивился он. - Это, должно быть, благородный Франциск Джерард из Юты. Тот, которому пилигрим указал однажды место старого убежища, так было дело... но это было еще до того, как на этом месте возник поселок около шести столетий тому назад, а теперь этот старикан заявляет, что он сам и был этим пилигримом?" Иногда аббат удивлялся, откуда Беньямин знает столько всякого из истории аббатства, что может сочинять настолько правдоподобные сказки. От Поэта, наверное.
   - Это было еще в те времена, когда я занимался другим делом, продолжал старый еврей. - Думаю, такую ошибку можно понять.
   - Занимался другим делом?
   - Я был странником.
   - И ты надеешься, что я поверю в эту чепуху?
   - Хммм-хннн! Поэт, например, верит мне.
   - Конечно. Поэт ни за что не поверил бы, что благородный Франциск встретил святого. Ведь это было бы сверхъестественным. Поэт скорее поверил бы, что он встретил тебя самого... шестьсот лет тому назад. Совершенно естественное объяснение.
   Беньямин криво усмехнулся. Пауло наблюдал, как он опустил дырявую деревянную чашку в колодец, опорожнил ее в свой мех и опустил снова, чтобы набрать еще воды. Источник был живым и полноводным по той же, вызывающей некоторый страх причине, что и источник памяти старого еврея. "Но воистину ли неведом этот источник? Может, он просто играет с нами", - размышлял настоятель. Не считая его заблуждения насчет того, что он старше самого Мафусаила, старый Беньямин Элеазар выглядел вполне нормально при его образе жизни.
   - Выпьешь? - предложил отшельник, протягивая чашку. Аббат пожал плечами, но принял чашку, чтобы не обидеть отшельника, и залпом выпил темноватую жидкость.
   - Не очень хороша? - спросил Беньямин, разглядывая его. - Сам я ее не пью. - Он похлопал по меху. - Это для животных.
   Аббату показалось, что у него ком застрял в горле.
   - Ты изменился, - сказал Беньямин, все еще разглядывая его. - Ты стал тощим и бледным, как сыр.
   - Я болел.
   - Ты и сейчас выглядишь больным. Поднимемся наверх, в мою лачугу, если подъем не слишком утомит тебя.
   - Со мной уже все в порядке. Я себя неважно чувствовал недавно, и наш врач посоветовал мне отдохнуть. Ха! Если бы мы не ждали приезда важного гостя, я бы даже не обратил на это внимания. Но он приезжает, и я должен отдохнуть: прием будет утомительным.