Миллер Уолтер Майкл. Гимн Лейбовичу

   - Знает ли кто-нибудь о чем тут говорится?
   Руки быстро опустились. Дон усмехнулся.
   - За ней следуют полторы страницы математических выкладок, которые я даже не буду пытаться прочесть, но они трактуют наши фундаментальные понятия так, как если бы они не были основой всего, а лишь исчезающе малыми явлениями, которые изменяются в зависимости от того, с какой точки зрения на них смотреть. Они заканчиваются словом "следовательно", но остальная часть страницы сгорела, а с ней и заключительный вывод. Однако рассуждения столь безупречны, а математические выкладки так изящны, что я могу сам написать заключение. Оно выглядит заключением сумасшедшего. Оно начинается предположением, которое кажется безумным. Может быть, это мистификация? А если нет, то какое место оно занимает в общей научной концепции древних? Что предшествовало ему в качестве предпосылки для понимания? Что следовало за ним, и как оно может быть проверено? Вот вопросы, на которые я не могу ответить. Это только один пример из многих загадок, содержащихся в бумагах, которые вы так долго хранили. Рассуждения, касающиеся реального опыта понятия "нигде" являются делом ангелологов и теологов, а не физиков. А в этих бумагах описываются системы, касающиеся нашего физического опыта понятия "нигде". Были ли они получены древними в эксперименте? Некоторые ссылки указывают на это. В одном из документов упоминается превращение элементов, которое мы еще недавно считали теоретически невозможным. Там сказано: "доказано экспериментально". Но каким образом?
   Возможно понадобятся несколько поколений, чтобы оценить и понять многое из этих вещей. Очень жаль, что они должны оставаться здесь, в таком труднодоступном месте, так как для того, чтобы разобраться в них, необходимы концентрированные усилия многих ученых. Я уверен, вы понимаете, что нынешнее положение является неподобающим, не говоря уже о недостижимости этих знаний для всего остального мира.
   Аббат, сидящий на возвышении позади говорящего почувствовал, что ему стало жарко. Он ожидал худшего. Дон Таддео, однако, предпочел воздержаться от каких-либо предложений. Но его замечания ясно показали, что такие реликвии, по его мнению, должны быть переданы в более компетентные руки, нежели руки монахов альбертианского ордена Лейбовича, и что нынешняя ситуация является абсурдной. Очевидно, почувствовав нарастающее напряжение в зале, дон обратился к предмету своих непосредственных занятий, включающих исследования природы света, выполненные им ранее. Некоторые из найденных в аббатстве документов обещают быть очень полезными, и он надеется вскоре создать экспериментальные устройства для проверки своих теорий. После непродолжительного обсуждения явлений преломления света он остановился, а затем сказал извиняющимся тоном:
   - Я надеюсь, что не оскорбил ничьих религиозных чувств, - и с любопытством посмотрел вокруг. Заметив, что лица монахов остались внимательными и доброжелательными, он продолжал свою лекцию еще некоторое время, а затем предложил аудитории задавать вопросы.
   - Принимаете ли вы вопросы с возвышения? - спросил аббат.
   - Не все, - ответил ученый, несколько подозрительно глядя на аббата и как бы говоря: "et tu, Brut". [И ты, Брут (лат.)]
   - Я желал бы знать, что вы нашли в свойстве преломления света такого, что выглядит оскорбительным для религиозных чувств?
   - Ну, как сказать... - Дон замялся. - Монсеньор Аполло, которого вы знаете, был очень разгневан этим свойством. Он сказал, что свет не мог преломляться до Потопа, потому что радуга, как всем известно...
   Зал дрогнул от громового хохота, заглушившего последние слова. Пока аббат знаками призывал монахов соблюдать тишину, дон Таддео стал красным как свекла, да и самому дому Пауло было трудно сохранить на лице серьезное выражение.
   - Монсеньор Аполло хороший человек, хороший священнослужитель, но иногда люди бывают невероятными ослами, особенно вне сферы своей деятельности. Я сожалею, что задал этот вопрос.
   - Ваше заявление облегчает мою задачу, - сказал ученый. - Я не ищу споров.
   Дальнейших вопросов не последовало, и дон перешел ко второй теме своей лекции - образование и нынешняя деятельность его коллегиума. Картина, нарисованная им, выглядела ободряюще. Коллегиум осаждали просители, желающие заниматься в университете. Коллегиум принял на себя не только исследовательские, но и образовательные функции. Интерес к естественной философии и науке в целом среди грамотных мирян возрастал. Университет получал щедрые пожертвования. Наблюдались признаки оживления и возрождения.
   - Я могу отметить несколько направлений в исследованиях, проводимых нашими учеными, - говорил он. - Последователи Брега изучают поведение газов, дон Вэйч Мортойн исследует возможности получения искусственного льда. Дон Фридер Халб занят поиском практических средств для передачи сообщений с помощью электричества...
   Перечень был длинным и произвел впечатление на монахов. Исследования велись во многих областях - медицине, астрономии, геологии, математике, механике. Некоторые из них казались непрактичными и надуманными, но большинство обещало богатые результаты в развитии познания вообще и в практическом приложении. Начиная от работ Джеджена по созданию универсального лечебного средства до отчаянной атаки Бодалка на общепринятую геометрию, деятельность Коллегиума демонстрировала здоровое желание совать нос в интимные дела природы, скрытые с тех пор, как человечество сожгло свою память и обрекло себя на тысячелетнюю культурную амнезию.
   - Кроме того, дон Махо Мах возглавляет проект, который направлен на получение дальнейшей информации о происхождении человека. Это является, в основном, задачей археологии, и он попросил меня, как только я закончу собственные исследования, поискать в вашей библиотеке любые материалы, имеющие отношение к этому предмету. Но мне, вероятно, лучше не останавливаться подробно на этом, из-за риска вступить в противоречие с теологией. Но если имеются какие-нибудь вопросы...
   Молодой монах, готовящийся к принятию духовного сана, поднялся и, приободренный доном, задал вопрос:
   - Сэр, я хотел бы знать, знакомы ли вы с мнением святого Августина на сей счет?
   - Нет.
   - Святой Августин - епископ и философ четвертого столетия. Он полагал, что вначале бог создал все сущее, в том числе и человека, в виде зародышей, и эти зародыши были оплодотворены и превратились в бесформенную материю, которая постепенно развилась в более сложные формы и наконец в человека. Обсуждалась ли эта гипотеза?
   Улыбка дона была снисходительной, хотя он и не показал открыто, что предположение монаха несерьезно.
   - Боюсь, что нет, но я рассмотрю и ее, - сказал он тоном, ясно говорящим обратное.
   - Благодарю, - сказал монах и смиренно сел на свое место.
   - Однако самыми дерзкими исследованиями, вероятно, - продолжал ученый, - занимается мой друг Эзер Шон: он пытается синтезировать живую материю. Дон Эзер надеется создать живую протоплазму, используя только шесть основных элементов. Эта работа может привести нас... Да? У вас есть вопрос?
   Монах в третьем ряду поднялся и отвесил поклон оратору. Аббат наклонился вперед, чтобы лучше разглядеть его, и с ужасом обнаружил, что это был брат Армбрустер, библиотекарь.
   - Если вы будете настолько добры к старику... - прокаркал монах, медленно растягивая слова. - Этот дон Эзер Шон, ограничивший себя шестью элементами... он весьма любопытен. Я хотел бы знать, можно ли ему при этом пользоваться обеими руками?
   - Ну, я... - дон умолк и нахмурился.
   - И могу ли я также спросить, - таким же бесцветным голосом тянул Армбрустер, - будет ли это великое чудо совершаться сидя, стоя или лежа? Или верхом на лошади под звуки труб?
   Послушники громко хихикали. Аббат быстро вскочил на ноги.
   - Брат Армбрустер, я предупреждал вас. Вы отлучаетесь от общего стола до тех пор, пока не исправитесь. Ожидайте в часовне Богородицы.
   Библиотекарь снова поклонился и тихонько улизнул из зала; его осанка была смиренна, но глаза торжествовали. Аббат пробормотал что-то извиняющимся тоном, но взгляд дона стал вдруг холодным.
   - В заключение, - сказал он, - коротко о том, что, на мой взгляд, может ждать мир от начинающейся интеллектуальной революции. - Глаза его вспыхнули, он оглядел их всех, и безразличие в его голосе сменилось страстью. - Наш царь - Невежество. После гибели империи разума оно безраздельно правит людьми. Его династия правит веками. Его право на трон ныне рассматривается как законное - мудрецы древности утвердили его. Они не сделали ничего, чтобы сбросить его с трона. Завтра будет править новый царь. Люди знания, люди науки будут стоять за его троном, и Вселенная узнает о его могуществе. Его имя - Истина. Его власть распространится на всю Землю. И власть человека над Землей будет восстановлена. Уже через сто лет люди будут летать по воздуху на металлических птицах. Металлические экипажи будут катиться по дорогам, выложенным камнями, сделанными руками человека. Будут построены тридцатиэтажные дома, корабли, плывущие под водой, машины, выполняющие любую работу.
   И как же это произойдет? - Он остановился и понизил голос. - Я опасаюсь, что таким же образом, каким происходят все перемены. И мне жаль, что это так. Это произойдет с помощью насилия и переворота, с помощью огня и неистовства, потому что никакие изменения не происходят в мире спокойно. - Он посмотрел по сторонам, услышав неясное бормотание, донесшееся со стороны сидящих в зале. - Так будет... хотим мы этого или нет.
   Но почему будет именно так?
   Невежество - царь. Многим его отречение не принесет выгоды. Многие обогатились с помощью его темной власти. Они составляют его двор, и его именем обманывают и правят, обогащаются и сохраняют свою власть. Они боятся даже грамоты, так как написанное слово является каналом связи, который помогает их врагам объединиться. Их оружие остро заточено, и они ловко владеют им. Они будут настаивать на войне с целым светом, если затронут их личные интересы, и насилие будет продолжаться до тех пор, пока от общественного устройства, существующего ныне, не останется даже праха и не возникнет новое общество. Мне очень жаль, но именно так я это представляю.
   От этих слов будто сумеречная пелена сгустилась над залом. Надежды дома Пауло ували. Взгляды ученого на будущее выглядели пророческими: дон Таддео хорошо знал милитаристские устремления своего монарха. У него был выбор: он мог одобрить их, не одобрить или рассматривать их в ряду необоримых явлений, таких, как потоп, засуха или ураган.
   Очевидно, он воспринял их как неизбежное, чтобы воздержаться от их моральной оценки. Пусть будут и кровь, и железо, и плач...
   "Как мог такой человек противостоять собственной совести, уклоняться от ответственности... и с такой легкостью!" - дивился аббат.
   Но потом в нем всплыли слова: "Поэтому Господь повелел мудрецам того времени найти способ, каким весь мир мог быть уничтожен..."
   А еще он повелел им узнать, как его можно сохранить и, как всегда, дал им право выбора. И, вероятно, они сделали тот же выбор, что и дон Таддео: умыть руки перед толпой, присматривать за ней, и пусть они распинают на кресте сами себя.
   И они распинали, так или иначе. Невзирая на звания. Всегда кто-нибудь должен быть прибит к кресту гвоздями и висеть на нем, и если ты упадешь с него, они затопчут тебя...
   Внезапно стало тихо - ученый замолчал.
   Аббат, щурясь, осмотрел зал. Половина общины с изумлением таращилась на входную дверь. Вначале он ничего не мог разглядеть.
   - Что это? - шепотом спросил он у Голта.
   - Старик, с бородой и в накидке, - прошипел Голт. - Он похож на... Нет, этого не может...
   Дом Пауло встал и подошел к центру помоста, пристально вглядываясь в смутные очертания фигуры. Затем он ласково окликнул:
   - Беньямин?!
   Фигура шевельнулась. Старик еще плотнее обернул накидку вокруг своих высохших плеч и, ковыляя, медленно вышел на освещенное место. Снова остановившись, он стал оглядывать зал, что-то бормоча про себя; потом его глаза отыскали на кафедре ученого.
   Прихрамывая на больную ногу, старое привидение заковыляло к кафедре, не спуская глаз со стоящего за ней человека. Дон Таддео вначале выглядел растерянным. Но никто не шевельнулся и не произнес ни звука, и он заметно побледнел, когда дряхлое видение приблизилось к нему вплотную. Лицо бородатого старика светилось свирепой надеждой и непреодолимой страстью, которая горела в нем более неистово, чем его жизненные силы, давным-давно принадлежащие смерти.
   Он подошел вплотную к кафедре и остановился; его глаза впились в испуганного оратора, его губы трепетали. Он протянул к ученому дрожащую руку - дон отступил назад, было слышно его прерывистое дыхание.
   Но отшельник был проворнее. Он прыгнул на помост, обогнул кафедру и схватил ученого за руку.
   - Какое безумие...
   Беньямин конвульсивно сжимал руку ученого, с надеждой глядя ему в глаза.
   Вдруг его лицо омрачилось. Огонь угас. Он отпустил руку дона. Тяжелый вздох вместе с исчезающей надеждой вырвался из его иссушенных старых легких. Неизменная знакомая улыбка старого еврея с горы вернулась на его лицо. Он повернулся к общине, развел руки и красноречиво пожал плечами.
   - Это все еще не от Него, - сказал он угрюмо и заковылял прочь.
   После этого осталось лишь формально завершить собрание.
   21
   На десятой неделе визита дона Таддео посланец принес дурные вести. Глава правящей династии Ларедана потребовал, чтобы войска Тексарканы были немедленно выведены из пределов королевства. Король той же ночью скончался от яда, а между Лареданом и Тексарканой было провозглашено состояние войны. Война ожидалась скоротечная. Можно было с уверенностью предположить, что она закончится на второй день, и что теперь Ханеган управляет всеми странами и народами от Красной реки до Рио-Гранде.
   Многое из этого ожидалось, но некоторые новости были ошеломляющими.
   Ханеган Второй, правитель милостью божьей, защитник веры и духовный пастырь Равнины, найдя монсеньера Маркуса Аполло виновным в измене и шпионаже, приказал сначала повесить папского нунция, а затем, еще живого, колесовать, четвертовать и содрать кожу в назидание всякому, кто вознамерится подкапываться под господство правителя. Разрубленное на куски тело священника было брошено собакам.
   Посланцу едва ли нужно было добавлять, что Тексаркана была подвергнута полному отлучению папским эдиктом, содержащим неясные, но угрожающие намеки на "Regnaus in Exceisis" [Вершина власти (лат.)], буллу семнадцатого века, позволяющую папе сместить нечестивого монарха. Никаких сведений о контрмерах Ханегана пока не поступило.
   Армия Ларедана на Равнине теперь должна была пробиваться домой через языческие племена только для того, чтобы сложить оружие в пределах собственных границ, поскольку их народ, их семьи стали заложниками.
   - Ужасно! - воскликнул дон Таддео с видимой искренностью. - Учитывая мою национальную принадлежность, я готов немедленно уехать.
   - Почему? - спросил дом Пауло. - Вы ведь не одобряете действий Ханегана, не так ли?
   Ученый заколебался, а потом покачал головой. Он огляделся, чтобы убедиться, что никто не подслушивает их.
   - Лично я осуждаю их. Но публично... - Он пожал плечами. - Нужно подумать о Коллегиуме. Если бы это касалось только моей собственной шеи...
   - Понимаю.
   - Могу ли я выразить свое мнение конфедициально?
   - Конечно.
   - Тогда кто-нибудь должен предостеречь Новый Рим от дальнейших пустых угроз. Ханеган не остановится перед распятием нескольких дюжин маркусов аполло.
   - И тогда несколько дюжин новых мучеников вознесутся на небеса. Новый Рим не прибегает к пустым угрозам.
   Дон вздохнул.
   - Я предполагал, что вы именно так отнесетесь к этому, и вновь выражаю готовность уехать.
   - Чепуха. Какой бы национальности вы не были, ваш гуманизм делает ваше присутствие здесь весьма желательным.
   Но трещина не закрылась. После этого ученый держался своей компании и редко разговаривал с монахами. Его отношения с братом Корнхаузром стали подчеркнуто официальными, хотя изобретатель ежедневно тратил час или два на обследование и обслуживание динамомашины и лампы, и всегда был в курсе работы дона, которая теперь велась с необычной поспешностью. Офицеры редко покидали домик для гостей.
   Появились признаки массового бегства из округи. Тревожные слухи по-прежнему приходили с Равнины. В Санли-Бувитс люди начали искать поводы для неожиданного отъезда с паломничеством или в гости в соседние государства. Даже нищие и бродяги покидали городок. Как всегда, торговцы и ремесленники предстали перед неприятным выбором: бросить свое имущество на милость воров и грабителей, или остаться при нем, чтобы лично присутствовать при разграблении.
   Делегация горожан во главе с мэром посетила аббатство, чтобы испросить убежища для горожан на случай нападения.
   - Мое окончательное решение, - сказал аббат после нескольких часов спора, - таково: мы без всяких вопросов примем всех женщин, детей, инвалидов и престарелых. Но что касается мужчин, способных держать в руках оружие, то мы будем рассматривать каждый случай отдельно и, возможно, некоторых из них вернем назад.
   - Почему? - спросил мэр.
   - Это должно быть ясно даже для вас! - резко ответил дом Пауло. - Мы и сами можем подвергнуться нападению, но до тех пор, пока не будет непосредственной опасности, мы постараемся держаться в стороне. Я не допущу, чтобы кто бы то ни было использовал аббатство в военных целях, если только его не осадят. Тогда мужчинам придется принести обет защищать аббатство под нашим руководством. И в каждом отдельном случае мы будем решать, надежен ли этот обет или нет.
   - Это несправедливо! - взвыл один из членов делегации. - Вы дискриминируете...
   - Только тех, в ком мы не уверены. В чем дело? Или надеетесь укрыть здесь резервные войска? Это не будет позволено. Вам не удастся разместить здесь городское ополчение. Это все.
   При существующих обстоятельствах спорить не приходилось - делегация согласилась и на это. Дом Пауло намеревался принять каждого, когда придет время, но сейчас следовало дать понять горожанам, чтобы не рассчитывали на аббатство в своих военных планах. Позднее с такими же требованиями могут явиться офицеры из Денвера, а они ставят свой политический строй гораздо выше чьей-либо жизни. Он намеревался и им дать такой же ответ. Аббатство было построено как цитадель веры и знания и должно оставаться таким впредь.
   В пустыне начали появляться путники с востока. Торговцы, охотники и пастухи, двигаясь на запад, приносили вести с Равнины. Чума скота, словно греческий огонь, распространялась среди языческих стад, голод казался неминуем. С падением Ларедана его войска превратились в партизанские отряды. Часть из них вернулась на родину, как им было приказано, а другие страшную клятву пойти маршем на Тексаркану и не останавливаться, пока не добудут голову Ханегана Второго или не погибнут в бою. Лареданцы, ослабленные и разрозненные, вырезались во время опустошительных набегов воинов клана Бешеного Медведя, жаждавших отомстить тем, кто принес им чуму. Ходили слухи, будто Ханеган великодушно предложил народу Бешеного Медведя свое покровительство и защиту, если они присягнут на верность "цивилизованным" законам, введут его офицеров в свой совет и примут христианскую веру. Покорность или голодная смерть, - такой выбор представили судьба и Ханеган пастушьим племенам. Многие предпочитали голодную смерть вассальной зависимости от государства земледельцев и торговцев. Говорили, что Хонган Ос проревел свою отказ югу, востоку и небесам. Последнее он дополнил ежедневным сожжением одного шамана, чтобы наказать племенных богов за то, что они изменили ему. Он угрожал перейти в христианство, если христианские боги помогут ему перебить его врагов.
   Во время непродолжительного посещения аббатства группой пастухов было обнаружено, что исчез Поэт. Дон Таддео первым заметил его отсутствие и осведомился о праздношатающемся стихотворце.
   - Вы уверены, что он исчез? - удивился дом Пауло. - Он часто проводит по нескольку дней в селении или взбирается на гору поспорить с Беньямином.
   - Его вещи исчезли, - сказал дон. - Из комнаты все вынесено.
   Аббат скорчил гримасу.
   - Когда уходит Поэт, это дурной знак. Кстати, если он действительно исчез, я бы посоветовал вам произвести немедленный переучет ваших собственных вещей...
   Лицо дона стало задумчивым.
   - Так вот куда делись мои башмаки...
   - Нет сомнений.
   - Я выставил их для чистки, и они пропали. Это произошло в тот же день, когда он пытался взломать мою дверь.
   - Взломать?! Кто, Поэт?
   Дон Таддео тихо рассмеялся.
   - Я боюсь, что немного подшутил над ним. У меня находится его стеклянный глаз. Вы помните тот вечер, когда он оставил его на столе в столовой?
   - Да.
   - Я подобрал его.
   Он открыл свой кошель, порылся в нем и положил глаз Поэта на стол аббата.
   - Он знал, что глаз у меня, но я отрицал это. С тех пор мы все время подшучивали над ним, даже распустили слух, что это не что иное, как давно утерянный глаз идола Орды, и его следует возвратить в музей. Временами он просто бесился. Конечно, я намеревался перед отъездом отдать ему глаз. Как вы думаете, он вернется, когда мы уедем?
   - Сомневаюсь, - ответил аббат, с некоторым содроганием рассматривая глаз. - Но, если хотите, я сохраню глаз для него. Хотя, скорее всего, он отправился в Тексаркану, чтобы поискать его там. Он утверждает, что это могущественный талисман.
   - Как так?
   Дом Пауло улыбнулся.
   - Он говорит, что видит гораздо лучше, когда носит его.
   - Что за чепуха! - Дон запнулся. Всегда готовый, очевидно, выдвинуть любое необычное предположение после хотя бы краткого размышления, он добавил: - Хотя, может быть, и не чепуха... если предположить, что заполнение пустой глазницы как-то влияет на мускулы другой. Он говорил именно так?
   - Он только клянется, что не может толком видеть без него. Он утверждает, что глаз дает ему ощущение "истинного смысла", хотя и причиняет сильную головную боль. Но никто не знает, говорит ли Поэт правду, фантазирует или выражается аллегорически. Поскольку все его фантазии достаточно подкреплены реалиями, то я вообще сомневаюсь, есть ли для него разница между фантазией и фактом.
   Дон иронически усмехнулся.
   - На следующий день он вопил за моей дверью, что я нуждаюсь в глазе больше, чем он. Приходится предположить, что он и вправду считает его могущественным талисманом, пригодным для любого человека. Право, не знаю, почему.
   - Он сказал, что вы сами нуждаетесь в нем? Хо-хо.
   - Что вас забавляет?
   - Простите. Он, вероятно, хотел этим оскорбить вас. Я бы не хотел объяснять слова Поэта, поскольку могу при этом показаться его соучастником. Вы можете обидеться.
   - Вовсе нет. Я любопытен.
   Аббат посмотрел на изображение святого Лейбовича в углу комнаты.
   - Поэт постоянно использовал этот глаз в качестве повода для острот, объяснил он. - Когда он собирался принять какое-то решение или обсудить какой-то вопрос, он вставлял глаз в глазницу. И вынимал его обратно, если видел что-нибудь неприятное для себя, или претендовал на то, чтобы смотреть на что-либо свысока, или когда валял дурака. Когда он его вставлял, то менял свои манеры. Братья стали называть глаз "совестью Поэта", а тот продолжал острить. Он читал небольшие лекции с демонстрацией подвижной совести. Он заявлял, что им овладевает неистовое, непреодолимое стремление к чему-нибудь пустяковому, например, стремление овладеть бутылкой вина. Вставив свой глаз, он поглаживал бутылку, облизывал губы, пыхтел, стонал и наконец отдергивал руки. Затем им снова овладевало желание. Он хватал бутылку, наливал немного вина в чашку и в течение нескольких секунд пожирал его глазами. Но затем совесть снова одолевала его, и он швырял чашку через всю комнату. Вскоре он снова начинал плотоядно поглядывать на бутылку, стонать и пускать слюни, но так или иначе боролся с желанием, - Аббат деланно усмехнулся. - Отвратительное зрелище. Наконец, совсем выдохшись, он выдергивал свой стеклянный глаз. После этого он сразу расслаблялся желание уже не было таким сильным. Холодный и надменный, он овладевал бутылкой, оглядывал всех вокруг и смеялся. "Я собираюсь все-таки сделать это", - говорил он. И вот, когда все ожидали, что он выпьет ее, он с блаженной улыбкой выливал все вино себе на голову. Сами видите, какова выгода от подвижной совести.
   - Поэтому он считает, что я нуждаюсь в ней больше, чем он?
   Дом Пауло пожал плечами.
   - Он всего лишь Поэт-Эй, ты!
   Ученый забавно запыхтел. Он толкнул стеклянный шар большим пальцем и покатил его поперек стола. Вдруг он рассмеялся.
   - Мне это даже нравится. Кажется, я знаю, почему нуждаюсь в нем больше, чем Поэт. Вероятно, в конце концов я оставлю глаз у себя.
   Он взял глаз, подбросил его, поймал и вопросительно посмотрел на аббата.
   Дом Пауло снова пожал плечами.
   Дон Таддео вернул глаз в свой кошель.
   - Он получит его, если когда-нибудь придет за ним. Да, кстати, я намеревался сообщить вам, что моя работа здесь почти окончена, и мы уезжаем через несколько дней.
   - Вас не беспокоят военные действия на Равнине?
   Дон Таддео, насупившись, посмотрел на стену.
   - У нас разбит запасной лагерь на холме, примерно в неделе езды верхом отсюда. Отряд яз... гм... наш эскорт будет ждать нас там.
   - Я надеюсь, - сказал аббат, добавляя к любезности немного жесткости, - что ваш эскорт не изменил свою политическую ориентацию с того времени, как вы заключили соглашение. Теперь будет трудно отличить врагов от союзников прежних дней.